Осенью девяносто третьего года, в пятой палате гинекологического отделения районной больницы, собрался разновозрастной контингент женщин, что меня невольно порадовало.
Потому что две девушки выглядели моложе и передвигались шустрее, значит, им и достанется почётная обязанность открывать форточку.
А то я, ещё в родильном, напрыгалась с подоконника. Пока лежала на сохранении.
Больше не хочу и не могу.
Осложнения после операции и высокая температура в течение почти двух месяцев сильно вымотали меня, лишив нескольких килограммов.
Я всё время рвалась домой к дочери и новорожденному сыну, вот и нарвалась на повторную операцию и капельницы.
Вместе с нами почему–то лежала молчаливая шестнадцатилетняя девочка с довольно тяжёлой формой церебрального паралича.
Я решила, что она немая.
Свете удалили аппендицит, шов уже месяц не заживал и рана всё время гноилась.
Бедная девочка не могла даже самостоятельно приподняться, поэтому её мама буквально не отходила от постели дочери.
Всякий раз, когда всех, кроме Светы, выпроваживали, чтобы включить бактерицидную лампу, женщина старательно прятала дочь от излучения под одеяло, а потом плакала в коридоре, объясняя нам, что дочка - умница, просто не хочет ни с кем разговаривать.
Мы утешали её и убеждали, что всё понимаем.
Она брала себя в руки и возвращалась в палату с улыбкой и сухими глазами.
Мне казалось, что девочка не осознаёт своей неполноценности, пока, однажды, не довелось остаться с ней наедине.
Укрытая с головой, сквозь дрёму, я вдруг услышала молитву и высунулась, чтобы посмотреть - откуда?
Света лежала вся в слезах. Она сбросила одеяло, сорвала повязку и, пристально глядя на ультрафиолетовую лампу, горячо просила Бога поскорее её забрать, чтобы избавить от мучений мамочку, у которой совсем не осталось сил ухаживать за дочерью–калекой.
Девочка шептала, что согласна умереть прямо сейчас от чего угодно: заражения, облучения – всё равно.
Сказать, что мир перевернулся в моих глазах – ничего не сказать!..
До сих пор помню её голос, полный душевной и физической муки…
Вскоре, в гнойной хирургии, освободилась койка, и Свету перевели, а к нам пришла Наташа.
Вернее, сначала в палату вломились два огромных санитара, заставив всех подпрыгнуть от неожиданности.
Они бросили на кровать сумку и подтолкнули к ней пухлую девушку в грязном коротком платьице.
Мы дружно поздоровались, но мужчины проигнорировали приветствие, а новосёлка лишь искоса взглянула и помотала растрёпанной головой.
Это был её единственный знак внимания в нашу сторону за неделю, что мы провели вместе.
Санитары проинструктировали подопечную, пообещав страшное наказание, в случае неправильного поведения.
Их речь была очень убедительной.
Громилы ушли, а на месте Светы поселилось очередное молчание, только подвижное и неорганизованное.
Жизнь в палате заметно изменилась.
Комната тут же «украсилась» разбросанными вещами, начала падать посуда, засорилась раковина, и больные единогласно решили приучить Наташу стирать своё белье, мыть кружку, - в общем, вести себя, как положено.
Девушка оказалась послушной. Она беспрекословно выполняла то, о чем её просили, но быстро забывала советы и ситуация постоянно повторялась.
Природа сыграла с несчастной злую шутку - она была безотказна во всём.
Этим безжалостно пользовались негодяи…
По больнице быстро распространились слухи о жизни Наташи в сумасшедшем доме, и я старалась подавить в себе брезгливость.
Все негласно одобряли решение врачей сделать ей аборт с перевязкой маточных труб.
За последние полгода девушку привозили в четвёртый раз - сколько можно?
Надоело.
Прооперировали её на второй день после поступления, а на третий, к вечеру, она влезла на подоконник, чтобы закрыть форточку.
Мы и слова сказать не успели про швы и прочее.
Я вообще почувствовала себя симулянткой – полтора месяца валяюсь по больницам.
- Вот как надо, – сказала мне старшая медсестра, но, при этом, велела приглядывать за шустрой пациенткой, чтобы подобное не повторилось.
А как её удержать?
Я вспоминала болезненную Свету, с её ясным умом, и сравнивала.
Обе они жили в другом, непонятном мне, мире.
Только Наташу природа щедро одарила здоровьем и выносливостью, обделив при этом разумом.
Почему именно так?
Мир Светы казался мне близким к Богу, Наташин – ближе к миру животных.
Интересно, а что думали обе девочки о нашем, так сказать, «нормальном» мире?
Вскоре, я получила своеобразный ответ от одной из них.
Миновала неделя, когда, в дверях, снова появились громилы и велели Наташе собираться.
Она начала укладывать сумку.
Мы помогали ей, не задавая вопросов - ответа всё равно не дождешься.
Но я не выдержала и всё–таки спросила:
- Наташа, а кто эти люди в белых халатах?
Девушка вдруг подняла вечно опущенную голову и обвела нас взглядом. Затем кивнула в сторону ушедших санитаров и выразительно покрутила пальцем у виска – «так, - ненормальные»…
Потом обречённо махнула рукой, мол, - «ничего с этим уже не поделать»… и ушла, закрыв за собой дверь.
В свой привычный мир.