ПРЕДИСЛОВИЕ
Старинные предания, изложенные в достойных книгах, веками помогали пытливым умам избавляться от предвзятости собственных представлений, опираясь на мудрость прежних поколений в осмыслении жизни. Они сохранили для нас плоды размышления наших предков и память об их деяниях – следы жизни, давно унесенной в прошлое потоком времени. По этим следам и сегодня с помощью Божией можем пройти мы в постижении смысла бытия, в осознании истории мира.
Это сказание повествует о жизни и деяниях первых достоверно известных творцов мировой истории – царях шумерского города Урука, величайшего города давно минувших столетий. В нем изложено содержание древнейшего эпоса мира, переосмысленного на основе православного духовного опыта. Это попытка отыскать в шумерских героических песнях истоки мудрости Священного писания, обнаружить непрерывную связь времен в отношениях между Богом и людьми. Из разнородных, отчасти разноречивых частей, составлен цельный текст, лишенный внутренних противоречий и расхождений с содержанием книг Библии.
Впрочем, сходных мест между шумерскими сказаниями и библейскими преданиями гораздо больше, чем разночтений. Еще первые переводчики шумерско-аккадского эпоса на европейские языки были поражены имеющимися многочисленными параллелями между литературой Месопотамии* и книгами Ветхого Завета. Поэтому места смысловых пробелов дошедшего до нас материала о царях Урука заполнены сходным по тематике библейским текстом, методом экстраполяции. В некоторых местах использованы отдельные фрагменты и мотивы иных памятников литературы древней Месопотамии, не имеющих прямого отношения к событиям царствования I династии Урука, но удачно дополняющие повествование. Надеюсь, что читатель не сочтет эти места безосновательным домыслом, ведь древняя византийская повесть «Стефанит и Ихнилат» наставляла, что «изрядный писатель предугадывает истину и влагает в уста людей некие беседы, приличные времени».
В основу настоящего повествования положены были древнейшие из известных эпических песен Месопотамии. Это, прежде всего, девять шумерских былин, восходящих к третьему тысячелетию до нашей эры. Кроме них, до нас дошла большая эпическая поэма о Гильгамеше на аккадском* языке, написанная в начале второго тысячелетия до нашей эры, и обнаруженная в древней Ниневии* в библиотеке последнего великого ассирийского царя Ашшурбанапала. Варианты этой поэмы сохранились также во фрагментах на хеттском* и хурритском* языках. Все эти тексты записаны клинописными знаками на глиняных табличках, нередко поврежденных в той или иной степени. Например, на табличке, содержащей песню о смерти Гильгамеша, сегодня можно прочитать только очень малую часть слов. Аккадский эпос о Гильгамеше справедливо причисляется к шедеврам древней классики. Однако, в отличие от шумерских мифов, он несет в себе явные признаки определенного авторского переосмысления и частичной переделки древнейших сюжетов для создания единой концепции развития образов главных героев поэмы. Несмотря на это, и учитывая, несомненно, более широкую известность в мировой литературе аккадской эпической поэмы по сравнению с шумерскими мифами, имена главных действующих героев этого сказания оставлены в своих аккадских формах. Поэтому Гильгамеш на этих страницах не стал вновь Бильгамесом, как он звался, на самом деле, на языке шумеров, а Хумбаба не стал Хувавой. В то же время, второстепенные герои носят свои подлинные шумерские имена.
Кроме шумеро-аккадских первоисточников использованы и некоторые сведения из сочинений античных и средневековых авторов, в том числе из работ прославленного иудейского историка I века от Р.Х. Иосифа Флавия, писавшего по-гречески римского поэта III века от Р.Х. Элиана и средневекового сирийского писателя IX века Теодора бар Коная.
В основу этого сказания легли переводы и комментарии шумерских былин и аккадского эпоса, принадлежащие В. Шилейко, И. Дьяконову, В. Афанасьевой и И. Каневой, а также книги историков: С. Крамера, Д. Рола, В. Емельянова, Х. Саггс, Д. Велларда и Э. Кленгель-Брандт*.
I
Многие тысячи лет прошли от изгнания наших прародителей Адама и Евы из рая до Великого потопа, но те седые времена давно погрузились в пучину забвения, не оставив почти никаких следов. Первые люди заселили южное Междуречье более семи тысяч лет назад. О древнейших обитателях тех мест сохранилось очень мало известий, потому что люди тогда еще не знали письма, а устные предания плохо сберегала человеческая память. Но знаем мы, что, спустившись с гор на плодородную равнину, Енох, сын Каина, основал первый город на земле – Эриду, назвав его по имени сына своего Ирада*. Город этот был заложен в конце VI тысячелетия до Рождества Христова вблизи побережья Персидского залива, на небольшом, пустынном песчаном острове в устье Евфрата, окруженном пресноводной, болотистой топью. Сказание шумеров о первых временах сохранило воспоминание об этом событии. «Тростник тогда не рос, не поднималось дерево, не возводился дом, не строился город. Вся земля была покрыта морем. Затем был сотворен Эриду». И стал Енох первым царем на земле, ибо шумерские предания гласили, что именно в Эриду была впервые ниспослана с небес царская власть. Потом появились и другие города, но все они погибли в водах Великого потопа, и под толстым слоем ила речного погребены были древние поселения.
По преданию, первые люди были исполины телами, но быстро одряхлели духом и уверовали в неизбежность зла на земле. И смирились они со злом и перестали противостоять ему своими трудами, и зло одолело их. Злодеяниями наполнилась жизнь, и переполнились злобой человеческие сердца. Увидев это, восскорбел Господь и раскаялся, что создал человека. И решил Он истребить человеческое племя с лица земли. По воле Его разверзлись источники великой бездны, и хлынул с небес ужасающий ливень, беспрерывно длившийся сорок дней и ночей. Вода залила всю землю и покрыла великие горы. Погибла тогда вся плоть земная, в чем было дыхание жизни, и царственность с земли отошла на небо. Но допотопное человечество во грехах утонуло раньше, чем захлебнулось в ревущих водах. Господь покарал гибелью людей, бесповоротно отвративших от Него свои ущербные души, и неистовые волны вместе с потоком времени смыли с лица земли следы их бытия. Спасся лишь избранный Богом непорочный Ной и те, кто были с ним в просмоленном ковчеге из крепкого дерева. От праведного Ноя и семейства его началась новая история мира.
После Великого потопа населилась вся земля от трех сыновей Ноевых: Сима, Хама и Иафета. Потомки Ноя плодились и размножались, и наполняли землю, данную Господом им во владение. Постепенно расселялись они по всей земле, осваивая местности теплые, изобильные зверьем, дичью и рыбой. Так были снова заселены и берега неспешно несущего свои воды Евфрата и бурного Тигра, благодатные для земледельцев, покрытые плодородным речным илом, увлажняемые летним половодьем в пору таяния горных снегов*. Эта земля, созданная водой и издревле именуемая Междуречьем, простирается от гор Армении* на севере до Персидского залива на юге, на западе она граничит с сирийско-месопотамской степью, а на востоке – с горными кряжами Западного Ирана. Южная часть Междуречья отличалась особенно благоприятной погодой, зима там была мягкой и бесснежной, и поэтому на радость людям там произрастали финиковые пальмы, сезам* и тамариск*. В тростниковых зарослях по берегам заболоченных озер паслись стада диких свиней, заводи были богаты рыбой и птицей, по степным просторам бегали стада диких ослов, а рядом – на склонах восточных нагорий – водились овцы и козы.
Около пяти тысяч лет назад спустились с восточных гор на болотистую равнину южного Междуречья племена, называвшие себя «черноголовыми», а нам известные под именем шумеров. Эти смуглые люди, среднего роста, с черными курчавыми волосами, были потомками Сима и Хама, сыновей Ноевых. Мужи их отличались обильной растительностью на лице и теле, но обычно волосы они тщательно сбривали, спасаясь от вшей. И мужи и жены носили одежду из овечьей шерсти, и любили украшения из серебра. На заболоченных берегах строили они свои хижины из плетеного тростника и стены обмазывали глиной.
Заняв эту землю, которая в Библии именуется страной Сеннаар, по имени Сима, сына Ноева, шумеры осушили болота и освоили земледелие на орошаемых полях, пекли хлеб и варили пиво, взрастили сады фруктовых деревьев, приручили животных и научились делать из жирной глины сосуды и кирпичи для строительства домов. Священное писание сообщает, что, «двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести». Шумеры были предками народа Израиля, они изобрели письменность и ткачество, наладили торговлю с соседними народами. Уходили купеческие тростниковые ладьи и караваны ослов в дальние страны, увозя излишки богатых урожаев и овечью шерсть. В обмен доставляли шумеры золото, олово, слоновую кость и полудрагоценные камни из Мелуххи в долине Инда, медь и диорит* из Магана на Оманском побережье, драгоценные металлы, сердолик, лазурит и виноградное вино* получали они с гор Армении, а благовония закупали в Сирии. Лодки плыли мимо возделанных полей, где на жирных почвах колосились ячменные нивы, мимо вновь поднимающихся городов.
Но, несмотря на все свои таланты, шумеры духом пребывали в рабстве у бесов и забыли Бога единого. Каждый город почитал своего демона, каждый царь был и верховным жрецом. Города эти нередко враждовали между собой, а люди повсюду утопали в грехах мирской суеты, как черви в навозе.
И хотя видел Господь, что всякая плоть вновь извратила свой путь на земле, но в милосердии Своем, решил Он не проклинать больше землю за людские злодеяния, убедившись, что помыслы человека от юности злы. Людей одолели соперничество и гордыня, похоть, ненависть и страх, преуспели они во зле и возвысились в алчности. Лишь немногие задавались вопросом о смысле человеческой жизни, немногие жаждали бессмертия души, но о деяниях их поведали нам письмена глиняных книг, найденных в забытых библиотеках разрушенных городов Междуречья, сокрушенных временем и погребенных под толщами песков пустыни…
После потопа, за три тысячелетия до Рождества Господа нашего Иисуса Христа, благоволением Бога царственность вновь спустилась на землю и была дарована потомкам Ноя. Снизошла с небес на землю царская власть, чтобы стать земным отражением небесной иерархии, чтобы обуздать похоти человеческие и порядок устроить среди человеков, удерживать их от зла и защищать от вражеских набегов.
Впервые в шумерской стране, скипетр определения судеб, тиару власти и престол закона по Божественному предначертанию получили правители города Киш, повелители северных номов*. Они венчались на царство в священном городе шумеров Ниппуре во имя единения шумерских племен.
И когда закончился отмерянный Богом срок правления в Шумере владык севера страны, Киш был разгромлен силой оружия и царская власть была перенесена и надолго утвердилась в южном городе Уруке, прославленном в веках своими правителями.
II
Первым правителем на юге Шумера после потопа стал Мескиаггашер, сын Хама и внук Ноя, именуемый в Библии Хуш. Он пришел туда во главе одного из шумерских племен, и на берегу реки Евфрат, истекавшей из земли Эдемской в соленые воды океана, около 3000 года до христианской эры основал небольшое поселение Кулаб. Мескиаггашер пребывал в язычестве и духовной слепоте вместе со всем народом своим, ибо отец его Хам отвратился от Бога истинного. Вручил себя и потомство свое Мескиаггашер покровительству солнечного божества. Бог его был солнцем слепых, ибо слепые не видят солнца, лишь чувствуют теплоту его. И стал Мескиаггашер родоначальником династии урукских правителей, потому что Урук, именуемый в Библии Эрех, построил сын его Энмеркар, на месте селения отца своего.
Власть Мескиаггашера, по свидетельству шумерских мудрецов, 324 года простиралась от берегов Персидского залива до гор Загрос. По истечении тех лет, в тростниковой лодке ушел он в море во след солнцу с сыновьями своими: Севой, Хавилой, Савтой, Раамой и Савтехой, и взошел на гористый берег Эфиопский, и основал там царство Хуш. И народ эфиопский и сам, и в устах других народов в память о том стал именоваться хушитами. Поздними потомками Мескиаггашера были также и финикийцы, выходцы из основанных их праотцом поселений в земле Пунт, и на островах Тир и Арад*. Младшие братья Мескиаггашера, сыновья Хама также рассеялись по земле: Мицраим, Фут и Ханаан стали родоначальниками Египта, Ливии и земли Ханаанской.
Мицраим, подобно старшему брату своему, был опытным мореходцем и великим воином. Около 2900 года до христианской эры на исходе весны его высоконосые тростниковые ладьи с черными бортами, покрытыми слоем битума, прошли путь от причальных кольев Пунта до восточных склонов горного хребта, обращенных к Красному морю. Там сошел на африканский берег Мицраим, могучий телом и высокий ростом, и глава его была увенчана золотым венцом с двумя перьями болотной цапли. Несколько сотен бритоголовых шумерских воинов были с Мицраимом, и оружием их были луки и каменные булавы на рукоятях из крепкого дерева. Женщины, дети и слуги сопровождали их.
Поставили они корабли свои на полозья из пальмовых стволов и на толстых канатах протащили их 230 верст, сквозь пылающие дни пустыни и звездные ночи, к водам верхнего Нила. Разведчик, облаченный в волчью шкуру, указывал путь им, и, через сорок дней пути ладьи Мицраима вошли в речной поток.
В молниеносных боях на Ниле и на его берегах отличные шумерские воины разбили многочисленные, но разрозненные орды полудиких длинноволосых жителей Верхнего Египта, потопили их папирусные лодки и пленили вождей их. Следы этого похода сохранили до наших дней наскальные рисунки в египетской Восточной пустыне, фрески на стенах древнейших усыпальниц фараонов. А самих завоевателей египетские легенды о происхождении власти фараонов именуют последователями Гора, сына Осириса. Победители принесли с собой на землю Египта не только победоносное оружие, но и навыки строительства из кирпича и камня, письменность, скульптуру и живопись, и заложили основы его процветания. Так была основана древнейшая египетская первая династия фараонов, которая вскоре оружием покорила царство Нижнего Египта и создала могучую и долговечную державу, по силе своей не знавшую равных в древнем мире.
III
Владения свои в Шумере оставил Мескиаггашер сыну своему Энмеркару, и Библия знает его под именем Нимрод. Родился Энмеркар на Сверкающей горе*, где были источники благовонных масел, и ходил среди огнистых камней. С детских лет своих взирал он на людские беззакония и неправедность: пьянство и блуд, кражи и разбой, убийство и вражду, ревность и злословие, ропот и наушничество, и другие мерзости, и осквернилось око его, и ожесточилась душа его. И став крепким телом, имел он пышную бороду и сбривал усы свои, и начал он быть силен на земле. Был Энмеркар сильным звероловом пред Господом, и на охоте поражал львов стрелами и копьем. Бог небесный даровал ему царство, власть, силу и славу, и он совершен был в путях своих, доколе не нашлось в нем беззакония.
Энмеркар далее отца своего удалился от Бога истинного, ибо единство веры все более распадалось в мире. Будучи человеком, а не Богом, ставил он ум свой наравне с умом Божиим. По пристрастию темной души своей Энмеркар установил почитание в Уруке дьяволицы Инанны, покровительницы войны, раздоров и плотской страсти. Из Аратты*, страны предков шумеров, где были капища ее, волхованием пригласил он Инанну в Урук и замыслил построить ей величественный дом силой своего могущества. Возгордился он и возвысился перед Богом, и говорил, что сумеет противостать Ему, если задумает Господь вновь затопить весь мир. Для этого решил Энмеркар воздвигнуть башни в честь демонов столь высокие, чтобы их не смогли затопить воды, и вознамерился отомстить Богу за гибель допотопных исполинов, от коих наследовал он гордыню и своеволие*.
Но необожженные кирпичи старых храмов Кулаба, что строил отец Энмеркара, растрескались, как иссохшая под солнцем земля, и не было в Шумере строительного камня, и перестали послы и купцы приносить в Кулаб с гор Араратских камни, бронзу, свинец и лазурит, с тех пор как ушел в море Мескиаггашер.
Избрал Энмеркар гонца из числа воинов своих, мужа по имени Наменатумма, храброго и воинственного, и разумного в речах и видного собою. И приказал ему направить стопы свои в путь в страну чистых обрядов*, к Сверкающей горе, через Сузы* и землю Аншан*, через семь перевалов горных к правителю Аратты, верховному жрецу Энсухкешдане, и велел ему передать слова свои. «Повелевает Инанна: Аратта да покорится Уруку, да склонят люди Аратты колени свои пред владыкой Урука, словно горные бараны пред пастухом! Славится Аратта умелыми ремесленниками и строителями своими. Для Урука пусть люди Аратты золото, серебро и электр* искусно обработают, соберут самоцветные камни и благородный лазурит из глыб нарежут, уложат в кожаные мешки и корзины, и на лошадях в Урук привезут. Пусть построят они великолепный дом Инанны в Уруке, и святилище Абзу* в Эреду возведут; стены и потолки внутри красиво обложат самшитом и снаружи стены щедро украсят, чтобы сияли они подобно восходящему солнцу, и свет звезд небесных сходил к порогам их. Поднимутся святилища к небу в многоцветном блеске и станут лучезарным венцом славы моей, и будут люди восхищаться зрелищем этим.
И если не примет в сердце свое владыка Аратты слова эти, то меч мой придет на него. Жителей города его как диких голубей с дерева я сгоню, поймаю Энсухкешдану словно птицу в гнезде. Как купленного раба я убью его, разрушу город его и соберу прах его*, ибо будет он проклят, если не внемлет словам Инанны. У жертвенника в святилище Аратты скажи ему Наменатумма заклинание, наводящее проклятие, имеющее силу с древних времен, когда не было страха и ужаса, и люди славили единого Бога на одном языке.
Вот слова, которые скажешь ты владыке Аратты, вложи их в уши его. Обуй свои ноги в буйные ветры, иди проворно и смиренно, как мышь в пыли; восходи на горы, нисходи в долины, в час ночной дождем на землю пролейся, а поутру поднимайся вместе с росой, и принеси мне ответ Энсухкешданы».
Гонец внял словам господина своего; ночью держал он путь по звездам, шел в дневные часы по солнцу и нес вещие речи Энмеркара. Сузам и горной стране Аншан поклонился смиренно, к великим горам он прибыл, покрытый пылью. Через семь врат, через семь перевалов горных прошел Наменатумма, и поднял очи свои, подошедши к Аратте.
IV
Вступил он радостно на внешний двор владыки Аратты и возвестил о величии господина своего, верховного жреца Кулаба и повелителя Урука. Гонец верховному жрецу Аратты сказал: «Энмеркар, отец твой и мой государь, меня к тебе послал. Государь мой, по рождению и по избранию, верховный жрец и господин Урука – самый сильный и мудрый змей Шумера; могучий, горный козел с лазуритовой бородой, исполненный силы, попирающий горы ногой своей; в сердце гор рожденный и вскормленный молоком священной коровы в Стране чистых обрядов». И спросил его Энсухкешдана: «Что сказал государь твой, что добавил?» Гонец смысл вестей своих изложил Энсухкешдане и вопрошал его: «Что сможешь сказать на это господину моему? Речения твои благие я передам ему, твой ответ вручу я владыке Урука».
Ответил ему Энсухкешдана. «Так скажи и прибавь господину своему: Я верховный жрец, чистой рукой поставленный, по воле небес, повелением Инанны. В Стране чистых обрядов Инанне служу я, подобный двери в горах, где почитают ее. Как может Аратта покориться Уруку?! Не покорится Аратта, скажи ему!»
Тогда молвил ему гонец: «Инанну, украшение Сверкающей горы, оседлавшую грозные чары, господин мой, удостоившись чести великой, ввел хозяйкой в святилище Урука. Да склонится верховный жрец Аратты пред волей и словами ее!» Затрепетало тут сердце жреца и смешались мысли его. Хотел он ответ найти, но не мог. Взглядом неверным под ноги смотрел Энсухкешдана, ответ подбирал. И нужные слова найдя, заревел он словно бык: «Скажи, гонец, господину своему и прибавь: «Огонь сердца владыки Урука пускает дым в его голову, но напрасно надеется он опутать меня своими речами. Зачем делать мне по словам Энмеркара? Зачем Уруку идти войной против гор? Скорпион ужалил — что он получил? Враг убил человека — что он себе прибавил? Но если господин твой к оружию обратиться хочет, я единоборство ему предлагаю. Бык, от единоборства бегающий, не ест травы с лучших лугов, мудрость Энмеркара в единоборстве я проверю. К словам, что я скажу тебе, гонец, пусть внимателен будет слух твой. Я сделал их мудрыми для тебя, возьми слова эти с собой, возвращаясь к господину твоему, и вложи их в уши верховного жреца Кулаба.
Гора подобна хитроумному воину, она подобна вечерней заре, идущей к дому своему, пред лицом которой рассеивается тьма. Она подобна луне, восходящей в небесную высь, вид которой исполнен блеском. Украшена гора деревьями, словно священным венцом страны чистых обрядов, который путь Аратты определил и утвердил величие мое. Но в Аратте слезы стали хлебом, ибо были тощими последние годы. Лили воду на полях, и сыпали муку, не кончаются молитвы, поклоны и жертвоприношения, но нет и пятнадцати человек в стране нашей, чтобы досыта ели. Пусть Энмеркар соберет с людей своих подать зерном, и зерно насыплет в корзины, уложит их на повозки и на вьючных ослов погрузит. Зерно пусть он поднимет в горы и на дворе моем ссыплет, наполнит щедро житницы Аратты богатством Урука. Тогда даст мне знать величие свое верховный жрец Кулаба и покорюсь я словам его, как и город мой. Тогда унесет он в страну свою богатство Аратты, во имя Инанны, что пляску ведет в пыли сражений». Так говорил послу Урука Энсухкешдана.
Вокруг бедра своего Наменатумма повернулся, шел во тьме и при свете дня, и на кирпичи Кулаба радостно ступил. Поспешил он к престолу господина своего и приветствовал его с ликованием сердца. По правую руку посадил гонца Энмеркар и поведал ему гонец о словах владыки Аратты.
V
Когда утро настало и солнце взошло, собрал Энмеркар подать зерном со всех земель своих от Евфрата до Тигра. Наполнились каменные сосуды житниц и быстро ходил меж ними Энмеркар, отмечал число мер зерна тростниковым колышком на глиняной табличке. Старое зерно он отбросил, новые зерна отделил от сора. В дар Аратте ячменного солода для пива сверх того Энмеркар прибавил. Отборное зерно по мешкам разложил он, и на вьючных ослов погрузил. В Аратту с зерном пошли люди Урука, словно муравьи из трещин земных. Верховный жрец Урука вновь гонца своего в Аратту послал и сказал ему слово напутствия: «Энсухкешдане скажи и прибавь, что скипетр власти моей основан на величественном обряде, служит он защитой Кулабу и Инанна его почитает. Пусть верховный жрец Аратты звездный скипетр для меня изготовит из сердолика и лазурита и передаст его в руки мои».
Ноги посланников, в Аратту идущих, покрылись дорожной пылью и стерлись о камни. Но шла вереница людская неудержимо, словно огромный змей, извивающийся по равнине. И когда достиг караван Аратты, люди ее около вьючных ослов сошлись в изумлении.
Наменатумма во дворе владыки Аратты зерно сгрузил. Подобно дождю, принесенному ветром, изобилие он создал и голод Аратты насытил.
Люди Аратты солод Энмеркара водой напоили, сварили пенное пиво. В блаженном настроении пили пиво они из большого чана, с радостью в сердце и счастьем в печени.
После этого, объявил Наменатумма пред всем народом слова господина своего. И возглашали люди Аратты: «Да будет так! Добудем мы серебро очищенное и золото, изготовим электр для верховного жреца Урука. Лучший самшит приготовим для исполнения воли Энмеркара, и сердолик в Урук вновь повезем мы. Пусть мудрые старейшины наши приложат руки свои к возведению святилищ в Уруке, пусть заложат они основания и стены. Для верховного жреца Кулаба прекрасный дом пусть построят!»
Прошел гонец в середину дома Энсухкешданы и изложил ему поручение свое. Сказал он: «Энмеркар, твой отец и мой господин к тебе прислал меня. Вот слова его: «Скипетр власти моей основан на величественном обряде, служит он защитой Кулабу и Инанна его почитает. Пусть верховный жрец Аратты звездный скипетр для меня изготовит из сердолика и лазурита и передаст его в руки мои. Во истину так сказал правитель Урука».
Выслушав гонца, потупился Энсухкешдана и задумал загадку. Свет дня пролился на дело, но не вложил подобающих слов в уста его. Стал он ходить вокруг смысла, как около зерна, пожираемого ослом. И стал говорить он языком лукавым: «Гонец, твоему господину, верховному жрецу Кулаба, скажи и прибавь. Пусть он скипетр изготовит для меня и принесет его ко мне. И пусть будет тот скипетр не из пальмы и не из мирта, не из кипариса и не из кедра, не из самшита и не из клена, и не из чего, что именем дерева зовется. Пусть не будет скипетр в руках его ни золотым, ни серебряным, ни медным, не из сердолика и не из лазурита». Так говорил Энсухкешдана.
Гонец поручение понес резво и быстро, подобно молодому ослу, с которого срезали вьюк; подобно нестриженому барану, быстро бежал он и лицо свое поднимал к тучам. Радостно ступил Наменатумма на кирпичи Кулаба и весть принес господину своему.
VI
Энмеркару демоны давали советы, и от них получил он змеиное знание и изощренность ума своего. Приказал он отловить в болотах огненного аспида, и снять с него сверкающую кожу вместе с головой, и надеть кожу ту на тростниковый побег. Дни шли за днями, наполнял и растягивал побег кожу аспида. Свет сменялся тьмой, и тьма замещалась светом, и по прошествии пятнадцати лет иссох тростник, и топором срубил Энмеркар тростниковую жердь, и стал змей скипетром в руке его. И совершил возлияние демонам Энмеркар, и передал скипетр свой гонцу, идущему в страну чистых обрядов.
Наменатумма в Аратту спешил подобно соколу, настигающему добычу свою, словно муха рассекал он пыльные тучи, и был неутомим он как рыба в воде. В Аратту вступил он с радостью на лице, приблизился к престолу верховного жреца Энсухкешданы и передал ему скипетр господина своего.
Взял скипетр Энсухкешдана и задрожали руки его, и говорил он с сокрушенным сердцем вельможам своим: «Стала Аратта подобна разбежавшемуся стаду овечьему, дороги ее стали путями врагов. Отдала Инанна страну нашу верховному жрецу Кулаба, что с послом передал нам тяжкие слова свои. Если его избрала Инанна, пусть получит Энмеркар побор свой с Аратты и украсит сердолик Аратты храмы Энмеркара!»
Но по совету вельмож своих новую загадку приготовил Энсухкешдана. Наполнил Энсухкешдана пылью уста свои и в двойную речь положил сердце свое. Сказал он послу Урука такие слова: «Гонец, господину своему скажи и прибавь, что мой пес его пса на поединок вызывает. В единоборстве их решится кто сильнее, кто повелевать достоин. Но пусть не будет пес Урука ни черным и ни белым, ни коричневым и ни серым, ни рыжим и ни пестрым. Так скажи господину своему!»
Прошел гонец буйные травы и высокие воды и ответ верховного жреца Аратты принес к кирпичам Кулаба.
VII
Выслушал Энмеркар слова Энсухкешданы, голову поднял, и излилась ярость гнева его, словно прорвавшийся поток. Закричал он: «Наменатумма, верховному жрецу Аратты скажи и прибавь: «Пусть даст он тебе одежду, но не будет одежда та ни черной, ни белой, не коричневой и не серой, не желтой и не пестрой. Ты будешь героем* моим, тебя на хитрого пса Аратты я напущу. К единоборству его призови, и станет известен сильнейший. И спроси его, гонец, когда же Энсухкешдана побор с Аратты соберет для Урука? До каких пор будет он пребывать в наглости и лжи?! Пусть сам объедет он землю свою и доставит во дворец свой гору серебра и лазурита, золото и электр во имя Инанны! Пусть горные камни возьмет он и прекрасные святилища в Эреду и Уруке построит столь высокими, чтобы тень их распростерлась над страной моей. Если же не сделает он по слову моему, людей Аратты разгоню я по горам как голубей долин, и его самого уничтожу. Умрет смертью раба верховный жрец Аратты и не удостоится погребения, и чрева диких зверей станут могилой его. Слова предзнаменования о нем скажи ему, гонец! Семена царственности по воле Небес упали на землю, но что упало в дурную землю, то сгниет. Словами лживыми разрушает царь сущность свою, и попирает закон и порядок».
Но стали трудными для посланника слова господина его, стал претыкаться он, и не смог повторить их. Тогда Энмеркар взял комок глины, и сделал плоским его и начертал на нем речи свои. До этого дня слова на глину не наносились, но после все стали делать это. Верховный жрец Кулаба записал слова на табличке первым, и так повелось с тех пор.
Как птица, обгоняющая ветер, как волк, преследующий козленка, спешил гонец Энмеркара. Семь горных ворот перешел он и ступил во двор владыки Аратты. Объявил Наменатумма о величии господина своего, и верховному жрецу Аратты свое поручение изложил. И прибавил он: «Государь мой светоносный Энмеркар, сын Мескиаггашера, искусный в звероловстве военный вождь и прославленный верховный жрец, посвященный в тайное знание, глину передал тебе. Посмотри, владыка Аратты, на глину, постигни смысл слов рожденного на священной горе, носящего лазуритовую бороду, получившего силу на земле Урука. Дай мне свой ответ, и я передам слова твои в руки господину моему». Взял Энсухкешдана у посла обожженную глину, стал рассматривать слова Энмеркара, ставшие клинописными знаками.
В это самое время небеса наполнились страхом и блеском молний, и случилась яростная буря, от рева которой задрожали горы. И пронесся большой вихрь мимо стен Аратты и наполнил поля ее пшеницей и горохом, которые выросли сами по воле небес, ибо никто не сеял их там. Водой жизни окропил ливень Аратту, и окружил половодьем земли ее, и напитал плодородной влагой деревья и травы. Наполнились тогда житницы Аратты, и ободрилось сердце верховного жреца страны чистых обрядов. Показал он послу пшеницу в житницах своих и сказал ему: «Не покинула Инанна Аратту милостью своей, не сказала она слова своего в пользу Урука. Не хочет менять она свой лазуритовый дом в стране чистых обрядов на кирпичи Кулаба, и рука ее поддерживает нас. Народ Аратты избран ею, и возлюбленный ее, пастух горных баранов Думузи* покровительствует нам. После свадьбы* их пусть Думузи изберет из людей Аратты героя, тогда в Урук я его отправлю, чтобы в единоборстве решить наш долгий спор с Энмеркаром».
По слову Энмеркара, одел верховный жрец Аратты гонца Урука в львиную шкуру и отпустил его к господину своему.
VIII
К свадьбе демонов стала готовиться Аратта. Искали слуги Энсухкешданы для господина своего молодую девицу, чтобы он познал ее во имя Инанны. И привела старуха в страну чистых обрядов девицу, красивую станом, и стали готовить ее к бесовской свадьбе, облекли ее в белые одежды и насурьмили глаза ей.
Получив вести из Аратты, решил Энмеркар сменить гнев свой на милость и решить спор свой с Энсухкешданой мирным путем. Насыпал он корзины доверху зерном и плодами и погрузил на ослов их, с собой взял овцу с ягненком, козу с козленком и корову с теленком и сам отправился в Аратту. Там заклал он скот свой в жертву демону Думузи, ссыпал зерно и плоды Урука в житницы Аратты.
И сделал Энсухкешдана во дворе дворца своего семидневный пир, как обыкновенно делают женихи. На пиру том заключили правители Урука и Аратты договор меж собой. И выполняя договор тот, собрали люди Аратты в горах лазурит и сердолик, золото и серебро, и выплавили электр в обмен на плоды земли Урука: финики и инжир, пшеницу и ячмень. Послала Аратта строителей своих в Шумер, и сделали они обширное капище Инанны в Уруке, изукрасив его электром, золотом, серебром, сердоликом и лазуритом, и медные засовы поставили на его вратах. В Эриду сам Энмеркар на голову свою водрузил первую корзину глины и принес ее на место строительства, под звуки лир, тимпанов и литавров. В городе том тысячи людей по воле Энмеркара построили башню на краю бездны на огромной горе из необожженного кирпича. И была впервые в мире столь высокая башня создана руками человеческими, и была она как огромный истукан на глиняных ногах в чрезвычайном блеске. А город Эриду на шумерском языке звался Нунки, и под этим же именем позже был известен город Вавилон. И от того, спустя тысячелетия, спутали люди эти города, и стали думать, что в Вавилоне воздвиг Энмеркар башню свою*.
Тучным и блистательным плодом изобилия земли шумерской и могущества земного владыки возрос Урук. Стены дворца Энмеркара высоко вознеслись в лазурном сиянии, украшены были они многоцветной мозаикой, а колонны из стволов кедра – самоцветами и перламутром. Десятки тысяч людей населяли Урук, и стал он величайшим городом мира во времена первых царей. Сияние его величия и славы распростерлось по миру, словно лунный свет серебряный, и был он самым долговечным городом на земле до рождения Христа, от основания до гибели своей, простояв тридцать три века памятником долготерпения Божия.
IX
Но ревность и гордыня, свойственные служителям бесов, не давали покоя верховному жрецу Аратты. Был у Энсухкешданы советник Ансигария. И послал Энсухкешдана советника своего к Энмеркару сказать: «Так скажи Энмеркару правителю Урука, пускай он мне подчинится; пусть покорятся люди Урука Аратте, родине праотцев своих. Я буду покровительствовать Энмеркару, и возрадуются все уповающие на него, вечно будут ликовать, ибо поклоняются наши народы идолам единым, посвященным Инанне. Пусть служит Энмеркар в Уруке Инанне во мраке ночи, я буду лицезреть лик Инанны при ясном свете. И я и он будем возлегать на изукрашенных ложах в святилищах со жрицами Инанны. Но не должна жить жирная гусыня на берегу Евфрата, чтобы не съели ее неразумные. В Аратте гусиные яйца сложат в корзину, и птенцов ее соберут в короб. И все правители земли шумерской подчинятся мне, и будут насыщаться за столом моим».
Отправился в путь Ансигария: горным бараном скакал он по кручам, диким ослом бежал он степью; двигался днем, а ночью на ночлег становился и готовился к речи своей. Достигнув Урука, вошел Ансигария в покои Энмеркара и передал ему слова господина своего и послание его на глиняной табличке.
Тщательно прочитал и исследовал Энмеркар табличку, и обсудил свое решение с советниками своими, и все вняли речам его. После этого сказал Энмеркар такие слова послу Аратты: «Хочет Энсухкешдана жить с Инанной при ясном свете, но со мной она живет и днем и ночью на ложе изукрашенном, усыпанном цветущими травами. Могучие и свирепые львы охраняют сверкающее ложе Инанны. И когда направляюсь я к покою священного брака, жрица кричит, как орленок в гнезде. От материнской утробы хранили меня великие силы, словно мех с водой. Вскормлен я молоком священной коровы, небеса даровали мне священный венец и царственный скипетр. Кто более любви Инанны достоин, какое святилище достойно Инанны более, чем твердыня Кулаба? И на что ей чистые обряды Аратты? Не пойдет Инанна в Аратту ни через пять, ни через десять лет! Не съест жирную гусыню тот, кто ее не имеет! Я сам сложу гусиные яйца в свою корзину и птенцов ее соберу в свой короб. Правители земель мне подчиняться будут, с ними я трапезовать стану, и владыка Аратты меж ними получит свою долю».
Гонец принес речи Энмеркара в Аратту, и, услышав их, собрал Энсухкешдана своих жрецов, заклинателей, прорицателей и прочих служителей капища, и просил их дать совет ему. Так говорил им Энсухкешдана: «Пред моим быком занесся надменный бык Энмеркара, его пес моего пса облаял. Люди Урука пред нами похваляются силой. Что ответить мне верховному жрецу Кулаба?»
И все собрание прямодушно ответило ему: «Ты, наш владыка, – Энмеркара превосходишь, ты более его достоин чести. Прими свое решение сердцем, и поступи благоразумно по мудрости твоей». На эти слова возвысил голос свой Энсухкешдана и возопил: «Пусть город мой станет грудой камней и жилищем шакалов, пусть сам я стану черепком из черепков земных, но перед владыкой Урука не склоню головы своей!» Тогда советник Ансигария, на руку которого царь опирался, вступил в словопрение, встал и главу свою склонил смиренно. Так говорил он: «Господин мой, великие отцы Аратты! Отчего в покоях дворца советники не дают разумного совета? Разве не стало мудрости у старцев? Есть один чародей по имени Ургирнунна, родом из Хамазу. Город его был разрушен и переселился он в Аратту, и в потаенных покоях колдовством занимается. Сможет он исполнить волю государя нашего. Во прах обратит он слова Урука, он урукские каналы разроет и заставит людей Урука наклонить свои шеи пред святынями Аратты».
«Да будет так», – возгласил Энсухкешдана. – С войском моим великим, от запада до востока, от моря до гор кедровых, я заставлю людей Урука склонить свои шеи. Пусть тянут они ладьи свои с добром в Аратту, и у дворца моего добро сгружают!».
Тогда вызван был в собрание Ургирнунна, и подтвердил он, что сделает все для Аратты, как говорил Ансигария. Возрадовался этому владыка, пять мин* золота и пять мин серебра отвесил он Ургирнунне. Повелел он кормить чародея со стола своего лакомыми яствами и поить хмельными напитками. И добавил чародею Энсухкешдана: «В твои руки передам людей Урука, когда встанут они под ярмо мое!»
X
Направил чародей стопы свои к Уруку. И, прейдя в землю его, нашел просторный загон для скота священного подворья Кулаба, чьим молоком, сливками и сыром насыщался Энмеркар и жрецы Урука.
Увидев Ургернунну, тревожно потрясали головами коровы и козы. И чарами своими изгнал Ургернунна молоко из вымени всех животных в загоне, и молоко их ушло в их чрева. В тот день загон и хлев сделались домом молчания, и от опустошения сосцов матерей своих померк свет для телят и козлят, и жизнь отошла от них. Пастухи побросали свои посохи и плакали горькими слезами, и подпаски разбрелись по дальним дорогам. Голоса молочников стихли, опустела маслобойня и оскудели столы скотоводов.
В смятении поспешили в Урук братья по матери: погонщик скота Машгула и скотник Урэдина, и перед восходом солнца распростерлись они у главных ворот дворца Энмеркара. Поведали они верховному жрецу Кулаба о пришедшем чародее, что порчу навел в загоне и хлеве колдовством своим.
И послал Энмеркар навстречу чародею волшебницу по имени Сагбуру. Встретились они вблизи Урука, на берегу Евфрата; там сидела старая Сагбуру, скрестив ноги свои, в ожидании непрошеного гостя.
Подошел Ургернунна к старухе и огляделся, и не увидел никого рядом с ней. Протянула руку ему Сагбуру и сел чародей возле нее на берегу реки. Стали они по очереди бросать в воду волшебные сети. Вытащил чародей из воды огромного карпа, а Сагбуру орла из воды достала. Схватил орел карпа в когти свои и улетел в небеса. Вновь бросил чародей сеть свою в реку и достал овцу с ягненком, но вынула Сагбуру волка, и волк утащил овцу с ягненком в безводную степь. Добыл Ургернунна из Евфрата корову с теленком, старая Сагбуру извлекла льва из речных глубин. И в тростниковые заросли лев уволок корову с теленком. Затем горного козла с козой принесла сеть чародея, но поймал их леопард Сагбуру и унес их в горы. В пятый раз забросил сеть Ургернунна, и появился сосунок дикой газели, но вынула Сагбуру лесного тигра, и стал сосунок его добычей.
Потемнел лик чародея, и смешались мысли его, и услышал он слово из уст старой Сагбуру: «Многое ведомо мудрецу, но кто думает, что знает все – тот глупец. Сведущ ты в чародействе, Ургернунна, но где разум твой? Как мог ты пойти в Урук великий колдовством заниматься, меня о том не уведомив? Много горечи сотворил ты силой своей!»
Пал на колени Ургернунна, и просил он Сагбуру пощадить его, и позволить ему вернуться в Аратту, и обещал прославить мощь Сагбуру по всем странам чужедальним.
Так отвечала ему старая Сагбуру: «В хлеву и загоне навел ты порчу, отобрал молоко и сливки у вечернего застолья, телят и козлят лишил их пищи! Воистину черное дело сотворил ты, грех совершил пред подателем жизни, и вина твоя установлена!»
Потянула Сагбуру за язык чародея и лишила его дыхания жизни. Бросила она тело Ургернунны на берегу Евфрата, а сама вернулась в Урук.
Прослышав о том, Энсухкешдана послал в Урук гонца своего со словами смиренными. Говорил он Энмеркару: «Воистину, старший брат мой, ты один достоин Инанны. Я подчинюсь, ибо от рождения не был я равен тебе, и вовеки мне с тобой не сравниться. Ты великий владыка всех стран от запада до востока».
XI
Но слова уже не могли отвратить войну. Замыслил Энмеркар поход на Аратту, чтобы мечом своим привести к покорности горную страну, и покарать Энсухкешдану за коварство. По всем городам и селениям державы Энмеркара трубили царские вестники в рога, призывали воинов под знамена владыки Урука. Как тяжелые тучи перед грозой, сошлись в Урук отряды ополчения, и были они многочисленны, как полчища саранчи, летящей на посевы.
В первый месяц лета Энмеркар покрыл голову свою шлемом со стрелой, сверкающей как молния и простирающей лучи сияния, бронзовый боевой топор взял в руки свои и гордо выступил в поход во главе войска. Повел он воинов своих на север к подножию гор Араратских*. От топота тысяч ног дрожала земля и поднялась в степи стена пыли, ибо после весенних дождей покрывается степь травой, но знойное лето иссушает землю и рождает песчаные бури. И дойдя до края гор, сгрудились воины Урука, как овцы, словно стадо быков бродили они по плоскогорью, высматривая дорогу. Пять дней потеряли они в поисках пути; на шестой день с немалыми трудностями переправилось войско через реку и на следующий день вступило в горы. Перешел Энмеркар горы, где никто до него не ходил, и воинов своих провел над потоками вод и через болота, кишащие змеями.
И было в воинстве Энмеркара восемь военачальников, могучих воинов. Вспоены они были молоком дикой коровы, с конца копья царского вскормлены, были они семенем государя и опорой его. Возглавляли они полки ополчения от трех до шести сотен в каждом, и среди них был один воевода, которому доверял Энмеркар более всех. Видел в нем преемника своего Энмеркар, и нарек ему имя Лугальбанда, что значит «Младший царь» на языке шумерском.
Но едва прошел Лугальбанда половину пути, и боль проникла в голову его. Настигла его сильная болезнь, как разящий топор змею, ползущую на скале, и словно газель, в капкан вступившая, пал Лугальбанда на лицо свое. Не мог поднять он свои цепкие руки, на проворные ноги не мог подняться, чтобы следовать за знаменем господина своего.
В то время воздух наполнился северным ветром, и тучи, предвещающие грозу, сгустились над горами. От холода стучали воины зубами, и не знали они, как отнести Лугальбанду в Урук. И принесли его в укромное место в расщелине гор. Там устроили ему стоянку, словно гнездо, и положили Лугальбанду на ложе из кожаных мехов, и укрыли его душистыми травами. В корзину из пальмовых листьев положили воины финики и фиги, и сыры во множестве, и сладкие хлебцы, какими кормят недужных и слабых. Нежный жир и свежие сливки, яйца, запеченные в масле, и темное пиво, смешанное с сиропом из фиников, оставили они перед ним как на праздничном столе. И в головах его поставили они ведро из кожи, наполненное пищей, и мех с вином. У изголовья его положили боевой топор из сверкающего небесного железа, что выменен был в Белых горах, на бок его привязали кинжал железный, выкованный искусно, что в Черных горах был выменен.
Открыл Лугальбанда очи свои, и были они полны слез, как колодцы с водой, но не мог он открыть уста свои, не мог сказать ни единого слова. Приподняли затылок его, но никто не услышал его дыхания. И держали воины совет, и говорили меж собой: «Если удалится болезнь его и встанет с ложа брат наш, и съест все оставленное ему, то сила возвратится к ногам его и сможет он перейти горные гряды. Но если здоровье его оставит, и отойдет душа его в сокровенное место, то когда из Аратты возвращаться будем, отнесем тело его к кирпичам Кулаба». И оставили они Лугальбанду в горном ущелье, как теленка в загоне, и с печалью продолжили путь свой дальше в горы, со слезами и стонами, воплями и рыданиями.
XII
Через два с половиной дня ушла непогода. Солнечные лучи упали на стоянку Лугальбанды и унесли холод ночной, и, словно маслом, облили теплом тело его. Но болезнь не отпустила Лугальбанду. И поднял он слезный взор свой к небесам и взмолился; к Отцу небесному обратился он и простер к Нему руки свои, как к родному отцу. Говорил он: «Услышь меня, Господи! Страдания, боль и тоска овладели мной, поражен я тяжким недугом, злая участь держит меня в объятиях и уносит дыхание жизни. Пусть не буду я больше болен! Позволил Ты, Боже, мне подняться в горы и прийти в это мрачное ущелье, и здесь не отвергни и не оставь меня. Не предавай меня на произвол врагам моим и псам их, ибо слаб я и беззащитен. Никого нет рядом со мной в этом месте страха и ужаса: ни матери, ни отца, ни близких, ни знакомых, и некому утешить меня добрым словом, и если умру я, некому будет оплакать меня. Не дай мне пропасть в этом гиблом месте, как воде, ушедшей в песок, не суди стать мне посмешищем в глазах братьев моих! Пусть не станет прах пищей моей, вместо зерна, пусть не сгниет тело мое, подобно брошенной палке!»
И внял Господь слезам Лугальбанды, вернулись к нему жизненные силы, и почувствовал он облегчение.
Ночью взор свой к небу вновь воздел Лугальбанда, в молитве обратился к Богу, когда яркие звезды сиянием своим осветили горы. И слова его омывались слезами: «Господи, возврати меня в дом родной, в город, где мать меня породила. Дорога человеку родина его, как змее пустынное место, как скорпиону земная нора. Да не оставлю я руки и ноги свои в когтях скал, в клюве горной расселины, куда забросила меня судьба моя». После слов этих, уснул Лугальбанда в тихой радости сердца, как будто был он укутан шерстяным платком материнским.
Пробудился ото сна Лугальбанда, когда утренняя звезда осветила небеса, и солнечный свет пролился во мрак, и вновь обратил он к Богу слова молитвы. «Господь мой, одетый пламенем, чьи лучи сияния чисты и святы! Судья человеков, любящий истину и праведность, ненавидящий неправду и зло! Даруй мне добро и убереги меня от зла, узы блага своего развяжи, узы гнева своего не развязывай!» И почувствовал Лугальбанда, что крепость вернулась в ноги его, и поднялся он на колени и продолжил свои молитвенные речи. «О, Вечный Пастырь страны, Отец черноголовых! Ты обличен величием и славой; Ты простер небеса, как шатер, и летишь по ним на крыльях ветра в колеснице облаков! Без сияющего благословения Твоего не выходит человек на работу свою до вечера, и раб не спешит трудиться. Ты подмога тому, кто один идет на дело благое; там, где двое идут – и Ты меж ними. Все созидается духом Твоим! Любовь Твоя согревает всех светом лучей: нищего, кому нечем прикрыться, словно длинной тканью укутывает; покрывает тело жалкой рабыни, словно одеяние белой шерсти; насыщает благом убогих старцев, словно лучший елей. Пусть песнопения во славу Твою возносятся к Тебе на небеса!»
И повелел тогда Господь взрасти травам жизни вблизи стоянки Лугальбанды, и послал Он воды жизни в горном ручье. Положил Лугальбанда в рот свой травы жизни, зачерпнул рукой воды жизни в быстром потоке, и силы могучие наполнили тело его; словно жеребец, из загона вырвавшийся, скакал он по горам. Пустился Лугальбанда в путь на закате дня, взяв воду холодную в кожаном мехе и хлеб засохший в кожаном мешке, и пересек безлюдную горную страну, никем не замеченный.
Из мрака гор спустился он в долину на рассвете.
XIII
Днище деревянного сосуда расколол и расщепил Лугальбанда кресалом и сложил щепы в кучу. Ударил он кресалом о горный камень, высек огненные искры и возжег огонь, и озарило пламя то безлюдное место, словно солнечным сиянием. На огне том решил Лугальбанда приготовить жертвенные хлебцы, хотя не было печи у него, и никогда не пек он хлебов. С корнем вырвал он горный камыш, и оборвал стебли его, и нанизал на него сладкое тесто. Испек Лугальбанда жертвенные хлебцы на семи углях. И заметил тогда при свете утреннем косматого зубра с воздетыми рогами. Тот зубр рыл землю копытом и лениво жевал черную траву, словно ячмень; подбирал он абрикосы под деревьями и листву перемалывал в челюстях своих. Бродил по луговине пестрый зубр и обгладывал корни мыльной травы, и шумно пил воду из быстрого потока.
Вырвал Лугальбанда из земли кустарник горный, и ножом обрезал корни, подобные длинным плетям, и сделал из них веревки. Поймал он горного быка деревянной петлей и связал ноги его. Затем изловил Лугальбанда и мохнатого козла с пестрой козой, и связал их вместе, согнув им колени.
Тут напал на Лугальбанду неодолимый сон, и пригнул затылок его к земле невидимой рукой. Без одеяла и покрывала, без служанки для омовений уснул Лугальбанда, и стали ложем ему чистые травы. В сновидении ночном явился ему Господь и объявил Лугальбанде, что жертва угодна ему. Задрожал Лугальбанда, отойдя ото сна, и обнаружил, что вся долина замерла в тишине, и не было слышно ни шороха трав, ни шелеста листьев. Взял он свой сверкающий боевой топор из небесного железа, поднял зубра он, и обхватил голову его, как могучий борец, и пригнул голову его к земле. Зарубил горного быка Лугальбанда, и вырвал внутренности его и положил их под солнцем. Козлу и козе раздробил он головы словно ячменные зерна, и кровь их слилась в яму, и растекся жир по долине, и змеи, в горах ползающие, учуяли запах жира того. На восходе солнца устроил Лугальбанда жертвенное заклание и возлияние. Излил он на землю темное пиво, светлый мед и сладкое вино, словно воду. Печень жертвенных животных и сладкие черные хлебцы положил он в огонь и сжег в приятное благоухание Господу.
XIV
Долго блуждал Лугальбанда в горах и отважно бродил меж скал, но не знал он верного пути в стан войска Энмеркара. Не было рядом с ним ни разумного помощника, ни верного друга, и не было для него ни отцовского наставления, ни материнского совета. И не на что ему было опереться, кроме собственной мудрости.
Известно было Лугальбанде, что обитает в горах хурритских* могучий орел Анзуд, привратник гор, поставленный Богом. И рассудил он: «Если смогу я орлу угодить, доставить радость орлице и орлятам, тогда орел на верный путь меня направит. Угощу орла пенным пивом урукским и поможет он мне в стан Энмеркара добраться».
Издревле стояло среди пестрых каменных гор исполинское древо, и тень его словно плащом покрывала далекие вершины; а вокруг, сколько видел глаз, не росли иные деревья, не летали там птицы, не рыскали звери, не бегали скорпионы и змеи не ползали.
И было древо это могучим, как великан, заросший шерстью, и корни его подобны были огромным змеям, уползающим в недра земные, и питались водами семи рек. В листве его орел Анзуд свил гнездо из самшитовых стволов и ветвей можжевельника. Орлица откладывала там яйца свои и выводила орлят. В когтях своих приносил орел диких быков в гнездо, и горные козлы от него разбегались в страхе, как мыши. В полете Анзуд достигал небесных облаков, и когда на рассвете расправлял он крылья свои, поднималась буря в горах, и когда кричал орел на закате дня, дрожала земля и сотрясались скалы.
Набрел Лугальбанда на гнездовье Анзуда, и увидел, что нет в гнезде ни орла, ни орлицы. Был он смекалист и ловок, и сумел взобраться в гнездо орлиное, и увидел там Лугальбанда одного голодного птенца, величиной с тельца. Накормил он орленка жиром овечьим и медовой сытой, глаза орленка подкрасил сурьмой и священный венец из душистого можжевельника возложил на голову его. Затем устроил себе стоянку Лугальбанда вблизи орлиного древа среди камней и затаился там.
На утро следующего дня прилетели орел с орлицей, и принесли они по зубру в когтях своих, и стали они призывно кричать у гнезда, но не услышали ответного крика птенца своего, ибо тот, насытившись, спал. Безмолвное гнездо предвещало ужас и повеяло на них дыханием страха, и, заподозрив беду, застонал орел, завопила орлица, и вопли их громом гремели среди ясного неба. Услышав их стенания и рыдания, демоны гор, как муравьи, забились в страхе под каменные глыбы.
Но когда сели в гнездо орел с орлицей, увидели они, что уподобилось гнездо священному храму, что не похищен их птенец, но украшен знаками уважения и почитания. Тогда птицы, присмирев, сложили крылья свои.
Собравшись с духом, подошел ко гнезду Лугальбанда, и радость была в нем смешана со страхом. Склонил он голову свою пред владыкой быстрых потоков, пред сверкающим оком небес, и услышал безмолвную речь повелителя птиц, проникающую мыслью прямо в сердце его, минуя уши. «За добрые дела твои, человек, за заботу о птенце моем, пусть станет твое заветное желание судьбой твоей! Могу одарить я тебя серебром горным, урожаем богатым, молоком и маслом, или сделать стрелы твои подобными разящим молниям, и топор твой сделать рассекающим камни. Или одарить мне тебя священными доспехами, что мощь твою удвоят, в битвах льву тебя уподобят?»
Но помнил о главном светлый Лугальбанда и не принял этих даров Анзуда. Вкрадчиво просил Лугальбанда у орла наполнить силой его руки и ноги, сделать его неутомимым в беге, чтобы бегать ему по земле стремительно, как птицы по небу, перескакивать рвы и нестись по водной глади, и стопы направить к желанному краю, в доме родном развязать сандалии. И обещал Лугальбанда прославить имя Анзунда в земле шумерской, из дерева образ его изготовить и почитать этот образ в храме Божием. Внял Анзуд просьбе Лугальбанды и сделал его скороходом, и наделил его даром бегать как птица над Евфратом и рвами.
Хлеб не нужен стал Лугальбанде в дороге, взял он с собой только оружие свое. В поднебесье взлетел Анзуд и за ним побежал Лугальбанда, не отставая от царственной птицы. С небес заметил орел урукское войско по облаку пыли и верный путь указал Лугальбанде. И прощаясь, сказал Анзуд воину: «Послушай меня, совет тебе дам – прими его, выслушай со вниманием слова мои! Не открывай никому дара своего, что от меня получил. Ни друзьям своим, ни братьям своим не говори о встрече со мной, и избегнешь тогда зависти их. Ибо в сердцах человеческих добро живет рядом со злом. А теперь пора мне к своему гнезду, и тебе к войску своему».
XV
Внезапно появился Лугальбанда среди войска Энмеркара, как птица, выпорхнувшая из зарослей тростниковых, будто с небес на землю он спустился. Возопили друзья его в изумлении радостном, обступили кругом и приняли Лугальбанду в объятия свои, и приступили к нему с расспросами, как сумел он выжить в горах и вернуться под знамя господина своего, без свежей еды в неприступных горах в болезни оставленный? И спрашивали его, как смог пересечь бурные горные реки, уж не выпил ли всю воду речную!? И отвечал им Лугальбанда: «Пил я воду из горных рек, травы речных долин поедал и мыльным корнем лечился, и вас я нашел по запаху, как волк рычащий». На веру приняли воины россказни эти, кормили и поили они Лугальбанду, и бальзамами заботливо натирали тело его, и вместе с ним пришли в военный стан Энмеркара.
Пред укреплениями Аратты окопались войска Урука. Гам и кличи слышались из города, и сыпались дротики с земляных валов Аратты на воинов Энмеркара, как дождь из тучи, и камни падали на головы их, как тяжелый град. Год находился город в осаде, но ни оружием, ни голодом, ни жаждой не мог Энмеркар покорить столицу горцев. Опустошили воины Урука окрестности Аратты, виноградные ветви истребили, и злобно взирали на истоптанные поля, лишенные урожая, ибо запасы зерна своего ими были исчерпаны. Завалили враги каменьями и стволами деревьев проходы в горах и пути отступления, и оказалось воинство Энмеркара в долине Аратты словно в ловушке, и не могло оно ни приступить к городу, ни вернуться в землю свою.
Призывал Энмеркар лазутчиков среди воинов своих, чтобы в Урук отправить их с посланием и помощи просить, но не мог сыскать добровольцев в полках своих, ибо поселился страх под кожей воинов его. Дрожал и рыдал Энмеркар, исторгал вопли, и забыл о гордости своей, и впал в великое уныние.
Узнав об этом, пришел Лугальбанда к Энмеркару и вызвался в одиночку идти в Урук по приказу царя своего. Небом и землей заклинал Энмеркар Лугальбанду в собрании воинов своих и поручил ему отнести слова царя в капище Кулаба. В смятении вопрошал Энмеркар Инанну, почему она предала его? Говорил Энмеркар: «Во имя Инанны построил я город на болоте, где сухие кочки заросли тополями и сухим тростником. Тень Урука как птичья сеть распростерлась над степью до племен кочевых, что не ведают хлеба. Полвека провел я в трудах: воду отвел и вырвал сухой тростник, построил Инанне дом на кирпичах Кулаба из горы сияющих камней драгоценных. Но ныне горы погребли мое ликование под стенами Аратты. Если любит Инанна Аратту, а меня не любит, зачем город ко мне привязала?! Если любит Инанна меня, а Аратту не любит, зачем меня к городу привязала?! Чем разгневал я Инанну, почему она покинула меня? Мое копье готово к сражениям, но щит мой она разбила. Пусть позволит она мне к кирпичам Кулаба вернуться! Так скажи Инанне!»
Стал Лугальбанда собираться в дорогу, и обступили его воины, и бились их сердца беспокойно. Говорили ему друзья его, что идет он на верную смерть, едва избежав ее чудом; кричали ему, что не возвращается тот, кто скитается в горах неприступных. И стали они хватать его за руки и удерживать, но ловко выскользнул Лугальбанда из рук братьев своих.
Побежал он, направил стопы свои к Уруку. Словно ветер летел Лугальбанда по горам и долинам, и в капище Инанны успел появиться к полуночному жертвоприношению.
XVI
И увидел Лугальбанда Инанну, восседающую в чертоге своем в огненных всполохах, сверкающую глазами под сросшимися бровями. Склонился он пред Инанной и сказал ей слова господина своего. Отвечала ему Инанна: «В лазурных струях речных у истока вод, где резвятся мелкие рыбы всякого рода, плещет хвостом исполинская рыба, мохнатая как козленок. Объедает она сладкую траву луговую по берегам и мыльный корень пожирает. Эта рыба – царь между рыбами, золотом блестит чешуя на ее хвосте среди сухих тростников. Вокруг заводи той священной тамариски растут в изобилии, пьющие корнями своими воды болот, но один из них в стороне стоит одиноко, и велик он словно царь меж тамарисками. Пусть Энмеркар тамариск тот срубит, из ствола его чан выдолбит, вырвет с корнями сухие тростники и поймает мохнатую рыбу. Пусть рыбу эту он сварит в том чане на огне из тростников и съест с меча своего, тогда огнем и мечом покорит он горцев. Войска его станут неудержимы, сметут они красные стены Аратты, валы ее с землей сравняют. Достанется Энмеркару серебро очищенное, лазурит шлифованный он захватит и слитки олова, добытого в горах лесистых, увезет он в Урук литейные формы. И в честь Энмеркара будут слагать хвалебные песни в Уруке».
Услышав эти слова Инанны, не стал Лугальбанда раздумывать долго. С факелом зажженным сквозь тьму ночную к священной заводи бежал он быстрее стрелы в полете, наступая на змей и скорпионов.
Боевым топором своим срубил Лугальбанда тамариск одинокий, железным кинжалом вырезал из пня его чан семиведерный, наполнил его чистой водой речной и вокруг него возжег огонь* на сухих тростниках, вырванных с корнями. В тихую заводь забросил Лугальбанда сеть свою боевую, смоченную в крови жертвенного козленка, и попалась в сеть его мохнатая рыба, величиной с быка. От ударов хвоста ее поднялись на реке высокие волны, но бесстрашно бросился Лугальбанда к рыбе и поразил ее в голову топором своим. С рыбы снял Лугальбанда мохнатую шкуру и отрубил плавники и хвост ее, порубил рыбью плоть на куски и сварил с солью в воде кипящей. Разложил он куски рыбьи в мешки кожаные и взвалил их на плечи свои, и бросился в путь через степи и горы. И когда прибежал Лугальбанда в военный стан Энмеркара вместе с утренней звездой, рыбья плоть не успела остыть, и были горячи мешки за его плечами.
XVII
Предстал Лугальбанда пред очи Энмеркара в походном шатре его и передал слова Инанны господину своему, и положил на стол его мешки с кусками царской рыбы. И после омовения рук и исполнения обрядов бесовских, ел Энмеркар рыбью плоть с меча своего, и ели все изголодавшиеся воины его, кроме одного Лугальбанды, который уснул утомленный бессонной ночью.
На следующую ночь назначил Энмеркар нападение на город, и приказал воинам своим изготовиться к бою и взывать к ярости Инанны. Призывали Инанну и люди Аратты, потому что наступил день праздника в честь ее. Не хватало еды в осажденном городе, но вина было вдоволь, и пили в тот день защитники города вина больше обычного. Тайно вязали узлами веревки и сколачивали лестницы в стане Энмеркара, но предавалась Аратта веселью, исполнившись презрения к врагу своему.
В темноте наступившей ночи приблизились к городу отряды шумерские и крадучись взошли на вал по лестницам своим. Камни и дротики не встретили их, ибо стражи спали или пьянствовали, и были все они задушены, не издав тревожного крика. Вошли в город воины Энмеркара, затрубили в рога и устроили там страшный погром и поджоги, и убивали они все живое, что попадалось на глаза их, и резали они всех подряд без разбора, не щадя ни людей, ни скот, и младенцев разбивали на перекрестках улиц. И стали расхищать они золото и серебро, и запасы всякой драгоценной утвари в капищах и домах.
Выбегали воины Аратты на улицы города, но дрожали колени их, и спотыкались они о трупы ближних своих и погибали от рук шумерских.
Был пронзен Энсухкешдана копьем в капище, у золотого кумира Инанны, от которой ждал он помощи и защиты, и нога шумерского копьеносца наступила на горло его. Бедствия и смерть постигли город за многие блудодеяния развратницы приятной наружности, искусной в чародеянии, которая блудодеяниями своими продает народы и чарованиями своими – племена. Избиты были жрецы и вельможи Аратты, и народ ее рассеялся по горам, и некому было собрать его. И вся слава, богатство и великолепие Аратты утонули в пламени и обратились в прах.
Только к утру смолкли крики и стоны, и в свете солнца увидели воины Урука, что стали черными от копоти красные стены домов Аратты. К вечеру этого дня пробудился ото сна Лугальбанда и с вечерней зарей взошел он на руины, покрытые пеплом, и прошелся по ним, обозревая тела погибших людей. И вопрошал он небеса: кто из них был отважным воином, а кто жалким трусом; кто из них был грешен, а кто был праведным перед Богом? И мрачным стало лицо его, и помутился взор очей его, и сказал он: сочтены дни человеков и все дела их лишь ветер.
С богатой добычей и рабами спустилось с гор воинство Энмеркара, но славил народ шумерский только Лугальбанду, бесстрашного героя, одаренного Анзудом, не знавшего соперников в горах.
XVIII
420 лет занимал Энмеркар царский трон. И однажды, общаясь с бесами, получил Энмеркар предсказание, что царство отойдет от него и сын его дочери займет престол его. Встревожился властолюбивый Энмеркар, ибо от тщеславия своего погубил он мудрость свою. Повелел он запереть единственную дочь свою в высокую башню, но по прошествии нескольких лет у дочери Энмеркара чудесным образом родился сын. Мать его была жрицей Нинсун, но кем был его отец – не знал никто. В Царском списке шумеров, увековеченном на кирпичах и вазах, было сказано, что отцом младенца был дух, а народ почел новорожденного лишь на треть человеком, а на две трети демоном.
И впал Энмеркар в великую печаль и смятение, ибо испуган он был предсказанием, и, ослепленный жаждой власти, решился свершить невозможное, и уничтожить собственного преемника. Повелел он слугам своим отнять младенца у матери и сбросить его с башни. Исполнили слуги безумную волю правителя, но не погибло новорожденное дитя, потому что на лету подхватил его огромный орел. Унес орел младенца в цветущий священный сад в Кулабе, предместье города Урука, и положил его в тени деревьев. Там и обнаружил подкидыша бездетный престарелый садовник Ишуллана и, возблагодарив небеса, взял его на воспитание как собственного сына. И назвал садовник найденыша Гильгамешем, что означает «юный старец», за умный взгляд и неумение плакать.
И сбылось предсказание бесов, ибо, узнав о чудесном спасении внука своего, умер от гнева Энмеркар и перешел в мир иной. Правителем в Уруке стал Лугальбанда, военачальник Энмеркара. По преданию, правил благочестивый Лугальбанда 1200 лет, а по смерти его сел на престол рыбак Думузи, родом из города Куа, и остался в памяти народа правителем справедливым и честным. Царство его длилось 100 лет, по истечении коих ушел он в страну, откуда нет возврата, не оставив наследников. Начались в городе дни безвластия и беззакония. Ценилось тогда слово знатных, тех, кто научились убивать, и унижали слабых, которые не грешили. Свидетельствовали в пользу грешников, чьи преступления тяжки, и преследовали праведных, которые искали совета у Бога. Наполнялись серебром карманы разбойников, и отнималась пища у беспомощных. Трон владыки Урука ждал победоносного мужа.
Волей судьбы досталась тогда осиротевшая власть Гильгамешу, приемному сыну садовника, который с юных лет отличался непокорным нравом.
Возмужав, стал он высок и строен, как пальма, ростом в одиннадцать локтей, шириной груди в девять пядей. Разум, воля и жажда славы подвигали его на великие дела. С помощью своей матери – жрицы Нинсун – стал он пятым правителем первой династии Урука. А случилось это так.
XIX
Когда воды потопа пришли на землю, райский сад был смыт с лица земли, и древо жизни* было вырвано с корнями из Эдемской почвы и в рыкающем потоке разлившегося Евфрата снесено далеко на юг. По прошествии ста пятидесяти дней наводнение стало идти на убыль, и ровно через год воды потопа иссякли. Древо жизни тогда оказалось в земле шумеров. Прибило его к берегу вошедшего в свое русло Евфрата вблизи от Кулаба. И душой почувствовав благо в древе на отмели речной, повелел Мескиаггашер, правитель тех мест, вытащить его из воды и посадить в священном саду. И приказал Мескиаггашер ежедневно увлажнять корни древа речной водой. Заботой садовников древо жизни, которое именовали шумеры «деревом хулуппу», принялось и окрепло, разрослись его могучие корни, а кора его стала прочной словно камень. Высота его превысила все деревья полевые, и ветви его умножались, и сучья его становились длинными, когда разрасталось оно. Ни одно дерево в священном саду не равнялось красотой с ним. И хотя так и не приносило древо жизни райских плодов на новой земле, но листва его источала удивительный, освежающий запах, просветляющий разум приходящих в сад людей, и исцеляющий их. Высоко в могучих ветвях дерева хулуппу в правление Лугальбанды свил свое гнездо орел Анзуд, хранитель царских судеб. Тогда уже был построен город Урук, и Кулаб, с его священным садом, стал частью города. Но еще в годы правления Энмеркара, предавшего и душу свою и город свой дьяволице Инанне, в дупле ствола дерева хулуппу поселилась коварная Лилит, сестра Инанны и порождение зла. А после смерти Думузи, во времена безвластья и разброда, огромный змей, не ведающий заклятий, не поддающийся чарам жрецов, вырыл себе логово в корнях, и, проклятый Богом пред всеми живыми тварями жалил в пяту людей, приходящих под сень дерева хулуппу, и поедал их тела. И боялись горожане входить в священный сад.
Жрица храма Нинсун, дочь Энмеркара, по вразумлениям вещих снов и родовым приметам в те дни опознала в приемном сыне садовника дитя свое, унесенное орлом. И задумала она посадить Гильгамеша на престол Урука. Призвала она Гильгамеша в свои покои и поведала ему историю его появления на свет. И поощряя его жажду власти, ввела мать Гильгамеша в кладовую отца и брата своего, наполненную вооружением победителей Аратты, и призвала его с оружием в руках доказать Уруку свое право повелевать городом. Словам матери своей внимал Гильгамеш со вниманием и радостью. Не мешкая, опоясал он свой крепкий стан пудовым медным поясом, взял в руки бронзовый топор, весом в двадцать пудов с четвертью, и вышел в священный сад. Пришел он к дереву хулуппу и одним ударом отрубил голову змею. Увидела это Лилит, и, пораженная доблестью героя, в страхе покинула свое дупло и удалилась в неведомые места, куда не проникал ни один смертный. Улетел из своего гнезда и орел Анзуд, и в когтях унес своего птенца в горы. Опустело дерево хулуппу, и безопасен стал сад для жителей Урука. Но не утолил еще Гильгамеш свою жажду славы и власти. Тяжелым своим топором срубил он дерево хулуппу, и шум падения его привел народ в трепет. Сучья его отделил от ствола Гильгамеш, а собравшиеся горожане впрягли волов и перетащили ствол дерева хулуппу в капище Инанны у священного сада. Основание ствола отнес Гильгамеш в мастерскую плотника и поручил ему сделать из него огромный барабан и барабанные палочки из ветвей, и плотник выполнил работу. Так из древа жизни своего получил Гильгамеш барабан власти.
Взял Гильгамеш свой барабан и, выйдя на городскую площадь, стал палочками отбивать на нем мерные звуки. Немедленно сбежались к нему все юноши и девушки города, и были готовы они следовать любому приказу повелителя. Чудесные звуки барабана возбуждали молодые сердца и подавляли всякое недовольство, и никто из горожан даже не помышлял о своеволии. Весь Урук склонился перед мощью Гильгамеша.
Получив власть, задумал он сделать Урук неприступной твердыней, замыслил оградить свой город высокими двойными стенами длиной в девять верст, каких не строил никто и никогда. И повелел Гильгамеш мужам Урука немедля выйти на строительство городских стен и сторожевых башен из кирпича и рытье новых глубоких колодцев, обложенных камнем. Каждое утро бил барабан, поднимал горожан на тяжкий труд под палящим солнцем, и затемно возвращались они в свои дома в грязи и поту, и не было у них сил омыть свои ноги. С тоской вспоминали почтенные мужи Урука о прежних спокойных днях, но не ведали они, как унять нетерпение духа и обилие плоти своего повелителя. Ибо был Гильгамеш охоч и до плотских утех, преисполнен нечеловеческой похоти и неутомим как бык. Денно и нощно, покрывал он всех жен в Уруке, не пропуская ни блудниц, ни девственниц. Был он неимоверно могучим, среди смертных не знал он равных. Юношей из семей забирал Гильгамеш в дружину свою и предавался с ними буйным забавам и воинским потехам, состязался с ними в силе и отваге.
XX
Однажды ночью, когда утих шум на улицах Урука, отдыхал утомленный Гильгамеш в опочивальне своего опустевшего дворца, и вместе с лунным светом явилось ему видение во сне, ибо сновидения бывают при множестве забот. Приснилось Гильгамешу, что упал на него огромный камень с неба, который не мог он с себя стряхнуть. И никто не мог помочь ему, хотя вокруг толпилось множество людей. Вскоре, в одну из последующих ночей, сон повторился, но вместо камня с небес на Гильгамеша упал огромный топор. Озадаченный этими снами, обратился правитель Урука к своей матери-жрице, и получил от нее толкование. Объяснила мать сыну, что видения предвещают встречу с новым другом и советчиком, чьи руки крепче небесного камня*. И крепкой должна быть дружба. Сны эти стали известны жителям Урука и сбылись, не заставив долго ждать.
В те дни жил вблизи Урука охотник, добывавший в степи зверей и дичь. И стал он замечать, что кто-то портит его силки и засыпает ловчие ямы у водопоев. Решил ловец подстеречь и наказать неведомого недруга, и спрятался в засаду с дротиками и медным кинжалом. И когда на третий день пришло к водопою стадо газелей, увидел зверолов меж ними дикого человека, поедавшего степные травы и теснившегося к воде в зверином скопище. Тело его было сплошь покрыто шерстью, а с головы свисали длинные густые пряди волос. Был дикарь могуч и проворен, и понял охотник, кто лишает его добычи. Тихо выскользнул он из засады и устрашенный, потемневший лицом побрел в дом отца своего.
Со скорбью в душе поведал ловец отцу своему о диком человеке, спустившемся с гор. Рассказал он, что дикарь срывает ловушки и заваливает западни, и зверье из рук его уводит, но не смеет приблизиться к нему охотник, потому что горец силен и грозен. И просил зверолов совета у отца своего – как поступить ему?
И послал его не обделенный мудростью старец в Урук к Гильгамешу, наказав поведать ему обо всем и просить у него прекрасную* блудницу, чтобы соблазнить и унять косматого горца, отвратить от животной жизни.
Придя к правителю Урука, сообщил ему охотник о своей беде и просил у него блудницу, по совету отца своего. Вспомнил Гильгамеш о своих вещих снах и послал со звероловом в степь самую красивую блудницу Урука по имени Шамхат, бесстыдную в веселье, чье тело источало запах сладких сливок, а глаза блестели как изумруды.
Отправился ловец в степь и увел с собой блудницу. В три дня достигли они охотничьих угодий и затаились в засаде у водопоя. Два дня они ждали, а на третий день утром пришло к водопою стадо газелей, а с ним и дикий горец Энкиду. Он пил как зверь, радуя сердце свое водой.
Увидала Шамхат дикаря, и, выйдя к нему на встречу, скинула свои одежды, раскрыла свои груди, и срам свой обнажила. От зрелища такого вскипела кровь в Энкиду, распалился он и накинулся на Шамхат, а она, не смущаясь, приняла его дыханье.
Повалил дикарь блудницу, прильнул к ней желанием страстным, и наполнил ее лоно жирным молоком. Шесть дней и ночей дарила ему Шамхат наслажденье, когда же насытился ласками Энкиду, лицо обратил к своему зверью, но, почуяв незнакомый запах, убежали от него газели. Вскочил Энкиду, но тут же понял, что ослабли его ноги и руки, и как прежде ему не бегать. Вернулся он и сел у ног блудницы и обратил свой слух к речам ее. Говорила ему Шамхат: «Красив и могуч ты Энкиду, но жизни не знаешь. Зачем же ты бродишь в степи со зверьем, не ведая жизни? Иди со мной в Урук огражденный, где люди одеты в прекрасные платья, и что ни день, то справляют праздник, пьют пиво хмельное и пляшут под звуки арф и кимвалов. Распутные мальчики там игривы, славны там своей красотой блудницы, полны они сладострастьем и дарят на ложах мужам отраду. Там правит Гильгамеш, совершенный в силе и мощный как тур. Прославленный силой своей мужской, неутомим он ни днем, ни ночью. Твое появление во сне он предвидел».
Эти слова приятны были Энкиду, и женский совет запал в его сердце. Захотел он встретиться с Гильгамешем и испытать его силу в поединке. Но тут к нему вновь вернулось желание, и стали они с Шамхат любиться. А поутру, когда они проснулись, порвала Шамхат свое платье, одним куском ткани одела Энкиду, а тем, что осталось – сама оделась. И за руку взяв как ребенка Энкиду, отвела его блудница к пастушьему стану. Там собрались вокруг них пастухи и перешептывались, говоря: «Ростом этот дикарь пониже Гильгамеша, но костью, пожалуй, покрепче будет». Положили хлеб пастухи перед Энкиду, налили ему пива. Но с недоумением смотрел на такое угощение Энкиду, потому что привык звериным молоком в степи насыщаться. Но поддался он на уговоры Шамхат и, уняв свое смущение, отведал человеческой пищи, и пришлась она ему по вкусу. Наелся он досыта ячменным хлебом и выпил семь кувшинов пива, и возликовала душа его, и лицо его просветлело. Умастил Энкиду елеем свое волосатое тело, облекся в одежду и уподобился людям. И несколько дней жил он в пастушьем стане, охранял стада по ночам от волков и отважно сражался со львами.
А между тем пастухи принесли весть об Энкиду в Урук. Узнал Гильгамеш о новом пастухе на земле своей и повелел привести могучего горца пред свои очи, чтоб испытать его силу. И отправил Гильгамеш в пастуший стан за Энкиду советника своего мудрого Гиришхуртуру, срочно вызвав его из брачного покоя. Отправился в путь Гиришхуртура и, когда подходил он к пастушьему стану, заметил его Энкиду, который вместе с Шамхат предавался веселью. Приказал Энкиду блуднице привести к нему незнакомого человека, и стал расспрашивать его, кто он и зачем пришел сюда. Так отвечал Гиришхуртура Энкиду: «В брачный покой меня позвали, но удел людей – подчиняться высшим. Грузит наш город кирпичом корзины, женам поручено добывать пропитание, только правителю огражденного Урука открыты всегда все брачные покои. Никто не сравнится с могучим Гильгамешем, он и послал меня за тобой. Хочет он испытать твою силу». Побледнел лицом Энкиду и ответил: «Силу мою испытали львы и волки, испытает ее и Гильгамеш всевластный». Тут же встал Энкиду и пошел в Урук огражденный за Гиришхуртурой, а за ним пошла и Шамхат.
Вышел Энкиду на улицу Урука и крикнул: «Выходите хоть тридцать могучих – сражусь я и с ними!» Народ вокруг него собрался, восхищаясь его грозным видом, и многие целовали ему ноги. Преградил Энкиду путь Гильгамеша в брачный покой его, встал в дверях, упершись в косяк ногой. Схватился Гильгамеш с Энкиду, стали биться они на улице, на широкой дороге. И стены домов содрогались и рухнули сени в брачном покое. Долго бились они, напрягая жилы, но не смогли одолеть друг друга. Растратив силы свои в поединке, преклонил Гильгамеш к земле колено, смирил свой гнев, унял свое сердце. И сказал ему тогда Энкиду: «Клянусь, не встречал я таких героев, по праву суждена тебе царская доля!» Обнялись мужи в знак примирения, и повел Гильгамеш Энкиду к своей матери-жрице и сказал ей, что сны его сбылись. И сказал Гильгамеш: «Вот – Энкиду, чьи руки крепче небесного камня. На пути в брачный покой он меня встретил, встал в дверях, вразумил меня мощью. В степи рожден Энкиду, не имеет он ни матери, ни друга, свои волосы никогда не стриг он, но не видел я никого сильнее. И если Бог так велел, благослови его быть мне братом!» И благословила жрица Нинсун их дружбу.
XXI
Разнеслась слава о неуемном правителе Урука по всем концам шумерской земли и достигла ушей царя Агги, сына Энмебарагеси. Царствовал Агга в Кише, главном городе шумеров, и счел он опасным для власти своей возвышение Урука. Отправил Агга послов в Урук, и потребовал от Гильгамеша смирить свою гордыню, срыть городские стены и засыпать новые колодцы, а землекопов своих послать в Киш на строительство оросительных каналов. Обратился тогда Гильгамеш за советом к городским старейшинам, и приговорили они Урук к подчинению воле правителя Киша. Но не принял сердцем Гильгамеш слова старцев, а на другой день собрал он всех юношей города и обратился к ним с призывом отстоять независимость Урука с оружием в руках. «Перед Кишем голов не склоним, Киш оружием поразим» – кричали ему люди в ответ, и избрали его своим военным вождем и провозгласили его царем. Взыграло радостью сердце Гильгамеша, и сказал он людям Урука: «Ныне мотыгу секира заменит, сиянием славы оружие покроем!» Ответил отказом Гильгамеш послам Агги, и отбыли они восвояси.
А через несколько дней с севера по водам Евфрата приплыли к Уруку ладьи Агги и доставили войско его. Осадили воины Агги Урук и стали грабить городские поля и сады. Смутились тогда мысли граждан Урука и многие впали в уныние. Но царь Гильгамеш облачился в боевые доспехи и обратился к отважным юношам города с речью, призвал их на битву с воинством Киша. Откликнулся первым на царский призыв его главный советник Гиришхуртура, и отправился он к Агге на переговоры. Но как только вышел он за ворота, сразу схватили его воины Киша и повели его к Агге, побоями истязая тело его. Представ пред лицом царя Агги, начал говорить ему Гиришхуртура мудрые слова, но приметил Агга тем временем, что поднялся на стену Урука дозорный воин Забардибунунга, и спросил Агга у Гиришхуртуры: «Муж сей – вождь твой?»
«Муж сей не вождь мой!» – отвечал ему Гиришхуртура. – «Ибо вождь мой воистину муж, грозный телом и с гневом тура в очах. И если выйдет Гильгамеш на битву, то смешает людей твоих с пылью и потопит твои ладьи, а тебя самого захватит в плен». От слов таких взыграла ярость в сердцах воинов Киша, и стали они рвать и топтать Гиришхуртуру.
А между тем юноши Урука взялись за оружие и встали у городских ворот и в проулках. Сам Гильгамеш взошел на стену, дабы призвать героев на битву, и пало на старых и малых сияние царских доспехов. Энкиду вывел воинов за ворота, и встали они в боевые порядки. Увидел Агга на стене Гильгамеша и вновь спросил Гиришхуртуру: «Муж сей – вождь твой?»
«Воистину так!» – отвечал ему Гиришхуртура. – «Он повергнет твоих людей и своих людей вознесет, он изрубит твои ладьи, а тебя самого захватит в плен». От грозного вида Гильгамеша смешались мысли Агги и помутился рассудок его, а страх от царя передался и воинам Киша, и даже глаз не смели они поднять на вождя Урука. В завязавшейся битве редели быстро их ряды, и под ударами копий и секир бежали воины Киша к Евфрату, но нашли изрубленными свои ладьи. В ужасе побросали они оружие и просили пощады. Среди войска своего захвачен был в плен и Агга. Гильгамеш сохранил жизни пленным, но заставил их работать на строительстве в Уруке, и назначил он Аггу смотрителем работ и старостой над рабами. Росли стены Урука в небо, и чудилось порой горожанам, что касались строения грозных туч. Так царственность перешла из Киша в Урук по Божественному предначертанию, ибо вечное правление и вечная жизнь – не удел смертных, и владычество переходит от народа к народу по причине несправедливостей, обид и любостяжания. И слагали жители Урука хвалебные песни царю Гильгамешу, по воле небес достигшему высшей власти, а слава Урука подобно многоцветной радуге распростерлась от края до края света.
XXII
И сделался Гильгамеш великим и богатым больше всех, бывших прежде него на земле, собрал себе серебра и золота, и драгоценностей от царей и стран. И крупного и мелкого скота было у него больше, чем у всех бывших прежде него в Уруке. Он строил стены, копал каналы и водоемы для орошения полей и садов, возводил к небу великий храм из золота, серебра и лазурита. Чего бы глаза его не пожелали, он не отказывал им, не возбранял сердцу своему никакого веселья, и пресыщался жизнью без всякой меры. И люди слушались царя беспрекословно и исполняли каждое слово его. Царь Гильгамеш был к ним щедр и милостив, ибо чашей моря не вычерпать, и подаянием дома не истощить.
Но однажды оглянулся он на все дела свои и понял, что нет от них пользы под солнцем, что недолговечна слава людская, что все суета и томление духа. И заметил Гильгамеш, что печально сердце Энкиду, что часто он взирает со стен Урука в степные просторы. Спросил Гильгамеш у друга своего: «Почему вздыхаешь ты горько, отчего опечалилось сердце твое и очи наполнились слезами?» И ответил ему Энкиду: «Тоска разрывает мне душу – без дела сижу, пропадает сила. Бросил я взгляд с городской стены и увидел трупы в реке. Умирают люди, сжимается сердце. Разве не так уйду и я? Воистину так!». Сказал Гильгамеш тогда: «Слово тебе скажу, к моему слову ухо склони! Время жизни нашей быстротечно, как сон, как цветение трав. Вкушаем мы хлеб и пьем вино и воду из чаши, возводим высокие стены, но в кирпичах ли смысл нашей жизни? В горы пойдем, добудем славы, среди славных имен себя прославим, и все, что есть злого, изгоним из мира! Далеко на севере есть горы Ливана, покрыты они кедровым лесом, и живет в том лесу свирепый Хумбаба. Победим Хумбабу, нарубим кедров и вечную славу себе добудем!» В ответ ему Энкиду молвил: «Я знаю Хумбабу, он страж неусыпный, и страхи людские во власти Хумбабы. Голос его урагану подобен, в устах его пламя, в дыхании смерть. И путь в его лес долог и тяжек, но как войдем мы в лесную чащобу? Рвы в версту шириной окружают гору, входящим страх проникает в душу, и слабостью их тела наполняет. Неравен бой в жилище Хумбабы!» И вновь Гильгамеш обратился к другу: «Кто же живым вознесся на небо? Смертны мы все, сочтены наши годы. И дела наши все – лишь пыль и ветер. Зачем же нам бояться смерти? И если я в Ливане погибну, имя мое прославят потомки, будут они рассказывать детям, как Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!» Обнялись оба друга, сели рядом, за руки взялись, как родные братья.
Внял Энкиду царскому слову и стал готовиться к походу с другом. Рассудил он, что двоим лучше чем одному, ибо, если упадет один, то другой поднимет друга своего. И если станет одолевать кто-нибудь одного, то двое устоят против него. И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. И просил он Гильгамеша вознести молитву к небу и молиться о помощи Божией в пути и в битве. И взял Гильгамеш чистого, рыжего козленка, и принес его в жертву Богу, поведав Ему о своих надеждах и помыслах. И упали с небес к ногам Гильгамеша семь звезд небесных, семь знамен, семь знаков грядущей победы, обещанной Богом. Взял их радостно Гильгамеш и созвал на совет всех горожан до единого. Столпился народ огражденного Урука и объявил ему царь о походе в Ливан, чтобы сразиться с тем, чье имя опаляет страны, чтобы срубить могучие кедры и имена свои прославить. И сказал им царь мудрое слово: «Семью имеющий пусть идет к семье своей, и мать имеющий – к матери своей! А молодцы одинокие, идите ко мне!» Из них отобрал Гильгамеш пятьдесят лучших воинов. И поручили старейшины Энкиду идти впереди, выбирая тропы к кедровому лесу, и друга беречь своего и в дороге и в битвах, переносить на руках его через рвы и ямы. Сказали они: «Мы в совете тебе царя поручаем, когда вернетесь, нам царя поручишь!»
Повелел Гильгамеш кузнецам Урука изготовить оружие для похода. Отлили кузнецы две медные секиры, весом по три таланта, и насадили их на рукояти из крепкого дерева самшита. Отковали кузнецы два медных кинжала, с лезвиями весом по два таланта*, с рукоятями из золота. Приготовили оружейники аншанские луки* и колчаны наполнили острыми стрелами. Гильгамеш и Энкиду взяли в руки свои секиры, привесили к поясу свои кинжалы, на плечи надели колчаны и луки. И жрица Нинсун их благословила, на шею Энкиду талисман надела и поручила хранить Гильгамеша. Семь запоров сняли с ворот Урука и выступили воины в дальний поход под семью небесными знаменами. А на стене молилась жрица, руки свои к небесам воздев, в уши Бога свой плач посылала: «Зачем Ты мне дал в сыновья Гильгамеша, зачем вложил в его грудь беспокойное сердце? Теперь, когда пойдет он дальней дорогой, с Хумбабой в неведомой битве сражаться, спаси и сохрани его Боже!»
XXIII
За три дня путь шести недель прошли Гильгамеш, Энкиду и воины Урука, и вышли они к Евфрату, и дальше пошли в страну кедров, что лежала за семью горами. Первую гору перевалили, и на привал остановились и вырыли колодец. Поев ячменных лепешек и помолившись, уснул царь в палатке крепким сном, подбородком упершись в колено. Как мгла пустыни был сон его долгим, спал Гильгамеш три дня и три ночи. И никто не мог разбудить царя ни криком, ни руками. Столпились воины вокруг палатки царя и не знали они, что им делать. И тогда ударил Энкиду в барабан власти, и громовые звуки его разбудили Гильгамеша. Облачился он, вышел из палатки и обратил свое царское слово к воинам: «Не буду знать сна отныне и с пути не сверну, пока не свершу, что задумал, пока не схвачу стража кедров, в какой бы силе он не был!» И склонил он лицо к земле, и зубами заскрежетал. Энкиду сказал Гильгамешу: «Царь, ты мужа того не видел – не трепетало сердце твое! Я видел Хумбабу, и трепетало сердце мое. Ликом он лев с зубами дракона, голос его, что поток ревущий, в очах его жгучее пламя и нет от него спасения! Когда мы в лес кедровый проникнем, ослабеют тела наши, онемеют руки. И если ты в сражении погибнешь, как вернусь я в город, что матери твоей скажу я?»
Гильгамеш ответил Энкиду: «Станем друг другу подмогой! По круче один не взойдет, а двое взберутся; два львенка вместе льва сильнее; и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. Поспешим же в лес Хумбабы, пока он от нас не скрылся! Повалим его и нарубим кедров! Я первый пойду, а ты за мной, услышишь мой вопль, тогда вернись, о смерти моей расскажи Уруку!» И речи на том прекратились.
Построил воинов своих Гильгамеш и повел их в горы. Остановились у края леса, окруженного широкими рвами. Средь высоких кедров затаился Хумбаба. Через ров повел Гильгамеш воинов Урука, и взобрались они на Кедровую гору. Подошли они к лесу, к логову Хумбабы, и вступили в его владения. Раздался тут крик проклятия, подобный грому, и из чащи лесной исполин показался, объятый лучами ужаса. Повел на него Гильгамеш своих воинов, и стал Хумбаба бросать лучи ужаса на головы их, но семь небесных знамен отразили смерть. И воины валили кедры, рубили сучья, вязали ветви, сносили к подножью горы. Пробив путь в кедровой чаще, вступил Гильгамеш в покои лесного стража, за ним его верный друг Энкиду. Недолгой была их схватка с Хумбабой. Гильгамеш топором его ударил по шее, Энкиду ударом в грудь поразил Хумбабу. Гильгамеш, как огнем палящим ожег пощечиной лицо Хумбабы, и на землю поверг его могучее тело. Как пленному воину, скрутили ему локти, как пойманному быку, связали ему ноги; сняли с тела его доспехи весом в восемь талантов, отняли у него боевую сеть и кинжал в семь талантов. Рыдал Хумбаба, и лязгал зубами, и умолял Хумбаба Гильгамеша пощадить его, и называл его своим отцом и господином, и хватал его за руку, и говорил: «Я буду слугой твоим, я повалю для тебя деревья, взращенные моими горами, я построю тебе дома из них». Его слова смягчили сердце царя, и решил Гильгамеш отпустить Хумбабу и сказал об этом Энкиду. Энкиду Гильгамешу ответил: «Если великий и мудрый не сознает последствий своих деяний, и его пожирает судьба, она не знает различий! Если пленная птица к гнезду вернется, если в логово зверь вернется, то ты к своей матери не вернешься! Он преградит тебе горные тропы, разрушит твой путь, испортит дороги».
Слышал Хумбаба слова Энкиду и сетовал горько: «Зло говорит обо мне наемник Энкиду, который предал родные горы, который за царской спиной скрывался, когда вступал в мои владения!» Слова эти судьбу Хумбабы решили. Наполнился яростью взгляд Энкиду, и в гневе срубил он голову Хумбабы. И застонали высокие кедры.
Сказал Гильгамеш, поникнув взором: «Энкиду! Зачем совершил ты это?! Пусть перед нами Хумбаба сел бы, ел бы наш хлеб и пил нашу воду. Убийство пленных не дело воинов! Хотели мы зло изгнать с земли, но зло умножилось вновь».
Рубил Гильгамеш деревья, пни корчевал Энкиду. Нарубили кедров воины и перетащили их на высокий берег Евфрата, связали плоты из стволов и по течению реки приплыли к пристани Урука.
XXIV
Сошел с плота Гильгамеш в воды Евфрата и омыл свое тело, и очистил доспехи и оружие. Распустил он свои кудри по плечам и облекся в чистые одежды, увенчал голову тиарой и грудь свою покрыл нагрудником медным. И явилась царю, мужеством его прельщенная дьяволица Инанна, свирепая львица, и сказала ему: «Стань моим мужем, Гильгамеш, я стану твоей женой! Зрелость тела своего в дар принеси мне! Приготовлю я для тебя золотую колесницу с золотыми колесами, с рогами* из электра. Впрягут в нее могучих мулов бури, ты въедешь в чертог мой в благоухании кедров. На порог и престол вступят твои ноги, цари пред тобой преклонят колени, принесут тебе дани с холмов и равнин. Твои козы и овцы рождать будут тройни и двойни, а волы под ярмом станут неутомимы. Твои вьючные ослы обгонять будут мулов, а кони твои обгонять будут ветер».
И ответил Гильгамеш похотливой дьяволице: «Оставь для себя свои богатства, прикрасы тела и одеянья. Оставь себе питье и пищу, хлеб и вино, и хмельную брагу. Зачем хочешь стать женой мне? Ты жаровня, что гаснет в холод. Ты негодная дверь, не держащая ветра. Ты дворец, развалившийся на голову владыки. Ты колодец, поглотивший ведро черпальное. Ты факел, ожегший факелоносца. Ты мех, обливший водой водоноса. Ты камень негодный, обрушивший стену. Ты изменник, предавший свой город. Ты грубый сапог, стирающий ногу. Яростным вином блуда своего напоила ты все народы! Кого из мужей своих любила ты долго и чем для них любовь твоя обернулась?
Думузи, супруга дней юности твоей, обрекла ты на плачь из года в годы. Когда ты любила пестрого птаха, его избила и крылья сломала, и в зарослях он скорбит и тоскует о крыльях, уныло смотрят глаза его к небу. Любила ты льва, совершенного силой, дважды по семь ловчих ям ему накопала. Полюбила коня, неукротимого в битве, на удила и кнут его осудила, на долгие версты и мутную воду, на материнские горькие слезы. Пастуха ты любила, пасшего козье стадо, каждый день возжигал он тебе курения, каждый день приносил козлят тебе в жертву. Ты избила его, превратила в шакала, и прогнали его свои подпаски, и свои собаки его искусали.
Садовника Ишуллану ты любила, который был мне вместо отца, который каждый день носил тебе гроздья фиников и стол для тебя украшал цветами. На него ты свой взор обратила, к нему подошла и ему говорила: «О мой Ишуллану, вкусим зрелости тела твоего! Обнажись и приникни к лону моему». Ишуллану тебе ответил: «Что ты от меня пожелала? Разве мне вкушать то, что мать не пекла? Для чего предлагаешь мне хлеб беззакония и разврата, для чего мне готовишь терновые одежды?» Ты, услышав эти слова, взъярилась, избила его, в паука превратила, что цепляется лапками за паутину, заключенный в стенах между полом и крышей.
И со мной ты также поступить решила!»
От этих речей Инанна сошла в преисподнюю в сильной ярости, смятенная от посрамления своего. И просила она князя тьмы покарать царя Гильгамеша лютой смертью, и силой зла поднять мертвых, чтоб живых пожирали. И дал ей враг человеческий зверя из бездны, в образе быка, с дыханием дракона, и погнала его Инанна к Уруку.
И увидел Гильгамеш зверя выходящего из земли, откормленного быка и при нем ненависть. В семь глотков выпил бык реку, и иссякла вода в Евфрате. От дыхания быка разверзлись ямы, и триста мужей Урука земля поглотила. Прыгнул к быку отважный Энкиду, за рог быка ухватился. И плюнул бык ему в лицо горящей слюной и толстым хвостом своим его ударил.
Упал Энкиду, и когда очнулся, слова свои обратил к Гильгамешу: «Друг мой, гордимся мы нашей отвагой, чем же ответим на эту обиду?» Гильгамеш ему ответил: «Видел я быка свирепость, но вместе мы его одолеем, и сердце его предадим всесожжению. Попрем ногами плоть его в знак победы, и отсечем рога его. Наполню я рог елеем во имя предка своего Лугальбанды*. За хвост держи быка, Энкиду, и я поражу его в шею острием кинжала».
Вскочил Энкиду, изловчился и страшного быка схватил за толстый хвост. Гильгамеш поразил быка кинжалом, вонзил острие меж затылком и шеей. Быка убили они, и плоть его ногами попрали, и отсекли рога его, и вырвали сердце его, и предали его всесожжению на жертвеннике. И устав от сражения, присели отдохнуть Гильгамеш и Энкиду.
И взобралась Инанна на стену огражденного Урука, уста ее были полны проклятий. «Горе Гильгамешу; меня опозорил быка умертвивший!» Услышал Энкиду эти проклятия, вырвал корень быка и бросил в лицо Инанне, закричал: «Подожди, и тебя я поймаю, свяжу тебя бычьими кишками!»
Созвала Инанна блудниц и прелюбодеек, корень быка оплакивали они слезами греха. Собрал Гильгамеш кузнецов и других подобных ремесленников, измерили они рога быка – тридцать мин их вес оказался. Оправили рога золотом толщиной в два пальца, наполнили их шестью мерами* елея. Гильгамеш принес елей в дар храму во имя предка своего Лугальбанды, и рога повесил царь в своей опочивальне над ложем.
В Евфрате омыли руки свои Гильгамеш и Энкиду, в колеснице, обнявшись, поехали по городу, по улицам Урука. Люди Урука взирали на славу героев, и голосом громким вопрошал Гильгамеш с колесницы: «Кто прекрасен среди мужей, кто всесилен среди мужей?» Отвечали ему люди Урука: «Гильгамеш прекрасен среди мужей, Энкиду всесилен среди мужей!» Произнес Гильгамеш победную песнь и говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему!»
И сделал царь для народа своего пир семидневный на садовом дворе дома царского. И сел народ есть мясо досыта, пить вино и пиво, а после стали люди плясать при звуках свирелей и кимвалов. И приносили в те дни большие жертвы, веселились и рабы и вельможи, и веселье Урука далеко было слышно. Блуд, вино и напитки завладели сердцами Гильгамеша и Энкиду, и не замечали они ни проклятий вдовьих, ни девичьих воплей.
И когда умолк семидневный пир, уснули люди Урука на ложе ночи.
XXV
В ту ночь сделалось великое землетрясение, и произошли молнии, громы и голоса. И разверзла земля уста свои и поглотила барабан власти царя Гильгамеша, допьяна упоенного гордыней. Барабан вместе с палочками барабанными упал в преисподнюю к воротам ада, и гордыня царская низвержена была со всем шумом его в глубины преисподней. Ибо кто бросает камень в небо, тот бросает его на голову свою.
Позеленел Гильгамеш от горя и бродил по дворцу своему, роняя росу слез, и стонал: «О мой барабан, о мои палочки! Его мощью я не натешился, его звуками я не насытился! Как вернуть барабан мой и палочки?!»
И видевшие его, всматривались в него и размышляли о нем: «Тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства? Он стал бессильным как мы, он стал подобен нам!»
Энкиду говорил Гильгамешу: «Как горько ты плачешь! Зачем печалишь сердце свое? Никто не может есть соль пригоршнями, не может и в горе разумным быть. Я за друга положу душу свою, верну барабан твой из подземного мира, достану палочки твои из чрева земного». Гильгамеш ему отвечал: «Если в мир подземный решился сойти ты, то прими мой совет, к словам, что скажу тебе, обрати свой разум. В одежды белые не облачайся, Энкиду, не то мертвые примут тебя за духа – странника. Елеем не натирайся, на запах его собираются духи. Копье не бери в дорогу, копьем пораженные тебя обступят. Кизиловый посох не бери в свою руку, духи мертвых тебя непременно схватят. Обувь не надевай на ноги свои, чтобы шум не внести в обитель мертвых. Любимую жену и детей не целуй, не бей жену и детей нелюбимых, иначе ад завладеет душой твоей. Избегай, мой друг, страстей и соблазнов».
Энкиду не внял советам царя. В чистые белые одежды он облачился, умастился кунжутным маслом из каменного сосуда. Копьем он вооружился, на посох кизиловый оперся, ноги свои обул сапогами. С шумом вошел Энкиду в подземный мир, за собой следы оставляя. Жену любимую он целовал, жену нелюбимую гнал побоями. Дитя любимое он ласкал, нелюбимое дитя он ударил. Собрались духи преисподней на запах елея, окружили Энкиду стеной, бросил он в них свое копье, и утроились духи в числе, хватают его за кизиловый посох. Не пал Энкиду на поле сражения, схватили его стражи подземного мира.
И было о том видение Гильгамешу, и, пробудившись, вошел он в храм Урука и скорбел там об Энкиду, и молил Бога о встрече с другом своим. На слезные просьбы его отозвался Господь и открыл врата ада, и выпустил на свет тень Энкиду. Порывом ветра поднялась душа Энкиду из подземного мира и встретилась с царем Урука. И целовали они друг друга, и плакали оба вместе, но Гильгамеш плакал более. И просил Гильгамеш рассказать ему о законах подземного мира, и ответил ему Энкиду: «Если скажу тебе о законах подземного мира, ты зарыдаешь». Но просил его царь рассказать обо всем без утайки.
И говорил Энкиду: «Тело мое стало прахом, его словно сгнившую ветошь, заполнили черви, и стал я бесплотным духом. А в царстве духов в тоске пребывают те, кто не оставил при жизни потомства. Никто не хранит память о них. Но те, кто умер во цвете лет, пребывают на праздничном ложе, и мертворожденные дети резвятся меж столов из золота и серебра. И те, чьи тела остались без погребенья, не знают покоя в подземном мире. И те, кто родителей не почитал, пьют горькую воду, насыщения не зная, пища их прах и еда их глина. И вот, закончился срок мой земной, прощай, мой друг. С тобой все труды мы делили, помни обо мне, не забудь мои деяния!»
И исчез дух Энкиду, как уклоняющаяся тень, но не исчезло имя умершего у ворот местопребывания его, ибо сделал Гильгамеш плач о друге своем семь дней, и призвал земледельцев сетовать и искусных в плачевных песнях – плакать. И на всех улицах был плач и на всех дорогах восклицали: «Увы, увы!»
И едва занялось сияние утра, собрал Гильгамеш ваятелей, медников, кузнецов и камнерезов, и велел им создать изваяние Энкиду, чтобы рост его и облик явлены были: из золота тело, лицо из алебастра, волосы из лазурита и подножие из камня.
И поставил царь тот кумир во дворце своем, и омывал слезами своими подножие его, и в горести стенал: «Не так ли я умру, как Энкиду? Воистину так! Коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти, и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдет, как след облака, и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягченный теплотою его. Ибо жизнь наша – прохождение тени, и нет нам возврата от смерти: ибо положена печать, и никто не возвращается». И овладел душой его страх и трепет.
Гильгамеш разодрал одежды свои и пал лицом своим на землю и лежал до самого вечера, посыпая прахом голову свою. Когда же в сумерки надлежало затворять ворота, облачился он в львиную шкуру и бежал в пустыню, неведомой силой гонимый.
XXVI
Покой пустыни облегчил разум его. Семь ночей и шесть дней шел он на запад дорогой солнца. Перевалов горных достигнув ночью, помолился Гильгамеш, лег и заснул. И когда пробудился, увидел он вокруг себя львов, жаждущих добычи. Боевой топор он поднял рукой, из-за пояса выхватил свой кинжал, рубил, повергал, убивал лютых зверей, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спастись от него. Был Гильгамеш сильнее львов, согнал он львов с перевала и ел мясо сраженных рукой его.
Насытившись, пошел он к горам Машу*, что восход и закат стерегут ежедневно, небес достигают вершинами, а подножием упираются в преисподнюю. Люди-скорпионы стерегут медные врата в ущелье между двумя вершинами; двое стражей – муж и жена, страшен их вид, смотрящих взором врага и мстителя. При виде их ужас овладел Гильгамешем, помрачилось его лицо, но он собрался с духом и приблизился к небесным вратам. И спросил Гильгамеша человек-скорпион, почуяв в нем кровь героя: «Зачем идешь ты путем далеким, какой дорогой ты пришел сюда? Зачем пересек ты реки и горы, куда направляешь ты стопы свои?»
Ему Гильгамеш, друг печали, ответил: «Энкиду, младший брат мой, с которым мы все труды делили: ходили в горы, рубили кедры, с Хумбабой бились, с быком сражались – его постигла судьба человеков. Тело его в прах превратилось. Мысли о нем не дают мне покоя – не так ли и я умру, как Энкиду? С тех пор как он умер, и я не живу. Иду я поспешно на край света к мудрецу Утнапишти, которому ведомы тайны жизни. Пусть, тебя повстречав, скорпион, не увижу я смерти, которой страшусь».
Человек-скорпион уста открыл и говорил Гильгамешу: «Никто из смертных никогда не ходил этой дорогой; на двенадцать верст мрака простирается горный проход, и небесные врата его открываются на восходе и закате солнца, опаляемые сиянием. Войдя туда, как выйдешь обратно?».
Отвечал Гильгамеш скорпиону: «В тоске плоти моей, в печали сердца моего нет обратной дороги. И в жар и в стужу, и в темноте и в сиянии, со вздохами и плачем, вперед пойду я, а ты пропусти меня в горы! Много спал я в былые годы, и теперь пусть глаза мои видят солнце. Пока жив я, хочу насытиться светом, ибо мертвый не увидит его сияния».
И сказал скорпион: «Иди, Гильгамеш, своим трудным путем – врата гор для тебя открыты». И направил свои стопы Гильгамеш путем солнца и вошел в небесные врата. В темноте густой, где не видно света, двигался Гильгамеш три версты, как слепой ощупью ходит впотьмах, и пришел на него ужас, как буря, и беда, как вихрь, принеслась на него, и постигла его скорбь и теснота. И остановился Гильгамеш и вспять обратился, но укрепился надеждой и одолел страх свой, и вновь вперед зашагал. Прислушивался он к мраку и чуял холодное дыхание ветра, и укреплял себя воинским кличем. На одиннадцатой версте рассвет забрезжил, и свет появился в конце прохода. И выйдя на свет, увидел Гильгамеш сад из камней драгоценных, где висели на деревьях с лазуритовой листвой плоды из сердолика.
И проходя по саду каменьев, Гильгамеш дивился удивлением великим на это чудо.
XXVII
Вышел Гильгамеш к берегу моря, в шкуру одетый, покрытый прахом; впали его щеки, голова поникла. Там на обрыве стояла корчма старухи Сидури, что варила сикеру, наливала ее из кувшина в золотую чашу для идущих дальней дорогой*. Увидела Гильгамеша хозяйка и подумала: «Наверное, это буйный убийца или насильник, кого хорошего тут увидишь?» На засов затворила двери Сидури и укрылась покрывалом от глаз людских.
Гильгамеш подошел и начал стучать и звать хозяйку: «Зачем на засов закрыли двери? Ударю в дверь – разломаю засовы».
Вопрошала его Сидури: «Кто ты такой и чего ты хочешь? Какой дорогой сюда добрался?»
Отвечал Гильгамеш хозяйке: «Я – Гильгамеш из Урука, победивший Хумбабу, нарубивший кедров, быка поразивший, и львов перебивший на перевалах горных. Но потерял я лучшего друга, что ради меня сошел в долину смерти. И страх поселился в моем сердце, тоска поселилась в моей утробе, от горя лицо мое увяло. Не так ли и я умру, как Энкиду?! На землю лягу, чтобы не встать вовеки веков, и в нос ко мне проникнут черви. Устрашился я смерти и бежал в пустыню, и дальней дорогой бреду к мудрецу Утнапишти, что знает тайны жизни».
Сняла засовы Сидури, отворила двери Гильгамешу, и ему говорила: «Доблестный муж, куда ты стремишься? Ищешь ты – чего не бывало! Смерти никто избежать не может, зачем ты ищешь нетленного в тленном? Ты, Гильгамеш, насыщай желудок, днем и ночью да будешь ты весел, праздник справляй ежедневно, пляши и играй днем и ночью! Да будут светлы твои одежды, волосы чисты и тело водой умыто. Радуйся ласкам своих детей, объятьями радуй свою подругу. Живи, наслаждаясь судьбой человека!»
Отвечал Гильгамеш хозяйке: «Что говоришь ты!? Из-за друга моего Энкиду болит мое сердце! Когда я бродил по горам путем далеким с восхода солнца, впали мои щеки, голова поникла. Мой путь к мудрецу Утнапишти. Ты живешь над обрывом у моря, ты видишь все пути через море, покажи мне к нему дорогу. Если возможно – переправлюсь морем, если нельзя – побегу пустыней».
Отвечала ему хозяйка: «Никогда к Утнапишти не бывало переправы, и никто здесь бывавший издревле не мог переправиться морем. Глубокие воды смерти преграждают эту дорогу. Но есть корабельщик Уршанаби, что ловит змея в лесу меж священными камнями. Найди его, и если возможно с ним переправься, если нельзя – домой возвращайся».
Гильгамеш, услышав эти речи, вошел в лес, углубился в заросли и нашел каменных идолов. И разгневался царь сильно, и ярость его загорелась в нем. Боевой топор он поднял рукой крепкой, выхватил из-за пояса свой кинжал, идолов повалил и разбил, змея нашел среди леса – удушил его своими руками. Насытился Гильгамеш буйством и задумался: «Как переплыть мне широкое море, как одолеть мне воды смерти? Не найти мне лодки!» Вышел он из леса, и к реке спустился, и увидел корабельщика Уршанаби, плывущего к берегу в лодке.
Гильгамеш к корабельщику обратился и поведал ему путь свой, и просил корабельщика переправить его к дальнему Утнапишти. Ответил ему Уршанаби: «Идолы, что разбил ты в ярости, служили мне оберегом от вод смерти, без них переправиться будет трудно. Возьми, Гильгамеш, топор, наруби в лесу длинных шестов по пятнадцать сажен, числом сто двадцать. Осмоли те шесты и мне принеси их».
Приготовил Гильгамеш осмоленные шесты, принес их Уршанаби. Вместе столкнули они лодку на воду, взошли на нее и поплыли. Путь шести недель за три дня совершили, и вошли они в воды смерти. И по слову Уршанаби, стал Гильгамеш двигать лодку осмоленными шестами, и закончились шесты раньше, чем закончился путь их через воды смерти*. И тогда Гильгамеш сбросил с плеч своих львиную шкуру, и руками поднял ее, растянул как парус, и силой ветра двигалась лодка.
XXVIII
Утнапишти жил при береге морском*, и увидел он лодку издали, и прежде, нежели она приблизилась к берегу, стал размышлять в сердце своем, и сказал себе: «Вот, плывет лодка Уршанаби, но идолы на ней разбиты и стоит в ней не хозяин ее. Ни понять не могу, ни узнать не могу – кто он?»
И когда приблизилась к берегу лодка Уршанаби, сошли с нее корабельщик и царь и предстали пред лицо мудреца Утнапишти. И поведал Гильгамеш мудрецу судьбу свою и страхи свои, и просил его раскрыть ему тайны жизни. И ответил ему Утнапишти: «Бессмертие – не удел человеков, всякой жизни положены пределы. Нет для тебя у меня совета, ибо всякий рожденный не минет смерти. Разве дома строят навеки? Разве навеки ставят печати? Разве навеки ненависть в людях? Все живое несет в себе образ смерти, но Бог, в человеков жизнь вдохнувший, никому не поведал смертного часа, но повелел Он – жить живому! Зачем облачился ты в львиную шкуру, зачем скитался в горах и пустынях, зачем пренебрег ты царским уделом? Вспомни о людях твоих, Гильгамеш, к ним обрати лицо свое!»
Говорил тогда Гильгамеш мудрецу: «Мудрость твоя велика, Утнапишти, словно ты собеседник Божий! В борьбе и трудах провожу я все дни свои, ты же все дни лежишь на спине, размышляя. Откуда ты знаешь о жизни вечной, кто наделил тебя этим знанием?»
Сказал Утнапишти в ответ Гильгамешу: «И краткие слова достойны долгих размышлений, но чтобы понять вековечную мудрость и целой жизни мало. Прими мое слово, со вниманием выслушай. Открою тебе, Гильгамеш, сокровенную тайну гибели первых людей на земле. Когда расселились по земле первые люди, основаны были первые селения в стране черноголовых. Появились тогда города: Эриду, Бадтибира, Ларак, Сиппар и Шуруппак. Жители их прокопали землю мотыгами и насытили поля водами, очистили малые реки и провели оросительные протоки, построили дома, дворцы и святилища. И расплодились люди и потеряли страх Божий, и для вразумления людей посылались на землю мор и болезни, чума и язва, но не принесли они смирения в души человеков. И тогда послал Господь засуху и голод, и тучи не проливались дождями, иссохли травы, и вместо злаков поля рождали соль. Истощились хлебные житницы и взбунтовались люди в городах своих, от голода и жажды они страдали, и как тени бродили по улицам. И дочь косилась на мать подходящую, и мать дверей не отворяла дочери. Люди людей поедали от голода, мать дитя свое изготовила к трапезе. Но и тогда не чтили люди Бога, не обращались к нему в молитвах. И тогда вернул им Господь блага земные и изобилие нив, и допустил процветание людей, но восскорбел Он в сердце своем, и сердце склонило Его устроить потоп, и истребить семя человеческое.
Шуруппак город, который ты знаешь, с древних пор лежал на берегу Евфрата. В допотопные годы был в нем премудрый и праведный муж, по прозвищу Зиусудра, что значит «Нашедший дыхание жизни». Иные называли его Атрахасис, что значит «превосходящий всех праведностью», потому что он был человек праведный и непорочный в роде своем. Он был сыном Убартуту*, правителя Шуруппака. И обратился Бог к нему в час молитвы и сказал ему: «Приклони ухо свое, внимай словам моим и обрати сердце свое к пониманию их. Потоп пронесется над миром, снесет все жилища и уничтожит семя человеческое. На землю пролью обильный ливень, и станет земля убежищем рыбы. Ты, Зиусудра, покинь изобилие, богатство презри и заботься о жизни! Построй ковчег в несколько палуб, и кровлей покрой его; на свой ковчег погрузи все живое». И обещал Зиусудра Богу все исполнить по слову Его.
Заложил Зиусудра обводы и чертеж начертил, и с сиянием утра принялся за работу он и ближние его. Дома сносили, разрушали ограду; дети смолу таскали, мужи носили снаряжение в корзинах, заложили кузов, и просмолили его горной смолой внутри и снаружи, и поставили руль, и уложили снаряжение. И изготовив ковчег, сдвигать его стали в реку, подпирая кольями тяжесть его, и погрузился он в воду на две трети. А в это время пировал город, как в день новогодний. Жители Шуруппака кололи быков и резали овец, упивался народ, как водой речной, соком ягод, маслом, пивом, вином и красным и белым, ибо предсказания обещали обильную жатву.
И нагрузил Зиусудра ковчег всем, что имел, и золотом и серебром, и всякой тварью живой, скотом и степным зверьем; и вошла в ковчег вся семья и род его, когда пришел срок, назначенный Богом. И засмолил двери ковчега снаружи корабельщик Пузурамурри, и получил за это от Зиусудры землю и дом его.
Утром с основания небес встала черная туча, и гром гремел в ее середине, от которого цепенело небо. И раскололась чаша небес, и хлынул ливень страшный для всех, кто видел его. Все, что светлым было, во тьму обратилось. Налетел ветер с юга, вырывая жерди плотины, и волны топили равнины и горы, и тела людей как рыбы наполнили море. Долгие дни бушевала буря, водным потопом покрывшая землю, и плавал ковчег по поверхности вод, и ветер высокой водой бил огромное судно.
И когда буря с потопом войну прекратили, успокоилось море, и утих ураган, и вода пребывать перестала. Настала тишина, и поверхность вод сделалась плоской, как крыша.
Открыл Зиусудра отдушину, и свет упал на лицо его. Сел он, поник и заплакал, и слезы текли по щекам его, ибо все человечество стало глиной. Стал он высматривать берег в открытом море, и не нашел суши, и вода покрывала даже высокие горы. Но по прошествии времени воды пошли на убыль, и вершина горы Нисир* удержала ковчег и стал он недвижен.
Вынес Зиусудра голубя и ворона из ковчега и отпустил их в небо, и летали они над морем и возвращались обратно, пока не нашли сухого места. И понял Зиусудра, что вода сошла с земли. Вышел он из ковчега и поцеловал землю, и принес жертву Богу. На вершине горы Нисир совершил Зиусудра воскурение на ветвях мирта, тростника и кедра. И обонял Господь приятное благоухание, и благословил Бог Зиусудру и сынов его и сказал им: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».
И с тех пор, когда Бог определил судьбы мира, в преданиях хранится мудрость Зиусудры, из уст в уста переходя, из поколения в поколение до наших дней, ибо он сберег семя рода человеческого, и для потомков своих сохранил наставления отца своего, царя, сведущего в слове.
Советы мудреца храню я в сердце во все дни жизни моей, и ты, Гильгамеш, не пренебрегай поучением стародавних лет, не переступай наставления отцов, будь им послушен.
Не гони овец своих на пажити неведомые, не принуждай быка своего пахать негодную землю, не избирай неверных путей. Дикого осла не покупай, не сладят с ним и двое погонщиков; не покупай крикливого осла, и не будет его крик стоять в затылке твоем. Не возделывай полей ни у дороги, ни на ослиных тропах, и не затопчут их, и не погубят посевы. Не копай колодец в низине, и не затопит его. И пусть дом твой не выступает из общего ряда на широкую улицу.
Не пытайся воду хватать рукой, будь благоразумен; не ручайся ни за кого, и не обманешься в надеждах своих. Избегай споров, ничью сторону не принимай, и споры угаснут сами, как прогоревший костер. Новых споров не затевай, не роняй достоинства своего разжиганием ссор. Пусть не знает лжи язык твой, слов неискренних не изрекай, чтобы не стали они ловушкой для тебя. Чье слово твердо, тот подобен Богу; не нарушай слова своего, и не падут на тебя злые взгляды.
Избивающий осла своего будет им сброшен, унижающий должника своего наживет врага. Кто рушит дома – будет домом раздавлен. Кто на людей подымится, на того люди восстанут. Не переправиться через реку с быком на шее. У сильных ищи поддержки в делах твоих, чтобы стали дела твои успешны.
Не губи душу свою воровством, не врывайся в чужие дома, на чужое добро не зарься; на воле вор подобен льву, но пойманный вор – воистину раб. Краденым не прельщайся, не марай рук своих, ибо нет в этом прибыли. Убийства не замышляй и не совершай, не поднимай топор для убийства. Не веди бесед с чужой женой, не уединяйся с нею за стенами, и минет тебя злословье. Отличай голову от шеи, и не спи с рабыней, чтобы не зазналась она. Не проклинай никого в ярости, чтобы не вернулось к тебе гневное слово.
Если ты царь – смирись с одиночеством среди людей, это удел твой, ибо и солнце на небе одиноко. Не причиняй страданий, умножай богатство горожан своих, и будут они благодарны тебе. Малый город даст царю быка, большой город построит дома и каналы пророет. Будь искусным в речах, и сила пребудет с тобой, ибо язык, что меч, но слово сильнее оружия. Когда придет к тебе истина очищенная, не страшны тебе станут коварство и ложь. Предназначение твое в защите основ страны твоей. Но голову свою склони перед Высшей властью, подчинись Тому, кто выше тебя. И если Бог будет с тобой, то кто будет против тебя?! Не оспаривай слов Бога твоего и матери твоей!»
Слушал Гильгамеш речи мудреца, утомленный долгим путем и многими словами, и отяжелели веки его, и голова поникла. Утнапишти заметил это и сказал ему: «Ищешь жизни вечной, а сможешь ли не давать сна очам своим шесть дней и семь ночей, властен ли ты над собственным телом? Спящий и мертвый схожи друг с другом, и оба являют образ смерти».
И только сел Гильгамеш, раскинул ноги, и сон дохнул на него, как мгла пустыни. И велел Утнапишти жене своей ежедневно печь хлеба Гильгамешу и класть у его изголовья, и на стене отмечать дни сна его. И жена Утнапишти пекла хлеба и клала их у изголовья Гильгамеша, и дни на стене помечала. Первый хлеб его развалился, второй иссох и треснул, на третьем хлебе заплесневела корка, на четвертом корка побелела, пятый хлеб зачерствел, шестой подсох, седьмой был свежим, когда Гильгамеш от сна пробудился.
Встал Гильгамеш, к Утнапишти обратился: «Одолел меня сон на одно мгновение, но тотчас я пробудился!»
Отвечал ему Утнапишти: «Посмотри на хлеба, что пекла тебе жена моя, посмотри на стене пометки. Шесть дней, семь ночей проспал ты». Гильгамеш опечалился и промолвил: «Не я владею своей плотью, смерть во мне обитает, и куда не брошу взор – смерть повсюду!»
И велел Утнапишти корабельщику Уршанаби отвести Гильгамеша к колодцу Абзу, чтобы смог там Гильгамеш омыться и вернуть молодость членам тела его в чудесных водах. Но не тело омыл Гильгамеш в водах прибоя, свое платье омыл и облачение. И унесло море шкуры, и платье Гильгамеша стало новым, и новой повязкой свои волосы убрал он. И вошел Гильгамеш в прекрасном убранстве в лодку Уршанаби, чтобы уплыть обратно, и поднял шест Уршанаби.
Тогда сказала жена Утнапишти мужу: «Гильгамеш искал, уставал и трудился; с пустыми руками его отпустишь?» Обратился Утнапишти к Гильгамешу: «Я открою тебе сокровенное слово, расскажу о тайне цветка морского. Он растет на дне моря, колют руки шипы его, как у розы, но если рука твоя его достанет – будешь всегда ты молод».
Когда Гильгамеш услышал это, немедля привязал к ногам свои тяжелые камни; прыгнул в воду колодца Абзу и ушел на дно морское*. Он схватил цветок, уколов свою руку, отрезал от ног тяжелые камни, и вынесло море его на берег.
Решил Гильгамеш принести цветок сокровенный, народ накормить и силу цветка испытать, что возвращает юность. И с улыбкой на устах отправился он в долгий путь с корабельщиком Уршанаби. Через двадцать верст преломили лепешку, через тридцать верст на привал остановились. И увидел Гильгамеш водоем с прохладными водами, спустился в него и окунулся. И пока он купался в водах, змея учуяла цветочный запах, из норы поднялась, и цветок пожрала, и сбросила старую кожу. Потерял Гильгамеш цветок и горько заплакал, слезы бежали по лицу его ручьями, ибо понял он бесплодность своих стремлений, и потеря цветка стала ему знамением. И обратился он в молитве к Богу. «Мой Бог! Я, раб Твой, постоянно грешил во всем, обращался к Тебе, но снова и снова тянулся к неправому. Я снова и снова входил в храм нечистым, делал то, что ненавистно Тебе. В ярости сердца моего я грешил беспрестанно вольно и невольно, я кощунствовал, полагаясь на собственный разум. Ныне сердце мое хочет покоя. Господи, примирись со мной! Пусть велики мои грехи, отпусти мне долг мой! Сколько раз я грешил, столько раз пощади меня! Отныне пусть я буду благополучен душой».
И просветлели небеса над головой Гильгамеша, и солнечный луч опустился на плечо его.
Продолжили путь свой Гильгамеш и корабельщик Уршанаби, и прибыли они в Урук огражденный, к кирпичным стенам, заложенным семью мудрецами. Вернулся на свой престол все повидавший до края света царь Гильгамеш, поднявший покров с сокровеннейшей мудрости, весть принесший людям своим о веках допотопных. В дальний путь он ходил, но устал и смирился.
XXIX
И мудро царствовал Гильгамеш в Уруке 126 лет, во благо подданных своих, и получил от них почетное прозвище – «Добрый пастырь». Сын Гильгамеша, которого звали Урнунгаль, наследовал власть своего отца после смерти его и царствовал 30 лет. По приказу его, слуги омыли тело Гильгамеша чистой влагой, умастили благовонным маслом и облачили в красную мантию. Под звуки флейт и рыдание плакальщиц, погребен был Гильгамеш на окраине Урука в мавзолее, построенном посреди русла Евфрата, потому что вода в реке пересохла в год смерти великого царя. Гроб Гильгамеша запечатал Урнунгаль прочной медью, посуду из золота и серебра и всевозможную утварь опустил он в могилу, и царственные украшения отца положил под своды гробницы. Вскоре в Уруке родилась легенда о посмертной жизни царя, из которой следовало, что Гильгамеш стал судьей в загробном мире. В память о Гильгамеше были учреждены в Шумере соревнования в силе и удали. В пятый месяц года, когда шумеры поминали умерших предков, юноши состязались при свете факелов, и весь народ возносил хвалу победителям и царю Гильгамешу.
Спустя немало времени Урук был поражен оружием, ибо Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его кому хочет, а долгий срок правления утомителен. И переместилось царство в Ур, где династия из четырех царей правила в течение 177 лет. После этого племя выходцев из Ура во главе с Авраамом обосновалась в Харране. Бог явился Аврааму в Месопотамии прежде переселения его в Харран, и сказал ему: «Выйди из земли твоей и из родства твоего и из дома отца твоего, и пойди в землю, которую покажу тебе». Тогда он вышел из земли Халдейской и поселился в Харране; а оттуда, по смерти отца его, переселился в землю, которая стала родиной Иисуса Христа.
Исход из Харрана в Ханаан случился около 2200 г. до Рождества Христова. Аккадская империя* тогда была разгромлена пришедшими с гор Загрос* племенами кутиев. Приход их стал поистине потопом человеческим, коему никто не мог противостоять, и под натиском кутиев шумерские поселенцы Харрана бежали в Ханаан, и там продолжилась Священная история мира.
Веками стоял Урук огражденный, пока в III веке христианской эры не был захвачен и разрушен персами. Последние жители города покинули те места навсегда, и лишь жалкие холмы из щебня да остатки стен хранили память его былого величия.
Минули тысячелетия; рождались и умирали народы, и города сходили со своих мест. Но память о Гильгамеше, царе Урука, искавшем бессмертия, пережила века. Господь исполнил его мечту и сохранил его имя в потомках, ибо мертвые живы, пока есть живые, чтобы о них вспоминать. Кто умер, но не забыт – тот бессмертен на земле.
ПРИМЕЧАНИЯ
*Месопотамия – по-русски, Междуречье. Греческое наименование земли между ближневосточными реками Евфрат и Тигр, где располагалась шумеро-аккадская цивилизация и ее культурные наследники: Вавилон и Ассирия.
*Аккадский язык – язык семитского населения Междуречья, со временем вытеснивший шумерский из сферы разговорного общения жителей этого региона. Получил свое название по имени города Аккад – центра поселения оседлых семитов. По образу жизни аккадцы, практически, ничем не отличались от шумеров.
*Ниневия – столица Ассирии в VII веке до Р. Х.
*Хетты – библейские хеттеи, индоевропейский народ, чей язык был близко родственен латыни. Хетты появились в северной Анатолии (Малая Азия) в начале II тыс. до Р.Х., после политической гибели шумерской государственности в 2003 году дохристианской эры.
*Хурриты – древний народ не семитского и не индоевропейского происхождения, известный в Библии под именем хореи. Хурриты первоначально жили вокруг озера Ван на Армянском нагорье.
*В изданиях:
• Энмеркар и верховный жрец Аратты (в пер. И.Т. Каневой) – «Вестник древней истории», №4, 1964.
• Поэзия и проза Древнего Востока. БВЛ, т.1. – М.: Изд-во Художественная литература, 1973.
• Крамер С.Н. История начинается в Шумере. – М.: Изд-во Наука, 1991.
• От начала начал. Антология шумерской поэзии в переводах В.К.Афанасьевой – СПб, 1997.
• Шумер: города Эдема. – М.: Изд-во ТЕРРА, 1997.
• Крамер С.Н. Шумеры: первая цивилизация на Земле. – М.: Изд-во Центрполиграф, 1998.
• Кленгель-Брандт. Э. Древний Вавилон. – Смоленск: Изд-во Русич, 2001.
• В.К.Афанасьева. Библейские сюжеты в шумерской литературе (Дохристианские культуры и Библия) – «Мир Библии», выпуск 8, 2001.
• Емельянов В.В. Древний шумер. Очерки культуры. – СПБ.: Изд-во Азбука-классика; Петербургское востоковедение, 2003.
• Саггс Х. Вавилон и Ассирия. Быт, религия, культура. – М.: Изд-во Центрполиграф, 2004.
• Веллард Д. Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес. – М.: Изд-во Центрполиграф, 2004.
• Эпос о Гильгамеше. Сказание о все видавшем. – М.: Изд-во Эксмо, 2005.
• Рол Д. Генезис цивилизации. Откуда мы произошли…– М: Изд-во Эксмо, 2005.
*По недоразумению, в результате смысловой ошибки и позднейшей редакторской вставки, современный перевод книги Бытия приписывает заслугу создания первого города на земле Каину, отнимая статус первого строителя у его сына Еноха.
*В IV веке христианской эры Епифаний, епископ Кипрский, во вступлении к своему труду «Панарий» писал: «В пятом поколении после потопа, когда стали люди умножаться от трех сыновей Ноя, … они, двинувшись от горы Лубар и пределов Армении, то есть от земли Арарат, оказываются на равнине Сеннаар… Там возникает первое после потопа поселение людей».
*Сезам – род травянистых растений, иначе называемый кунжут. Семена сезама содержат 50-65% масла, которое используют непосредственно в пищу или в медицинских целях. Зерна сезама используются в восточной кулинарии как приправа.
*Тамариск – одно из священных растений шумеров, небольшой вересковидный кустарник, произрастающий на сухих, часто засоленных почвах в странах Азии. Интересно отметить, что с тамариска (именно с тамариска манноносного — Tamarix mannifera) в пустынях Палестины местные жители собирали «манну», упоминаемую в Библии. Манна представляет собой белое вещество, падающее с ветвей тамариска, образуется из затвердевших сладких выделений тлей, живущих колониями на тамариске.
*Здесь и далее Армения (Великая Армения, Армянское нагорье) упоминается как исторический геополитический термин, не связанный территориально с существующим ныне армянским государством.
*Диорит – твердый черный поделочный камень, перевозившийся в Шумер по Персидскому заливу из месторождений в Омане.
*Виноград не рос в земле шумеров, поэтому вино они закупали в горных долинах Великой Армении, где был выведен культурный виноград из дикой лозы. Из Библии известно, что Ной изобрел виноделие на горах Араратских. В Шумере вино было напитком богатых людей, бедные пили ячменное, непроцеженное пиво, как правило, из больших жбанов через соломинки.
*Номы – административные округа в Шумере с крупным городским центром и несколькими подчиненными малыми городами или сельскими поселениями, возникшие на осушенных болотных и орошенных пустынных площадях.
*Пунт – торговая колония, основанная шумерскими торговцами на большом острове Хафун у входа в Красное море из Индийского океана, для посреднической торговли африканскими товарами. Позднее территория Пунта включала в себя и близлежащие земли как на Аравийском полуострове (Йемен), так и на Африканском берегу в районе Джибути. Арад и Тир – древние названия островов Бахрейнского архипелага.
*Сверкающая гора – потухший вулкан Саханд, «Гора Чаши», находящаяся вблизи долины Мийандоаб и долины реки Аджи-Чай. Последняя долина (долина по-шумерски «эдин») и была местом допотопного библейского райского сада в земле Эдем. Шумеры считали, что Сверкающая гора была местом рождения многих демонов, в том числе Инанны.
*Аратта – древний торговый город, «шумерская Троя», существовавшая на Армянском нагорье, в долине Мийандоаб, к югу от озера Урмия, на что указывает, в частности, тождественность географических терминов Аратта – Арарат – Урарту. Аратта была прародиной шумеров. Великая Армения, где располагалось это государство, – это библейская земля Эдем, место истока четырех великих рек: Евфрата, Тигра, Аракса и Уизхуна. В Библии они именуются: Перат, Хиддекель, Гихон и Фисон. Первые две из этих рек впадают в Персидский залив, а вторые две в Каспийское море.
*Об этом сообщал историк I века христианской эры Иосиф Флавий в своей книге «Иудейские древности».
*Страна чистых обрядов – иносказательное наименование Аратты.
*Сузы – столица Эламитского царства.
*Аншан – см. примечание (34).
*Электр – сплав золота и серебра.
*Абзу – бездна, огромный океан пресной воды, находившийся, по представлениям шумеров, под землей.
*На древнем Востоке был обычай собирать прах завоеванного города, как знак его полного разрушения.
*Загадка Энсухкешданы основана на игре слов: «пес» и «герой» на шумерском языке звучат сходно.
*Думузи – по представлениям шумеров, супруг Инанны, пастух овечьих стад, вынужденный из-за своей возлюбленной каждые полгода проводить в подземном царстве. Имя его на шумерском языке означает – «истинный сын». Упоминается в Библии как Таммуз; так его именовали вавилоняне.
*«Свадьба» Думузи и Инанны праздновалась ежегодно во второй месяц весны. Основным ритуальным действием этого праздника было торжественное совокупление верховного жреца города, символизирующего Думузи, с олицетворяющей Инанну жрицей.
*В древнейшем переводе Ветхого Завета на греческий язык – Септуагинте, в рассказе о строительстве башни нет слова Вавилон, которое присутствует в синодальном переводе.
*Мина – мера веса около половины килограмма.
*Свой экспедиционный корпус Энмеркар повел не на северо-восток, традиционным караванным путем через земли эламитов, а на север вдоль Евфрата и Тигра, намереваясь добраться до Аратты через горы Западного Курдистана. Идя этим, более коротким, хотя и менее удобным путем, можно было воспользоваться внезапностью нападения. И, кроме того, прохождение большого войска через Элам и Аншан, могло повлечь военное столкновение с эламитами, что в планы Эрмеркара не входило. Отношения с Эламом у шумеров были традиционно напряженными, не даром своему послу, в ходе переговоров с Энсухкешданой, Энмеркар приказывал через земли эламитов пробираться «смиренно, как мышь». Много позже, в 401 году до Р.Х., путем Энмеркара, вероятно, не зная об этом, пройдут, отступая из-под Вавилона, греческие наемники Кира, претендента на персидский престол, а события этого похода опишет Ксенофонт в своем знаменитом «Анабасисе».
*Хурритские горы – горы Хуррум шумерских сказаний, территория проживания древних хурритов вокруг озера Ван на Армянском нагорье.
*Древний способ приготовления пищи в деревянной посуде был известен многим народам. Так вепсы, живущие в лесах Карельского полуострова, еще в XX веке варили похлебку в берестяных туесках, углубленных в дерн посреди разложенного кругом костра.
*Древо жизни – одно из двух чудесных деревьев, которые согласно Священному писанию произрастали в Эдемском саду. Плоды древа жизни давали бессмертие вкушавшим, и не были запретными для Адама и Евы, в отличие от плодов древа познания добра и зла. Однако, после грехопадения Адама, познавшего мудрость мира, Господь Бог выслал его из сада Эдемского, чтобы «не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Ибо судил Господь, что право на древо жизни имеют только те, кто соблюдают заповеди Его. В Откровении святого апостола Иоанна Богослова указано, что древо жизни на райской земле ежемесячно приносит плоды свои, а листья его исцеляют народы.
*Небесный камень – метеоритное железо.
*В представлениях шумеров, прекрасным было то, что наилучшим образом соответствовало своему предназначению и своей сущности, что было максимально пригодно для выполнения определенной задачи.
*Талант – мера веса, равная 60 минам, или около 30 кг.
*Аншан – область в юго-западном Иране. В Месопотамии не было подходящего материала для изготовления луков.
Рога колесницы – устройства, для крепления вожжей и оружия.
*Официально Лугальбанда считался «отцом» Гильгамеша.
*Мера – по-шумерски «курру»; мера емкости около 250 литров.
*Машу – горы на краю земли, по представлениям шумеров.
*Сикера – род крепкого пива.
*Идущие дальней дорогой – мертвые, направляющиеся в загробный мир.
*При переправе через воды смерти каждый шест, которым отталкивается и управляется лодка, годился к употреблению только один раз, так как пропитывался смертельной влагой.
*По всей видимости, Утнапишти жил на священной земле шумеров, на острове Дильмун (остров Бахрейн), где вблизи берега имеются подводные источники пресной воды. На Дильмуне с древних времен существовал храм Абзу, и считалось, что колодцы храма связаны с океаном. Поэтому Гильгамеш, нырнув в колодец за цветком, вынырнул у берега из моря в пресной воде, а не в «водах смерти».
*Убартуту – библейский Ламех, сын Мафусаила и отец Ноя, последний допотопный патриарх. Имя Убартуту означает «друг Уту» (солнечного божества).
*Нисир – древнее шумерское название горы Джуди-даг в Курдистане на границе с Ассирией, южнее озера Севан и севернее города Мосул. Об этом свидетельствует Иосиф Флавий, Коран и исторические предания местных курдских племен. Епископ Евтихий Александрийский писал в IX веке, что «ковчег пристал на горах Араратских, именно – на Гебел-Джуди, что неподалеку от Мосула». Путешественникам, побывавшим в этих местах 50 лет назад, еще удавалось найти кусочки битума с ковчега, давно разбитого на доски в качестве святынь. Известно, что могущественный ассирийский царь Синахериб, правивший в 705 – 681 гг. до Р.Х. хранил в качестве священной реликвии доску от ковчега Ноя с горы Джуди.
*И в наши дни ныряльщики за жемчугом на Бахрейне привязывают к ногам камни, а цветок молодости, судя по описанию, был веткой коралла, которые в изобилии окружают Бахрейн.
*Аккадская империя – централизованное шумерско-аккадское государство с центром в городе Аккад, чье местонахождение до сих пор не известно. Было основано Саргоном Древним, пытавшимся утвердить абсолютную царскую власть в стране, и основавшим новую семитскую династию в Междуречье. Однако, никто из преемников Саргона не умер своей смертью: все они погибали в результате заговоров.
*Загрос – горный хребет на границе Междуречья и Элама (современный Иран).
Впервые историческая повесть Константина Филатова «Древо Жизни. Деяния шумерских царей» была опубликована в журнале «Алтай» в 2006 г.