Комсомольско - молодёжная свадьба

                КОМСОМОЛЬСКО-МОЛОДЕЖНАЯ СВАДЬБА

Первый секретарь райкома партии Николай Михайлович Русов проводил еженедельное совещание руководящих работников всех уровней коллективных хозяйств рай¬она.
Сегодня Русов особенно акцентировал внимание бригадиров на «гитары», как он называл огрехи, оставленные в местах разворота агро-агрегатов при обработке полей. Хотя, если быть музыкально точным, огрехи скорее напоминали домбры, нежели гитары.
Но первый секретарь два раза в месяц облетал территорию района на «кукурузнике» АН-2, а сверху ему все же виднее. Бригадиры — заядлые «гитаристы» — уплотнились в объеме жестких скамеек, пока низко летящий самолет проносился над ними, и распрямились, когда он слетел с дальних, уже чернеющих и пожелтевших полей; стал приближаться к раскинутым по околицам сёл животноводческим фермам.
— С молоком у нас полный завал, — повысил голос Первый.
Заведующие фермами завистливо посмотрели на расслабившихся полевых бригадиров.
— И это теперь, в золотую пору, недодавать к плану почти двадцать процентов?! А что тогда нас ожидает зимой?!
Положив руки на стол по-школьному, он наклонился вперед, выискивая на стороне главных специалистов — зоотехника района.
— Виктор Ильич, — колыхнул стойким тембром Русов затеряно забившего голову в стопку бумаг недавнего учителя биологии. — Отчет!
Виктор Ильич передал плотную стопку печатных листов секретарю и украдкой виновато посмотрел в зал.
— Вот у меня данные «формы-24» по молоку за последний месяц с фамилиями заведующих ферм в порядке понижения показателей.
 Николай Михайлович развернул веером судьбу нескольких десятков начальствующих животноводов района.
— Так вот, те, кто к следующему отчетному месяцу будет без плана, могут готовить себе вилы, хотя бы таким образом сократим нехватку скотников.
Зал, хранивший более чем трехчасовую тишину, оживился, раскрепощаясь от партийно-хозяйственного, традиционного регламента подобного рода собраний.
Ответственная за идеологическую работу райкома партии Валентина Ивановна Олитина сидела в президиуме через одного руководителя от первого секретаря, поскольку была только третьим секретарем райкома. По партийно - иерархическому положению могла бы сидеть и рядом слева, так как справа — бесспорное место второго секретаря. Но Первый почему-то на совещаниях никогда не садил ее рядом с собой. Принужденно выпячивая заместителя председателя райисполкома, она шепотом напоминала Николаю Михайловичу положение Директивы ЦК Коммунистической партии по идеологической линии.
Хозяйственник по характеру своей деятельности, Николай Михайлович почти не вникал в идеологическую текучку района, поскольку Третий, как считал он, сама отлично справляется. Однако работа райкома должна одинаково красиво сиять во всех областях партийной деятельности.
На последней конференции в области секретарь обкома так и наставлял всех: «У Русова охвачены все спектры партийной работы. Молодец!» — похвалил он.
Валентине Ивановне было неудобно туманить голову Первому таким, казалось бы, третьестепенным вопросом, но приближался срок отчетности по Директиве ЦК «О внедрении новых традиций и обрядов в трудовых коллективах развитого социалистического общества». В частности, пункт о проведении комсомольско-молодежных свадеб. А во всем большом районе, как это ни странно, пока не удалось организовать ни одной комсомольско-молодежной свадьбы.
Потому-то и решила главный идеолог попросить Николая Михайловича поднажать на руководителей трудовых коллективов как на материально более влиятельных, в отличие от идейно зависимых комсомольских активистов с их обещаниями и отговорками.
Первый молча подчеркнул золотым пером ручки последнюю строчку в длинном списке не до дающих план...
— Славов из «Золотого колоса», — громко восстановил он тишину в зале, — подойдите сюда!
К длинному столу президиума, накрытым плотным красным полотном, приземистой походкой подошел светловолосый, среднего роста, коренастый заведующий самой отстающей фермы района. Он ухватился двумя руками за скатерть, как бы намереваясь растворить теряющееся самообладание в огромной массе стола.
— Вот что! — секретарь украдкой глянул в список. — Петр Стоянович, у тебя самые плохие показатели...
— Я был в отпуске, — робко поспешил оправдаться заведующий, понимая всю неуместность своей попытки.
— Мы проверим и предыдущие отчеты, — ударил запястьем по бумагам Николай Михайлович, напоминая, что от него не так-то просто отделаться, если уж попался. — Но не в том дело, сейчас от вас требуется пока другое: помочь Валентине Ивановне решить один вопрос.
Неожиданный поворот вопроса приободрил раскрасневшегося крепыша.
— Без второго слова, — отрапортовал он предрешено, и идиотски предчувствуя, что его затягивают в круговорот надутой районной напыщенности. Чем тут же, по неопытности, невольно задел помрачневшего второго секретаря, воспринявшего на свой счет пренебрежение «вторым слева», каким и казался стоящему напротив скотоводу, в его затерянных, безоблачно-небесных глазах.
Товарищ Олитина кокетливо поблагодарила Первого и под завистливые взгляды расходящегося собрания прошла с заведующим к себе в кабинет. При всей заинтересованности она все же старалась держаться на расстоянии. И как бы там животноводы ни чистились, ни одеколонились, она все равно капризно унюхивала запах силоса, навоза или, наконец, прокисшего молока.
 Валентина Ивановна все же дама райкомовская!..
— Вот что, товарищ Славов, — начала она по вопросу, — нам, очевидно, придется первыми в нашем районе соприкоснуться с практикой обновления свадебных обрядов в рабоче-крестьянской среде. Мы, к сожалению, едва ли не единственные в области, которые не провели ни одной комсомольско-молодежной свадьбы. Я знаю, у вас на ферме должно быть много молодежи, и нам надо организовать такое мероприятие. Вы можете быть уверены — в будущем это поможет вам как руководителю идеологически прогрессивного коллектива, наконец, можете рассчитывать на мою поддержку, — кратко и стараясь как можно проще изложила суть вопроса Валентина Ивановна.
Заполненные одинаково толстыми томами Ленина, застекленные шкафы давили потенциалом главной науки. Беспартийный колхозник почти ничего не понял из сказанного. Он больше думал о своем, похотливо разглядывая элегантный светлый костюм с укороченной юбкой на ладной фигуре красивой секретарши.
Конечно, есть доярки куда красивее, но поскольку они не райкомовские работники, а всего-навсего доярки, их пригожесть бледнеет перед начальственной привлекательностью партийного секретаря. К тому же, Валентина Ивановна — дама незамужняя.
Зачастую когда она соприкасаясь с мужчинами ниже рангом, те не упускали случая, как бы между прочим, заметить: «Да вот мы с Олитиной решали один вопрос», при этом, многозначительно улыбнувшись, уходили от того вопроса, который они, якобы, решали с Олитиной. Чего нельзя сказать о начальниках выше. Те, наоборот, если и решали с Валентиной Ивановной какой-либо вопрос, то скорее стремились умолчать, чтобы предупредить возможные кривотолки по решаемому вопросу. А тут на виду у всего рай- совещания уйти с такой видной женщиной, в кабинет?! Не всякий председатель удосужится такой чести.
Довольный столь неожиданным продолжением совещания, хотя и смутно соображавший, что такое комсомольско-молодежная свадьба, но по делу шарахнутый вниманием райкома и особенно располагающей Валентины Ивановны, на которую может рассчитывать, Петр Стоянович, без колебания заверил: «Считайте вопрос решенным!»
«Кажется экспромт Первого удался», — решила Олитина, положительно оценивая понимание колхозником важности идеологического обновления обрядов и традиций. Она признательно улыбнулась, что дало повод колхознику поступательно перейти на более уверенный тон.
– Может отметим это дело где-нибудь?! — предложил он.
— Вот на комсомольско-молодежной свадьбе и отметим, — с многозначительной улыбкой обнадежила его Валентина Ивановна, переведя взгляд на большие настенные часы, и сняла телефонную трубку, показывая тем самым, что время у нее не безгранично, при всей важности вопроса.


 Приехав к вечерней дойке на ферму, телятники тут же, по горячему следу, доложили заведующему, что откормщик бракованного молодняка Бедженар, в обязанность которого входило обучение и присмотр за молодой парой недавно кладенных бычков, проспал весь день в яслях. Не-воспринявшие перегар, молодые волы сорвались с привязи и искромсали почти пол гектара прилегающего тыквенного поля.
«Оно может и ничего», косились телятники на Бедженара, да председатель колхоза мимо проезжал и пригрозил: «За потраву кормовой бахчи виновным не уйти от уплаты штрафа!»
Недоросший Бедженар, с выпуклыми красными глазами, в которых отсутствовал смысл жизни, уныло шмыгал окислившим большим носом,  безнадежно подтягивая сползающие перекошенные штаны поверх растрепанной рубахи. Он хотел возразить, но встретил дрессирующий взгляд заведующего и забился вниз, молча врывался стоптанными, потрескавшимися от навоза кедами, в сбитую землю.
Заведующий перевел строгий взгляд с Бедженара на окружавших его телятников, угрожающе посмотрел в сторону полевого стана, куда уехал председатель, и ругнулся сердито:
— Пошел он к… - козел пузатый! Нечего ему лезть своей бараньей мордой в закрома чужого хлева. Сам знаю… - что решаю!
Собравшиеся заискивающим натянутым ободком телятники сконфужено рассыпались, как трухлявое кривое колесо перекошенной навозной телеги, а заведующий прижимисто тронулся наверх фермы.
Оставшийся в одиночестве, как неотесанная ясеневая ступица, Бедженар во всю задиристую хмельную хрипоту вольно погнал брюзжащую околесицу:
— Действительно, что нам этот надутый «препедило». Петр Стоянович, может, сам скоро председателем станет. — Он еще престранно матюгнул всех, и поплелся досыпать в яслях.
Наверху, - Петру Стояновичу напомнили, что плотник уже неделю не выходит на работу, а по его части накопилось уйма работы…
Мотористы обменяли два бидона обрата на ведро вина, напились и не накачали воды в напорную башню.
Заведующий достал из кармана трехкилограммовую связку ключей от замков всей фермы, принялся нервно перекладывать их из руки в руку, что само по себе уже не предвещало ничего хорошего…
... Мойщица бидонов Стеша отказалась мыть эти два бидона. Подменный дояр Ваня Маков, пришедший, как обычно, последним за посудой, не стал брать их немытыми и настоял, чтобы Стеша их вымыла. Спор перешел в заигрывающую драку, а чтобы окончательно убедить ее в необходимости помыть фляги, он бросил их в смердящую лужу, образованную теплым стеком ежедневно струящейся из бетонной мойки молочной воды.
Еще год назад, когда Стеша сразу после школы поступила на работу в мойку, Ваня, тогда телятник, от нечего делать повадился забавляться с ней. Забава заключалась в том, что, когда новенькая мойщица, справившись с работой, ставила последний чистый бидон вверх дном на рогатину, он тут же снимал его, бросал в вонючую лужу, после чего довольный, напевал и уходил.  Ничего более.
То ли Стеше надоело вязнуть каждый раз в грязи, и она пожаловалась, то ли кто-то другой навел заведующего, а может, он сам заметил непорядок, но факт тот, что, подкараулив Ваню за его увеселительным занятием, зав фермой  сильным, не перетруженным кулаком шикарно отправил Ваню вместе с флягой в топь. Барахтаясь в грязи, Ваня выполз на сушу и давай убегать. Тут и догнал его в затылок «букет» ключей, после чего он полгода волком держал шею, но заходить в мойку отвадился.
С тех пор пестрая низка ключей стала самым дисциплинирующим аргументом в руках начальника фермы.
— Позовите-ка мне Макова! — приказал заведую¬щий. — Я у себя буду.
У палисадника конторского сада он переговорил еще с ветврачом.
Легкий верхний ветер доносил вспышку голосистой женской брани:
— Все безобразничают, одному только Ване отдуваться за всех. Эта лентяйка с мойки от безделья во-о-о какой зад отъела. Пусть примет мою группу, я бидоны эти мыть буду хоть пять раз в день... Не уморюсь — потом посмотрим…
— Невеста Макова, Лёля причитает, — улыбнулся ветврач. — Он ее лупит — она его любит!
— Невеста — это хорошо-о-о, — неопределенно, задумчиво растянул заведующий и вошел в контору.
— А ну-ка, напомни мне, Париша, кто из нашей молодежи еще не женат, — обратился к учетчице, торопливо вошедший в кабинет заведующий.
Париша растерянным, расплывчатым взглядом посмотрела на начальника, туго соображая, какая муха его укусила под вечер и с интервалом сводки надоев начала перебирать незамужних доярок.
— С невестами ясно, — перебил ее заведующий, — а из парней?
— Из парней? — Ваня Маков...
— Это я тоже знаю. Еще!
— Еще?
Учетчица раскрыла бухгалтерскую книгу и, ведя линейкой по длинной ведомости, не нашла больше ни одного холостяка, за исключением деда Федора, которого никак не причислишь к молодежи, а если и считать холостяком, то только потому, что он вдовец.
— Да, с женихами напряженка, — заключил Петр Стоянович, завистливо глянув через окно в направлении Дома культуры, который вечерами кишел неподвластными ему женихами.

В дверь кабинета осторожно просунулся невысокого роста, с округлым смуглым лицом, заросшее пухом, - Маков. Он массажировал затылок, словно раскаивался за провину, и как бы напоминал заведующему, что настигшая его связка ключей год назад еще дает о себе знать.
Последние три месяца Ваня «гонял» из группы в группу подменным дояром, ввиду затруднения с доярками, и с благословения заведующего резко повышал надои молока.
А эта досадная промашка со злосчастными флягами могла лишить его положения привилегированного дояра фермы. Он решил оправдываться, но по ироническому настроению Петра Стояновича догадался, что, кажется, пронесло. Правда, он накануне еще Лёлю греблом огрел, но то была провинность брошенной монеты — иди, знай, какой стороной зазвенит в переменчивой голове шефа. Он может и похвалить за это.
— Вот что, — начал Петр Стоянович, дружески приголубливая Ваню голосом. — Твои родители уже старики, а ты все еще одинцом гарцуешь. Это не дело. Нам не только о молоке надо думать, но и о благополучии семейного быта, причем, по-новому, так сказать, по идеологически-обрядовой линии надо подтянуться, обновляя прогресс коллектива во всяких традициях, — за рассуждал важно заведующий, чего за ним раньше не наблюдалось.
— Пора тебя, Ванюша, женить, о помощнице матери подумать, а что касается организации свадьбы — я отвечаю!
— Да она мне все уши прожужжала, — скривился Ваня, воображая, что старая нажаловалась заведующему, и он теперь на него катит.
— Вот именно, а ты упираешься, как бычок на бойне, еще под залетишь, как бедженаровы бычки, которых мы кастрировали этой зимой. Признавайся, как там твоя невеста.
«Видно, про гребло знает», — оторопел Ваня, разгадывая, какой стороной упала монета. На всякий случай почесал затылок за длинными волосами.
— Да всё ннноормально, — промямлил он, скривился, сощурено скосил глаза в потолок и замолчал.
— Повторяю, обо всем, что нужно для свадьбы, я позабочусь, смотри только, без фокусов! — пригрозил уже строго заведующий. — Завтра же иду к председателю вы¬писывать загодя продукты, чтобы к концу месяца мы закружили хору. Давай! Иди и не мешкай!..
Петр Стоянович посмотрел на длинный деревянный ящик, давно остановившихся настенных часов, снял теле¬фонную трубку и крутанул диск…
Ваня захлопнул дверь. Учетчица закрыла приоткрытый рот и принялась перекладывать на длинном столе журналы, тетради и книги учета.
— Вот что, Париша, — положил трубку на место Петр Стоянович, передумав звонить. — Посмотри, мы регу¬лярно удерживаем комсомольские взносы?
— А что смотреть, конечно, регулярно, каждый месяц.
— Отлично! — Петр Стоянович довольно потер руки.
— Всего пять человек у нас числится.
— Так мало?! — обеспокоенно удивился заведующий. — Ваня с Лёлей числятся?
— Ваня — да, а Лёля — не комсомолка, чего мы с нее будем удерживать.
— Как не комсомолка?!
— Она никогда и не состояла. Я пятнадцать лет здесь работаю, — важно напомнила учетчица заведующему, который работал здесь всего четвертый год, — и про всех все знаю
Петр Стоянович резко поднял трубку телефона и серьезно завертел диск... Секретаря комитета комсомола колхоза не оказалось на месте, и он, не откладывая вопроса, поехал искать его в сумерках наступающей ночи.


Следующее свое утро на ферме заведующий начал с того, что вытащил Лёлю из-под коровы, прервав струю плана. Они вышли из душного коровника на озаренную затоптанную копытами землю. Запаздывающее солнце устало разогревало остывший ночной воздух. Тусклый, опостыло-вспревший коровник напоминал о смердящей глупой тяжести, которой нагружает себя человек, неизвестно для чего зарываясь как червь в преющем навозе.
— Вот что, Лёлечка, — заговорил он, с сожалением разглядывая измученное не выспавшееся тело, затерянное в халате недурной из себя девушки, и почему-то вспомнил выдающуюся женскими очертаниями Валентину Ивановну.
— Молоко — это хорошо, но надо о новых традициях и повадках немного подумать. С Ваней я говорил, хватит вам, беспарными ходить, организуем-ка молодежную комсомольскую свадьбу.
Черными выразительными глазами Лёля глянула на заведующего, смутив его, и устало протянула:
— От меня это не зависит…
Петр Стоянович удивился столь быстрому пониманию нового обряда и без надобности поднажал:
— Я вижу, что пока не возьмусь, вы не раскачаетесь. Оповещай мать — через три-четыре недели играем свадьбу...
— Будем надеяться, — равнодушно махнула миловидным загоревшим за лето усталым личиком Лёля и пошла доить коров.
«Кажется, все улажено», — раздвоено закруглил первый этап идеологической работы организатор и с расколовшимися на части чувствами пошел обходить хозяйство.
Направляясь в новый четырехрядный коровник, он услышал крики возле амбара и повернул туда. У малых весов, под возмущенную нервную брань фуражира, скотники получали комбикорм, загружали бестарки. Некоторые сочувственно поддерживали фуражира, пользуясь передышкой. Освободившись от тяжести полных мешков, они заполняли пустые.
— Понятное дело, — соглашались скотники, — никто не оставит себя без мешка дерти. Домашний скот тоже хочет есть. Коли уж теленок вертится под коровой, как ни крути, а все равно за няньку присосется. Но не доводить же ее до истощения...
— Что случилось? — Петр Стоянович поднялся на площадку малых весов.
— Да Коля Ганчев опять амбар вскрыл, — пояснил возящийся с пробоем кузнец. — Когда он в прошлый раз замок сбил, так я такой склепал! Кузнечный! Теперь запор вырвал, прямо медвежатник-шалун. Придется переделывать.
— Переделывать точно придется... — подтвердил заведующий.
Фуражир, старый человек, запуганный Колей, никогда не докладывал заведующему о взломах склада. Опасаясь, что теперь ему влетит, он тихо удалился в угол амбара, затыкая пустыми кочанами крысиные дыры.
— Что случилось, Федор Дмитриевич? — переспросил заведующий, не придавая значения пояснениям кузнеца.
— А-а-а, Петр Стоянович, — как бы обрадовался появлению начальника фуражир. — Вот, видишь ли, непорядок случился. Коля Ганчев ночью вломился в склад, загрузил бестарку с нашивками и под утром, у меня на глазах, повез комбикорм к себе домой.
— Как же это, на твоих глазах — и домой! — налился яростью заведующий. — Я покажу ему домой! Дисциплину мне разваливать! Идеологию новых обычаев ослаблять! Сенька! — крикнул он конюху, не доходя до конюшни, — запрягай Горчака.
Сенька вывел из стойла, выделенного оградой, красивого породистого жеребца, запряг в биду, жалеючи погладил гладкие крупы. Он знал: команда, поданная таким грубым тоном, не сулит ничего утешительного даже такому рысаку, как Горчак.

Вообще, Коля Ганчев слыл самым задиристым и необузданным работником фермы еще с первых лет ее основания. Все предыдущие начальники ушли или были уволены не без его прямой или косвенной проказы. Бедокурить вокруг, и запугивать окружающих, особенно начальство, было естественным оборотом всех его порывов. Правда, наступали периоды, когда он затихал. Многие начинали думать, что он иссяк, подавленный буйными годами и непременными кувшинами вина.
Именно тогда, когда так начинало казаться, даже самым недоверчивым, он снова вытворял какую-нибудь пакость, которой тут же ставил все по местам. Как ни стран¬но, ему всегда удавалось избегать серьезного конфликта с надзорной властью и прочим начальством. Каким-то звериным чутьем он унюхивал время и границы дозволенного.
В его отношениях с Петром Стояновичем получалось так, что до серьезного прямого столкновения не доходило. Он осторожно поддерживал зыбкое равновесие, балансируя между крайностями жесткой скотоводческой дисциплины нового заведующего и своеволием собственного нрава. Его вольность на ферме в тисках ограниченной дозволенности объясняли тем, что он был родственником заведующего, и многие его шалости не доходили до начальника, из-за опасения подсказчиков быть разоблаченными...


Как-то, несколько лет тому назад, когда за проточным циклом колхозного производства молока и навоза на ферме временно присматривал престарелый фуражир. Скотники, вольно усевшись в тени огромной акации у больших весов, ожидали весовщицу и наперебой предугадывали, кого им подкинут на этот раз в начальники.
Волы, зашпиленные длинными металлическими занозами в парные деревянные хомуты замусоленных телег, разрядились у огромной кучи молодой кукурузы и мирно кромсали сочные початки, наполняя мощью жилистые мышцы вырождающегося начала, тысячелетиями неутомимую энергию. Земля кормила последнюю безропотную силу жизненного духа в уходящей эпохе.
– С сегодняшнего дня у нас новый заведующий, а вы расселись здесь, — сказал укоризненно проходивший мимо плотник дед Спас.
— Кто-о-о? — подражая волам, медленно повернули головы скотники.
— Мой воспитанник, Петя Славов, — заявил важно он, скромно намекая на некоторые виды в будущем.
— Брательник Петя? — перехватил перспективу Коля Ганчев, и взглянул пренебрежительно вслед уходящему древотесу. - Наконец-то! Пусть и наш род немного повластвует, а то одни и те же слюнтяи-задаваки лебезят перед ставленниками поборщиков.
Он встал, приподнял нахлобученную фуражку, выдернул забитые в землю вилы, подогнал телегу к куче початок и деловито принялся нагружать.
— Больше мне делать нечего, буду фуражира, весовщицу, кладовщицу ждать! А коровы молоко теряют...
Такое начало при новом заведующем оказалось удачным продолжением его бесконечных своеволии. Как-то он подменял молоковоза, и доставлял в сепараторную молоко. На обратной дороге, проезжая через село, Коля распродал весь обрат хозяевам опоросившихся свиноматок. Отъемыши остались не накормленными. Телятницы и телятники ревели вместе с телочками и бычками, а Коля, пьяный, спал в бетонной кормушке, подмоченный травящей автопоилкой, и еще чем-то; разносил храп на весь коровник.
— Что сейчас с него возьмешь! — нервно разгонял жалующихся заведующий. — Завтра разберемся!
А назавтра, проснувшись еще затемно, Коля вылил на голову ведро холодной воды, чутьем соображая, что надо что-то делать. В манере своего понимания ответственности, в страхе более усугубить зыбкий лад с «брательником» он пригрозил конюху, чтобы тот не встревал не в свои стойла, и запряг Горчака в одиночку. Сопровождаемый растерянным унылым взглядом самого доверенного работника фермы, которого заведующий обязал ни под каким предлогом никому не запрягать жеребца, кроме как самому заведующему, он звонко укатил за Троянов-вал к полям соседнего колхоза.
Дождавшись, когда соседи-полевики распрягут подводы и, размахивая косами, скроются в низине, будут в неведении сгребать в валки росистые бобы, Коля снял все восемь добротные, с гнутыми ободами колеса и укатил обратно. Извоз фермы, бедовавшей в последнее время от бесколёсицы, был вовремя поддержан. Колю пришлось поощрить!..
Им также был решен вопрос с тремя бычками, которых не доставало после пересчета первой комиссией Драганского. При повторной годовой ревизии выяснилось, что не хватает трех телят на третьей ферме. «Но это уже забота их начальства», - ухмылялся Коля, довольный таинством факта. Потом ему удалось обеспечить упряжью конюшню фермы — еще одна затерявшаяся нужда последних лет, после того как умер единственный профессиональный шорник на селе, - дед Илия Терзи.
Нехватка шорного инвентаря на молочно-товарных фермах и в полевых бригадах часто служила оправданием «неудовлетворительного прироста сельхозпроизводства».
Не одна планерка колхоза проходила с поднятием этих вопросов. Они настолько надоели верхнему звену колхозного начальства, что даже заместитель председателя, Григорий Лукич Жиденко, человек, терпеливо вникающий во все проблемы, трудяга-молчун, и тот упрекнул среднее звено: «Все время у вас чего-нибудь не хватает. Один Славов никогда ни на что не жалуется... И все у него есть. Вот поучились бы...»
Петр Стоянович ценил эту похвалу, понимал, что обязан делить ее с Колей.
Без всяких оговорок!

... «Я ему покажу домой! Не ко времени идеологию мне портить», — наливался кровью заведующий, все более сливаясь мастью с игренястым Горчаком.
Повторяя угрозу, он расслабил узды, рывком передернул вожжами, и поплывшая рессорная бидарка тягуче просвистела, игриво уносимая откормленным лихим жеребцом к дому Ганчева.
Привычно загнав бестарку во двор, Коля натренировано орудовал большой лопатой, выгружая под навес комбикорм. Занятый делом, как бы даже не поднимая голову, он нюхом застигнутого врасплох зверя учуял опасность и ощетинился, оголив оскал решительности.
— Давай! Давай! — заскрежетал он зубами, угрожающе поглядывая на бидарку. — Попробуй только сунуться, — хрипел запахано Коля, — видишь ее, кормилицу? — Он помахал отшлифованной лопатой. — Как раз перегрелась — враз челюсти переломаю. Можешь меня посадить, если думаешь, что я ваши с фуражиром и ветврачом тропинки не знаю. Вот вперед меня и пойдете, я вас заведу куда надо... Будете знать, как меня помнить!»
«Ловец» не стал слушать его дальнейший бред. Круто развернул Горчака, и умчался назад по шлейфу еще не осевшей пыли. Вернувшись на ферму, он первым делом узнал от учетчицы, что звонила Валентина Ивановна, — хочет, чтобы ее информировали о подготовке мероприятия.
Даже с расстояния двухчасовой рыси такого жеребца как Горчак чувствовалось: третий секретарь надежно держит идеологический кнут, понукая стадо расторопными хлестками спесивого пастыря, уверенно загоняющего свою паству в загон обновленных обрядов.
— Надо будет позвонить ей, — согласился Петр Стоянович, подчеркивая всем своим видом, что в лямках колхозной фермы ему уже тесновато.
Второе, о чем сообщила учетчица — Лёля не хочет вступать в комсомол!
— Мало ли что Лёля не хочет! Я идеологию райкома портить не намерен, — равнодушно прокомментировал каприз Лёли перспективный руководитель, который знал, что делает!


На очередном совещании в четверг Петр Стоянович заверил Валентину Ивановну в практическом решении вопроса, только сроки исполнения надо было бы отложить до окончания уборки винограда, на которой сейчас задействованы доярки в свободное от животноводства промежутки.
— Иначе нас не поймут! — подытожил он.
Валентина Ивановна обратила внимание, что животновод делает заметный успех в общем деле — последнее ей особенно понравилось. В тезисах к подготовке отчета она так и записала: «Нас не поймут!..»
По-партийному соблюдающая субординацию и дистанцию в своих взаимоотношениях с зависимыми товарищами, товарищ Олитина, как дама современная, все же иногда позволяла себе слегка пококетничать с некоторыми мужчинами, что, конечно, не имело ничего общего с криво-толками.
— Вот что, Петр Стоянович, — она спустилась с высоты своего положения до уровня равного товарища. — Интерес к комсомольско-молодежной свадьбе будет огромным. Районная газета «Дружба» напишет о вашем хозяйстве большой материал и напечатает с фотографиями, страницы на две; проявит интерес и областная пресса. За оставшийся период вам необходимо подтянуться во всем. Мы должны показать, что новые традиции возможны только в передовом коллективе. Возможно, нас покажут по телевидению. Мы не можем опозориться на всю республику!
— Я порядок держу и налаживаю, — заверил животновод, сбитый с панталыку всесоюзным вниманием, так как его заносчивость только-только начинала вылезать за пределы колхоза - «Золотой колос».
— Маркс! Энгельс! Ленин! и Мир! Труд! Партия! — думал он. — Это тебе не молоко! навоз! силос!
... Партия и ее подпасок — комсомол — имели решающее влияние на общество в целом. Когда же надо было повлиять на одного человека в отдельности, то инстинкт стадности безнадежно ускользал в хаосе времени.
Каждый скотовод подтвердит, что гнать стадо намного проще, чем одну отдельную скотину, особенно, если она такого бесноватого нрава, какой оказался он у Лёли. Не имея на то никаких видимых оснований, скорее подражая своей неистовой жухоле с изящно закрученными рогами, она наотрез отказалась вступать в комсомол.
«Все в комсомол!» — А ей, видите ли, ни к чему. Упрямство, которое могла себе позволить едва ли только доярка, принужденная добровольно тянуть хомут социализма.
Ситуация оказалась настолько неожиданной для заведующего фермой, что он применил все разновидности уговоров, каким только научился в период колхозного пресса, но кроме слез, не удалось выжать более ничего.
За время существования «Золотого колоса» вспомнили только один случай подобной непокорности — когда ликвидировали быков. Утвердившиеся повсеместно пункты искусственного осеменения быстро вытеснили быков из фермы, сделав их ненужными в хозяйстве. Преданные коровами, их загоняли в грузовики и отправляли на бойню. Только одноглазого быка по кличке Камбол, сколько ни мучились, никак не могли поднять на борт. Прирезали закованного цепями в стойле. Каплями крови, сочившимися через дощатый настил «ЗИСа», окропил он свой последний путь — на мясокомбинат.
Сравнивать охват всесоюзной молодежи комсомолом с ликвидацией быков нелепо, как бы там по-бычьи упрямой ни была Лёля. Однако! Терять доярку при всей важности идейного мероприятия — тоже ни к чему. Тупиковость ситуации могла завести заведующего черт знает куда, если бы он не вспомнил вчерашний инцидент с Колей Ганчевым. И Петр Стоянович резко повернул к дальнему коровнику.

— Надо поговорить, — отозвал он Колю, направляясь в сторону северного тамбура.
— Нам не о чем уже говорить, — пошатывался следом взломщик, свисая плечами. — Было бы лучше поменьше бы слушать всякую сволочь, а то сам скоро сволочью станешь...
Облепленный навозом деревянный скребок со всей силой врезался в протестующие контуры плетущегося по заглушенной полутьме скотника. Треснуло, раздвоившись о жилистое огрубевшее тело, которое вслед за скребком выдержало: метлу, лопату, грабли, -пока, наконец, не опустел случайный инвентарный угол северного крыла дальнего коровника.

«Это я переборщил», — корил себя на следующий день заведующий, стараясь избегнуть Колю, когда тот сам настиг его возле дизельной подстанции.
— Ну ты, голубь — молодец! — улыбался Коля. — Славно меня отделал. Я всегда говорил, что у тебя мой характер. На всей ферме только два таких человека. Так мне и надо, я такой негодяй, что по-другому со мной нельзя. Да, голубь! Славно ты меня почесал. Во всем колхозе два славных голубя — я, и ты, остальные — букашки. Я тебе скажу, да-а-в-но меня так не лупили. Били и до этого, конечно, и били капитально. Но не так!
На что заведующий сказал только:
— Я район подводить не собираюсь!
Тем не менее, впервые за время после уговора с Валентиной Ивановной у него закрались сомнения в твердости своего обещания.
— Надо поднажать на вал, — ухватился он за первую запасную мысль, которая случайно взбурлила у него в голове, и прошел через все пять коровников с единственным громким словом «молоко».
— Молоко! — кричал он с интервалом в половину молочно-товарной группы. — Молоко! — перекатывал из руки в руку он трехкилограммовую связку ключей, подтверждая весомость своего слова звоном через каждые двенадцать коров подряд.
— Сейчас моя Белуха даст мне ведро молока, — острил Ваня Маков, он набирал воду из автопоилки, и закрашивал ее литровой молочной струей, из трудно выдаеваемой межмолаки.
Мобилизующий призыв «Молоко!» - нависал над молочной фермой.
Зажурчали переполненные автопоилки, наполняя план молочной рекой.

 
…В закрытую дверь председательского кабинета, где проходило расширенное заседание правления колхоза, царапая лапками, просился на двор небольшой черный котеночек. Он настырно и протяжно мяукал. Все обратили на него внимание, и кабинет взорвался смехом...
Вытянув худую желтую шею, оглядывая болотистым лицом расширенное правление колхоза, председатель ревизионной комиссии Драганский, к которому откуда-то прилипла кличка «Черный кот», терпеливо выжидал смех.
— И так, — продолжил он важно, когда правление успокоилось, — вопиющие методы работы заведующего первой молочно-товарной фермой Славова возмутительны. Пока показатели по надою были сориентированы на валовое количество молока, он просто лил воду. Когда ввели дополнительно показатель жирности молока, он после некоторого спада резко повысил надои. Два месяца подряд перевыполняет план! И только при ревизии на складах я с трудом вы¬числил, что первая ферма расходует шесть с лишним положенных норм соли. Куда, вы думаете, идет соль? А Славов ею поднимает плотность разведенного молока. Вот вам и высокие показатели! Кого он обманывает, товарищи? Нас с вами! Народ! Партию! Разве терпима такая бесцеремонность в благородном деле, которое нам доверило Правительство и город?!
Расширенное правление молчало. Драганского не любили все. Общеизвестно, что если «Черный кот» начинает копать, он обязательно докопается. Отработает сполна должность разоблачителя врагов соцплана.
Весь социализм работает на план. План во всем — он норма жизни. План надо выполнять, даже если он невыполним. Тот, кто успешно одолевал цифры, обязательно обладал неким секретом. Самый главный — это приписки и недописки.
Чтобы приписать надои на одну фуражную корову, не дописывали количество самих коров, что автоматически повышало статистический показатель молока на единицу.
Знаток Драганский два раза проводил ревизию поголовья первой молочно-товарной фермы и не нашел там лишних коров в дойном стаде.
Во избежание перегона между коровниками, он специально приглашал из района контролеров. Никакой рокировки! Все сходится с инвентарной книгой.
— Я не такой человек, чтобы не докопаться до истины, — рассек тишину кабинета Драганский. -  Не разгадать соль обмана. А он как раз зарыт в соли!
Заведующие других ферм злорадствовали, что не мешало в то же время презирать председателя ревизионной комиссии, бескомпромиссно борющимся с их планом, выполняя свой план. Кто станет уважать человека, лезущего в план жизни других. Его бы, конечно, давно «съели», не будь патронажем самого Русова, который лично занимался трудоустройством Драганского, переводя его из колхоза в колхоз, когда появлялась необходимость приструнить неких местечковых руководителей - выскочек. Многим перебегал Драганский дорогу, строчил в вышестоящие инстанции на секретарей райкома, замов исполкома. Жалобы и докладные закономерно возвращались обратно в район.
Со временем Черный кот уяснил, что выше района не прыгнуть, но в пределах района царапал всех, кого только удавалось.
Некоторое время назад, когда Драганский зачастил с проверками на первую молочно-товарную ферму, докучая с придирками, Петр Стоянович случайно услышал, как школьники, пасущие домашних ягнят на выгоне возле буераков у фермы, неистово рычали, мяукали и кричали вслед ежедневно проезжавшему "Черному коту" на бессменной караковой кобыле, запряженной в двуколку.
Заведующий сразу не понял, к чему весь этот кошачий гвалт и направился приструнить пацанов за вторжение в шумовую монополию мычащей фермы, как вдруг укатывающий Драганский сам недовольно пригрозил кнутом кошачьей своре и, пришпорив кобылу, понесся прочь.
«Надо ребят поощрить», — передумал он ругать пастушков и разрешил им пасти баранов на приферменном эспарцетном поле.
…На следующий день масса детей после школы, обычной обязанностью которых был выгон баранчиков на выпас, проторили тропинку к конторе фермы, утверждая, что они тоже дразнили Черного кота.
Зеленое эспарцетное поле густо покрылось черно-белыми пятнами пасу¬щихся ягнят.
Психическая блокада Драганского была обеспечена. Его пребывание на ферме сопровождалось беспрерывным воем, стуком, мяуканьем, напевами песенки «Черный кот», всевозможным улюлюканьем, всякими стонами. Даже самые маленькие, которые мало соображали во всей этой затее, а  им была забавна сама возможность подурачиться — тоже стучали ржавыми консервными банками, битой посудой и старыми крышками кастрюль; увлеченные веселой шумихой стай, они откровенно пищали «Че…л...ный кот»! «Че…л...ный кот»!
Драганский составил акт и направил в ОБХСС, где указал ущерб, «нанесенный домашним скотом социалистической собственности по прямому и корыстному сговору со Славовым Петром Стояновичем».
Пришлось телочку забить для улаживания конфликта… «Драганский — это мелочь», — думал Петр Стоянович. Сейчас телочкой не отделаешься, туг задание партии проваливается. Два дня ходил он с поникшей головой, рассеянно реагируя на производственный поток фермы, пока, наконец, не топнул ногой и со всей силой хлопнув фуражкой о землю, поднял не меньше пыли, чем иная корова при пустошной нужде...
Для стойкой живучести будущего — раздумывать не осталось времени. Ему надоела безнадежная невоспитанность Лёли, и он отправился в моечную к Стеше.
Последовательно разрешая организационный вопрос идеологической важности, Петр Стоянович через полчаса, обходя смердящую лужу, привел в моечную главного жениха района к новой комсомольской невесте.
Еще через полчаса они вышли из душной моечной. Заведующий, погладив крепкой рукой небритое лицо, снял вместе с потом распорядительную усталость. Ваня же привычно ухмыльнулся, зажмурив один глаз и перекосив рот, глупо глянул другим в небо, словно провожал в далекие края журавлиный полет своей холостяцкой жизни.

На следующий день первый шафер и главный организатор под аккомпанемент усиливающегося воя и неприличных причитаний Лёли в сторону «посудомойки», огласили первого жениха и первую невесту комсомольско-молодежной свадьбы района. А также согласовал со всеми инстанциями время и место, где ее будут справлять. Не мешкая, тут же дал первые указания:
— Ветврачу было поручено подготовить распоряжение на выписку скота и птицы.
— Фуражиру вменялось заготовить все прочие мясные продукты.
— Учетчица должна заняться комплексной организацией торжественного стола.
— Комсомольский секретарь колхоза, кроме всего прочего, должен подобрать хороших музыкантов, чтобы, не дай Бог, не опозориться на телевизоре.
— Вино, самогон и прочие напитки заведующий оставил за собой, ввиду особой ответственности дела;
— Лаборанта он подключил: как человека на подхвате, одновременно обязав, не расставаясь с лактометром, строго контролировать ограниченные пропорции воды в удое.


Плотник — дядя Спас — после недельного запоя вышел на работу. Накануне трясущимися руками он побрил худощавое морщинистое лицо, опустив местами локоны нетронутой щетины. Бесцельно слоняясь по остывшей мастерской, он не мог сообразить, чем нужно заняться. В набухшей под фуражкой голове, словно ножовкой, пилили кости. «Надо набрать чайник молока», – решил он и поплелся в ближайший коровник к племяннице… Вернувшись, заквасил в чугунке заплесневевшим давним йогуртом сырое молоко и повесил его на выступ стропилины под солнцем.
Пытаясь на чем-то сосредоточиться, он достал из «ящика заказов» накопившиеся за неделю писульки и принялся их разбирать: «Застеклить раму окна», «Сделать стульчик», «Сделать гребло», «Отремонтировать лежанку», «Сделать стул», — с трудом прочитывал он заказы, раскладывая их по номерам коровников.
Руки согласованно вибрировали, смазывая и без того неясные каракули, в глазах тускнело. Наконец, он решился. Прикрыв обрубком большого пальца носик чайника, выпил из неудобной горловины остатки принесённого молока, от чего сильно затошнило...
Стулья, держаки, скребки, рамы, черенки смутно закружились, нанося тупые удары по вискам - и выгнали его наружу, в заросли...
Когда, наконец, все немного утихло, кружащиеся предметы удалились куда-то в овраг, дед Спас принялся заносить «работу» в мятую, замусоленную «Тетрадь исполнения заказов».
 «Ремонт двери», — переписывал он заказ с клочка бумаги в свою тетрадь.
 «Смена в молочной телеге левой лисички» - читал он исписанную картонку.
— Лисички!.. Ломают подряд, всё почем зря! — вспылил он. — Попробуй, успей за ними. Лисички! Я вам устрою лисички! — Он засунул свернутую вдвое тетрадь в карман блеклого мятого пиджака, привычно заложил за ухо химический карандаш, и отправился по объектам животноводческого хозяйства фермы.
Первым делом он зашел в бытовку первого коровника и начал описывать имущество скотников:
«Две лопаты, четыре вилы, рогожка», — слюнявил он время от времени карандаш — «матрац, резиновые сапоги — пара. Фонарь»!
— Что ему надо? — недоумевали скотники.
— А надо меньше ломать и транжирить инвентарь, вот что надо! Кто за это будет отвечать?! Мой воспитанник? Как бы не так! Вот и сделаю ревизию! — он глянул на озлобленные лица скотников и уверенно добавил: — Которую мне поручил Петр Стоянович. Далее описал все, что увидел, включая совок, кусок жести, на котором жарили семечки, и самодельную вьюшку в печи.
Так, до обеда он обошел все коровники, не забывая осмотреть каждый угол тамбуров, подсобок, проверял состояние повозок, озабоченно отчитывая скотников за умышленные поломки транспорта, пожурил телятников за небрежное отношение к дощатой ограде в загонах, дояркам пригрозил, что не увидят новых стульчиков, пока не перестанут понукать ими бодливых коров. Всех отчитал.
Одним словом, с больной головы перекинул на здоровые.


Перед вечерней раздачей кормов, по норме жизни фермы, у больших верхних весов собрались скотники со всех «молочно-товарных цехов», ожидая распределения корнеплодов и силоса. Механически поздоровавшись, прошел мимо заведующий Заглянув в весовую, он быстро вышел и спешно направился в контору.
— Что, Петро, плотнику, кроме как рыться меж ногами — опись имущества делать нечего — другой работы нет, что ли? — скривил капризно толстыми, как у негра, губами кучерявый Ванча Чалаков, который одно время, в хаосе неразберихи сам на два дня оказался заведующим фермой.
— Доярки вместо скамеек на ведрах сидят, — съязвил он, укоризненно намекая, что во всяком случае при нем такого не было.
— Кстати, — заведующий остановился, не разворачиваясь, наклонил голову и раздраженно сказал: — Я его уже неделю не видел, а если вы знаете, где он, так давайте сюда. Он срочно мне нужен!
Высокий, негроподобный Ванчо напряг жесткие как у волов мускулы и со всей силой ударил вилами лежащего запряженным ближнего вола. Его толстые губы покрылись пеной. «Так и знал!» — промычал он. Вол не передернул мышцами, даже не шелохнулся, ему недосуг трястись от пустых ударов подвыпившего скотника.
— Он что, нас за волов имеет, — возмутился Коля Ганчев. — Кто он такой, чтобы ревизию, видишь ли, нам делать?!
— Тоже мне, Драганский! Новоявленный Черный кот нашелся, — подхватили недовольно остальные скотники.
— Айда, пошли разберемся!
И полтора десятка скотников с вилами, лопатами, кнутами и палками в жуткой решительности заторопились в сторону «древодельницы»...
Дядя Спас, проспавшись на верстаке, принес из овражьего родника ведро холодной воды. Уже наполовину погрузил в нем чугунок, - охлаждал «йогурт», когда услышал неподалеку угрозы в свой адрес. Он глянул за угол мастерской и увидел надвигающуюся толпу разгневанных скотников.
Не решившись выяснять отношения, он боязливо пригнулся, перебежал на сторону летнего загона, прячась за дощатой оградой, и тихо пополз вдоль нее. Хмельная ломка выцедилась из его тощего тела.
В страхе обнаружить себя в пустом загоне, он просунулся через длинный дощатый пролет. Теряя заостренные стоптанные туфли, в коротких штанах, как огретый кнутом петух, кинулся в сторону конторы.
— Вот он! — заметил кто-то из скотников и, растянувшись в длину бычьей прыткости, скотники погнались за ним.
Добежав до конторы, раздраженная толпа загонщиков тесно заполнила крыльцо конторы, шумно напирая на закрытую дверь. Изнутри тяжело проскрипел засов. В проёме двери встал заведующий. Безобразный вой приглушен¬но спал.
— Дай нам ревизора! — от имени всех выдал требование оказавшийся лицом к лицу с заведующим толстый, обычно всегда спокойный и молчаливый, скотник по прозвищу - "Поцелуй собаку".
— Где он? Давай его сюда! Мы...
— Мы его разорвем! — завопила снова толпа.
— Шестерка Черного кота!
— Петух ощипанный!
— В хомут его, вместо вола!
— Тихо!.. Тихо, ребята! — поднял руку заведующий.
— Да я его как дохлого теленка в скотомогильник сброшу, — не унимался побагровевший губастый предводитель.
— Тихо! — ударил опущенным кулаком по облупленному деревянному стояку заведующий, припудрив побелкой шатающуюся ораву. — Он не однажды вам голову морочил, мне тоже срывает ответственное мероприятие.
— Так он и тебя дурачит? — завопили все.
— Тем более, выводи! Где он прячется! Мы быстро его поставим в строй! Давай его сюда!
— Спокойно! Я сам с ним разберусь и накажу! — обещал заведующий. — А теперь за работу. Слышите, как коровы голодно мычат!
Скотники притихли, бесшумно, под скучный тяжелый рев фермы, отлегло, побрели к большим весам. Они обошли поляну, палисадник вдоль конторской ограды, уже начали рассыпаться группками, когда шедший последним Ванчо Чалаков развернулся, угрожающе поднял вилы и наставил на еще стоявшего у крыльца заведующего.
— Да ты смотри там, хорошо его накажи!..
Спасенному дяде Спасу было поручено срочно заняться изготовлением стольких столов и скамеек, скольких никогда не делал. Чем он и занялся со свойственной ему распорядительностью, говорливо наставляя закрепленных за ним практикантов из стройбригады.
— Можете меня не тревожить по другим вопросам, — отшивал он смело всех подряд, без разбора... — Мой воспитанник поручил мне подготовить комсомольско-молодежную свадьбу — ответственное задание! Для вас же стараюсь. Для всех. Ведь не секрет, хорошие гульки — никому не помеха!


Райком по-своему тоже готовился к торжественному событию. Валентина Ивановна провела конференцию комсомольских работников райкома. Попросила всех секретарей присутствовать на комсомольско-молодежной свадьбе с тем, чтобы позаимствовать опыт для последующих подобных мероприятий. Она также позаботилась о подарке молодым, долго думала и остановилась на самоваре, как символе семейного единения за извечной чашкой чая. Пришлось также помочь Петру Стояновичу отстоять регламент свадьбы, утвержденный райкомом, поскольку родители жениха, люди патриархальные, хотя и не были против всевозможных колхозных тушек, вина, самогона, но не очень-то понимали всю остальную «никчемную возню» вокруг устоявшихся обрядов.
А отец Вани, дед Георг, закурив махорку, сказал еще:
— Моих волов с коровой при коллективизации в сорок восьмом на эту верхнюю ферму увели, теперь и топот веселья хотят туда забрать.
Петр Стоянович хотел было скрестить старые порядки с потоком новых обычаев, не представляя, каким образом это сделать и что получится из такой помеси, но Валентина Ивановна топнула каблучком — как отрезала.
— Мне эти ваши мелко-национальные повадки гулять свадьбу целую неделю в печенках сидят. Один день торжества по месту работы молодых и без всяких кумовей! Смотрите мне, Петр Стоянович, – помахала она наманикюренным пальчиком, — хоть вы человек и беспартийный, но партия на вас надеется.
Петр Стоянович в последнее время представлял себе партию в образе Валентины Ивановны и необыкновенно ретиво укреплял порядок. Представь себе партию в лице кого-то другого, он вряд ли стал бы так усердствовать в услужливом поддержании партийных начинаний.
Как-то днями по ферме прокатился слух, что передовая доярка Нина Бандурова, спешившая к стельной корове, пришла раньше обычного и неожиданно, на подстилочной соломе среднего тамбура застала дежурного скотника первого коровника и доярку второго в самой, что ни на есть постыдной ситуации.
Несмотря на полутьму и секунды замешательства на описание случая понадобился весь перерыв между дойками. Отношения коровников накалились едва ли не до драки.
Когда же об этом узнал заведующий, вместо того, чтобы иронично уточнить детали обстоятельства или обычным делом подтрунить, он вдруг помрачнел и, не теряя времени, потребовал Бандурову к силосной яме, где он контролировал закладку виноградных выжимок на зиму.
— Чего это ты там, Нина, видела? — строго спросил он.
— Все как есть видела, — выложила она, — раздетые... и на соломе. Чуть не налетела на них...
— Тихо! тихо, — перебил ее «воспитатель», — ничего интересного, увидела и ладно. Мало ли! Перешагни через них и пошла себе молча. Может, тебе померещилось!?
В ожидании предстоящего события вся ферма уверенно входила в стойло новой дисциплины. В течение месяца нагнали план по молоку, намереваясь даже его перевыполнить, молодняк отличался хорошим нагулом, опережая норму привеса.
И только одна маленькая заноза еще покалывала здоровый коллектив. Здесь же Петр Стоянович ощущал собственную неловкость, поскольку сам «наломал щепу».
Лёлину группу уже третий день доили гуртом доярки коровника. Привычное дело, но тяжесть с каждым прогулом оттягивала предвосхитительное настроение новатора «идеологических обрядов».
Покачиваясь вяло на стертых, тонких рессорах латанной биды — двуколки обиходного выезда, запряженной старой чагравой кобылой, на которой обычно ездил фуражир, Петр Стоянович решил заехать к Лёле, справиться о причине невыхода на работу.
Подъехав к двору, стоявшему на отшибе в низине заросшего - виноградником, высоченными грецкими орехами и старыми фруктовыми деревьями, поспевающими к самым морозам, - он слез с биды и постучал по штакетному забору.
Из глубины заплывшего зеленью двора доносился хмельной сытый голос мужчины. «Странно, — подумал организатор личных судеб, — она же только с матерью живет, откуда взялись эти пьяные вопли».
Накинув вожжи на кол ворот, он толкнул калитку. Любопытство обывателя повело в дом. Вышедшая навстречу Лёля, отогнала собаку и, смущенно опустив глаза, съедая слова, выдавила:
— Я завтра на работе, дядя Петя. Замуж вышла.
Заведующий довольно заулыбался. Неожиданный поворот обстоятельств снял с него вынужденное замешательство, возвращал накатанный суетливый поток постоянных изменений огульного восприятия жизни.
— Нормально! Что за счастливец? — засиял он неожиданным всплеском неукротимой переменчивости эмоций.
— Вы не знаете, он три дня в селе, — она застенчиво посмотрела в сторону беседки, приглашая начальника пройти к столу.
Под огромными кронами дерева за накрытым столом, откинувшись на спинку стула, вольно полулежал заросший, мелковатый, неопределенных лет мужчина в спортивных мятых штанах, черной майке, прикрывающей не-затейливые татуировки. Бегающими крысиными глазами, разглядывая начальника, новоиспеченный муж напряженно старался придать себе вид вальяжной напыщенности, перекидывая влажными губами папиросу из одного угла рта в другой. Не вставая, протянул руку.
— Это дядя Петя, наш заведующий, — представила гостя Лёля.
— Вижу, что не дояр. Отрадно, мне Лелька про тебя сказывала, я муж ейный, Марек, — представился он, откидывая серые слипшиеся волосы. — Мне старая — теща — говорит: «бугор Лелькин привалил». Думаю, надо сказать дяде Пете, что это я ее отставил от пахоты на пяток деньков. Но завтра ужо все — отпускаю. Я молочка люблю попить по утрам — холодненького...
Лёля вынесла стул гостю, приглашая к обеду.
— Лелька, винчика наточи, и спички заодно прихвати, — приказал муж. — Опять папироса погасла. Да! — крикнул он вдогонку Лёле, — брынзу ишо притащи и мясца нарежь! — Провожая Лёлю взглядом, Марек подтянулся. — Вот мне с бабой повезло, и главное — чисто случайно. — Довольный, он заложил руки за голову, откинулся, и по-хозяйски оглядев стол добавил: — Знаешь, дядь Петь,как родному бате признаюсь: люблю кучеряво отдохнуть…


На следующий день Лёля действительно вышла на работу, но через два дня снова прогуляла.
Когда после утренней дойки заведующему доложили, что Лёлину группу опять раздоили по частям, он помрачнел, приказал запрячь Горчака, прихватил вместо обыкновенного кучерского кнута арапник — свитую двенадцатиремешковую плеть со свинцом на конце и покатил к прогульщице.
Подъезжая к ее дому, с высоты двуколки еще издалека увидел Лёлю с матерью, собирающих виноград.
На этот раз, прижавшись к будке, собака не залаяла. Мелькнувшая во дворе с полными ведрами винограда Лёля тотчас скрылась в сарай.
Навстречу вышла вдова, она удрученно развела руками, как бы извиняясь за дочь, поправила черную косынку, беспомощно показала рукой на кровать под деревом. Вызывающе крестясь, шепотом укоряла то ли мужа за то, что так рано ее покинул, то ли Бога, который не видит, что творится на их дворе...
На широкой деревянной кровати под ветвистой кроной, объятый двумя подушками, прикрытый простыней, дрыхнул Марек. Солнце насыщенно припекало землю. Свежая прохлада в тени старой груши убаюкивающе отгоняла всякие побуждения к активности. Под деревом прибрано, сметено и побрызгано водой. На табуретке, под сползшей с кровати газетой, стоял кувшин и недопитый стакан вина, лежала тарелка с кусками нарезанной брынзы. Валялась скорлупа опорожненных яиц.
— Он оказывается и сырые яйца любит! — непонятно чему удивился Петр Стоянович и еще раз глянул на развалившегося о двух подушках похрапывающего «нового хозяина». — Сколько себя помню, — завистливо подумал он, никогда не привелось вот так поспать... в одиннадцать часов утра!
Свинец арапника космически просвистел в прохладной земной тиши. Плотная кожаная плеть жгуче прервала блаженные объятия тенистой кроны дерева.
От ужаса неожиданности Марек ловко отскочил параллельно кровати. Орбиты глаз судорожно забегали, растерянно преследуя жалящие извивания секущей «змеи».
Запутавшись в простыне, он скатился с кровати и привычным к преследованию мятущимся бегом трусливо дернул вниз. Еще только раз полоснул вдогонку халявную спину арапник.
А Марек уже оказался за плетью огорода, размашисто перепрыгнул речушку и скрылся в заросших хвоей оврагах.
— Привычный к порке, видно не впервой, — усмехнулся в пространство погонщик, — сразу чувствуется: бывалый мерзавец!


Устраняя последовательно все препятствия, которые мешали подготовке и организации главного идеологического мероприятия, Петр Стоянович планомерно добивался непременного расположения партийной секретарши. Она компромиссно ослабевала во второстепенных вопросах организации, только бы сохранить необходимое идейное насыщение обновленных обрядов, главная суть которых — в отсутствии старых.
Все, хоть немного пригодные для торжества, помещения на ферме едва поместили бы половину свадебников. Поэтому решили играть свадьбу под открытым небом.
«Время еще теплое, так даже романтичнее, — решили все. — Главное вписывается в концепцию Валентины Ивановны».
Поляну за садом, естественно огражденную от производственной территории фермы, очистили от сорной травы.
Дед Спас с практикантами сколотили недостающие столы и скамейки. В последующие два дня мостили, по несколько раз перекапывая ряды, пока не очертили огромную подкову. «На счастье молодым!» — решил он, заслужен¬но закуривая очередную папиросу.
— Дед Спас, — как-то интересовался один из парней на перекуре, — а кто лучший столяр в селе?
Не теряя времени на раздумье, дед Спас начинал загибать пальцы.
— Ну, на первом месте, конечно, Я! На втором месте — мой отец! На третьем — наш Степан. На четвертом — наш Иван. На пятом — самый младший брательник, наш Боря, — сжал крепко весь кулак он и, разжав пальцы, прибавил: — на шестом месте Евстафия  Иванова, — действительно первого столяра в районе.
Довольные случаем поработать помощниками первого столяра села, ребята с высоты фермы окинули теряющуюся даль осенних улиц, сложенные растянутыми крышами из серой черепицы, и еще раз ощутили выпавшую им удачу.
— Почетные гости будут обращены к центру — где место музыкантов и танцующих, — рассказывал почти каждому любопытствующему дядя Спас, усаживаясь за широкий стол на единственную с подпоркой длинную шатающуюся лаву. Объяснял: Мы — почетные свадебники со свадебницами — будем привилегированно сидеть здесь!


На хозяйстве в запланированное воскресенье с раннего утра, сбив десятилетиями устоявшийся запах коровяка, силоса и молока «известковым молоком», стояла атмосфера праздничности. Густой пар, поднимавшийся с огромных чанов, непривычно вкусно носился над фермой. Подъехавшие музыканты, распаковав инструменты к приезду Валентины Ивановны, репетировали «Свадьбу» Магомаева.
Молодежь фермы хлопотливо колдовала, украшая столы на поляне. Похоже, Валентина Ивановна во время личного досмотра была довольна началом ответственного дня.
Указав водителю ехать к конторе, она прошла в кабинет заведующего, где прибирали невесту. Ферма уже знала, что во главе с Олитиной на свадьбу прибудет весь актив райкома комсомола с партинструкторами.
Первый секретарь отдал свою «Волгу» свадьбе… Будет еще председательская, автобус и грузовик. Кумой выступала Валентина Ивановна, кумом — что особенно льстило работникам первой фермы — всесторонне сопричастных к обновлению обрядов, конечно же, Петр Стоянович.
В двенадцать во Дворце культуры — торжественная роспись молодых. Потом шикарный стол, гулянье, песни и пляски. Словом, расписано, как в уставе ВЛКСМ. Жених, прохаживаясь возле конторы, в сером костюме с красной тряпичной гвоздикой, полученной накануне юбилейной медалью и комсомольским значком на груди, курил одну за другой папиросы, смешивая дым с одеколоном. Время от времени он отшучивался, отвечая на пошловатые колкости шастающих мимо приятелей, нервно посылая их следом подальше, а заодно и Валентину Ивановну — особенно далеко.
Отражая настроение жениха, небо мрачно затягивалось темным брачным покрывалом.
Подружки почти справились с нарядом невесты. Комитетчица из колхозного комсомола несколько раз перекалывала комсомольский значок на свадебном платье невесты, подыскивала удачное место, которого и искать-то не надо, места сами выпирали из платья, роскошной красотою юной невесты.
Все готово, единственно разлад погоды с партустановками не укладывался, в утвержденные планом мероприятия не влазил.
Товарищ Олитина решила ускорить торжественный церемониал и позвонила, чтобы срочно выслали председательскую машину молодым. Сама же на русовской поехала — готовить обрядовую старосту, которая, оказывается, кроме комсомольских, собиралась другие «брачные узы связывать». Неурядицы накатывали одна за другой... и начинали тихо трясти Валентину Ивановну. Похолодание заморосившего дня, своеволие обрядовых кумушек, вторгающихся в час современного ритуала, или что-то еще уводили куда-то приятные ощущения от нареченного — праздника.
— Почему не перенесли? Кто допустил! Район обкатывает новые обычаи, а они суются со старыми!
Срочно приехав во Дворец культуры, Валентина Ивановна тут же вызвала в кабинет директора старшую обрядовую старосту – круглолицую, раскрасневшуюся, невысокого роста полную женщину, на которую уже напялили вишневый балахон с большим ярким медальоном, висящий на отсутствующей шее. «Попадья», как прозвали обрядовую старосту, напоминала огромный бордовый колобок. Огненно полыхая, она отогревала продрогшую районную начальницу, растерянно выслушивала замечания и цепкие упреки.
— Пока не освятишь брак комсомольцев, никаких других регистраций! — приказала Олитина.
Свидетель второй свадьбы, сопровождающий «вы¬званную на ковер» «попадью», дерзнул вроде того, что их молодожены тоже комсомольцы.
Партсекретаря не интересовали чужие комсомольцы. Выслушивать претензии об очередности, тем более старообрядовой регистрации, она не собиралась!
Не унимающиеся, подвыпившие гости «лишней» свадьбы, среди которых оказался областной начальник, завалили в Малый зал, требуя от старосты, чтобы немедленно приступила к своим обязанностям.
Колобок, оказавшись зажатая между этажами, обливалась потом. Подтягивая подол тяжелого суконного балахона, она катилась вверх-вниз по лестнице, не зная, что предпринять.
Пришлось задействовать предусмотрительно присутствующего участкового с дружинниками...
Испуганный красным удостоверением областного гостя, милиционер, поджав хвост, поднялся к Валентине Ивановне. Оправдываясь, он дышал тяжелым перегаром, от которого потускнели ее дорогие сережки. По лицу было видно, как третий секретарь райкома растерянно помрачнела.
— Делайте, что хотите, — топнула она ножками, поднимаясь с кресла, и попросила всех удалиться, чтобы сделать важный звонок...


Старая председательская «Волга», перепоясанная красными лентами, украшенная флагами, большим фанерным комсомольским значком на капоте, закрепленным за рвущимся вперед оленем, давно ждала невесту.
Моросящий дождик, пульсируя пространной серостью, подмачивал все, что могли захватить объятия наступающей осени.
Оставшись с близкими подружками после отъезда партийной кумы и активистов, невеста вдруг разрыдалась. Подкрашенные ресницы потекли черными слезами на белое платье. В суматошной суете девушки спешили отбелить наряд запаздывающей невесты, когда позвонила Олитина и разрешила не торопиться.
Отслужив внеочередную регистрацию в Малом зале Дворца культуры, «попадья» заманила сотрудников обратно в кабинет, разложила преподнесенные гостинцы и, не мешкая, принялась все уплетать. Валентину Ивановну тоже уговорила перекусить. По ее просьбе раздобыли кофе. Она старалась успокоиться, но все вокруг раздражало: чавканье завклуба, жеманность дирижера, замусоленная воздушным безе ряха председательши. Волновали звучные глотки лишнего шампанского обрядовой старосты, которой предстояло трезво связать самые важные брачные узы. Валентина Ивановна тоже выпила немного коньяка, разогрелась. Постепенно отлегло. Величием задуманного поднялось настроение. Снова позвонила…

К трем часам дня разукрашенный свадебный автомобиль с женихом и невестой, скользя вниз по размокшей грунтовой дороге, направился в колхозный Дворец культуры. Следом за ними — автобус и грузовик. Эскорт возглавлял гордо сидевший спереди в легковушке, празднично приодетый, посаженный отец Петр Стоянович.
Другая часть свадьбарей давно ждала в холле Дворца, где недовольные родители жениха беспрерывно о чем-то спорили в нетерпеливом чаянии увидеть невестку и сватов.
Спустившись в холл, Валентина Ивановна, смущенная излишней простотой свекра и свекрухи, скованно поздравила их с приобретением долгожданной невестки и в порыве снисходительности почетно встала возле них.
Все вглядывались в большие окна, готовясь к приезду основного коллектива на комсомольскую регистрацию.
Дед Георг, приодетый в желтую нейлоновую рубаху, черный домотканый шерстяной френч, такого же полотна штаны с широченными штанинами, из которых одной вполне хватило бы Валентине Ивановне на юбку. Он достал из-за красного кушака кожаный кисет, слаженный из мошонки, должно быть, здоровенного овена, насыпал крупную махорку на газетный клочок бумаги, завил самокрутку и густо задымил.
Валентина Ивановна сама иногда покуривала, с фильтром, но такая мощная сигара, к тому же в правдинской обертке, ошарашила куму. Она медленно подалась к выходу, когда не более воспитанная старомодная свекровь, замотанная в шали, вдруг радостно заголосила. Переполненная волнениями, она оттолкнула куму и кинулась наружу встречать подъехавших долгожданных детей. Оказавшаяся впервые в этом здании, она не обнаружила выход, в спешке полезла в невиданное, огромное, со сплошным стеклом окно, стукнулась и упала навзничь. Дед Георг хрипло заматюгался…
Выдержанно сделав вид, что ничего не произошло, кума остановилась у выхода.
Жених и невеста с растерянным волнением вошли в Дворец. Толпа ожидавших посунулась, их встречать.
Партийная кума присоединилась к сопровождающему молодых посаженному куму.
— Добро пожаловать, дорогие жених и невеста, и вы, уважаемые гости, — обняла руками всех выкатившаяся колобком по устланной дорожке цветущая «попадья», важно принявшая на себя дальнейший ход ответственного освещения брака первой комсомольско-молодежной единицы района, согласно новой коммунистической директивы.
Плавно поднимаясь по ступенькам в Малый зал торжеств, Петр Стоянович шел со стороны невесты, а Валентина Ивановна рядом с женихом. Она успела заметить, что комсомольский значок жениха прикрывала эта, не к месту, дурацкая юбилейная медаль, пусть даже с профилем бывшего вождя. У невесты же он был приколот не с той стороны и безобразно свисал на легком воздушном платье под грудью.
— Никак не могут без меня! Нигде! Что-то да не то! — прикусила капризные перламутровые губки Валентина Ивановна, съедая ароматную помаду.
Заиграла музыка. Торжество медленного движения к венцу счастья окутала аура вечности момента. В голову ударил дурацкий бред, Валя почему-то позавидовала этой юной деревенской простушке, за мгновения которые ей самой не пришлось испытать в жизни.
Её комсомольская молодость просвистела, как фальшивая кавалерийская атака с хмельными беспутными маханиями по призрачным сторонам простых людских волнений, в бестолочи тщетных дёрганий, она не заметила потери истинной женской радости.
Захотелось расслабиться и побыть просто обыкновенной женщиной, уверенно прислониться к крепкому родному плечу, надежно продвигаться по времени подлинного восприятия сущности бытия. Она закрыла глаза, мечтательно прильнула к отдающем нафталинной прелостью наодеколоненному костюму дояра и отдернулась...
Жениха и невесту пригласили встать на расставленный узористый рушник...
Дед Георг, пререкаясь со старухой, шатающейся кривой походкой приковылял последним и прислонился затеряно у крашеной стены возле жены.
«Попадья» привычно процитировала заученную проповедь-наставление молодым и предложила обменяться кольцами.
Непривычными к легковесности руками жених взял с подноса кольцо, затерявшееся между пальцами, не удержал, и оно со звоном покатилось под массивный ритуальный стол. Подруги кинулись его поднимать. Те несколько секунд гнетущей тишины зала, поиск счастья под напором ожидающих глаз и ужасного шума моросящего дождя за окном, показались невесте дольше всех контрольных моек за год. Она не выдержала и предчувственно тоскливо прослезилась.
Обменявшись кольцами, молодожены со свидетелями расписались в журнале бракосочетаний.
Все с тем же деланным выражением радости, обрядовая староста напутствовала молодых, законно связавших свою судьбу на всю жизнь. Пригласила желающих поздравить только что состоявшуюся супружескую пару с замечательным событием в их жизни.
Наступили важные ответственно-отчетные минуты. Олитина подалась вперед, заботливо скрестив руки, развернулась к залу.
— Дорогие Иван и Степанида! — несколько вспышек фотографов поспешили запечатлеть кульминацию комсомольско-молодежной свадьбы. — Мои дорогие комсомольцы, — путалась она в постановке голоса.
Строгая уверенность, с которой начала Валентина Ивановна по привычке, была вроде бы ни к чему, а откровенно порадоваться у нее не получалось.
— Сегодня великое событие не только для вас, но и для всей комсомольской молодежи района. Вы первопроходцы нового начинания обновленных традиций района, колхоза, а также вы одни из первых в осовременивании обычаев для всей многомиллионной бракосочетающейся советской молодости и радости.
«Не так завернула!» Она поперхну¬лась... Кум заботливо поднес отпитый бокал... Но партийная кума продолжила без шампанского.
Праведное наставление не нуждается в хмельной ереси.
— Сегодня, когда партия и правительство всё делают для процветания советской семьи — ячейки нового коммунистического общества – вы, дорогие новобрачные комсомольцы, должны своим честным праведным трудом быть всегда в авангарде этого общества, быть передовыми носителями завоеваний старших поколений, достойно подхватить знамя крепкой советской молодой семьи, с комсомольским жаром в груди двигаться неустанно и уверенно вперед! В будущее!
Переминаясь с ноги на ногу, жених покосился на уверенно выпирающие груди невесты.
— Любимые Стефания и Ваня, придет время и то, что сегодня является новшеством для вас, станет установившейся нормой комсомольско-молодежного обряда для ваших детей и внуков. Я вижу, какая радость наполняет ваши сердца, чувствую счастье, которым вы переполнены. Пусть положительные заряды ваших эмоций разрядятся притягивающей силой в ваших последователях во всем нашем районе, пока не охватят всех поголовно!
«Не мешало бы теперь увеличить скрытое поголовье телок», — после всего прикинул Петр Стоянович, он весомо оценивая свою сопричастность в делах района.
...И упустил желанный жест кумы, когда она потянулась за бокалом.
Все решили, что поздравление райкома закончено и шумно засуетились, проглатывая всухую за кумой, нетерпеливо приближаясь к главной части свадьбы.
— Дорогие молодожены-комсомольцы, — продолжала торжественно Валентина Ивановна, — в своей замеча¬тельной книге «Как закалялась сталь» Николай Островский в образе Павла Корчагина показал незаурядный пример самоотверженного труда наших предшественников-комсомольцев. Пусть же этот пример будет для вас путеводной звездой в вашей трудовой жизни на благо партии, комсомола, советского народа. Пусть забота руководителей партии о трудящейся колхозной молодежи вдохновит вас на новые трудовые подвиги.
Как уверенно и проникновенно провозгласил на последнем съезде Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев: «комсомольская молодежь — это будущее нашего общества!»
Проникновенные слова Генсека, Валентина Ивановна почти прокричала.
Закруглив главную часть своего идейного обращения к новой комсомольской семье, она уже более спокойным голосом перешла к заключению поздравления.
— Дорогие передовики-комсомольцы! От имени райкома партии и лично от первого секретаря товарища Русова, разрешите мне подарить вам вышеупомянутую книгу с дарственной надписью Николая Михайловича, а также преподнести от имени районного комитета комсомола и от себя лично вот этот симпатичный электросамовар — как атрибут семейного уюта, любви и благополучия.
Инструктор райкома помог распаковать самовар. Валентина Ивановна высоко подняла его над головой, показывая всем подарок района. Она чинно приложила руку невесты к одной ручке самовара, а руку жениха — к другой, надежно передала «атрибут уюта», — и призывно зааплодировала, приглашая гостей присоединиться к районным поздравлениям.  Снова засверкали вспышки фотоаппаратов, запечатлев скривившегося на самовар жениха — ни разу в жизни не пившего чай, по нему — горячий чай только мешает охлажденным «горячим» напиткам.
Другие оценили это как еще один прорыв третьего секретаря в преодолении старых привычек.
— А теперь, — обратилась ко всем веселая «попадья», желающих сфотографироваться с женихом и невестой, прошу, — по привычке она бойко принялась режиссировать «запечатленими» на долгую память.
Первыми с молодоженами фотографировались Валентина Ивановна и Петр Стоянович. Затем снялись — родители невесты. Потом дед Георг со старухою. Еще раз все вместе, дальше пошли инструктора, активисты комсомола, руководители колхоза и все желающие.
Завершив официальную церемонию, гости, вслед за женихом и невестой, вышли на дождливую улицу. Возложить цветы к памятнику, как было задумано, забыли. Быстро укрылись по машинам. В свою Валентина Ивановна взяла жениха с невестой и Петра Стояновича.
Разукрашенную председательскую, плотно набили инструктора с активистами. Грузовик уехал в гараж. Родители, родственники и передовики тесно заполняли автобус. Остальные пошли на ферму, рассыпавшись по разбитому недолгому асфальту и скользким прямым дорожкам центральной улицы. Под скучный шум моросной ранней осени, мрачно съежившегося села, все спешили гульнуть.
Съехав с асфальта, машины тянулись по развезшей грунтовой дороге. Переехали рассыпающийся бревенчатый накат моста через речку, делящую село, и на подъеме начали пробуксовывать.
Райкомовская машина продвинулась дальше всех и тоже встала перед самым въездом на ферму. Валентина Ивановна, вливаясь в пору, стоявшую за стеклом, все больше мрачнела. Посаженный кум вышел искать выход из положения, чувствуя на себе леденящую вину неурядицы. Невеста стала зябнуть, наблюдая за подмоченными гостями, торопливо обходящими главную машину, и с ужасом вспомнила овальный ряд столов на открытой поляне. Жених спокойно курил под дождиком, не без интереса наблюдая за робкими попытками буксующих колес продвинуться вперед. Вскоре подъехал «Беларусь» и водитель с трактористом подцепили трос. Жених, накурившись, вошел в салон машины, разя вонючим табаком. «Недалеко от батьки ушел», — сморщилась Олитина, проклиная в сердцах свою неблагодарную работу.
Долговязый водитель, внешне похожий на Русова, который не переносил запаха табака, молча приоткрыл «ветрячок».
Трактор, разогнавшись на длину свободного троса, резко откинул голову кумы, смяв зафиксированные лаком завитые короткие волосы. Агрессивно загребая под себя большими ведущими колесами грязь, он протянул «Волгу» на два кола ограды и встал, перекошено развернувшись поперек дороги. Водитель, разочарованно мотая головой, вышел, оглядывая заляпанную грязью машину, морщился.
Валентина Ивановна выходить не собиралась, Ивану и Степаниде тоже приказала сидеть: «Не хватало, чтобы после столь торжественного ритуала, комсомольская пара шлепала пешком по грязи». Идиотски захотелось на ком-то сорвать злость». Раздражала долгая пропажа Петра Стояновича, не к месту, и спокойствие водителя, о котором говорили в райкоме: «Хороший человек, но чересчур честный». Честных людей Валентина Ивановна неосознанно побаивалась...
Через полчаса приполз гусеничный ДТ-74.
— Этот должен вытянуть! — заверил водитель.
— Может и дотянул бы... — тракторист, неказистый, подвыпивший малый, усердно дал обороты. Выхлопная труба просвистела, выбрасывая огненную струю искринок. Колхозный «танк», сгребал траками грязь до сухого грунта, победоносно потянул легковушку наверх, чуть ли не пыль поднимая, и с дуру врезался в ту самую вечно прокисшую лужу, у которой год назад завязался роман героев сегодняшнего дня.
Оборотистые гусеницы полностью зарылись в грязь, затянув за собой «Волгу» в лужу по самые пороги. Налившийся жижей мотор захлебнулся и заглох. В салон машины ворвалась неимоверная вонь. Валентина Ивановна закрыла руками лицо...
Проголодавшиеся и продрогшие от всепроникающей сырости гости с нетерпением ждали главную машину, чтобы наконец приступить к гулянию... Когда казалось, что они уже чувствуют в руках прохладу первой согревающей рюмки, хмельной тракторист утопил их ожидания неизвестно еще на сколько времени.
Вокруг топи возникла паника, символы кутежа остались в изоляции. Посыпались всевозможные предложения, как им выбраться наружу. Были и дельные советы, но Валентина Ивановна категорически отказалась выбираться из ямы без машины.
— Автомобиль с молодыми к самому залу! — про¬орала она через окошко истерично, — и никак иначе!

Зал между тем давно был готов. Заключив, что дождь надолго, а делать навес уже поздно, Петр Стоянович еще до регистрации приказал освободить четверть четырехрядного коровника, и перегородить поперек дощатым простенком от коров. Проделали работу оперативно. Внутри всё продезинфицировали, пол застелили плотным слоем половы, по-новому расставили столы и скамейки, перекрыв часть кормушек. Остальное засыпали валом цепкой гороховой соломы. Неотесанные доски-перегородки занавесили флагами, плакатами и всевозможными транспарантами. Середину над столом молодых закрыли большим ковром с украшениями.
Дружно поработали все, да и получилось сносно, что позволило деду Спасу, с сожалением разобравшему первое творение и постоянно мешавшему порывами командовать, под конец все же заключить: «Если бы не я и мой воспитанник, понявший меня с полуслова, черта с два успелось бы все так устроить».
Подтянуть «Волгу» к Залу торжеств возможно только бульдозером, считало большинство. Особенно на этом настаивал дед Спас, все время дававший советы, пока разгневанный «воспитанник» не прогнал, выведено прикрикнув на него. Дед Спас обиженно удалился в коровник, с знанием заявляя: «Ничего, он отходчивый, уж я-то хорошо его знаю. Сам воспитал!»
Воспитывать он начал в том голодном сорок шестом, когда тринадцатилетнего Петю названный дядя — председатель только что организованного колхоза — пристроил в кузницу к мастеру во всяком ремесле — Спасу Василеву — учеником за пайку отрубей, чтобы как-то пережить голодный год.
Самый большой урок, который усвоил мальчик от учителя — это отстукивать по наковальне удары ручником и легким молотком, создавая звон работающей кузни. Хозяева колхоза были довольны, что кузница кует победное шествие коллективизации, а Спас тем временем на собственной мельнице тайно молол пшеницу, кукурузу, пустые кочаны, сухую лебеду и все, что можно было съесть, кое-как раздробив сперва жерновами. Желудок потом точно домелет. Десятина шла мельнику, перепадало иногда и ученику. «Как бы там ни было, но в голод мы выжили, — гордился дед Спас. — Во какой вымахал, воспитанник!»


Единственным бульдозеристом в сумраке этого воскресного дня оказался отец невесты, сват Павел, человек нерешительный, постоянно недовольный. Он нехотя одел поверх нарядного костюма доярский халат, долго вертелся, сомневаясь в целесообразности именно такой спецовки, на-конец, сел в подводу, и конюх отвез его на полевой стан за «лопатой».
Обоснованно чувствуя на себе вину провала, неказистый «танкист» спрыгнул с металлического островка в лужу, отцепил буксир с навески, погрузившейся в грязи трос. Оттянул конец на твердую землю, измазавшись по грудь в жиже, довольный посмотрел на затонувший трактор и ехидно скривил тонкими усами: «Так ему и надо!»
Тракториста заволокли в мойку, не раздевая, под напором отмыли теплой водой, налили стакан самогона и отправили домой, не заботясь более, поскольку было не до него.

Вскоре сват подогнал бульдозер — решили пробовать без расчистки. Подцепили трос. Бульдозер осторожно потянул по уклону, разворачивая автомобиль. Спокойный водитель запротестовал, что не так тянет. Забравшийся головой в кабину бульдозера дед Спас что-то подсказывал Павлу, но тут выскочил шкворень, трос, извиваясь, резко брызнул грязью, ударив по никелированной обрешетке «Волги» и утонул в луже...
Решили толкать машину ножом, подставляя старые скаты и мешковину между задним бампером, — бесполезно! Чуть не пошкрябали кузов. Наконец, по настоянию деда Спаса, принялись расчищать гущу, машине дорогу делать. Бульдозер вязнул, пока скоро совсем не заглох, задавился от перегрузки.
Такого завала Петр Стоянович не ожидал, он чувствовал себя заляпанным гневом партии. Переживавшая в растерянной беспомощности вся свадьба окружила живым околотом плывун, жалея плененных.
— Петро! — окликнул заведующего оказавшийся рядом с ним Коля Ганчев, накинутый по погоде плащ-палаткой, в кирзовых сапогах. Упираясь подбородком на держак длинных вил, охватив их в торце большими заскорузлыми руками, он повторил громче: — Петро!!!
— Что, дежурство идет, зрелище бесплатное, — разразился длинной похабной руганью заведующий. — Уходи хоть ты, Коля, с моих глаз или я вилы о тебя еще не ломал?..
— Да не в том дело, — невозмутимо навалился на держак Коля, не сдвигаясь с места сказал: — Давай я своих «боевых» приведу...
Главный организатор после долгого перенапряжения обмяк, как раздразненный бык, стукнутый по-меж рогами.
— Чего же ты до сих пор молчал, голубь! — прикрикнул брательник, скорее, чтобы пересилить свое отчаяние, чем шум неурядицы. — Давай!
... Коля медленно подвел зашпиленных в хомут пару огромных перекатывающих тяжелыми узлами волов – самая массивная старость колхозного стада.
Впервые запряженные еще в пору единоличного хозяйствования неким «чорбаджи» Боевым, от которого и пошло прозвище рогатой пары.
Коля завязал грязный трос за перешеек комеля, осмотрелся вокруг и словом безвыходной нужды тронул волов. Разгребая мочажину в стороны, «Волга» плавным волоком поплыла по непокорной лыве, игрушечно направляясь к четырехрядному коровнику.
— Эис-ча, эис-ча, — управлял «Боевых» Коля.
— Соб-сабе, соб-сабе, — подсоблял дед Спас, — я давно намекал, где волы — там технике делать нечего.
Подогнав к торцевым дверям четырехрядного коровника замусоленную вонючей жижицей по самые стекла первую машину свадебного эскорта, две тонны загрубевших мышц покорно стали. Привычно склонив головы под тяжестью хомута, отшлифованного долгими годами бесконечного ярма. Могучий пар парил всей блезницовой массой в прохладный ситовник наступившей ночи. Воловщик растроганно прослезился.
Скотники четырехрядного, с хозяйской расторопностью устилавшие вторично соломой «майдан» перед свадебным залом, отогнали в сторону неразгруженную арбу, уступив место улюлюкающему кортежу, они сердито скучились под надоедливым дождем.
— Что, Коля, сникли Боевые? — косились они с ехидной завистью в сторону сивых великанов. — А то, будь мы свободными, сами не дотянули бы эту райкомовскую каракатицу. Давай, погоняй быстрее своих недоколбасенных с нашего коровника…
Коля молча отцепил трос.
Приглаживая рогатиной размокшую, пощипанную траву, волы потянулись в родной коровник со смиренным постоянством хода, независимо от силы тормозящей тяги.
Освобожденные от вязи, пленники лужи неуверенно ступили на влажную солому. Валентина Ивановна с невестой о чем-то пошептались и отошли в темноту. Звучно заиграла гармонь «Немецкий строй», за ней подхватили аккордеон, кларнет, последним присоединился ударник, бойко отстукивая ритмы традиционной народной музыки «Ввод невесты в дом». Подняли шум — не та мелодия! Надо сперва играть «Одаривание молодых» — «Кръпи».
Действительно, по обряду следует сначала вручить подарки, а потом гулять. Посаженный кум запутался, свадьба должна идти не по-старому. А как быть по-новому, похоже, никто не знал.
Измученная «главный идеолог» тоже оказалась тут неподготовленной. Растерянными глазами она отрешенно обволокла досадным взглядом Петра Стояновича, устало передавая ему дальнейший тягар обрушившихся завалов в новых традициях...
— Дорогу! — крикнул уверенно кум.
Соломенный ковер приглашал в тамбур коровника через отсек разгороженного загона. Свадьба образовала нарядный живой коридор. Под музыку «Ввод невесты»… соединившаяся долгожданная четверка торжественно входила в четырехрядный коровник, сопровождаемая радостными подбадривающими возгласами.
Позируя акту замечательного ввода молодых к праздничному столу, настроение Валентины Ивановны раздвоилось, она, казалось, начала выходить из депрессии, расшатывая утомленность и беспомощность, сковавшие ее волю в болоте.
Проход сузился, комсомольские кум и кума поотстали, жених с невестой, держась за руки, обновлено прошлись по коровнику к главному столу у перегородки, раздваивающей здание.
На огромном настенном ковре идеолог увидела два больших ярких комсомольских значка, вышитых на белом полотне. Они сплоченно перекрывали друг друга, символизируя переплетающиеся пламенные сердца. По сторонам на забеленных транспарантах большими буквами было написано: «Мир, счастье, любовь — передовым комсомольским животноводам!» и «Новые обряды — завоевание трудящейся молодежи!»
«Неплохо постарался комсорг колхоза, надо будет его отметить», — подумала Олитина, пробираясь к почетному столу возле жениха.
За стеной мычали коровы. Заждавшиеся гости шум¬но рассаживались за пустые столы, накрытые разноцветными, собранными по домам скатертями. Скамейки были застелены домоткаными тряпичными дорожками. Очень даже неплохо после смердящей лавы. Что можно было сделать — сделали! Но сам факт! — Комсомольско-молодежная свадьба, и в коровнике?! В который раз за сегодняшний день Валентина Ивановна ужаснулась. Ее снова бросило в жар.
С другой стороны, вокруг нее все так веселы. Музыка!
Со всех концов жениху бросают реплики, колкости, подбадривают невесту, кумовей. Спешат вручить подарки. Раздается нетерпеливое «Горько!»
...Выстрелило шампанское, от внезапности близ-сидящие женщины вздрогнули. Петр Стоянович элегантно разлил бутылку в бокалы четверых. Остальные наполнили рюмки водкой. На правах хозяина, главного шафера и комсомольского кума он лично высоко поднял фужер, оглашая поздравительную речь.
— Дорогие гости, хозяева, приглашенные представители района, особенно предпочтительная Валентина Ивановна Олитина, как главный, самый важный инициатор комсомольско-молодежной свадьбы! Дорогие друзья-комсомольцы, доярки, скотники, все остальные колхозники! Давайте выпьем за здоровье и счастье комсомольской молодежи, а именно за наших - жениха и невесту!
— У-у-у! О-о-о! — от мощных возгласов одобрения задребезжали тусклые стекла маленьких окон коровника.
— Горько! Горько! Горько! — захлопала вся молодежь после первой рюмки.
— Му-у-у-у, Му-у-у-у-у, — вторили за нарядной стеной коровы.
Свадьба аппетитно закусывала после долгожданной первой. Нетерпящие, наполнили опорожненные рюмки.
Кума ощутила, как обильные пузырьки углекислотных мурашек поползли по венам, волнующе разряжая кровь. .
Петр Стоянович, подойдя сзади, легко обхватил ее за плечи и заботливо шепнул:
— Машину моют теплой водой, будет как куколка, после загоним в половню под замок. Водителя усадили за стол, все в норме... Веселитесь и ни о чем не беспокойся... — Он изысканно наполнил рюмку выдержанным коньяком, специально определенным на главный стол свадьбы.
Валентина Ивановна откинула голову, прикрыла глаза и помолчала. Ей неожиданно сделалось хорошо, радушие гостеприимство и положение - подтолкнули встать.
Она взяла рюмку.
Проголодавшиеся гости чавкали, разламывали, резали, перекрикивались, шутили, после второй рюмки водки разливали более крепкий самогон, образовывая свои кружковые заздравницы за молодых. и всё орали, что — «Горько!»
— А ну, тих-о-о! — знойным голосом перекричал всех Петр Стоянович. Мгновенно все замолчали, кроме компании разгулявшихся инструкторов, но, увидев Валентину Ивановну с рюмкой наготове, тоже притихли.
— Друзья! Товарищи! В этот торжественный день в этом просторном здании-колыбели наших молодых, соединивших свое одиночество в комсомольскую общность, счастливой длинной дорогой, усыпанной соломой… сомнениями… да — сомнениями в старое отжившее прошлое, с уверенностью шагающих в грядущее счастливое будущее, питательная сила которого в новых обрядах и обычаях, вот начинание нашего движение вперед. Мои молодые друзья, умение учиться у партии, верить в партию, слушаться партию и идти по пути, указанному партией — это и есть та счастливая пора юности, молодости и веселья, которая выражена в нашей комсомольско-молодежной свадьбе. — Идеолог поправила свободной рукой налакированные блестящие волосы, собираясь с мыслями.
С той стороны перегородки падали лепешки, были слышны долгие журчания, звон цепей и ленивое сытое мычание.
Несколько инициаторов подняли торжественно рюмки, порываясь одобрить речь кумы. Петр Стоянович постучал вилкой по тарелке, решительно пресекая преждевременную, нетерпеливую жажду хвалы слова.
Жених прислонился спиной к ковру и приятно покуривал, выпуская дымные кольца на стол. Невеста белочкой грызла конфетки.
— Товарищи! Веселье души и веселье сердец не всегда совпадают с весельем физиологических потребностей и привычек человеческой плоти. Но мечта комсомольца в веселье веры, в гармонию жизни, любви к ценностям великих идей коммунизма, любви к друг другу вообще… Да! Дорогие Иван и Стефания, уважаемые гости, коллеги, друзья-единомышленники, все, кто собрался в этот важный для вас миг жизни, от всего сердца желают вам благополучия, здоровья, долгих лет счастливой совместной жизни и нескончаемой любви! Успехов в социалистической работе!
— Больших надоев вечерами, — вставил какой-то подвыпивший хохмач, — Ура!
Оркестр заиграл «Пей, братко, пей, сватко!» Показалась кума, хотела что-то еще добавить. Неплотные стекла коровника, вновь забренчали под одобрительные заздравницы и рукоплескания свадьбы. Валентина Ивановна передумала и решительно выпила.
... Общественные свадебные повара и помощницы приступили к уборке тарелок из-под холодных закусок. Раскладывали по столам дымящиеся горячие блюда.
К Петру Стояновичу несколько раз уже наклонялся отец невесты, сват Павел, обиженно на чем-то настаивая. Он снова сунулся к куму, но тот не стал его слушать, поднялся и распорядительно огласил:
— Товарищи, согласно новым обрядам и правилам, молодые одариваются заочно. Потому все подарки прошу складывать в угол возле кучи мякины. Конверты с деньгами, собственно, вручайте невесте. Лично мы, коллектив фермы, приобрели в дар молодоженам плюшевый диван, который находится в конторе, я заочно — по-комсомольски — вручаю его Ивану и Стеше.
— Ура! Браво! — одобрила уместный дар свадьба.
Все с пакетами и узлами повалили в угол к мякине, складывая мешавшие подарки. Невеста, по настоянию родителей, пошла ближе к дарителям, принимала конверты с деньгами. Пока не закончилось подношение, музыканты тянули «Крэпи», потом плавно перешли играть «Хоро».
Свадьбари один за другим подходили, образуя в широком проходе коровника овальное хоро; ритмично переступали ногами и подпрыгивали под настырно веселящую музыку.
Как ни упиралась кума, жених и невеста, подстрекаемые кумом, вывели ее в танец, приобщив к многовековому излиянию совместных веселящих чувств.
В кругу особо выделялись два райкомовских инструктора. Изрядно поднабравшись, совершенно не реагируя на мелодию, они разнобоем дергали плечами, безобразно выкидывая вперед длинные ноги, затянутые узкими брюками в высококаблучных корах.
К удивлению всех, кума оказалась неплохим исполнителем традиционного народного танца. Она разрумянилась, по-свойски улыбаясь. Уводимая весельем свадьбы, постепенно отдалась непринужденному течению утехи, так мило знакомой ей с раннего детства…
Совместно с разнообразием горячих блюд пошло вино. Валентине Ивановне понравился «Зайбер». Она хотела только засвидетельствовать чей-то тост, но легкая терпкость бархатисто-мягкого вина сама влилась внутрь всей полнотой аромата, иссушая фужер увлажнялась душа. Потом еще...
После горячих блюд снова пошли танцы. Кто-то напомнил об обязательном вальсе жениха и невесты. Потом — невесты и кума, жениха и кумы, кумы с кумом...
Медленно кружась в утоптанной полове, у Валентины Ивановны туманилась голова. Обилие стола, противоречивые эмоции, похоже, окончательно расслабили партийную твердость секретаря. Партнер шептал что-то приятное, и она обмякла, захотелось прилечь, просто отдохнуть, сбросить с себя настигшую, угнетающую усталость шумного дня и ночи...
Петр Стоянович охотно сопроводил куму в свой тихий кабинет, на диван молодоженов...

Хмельная гульба на ферме продолжалась до самого рассвета, а под утро недовольный ветер загорнул облака невесть в какую сторону, расчистил небо и еще успели тусклые звезды проститься с мокрой землей в веселой ночи.
На заре взамен отгулявшим, праздничный коровник заполнили новые, начинающие рабочий день, животноводы.
Молодых увезли в общий дом на повозке, запряженной выездной парой откормленных кобыл. Повезли отдыхать...
Последние, самые упорные, гуляки еще препирались с осовевшими музыкантами, требуя сыграть некую забавную плясовую.
Стильные инструктора отрешенно спали в застеленных гороховой соломой бетонных кормушках. Остальные рассыпались по всем сколь-нибудь пригодным для отдыха помещениям, включая полати скотников и дежурные нары конюха. Сами же скотники, конюхи, сторожа, мотористы, доярки, телятники и прочие, рано ушедшие, или незваные гости стекались в «свадебный зал». спешили одобрить счастливое начало семейной жизни своих дорогих комсомольцев.
Самовызвавшиеся распорядители второй волны веселья, пожалев, наконец, музыкантов, усадили их за главный стол, частично обновленный обилием застывших блюд.
С чувством «сделанного» вечера, ожидавшие транспорт, они выпили, прислонились к напутствующему свадебному ковру и уснули, не реагируя на скрежет любопытных коров, грызущих сырые необтесанные доски.
Пошла вторая волна объедкового свадебного празднества...


Валентина Ивановна проснулась перед обедом в настроении ужасной раздвоенности. Она наотрез отказалась перекусить и выпить, и, тем более — продолжить застолье. Разве что крепкого кофе попросила… Кофе не нашлось, сделали теплый и слишком сладкий чай — зубы им сполоснула — только и всего.
Ползущее к зениту солнце и шаткий ветер-полуденник быстро просушили запоздалый день, обновляя золотистую красу осени.
Бодрый водитель давно прохаживался вокруг начищенной машины. Усевшиеся сзади инструктора посоветовали шефине не упустить случая и испить парного молока для поправления состояния, что, якобы, они только что сделали по совету одного бывалого деда.
Валентина Ивановна пожелала видеть только заведующего фермой. Оказалось, что его нет. Она уселась на переднем сиденье, сняла туфли с опухших, ноющих ног и приказала водителю трогаться вниз, покидая исполненное приказание сверху.
Проезжая по центральной улице, райкомовцы встретили отколовшуюся от монолита директивных указаний дрейфующую глыбу старинной свадебной церемонии.
Длинным рядом, обнявши друг друга за плечи, весельчаки плясали «Буеняк», подпрыгивали под озорную мелодию похабной народной песенки.
Центральный танцор держал в одной руке корявый шест, перевязанный сверху красным шерстяным кушаком, в такт подыгрывая, словно дирижерским жезлом.
Расступаясь по сторонам, обрядовое шествие дало дорогу машине. Музыканты, пользуясь случаем, перекурили, смяв меха инструментов.
Всмотревшись в необычную диковинку, Валентина Ивановна узнала своих комсомольцев Ивана и Стефанию. Переодетые, они тянули за дышло небольшую двухколесную повозочку, застеленную ковриком. В повозке важно сидели дед Георг, затягиваясь самокруткой, и старуха, наряженная невестой». «Какая дикость!» — подумала секретарь.
Когда «Волга» уже почти проехала, кто-то узнал куму и кинулся останавливать ее. Все дружно поддержали зов свистом и воем вслед удаляющейся машине.
Один из инструкторов, верно, знаток народных обычаев, высказался в том духе, что в таких случаях непременно надо отпить из деревянной расписной баклажки ради счастья новобрачных, чтобы не обидеть всех людей.
Но автомобиль набирал скорость, Валентина Ивановна молча смотрела вперед.
— Петр Стоянович уже здесь гуляет, — заметил второй инструктор, чем грустно смутил шефиню, заставив ее упереться взглядом в заднее стекло удаляющейся машины.
Гулкий сигнал автомобиля разогнал подотставших гуляк веселого понедельника и свободно понесся по чистой дороге накатанной райкомовской жизни.
«Вот так всю жизнь протянет, волочась пристяжной кобылой в повозке эта Стеша, задряхлеет и поблекнет раньше меня в своей упряжи» — зло подумала Валентина Ивановна, вглядываясь в скоростной ветер, заметающий по сторонам первые увядшие листья наступившего листопада.


Окончив кое-как восемь классов, Стеша радостно рассталась со школой. Спрыгнув с конвейера обязательной скучной учебы, она не стремилась, как подруги, осваивать какую-либо профессию. Что нужно для жизни, и так хорошо знала, с детства помогая матери на ферме.
Скучный загон школы на далеком майдане у разрушенной сельской церкви, куда девять пустых лет тащилась Стеша, наконец, выпихнул ее, всучив обязательные свидетельство и комсомольский билет, в которых не нуждалась скотина фермы, огороженная загоном молочно-товарного производства.
Ферма рядом с домом — это судьба! Да и что может быть проще фермы и телят-сосунков, и обилия домашней твари в родном дворе. «Мучаются же люди!» — думала Стеша. Единственное увлечение — возня с живностью — всецело поглощало интерес девушки: телята, утята, ягнята, щенята, цыплята — лишь бы малышня. Подрастут — уже не так интересно. Вот она и хотела, влезая в трудовую жизнь, начать с группы откорма телят. Но воспротивилась мать — сама она перешла работать дояркой, пенсию повыше наработать, а дочери передала мойку — лучшее место на ферме.
Идти через овраг — пятиминутная прогулка. Туда — налегке, обратно — с резиновой грелкой обрата под мышкой — тоже подмога: поросят напоить, индюшатам творога сцедить, и особенно — котеночка накормить. Котеночек стал любимой живой забавой ее увлечения в наступившую осень, когда весь домашний выводок проворно возмужал. Подобрала она его заваленным в материнском пуху на тропинке, в том самом овраге, под камышами которого ныряла каждый день. Потешный зверек подрастал, лоснясь сплошной чернотой шерсти. Под глазками — только две капли белели, как уготованные судьбою слезинки. Круглые «свет¬лячки» неизменно сияли фосфорными пуговками на ее девичьей подушке в темноте коротких ночей юного сна.
Носилась с ним Стеша везде, пока не пропал однажды на работе. Только к вечеру заплаканная девушка нашла затерявшегося котенка в конюшне, среди живых колонн кованых конских ног. После этого жуткого случая Стеша перестала носить его с собой на ферму.
Но разлука подступилась с другой стороны — неожиданным сватовством напористого свата. Раздумывать глубоко и долго Стеша не умела — это забота родителей. А что им думать, когда выползшая стать породистых телес дочери забралась на самое острие ее созревшего воображения...


После понедельника свадьба пила и доедала еще два дня. В четверг перевезли приданное с подарками. Взяла невеста с собой и черного любимца, несмотря на возражения матери: «Что может подумать сваха?!»
На новом месте соскучившийся котенок не забыл свое место у изголовья подруги. К тому же он оказался ревнивцем. Стоило Ивану приласкать молодую, как котенок начинал мурлыкать, нагло пропихиваться между ними и тереться мордочкой о бархатистое личико Стеши.
— Лапотулечка ты моя, хорошенький мой любимчик ненаглядный, моя пантерочка, — целовала она лапотулечку, аккуратно переставляя его за голову.
Ненаглядный снова лез...
Неделю ночей муж терпел «пантеру», неуклюже пытаясь сладить с ним, что забавно смешило Стешу, надеющуюся их помирить.
В субботу на «повратки», — когда, по обычаю, новобрачные впервые гостят у родителей невесты, они хорошо посидели и поздновато вернулись домой, устало проскользнув в прохладную постель. Котеночек тут как тут — пролез к подруге, радостно мурлыча. Уставший муж отставил наглеца в сторону, пьяно ворочаясь. Котенок снова просунулся. Иван его грубо откинул. Пантерочка опять полезла, защищая права первоизбранника, инстинктивно распустила когти и игриво царапнула соперника в глаз.
Разгневанное терпение молодожена лопнуло. Он сжал соперника цепкой доярской рукой и со всей силой ударил о пол. Котеночек только пискнул, судорожно дернулся и издох. Тяжела рука скотовода!..
С ужасом увидев растянувшегося любимца мертвым, Стеша завыла, прижала «пушиночку» к груди, одела плащ, вышла на улицу и, причитая, побежала в теплый родительский дом...


...Через неделю сердитые родственники Стеши загрузили в высокий трактирный прицеп приданное, подарки, чего-то не досчитались и со скандалом увезли все, намеренно оставив только один самовар, так и не согревший ни разу чая.
А осень после свадебной мороси задалась сухая, без единственного дождя. Пахота поздних нив ложилась плоскими расплывчатыми бороздами в серой высушенной степи. Виды на будущие жнива с каждой отчетной декадой истощались пыльными суховеями.
Наступившие морозы застали пашню без озимых семян в жаждущей почве, оставляя ее зыбкой зяблиной района.
В одно из таких сухих воскресений Иван с Лелей сухо сыграли вторую свадьбу всего за один вечер, чего так усердно добивалась Валентина Ивановна.
А предпочтительная Валентина Ивановна, расслабившись в кресле, уже прикидывала: «Если будущий год выдастся неурожайным, Русову с его опорным ориентиром на отдачу земли придется туго!» Природа вышибала самый весомый конек его первосекретарства. Она зажмурила глаза от жужжащего обилия неонового света.
Ранние вечера наступали заодно с холодной порой. Третий секретарь закрыла папку годового отчета для идеологического отдела обкома с главным выводом: «Инициатива партии в обновлении социалистических обрядов и традиций получила массовую поддержку и глубоко пустила корни в благодатно подготовленную почву, набирающий размах тенденция — комсомольско-молодежных свадеб - идеологически крепчает».
«Да! Русову туго придется!» — давила настырная мысль. Поднявшись, Олитина устало прошлась по коврам кабинета, выключила свет, приближаясь не спеша к окну, раздвинула светлые шторы, вгляделась с высоты окна в вечернюю жизнь района. Кругом побелело.
 С неба падал спасительный снег на иссохшие жилы земли.