Фото на память

 


   Они тесно сидели на диване, позируя.
   Черное пятно Кириных брюк в окружении повыцветших халатов было похоже на полынью в подтаявшем льду. Взор невольно упирался в жирно расползшиеся, попирающие соседок, бедра, что Кира решительно бы опротестовала: не придумывайте, ее бедра нормальны, более чем! В чем дело? Был бы человек хорошим. Привычки стесняться и ретушировать погрузневшую фигуру, поредевшие волосы, мосты во рту, неумелую подкраску глаз, она не имела, потому что давно и прочно оценивала  себя высоко. Ей и другие говорили: «Вы такая позитивная, такая энергичная!» А Кира Альбертовна охотно добавляла: «Еще я артистична и юна!» И все соглашались, не зная, шутит она или серьезно.
   Да, невзирая на весомые полтинники возраста, которые они здесь праздновали, она убежденно считала себя молодой. Чуть старше той студентки, от которой началось нынешнее взрослое существование.
   Уединиться на Фиминой даче – ее идея. Хотелось апофеоза! В минувшем году каждый отметил полувековую дату, как мог. Но финальный аккорд Кира велела приберечь. На пустых «огородах» (так она называла любую загородную собственность, презирая удовольствие гамаков, огурцов с клубникой, птичьего щебета вместо цивилизации, а главное – давящего безлюдья) они должны были наотмечаться так, чтобы помнить до следующих юбилеев. Правда, целиком братство не собралось. Солдатова отказалась. Буркнула в телефон «спасибо, без меня», и, как ни кричала Кира – очнись! Такое событие! Неужели неинтересно повидаться! – продолжала буркать « нет и нет».
   - Сектантка она, - объяснили девчонки.
   - Чего-ооо?
   - Адепт общины какой-то. Религиозной. Давно ото всех откололась.
   - Вот дурная, - мягко упрекнула Кира, решив про себя, что проблему с Солдатовой решит. Возьмет отпуск и махнет прямо к ней домой. Пусть попробует не послушать старосту курса!..
   Остальные члены их компашки, возникшей просто потому, что жили когда-то в одной комнате общежития, на предложения старосты откликнулись безоговорочно.
   - Такие встречи дорогого стоят! – который раз восклицала Кира, возбужденно сверкая глазами. Даже подняла указательный палец, для убедительности.
   - Потому что старый друг лучше новых двух, - подхватывала Ветка, подсмеиваясь над пристрастием к затасканным фразам. «Нос держи по ветру, злой язык страшнее пистолета, аппетит по время еды, в здоровом теле здоровый дух» - это были не поговорки и присказки, а  полноценная Кирина речь. Она была набита ими, как подушка куриным пером.
    - Ты можешь разговаривать своими словами? – спросила Ветка. - Что за страсть – любой свой чих разбавлять пережеванной мудростью!
   - Что имеется в виду?
   - Что ты, дорогая, злоупотребляешь прописными истинами.
   - Раздражает? – удивилась Кира. – Но я в них – верю! – и с укоризной добавила: Твои-то  истины мне неизвестны, а своих, извини, не заимела. Потерпи. Скоро ты от меня отдохнешь. А за «дорогую» - спасибо. Ценю.
   - Ладно, проехали, - отмахнулась Ветка. 
   Съемка спросонок, на похмельные головы, женщин не вдохновляла, но знали - если Кире втемяшилось, бесполезно сопротивляться. Заспанные, они послушно глядели в объектив, чуть подрагивавший в руках парнишки, вытребованного с ближайшего участка.
   Блекло-серая, не успевшая загримироваться, Голубева пыталась прятаться за спинами. Как бы исхитриться и стереть эти кадры с фотика, думала она, понимая, что исхитриться не получится – фотик принадлежал Кире. На всякий случай, Голубева шире распахивала заспанные глаза, напуская выражение наивности и восторга. Дескать, мы конечно не выспались и слегка поопухли, но братской солидарности это не помеха.
   Ветка держала на коленях внука. Встрепанные, как у девчонки, пряди над ушами, стрекозинные очки на тонком носу, в распахнутом вороте халата – синяя кожа выпирающих ключиц. Казалось, вся ее сила отдана толстому мальчику, ожидательно смотревшему «на дядю» и облизывающему леденец на белой пластмассовой палочке.
   Фима – Ленка Ефимова – сосредоточенно мяла в руках флисового медвежонка, и взгляд ее был продолжением взгляда веткиного внука в перспективе десятков лет. Привыкшая облагораживаться наскоро, Фима успела уже умыться, подобрать кудри красным ободком, вскипятить чайник, и теперь отвлеченно думала, чем завтракать: остатками салатов или яйца варить? Или, лучше, нажарить гренок?.. Кофе после вчерашнего – это спасение.
   Только Кира была при параде, даже в бусиках и серьгах, длинными орешинами свисающими с маленьких ушей, и улыбалась фотографу, лоснясь восторженностью и умилением  моментом. Приобняв Веткино худое плечо, она морщила алые губы,  прикрывая маленькую обиду. Устраивать апофеоз в присутствии детей она не планировала, и оба дня дулась на подругу за нетактичность. Мало того, что мальчик сковывал ее сибирский разгуляй – а именно так, размашисто и без оглядки, собиралась она провести время, так еще и будил нечто вроде зависти! Совсем последнее дело. Во многом можно, при желании, обвинить Киру Сковородину, но только не в зависти. Завидки на чужие пожитки – это не про нее, нет. У каждого своя жизнь. Ее сложена вполне удачно, всё в наличии, а чего нет – купим, что называется. А дочь?! Красотулечка Ангелинка? Не зря она настояла ангелом ее назвать - ведь любо-дорого на деву взглянуть!   И – пусть гуляет, успеет еще внуков на шею посадить. Так что, вздыхать в принципе не о чем, но вздыхалось, потому что Ветка, будто нарочно, демонстрировала, насколько она самодостаточней старой подружки, хотя мало что для этого делает.

   Надоело пить, закусывать, вспоминать общее прошлое, делиться семейными радостями. Но, согласно программе, закончить могли не раньше завтрашнего полудня.
   - Что делать будем?
   - То же, что и вчера! – захохотала Кира, кидая фотоаппарат в сумку. – Когда ты последний раз столько пьянствовала?
   - Никогда, - развела руками Фима. – Два дня – бывало.
   - Новый год, что ли?
   - Ну да.
   - А я, помню, на свадьбе собственной собиралась куражиться. Что может быть более личного собственной свадьбы, правда же? Гуляй – не хочу. Своя рука владыка. Обломилась по полное не хочу. Кира сядь, Кира молчи, Кира веди себя прилично, на нас официанты смотрят… Хорошо, что вы не смогли приехать – сдохли бы со скуки.
   - Да мы бы смогли, - зевнула Голубева. – Толик не разрешил.
   - В смысле?
   - В прямом: твой Толик попросил группу поддержки остаться дома. Наверное, чтобы ты не куражилась.
   - Еще раз, и поподробней, - посуровела Кира, садясь за стол.
   - Ой, хватит, - прервала разговор Ветка. – Нашли, что вспоминать. Ехали, не ехали… К чему было тащиться в Питер, если и без того постоянно встречались, пили и куражились. Я удивляюсь – как хватало у нас сил? Хорошо, что всё уже в прошлом.
   - Не согласна! У меня всё еще только начинается!
   - Что – всё, Сковородина?
   - Какая тебе разница, - огрызнулась Кира, устав от Веткиного занудства. – Хватит трындеть, девчонки! Не пора ли марцизнуть водочки? Фима! Сбегай до ларька. Он же работает?
   - Вроде…
   - Вот. Голубеву прихвати. Ветка! Пусти с ними манютку погулять. Пусть воздухом подышит.
   - Действительно, - встрепенулась Ветка. – пончик, пойдешь на улицу гулять?
   Мальчик кивнул, заулыбался и стал похож на маленькую обрадованную собачку.
   - Мой органон отравлен алкоголем, - жеманно простонала Голубева.
   - Справишься! Кто знает, когда доведется еще так встретиться.
   - Спорить не буду.
   - Еще бы ты со мной спорила!
   Фима уже ожидала в дверях, похлопывая кошельком по ладони.

   На курсе Лена Ефимова считалась самым неуловимым человеком. В общежитии ее видели редко, после лекций она скатывалась по институтской  лестнице кубарем, куда-то опаздывая. Кроме учебы, занималась каким-то спортом, чуть ли не дзю-до, геройствовала в народной дружине. С повязками на рукавах дружинники строем прохаживались по вечерним улицам, ездили в трамваях, тормозя потрясателей порядка. За это им полагались отгульные дни. Фима отгулы копила, добавляя донорских, и потом надолго исчезала в деревне: то одним родственникам картошку копает, то другим. Она мало рассказывала о себе и своих делах, зато их комната всегда была с овощами.
    Через несколько лет Кира с удивлением узнала, что именно после института, когда все разбегаются в стороны, Фиму пробило на контакты. Она ни с кем не потеряла связь, и каким-то панталыком тесно сошлась с Веткой. Такие различные, казалось Кире, рядом не поставишь, а – гляди-ка!.. Вместе меняли работы, усевшись в итоге за корректорский стол в некой редакции; вместе растили детей. И жили в одном доме. Интересно, а чада их – тоже парами существуют, ревниво думалось, но уточнять не хотелось.
    Детей нарожали все. Вот только нормальную крепкую семью – чтобы по правилам – смогла создать только она, чем Кира гордилась явно и тайно. Двадцать пять лет беспрерывного стажа! И никаких адюльтерчиков на стороне. Что ни говори, а опасное дело. Гулять, оно конечно, сладко, но вдруг откроется или – того хуже, - затянет? Нет, хорошо море с берега, как говорит папа. А рисковая Ветка не побоялась экспериментировать. И поменяла уже третьего мужа. То у нее режиссер, то строитель. Теперь журналист. Местная знаменитость – поделилась Голубева. Правда, сильно пьет, но и любит тоже сильно.
   Сама Голубева сходится-расходится с одним-единственным, парень их вечно обитал у бабушки и с матерью теперь общается редко. Ефимова дочь вырастила в одиночку. У Солдатовой – тоже девочка, поздний поскребыш. Молится, наверное, сейчас с матерью в какой-нибудь секте…
   - Не скучайте без нас! – помахала перстнями Голубева, запахиваясь в норковый полушубок. Та еще артистка. Раскрасавиц по театрам играла, а нынче поблекла, точно завядший цветок. Былой блеск, вроде, еще угадывается, но смотреть все-равно жалко и не на что. Ах, красота!.. Непрочное дело.
   Не забылось, как всем курсом ходили на премьеру какого-то профсоюзного театра, где их Голубева играла купчиху на выданье. Действие вокруг нее только и крутилось, зрители с Голубевой глаз не сводили. Восторги, аплодисменты! А когда актеры вышли на поклон, у героини – бац, и свалился подъюбник! Тяжелый, многоярусный – грохнулся, будто шифер с крыши сполз. Зал от смеха лежал. Помнится, та покраснела, как рак вареный, и продолжая улыбаться, подняла юбку и медленно, нарочито, перешагнула белый ком. И стала кланяться. Как ни в чем не бывало. Вот уж ей хлопали. Настоящую овацию устроили… Но профессиональной артисткой Голубева так и не стала. Талантов не хватило, это понятно.  Живет зато богато. Вот только, у такой фифы – и нет достойной половины. Супруга, с которым можно гордо под руку ходить, а не сверчка, вечно скачущего по чужим углам. Почему так? И здесь талантом обделили?..
   - Давай прибираться, - проговорила Ветка со вздохом.
   - Что тут прибирать, распихаем по углам, и дело с концом. Все равно Фиме генеральную делать. Лучше наболтаемся от души! – и, кинув на диван подушку, Кира прилегла.
   С самого начала она хотела остаться с Веткой наедине.
   Когда-то они очень дружили. Как на поступлении отдрожали рядышком возле дерматиновой двери, за которой слагались судьбы абитуриентов, так и не расставались четыре года. Кира сразу окрестила Ветку своей обратной стороной. Одна – худышка с нервным блеском очков и глаз, зато другая – добротная и незыблемая, как вросший в землю валун. Мало что могло выбить Киру из равновесия. Даже порвавшиеся в людном месте колготки не вызывали смятения или стыда. Кира просто колготки стягивала и запихивала в сумку. Кто оскалится – тот дурак. Одна Ветка умела растревожить подружку. Бросит слово – и ту пронзает короткой слезой гнева, или сотрясает смехом, выхлопами рвущимся из распахнутой глотки.
   Общага и аудитории, заполненные вчерашними школьницами, были охвачены эпидемий вольнодумства. Либерте без моралите, – это называется.  Девочки повально курили, бегали за полюбившимся белым вином, многие пристрастились к дружбе такой нежной, такой близкой, что сдвигали кровати и занавешивали их пологом из простыней – от нескромных глаз. Основательную Киру зараза тоже коснулась. И если бы Ветка поменьше увлекалась парнями, отношения вполне могли добраться до совместной постели. Но Ветка заинтересованность Киры в этом деле не поддержала. Пришлось и той сменить направление мыслей. Дружбе это не повредило. А потом она и думать отказывалась, чего хотела в оны годы. Срам и только! Но увлеченность порывистой, всегда чем-то возбужденной Веткой осталась. И в пронизывающе-стылом Петербурге она чаще всего вспоминала именно Веронику Анкудинову – очкастую, лохматую, стремительную как молодая олениха.
   Иногда получалось видеться. Редко, Кириными хлопотами. В гости Анкудинова не звала, наезжала в Питер сама, великодушно останавливаясь на сутки-двое в привокзальном хостеле.
   Кира радостно расправляла объемистую грудь и раскидывала скатерть культурного досуга.
   - Не доверяешь моему вкусу? Думаешь, испортился? – усмехалась на попытки Анкудиновой изменять программу. И победоносно тащила на ржачную репризу «Жених по недоразумению», шоу воздушных шаров или пенную дискотеку. На протест идти в музей воды заявляла:
   - Ты не видела такого никогда! Что в маленьких городишках вообще можно увидеть? Краеведческий музей с чучелом медведя? Ой, обхохочусь сейчас!..
   Ветка раздражалась, но терпеливо втолковывала:
   - Почему ты зовешь наш город городишком? Это столица автономии, между прочим. Полмиллиона жителей!
   - Хорошо-хорошо. Не городишко. Но ведь не Москва и не Петербург – согласись.
   - Когда ты училась в институте, он тебе нравился и не казался городишком.
   - И сейчас нравится! Только больше он от этого не стал, верно?
   Спорить с Кирой было, что плевать против ветра. Без толку тыкать шахтерским происхождением, и что, если бы не институт, не удачно подвалившее замужество с питерским, много ли у нее выросло в дополнение к тому, что досталось. Впрочем, ничего и не выросло. Кроме самоуверенности такой силы, что посторонних отбрасывало.
   Иногда Ветке казалось, что таким кирам во вред и высшее образование, и столичное пребывание. Они подминали под свои вкусы, привычки, потребности любую действительность. Что угодно превращая в «спальный район». Чем больше узнавали, тем азартнее упрощали до себя. Лишь перед явлениями историческими, безоговорочно общепризнанными – вроде Джоконды или французской революции, - тормозили с  почтением, опасаясь осмеивать и критиковать. Пальцем же у виска покрутят! Скажут, дескать – дурында деревенская, ничего не понимает! Но еще хуже те, считала Ветка, кто по любому поводу заявлял: ничего не смотрю, ничего не нравится, одно враньё и оригинальничание. В любом случае, ущербными себя эти люди не ощущали.
   К кому из них отнести Киру, Ветка не знала. Каким наградить определением? Пошлячка, мещанка, обывательница? Глупости! Она умна, образована. Доброта ее безгранична. Любовь к банальностям? Не такой уж страшный грех. Самодовольна – так что? Имеет право. Ветка мучительно недоумевала: почему ее так задевают мнимые Кирины несовершенства? Не слишком ли сильны ее эмоции? Неужели в убежденности Киры, что Ветка не хочет, а любит старую подружку, как в юности, отчего и психует, есть доля правды? Ой, нет! Чур меня! Любить Киру – это себя не уважать. Громогласная туша – вот кем стала Сковородина. А была совсем иной, и дружить с нею, любить даже, действительно хотелось.
   Здорова и полнокровна Сковородина была не только физически, но и до наивности радостным отношением к жизни. Всё ей виделось простым, легким, приятным, нужным; всё у нее получалось; училась Кира в атмосфере доброжелательства, безграничной потачки милым слабостям, вроде трепа до петухов.
   Сокурсники звали ее по фамилии, заранее похожей на прозвище – Сковородиной. Смешно и не обидно. Не сковородка же. Дружно выбрали старостой – за надежность, за стремление к братству и справедливости. Она нюхом чувствовала – где правильно, где нет, а если в чем-то была уверена, переубедить ее бесполезно пытаться. Она стояла на своем скалой, хохоча при этом и беззлобно уговаривая «еще раз подумать». С их потока не исключили ни одну девочку – Сковородина запросто снимала с неуспевающих черную метку, подминая преподавателей характером и собственными успехами в учебе.
   Она выделялась даже ростом, будучи рослее всех и по-сибирски крупнее.
   Дружить с нею было надежно и почти приятно, хотя смущал Ветку Кирин волюнтаризм.
   - Ты же меня знаешь! – удивлялась та недовольству подруги. – Если я что-то делаю, то делаю это ответственно и серьезно. По-другому не умею. И потому всегда будет так, как я решила! Всегда!..
   Кто мог знать, что юношеская восторженность вырастет в натужную бытовую веселуху. Кира словно топила в шуме анекдотов и застолий  растерянность: жизнь в итоге оказалась не кристально ясным и уверенно приятным существованием. Муж, которого она, по привычке к максимализму, полюбила страстно, был холоден, как невский ветерок, и не принимал разудалого темперамента жены. Методично и грубо гасил ее привычки «чтоб всё и – сразу!». Она от огорчений толстела, дурнела. Глаза помельчали, улыбка сформировалась в куричью гузку, уши затяжелели каменными серьгами, толстые плечи укутывались в рюши-воланы-розаны. И вечный смешок изо рта, назло или для маскировки.
   - Жизнь, конечно, не сахар, но и не стрихнин! – отвечала она о себе вычитанной фразой, и Ветка не могла понять: плохо Сковородиной или все-таки не очень?..
   Постепенно их отношения свелись к нулю. Заезды в Питер Ветка прекратила, предпочитая скучать с Кирой по телефону. Молча слушала болтовню, в которой слова заменялись прозвищами, щедро сдабривались мусором междометий, словно Кира стеснялась точного ясного смысла слов. А та продолжала звонить, не желая знать, что всё давно уже кончилось.   

   - Эх, Ветка! И чего ж ничего обо мне не спросишь? – вздохнула Кира, подсунув вторую подушку. – Не поинтересуешься, как дела и вообще. Разве не интересно?
   У распахнутого окна Ветка, покряхтывая, крутила застоявшуюся поясницу, шумно втягивала носом холодный воздух.
   Мартовская блеклая туча, почти не видимая в сером, цвета застиранного полотенца, небе, просыпалась снегом. Хлопья летели беззвучно и густо, тут же расстаивая, и в скорбной немоте мокрого снегопада чувствовалось, как устала зима, выдохлась, как торопится покончить с остатками хозяйства.
   - По-моему, ты из породы тех, кто не дожидается расспросов.
   - Неправда!
   - Разве не всё рассказывается по телефону?
   - Это не считается!
   - Ну хорошо. Итак, что у тебя нового? С мужем не развелась?
   - С какого бодуна мне с ним разводиться, сама подумай?
   - Зачем мне об этом думать?
   - Раз спрашиваешь, значит думаешь. Но – плохо думаешь, не до конца.
    - К слову пришлось. Взбрело, и спросила.
   - Не думая?
   - Абсолютно!
   - Хитришь чего-то.
   - Я?! Да на хрен мне сдался твой муж и ты вместе с ним! – взнервничала Ветка и взглянула так недобро, что задело бы любого. Но не Киру. Чтобы обидеться, ей требовались доказательства, что ее намеренно оскорбили, а не поморщились по недоразумению. Тогда бы она обрушила наводящие, уточняющие вопросы «кточтопочемузачтонеужелиэтоправда», прежде чем решиться и хлопнуть дверью.
    - Тогда почему сразу – про мужа? Я столько лет замужем, неужели ты еще переживаешь по этому поводу?
   - О господи, - простонала Ветка, - ну и разговор. Вечно так: о чем с тобой не заговори, ты, как репей, начинаешь приставать, искать подводные камни… Чего ты боишься? Кого в чем подозреваешь? Каких-таких тайных смыслов в моих словах ищешь?
   - Да ничего я не боюсь, вот еще!
   - Тогда говори сама, пожалуйста! О чем хочешь!
   - Тогда – о нас с тобой, - ласково улыбнулась Кира.
   - Про нас не надо. Мне это совсем не интересно. В этом вопросе у тебя столько странных фантазий, что скулы сводит. Уж извини.
   - Странная ты, - продолжала лукаво щуриться подруга. – если я завожу речь про нас  с тобой, ты вспыхиваешь, как спичка.
   - А ты не заводи. К чему это, не понимаю. Мы пятидесятилетние старухи, поздно выяснять отношения.
   - Хватит уже! – смело Кирину ухмылку. – Кто старуха, а кто и нет!.. Не выясняю ч ничего. Просто хочу сказать, как я тебя люблю.
   Ветка безнадежно вздохнула.
   - Да, люблю, не вздыхай! Но общаться уже нет никаких сил!..
   Кире хотелось сказать резко, чтобы Ветка перестала наконец морщиться, но побоялась обидеть или напороться на еще более грубое пренебрежение собой.

   По большому счету, резкость Анкудиновой ее не задевала. Как лошадь отмахивается от мух, так она не поминала чужие укусы. Собаки лают, караван идет! Сбить Сковородину с курса – замучаетесь стараться. Вперекор непонятному Веткиному раздражению, ласкало Ветку убеждение, что не безразлична она подруге. Говорят же, где зудит, там и чешут. Если все равно, зачем нервничать? И, удовлетворенная выводом, благодушно посмеивалась.
   Сильнее беспокоила сама Ветка. Прозвище соответствовало, как никогда: цветущая и благоухающая, точно яблоневый цвет, сейчас облетела Ветка до сохлого колючего сучка. В котором живого осталось – чуть. Все смеются – она усмешничает. Песни поют – молчит. Столу не радуется. Ест – что рядом, пьет – что нальют. Скучная какая-то. Внук мешает или болезнь прицепилась?.. Да ну – фигня. Мальчонка не надоедливый, играет себе в спальне, не лезет, не тормошит никого. А про другое чего – девчонки предупредили бы.
   Какие могут быть немочи у человека, которого все глазами так и оглаживают: Ветка то, Ветка сё. Авторитет! Центровая вселенной!..
   Кира дивилась, как смело та проживает жизнь. Даже в детях опередила всех! Пока остальные доращивают побеги, она уже внуком обзавелась. Исключительная женщина! А что – худая, как щепка, так это порода. И, чтобы восстановить равновесие между ними, горделиво рассказывала:
   - Ангелинка у меня – умница. Корейский изучает.
   - Смотри-ка.
   - Что ты! Она же, как на повара выучилась, год без работы сидела. Жарко ей у плиты, тошно. Да и не особенно любит с кастрюлями возиться. Это я ее в повара записала. Искала-искала талантов, потом говорю – ладно, зато варить научишься. Вообще, старалась развивать. В художку водила, в танцевальный. Но она – в отца, не коллективная. Друзей-то завались, правда, я их не знаю, не дворовые, но в компьютере фотки видела. И вот, смотрю, азиатчина рядом появилась. Мальчики, девочки: раскосые, хлюпые, как детдомовцы, веселые. Ножки тоненькие, плечики узкие. Ангелинка-то рядом, как мамаша, вся красота наружу. И грудь у нее, и волосы – не перья галочьи, и рост, и такая вся из себя тру-ля-ля. Вот… А это в микрорайоне центр корейской культуры открыли. Как уж она туда попала – не рассказывает, но начала брындать, женихаться. И всё дальше и дальше. Работу там дали, теперь, вот, деньги копит и языком занимается. Говорит, летом поедет в Сеул – учиться в университете. Прикинь!..
   - Нравится ей, значит, корейская культура?
   - Еще как нравится! Питер ваш, говорит, по сравнению с Сеулом - деревня. Я смеюсь. Какая же деревня, если весь мир от восторга захлебывается! Экзотика, отвечает. А Корея – мировой форпост, технологии и прочее.
   - Не страшно?
   - В смысле?
   - Ну… девочка заочно так влюблена в чужую страну…
   - И что? Уедет? Да заради бога. Другие же – едут, она чем хуже.
   - А Толик как? Коренному жителю не обидно, когда дочь называет Петербург деревней?
   - Нет тут ничего обидного. Почему она обязана рыдать над Невой, мостами, дворцами, решетками? С детства видит – надоело. Это мы, по бедности нашей, ахали на каждую столичную статую. О Питере вообще помалкивай. А сейчас молодежь умнее. Продвинутей нашего.
   - Значит, муж тоже одобряет, - хмыкнула Ветка.
   - По правде – не знаю. Мы последнее время мало откровенничаем. Не нравится ему, видишь ли, что я растолстела. Спать вместе теперь уже жарко. Даже телевизор у каждого свой. Но, заметь – от шикарной выпивки пока ни разу не отказался!
   - О. как круто! Ресторации посещаете?
   - Нет, и еще раз нет – рестораны не перевариваю. Скучно там, сидишь как истукан, ни душой отдохнуть, ничего. Неееет!.. – Кира многозначительно погрозила пальцем. – Я иду в дорогой магазин, беру красной икорки, коньячок – обязательно пять звездочек, грудинки копчененькой, огурчиков, лимончиков – ммммм…. Вкуснотища! И тут уж Толя, из своей комнаты, как мил-человек ползет. На запах!.. – и засмеялась так победоносно и оглушительно, словно горячим паром обдала.
    - Молодец. Любишь себя побаловать, - похвалила Ветка, а внутри бурлило желание отхлестать подругу по трясущим щекам. Замолчи! – хотелось крикнуть, - не позорься!.. Хотя, в чем состоял «позор» Киры, сказать бы не смогла.
   Что страшного в этой ее «икорке», в подобострастии перед не очень, кажется, умной дочерью? Разве сама Ветка живет иначе? Разве ее дети стоят перед ней по стойке смирно? Или не накрывает она стол по пятницам в тайной радости охмелеть и, наконец, заснуть крепко, до утра, а то и день прихватить, чтобы не лезли мутные мысли беспощадной бессонницы?..
   - Ой, люблю побаловать! – гоготала Кира. – В корень смотришь, дорогая, хо-хо-хо-хо!...
   - Печки топят, - отвернулась Ветка к окну. – Счастливые, у кого остались. У огня бы сейчас посидеть…
   Кира встала рядом. Снегопад кончился. Сквозь разорванную пустую тучу выглядывало солнце, золотя стены. Над некоторыми крышами неуверенно пластался тонкий дым.
   - Печки? Бр-р-р. Только мусор от них да осыпающаяся побелка. Как я мучилась на практике! Дрова сырые, не горят, головешки в окно выбрасывала. А кто Фиме отопление делал?
   - Мы.
   - Не вдвоем же.
   - Мастеров приглашали, как же иначе.
   - Не дешевая процедура.
   Ветка промолчала.
   - Вы прямо как родные сестры, - ревниво заметила Кира. - Не разлей вода. Чего она к тебе так привязалась?
   - Может, это я привязалась, а?.. Тебя это будто злит? Знаешь, Сковородина, мне всегда казалось, что из тебя выйдет совсем другой человек. Такая уж ты была… вихревая разночинка.
   - Какой же ты меня видела, интересно?
   - Чиновником отдела образования, как минимум. Какой-никакой, но – начальницей. Принципиальная, все вокруг боятся, в кожаном плаще почему-то.
   - А вместо Киры Альбертовны вылупилась из яйца - уборщица. Разочарована?
   - Нет, нисколько. Приятно, что ты осталась такой… непосредственной. Как в юности, - слукавила Ветка. – Не злись.
   - Злиться?! К чему это?Может, тебе дико услышать, но я счастливый человек! – Кира вскинула голову, словно собралась защищаться. – Себе иногда не верю: да может ли так быть? А вот – может, и хоть лопните все!.. Муж рюмзает, нотации читает, а мне – хорошо! Будто и не долетает вовсе. Гляжу на него: что напрягаться, если все равно, ты – золотой, я – серебряная! Обзавидуйтесь!.. Бывает и плохое настроение, не без того. И поскандалишь где-то, и обидишься на кого-то. Но, час-другой, смотришь – всё! Птички поют, переживаний в помине не осталось. Рассосалось!
   Кира достала батон, демонстративно отрезала кусок потолще, намазала маслом, уложила  сыр, колбасу, прихватила из банки оливку.
   - Да, у меня были возможности жить не так просто, как сейчас. И преподавать я начала успешно. Попала в престижную школу, то-се, родители не абы кто. Реально было чего-то достичь в карьере. Но!.. Сок у нас остался? А, славно. Так вот, - облизнула апельсиновые усы, – не захотела. Не мое, оказалось. Муторно – эта школа, подготовка к урокам. Ну их к ляду, и - пошла полы мыть. Вначале в садике, куда Ангелинку определила. Теперь – в аудиторской фирме. Знаешь ли ты, как меня там уважают? Ого! И цветочки к праздникам дарят, и кофеек из автомата зовут попить, всегда конфеткой угостят. Кира Альбертовна со шваброй, представь, авторитета не растеряла и знаю, что людям приятно со мной поговорить. Я и книжки модные знаю, и в сетях сижу, а совет попросят – дам. Семью соседи вообще называют образцовой! Двадцать пять лет душа в душу, красотку какую вырастили. Ссоримся иногда, не скрою. Тут Анатолий такое отчебучил, я до сих пор в шоке. Ты, говорит, больше мне не интересна. Чуешь? Не интересна, ха! Когда в клювике несу пиво на опохмел – интересна, а когда зудю, чтоб работу искал – пошла на фиг, противная. А так… Да лучше не бывает – так!
   - В общем, счастливая у нас Сковородина. Поздравляю. Рада.
   - Пожалуйста, без ироний. Будто у тебя по-другому.
   - Угадала, по-другому. Счастья нет. И не было никогда.
   С Киры в момент сдуло воинственность. Она жалостливо собрала в узелок губки, раскрыла полные страданием глаза.
   - Совсем – нет? Да ладно… - и потянулась погладить Ветку по голове.
   - Чаще всего, - увернулась та от ласки.
   - Но… дети? Ванька вон. На хлеб с маслом зарабатываешь, крыша над головой не течет – с такими-то мужиками. Я не понимаю.
   - До чего ты элементарно, извини. Крыша, хлеб… А!.. Пошутила я. Если хочешь – позавидовала, что у тебя все так тихо да гладко. Курорт!
   - Чего тогда! – отечески прикрикнула Кира.
   - Скучно. Просто скучно очень.
   - Со мной?
   - Да вообще, господи! В целом!
   - Ах, если «вообще», так это, милка-шевелилка, проблема надуманная. Погрязли вы тут, незнамо в чем. А вот я – живу правильно. Кстати, и зарабатываю прилично. В школах такие деньги не найдешь.
   - Убедила! Убедила! – замахала руками Ветка. – И про деревню, и про авторитет – всё правильно! Ура, Сковородина! Жизнь – удалась? – и впервые за эти дни засмеялась, уронив лицо в худые ладони. Она смеялась и смеялась, не слыша Кириных увещеваний.
   - Повеселело тебе? – погладила-таки она Ветку по трясущимся плечам. – Это хорошо. Вы тоже молодцы, девчонки. Тоже есть чем хвастать. В жизни не потерялись. Дачу вон какую отгрохали. Чего нам, в наши годы, еще нужно, правда?
   - Авторитета! Не хватает!...
   - Авторитета?! Кому это здесь понадобился авторитет? – распахнула дверь Голубева. – Весело у вас.
   - Да разве с Киркой заскучаешь!
   - Это точно, - подхватила Веткин восторг Фима. – Сковородина кого угодно расшевелит. Как и была – умница! Я вот половину педагогов позабыла, а она каждого по имени помнит.
   - И не только их, - буркнула Кира.

   Опять сидели за столом, открывали, пили, закусывали, пьянели и разговаривали громко. Ветка, отсмеявшись, будто помолодела, воспряла от хандры. Шутила, ерошила Кире поредевшие химические кудри. Сбегав на кухню, даже чмокнула в щеку.
   Та порывалась схватить подружку за руку – успокойся! что с тобой опять!.. Но что-то стесняло. Настроение замутилось непонятной досадой. Словно невзначай правду за кривду выдала, или наоборот. Нестерпимо захотелось домой. К своей постели, про которую муж ворчит, что вечно распахнута. Ну да. Если из всех положений лежащее самое приятное, зачем заправлять? К смешным картинкам и фразочкам на «Групповухе.нет», ставшей ей отличной компанией. Что раньше без компа люди делали? Кира представила, как загрузит на страницу нынешние фотки, получит лайки и комментарии восхищений, и настроение  немножко приподнялось.
   - Не кукся, глупенькая. Я же просто так ляпнула. – Ветка прижалась к ее уху горячими губами. – Взбесил твой довольный вид. Глупо, знаю. У людей должен быть довольный вид, особенно когда такие встречи. Да? Ведь да?.. Ну прости, не обижайся.
   - На обиженных воду возят, так вот. Не тебя меня с толку сбить. Специально же подкалываешь…
   - Тогда на брудершафт?
   - Придумала, целоваться с тобой еще.
   - Ну, бывай, дорогая подруга!
   - И ты бывай.
   Звонко стукнулись стопками. Кира разочарованно скучала, и чтобы скрыть это, опрокидывала в себя дозы чаще других. Даже не объявила, не похвастала, что давно с водки переключилась на отборный коньячок. Вкусно и для здоровья полезно. Раньше, правда, семейно сумерничали, теперь чаще одна, перед синим экраном ноутбука, но – не хуже, честно сказать. Выпьешь, наговоришься с людьми, и на боковую. А нравится Анатолию в своей комнате, перед своим экраном торчать – его дело.
   Скоро хмель одолел, и она с готовностью уснула тут же, на диване, за спинами еще беседующих подруг. А спозаранку торопливо собралась и распрощалась. Всю дорогу жгла ее то ли изжога, то ли досада на что-то.