Сема Вере Ивановне двоюродный брат.
Смешная такая история: они лет десять учились в одних и тех же школах, жили по соседним улицам, а о родстве своем узнали только в юности. Отца Вера не помнила, потому что родители расстались, когда ей не было и трех, он переехал куда-то далеко, завел новую семью и новых детей, а Семина мать, его сестра, только ту семью и признавала. Одним словом, матери между собой не роднились и даже просто не общались, а дети завязывали свои собственные отношения, независимо от них, по школьным обычаям и порядкам. Собственно, на той ступени отношений никаких и не было – ни вражды, ни дружбы…
Лет через пять встретились случайно в Ленинграде, где Семен только что закончил матмех, а она доучивалась в педагогическом. В чужом месте земляки всегда тянутся друг к другу – уже и новые друзья, и прочные связи наладились, а все чего-то не достает, жизнь не складывается в целостную картину, словно провал позади, в котором затерялся ты сам, никому неизвестный и неинтересный. И родство вдруг осозналось.
Потом у каждого была своя жизнь, взлеты, неудачи, дети и разводы, но они уже больше не терялись. Верочка даже замуж за Семиного приятеля выходила. И как-то так получилось, что к шестидесяти оба оказались одиноки и, практически, единственно близкими людьми друг для друга. Скованы одной цепью…Уже и чувство долга победило, кажется, прочие мотивы, уже и раздражение взаимное опасно стало напоминать золотые семейные союзы, уже и дети смирились с положением вещей и перестали возмущаться и ревновать… Странные такие отношения…
Совместную поездку в Финляндию планировали долго и осторожно – каждый старался повесить ответственность идеи на другого, делая вид, будто уступает пожеланиям, идет навстречу, взваливает на себя. Ну, Сема, скорее всего, и на самом деле себя так ощущал, а Вера Ивановна знала, что она автор, и даже не очень напрягалась, убеждая брата в обратном, просто с самого начала готовилась к проблемам и разочарованиям.
Определились со сроками, забронировали коттедж и в начале сентября выехали рано поутру сквозь серую морось, по новой скоростной дороге, по разбитой Скандинавии, по широким финским проселкам. В Иматре загрузились продуктами на неделю, поволновались перед паромом – кто его знает, как там полагается парковаться, как оплачивать перевоз, да не угодить бы в большой перерыв. Но все разрешилось проще простого: чистенький желто-красный паромчик отчаливал, как только появлялся желающий, паромщик приветливо махал рукой из своей башни – вот и вся плата…
Дом оказался большим, было что делить: Вера выбрала спальню внизу – три зеркальные двери шкафа и уголок озера в окошке, Семену достался уютный лофт с ковром и креслом-качалкой. Для нее некоторое размежевание было принципиальным. Перед первой такой поездкой даже было проговорено: не обижайся, дескать, но разговаривать мы не будем. То есть, за столом, в поездках, походах в лес общение продолжалось ровно так, как во всей остальной жизни, но потребности в его расширении Вера не чувствовала. Сема иногда дулся, но безропотно в одиночку смотрел свои фильмы, читал книги и окунался в холодное сентябрьское Сайма.
И то сказать, две с половиной большие трапезы, да прогулки вокруг соседнего островка на лодке, да безуспешные, практически, поиски грибов – за день набегало немало, а Вере давно кажется, что за жизнь они уже сообщили друг другу все, что могли, все проблемы обсудили, не раз поссорились из-за мировоззренческих несовпадений – что воду в ступе толочь. Семен же любит обстоятельные речи, заводит свои повести всегда издалека, украшает их подробностями и вставными новеллами. «Короче» – прерывает его конкретная сестра и закатывает глаза…
Это два таких разных способа жить. Вера иногда почти с завистью наблюдает за страстью Семена к получению информации: он изучает кучу литературы прежде, чем пойти в музей, потом – еще столько же, чтобы упорядочить увиденное. Если начинает читать Шекспира, то сразу всего, затем все, что можно найти о нем, потом просмотрит все фильмы по его пьесам. Ну, дальше могут пойти фильмы режиссеров, снявших лучшие экранизации, и ленты с участием понравившихся актеров. Самое забавное, что вкусы их по большей части совпадают. Но в сознании Веры как-то незаметно сложилась вполне определенная картина мира и все оставшееся время она собралась посвятить определению своего места на этой картине, и стало ей казаться, будто важнее всего понять, для чего пришла в эту жизнь - на поиски смысла жизни вообще она почти и не покушалась. А потому накопление знаний стало казаться чем-то второстепенным, суетным даже. Впечатление, во всяком случае, в ее системе ценилось дороже: произвело – значит, повлияло на личность...
Быт, тем временем, на чужой территории наладился неожиданно быстро – некоторая стерильность пространства моментально наполнилась разложенными по столам книгами и планшетами, забытыми на диванах полотенцами, яркими перцами, фиолетовыми баклажанами и золотыми луковицами вокруг плиты и раковины. У двери лукошко с черникой, на обеденном столе прозрачный кувшин с ягодным морсом... Вера Ивановна варит по утрам овсянку и яйца, раскладывает по тарелочкам розовую форель и сыр, варенье – клубничное Семе и абрикосовое себе, хлеб – такой и сякой... Завтракают на застекленной веранде. Сквозь елки поблескивает озеро внизу, и солнечный свет разбивается о густую зелень вокруг и дрожит на скатерти, посуде и лицах мягкими тенями. Смену хочется обсудить планы на день, но, натолкнувшись на пару язвительных замечаний, обиженно замолкает. Она сама недоумевает, откуда поднимаются в ней эти волны раздражения. Брат поправляет симметрию приборов, переставляет баночки , еще раз выравнивает нож и вилку. Его руки замирают над столом и только подвижные кисти скрипача совершают нерешительные пассы над закусками, а вопрос: "чай или кофе?" – повергает в ожидаемое замешательство. Сколько раз обещала она себе смириться, не задавать, по крайней мере, вопросов, ответ на которые ожидаем или известен, но взгляд тяжелеет, губы кривятся усмешкой и лицо становится жестким, а голос брюзгливым... Вера закрывает на минуту глаза – и что это я... "Прости, голова болит... Съездим за молоком?"
Ей нравится дорога, иногда попадаются удивительные места. Вон, слева холмы с прозрачным сосновым бором, а справа могучие темные ели, в черной плотной земле под которыми обнаружились грузди и неожиданные дырки-оконца с тайными озерцами на дне. Заканчивается грунтовка, асфальт шуршит под колесами SUZUKI, опять Сайма – со всех сторон, паром, лес... Ближайший магазин в двадцати километрах.
На третьи сутки приезжает Лиза. Жизнь заметно оживляется, приходится составлять план, чтобы успеть за полтора дня продемонстрировать все красоты, испробовать все удовольствия. На лодке с кривыми уключинами оплывают ближайший остров, за которым открываются бескрайние водные просторы с другими островами – большими и крошечными, за ними еще вода до самого горизонта... Собственный остров, обычно вид закрывающий, берега имеет каменистые, почти неприступные, и кажется удивительным, как на нем появились по разным углам три вполне чудные коттеджа. Умная Лиза посмеялась над недоумением отца и тетки: месяцев пять в году все вокруг сковано льдом, по нему и техника, и материалы, а потом и интерьер - вот тебе и дача...
Обедали совсем поздно, позже ужина... Вокруг сгустилась ночь, веранда, когда Вера Ивановна доносила из дома к столу еще что-нибудь вкусненькое или забытое, светилась диковинным аквариумом. Семен с Лизой потягивали кьянти, сама она - сладковатый ивкур. Потом спустились к воде.
За последний год Вере уже повезло однажды увидеть звездное небо. Она ехала ночным поездом в Ригу, в купе была одна, а за окном покачивался и подрагивал ковш Медведицы. Ориентация его была точно такой же, к какой привыкла в ночных бдениях на собственной лоджии, только висел значительно ниже, да сверкал невероятной силой откровения. Но оконная рама сильно ограничивала обзор, жесткая занавеска наползала сбоку и, немного пофилософствовав, она отвернулась к стенке и заснула...
А лет двадцать до того (а может, и тридцать) – только блеклое, бедное городское. Здесь же, на острове, на мостках, выдвинутых далеко в озеро, небо над ними развернулось огромным фантастическим куполом и опять, словно впервые, поразило красотой, холодной отстраненностью и непостижимостью. Лиза раскрыла iPad с его "Миром звезд" в сопровождении магической музыки, Семен, несколько запоздало, пытался поделиться своими знаниями, ребенок смеялся над Вериными восторженными причитаниями, за соснами на холме слабо светился коттедж (вилла, как зовут его хозяева)...
Мгновения восторга перед жизнью так редки, продлить их невозможно и неизменно сопутствует им неизъяснимая печаль: что мы этому миру – макроскопические песчинки, звездная пыль, наделенная странным разумом, ищущая смысл существования и этой необозримой, непостижимой вселенной и своего собственного в ней... Удивительно, но именно в такие минуты Вере Ивановне менее всего понятна вера в Бога – традиционного, местечкового, все прочнее укореняется в ней ее доморощенный агностицизм. То есть, она как раз и понимает, отчего человеку хочется отгородиться от этой бездны какой-то простой фигурой, но как удается разместить ее в этом сложном пространстве... И почему Семену необходимо прятаться подобным образом, и осенять себя крестом, трогаясь с места в Гранд Витаре, и поститься, и верить в рай или ад? Но сама ведь чувствует, что не сводится к химическим и физическим процессам, не заканчивается анатомией и физиологией, что она – это, по большей мере, ее, быть может, бессмертная душа, а где ей место в этом огромном бесчувственном мироздании?
Вера Ивановна тихо оставляет брата с дочерью, которые потом долго еще сидят на открытой террасе, беседуя о чем-то своем, бесконечном. Засыпает на удивление скоро и видит совершенно чудесный сон. Снилось ей, будто живет в крепком деревянном доме где-то на отшибе, и сама она крепкая такая, кряжистая старуха. Уверенно обходит свои владения, заглядывает в маленький огород, взмахами длинного подола выгоняет оттуда кур, поднимается в сопровождении присоединившегося кота на холм, чуть возвышающийся над крышей дома, на его плече стоящего. И возвращается к любимому занятию: перебирает груду дощечек, расписанных ею. На каждой какой-нибудь овощ: кабачок, перец, редиска – но чаще всего лук. Одна золотистая головка с легким бликом на боку; две, с опавшими чешуйками рядом; плоская фиолетовая, разрезанная чуть наискосок, с капелькой прозрачного сока; пучок зеленых перьев с длинными белыми корнями и застрявшими в них комками земли... Некоторые деревяшки вполне заводского происхождения – на таких режут хлеб или сыр, другие кажутся просто щепками, отколотыми топором от полена. И она не видит, но знает, что это не просто увлечение, но и средство существования... Просыпается почти счастливой. На постель к ней пристраивается уже бодрствующая Лиза – щебечет что-то утреннее про озеро, сауну, черничное варенье, припасая напоследок главное: ночью они с отцом поссорились. И весь новый день проходит под этой звездой: завтрак и обед, и поход в ближайший лес на чудные финские мхи: роскошные белые пушистые ковры и коротковорсовые паласы всех оттенков лилового, и бледно-зеленые коврики с вкраплением оранжевых непонятных грибов – разговоры без всплесков и все как бы в пространство или в ее сторону. Но, партизаны, секретами никто не поделился. Вера Ивановна, конечно, в курсе основных подводных течений и знает, что со временем все так или иначе разрешится, но усилия приложить придется – характеры у всех сложные, души ранимые, обиды легко наносятся, не сразу прощаются... Все как у всех...
Вечером предстояло доставить Лизу в Иматру – там у нее встреча с сослуживцами, свои дела. Возвращались совсем поздно. Туман начал наползать еще в городе, а когда свернули с трассы, оказались неожиданно в совершенно непроглядном облаке. Противотуманные фары слабо высвечивали впереди несколько метров асфальта, цеплялись за тросточки катафотов. Чудом объехали какого-то сбитого зверя, енотовидную собаку или олененка – на долю мгновения до безумия четко на свернутом в клубок теле обозначились все волоски зеленовато-бурого, с проседью, меха. Повезло, что те два лося переходили дорогу накануне, а финны во тьме и тумане по дорогам не мотаются и спят уже пару часов... Только паромщик ждет, башня его тонет где-то в вышине, помахать не получается, хотя над водой воздух будто прозрачнее...
Семен сосредоточен и молчалив, и это не только из-за того, что дорога петляет, то и дело норовя сбежать из-под колес – Вера Ивановна чувствует, что он сильно выбит из колеи замятым конфликтом. Но сегодня уже ничего не исправить.
Может, познакомить его с Леночкой – прошелестела альтруистическая мысль...