Указ

(перевод с турецкого)
                Омер Сейфеттин (1884-1920)


Как будто был всемирный потоп. Небо словно сошло с ума. Шли проливные дожди. Армия направлялась в Семлин в потоках воды, в грязи, в тумане и урагане. Дорога из Белграда в Шабач была разбита. Не имеющие привычки к перевозкам в горах верблюды вместе с запасными исчезали в тёмных лесах, на крутых подъёмах, в пропастях гор. Слышались звуки грома, офицеры кричали, лошади ржали. Даже большого украшенного шатра падишаха не было видно. Этот короткий путь не закончился и за три дня.
Только для великого визиря была возможность поставить шатёр для ночлега. Падишах, не видя большой украшенный шатёр из окна своей повозки, промокший со всех сторон, ослепительно выглядевший в зелёной с серебряными нитями одежде, спросил огромного и ловкого охранника:
- Разве мы не будем останавливаться?
Никто не дал ответа. Все смотрели вперёд. Дождь лил, как из ведра. Старый падишах был болен. Однако он не чувствовал болей, продолжающихся непрестанно в его ногах. Он мечтал помолиться в Семлине в праздник жертвоприношения. Падишах не мог ехать на лошади, так как был уже стар. Он даже не мог выйти из повозки для разговора с визирями.
Вся армия, которая не видела шатёр падишаха на месте стоянки, под дождём, непрерывно извергающимся с неба, оцепенела и неожиданно замолкла, как толпа грешников. Голоса, ураганы, шумы, даже ржание лошадей прекратилось. Слышался только ритмичный звон капель, падающих на землю и кусты. Что сделал великий визирь? От самого Стамбула он шёл с одной стоянкой для падишаха, приводил в порядок дороги, велел поставить шатёр падишаху. Это была его обязанность.
Но где же шатёр падишаха?..
Под мрачными тенями дождя был заметен преданный Сокуллу с большим кавуком (кавук - старинный головной убор). Он, сложив руки в почтительной позе перед собой, и с опущенными глазами понемногу приближался к повозке. Гонцы отступали и давали ему дорогу. Позади также двигались три визиря с бунчуками (бунчук - длинное древко с шаром или остриём на верхнем конце, с конским хвостом и двумя серебряными кистями; знак власти). Стекающая с кавука вода текла по бледному лицу и жёлтой бороде Сокуллу. Подойдя со стороны плотной занавески из серебряной нити, он сказал:
- Мой падишах, проявите милосердие, соблаговолите пройти в шатёр ваших рабов...
- Почему не поставили наш шатёр?
- Установщики шатров из-за бури потеряли дорогу. Они не смогли прийти на место стоянки, мой падишах...
Падишах ничего не сказал и отодвинулся назад за занавеску. Дождь не останавливался, даже ещё больше усилился. По знаку Сокуллу украшенная повозка двинулась среди позолоченных копьев охранников. Притихшие и мокрые визири, покачивая большими яркими кавуками, опустив глаза, ехали рядом с золотыми колёсами. Подъехав к шатру, падишах был выведен из повозки под мышки. Занавеску из серебряной нити просунули из двери внутрь кареты. Дождь лил не прекращаясь.
...Идущая сорок девять дней из Стамбула в Белград уставшая армия, по дороге подвергалась нападению небольших групп разбойников. Младшие офицеры из янычар преследовали их. Господин Малкара объединился с господином Эвреном и поймал всех, кто спрятался в пещерах. Было велено повесить их на месте стоянки. В этих преследованиях снова показал себя один из стражей и любимчиков падишаха очень молодой герой, улан, господин Тосун. Он самостоятельно облазил горы, леса и пещеры. Столкнувшись с пятью или десятью разбойниками, сражаясь один, укладывал всех их на месте. Он расчищал дорогу для всей армии. Ни один кавас (служитель в посольстве) не мог обскакать его на коне, никто не мог догнать его. Он подошёл к третьей стоянке и не знал, что такое усталость и бессонница. Четыре года назад падишах увидел его среди сипахов (конных воинов турецкого происхождения). Он отдавал ему приказы, изумляясь его храброму поведению и его красоте, дал ему несколько слуг и в течение года поднял его даже до уровня сержанта.
Господину Тосуну совсем недавно исполнилось двадцать пять лет. Все видевшие его были поражены пышными чёрными усами, орлиным взглядом крупных карих глаз, широкими и мощными плечами, молодцеватой походкой. В сражениях, проходивших в разных местах, до сегодняшнего дня, он получил тридцать ранений.  Сколько генеральских голов, насаженных на копья, он приносил в подарок своим пашам! Для всей армии он был примером несравненной храбрости, геройства и быстроты. Каждый знал, что он был гораздо сильнее старика Зала Махмута. Он летел как птица, бежал как молния, бросался как лев, разрывал в клочья как тигр. Великий визирь поручал ему самые опасные задания. После больших, необыкновенных успехов он появлялся на аудиенции  падишаха и заслуживал его благоволения. Даже гордые янычары, никогда не допускающие к себе других храбрецов, когда он проезжал перед ними, не сдерживались, приходили в неистовство и выкрикивали:
- Да здравствует господин Тосун! Слава твоей матери!
Вылазки, которые он совершал один, стали притчей во языцех. Забравшись по тонкой лестнице, тайно устроенной ночью к башне, с саблей наголо, самостоятельно, набросился на врага, находившегося в осаде... незаметно обойдя сзади вражеский лагерь, поджёг боеприпасы... пробыв какое-то время в плену, спасаясь от сотен стражников, ожидая свою гибель, вернулся с лошадьми и оружием часовых. Все его любили и оказывали ему уважение. Даже визири... Потому что это был господин Тосун; с этой храбростью он скоро будет генерал-губернатором. Возможно, ему не дождаться должности визиря... да, ещё у него поседеет борода, пока он добьётся печати своего падишаха. И храбрый, и прямолинейный! В походах рассказывались геройские легенды под звуки перламутровых тамбур (струнный щипковый инструмент);  в мирное время он собирался написать  очень деликатные, полные мудрости газели (стихотворения) и касыды (хвалебные оды). В его руках, покрытых мозолями от рукоятки сабли, перо было не чужим. Много легенд доходило до него самого от народа. Хорошо знающие его старожилы легенды преувеличивали; несправедливо отрубалась голова сыну господина.
Дождь шёл не останавливаясь.
Стоянка была устроена справа от грязной и плохой дороги. Потоки воды лились со всех сторон. Солдаты строем проходили на  места, ставили палатки и устанавливали котлы. Здесь и там сверкали костры. Среди этой толпы было замечено скольжение господина Тосуна на гнедой лошади. Через два однодневных перехода он догнал армию. Он спросил янычар, разгружавших на обочине мулов, перевозивших продукты:
- Господа, где шатёр падишаха?
Янычары, увидев его, поднялись и с уважением приветствовали. Самые пожилые ответили:
- Не установили.
- Наши господа ушли вперёд?
- Нет.
- А где они?
- В шатре великого визиря падишаха.
Господин Тосун остановился, внимательно посмотрел в лицо янычара и повторил вопрос:
- Где поставили шатёр падишаха?
- Его не поставили.
- Почему?
- Пропал...
- Что?
Янычары молчали. Они смотрели себе под ноги.
- Шатёр падишаха пропал?
- Да...
Господин Тосун рассердился от этого беспорядка. Стиснул зубы. Каким образом исчез шатёр падишаха? Это уму непостижимо. Шатёр падишаха был для него святыней. По его мнению, шатёр был там, в Каабе. Рушилась Кааба души верующего. Он сильно ударил тяжёлыми и острыми шпорами в бока своего коня. Виднеющиеся мокрые флаги с бунчуками на древках были наброшены прямо на шатёр великого визиря. Однако он не ушёл далеко вперёд. Бегущие мастера по установке шатров кружили под дождём. Он увидел шатёр очень самолюбивого господина Казаскера Первиза. Господин Первиз стоял внутри шатра и читал свои героические стихи. Находившийся там, придворный Эгри Абдизаде Махмут Челеби вёл разговор о том, как идёт строительство Сабачского моста  в Семендир по приказу генерал-губернатора Байрама. Увидев, что он вошёл, они прервали разговор:
- Добрый день, господин Тосун!
Господин Тосун дрожал. Он был сам не свой:
- Пропал шатёр падишаха.
- Да, сын мой.
- Как такое возможно, господа ваши превосходительства?
- Может быть, установщики шатров сбились с дороги...
- Великий визирь на один переход впереди. Как пропала?..
Господин Первиз ответа не дал. Махмут Челеби хотел сказать о силе дождя и бури. Господин Тосун разошёлся. Открыл свой рот и закрыл глаза... Разве можно быть настолько равнодушными?  Разве караульной службе это приличествует? Совсем не подумали о больном покровителе. Если бы они не допустили воды в шатре... Если не найдётся трон... Ещё раньше, до выхода из Стамбула, в Семлин на встречу с Сигизмундом был послан ординарец. Куда падишах пригласит Сигизмунда на аудиенцию? Как падишаху полагаться на армию, рассеянную на части и потерявшую дорогу из-за дождя? Господин Тосун сказал храбрецам, нарочно превысив границы дозволенного, всё, что было на уме:
- Неужели между двумя переходами не было возможности поставить шатёр? Как экономить на великом человеке государства?
Задавать этот вопрос было очень тяжело. Господин Первиз медленно опустился на небольшой лиловый тюфяк, расстеленный на толстом ковре. Махмут Челеби держался так, как будто совсем не слышал этих слов. Льющий бесконечно дождь не прекращался. Серые капли нервно падали сверху на шатёр. Внутри стоянки лагеря был неясный шум, словно в воображении слышались звуки ритмичных шагов и небольшого штурма.
Господин Тосун, выйдя наружу, спешно достиг своих людей. Сменил коня. Никому ничего не говоря, самостоятельно выехал искать оснастку для шатра падишаха. Постепенно темнело. Он преодолел расселины потоков и глубокие пропасти. Перешёл пенящиеся реки по камням. Врывался на дороги, уводящие в леса. Вышел к холмам. Кричал на все четыре стороны. Но ничего, кроме холодного эха, он не мог получить в ответ. Надвинувшаяся ночь была очень тёмной. Дождь не переставал. "Я выйду на поиски с утра пораньше", - подумал он и повернул назад. Как же было темно... Он отпустил поводья. У него была возможность вернуться на лошади по дорогам, которые он проехал.
Лагерь, весь в факелах, был виден издалека. В темноте, под дождём и ветром, лошадь, что называется, шла шагом.
- Кто это?
На расстоянии десяти шагов появился тёмный силуэт.
- Не чужой...
- Это ты, господин Тосун?
- Я!
- Великий визирь, паша, наш господин велел вас найти. Со мной десять сипахов.
- В таком случае поедем.
И они в темноте, господин Тосун впереди, сипахи сзади, поскакали в лагерь. Они проехали факелы, часовых, музыкантов. Прислуга, солаки (личные телохранители султана в Османской империи) и ординарцы ожидали указаний под дождём. Господина Тосуна отвели к великому визирю. Паша, навалившись на большой тюфяк, потягивал длинную трубку. Напротив, на диване находились оруженосец господин Джафер и хранитель печати господин Феридун. Паша сказал:
- Мой сын Тосун, тебе выпала работа. Никто так храбро не скачет на лошади, как ты.  Теперь возьми этот указ падишаха. Скачи, отвези в Ниш... Передай находящемуся там Бею...
Он поцеловал и протянул красный мешочек насквозь промокшему господину Тосуну, стоявшему напротив дивана. Господин Тосун почтительно прошёл вперёд. Поклонился. Взял мешочек. Поцеловал. Приложил его к голове. Когда он вышел, великий визирь сказал с усмешкой:
- Ну, мой лев, быстрей, счастливой дороги!
Перед шатром господин Тосун увидел превосходного чалого коня, который ждал его. Дождь всё ещё шёл с прежней силой. Он сел верхом. Почувствовал голод. Держась за стремя, попросил воды у прислуги. Господин Тосун выпил полный до краёв сосуд, который ему подали. И тяжёлые, острые шпоры ударили в бока коня. За пять минут он проскочил стоянку многолюдного лагеря, его гвалт и костры. Он во весь опор помчался внутрь темноты, дождя, ветра. И исчез...
Господин Тосун пронёсся подобно молнии по лесам, рекам, мостам, холмам, через пропасти. Не стал делать стоянку в Белграде. Немедленно поменял своего коня. Взял провиант. Опять бросился в путь.  Совсем не спал. Только когда рысью скакал по ровным местам, проваливался в чуткий сон без сновидений. Выезжал из ночи в день, из-под дождя на солнце. Сушил одежду на июньской жаре. Потели и он сам и конь. Вечерами слушал пение соловья, смешанное с прохладными ветрами. Шёл по морям посевов, в которых прятались полевые жаворонки, щебечущие по утрам. Под конец ночи увидел очень далеко освещённые районы Ниша. Он проезжал перед большой фермой. Крупные и разъярённые собаки бежали сзади и лаяли. "Останусь я вот здесь до зари. Въеду в город пораньше", - подумал он и свернул к ферме. Как и все, люди на ферме его также узнали. Взяли его коня и почтительно препроводили вверх, на башню. Он распорядился:
- Я немного отдохну. Разбудите до зари!
Какое бы ни было время, был обычай подавать еду каждому путнику. Господин Тосун сказал:
- Я ничего не хочу. Принесите мне немного айрана.
Он выпил залпом айран, когда они принесли его и удалились. Утолив жажду, растянулся на софе. Закрыл свои глаза. Однако не мог заснуть. В таком неподвижном положении, наконец, он увидел сон, в котором едет верхом на коне. Он поворачивал с дороги два раза. Вышел к Толге. Его ремень с саблей ослаб.
...Неожиданно во время полного забытья он вскочил. Огонь подхватил и сжёг, находившийся на его груди указ. Он поднёс руку. Нет... В удивительном сне указ оставался на своём месте.
Он немного задремал.
В его сне была кровь, исчезающая на указе, который он вёз. Потом он увидел, что всё его тело охвачено странными рассеянными красными языками пламени. Он вскочил и проснулся. Никакая опасность не нарушит его порядок, только сердце застучало быстро-быстро. Он выпрямился, сказал: "Не дай Бог!", и сел. Прочитал что-то из молитвы. Повернулся. Сплюнул три раза через левое плечо. Поднёс трясущуюся руку к указу. Указ был на месте. Держась за него, он захотел выйти наружу. Над очагом он увидел светильник, тусклый свет которого дрожал. Он вытащил свиток, обёрнутый сверху. Это был красный мешочек. Сбоку был прилеплен воск с оттиснутой печатью. Прошла минута. От пота, от дождя, от его движения эта восковая печать сдвинулась с места. Интересно было бы узнать, что же было в указе?  Что собой представлял указ, вносящий ужас в его сон? Счастливый указ, связанный с особой безопасностью... Потому что шла война. Он, вероятно, относится к боеприпасам или дорогам и вьючным животным. Однако нет... Это важный, очень важный указ. Потому что именно он был направлен с ним. Интересно, что в нём?
Он опять обернул свиток и собрался положить его за пазуху. Однако он почувствовал, что в его груди сжимаются невидимые тиски. Он задыхался, будто действительно указ охватило огнём. Его тело пылало.
Негаснущий интерес вспыхнул огнём в его душе. К тому же вот и печать испортилась. Если бы открыть... заметно же не будет. Он покачал своей головой и сказал про себя: "Берегись, берегись!"
Охватившее его любопытство сотрясало каждую часть его тела, словно какое-то отражение смертельного огня. Горящие от жара руки, как будто от чужого тела, против его воли открыли мешочек. Он вынул сложенную втрое бумагу. Господин Тосун затрясся от преступления, которое совершали его руки против его бунтующей воли. Может ли он открыть указ? Однако он не мог двигаться, не мог повелевать своими руками. Оковы спали, он уставился на предательские руки, как будто он в замешательстве наблюдал преступление, которое совершалось другим человеком, когда он лежал без движения. Эти не послушные ему руки всё же открыли указ. Господин Тосун сразу прочитал строки, только взглянув на них под подсвечником, дающим слабый свет. Каменные белые стены комнаты, расписной потолок, покрытый ковром, пол начали кружиться вокруг. Он сходил с ума.
Подобно преступникам, убежавшим с места преступления, руки опустились по бокам. Открытый указ остался на его коленях: "… с этим нашим счастливым указом связана личность вредная нашему государству, которой является господин Тосун. Немедленно по прибытии пусть отрубят голову моему рабу и пусть знает, что...!" Его глаза не могли оторваться от этой фразы. Что было написано ниже, он читать не мог. Стало быть, день и ночь, скача без остановок, он нёс этот красный мешочек, обжигающий его тело, в котором был указ об его казни.  Замешательство длилось недолго... Он схватился за свой широкий и ясный лоб, о который тёрлись ужасные крылья смерти. Может быть, пятьдесят раз смерть подходила к нему очень близко. Он откинулся на спину и посмотрел на проплывающие чёрные и разрозненные облака в окне, находящемся справа. Мгновение он оставался без движения. Глубоко вздохнул полной грудью и подумал: "Но почему? Но почему?"
Что он сделал, кроме того, что подчинялся, был храбрым, самоотверженным, участвовал в войнах и атаках? С пятнадцати лет... Десять лет не слезал с лошади.  Обошёл все земли, не моргнув глазом, бросался в места, в которых робели самые известные герои. Во время осад крепостей, среди сотен, закованных в броню врагов, с обнажённой саблей, он бросался в смертельные переделки и не погиб. А сейчас он должен потерять жизнь от простого палача, под секачом ничтожной собаки? Очень медленно самообладание возвращалась к нему, как будто всё прошлое сразу пропало и разрушилось. Он выпрямился. Встал на ноги. Указ и мешочек упали на землю. Он подумал: "Я свою голову просто так не отдам".
Господин Тосун приблизился к окну, чёрные облака плыли ещё быстрее.  На горизонте занимался фиолетовый рассвет. Он слышал лёгкое и грустное журчание маленькой речки, текущей со стороны фермы. Все греки Малой Азии, вся Анатолия знали его.  Приходя в Анатолию, к какому бы местному правителю он ни попадал, не имея и ста человек, храбро вставал в случае необходимости против тысячи человек. Потом он - сильный, ловкий, проворный... Во всей стране ему не было равных. Однажды, чтобы не попасться в руки врага, он невероятным образом удрал в Анатолию. На полях сражений в Иране и Туране он добавил себе много славы и почёта. Сердце опять защемило: "Но почему? Но почему?" Он не ожидал такого. Ему на ум приходили только награды и комплименты. Такое слово... Ни за что!.. Интересно, что он совершил, хоть что-то похожее на вину? Он не вспомнил.  "Найдите нарушения клеветники, не боящиеся Аллаха!.." Кто знает, что за ложь они выдумали против него. Однако... Тот палач, как благодетель, своим грязным мечом, задрав шею как овце, не будет тянуть его голову и заберёт его жизнь, как будет брать жизни приходящих к нему людей. Он заберёт жизнь у других, до того как заберут жизнь его самого...
"Я не буду тянуть время", - пробормотал он. Надел шлем на голову, затянул ремень сабли, заткнул пороховницы и поднял с пола мешочек с указом. Его взгляд снова коснулся слов: "...будучи вредным нашему государству...".  Почему его существование вредно для государства? Такое обвинение, как горькое оскорбление, как горькая брань для человека, который поклялся отдать жизнь за государство... Он обратил внимание на почерк. Разве это был почерк падишаха? Это может быть также почерк оруженосца господина Джафера. Его почерк очень похож на почерк падишаха... Господин Тосун сложил указ. Снова всунул его в мешочек, накапал воск. Легко приклеил старую печать на место. Итак, жизнь остановилась внутри этой ужасной материи мешочка, лёгкой, как окровавленный пух от крыла ангела смерти. Он делал всё как следует. Таким образом... увидев эти ужасные строки, он перебрал в своей памяти все цели, которые добился или не смог достичь. Как он был счастлив до этой минуты! Он жил в славе, в почёте, в известности, в богатстве, в величии. Он был самым любимым фаворитом падишаха и думал, что был в милости. Он вспомнил времена, когда был сипахом. Когда ему было чуть больше пятнадцати лет, он поражал всех видевших его своей силой и удалью. В играх с копьём, в борьбе, в драках - везде был первым. Потом... он предстал перед глазами старого праведника, опытного работника своего отца, в доме которого воспитывался. Когда Тосун покидал Стамбул и подошёл поцеловать его руку на прощание, то, как будто услышал совет, данный старцем: "От приказа падишаха не уходи...". Однако... Однако... Он вот отказался от указа падишаха, вдобавок был готов бунтовать. Как будто совершив большой и некрасивый грех, он почувствовал в своём сердце ядовитую боль от смешения возмущения и раскаяния. Разве он не поклялся отдать свою жизнь падишаху и государству? В таком случае от кого, куда и почему он собирался убегать? Теперь он сразу окреп, приподнял красный мешочек, который усилием воли держал железной рукой. Заставил коснуться его своими губами. Затем приложил его к своей голове.
Господин Тосун прискакал во весь опор в Ниш, когда солнце скрытно взошло за тучами. Как живая молния он промчался по узким и кривым улицам. Предстал на своём коне перед особняком Бея. Знакомые лично ему стражники, сипахи и солдаты засуетились:
- Господин Тосун! Господин Тосун!
Он проехал вперёд через два открытых створа широких ворот, с висящим посередине фонарём под низким белым известковым сводом, во внутренний двор, покрытый чистым чёрным камнем, и крикнул:
- Скорее известите господина, есть указ...
Господин Тосун сошёл с коня перед высоким привратником, выделяющимся из окружавшей его челяди. Привратник провёл его по каменной лестнице. Бей вышел на мужскую половину дома, чтобы совершить утренний намаз, и очень спокойно раскуривал свою трубку. Опьянение доставляло ему хорошее настроение. Он пришёл в замешательство, увидев, что господин Тосун внезапно вошёл в его комнату. Этот господин - старый солдат, старик, испытавший все превратности судьбы, поражался его храбрости и геройству. Он сразу поднялся, обнял его и поцеловал в лоб:
- Мой молодец пришёл радостный, он принёс добрые вести...
Господин Тосун, смеясь, сказал:
- Я принёс указ падишаха...
Он приложил его к своей голове. Старый Бей тянул время, он подумал, что это за важный указ, направлявшийся специально с господином Тосуном. Его усталое сердце запрыгало. Он побледнел. Дрожащими, слабыми и волосатыми руками он взял этот мешочек. Поцеловал. Приложил его к своей голове. Он даже не обратил внимания на испорченный воск. Разорвал. Вытащил указ. Открыл. Прочитал. И отставив свою длинную трубку, рухнул на высокую софу. Напротив него господин Тосун с одной рукой на поясе улыбался, оставался бодрым и статным. Бедный старик начал плакать. Он спросил:
- Что ты плачешь, Ваше Превосходительство?
Старик простонал:
- Ты знаешь, что написано в этом указе?
- Знаю. Там написано отрубить мне голову.
Старый Бей пространно смотрел мокрыми глазами на этого краснощёкого, с густыми усами, сдвигающего гору, внушающего уважение, храброго и красивого богатыря, о геройстве которого во всей стране рассказывали легенды. Почему он подвергся гневу? Такого льва отдать в руки палачу было бы большой несправедливостью. Какая совесть согласится с этим? С безгрешным рыданием, не подходящим его белой бороде, он спросил:
- В чём твоя вина?
- Мой падишах знает...
- Я не буду отрубать тебе голову, господин Тосун. Я сейчас подпишу твоё помилование. Я уеду с парой татар. Если мою просьбу не примут, то я хочу, чтобы мне самому отрезали голову.
- Нет, Бей! Нет... От приказа падишаха не уходи. Руби меня... Моли о моём помиловании, после того как отрубишь голову. Пусть мой падишах простит  раба своего после того, как я приеду на место по приказу.
Старик Бей ещё больше заплакал и, всхлипывая, сказал:
- Как я тебя, такого молодца, могу зарезать? Я не могу зарубить тебя. Моя рука не даст этому случиться. Ей-Богу я не зарежу тебя...
Светящееся лицо молчаливо улыбающегося, недавно вышедшего из оцепенения льва, господина Тосуна, вдруг омрачилось. Густые брови нахмурились. Крупные, как у сапсана, глаза были широко открыты. С отвращением и негодованием он потянулся за своей саблей и прорычал:
- Я отрублю голову любому из вельмож, не выполняющему указ падишаха!
И он надвинулся на неповинующегося и немощного старика.
За красным сукном занавески на большой двери суетились вооружённые слуги, ожидавшие в тайном карауле. И они схватили господина Тосуна.
Через полчаса...
Сняв кавук с серебряным рисунком, белобородый господин, водрузив скромный молитвенный колпак на свою голову, сидел в безлюдной комнате на своём молитвенном коврике и, согнув шею, читал "Траур". Снаружи накрапывал скорбный и незаметный дождь. На свежую и тёплую кровь, покрывшую чёрные камни внутреннего двора, падали капли, как будто капали искренние слёзы невидимых покровителей.















Фото origin-life.ru