29 апреля 2014 в возрасте 86 лет ушла из жизни Анна Карловна Ленгенфельдер. Она скончалась на борту теплохода в последний день круиза по Дунаю, о котором она мечтала долгие годы.
Очевидно, это интервью, одно из последних, если не последнее, которое Анна Карловна дала нам, Марии Шефнер и Исаю Шпицеру в её доме на Терезиенштрассе в Мюнхене.
Мы условились встретиться ещё и продолжить нашу беседу. У Анны Карловны не всегда находилось для этого время. Да и притом она стала неважно себя чувствовать — давала знать о себе её тяжелая болезнь, с которой она боролась с 1972 года.
- Анна Карловна, расскажите о себе. У вас ведь такая яркая, насыщенная историческими событиями жизнь.
- Ну, что ж... Отец у нас был немец Карл Ашенбренер. Родился он в городе Байериш-Айзенштайн в чешских Судетах. Он был инженер-строитель по профессии. В первую мировую он был ранен в правую руку, научился чертить и писать левой. В 1926 году завербовался и приехал в СССР строить военные объекты в Сибири. Ему было 32 года. В Омске, где он жил и работал, он познакомился с моей мамой, Екатериной Ленской. Мама происходила из стариного дворянского рода. Её родителей большевики расстреляли после 1917-го года.
В нашем доме немецкий язык не был чужим. Отец пел песни на немецком. (Здесь Анна Карловна спела и нам несколько куплетов из отцовской песни, запомнившуюся ей с детства.) Мама была по матери немка, а её отец, мой дедушка, представьте себе, кашуб — Ленский. Маму называли «кашубкой». Я тогда не знала - почему «кашубка».
- А в самом деле, почему?
- Уже здесь я узнала, что дедушка из народности древних поморян. Это славянское племя, которое жило на побережье Балтийского моря, в северо-восточных районах Польши.
А наш отец говорил, что Сибирь ему напоминает богемский лес, где много дичи. Он любил охоту и часто с ружьём уходил в тайгу.
Отца местные власти стали принуждать брать советское гражданство. Я этого не знала. Как-то, будучи в Омске на съёмке документального фильма, я зашла в областной архив и нашла его метрику. (Так назывались в России свидетельства о рождении.) Он чешский поданный, из судетских немцев. Предлагали ему даже вступить в партию. Он отказался от этих предложений, и его уволили с работы. Он быстро понял, что что-то в стране происходит не то. Начались аресты, стали исчезать друзья, люди, с которыми он общался. В Омск стали прибывать ссыльные из западных районов — прибалты, евреи... И отец решил возвращаться домой.
- На что же вы жили? У вас ведь была многодетная семья...
- Представляете себе ситуацию — в семье никто не работает. Семью с 37-го года кормила я, самая старшая из пятерых детей, ходила по городу, просила милостыню, находились добрые люди, которые нам помогали, но встречались и недобрые. О них не буду говорить.
Только в 1938 году отец добился, чтобы всех членов семьи признали немецкими подданными, и мы стали готовиться к отъезду. Однажды, когда отец ехал в поезде, была облава, на отца напали, не знаю, сколько их было, избили и забрали документы. А через некоторое время отца арестовали, обвинили в том, что он продал свой паспорт, и заключили в тюрьму. Конечно же, всё это было подстроено сотрудниками НКВД.
Отца отпустили через год, в 39-м. Почему? В августе Риббентроп с Молотовым договорились. Был заключен пакт о ненападении. СССР и Германия стали лучшими друзьями.
Отцу предписали в течение 4-х суток покинуть страну. Он поехал в Москву в немецкое посольство и там получил немецкий паспорт и вид на жительство. А мать была по паспорту русской, и доказать своё немецкое происхождение никак не могла — никаких документов у неё не было.
Отец отказался уезжать один. Что, я считаю, сделал неправильно — так бы он уцелел и, может быть, вытащил нас. Он в полной мере не представлял, в какой стране он находится.
Отец стал добиваться немецких паспортов для всей семьи. Но это длилось довольно долго. В конце концов, мы получили немецкие паспорта, нам посольство даже купило билеты, но надо было ещё иметь разрешение от НКВД на посадку в поезд. А нам его не давали - всё тянули. У нашего дома дежурил милиционер, отец был под домашним арестом. Когда мама выходила из дома, милиционер спрашивал: «Куда идёшь?»
Так продолжалось до 22 июня 1941 года. На следующий день войны за отцом пришли. Перерыли весь дом. Меня не было. Я была в Омске. «Работала». Зарабатывала тем что занимала очереди в магазины за продуктами. А потом свою очередь продавала. За каждый проданный номер очереди получала 3 рубля.
Отца так мы больше не видели. Только в 90-х годах я узнала, что в марте 1942-го его расстреляли как немецкого шпиона.
Через четыре дня после ареста отца, пришли за нами, сначала была новосибирская пересыльная тюрьма, а потом в товарных вагонах отправили в актюбинские лагеря.
Дорога туда заняла два мучительных месяца и была одним из самых больших ужасов, пережитых мной в жизни. Сколько людей (особенно женщин и детей) умерло от нестерпимой жары, нехватки воды и пищи! Их тела конвоиры выносили на полустанках или просто оставляли у железнодорожной насыпи...
- Таким образом Ваша семья оказалась в ГУЛАГЕ.
- Да. В ГУЛАГе нас поселили на «Спасском заводе» — зоне с десятками бараков для женщин и детей. Ещё по дороге маму частично парализовало - сказались невыносимые условия. Продукты нам выдавали нерегулярно, и за еду мне приходилось воевать. За кусок хлеба и селёдку иногда даже дралась, а воду приносила в мокрой кофточке, которую выжимала в чайник. Дети в зоне работали с семи лет — резали и ошкуривали лозу, плели корзины, растирали порошок для красок, собирали урожай. Бывало, выведет нас охрана в степь для какой-то работы, а когда начиналась пурга, просто бросит. И лишь вернется потом - искать трупы.
В лагере были люди разных национальностей, из разных мест - много прибалтов, немцев, евреев, был даже один американец,киношник. Не во всех лагерях, в которых мы побывали, были бараки. Их не успевали строить, и иногда приходилось жить в земляных ямах. Всё было.
- А как вели себя люди, заключенные, в этих бесчеловечных условиях?
- Встречались разные люди. О плохих вспоминать не хочется. А вот о хороших... Запомнился мне кладовщик Нотман, без ноги — потерял в первую мировую, жалел нас, подарил мне хорошую шапку-ушанку. Такое не забывается. Уже в Мюнхене я познакомилась с его сыном и дочерью, и мы поддерживаем дружеские отношения..
Эта суровая школа жизни длилась долгих девять лет. Из наших шестерых детей (когда маму арестовали, у неё на руках был шестой, трёхмесячный ребёнок) не пережила только младшая сестричка — она умерла вскоре после нашего ареста.
- Вас выпустили из лагеря уже после смерти Сталина?
- Нет, раньше, в 1950-м. Мы считались ссыльными, принудительными работниками НКВД. Жили в землянках и каждый день ходили на какие-то работы. строительные, в шахты, на разные погрузки-разгрузки. Денег не платили, были пайки: на взрослого 300 гр. зерна, иждивенцу — 150 гр. Было и так называемое «премблюдо» - премиальное блюдо — каша, перловая, или пшеничная. Потом нас отвезли на вольное поселение в колхоз им. Кирова, Карагандинской области. Там я работала чабаном, верхом на коне пасла стадо баранов.
- Что же вас держало все эти страшные годы?
- В первую очередь чувство ответственности за младших: братьев и сестёр. Мама от паралича так и не оправилась, и я понимала — если меня не станет, младшие погибнут. И это прибавляло мне сил и стойкости. Ну а дальше... я заочно закончила педагогический техникум, после него мне никто не разрешил работать по специальности. Но ничего — работала в колхозе, организовывала разные мероприятия, самодеятельные кружки, хор...
Сразу после ссылки начала добиваться выезда в Германию. И хотя между СССР и ФРГ в то время установились более-менее нормальные отношения, оформление документов заняло четыре года. В Караганде мне, как «русской немке», даже думать запретили о возможности покинуть Союз. В 1959 году я поехала в Москву и попыталась добиться приёма у Никиты Хрущева. Дальше канцелярии меня не пустили, но в конце концов нашей репрессированной семье разрешили уехать на родину отца.
Приезд в ФРГ стал для меня шоком. Даже в магазины не решалась зайти на первых порах — думала, что они только для богачей.
В Германии я с самого начала стала работать. Сначала работала у американцев. Я неплохо знала английский, ведь в лагере, когда была возможность учиться, нас обучали очень образованные люди — репрессированные профессора и академики. А потом открыла вместе с мужем свой хлебный магазин в память о тех голодных годах, когда не знала, где добыть корку хлеба. А в магазине его продавалось 76 сортов. Привозила хлеб из многих пекарен. Правда, когда тяжело заболела, магазин пришлось закрыть...
Но она справилась со страшной болезнью, которая могла отнять её жизнь, или по крайней мере, голос. Анна Карловна хотела не просто жить, но и петь. И, конечно же, дальше помогать людям осуществлять их мечты.
После катастрофы на Чернобыльской АЭС Анна Ленгенфельдер вступила в волонтерский корпус помощи пострадавшим. Была переводчиком, сопровождала детей на лечение в Германию и обратно. Поскольку потерпевших от аварии было очень много, возникла идея открыть центры помощи и реабилитации на территории Украины. Так в 1995 году Анна Карловна попала в Закарпатье, с которым держала связь до последних дней своей жизни. Минимум раз в год пожилая женщина привозила гуманитарную помощь, которая распределялась между нуждающимися. На собранные ею деньги в селе Камяница возле Ужгорода открыли стоматологический кабинет. Каждое лето несколько десятков детей из неблагополучных семей получали путёвки в оздоровительный лагерь «Барвинок».
За свою многолетнюю и многогранную общественную деятельность Анна Карловна Ленгенфельдер была награждена высшей наградой Германии - орденом «Крест за заслуги перед Федеративной Республикой Германия».
«Я с раннего детства видела столько горя в глазах окружавших меня людей, что самой заветной мечтой стало для меня увидеть в них счастье, помочь всем, чтобы все стали счастливыми», - говорила Анна Карловна. Этой мечте она посвятила всю свою жизнь.
Памяти Анны Карловны
И вот дописана последняя строка.
Я отложу перо, вздохну невесело.
И тут войдет она, насмешлива слегка,
И скажет: «Ну, чего ты нос повесила?
Кто рассказал тебе такую чушь,
Что нет меня?! Таких, как я, и смерть не примет!
Я буду жить в глубинах ваших душ,
А где найдешь для жизни лучший климат?»
Мария Шефнер