(примечание для тех, кто начал читать: этот отрывок несколько расширен по сравнению с опубликованным ранее)
***
Денису Колесникову было десять, когда он узнал, что его мать – еврейка. Раньше, не понимая смысла, он считал это слово ругательным, но делить людей по национальности еще не научился. То, что фамилия маминого дяди – Сандлер, не вызывало у мальчика никаких ассоциаций. Дядя Гриша был человеком уважаемым, руководителем хора. У мамы в роду все были музыкантами. Ее отец играл в военном оркестре, сестра Соня всю жизнь служила концертмейстером при дяде. Сама мама давала уроки по классу фортепиано в музыкальной школе. Естественно, Дениску тоже туда записали, однако при наличии слуха особого желания играть на пианино он не испытывал. То ли дело папина гитара!
Отец навсегда остался в памяти человеком-праздником. Когда он возвращался из «поля», где проводил по шесть-семь месяцев в году, в доме начиналась круговерть. Мама мгновенно молодела, улыбалась без причины. Отец приезжал лохмато-бородатый, пропахший чем-то диким, первобытным. Запахом тайги, утверждал он, а мама со смехом возражала: «Пещерой неандертальца. Срочно мыться и стричься!»
В первые дни папа часто хватал Дениску на руки и подбрасывал к потолку, повторяя: «Ну и сынище у меня вырос!» Когда отпускал, мама льнула к мужниному плечу, говорила, что они тут хорошо питаются, поэтому сын отлично растет, а он в своей экспедиции отощал. «Так срочно подай мне чего-нибудь питательного», - шутливо требовал отец, и они отправлялись на кухню.
При отце мама готовила особенно вкусно. Почти ежедневно пекла пироги: для Дениски с яблоками, папе с капустой, картошкой или с зеленым луком. Никаких бульонов на скорую руку – настоящий украинский борщ, густющий, с янтарными линзами жира на поверхности, которыми Дениске очень нравилось играть: ложкой он тыкал в большую линзу и она распадалась на две или три маленьких. «Не балуйся, ешь, остынет!» - строго напоминала мама, а папа лишь подмигивал и продолжал хлебать с аппетитом. Когда он опустошал тарелку, из кастрюли извлекалась большая кость с остатками мяса, отец обгладывал его крепкими желтоватыми зубами, затем высасывал мозг из полого костяного нутра, и мычал от удовольствия – вкуснота! Еще он обожал кислые щи. Проглотив первые несколько ложек, крякал, откидывался на стуле и заявлял с нарочитой удрученностью: «Это есть нельзя. То есть это совершенно невозможно есть – на сухую…» Мама понимающе усмехалась, доставала из холодильника бутылку водки, ставила перед отцом граненую стопочку и предупреждала: «Не больше двух, Андрюша – а то сопьешься». Больше двух он и не пил, если в доме не было гостей.
А гости приходили часто. По вечерам в первые дни после возвращения из экспедиции, будто не имея сил расстаться, будто срослись-сроднились за полгода, в доме собиралась компания геологов. Приходил до глаз заросший чернющей бородой громогласный Лева Гутман с женой, белокурой Люсей; Игорь Седякин со своей пухленькой Светой; смешливый Дмитрий Бондаренко, холостяк, которого друзья называли Дмитро, а Дениске все слышалось «метро». Бондаренко знал кучу анекдотов и обожал их рассказывать. «Держи себя в руках, Дмитро, здесь ребенок», - напоминал папа перед каждым новым анекдотом, поэтому некоторые звучали странно, будто слова пропущены, но взрослым из-за этого казалось еще смешнее, они хохотали, складываясь пополам, и Дениска хохотал громче всех. Он изо всех сил старался запомнить хоть пару анекдотов, чтобы на следующий день рассказать в школе друзьям. Только отчего-то в его исполнении получалось не так смешно, хотя мальчишки послушно смеялись вслед за ним.
Гости приносили с собой водку или разбавленный спирт. «Специально для дам-с» Седякин доставал из-за пазухи бутылку сухого вина.
«Нелечка, сообрази закусить», - просил папа. Мама с видимым удовольствием летела на кухню, а Света Седякина отправлялась ей помогать. Из холодильника доставались заготовленные впрок прошедшим летом закрутки: маринованные огурцы и помидоры, «болгарский салат», где в почти первозданной пахучей свежести плавали в соке кружки помидоров, перца, лука. «Дунайский» из зеленых помидоров – этот Дениска не любил, зато у гостей под водочку он шел на ура. Таким же успехом пользовалась очищенная и порезанная на мелкие кусочки селедка под маслом, утрамбованная в пол-литровой банке. А еще мать часто готовила студень – дешево и сердито, говорила она. Пока хозяйка доставала все это и раскладывала по салатницам, гостья ставила вариться вкрутую яйца и обжаривала на постном масле черный хлеб. Из недр холодильника извлекались дефицитные шпроты (как вариант – килька) и делались бутерброды: вдоль хрусткого ломтика клалась рыбка, ей на хвостик кружок яйца, а поверх него еще капелька майонеза. Дениска обожал тети Светины бутерброды и позже научился сам такие сооружать.
За столом чаще всего обсуждали прошедший полевой сезон. Мужчины спорили, перебивая друг друга, звучали упреки в адрес руководства, которое, как всегда: или плохо подготовит экспедицию, или вообще дает нереальные планы, а с них потом спрашивает. Дениска слушал с раскрытым ртом и гордился, что отец и его товарищи делают такое важное и нужное для родины дело. Мамой он тоже гордился. Она сидела рядом с папой, веселая, счастливая. Каштановые волосы крупными кольцами рассыпались по плечам, на белом лице сочные улыбающиеся губы без следа помады, большие, чуть навыкате карие глаза – издали кажется, что они подведены, но это такие черные и густые ресницы. Мама не пользовалась ни тушью, ни тенями, ни карандашом, и все равно по сравнению со старательно накрашенными Любой и Светой смотрелась настоящей красавицей. Как Дениска любил маму! Как любил папу, как папа любил маму и его…
Когда бутылки и тарелки пустели, гости просили: «Доставай гитару, Андрей».
Первой всегда звучала одна и та же песня. Мама садилась за пианино, играла короткое вступление – Денис знал, Пахмутова, слова Добронравова – к ней присоединялся папа со своими ритмичными аккордами и дружный хор из семи взрослых голосов:
Ты уехала в знойные степи,
Я ушел на разведку в тайгу.
Над тобою лишь солнце палящее светит
Надо мною лишь кедры в снегу…
Припев Денис горланил вместе со всеми:
А путь и далек и долог
И нельзя повернуть на-а-зад…
Держись, геолог!
Крепись, геолог!
Ты ветру и солнцу брат!
Последний куплет заканчивался словами: «Только крепче любовь и сильней», и тут мама с папой обязательно переглядывались.
Дениска считал эту песню очень хорошей, правильной и вскоре выучил все слова. Но были и другие песни, не хуже, и тоже про любовь: «Ты у меня одна» и «Звездочка моя, солнышко лесное». Или еще, непонятно о чем, но такая щемящая «Виноградная косточка». И более ясные, конкретные песни: «А я еду, а я еду за туманом» и «Если друг оказался вдруг». После первой песни мама больше не аккомпанировала, устраивалась рядом с папой и пела вместе со всеми. Дениска тоже пел, там, где знал слова. А если не знал, то подвывал с закрытым ртом. И ему представлялись пляшущие в ночи языки костра, пускающего искры в бездонное небо, вокруг него мужественные, настоящие люди, палатки чуть в стороне. Может степь, а может лес или горы. В последнее время отец рассказывал про горы. И - кроме песни под гитару – никаких звуков. И за десятки, сотни километров больше ни одного человека! Вот это романтика, вот это настоящая жизнь!
Дениске очень хотелось научиться играть на гитаре. Но гриф был широковат для его детской кисти и пальцы пока слабы. Вытягивая левую руку, он едва мог прижать одну, от силы две струны – аккорды не получались. Оставалось подбирать мелодию на самой тонкой струне. «Ничего, - подбадривал отец, - пока пианино осваивай. Чуть-чуть подрастешь и я тебя обязательно научу основным аккордам. А там само пойдет – слух-то у тебя лучше моего!»
Он не успел научить сына. На следующее лето их экспедиция работала в районе Байкало-Амурской магистрали. Для исследования образцов породы в месте прокладки будущего тоннеля предстояло произвести взрыв. Человек, ответственный за взрывные работы, не заметил отсутствия одного из геологов, и дал отмашку…
Хоронили Андрея Ивановича Колесникова в закрытом гробу.
На следующий день девятилетний Денис заявил, что станет геологом, как отец. Мама только взглянула горестно и молча вышла из комнаты. После известия о гибели мужа Нелли Леонидовна сразу постарела, потускнела. Выплаканные глаза поблекли, никогда больше они не светились счастьем, как при жизни папы.
Тетя Соня – между ней и младшей сестрой было десять лет разницы, – присела рядом с насупившимся племянником и притянула его к себе.
- Лучше тебе окончить музыкальную школу, затем консерваторию… Фортепиано – всегда кусок хлеба.
- Как мама, бездарей учить! – не желал слушать Денис.
- Благодаря тому, что твоя мама дает частные уроки, вы имеете деньги жить, - терпеливо объясняла племяннику тетя Соня. – А деньги – это твоя одежда, твоя еда, твои игрушки. Дениска, маме и так тяжело. Ты не должен ее расстраивать.
Чтобы не расстраивать маму, Дениска продолжил обучение. Это было не трудно при его природных данных. Стоило запомнить мелодию – и дальше он шпарил по слуху. Дома тратил на занятия инструментом не более часа в день, чтобы развивать технику, ну и немного подбирал. Про себя Денис точно знал, что музыкантом не станет, но маме об этом решил не говорить. Он регулярно ходил в музыкалку, немного жалея, что среди ровесников там не нашлось ни одного мальчишки. Одноклассники из 84-й школы смеялись, когда видели его с черной нотной папкой. Дразнили «Шульбертом», говорили, мол, не мужское это дело, клавиши терзать.
Однажды, когда Дениска шел на занятия, во дворе его остановили Мишка Федоров и Лешка Самохин, и предложили забить на музыку. Они устраивают футбольный матч с классом «б», а вратаря не хватает.
- Завязывай ты с этим бабским пианино. Айда с нами! – уговаривал Лешка.
- Никакое оно не бабское. Все великие музыканты мужчины, - возразил Дениска и стал перечислять: - Петров, Ван Клиберн, Рихтер, Гилельс.
- Так они ж евреи!
- Кто?
- Рихтер твой, и все музыканты. Моей мамке на работе билеты в филармонию всучили, так она сказала, на сцене одни евреи были. И в зале тоже.
Денис не понял, обижаться или нет, и тут Мишка выдал:
- Да ему-то чего, у него мать еврейка!
- Что ты сказал? – не выпуская папки, Дениска вцепился в Мишкин рукав.
- Что слышал. Моя мамка сказала, что твоя мать еврейка. Вот как ее девичья фамилия?
- Как у дяди Гриши – Сандлер.
- Ну, чуешь? Сандлер, Рихтер… Все евреи.
- Да я тебя!
Дениска шмякнул Мишку по башке твердой папкой один раз, второй, третий. Тесемка оборвалась, он отбросил папку и кинулся колотить обидчика – по голове, по плечам, в живот – куда попало. Мишка был опытным бойцом, и Лешка не ввязывался, только подначивал со стороны:
- Мишка, чего ты, как мямля, вмажь музыканту!
Драку прервал грозный окрик:
- Эй вы, петухи!
Проходивший через двор пожилой мужик остановился прямо над ними, схватил обоих драчунов за шкирки и оторвал друг от друга. Затем развернул их, поддал пенделя одному и второму.
- Брысь отсюда, пока в детскую комнату милиции не сдал!
Подобрав нотную папку, Дениска поплелся к своей парадной.
Придя вечером домой, Нэлли Леонидовна застала сына в глубокой задумчивости. Сидя за столом, он разрисовывал карандашом последнюю страницу тетради по математике. Теперь на ней красовались тщательно выведенные, с тенью, буквы ДЕНИС КОЛЕСНИКОВ и вокруг звездочки, флажки, кубики. Мать поняла – Дениска чем-то расстроен, в таком настроении он или сосредоточенно рисует, или берется подбирать какую-нибудь песню на пианино.
- Что случилось? Почему ты не был на занятиях? – спросила она, заглянув в тетрадь.
Денис не отвечал и даже не обернулся. Тут она заметила, что один погон синей школьной курточки свесился на рукав, пуговица оборвана.
- А это что? Ты подрался?
Он, наконец, поднял голову.
- Подрался, - вздохнула мать, увидев синяк под правым глазом.
- Мама, ты еврейка?
- Что?
С изменившимся лицом Нелли Леонидовна опустилась на стул возле стены, с которого обычно следила, как сын делает уроки.
- Мама, ты еврейка? – повторил мальчик.
- Да, я еврейка, - медленно проговорила она. - А в чем дело? Ты из-за этого подрался?
- Угу. Это ведь ругательное слово.
- Нет, сынок, - нахмурилась Нелли Леонидовна, - это не ругательное слово, это всего лишь обозначение национальности. Ты ведь знаешь, что Советский Союз многонациональное государство?
- Знаю, пятнадцать республик: Латвия, Эстония, Грузия, Казахстан, - начал перечислять Денис, - но еврейской республики нет.
- Есть Еврейская автономная область. Далеко, на Дальнем Востоке. Просто вы еще это в школе не проходили. Евреи живут не только там, а по всей территории нашей страны. У евреев есть и отдельное государство – Израиль, но оно очень небольшое. А вообще евреи живут по всему миру.
И она принялась рассказывать сыну историю вечно гонимого народа, хотя сама знала далеко не все. Про черту оседлости в дореволюционной России, еврейские погромы, фашистские концентрационные лагеря, Бабий Яр.
Сын слушал внимательно, с широко раскрытыми глазами.
- Мама, но за что?
- За кровь. Просто потому, что евреи. А ведь еврейский народ дал миру много великих имен. Даже Карл Маркс был евреем, только об этом не принято говорить, и ты не говори никому. Так же как не принято говорить, что многие наши революционеры были евреями.
- И Ленин?!
- Нет, Ленин – нет. Но многие выдающиеся физики, философы, музыканты, композиторы и художники были евреями. Евреи – одаренный народ. Но об этом не принято говорить.
- Почему?
- Ты потом поймешь. Когда вырастешь. Постепенно все узнаешь и поймешь. А сейчас просто запомни: еврей – не ругательное слово. Это национальность. У меня в паспорте в графе национальность написано: «еврейка».
- А у меня?
- У тебя нет паспорта. Ты получишь его в шестнадцать лет, и тогда выберешь национальность – по матери или по отцу.
- Папа был русским?
- Да.
- Тогда я тоже буду русским.
- Правильно, сынок. Проще быть русским, - невесело кивнула Нелли Леонидовна, и тихонько добавила: - хотя по крови ты останешься евреем.
Еще одна глава
http://www.proza.ru/2015/06/30/429