Встречи с прошлым... гл. 11-15

                Г л а в а  11

           Воспоминания нахлынули, когда Калерия взялась разыскивать записи сына, вернувшись с работы домой. Но, прервав недолгие поиски, она поела и прилегла отдохнуть на свой старенький диван, ещё раз заглянув в комнату сына и полюбовавшись на новый диван-раскладушку. Олег предлагал матери, до приезда на переучивание в Москву лётчиков, которых Реля готова была принять «на постой», как в той песне поётся, поспать на его новом диване, но она привыкла спать на своём, немого скрипучем, навевающем мысли, хоть порой не совсем хорошие. Они и до этого были не очень приятными – о наездах родственников, не задумывающихся, что Реля работая в медицине, зарабатывает мало, а им почему-то хотелось не только стеснить, но и подкормиться за её счёт. Вспоминая прежнюю жизнь в центре города, в маленькой комнатке, всплывали в памяти теснота и запахи незнакомых людей, порой мешающие спать на её маленьком почти детском диванчике.
           Тот малюсенький диван ей продал сосед Игорь «всего за пятёрку», которая в то время была для неё большими деньгами. И всё же она его купила – он напоминал о покойной соседке-старушке, которая много помогала Реле – приглядывала за Олежкой, пока молодая женщина бегала по магазинам купить что-нибудь им из еды. И видно диванчик был привлекательным не только ей. Когда Реля купила новый просторный, а прежний они с Олегом аккуратно снесли к помойке, тут же появились какие-то мужчина и женщина, и бережно унесли его к себе. Всё это было хорошо видно в их окно – жили они на первом этаже.
           Но как на старом диванчике гости не давали ей спать, так и на новом спалось ей неважно – приходилось отправляться на работу с больной головой. Все эти бдения – на работе в ночные смены и дома с незваными гостями – и ужасный недосып незаметно привели к болезненным обострениям.
Первый раз страх, что умирает, и не сможет в должной мере поддержать сына по окончанию школы в дальнейшей учёбе, возник из-за страшных болей в суставах. И потому с взлелеянной сыном мечтой о лётном училище может ничего не получиться. И эта мысль, что кроме неё помочь Олегу некому, была очень гнетущей.
Отец сына никогда не интересовался ни его учёбой, ни дальнейшими планами его потомка по окончанию школы. У бывшего мужа Рели родилось ещё двое сыновей, и как ей доложили знакомые и соседи, не очень здоровые дети. И занятый очевидно их воспитанием, Николай не вспоминал о здоровом сыне. Правда, Реле и не хотелось бы, чтоб бывший муж влезал в дела Олега. Ну чем может помочь ему человек, любящий приложиться к бутылочке в свободное от работы время? Есть, конечно, ещё тети, дяди и две бабки, но они вряд ли смогут заменить Релю, если что случится, в деле его воспитания. Эти люди скорее сумеют подрезать крылья её Соколу, а не помочь взлететь.
           Боль поселилась в плече у Калерии, после их поездки в Крым, где она показывала сыну его малую родину. Ездили, радовались, иногда у мемориалов Калерия незаметно слёзы вытирала, чтоб Олег не заметил. Так бывало, когда бродили вечерами по Севастополю, воспринимая боль защитников города, полёгших здесь много лет назад. После Панорамы, Диорамы поливала лицо слезами, а оказывается, надо было поплакать немного о себе. И Олег, увлечённый Севастополем, который видел впервые, не заметил тайных слёз матери.
           Потом были и радостные дни их жизни в Ялте, которая дарила такие тайны, что Реля забыла о слезах в Севастополе. И вот после всех радостей – посещения дворцов, Поляны Сказок, гуляний по Ботаническому саду, навеявшему на них тайны иных жизней. Не в Крыму, а где-то далеко - на неведомых островах, откуда были привезены все эти дивные растения. И после тёплого моря, которое обогрели они своим приездом – до их появления в Крыму было пасмурно и море было холодным. И вот явились два заядлых путешественника, а с ними и солнце, стали созревать фрукты, всё заиграло радужными переливами. И от этого солнца, от радужных кругов в глазах привезла молодая женщина в Москву боль в плече и руке. Рука отнималась по ночам, утром Реля едва разработав её упражнениями, растиранием, и отправив сына в школу, с этой болью уходила на работу.       
           Боль была такая, что никакие мази не помогали, даже придуманные самой Релей. Её мази немного утешали боль в коленях и голеностопных суставах. Помогали даже другим людям, но не её плечевому суставу. И при очередном медосмотре, случившемся вскоре после их приезда из Крыма, и перехода Рели на работу в прежнюю поликлинику, она пожаловалась хирургу на, не дающую ей спать по ночам, боль.
           Хирург, средних лет женщина, когда-то не выпустив Релю из кабинета, вызвала скорую помощь по телефону, узрев у неё «классический аппендицит». Пока везли, Калерия слезами обливала скорую помощь, вымаливая себе у Прасковьи – покровительницы института Склифосовского (ранее дома призрения для «сирых и убогих») – помощи и поддержки. И Реля вымолила у давно умершей женщины себе послабление.
           Сначала врачи приемного покоя в Склифе, пощупав и осмотрев, подтвердили, что, действительно, похоже на воспаление аппендицита. И, готовя к операции, наложили лед и сделали укол. Как стало понятно из отрывочных фраз - всё готовилось к тому, чтоб отправить её на каталке в операционную. Но что-то смутило их в только что доставленном анализе крови Рели. После, сделанного повторного анализа, два врача как-то смущённо подошли к молодой женщине,  всё ещё лежащей на каталке, в приёмном покое:
           - Понимаете по всем признакам у вас обострение аппендицита. Однако анализ крови показывает - операцию делать нельзя. У вас в крови не хватает белых кровяных телец, попросту лейкоцитов, которые защищают организм при болезни. Любая, даже самая малая инфекция вас может погубить. Сейчас мы купировали ваш приступ, и можем отвезти на скорой помощи домой. Там вы отлежитесь три дня, вызвав врача на дом, который выпишет вам больничный лист.
           Какой там больничный лист! Какая скорая помощь! Реля сползла с каталки и с помощью медицинской сестры переоделась в её кабинете. Домой отправилась на троллейбусе, поклонившись на прощание святой Прасковье, которая спасла её от операции. Вспомнила попутно колдуна и чародея Брюса, как звали его. Жил на этой площади, которая раньше называлась Сухаревской, маг и волшебник Яков Брюс. Сидел в дивной башне, построенной во времена Петра Первого – его сподвижник и помощник. Выдумывал что-то хорошее для России. Жаль, снесли Сухареву башню, но Реля представляла её по рисункам и будто видела на месте. И чувствовала – тень Брюса затаилась в этих краях, и быть, помогает людям, попавшим в беду. Особенно тем, к кому Прасковья расположена. И они вместе с Брюсом в тот день спасали попавшую в беду молодую женщину. И это колдун Брюс деньги ей подкинул, может в сговоре с дедом её Великим. Уговорились и помогли, чтоб поднять дух названной внучке, которую чуть не положили на операционный стол и не убили. Как сказала ей тогда растерянные врачи: - «… сейчас нельзя делать. Может быть позже учёные найдут способ и при таких лейкоцитах делать операции – тогда будем делать».
           Калерия была рада, что отпустили, и не очень размышляла над своей «ленивой» кровью – не - хочет её защищать? Её защитит Космос и Дед Пушкин, как они делали это раньше, когда над Релей нависала опасность исчезнуть с лица земли. Это было в войну, когда мать хотела избавиться от неё, маленькой – выбросив в окно, бегущего от  войны поезда, свёрток с «гниющим ребёнком», как ей, кривя губы, рассказывала потом Гера. И, уже в эвакуации Гера, не желая делить с ней тёплую русскую печь, почти перед Победой сбросила почти пятилетнюю Релю с русской печи.  Хотела сестрица убить, но только покалечила. Доктор тогда сказал – ходить малышка не будет. А Реля не только была уверена, что пойдёт, но и слетала во сне, в госпиталь, где лечился отец, и ему помогла, чтоб ногу ему не ампутировали. Тогда в детстве все женщины войны говорили, что ногу отцу отрежут. Не отрезали – оставили хромым, но с ногой. Но те полгода, что отца лечили, и Реля ходила кое-как. Вначале её на плечах носили в лес мальчишки их хозяйки, чтоб поела ягодок, а к приезду отца сама уже стала «ковылять», как насмехалась мучительница Гера. Сестра добилась того, чтоб Реля её не выдала, что это она спихнула её с печи, хотя все в большой семье Марьи это предполагали. Но по пословице, - «не пойманный, не вор» продолжала издеваться тайком «над уродкой», когда никого вокруг не было. Реля выдержала все насмешки и наперекор надеждам Геры, стала ходить, не ковыляя, а чуть хромая. Отца встретила на пороге, уже пятилетней – к её дню рождения летел он, как на крыльях – так Реле сказал, схватив её на руки. И ещё сказал, чтоб она не хромала больше – он забирает её хромоту себе, за то, что спасла его ногу. Так и случилось – уже в поезде, где произошла её незабываемая встреча с Дедом – единственный раз, когда он перед внучкой появился «живьём», как тогда говорили – и сделал так, чтоб она его запомнила. Потом, во снах – года через три – признался, что он родной ей Дед и ему Космос велел её опекать, так как родилась Реля у плохой матери и варварки – старшей сестры. Калерия не спорила во снах, что мать с сестрой – мучительницы. Она сама, став школьницей, и прочитав много книг о войне – их называла «фашистками». И никогда мать с Герой не могли её уничтожить, - хоть не раз пытались – Калерия от их подлостей становилась лишь сильней.
           - «Сильней-то сильней, - думала Калерия, преодолевая трудности, которые ей подбрасывала жизнь и люди, вроде матери и Геры, которая потом приняла имя Вера, - но с каким врагом мне теперь бороться, когда стали меня настигать болезни, быть может, добытые ещё в детстве. Это и тяжёлая работа, выполняемая по дому или огороду. Это и вода, носимая из Днепра, не на коромысле – слишком девочка была мама ростом – за что тоже издевалась надо мной кобылка Вера, гораздо выше меня. И вместе с мамой спихивали мне свои прохудившиеся сапоги – себе покупая новые: - «Носи их «Дикая», ты других и не достойна». Но что это я – вспоминаю свои старые боли, когда меня уже отравляют не делать операцию по удалению аппендицита в институт имени великого Склифосовского, а к онкологу, что ещё страшней».
      
           И вот три года спустя эта же врач, которая хотела, чтоб ей прооперировали аппендицит, при диспансеризации, обнаружила у Рели растущую родинку под мышкой левой руки:
           - Ну что, милая, тогда тебя Бог отвёл от операции, а сейчас идти тебе к онкологу и что он скажет, уж того не миновать. Я и то в обморок чуть не свалилась, когда ты на следующий день, после такого приступа аппендицита, пришла на работу.
           - Я пойду к онкологу, но оперировать меня нельзя у меня кровь не защищает мой организм, - напомнила врачу Калерия.
           - А разве ты не ходила на уколы, которые я тебе назначила?
           - Ходила. Но последний укол мне так плохо сделали, что абсцессы на всю ягодицу и я целую зиму боролась с ними самостоятельно. Резать страшно, - как сказал мне ваш коллега, к которому вы меня направили. Он определил, что надо вскрывать почти всю ягодицу, будут шрамы потом – они болеть станут. А у меня уже и так старые травмы на этой ноге очень беспокоят. Не хотел добрый доктор добавлять мне лишних болей, посоветовал лечиться самой, дал рекомендации.  Пришлось своими силами избавляться от абсцессов.
           - Как же ты с ним сражалась?
           - Делала мази на основе глицерина, вазелина и с Божьей помощью, избавилась от  жутких болей, и, простите за натурализм, от гноя, - Реля перекрестилась, зная, что пожилая врач верит в Бога.
           Калерия три года назад водила пожилых и молодых врачей и медсёстёр их поликлиники по улицам и переулкам Москвы, по замечательным местам чудного района, сдобренного прекрасной стариной, и жизнью людей Великих, как её знаменитый Дед. Впрочем, она рассказывала и о Деде, не признаваясь, что он ей очень родной человек – спасал её с самого рождения от злой матери, от войны. Собственно и с Богом он Релю познакомил, рассказывал, как её крестили в лихие, военные годы. Крестины свои Реля помнила по своим снам, ещё до рассказов Деда. Но прислушивалась и к его словам:
           - Ты умирала, милая моя, когда тебя Домна – дочь моя не от жены Натальи рожденная, а от крепостной девушки, понесла крестить, после того, как мать твоя с дочерьми добралась до неё.
           - Дед, как я теперь знаю, что погиб ты в 19 веке, - расспрашивала Реля, когда стала в школе изучать литературу и тех людей, кто её создал. – А Домна меня и Геру-сестру крестила более чем сто лет, спустя. Так что твоя дочь Домна жила больше, чем сто лет?
           - Слушай и не перебивай. Отец мой ту девушку, которая родила от меня, замуж выдал, с хорошим приданным. Спасибо ему - он хорошо сделал. Дочь моя родилась крепкой и красивой и жила, как ты теперь знаешь долго – до 120 лет, пока ты к ней не приехала в войну.
           - Да как Домна в Сибирь заехала, если была крепостной?
           - Не хитри, если историю изучаешь. Как вышла воля крепостным в 1861 году… Чего ты так покраснела? Признавайся?
           - Деда, получается, что я рожу своего ребёнка через сто лет, после того, как волю дали людям. Это мне Степан твой сказал, когда мне 13-ти лет не было, в поезде с Дальнего Востока, когда мы ехали. Да на людей тогда бандиты ножи точили, которых выпустили после смерти Сталина. А Степан их остановил – дрался с ними в тамбуре – до большой крови. Его матросы выручили и потом, когда Степан болел. Выловили и побросали бандитов на ходу, с поезда.
           - Но Степан ведь недолго болел, как я знаю.
           - Ты ехал вместе с нами, Дед, но не показывался мне? – заподозрила Калерия.
           - Не мог я показываться – мне запретили. Вообще, можно сказать, зайцем ехал. Уж очень мне поезда нравятся. Ведь твой дед мог путешествовать в своё время только на лошадях, запряженных в кибитку или другую какую повозку для людей. А моряков тогда я на помощь Степану погнал. И Степану помощь оказали быстро в поезде тоже, не без моего участия. Но и ты Степану помощь оказала – он мне признался. Прилетела птичкой и ну, его раны заживлять. – Они посмеялись над репликой Деда, хотя во снах это случалось редко.
           Потом Реля, без всякого перехода, завела речь:
           - Знаю, Дед, что ты можешь людям внушать. По нашим разговорам во снах, я прилично в школах училась. И в украинских, и в русских школах, заметь.  Мои новые подруги, мне говорили, что не смогли бы так из школы в школу скакать. Ведь это надо к учителям другим привыкать, друзей искать. То «балакать», то разговаривать – подшучивали.
           - А ты входила в новый коллектив, как нож в масло? – посмеялся Дед. – Всё тебе удавалось: и с подругами, друзьями сойтись и к учителям привыкнуть. Даже любила некоторых учителей, а они тебя?
           - Это ты на Павла намекаешь, Дед? Да он хотел учить меня дальше, в Высших заведениях, но убили его, как тебя, Дед, в расцвете лет.  Почему ты не мог его спасти, Дед.
           - Это судьба, девочкам моя, а от судьбы не уйдёшь. Нам запрещено в жизнь вмешиваться. В твою и то меня пускают иногда, а иной раз придерживают, чтоб ты умела со злом справляться.
           - Знаю, Дед, потому не часто к тебе обращаюсь. Чаще к Богу, с которым меня познакомила Домна – выходит она тётя мне? Но давай вернёмся к её судьбе и поговорим, за что Бог ей дал так много жизни?
           - А за дела её хорошие. Она ведь всю жизнь людей лечила – замуж не выходила, чтоб лечить.
           - Но как она,  Деда, за Урал попала?
           - А как воля вышла людям, не все ею пользоваться стали. Ещё долго с барами жили, служили им не за деньги, а по привычке. Но Домна была умна, она выучилась к тому времени и уже в летах была хороших. Могла бы при барах в гувернантках быть, да не захотела барышень учить. Уважала простой люд и ушла к русским людям. В Сибирь уж добиралась не как я – в повозках, а поездом, как ты, девонька моя. А где и на лошадях, то в радость ей было. И привела её судьба в леса, где она научилась в травах разбираться, мази разные да лекарства делать.
           - Ой, Дед, а приснилась она мне во сне, не так про свою жизнь говорила. Согрешил ты с её не крепостной матерью, когда гонялся за тенью Пугачева, в Оренбургских степях.
           - Ага! Ты, наверное, сразу «Капитанскую дочь» прочитала.
           - Ещё раньше, чем бабушка Домна мне всё это во снах поведала. Так вот она родилась где-то, когда уж ты был женат и Наталья – жена твоя носила уже не то второго, не то третьего ребёнка.
           - Каюсь, со свободной женщиной я был, и потому Домна такой свободной родилась. Хоть красива была, а замуж не вышла. Ушла из Оренбурга ещё в большую глубь лесов, чтоб людей лечить и тебя дожидаться, пока ты не приедешь к ней. Большой век она прожила, много народу вылечила, а тебя как не пыталась, не смогла, да и понесла в церковь, чтоб умерла ты, красавица моя, крещёной. Но тут я на страже оказался и вымолил у Бога тебе жизнь.
           - Дед, я помню, как меня крестили, хотя люди говорят, что этого никто не может знать. Но помню, как бабушка Домна сказала попу, что крестил. Все надо мной склонялись и плакали. А ты, Дед, летел следом за бабушкой Домной, как в церковь шли – я тебя видела. И в церкви видела, как ты к образам летал и молился уже после того, как я туда слетала.
           - Летала, значит, точно умирала – Домна не могла ошибиться, хоть и скорбела о том. Но я отмолил, и все люди, кто в церкви был, старались – тебе ещё жить и жить, девонька моя. Так вот это ты знаешь, а люди не должны знать, пока я знак не подам тебе, что можно о том рассказывать или стихи писать, или повести. Этот  талант ты от меня взяла, хотя ни один из детей не последовал моему примеру. Из внуков тоже литераторов не сыскать. Правнуки, а ты мне как раз такой и приходишься, могут быть стихотворцами. Но лучшею будешь ты, хотя в прозе мне с тобой не сравниться. Ты в прозе можешь описать большую жизнь, что пришлась на твою долю. А сейчас можешь в стихах отразить то, о чём мы с тобой говорили. О Домне, как она тебя ждала на колёсах войны и как спасала и как дар тебе свой передала.
           - Как передала, Дед? Я могу чуть людей спасать – например, сестрёнок-малышек – мама родила их после войны и не хотела, чтоб жили. Если бы не я – не подумай, что хвалюсь – их бы живо уморили голодом и в землю закопали.
           - Как тебя прежде мать хотела похоронить, да Дед твой не дал, а потом война. Матушка ваша притихла – уже за себя боялась, да Домна ей не раз внушала, что от тебя её жизнь зависит. Если, мол, похоронит она тебя, то самой ей недолго после тебя жить.
           - А это правда?
           - Сущая правда – так бы и было. Но когда ты спасла сестриц своих от смерти – не раз как я знаю, Юлька – чёртова женщина – обозлилась на тебя и преследовать и давить она на тебя будет, пока ты не уйдёшь из дома. А я тебе помогу от неё сбежать, через земных людей, вот как Степан.
           - Степана ко мне опять пришлёшь? Или Павла – убитого в 1953 году. Пусть он оживёт, как Стёпа и поможет когда-то любимой ученице. Может и учить меня он будет в институте?
           - На это не надейся. Оживают люди, самое малое после пятидесяти лет, проведённых на небе. А то и больше, как я.
           - В космосе Павел живёт, Дед, как ты?
           - Да Павел твой тоже в космосе. Но когда ему дадут жить  на Земле нашей матушке, ты уже будешь старушкой, дорогая моя. Не грусти, опиши лучше – хоть в стихах, хоть в прозе, как ты с ним встречалась. Потому, когда у тебя любовь возникает, то мне не дозволено, даже смотреть на тебя издалека. У тебя любовь и мне запрещают во снах твоих являться, чтоб не любопытствовал.
           - Дед, после смерти Павла, я свалилась в чудной болезни – дышать тяжко и сознание теряла. И отвели меня, без сознания в больницу, где явился мне парень, вроде Степана. Который живал в Космосе и его, как Степана воротили на Землю, чтоб людям помогал.
           - Это Аркаша – музыкант – так мы его с Павлом твоим и направили к тебе. Что он внушал?
           - Вот хорошее слово, Дед. Аркашка – так я его потом звала – убедил меня, что Павел уже с тобой рядом. А поскольку в моей жизни был пример Степана, то я поверила, что когда-то Павел возродится, чтоб помогать людям.
           - Единственное и ты это запомни – возрождённые люди никогда не женятся, хоть сто лет живи они на земле. Женщины или девушки как ты, могут выйти замуж и родить, если сильно захотят, а мужчины не могут жениться.
           - Выходит, бабушка Домна возрождённая была? Хоть и родилась, как нормальные люди.
           - Девочка, признаюсь тебе, что и ты возрождённая. Ведь ты видела себя в четырёх снах, где тебя юной ещё убивали? Так вот ты жила в Космосе, хоть и не помнишь о том. А потом вернули тебя на Землю, через лютую Юльку, желающую всех детей своих убивать, кроме Геры, которую произвела от Чёрта, о чём ты давно догадалась.
           - Да, Дед, не ты ли это мне подсказал?
           - Возможно я, возможно Степан.
           - Нет, не Степан, я совсем маленькой догадалась. Наверное, в тот  год, когда мне приснились четыре мои прежние жизни. Когда я их разгадала, не без помощи тебя, вдруг снится мне мама и ей бывший кавалер – они говорят о Гере, что она его дочь и будет иметь в жизни всё, что захочет. Так оно и было, как я потом поняла. Что Гера-Вера захочет – всё ей в жадные руки плыло, кроме самых хороших парней, как Павел и потом после него Слава. Они на меня, на Чернавку, обратили внимание, и я встречалась с ними, хотя расставание как с Павлом, так со Славой были ужасными.
           - Что-то быстро ты Павла забыла, милая моя.
           - И кто бы говорил, если Аркашку ко мне в больницу сам  подослал. Аркашка спас меня от смерти, пробив мне в горле пробку, что дышать, мешала, каким-то целебным настоем. Он же меня убедил, что нельзя грустить о Павле, потому что он находится рядом с тобой. Ещё внушил мне, чтоб я забыла Павла. И как только меня выписали из больницы через 30 дней, ко мне пришли девчонки, из моего класса, где я была новенькой, и повели в школу на танцы, чтоб показать красивого парня, который тоже пришёл новичком в ту школу, только в десятый класс. Он целый месяц, как потом мне признался, искал меня по школе, пока я болела. Для этого ему пришлось провожать девчонок после танцев – а они были только в субботу или воскресенье. Слава довольно взрослый и вместо поцелуев расспрашивал украинских девушек, где та птица-говорунья, которую он видел через не закрытую дверь в классе, в день своего приезда и которую никак не может отыскать.
           - И поскольку ты была новенькая, никто из девушек тебя не запомнил, а до твоих подруг он не добрался?
           - Наверное, так. Но мои подруги, как ты говоришь, многие влюбились в новичка, и повели меня на него смотреть. – «На общую любовь», - так сказали. И ввели меня – бледную после хвори – нас из больницы не выпускали. – «Вся светишься», - так сказали новые подружки. И, видимо, Слава тоже заметил свет, который излучала твоя праправнучка, и пошёл на него.
           - Не мудри, если он тебя искал, то, увидев, пошёл приглашать тебя на танец.
           - Всё-таки подсматриваешь, Дед?
           - Вот это я увидел, пока ты его не любила. А как влюбилась тотчас, так мне глаза прикрыли.
           - Хорошо, Дед, убедил. Опишу я тебе – может в стихах, - как чуть-чуть девушка влюбилась в учителя. Но в Павла не возможно было не влюбиться. Тем более с первого взгляда я знала, что с ним что-то случится очень плохое. Что он не жилец на свете - так говорят старушки.
           - Вот это кто тебе дал – чувствовать, что с людьми может произойти?
           - Не знаю. Может, твой же Космос? Мне кажется, и жизни мне показали прошлые во снах, не по твоей просьбе.
           - Стал бы я тебя так пугать! Но ты не забоялась и пристала к Деду – что? Как? И почему? И пора мне уплывать из твоего сна, а то мне и так уже замечания делают, что слишком много тебя навещаю, в то время, когда тебя должны развивать сосем другие люди. Желаю тебе встретить парней, таких как Паша и Слава, чтоб не на чёрных душой девушек засматривались, как твоя старшая сестра, а на таких прекрасных лекарок, которые не только тело, но и душу лечат.
           - Ну, Дед, ты скажешь тоже. Но куда ты уже полетел? Хочешь, чтоб я за тобой следом помчалась?
           - Не для того я тебе платье серебряное как ракета ткал в Космосе, чтоб ты летала за мной. У тебя с этим платьем другое назначение людей лечить. А в Космос тебе ещё нельзя. Тебе ещё сына рожать, как тебе Степан сказал, потом воспитывать его, - Дед издалека кричал громко, но слышала его лишь Реля.
           Просыпалась радостная от этих снов, и стихи писала о Домне, Деде, Павле и даже Славе, хотя он остался живым, но расстались они, по молодости обоих довольно сложно. Стихи потом пропадали – может Вера находила их и рвала. Мать тоже могла расправиться с ними, как с детскими от Рели, в которых она и Веру и матушку выводила не слишком порядочными, как они хотели.

                Г л а в а  12

           Вот это всё – про Деда и Космос - не могла рассказывать сотрудникам-медикам Калерия, в время своих импровизированных экскурсий по Центру Москвы, где многие жили и уж точно работали. 112 поликлиника находилась в двадцати минутах ходьбы до Кремля. Но если идти вокруг поликлиники по школам, проверять здоровье подростков, что они делали неделями, то можно много чего увидеть и из жизни её Деда и других великих людей. И Реля рассказывала медикам о зодчих, которые строили Москву, начиная от Кремля, об архитекторах иностранных и своих – русских, выросших из крепостных людей в очень даровитых. Вот эту церковь Большого Вознесения, где венчался Пушкин, строил бывший крепостной Афанасий Григорьев. Барин его – бывший герой войны 1812 года, Кретов, заметив в парнишке способности к рисованию, отвозит талантливого юношу на выучку к знаменитому тогда архитектору Жилярди. А у Жилярди был сын способный юноша, и они вместе с бывшим крепостным проходят выучку у Жилярди старшего. Младший Жилярди потом поехал учиться и совершенствоваться в Италию, славившимися своими мастерами.
            - Кто у нас строил Кремль в 15 – 16 веках? – спрашивала Реля у своих слушателей. Правильно, всё они –  итальянцы.  К ним и поехал младший Жилярди. И Реля обещала показать со временем, что потом возводил ученик итальянской школы.
           А что построил Афанасий Григорьев перед вами – красивая церковь. Жаль, что она обнесена стеной и в ней находятся какие-то тайные учреждения, а то бы мы обошли её вокруг и посмотрели на зодчество великого нашего соотечественника. Конечно, жаль, что и внутрь не можем войти, но будет время, церкви начнут восстанавливать, и мы увидим ещё, где венчался Пушкин. А пока вот вам улица Герцена – ранее она называлась Малой Никитской – и по ней ездил Пушкин к Натали каждый день, пока матушка Натали не согласилась выдать замуж дочь, и то Пушкин сам должен был собрать ей приданное.  Дедушка Натали потом вернёт ему деньги, после свадьбы. Но дед у красавицы был такой «негодяй» - это отмечал Пушкин в письмах другу, что выдавал своих крепостных наложниц с богатым приданным, а родной внучке так приданное не дал.
           - Откуда ты, Реля, всё это знаешь? – спрашивали  её, ошеломлённые сотрудницы.
           - Из библиотечных книг вычитала ранее. Теперь по макулатуре можно приобрести книги о Пушкине, но это надо сдать на каждый том 20 килограмм макулатуры, а потом ещё поездить по Москве, выискивая в книжных магазинах нужные книги.
           - Боже, сколько трудов.
           - Зато вы сможете прочесть о Пушкине много больше, чем я вам рассказала. А сейчас вспомним Толстого и Горького, которые тоже проживали на улице Алексея Толстого, по которой мы сейчас пойдём.
           - Про Толстого ты нам рассказывала и о Горьком, который жил в доме бывшего заводчика Ряпушинского, который выстроил для него архитектор Шехтель, ещё до революции.
           - Извините, у меня есть ещё одна группа из нашей поликлиники, так я иногда путаю, что, кому уже говорила.
           - Сильна ты, Реля, просвещаешь столько народу. И времени тебе своего не жаль?
           - Никогда не жалею, если людям интересно. Я иностранцев по Москве водила, хотя сама тогда и училась на медика и работала в детском саду.
           - Зато они потом тебя к себе позвали в Польшу, да? Так ли они водили тебя, как ты их?
           Вот что вспоминала Реля, сидя в кабинете у хирурга, выписывавшей ей направление, на поход к онкологу. И перекрестившись, посмотрела на врача, не осуждает ли она? Старая дама тоже ходила с нею в походы по Москве. Заходили тогда в действующие церкви,  и многие из медиков крестились, прося при этом, друг друга не выдавать их на работе, где могли прочистить мозги – на читках по трудам дедушки Ленина. Знали, каким он был атеистом.
           Врач поняла её мысли и сама перекрестилась, чтоб доказать Реле, что она Бога не предаёт.
           - И даже больничный у меня не брала, насколько я помню, - упрекнула Релю, по поводу её самолечения после того, как её выставили из института Склифосовского.
           - Что больничный лист! Он же оплачивается по одной ставке, а это жить не на что. У меня ещё нет восьми лет профсоюзного стажа – поздно вступила в эту организацию – и, стало быть, не 100% от одной ставки, а всего 80%. Вот, и считайте – можно ли на эти деньги жить?
           - Но дорогая моя, жизнь дороже, чем какие-то деньги.
           - Всё правильно. Но жить надо здесь, как говорят, и сейчас. Сына растить.
           - И ты, глупышка, ещё ездила в Крым этим летом с сыном своим, как я слышала. Смотри сама, какая загорелая.
           - Загорела я в Москве. А мы, приехав с сыном в Симферополь, ещё и солнце привезли. Хозяева наши радовались, хоть персики поспеют, а то висели без солнца зелёные. И потом куда приезжали, в Севастополь, потом в Ялту, Алушту везде везли с собой солнце.
           - Такого не может быть. Чтоб в Крыму и не было солнца.
           - Может, и богатые наши соотечественники ехали дальше в Абхазию, в Осетию, в Грузию. Так что нам достались жадные до дикарей хозяева, у которых пустовали их комнаты и сараи.
           - Было из чего выбрать.
           - Мы не выбирали. Мне один пациент – сам нейрохирург, лежал у нас в Москве, в институте Бурденко - дал свой адрес. Мы туда и направились по кривым переулкам. Пришли, а встречает нас вдова с сильно накрашенными ногтями. Причём даже не розовым, а ядовито красным лаком.
           - Отмучилась бедная. Ведь она с таким больным страдала. Ты до нас работала в институте Бурденко, как сейчас сказала. А это нейрохирургия – там лёгких больных нет.
           - Очень тяжёлые, - отозвалась Калерия. - Тем более,  я трудилась в реанимации. И чаще всего больные там лежали безнадёжные. Редко кого выхаживали. И то одни врач и одна медсестра душу вкладывает, скажем, в дневную смену. А приходят на ночь другие – не очень внимательный врач и такие же медсестры, и весь труд дневного персонала идёт впустую.
           - А бывает, что ночная смена выхаживают, а дневные врачи и медсёстры проворонят?
           - Это редко – при мне не случалось. Потому что днями наш профессор Алексей Зиновьевич всегда приходил рано и делал обход – всё замечал. Потом ещё были обходы врачей лечащих, но они старались сделать его вместе с нашим профессором. Были обходы академика – не каждый день – но врачей много толпилось возле больных. Поэтому упустить больного днём – это очень надо постараться.
           - Поэтому ты должна понять, как тяжело было жене в Ялте, когда к ней вернулся её тяжело больной муж. И даже если он умирал в больнице, ей было тяжко. Может, не любила уже – потому кроваво красные ногти у вдовы.       
           - Наверное. Взяла с нас не по два рубля с носа – как в тот год брали, за ночлег, а по полтора. Может быть, потому ещё что народу не было. И жили мы с сыном в большой комнате, где стояло двенадцать коек – вдвоём.
           - Неужели не было меньше комнаты?
           - Была, но там жили молодожёны, которые обрадовались нашему приезду. И не так нам, как солнцу, которое пожаловало с нами.
           - Теперь верю, что везли вы с сыном солнце. Но вот что оно с тобой сотворило, коварное. Эту родинку теперь тебе будут вырезать в онкологической больнице. Вот тебе направление. Есть телефон. Звони сегодня же – медлить нельзя. Если скажешь, что у тебя растёт эта неприятность, тебя на завтра же и запишут.
           Калерию срочно записали к онкологу. На следующий же день она вышагивала в направлении онкологической поликлиники, едва отправив Олега в школу. Сыну она не сказала, про свою беду – чего напрасно беспокоить – а вдруг Бог отведёт её болезнь, как аппендицит. Реля молилась всю дорогу, идя по знакомым переулкам и улицам Москвы. Ехать не было возможности. Езда заняла бы больше времени. Надо было сделать несколько пересадок и от остановки одного транспорта до другого всё равно идти. А, шагая то по улицам, то дворами, она скорее дойдёт.
И мысленно разговаривала с Богом, как в детстве, когда её обижала мать.
           Однажды «мама дорогая», как её звала подлиза Вера – старшая сестра, чуть в могилу Релю не загнала, при помощи той же Веры. Мать послала десятилетнюю девочку ночью за водой к колодцу. Вернее это было накануне её десятилетия. И видно Юлия Петровна желая сделать себе подарок – не Реле – послала её тёмной ночью к колодцу с двумя вёдрами: - «Пусть сгинет непокорная девчонка», - прочла Реля в глазах родительницы. Реля пошла, а что делать? Иначе бы мать её вообще из дома выгнала – в хлев к корове, к поросёнку. Животных девочка любила и с удовольствием бы переспала с коровой, но утром идти в школу, где собирались праздновать её день рождения, но тогда она будет пахнуть хлевом, как пахнет отец, когда гневная мать гонит его из дома.
           Думая так, десятилетняя Реля спешно шла по знакомому кладбищу, обходя лужи налитые днём осенним дождём. Обходила, обходила и чуть в могилу не угодила, вырытую днем для старушки, которая её предупреждала во сне много раньше: - «Смотри, не попади в мою могилу». Карабкаясь от луж на холмик,  Реля почувствовала, что скользит вниз. Сразу вспомнила давний сон, испугалась, вёдра в стороны разлетелись, и закричала, теряя сознание. И кто-то подхватил её на руки и перенёс через вырытую яму. Очнулась, люди возле неё – женщина и мужчина. Женщина-украинка причитает и плачет над Релей, поднимает её с земли: - «Ой, Боже, лежала в луже, а сухая», - говорит.
           Мужчина – Бобыль, как его звали в селе, потому что вернулся солдат с фронта, а вся семья погибла. Так и жил бобылем, не женился, хотя вокруг столько было вдов. Но то ли война его так покалечила, что и жениться не мог – такие слова слышала Реля у колодца раньше от женщин. Но жениться не мог, а детей любил. Взял вёдра и пошёл за водой, вместо Рели. А когда они пришли все втроём  к дому Председателя колхоза – её матери, этот  Тихон бобыль так крыл начальницу словами, что Юлия Петровна испугалась, что её измывательства над дочерью могут дойти до высшего руководства и тогда её выгонят с милой её сердцу должности.
           И выгнали мать – но это было потом – буквально к Новому году приурочили, когда две старших дочери закончили полугодичную учёбу, и наступала пора каникул, когда можно было переезжать на новое место жительства и работы. Нужно было уезжать из села, где её родители оба отличились хождением на сторону друг от  друга. Гуляли, изменяли, но расстаться не было сил – четырех детей насочиняли, будто кто их о том просил.
           Это было всё у семьи впереди. А ту злосчастную для Рели ночь, она обратилась с обидой к Богу. В Бога верила с младенчества, потому что во время войны её, малышку в пелёнках – за неимением других вещей, крестили две добрые бабушки уже в эвакуации. Лишь спустя много лет Калерия узнала от Деда, что одна из бабушек была ей родная. Реля запомнила это крещение и старушек, плачущих над ней, умирающей, как они думали. Реля пыталась им сказать, что будет жить, но не умела говорить. Ещё дедушка летал перед глазами Рели – вот этот точно знал, что она не умрёт. Но тоже плакал. Потом молился, взлетев к иконам, уже за здоровье Рели.
           Как тут не верить в Бога, вспоминая эти картины? А ночь перед своим десятилетием девочка обратилась именно к Богу, говоря ему, что тяжело и жутко ей жить с такой матерью и старшей сестрой, которые придумывают Реле такие работы, где она может погибнуть. Им будет радостно остаться без рабыни. И Бог ей обещал, что смирит мать и сестру – уже не будут так издеваться. А если продолжат, то он сделает так, что после травм Рели, станут себя обслуживать сами. Что и случилось на Дальнем Востоке, куда семью занесло после жизни в Украине.
           Вспомнив всё это, Калерия решила обратиться к Богу вновь. Только уже не девочка 10–ти лет жаловалась ему, а взрослая женщина, испугавшаяся за сына.      
           - «Господи, дай мне возможность дорастить Олега до окончания школы. И ещё, Господи, надо, чтоб он выучился в своём Лётном училище, куда он мечтает попасть или в другом каком институте при живой матери. Если я умру, у него всё в жизни полетит кувырком. Ведь налетит стая спекулянтов или из моей семьи не очень ко мне расположенные сёстры, и сломают все мечты моего сына. Господи, будь нам обоим Отцом родным. Помоги мне с сыном дожить  до окончания школы Олегом, а потом и Высшего или Среднего заведения - куда его дорога приведёт. Помоги нам, Господи, не оставь милостью Твоей. А потом, ты прости меня, Боже, за назойливость, мне бы увидеть, как сын расправил крылья и взлетел. И летать он будет под Твоим присмотром, Господи, а мне на радость. Я знаю, Господи – Ты уж не прогневайся – что времена вскоре будут тяжёлыми, так дай нам, Господи, твоей милостью пережить эти времена вдвоём. Да святится имя Твоё. Будет царствие Твоё. Аминь» - Калерия свернула к церкви Ивана Воина на Кудрине, стояла и крестилась возле икон. Дальше ей было идти легче – будто крылья выросли за спиной.

           В онкологической поликлинике, возле кабинета, куда Реле назначили, сидели несколько пожилых мужчин и женщин. Она заняла очередь и стала ждать.  В мыслях, всё ещё обращаясь к Богу и прося Его дать ей пожить на этой грешной, но чудесной Земле. Пусть голодно – уже в магазинах были перебои с продуктами. Но сына надо вырастить в любой обстановке, чтоб он не чувствовал, что он сирота.
           - И чего такая молодая пришла к онкологу? – обратился к ней, сидящий рядом старик. – Ну, мы ладно – наша песенка спета, а тебе бы ещё жить и жить.
           - Что вы! Я не спешу туда, куда вы пытаетесь меня направить, - ответила Реля насмешливо.
           - Правильно. А чего пришла?
           - Так врач очень красивый в этом кабинете и молодой. Пришла познакомиться.
           - Ну, это ты не хитри. К онкологам не ходят молодые и красивые для знакомства. Ой, моя очередь. Потом поговорим, - старичок заспешил и нырнул в кабинет.
           - Вот балабол, - сказала средних лет женщина, закутанная в платок. – Сейчас и с доктором станет балаболить, отвлекать его от  больных. Что у тебя, дочка?
           - У меня ничего нет, - твёрдо сказала Калерия. – Просто врач при осмотре обеспокоилась и послала сюда. Но так как она это делает не первый раз, в отношении меня, то, надеюсь, что и сегодня пронесёт стороной, как в песне.
           - Ну, дай-то Бог. Действительно, у тебя вся жизнь впереди, - женщина хотела жаловаться на свою болезнь и Реля не дала ей этого сказать.
           -  Чего и вам желаю. У вас тоже несерьёзное заболевание не надо себя накручивать.
           - Ты так думаешь?
           - Я это вижу по вашему лицу. А я по лицам могу определить, кому жить долго, а кому нет.
           - Значит, мне Бог даст пожить? Спасибо на добром слове. Хочешь, пущу тебя впереди?
           - Не откажусь. Мне ещё за продуктами в магазины и на рынок идти. Ещё обед сыну готовить.
           - Иди, дочка, впереди. И если у тебя всё будет хорошо, то у меня тоже, по твоим словам. Я одна живу – мне много не надо, а тебе сыну обед готовить. Да ещё в магазинах настоишься в очередях. Иди, иди, добрая душа.

                Г л а в а  13

           - Спасибо, - Калерия вошла, едва старичок вышел от врача. – Здравствуйте, доктор.
           - А, молодая красавица, как мне предшественник ваш сказал. Пришли со мной знакомиться?
           - А как же, доктор. Надо же когда-то и к вам заглянуть.
           - Это кто вас направил? Хирург. – Врач заглянул в направление. - На что жалуемся?
           - Родинка под мышкой стала расти. Я ей говорю не надо, а она растёт.
           - Так, шутим? Раздевайтесь за ширмой, пока я руки буду мыть. – Молодой мужчина чуть старше Рели пошёл к крану, где у него и полотенце висело. - К такой жизнерадостной даме надо лишь со стерильными руками подходить. Не стесняйтесь, зайдите за ширму. До пояса, дальше не надо.
           - И бюстгальтер снимать? – Калерия подумала, что родинка ведь под мышкой, не на груди.
           - Да уж, покажите ваши груди. Не стесняйтесь, - врач зашёл к ней за ширму. - Ну, с такими грудями можно манекенщицей работать. Не рожали ещё?
           - Как же! – возразила Реля. – Сыну уже пятнадцать лет.
           - Кормили дитя грудью?
           - Долго кормила, чуть ли не год.
           - Почему так затянули?
           - А болел мой малыш. И лечащая врач сказала, что только руки мои материнские и молоко спасало. Может быть, я хвастаюсь? Простите.
           - Все бы матери так могли сказать. Моя жена решительно отказалась кормить грудью дочь, чтоб спасти их от отвисания. Быть может, потому и болезнь заработала – мастопатию. Но я, как увижу красивую и мудрую женщину, почему-то вспоминаю жену. Простите меня.
           - Давайте вспомним, что я прошла к вам показать свою растущую родинку.
           - Извините за моё неуместное воспоминание. Теперь поднимите руки. Где у нас родинка? Под левой рукой, говорите? Здесь? Ничего не вижу.  Может, под правой рукой? Но и здесь ничего нет. Чисто.
           - Этого не может быть, доктор. Ещё утром, я умывалась – родинка была. Я её полотенцем боялась задеть, когда вытиралась.
           - Так-так, вижу красное пятнышко среди островка волосков, которые вы не смогли побрить. Может, волосы вас спасли? Родинка была на ножке? На ножке! Один из волосков видимо обвился вокруг родинки, не дал ей дышать, проще говоря, придавил. Она у вас напухла, увеличилась и напугала хирурга. Но пока вы шли ко мне, возможно, по дороге отвалилась. Одевайтесь. - Врач отошёл к столу и стал писать своё заключение: - Молитесь, чтоб родинка вновь не выскочила. А выскочит, опять придёте. – Врач говорил и продолжал писать. - Да, ещё я вам напишу, что вам надо обследовать груди.
           - «Слава тебе, Боже. И спасибо моим Ангелам – помогли Вы мне опять избавиться от боли и родинки. Только бы она не росла опять», - взволнованно думала молодая женщина, но доктору на его последнее заявление надо было что-то ответить.
           - Но говорят, - возразила Реля из-за ширмы, - что женщинам надо обследовать груди после сорока лет.  А мне ещё только тридцать шесть лет будет в октябре.
           - Милая шутница. Если вам доктор сказал обследовать, то надо обследовать. Не поленитесь, опять по направлению вашего врача съездить в район станции метро «Щукино». Ваша врач вам должна написать точный адрес и телефон. Позвоните, вас поставят на очередь на обследование и пусть посмотрят там, на аппарате ваши прекрасные груди. Если всё хорошо, то и живите спокойно до сорока лет. А с сорока лет вам придётся там бывать раз в год или даже два раза – это решат те врачи, которые будут вас смотреть.
           - Хорошо, я сделаю всё, как вы сказали.
- Я вас предупредил. Но если родинка под мышкой появится опять, вам придётся приходить к нам ещё не раз.
            - Спасибо не надо, - как говорят в фильме «Бриллиантовая рука».
            - Но там ещё добавляют: - «Лучше вы к нам», - улыбнулся доктор. - И, кажется, я буду направлен в вашу 112  поликлинику для консультаций. Так что далеко вам больше не придётся ходить.
            - И до свидания, доктор, - проговорила быстро Реля, забирая его выписку. - А то больные, кто остался в коридоре, не попадут сегодня к вам.
            - Попадут. Я приму всех, кто записан. До свидания. Желаю вам не болеть.
            - Спасибо, - Калерия выскользнула из кабинета и показала той женщине, что пропустила её, что у неё все нормально.
            Конечно, она съездила и к станции метро «Щукинская» и нашла тот  переулок, где ей и сделали маммографию. Ничего не обнаружив, её отпустили, «с Богом», дожидаться сорока лет, предупредив, груди ей проверять, не миновать. Что-то в них заведётся, потому слишком они тверды для матери кормившей сына грудью много месяцев.
            - «Господи, почему злятся женщины, увидев что-то лучше, чем у них? Прости меня, Боже, что жалуюсь тебе на них. Может они и правы. Возможно, когда-то мои груди покажут мне, где раки зимуют. А пока родинка не растёт. Плечо перестало болеть – надолго ли? Рука поднимаются вверх без боли. Зато коварная боль перескочила на колени и голеностопные суставы. И так всегда – где-то затухает, где-то вспухает. Но с болями в ногах жить можно, тем более, я придумала такую смазку. Вернее мне подсказали рецепт, но очень он удачен.
            Нахаживать-то получается не один километр в день, уколы приходится делать на дому множеству пациентов, которые не очень-то из дома выходят. А если и выходят, то до поликлиники нашей им не дойти, разве что до магазина или до рынка. Как неудачно расположена наша поликлиника на Большой Бронной. Нет, кто живёт близко – тому хорошо. Но живущие на Большой Грузинской и в районе её тоже болеют, а оттуда топать долго и транспорта походящего нет. Даже если захотят подъехать на троллейбусе, так надо сначала добрести до улицы Горького – бывшей Тверской - и потом уже от троллейбуса спускаться к нашей поликлинике по Большой Бронной. Хотя спускаться уже легче, чем шагать на подъём.
            Так же приходится и тем, кто живёт недалеко от Кремля, но удалённо от нашей поликлиники. Конечно, им ближе шагать, чем жителям улицы Красина и других окрестных закоулков. И то находятся хитрецы, живущие неподалёку, которые вызывают врачей на дом, прямо вместе с медсёстрами. И врачи и сёстры охотней ходят поблизости, чем на дальние улицы. А тем, кто недавно пришёл работать в поликлинику, подбрасывают самые неудобные по расположению улицы, где больные потяжелей, и идти к ним дальше», - так размышляла Калерия, обходя вверенные ей улицы, чтоб сделать уколы десятку, а то и более больных в день.
            Вскоре после их поездки в Крым, она ушла из реанимации, к радости сына, но, придя в поликлинику, опять попала в кабалу к больным – и ходячим и лежачим. Отсидев с врачом 4 часа на приёме, им обоим приходилось отправляться в путешествия – врачу по вызовам, а ей, как медсестре выполнять плановые назначения. Если приём был вечером, то уколы Реля делала утром. Одно удобство, бегать приходилось мимо магазинов, и, возвращаясь домой, она могла купить себе что-то из продуктов. Бывало, родственники больных или родители её бывших воспитанников по детскому саду узнавали её и зазывали к себе в очередь. А то и сами продавцы, знавшие Калерию по Филатовской больнице, предлагали ей что-нибудь дефицитное или подсказывали, когда завезут нужное. Калерия уже не ломалась, как прежде, что ей неприятно это «из-под прилавка». Коль все этим пользуются, незачем и ей голодать. Времена наступили такие, если не возьмёшь сейчас по доброте предложенное (за свои же деньги), могут больше и не предложить. И, тем не менее, им с Олегом всё же иногда приходилось «затягивать потуже пояс». Калерии в таких случаях вспоминалось послевоенное голодное детство и ей не хотелось допустить, чтоб голодал её потомок. Если уж больные её помнят, а их здоровые родственники предлагают продукты – лучше купить, чем голодать.
            К тому же Олег учился в 9 классе и, как говорили на родительских собраниях учителя, этот класс считается основной в десятилетней школе. Какие знания заложат учащимся в этом классе, с теми они и пойдут поступать в институты. Вот в этот тяжёлый год Калерия послушалась сына, и ушла от ночных смен, которые особенно измождали её. – «А, работая в поликлинике, ты будешь ходить по больным, и дышать свежим воздухом», - радовался сын.
            Он не думал её дорогой Малыш, немаленького уже роста, что свежий воздух в городе не такой уж и свежий. К тому же порой перемежался с почти больничной атмосферой, когда она навещала тяжелобольных, особенно у кого не было постоянного ухода. Такие больные были на попечении приходящей прислуги или дальних родственников, живущих поблизости. А дальние и даже близкие родные, живущие своей семьей – это не те люди, кто может хорошо присмотреть за больным, да вовремя накормить, и вовремя перестелить постель.
            Так было и в тот раз, когда Реля зашла сделать укол лежачей пациентке, которая принялась рассказывать ей, что есть у неё и сын и дочь. Но дочь живёт за границей при Посольстве – как сыр, дескать, в масле катается. И ехала-то специально, чтоб не ухаживать за матерью, больной раком.
            - Да что вы, - Реля взялась разубеждать её, как пытались и другие медсёстры, работающие попеременно с ней, - вы поймите, ведь у неё же своя семья, и ей пришлось уехать с мужем – так положено.
            - А не выходила бы замуж, если мать больна!
            - Но вы же не всегда были больной. Когда она выходила замуж – вы, наверное, ещё ходили и за собой могли ухаживать?
            - Это так! Но я дочь предупреждала, что заболею, если она уедет, - типичный ответ тяжко больного, эгоистичного человека вызывал желание прекратить беседу. К тому же до болезни эта дама не знала ни в чём отказа. Её отец, а потом муж работали в ЦК Партии. И вот отец умер или его убили во времена Сталина. Мужа уволили с работы, и он тоже куда-то исчез – этого женщина не говорила Реле. Зато ей поведали коллеги.
            - Но у вас же ещё есть сын. Он разве не может ухаживать?
            - Этот пьяница? Я даже выписала его из квартиры, чтоб он не воровал у меня деньги.
            Беда этой женщины - жившей когда-то в роскоши, и вдруг окунувшейся в полное неприятие её родными - была очевидна. Правда за ней ухаживала двоюродная сестра, которая приезжала из Подмосковья почти через день, убирала, готовила ей еду на два дня, и уезжала к своей семье. И всё же большую часть времени она оставалась наедине с собой. Сосед, конечно, заходил в отсутствие родственницы, если требовалось перестелить постель или подать ей судно. При надобности она вызывала его по телефону. Но сосед, как и сын её, тоже был выпивоха, и бывало, пропадал из дома в известном только ему направлении.
            Реле приходилось иногда, придя, и судно подать и постель переменить – куда деваться, если больная фактически была не готова к уколу. Сменщицы предупреждали Калерию, чтоб она не делала этого. Дама была полноты чрезвычайной, и хотя медсестрам положено было сделать только укол, дополнительную помощь от них она принимала, как должное. И не платила за тяжёлую услугу, хотя, на случай помощи соседа, деньги у неё лежали всегда под рукой. Понятие, что соседу нужно оплачивать, а медсёстрам нет, прочно прописалось в её сознании. Видимо полагала, что это их обязанность. Хотя в одиночку это делать даже нельзя - спину сорвать можно.
            В реанимации, как помнила Реля, к тяжёлым больным подходили вчетвером, а бывало и больше. Одни поднимают больного на руках, а няни быстро меняют бельё.
Было, как-то Реля пришла, а больная лежит на полу – соскользнула с кровати вместе с судном ещё ночью. Соседа вызвать не было возможности – до телефона не дотянешься. Она и кричала и стучала в стенку – руки у неё подвижные – никто не откликнулся. Так жаловалась грузная женщина. Просила Релю сходить позвать соседа - одна она с ней не справится. Как Реля ни трезвонила соседу, тот не отозвался. Видно загулял или спал «мертвецким» сном – как однажды при ней он объяснялся с больной соседкой.
            Калерия, пыхтя и обливаясь потом, за полчаса, может и больше, едва взгромоздила больную на кровать. Отдышавшись, перед уколом вымыла руки со щёткой, как хирург перед операцией, и даже посидела немного, по совету больной – руки тряслись. Едва сделала укол, заторопилась к другим больным, крепко цепляясь за перила лестницы - лифт забунтовал. Ноги ещё дрожали, хорошо передохнула немного, а то упала бы на лестнице. Из головы не уходило, о чём говорила с больной, пока посидела, отдыхая.
            - Вам  Варвара Дмитриевна, - сказала она ещё немного дрожащим голосом, - не надо было гнать сына из дома. Он же за вами ухаживал, как говорили.
            - Ухаживал, но и всю мою пенсию пропивал. Потом исчезал из дома дней на пять или неделю, а мне и соседу заплатить, как я это делаю каждый раз, нечем. Нечем бывало платить и приходящей кузине, которая приезжает ко мне из деревни через день.
            - А кузина не может у вас здесь прописаться и жить вместе с вами? – Калерия уже знала, что кузина об этом мечтает, ей нужна прописка, потому что и она иногда посещает врачей. 
            - Ну да! Пропишу я Матрёну, так она меня отравит, чтоб жилплощадью завладеть.
            - Мне кажется, она вас любит и ухаживает за вами хорошо.
            - За денежки, милая моя, за денежки.
            - А жила бы с вами, может быть, и за услуги бы не просила, когда не нужно ехать издалека. И проживать в Москве, в хороших условиях.
            - Не знаю, я с ней об этом не договаривалась. Плачу ей хорошие деньги – ты не думай – Мотя, таких денег сроду не видела. 25 рублей за десять часов, пока она убирается, ходит по магазинам и стирает, меня перестилает, еду готовит. Хотите вам, буду платить за ту же работу? Но это нужно уйти из поликлиники и заниматься только мной. 25 рублей множьте на пятнадцать дней – это будет перекрывать вашу зарплату в поликлинике в несколько раз, - почему-то заговорила больная на «вы».
            - Даже множить не буду, потому что я работаю от государства, и получать пенсию буду от него же. К тому же у меня сын растёт, которому надо уделять внимание – именно из-за него я ушла от хорошей зарплаты в поликлинику, где платят много меньше.
            - Вот, меня бы получала 250 рублей в десятидневку. А если прибавить ещё пять дней, больше в месяц получается. Сравни свою зарплату с тем, что я предлагаю. И подоходный налог не платить.
            - Спасибо, но я не смогу так трудиться. За эти двести пятьдесят за десять дней можно с вами своё здоровье потерять, вы уж простите за прямоту.
            - Вот! И никто из ваших медсестёр не хочет, кому я ни предлагала. Неженки все.
            - Так если ваша Мотя справляется с вами, почему же вы, за меньшую плату – на которую она согласна, не можете её прописать, чтоб она жила с вами постоянно.
            - Это Мотька тебя уговорила поговорить со мной?
            - Нет, на эту тему я с ней не беседовала. Но внутренним чутьём, а оно у меня сильно развито, догадываюсь, что кузина могла бы стать вам хорошей помощницей ежедневно, а не приходить через день. Ну, я пошла. Немного отсиделась. Мне ещё надо сходить по пяти адресам.
            - Ко мне не к первой ли пришла?
            - Нет. Таких больных у меня, как вы, пятеро и их я правильно, посещаю первыми.
            - Что! Вот такие же лежаки, как я? И тоже, наверное, приходилось поднимать с пола?
            - Если бы мне приходилось всех поднимать, я бы до вас не дошла. Нет, там  есть люди, которые живут постоянно с ними, и потому я вижу, что всем легче от этого.
            - Ладно. Я подумаю над твоими словами. Может, и пропишу Мотю к себе. Чем государству отойдёт моя жилплощадь, пусть лучше ей. Она и сына моего пригреть может, если тот вылечится от пьянства.
            - А это уж вдвойне хорошо было бы. Ну, я пошла. До завтра.
            - Завтра ты вечером придёшь, да?
            - Как полагается по графику. До свидания.

                Г л а в а  14

           С Матрёной Реле довелось поговорить на следующий день, вечером. Придя к больной, она застала кузину хозяйки ещё на «рабочем месте». Мощная женщина – ей под силу было поднять и не такую тяжесть - посочувствовала Реле:
            - Я прям представить не могу, как вы Варю мою вчера одна с полу подняли? Уж она мне рассказала и о вашем с ней разговоре после, - тихо проговорила, когда Реля пришла к ней на кухню, чтоб прокипятить шприцы с иглами. – Я ей попеняла, что не заплатила вам за этот каторжный труд, как платит соседу за каждое посещение – сделает он ей чего или просто посидит, поболтает.
            - За что вы её укорили? Все больные – а я ведь работала и в больнице – считают, что это наш законный труд – поднимать их тяжёлых и перестилать. Правда больных в реанимации,  где я в последнее время работала, мы перестилали вчетвером, а то и вшестером. Профессор у нас один был, как увидит, что няни и медсёстры надрываются, так бросался к нам и сам помогал. И тут же молодые врачи, кто вместе с ним в обходе участвовал, принимались ему помогать.
            - Но вчера-то вы, я думаю, порядком надорвались?
            - Ужасно. Ещё пятерых надо было навестить. Так я, как пьяная была – нога за ногу заплеталась, еле обошла всех. Потом расходилась, ещё и в магазин зашла, продуктов прикупила, что смогла: – «И на сколько смогла», - мысленно усмехнулась своим финансовым возможностям.
            – Но где вы продукты берете, что у вас так вкусно пахнет на кухне?
            - Я тебя, милая, сейчас и покормлю за вчерашний труд. Уж Варьку отругала, что прям даже чаю не предложила, после такой тяжести.
            - Да как бы она мне чаю предложила? – удивилась Калерия.
            - Ну, на кухню бы послала, вы бы сами себе вскипятили, а для чаю у меня вот здесь всё лежит, - кузина раскрыла ящик вверху и показала Реле множество всяких пряников и печенья в какой-то импортной упаковке. – А беру-то я всё это плюс мясо, сыр и всякие выпечки в особом магазине, куда моя хозяйка прикреплена с детства. Она же непростая особа, как мы – на довольствии стоит в магазинах, которые чуть ли не Кремлёвских деятелей снабжают.
            - Да что вы! Уж не в «Березку» ли вы ходите, что недалеко здесь расположена?
            - Вот-вот, на Грузинской улице – так и хожу. А ты откуда знаешь?
            - На той же Большой Грузинской я работала в детском саду, недалеко от «Березки». Так ко мне детей водили от всякого большого начальства и посольских работников разных стран.
            - Так тебе, поди, и подарки носили из этого магазина?
            - Один раз было - поляк, который водил ко мне сына, приносил оттуда «птичье молоко». Вкуснотища необычайная, сыну очень понравился.
            - И это всё? От русских-то ничего не перепадало?
            - Ну, наши так шифруются, чтоб ничего не дарить даже на большие праздники, что я и не знала, где они работают. Только по одежде их и детей догадывалась, что родители не дворники.
            - Да и Бог с ними, с этими жадными. Вот и Варя моя, - добавила шёпотом, - могла бы тебе, девонька, вчера заплатить, а не соседу пьянице, если ты так надрывалась с ней.
            - Да, что вы! Не взяла бы я деньги.
            - Да что я не вижу, в какой обувке ты ходишь. Чай все ноги мокрые в такую-то погоду. И на еду с сыном повкуснее, деньги пригодятся, тем более трудом добытые.
            - «Вот на еду как раз денег-то и нету», - горько подумалось Реле. – «Вчера последние ушли. А до зарплаты жить ещё три дня».
            - Разумеется, - согласилась она, - мне бы деньги пригодились – зря я так говорю. И занять не у кого – все живут от аванса до зарплаты.
            - Мотя, с кем это ты разговариваешь? – послышалось из-за стенки.
            - Проснулась наша больная. Это я, Варя, с медсестрой беседую, - проговорила Матрёна, открыв в стене окошечко. - Она тут шприцы кипятит, пока ты спала.
            - Так что она горячими шприцами будет меня колоть? Так и лекарство закипит.
            - Зря беспокойтесь, Варвара, - сказала Реля, заходя в комнату к больной. – Для вас у меня отдельный шприц – его в автоклаве стерилизуют. Вот, видите, отдельный. - Реля достала из упаковки лекарство, и на глазах Варвары, надколола ампулу и тут же набрала раствор.  Чтоб больная видела, что лекарство она выбирает из ампулы полностью. Иные не доверяли медсёстрам, думали, что им вводят не полностью: – Так, Мотя, помогите мне, чуть поднимите рубашку.
            - Вот спасибо. А то я думала, что горячим шприцом и иголкой раскалённой вы будете меня колоть. Но как легко вы делаете. И после ваших уколов долго ничего не болит. Не то, что ночью приезжает «Неотложка» колоть мне ночной укол. Так они то ли не всё лекарство вводят, то ли не то колют, только через час или два хоть караул кричи. Это ночью.
            - Во сколько они к вам приезжают? – заинтересовалась Калерия.
            - До 12 ночи они всех раковых больных объезжают. Да ещё плату требуют, хотя это их работа. Так чем платить им, я лучше бы такой вот хорошей медсестре давала бы. Не можете ли вы, Реля, за два рубля приходить ко мне до двенадцати ночи и делать последний укол?
            - Нет, не могу. Я так набегаюсь за день, что к вечеру уже не человек. Хорошо сын у меня ужины себе и мне умеет готовить. Сапоги себе и мне чистит. Сам себе стирает вещи мелкие.
            - Да что вы! У вас такой сын – сокровище. За вчерашнюю вашу возню со мной, выберите две книжки из моей библиотеки – это ему и вам подарок.
            - Спасибо не надо. У нас уже своя библиотека хорошая. Не знаем, куда книги ставить.
            - Живёте в тесной квартирке?
            - Да.
            - Тогда я вам заплачу, как соседу, когда он мне такие услуги оказывает – пятнадцать рублей.
            - Вот за это спасибо. У меня вчера деньги кончились, а до аванса ещё три дня жить.
            - Марфа, заплати Реле. А книги всё же возьмите, а то мой сын их пропьёт. Выберите, что на вас смотрит. У меня дорогая библиотека – почти вся из раритетных книг состоит.
            - Я уже просматривала вашу библиотеку, если вы помните. И говорила, что у меня те же самые книги есть, по макулатуре мы с сыном собирали.
            - Но это дешёвые издания на плохой бумаге. Без иллюстраций, как я думаю.
            - Есть и с иллюстрациями, - возразила Реля, - А что на худшей, чем у вас бумаге, так они легче. Их читать удобней, лёжа на диване. С дорогим-то изданием надо за столом сидеть.
            - Бери, Реля, бери, потом снесёшь их в скупку, и продадут их, деньги тебе будут.
            - Простите, у меня совершенно нет времени ходить по скупкам, как вы говорите. И носить эти книги для меня тяжело. - «Руки после вчерашнего рывка, ещё никак не отойдут», - подумала, тяжело вздохнув. – Пойду я, до свидания. 
            - Вот ты молодец, - шепнула ей помощница Варвары, провожая Релю до двери и кладя ей в карман деньги, - Тут за вчерашнее. Варя, она вечно так, сейчас даёт – вроде по-хорошему – а потом попросит у меня книгу из тех, что отдала и шум бы устроила, что украли. И вспомнила бы, что медсестра была. На тебя и указала бы операм. 
            - Что у неё опасно что-нибудь брать, даже по её разрешению, это я сразу поняла.
            - Умная ты девушка – это я сразу заметила. А про деньги она не вспомнит. Швыряет их туда-сюда. Ишь, предлагает, чтоб ходила к ней ночью за два рубля. А врачам со скорой помощи по десятке даёт, не каждый день, правда. Зато они точно ей что-то не то делают, что вскоре и боль её настигает. А тебе деньги нужнее были бы. 
            - Ну, хорошо и то, что за вчерашнюю мороку мне заплатила. Вовремя эти деньги мне пришли. Вчера я спину сорвала, с Варварой надрываясь. Врач сегодня мне мази прописал какие-то дорогие. Что заработала, на то и буду лечиться.
            - Ой, милая, здоровье не купишь. Я-то с ней справляюсь, играючи. Вроде как Варя согласилась прописать меня в квартире. Так я жить с нею буду, и сама уж ей стану уколы делать ночные, чтоб «Неотложка» не приезжала.
            - А вы умеете?
            - Так я тоже считай медсестра – в больнице работала нянечкой. Научили меня медсёстры этой премудрости. Но Варя не доверяла. Однажды ей сделала, так она шум подняла, что плохо. Так я потом на своих мужиках в деревне потренировалась – говорят, ловко получается.
            - В следующий раз, когда вы будете, я попрошу вас сделать ей укол. При этом мы проведём с вами ликбез как колоть, куда колоть. Если Варвара поймёт, что вы умеете, станет вам доверять.
            - Тогда уж она точно меня пропишет. А то ездить к ней даже через день очень муторно. Я уж и то хотела отказаться. Никакие деньги не надо, когда едешь в переполненной электричке.
            - Да, - Калерия вздохнула. – У меня подруга была сердечница, операцию ей на сердце сделали. И здорово её подправили этой операцией, а потом санаторием. Но вернулась домой и сразу впряглась и в готовку и уборку, хотя мать у неё вполне здоровая женщина.
            - Ой, в жару-то нельзя с больным сердцем, - посочувствовала Матрёна.
            - И если б только это. Чтоб приготовить, продукты ещё надо достать в наших магазинах, где большие очереди, да поднять в старом доме без лифта на пятый этаж.
            - Вот бедолага, и что никто не помогал?
            - Рослый на то время сын, никак не желал помочь матери с тяжестями. Матушка её предпочитала дни проводить в церкви, пока Настя носилась по магазинам, таская тяжести не только из них, но и с дачи, где сама же всё и выращивала, опять без помощи своих домашних. И вот однажды её вытолкнули с сумками из электрички. Упала она на платформу – швы и разошлись. Потом мне мать её жаловалась, уже когда мы Настю хоронили.
            - Что ж не помогала-то дочери церковница? Теперь никакими молитвами не вымолит у Бога прощение, что дочь в гроб загнала. Вот её Бог накажет…
            - Уже наказал сыном Насти, который и по сию пору не помогает бабке. И вечно они в ссоре. А им ещё квартиру получать вместе. Думаю, что нелегко им будет там проживать, особенно если внук женится. Ой, простите, заговариваю вас, вместо того, чтоб бежать.
            - Спасибо и тебе за рассказ – уж меня-то из электрички не вытолкают.
            - Да такого и врагу не пожелаешь. Ну, прощайте.  В следующий раз ещё поговорим с вами. А теперь пора мне, до свидания.
            - До свидания, радость моя. Уж как вижу, чувствую, что ты ко мне хорошо относишься. К людям ты с добром идёшь. К хорошим, думается мне. А к плохому люду не очень располагайся.
            - Нам, медикам, не дано выбирать. Хорошие больные или лихие люди – мы обязаны лечить. И до свидания. Идите к Варваре, а то она подумает, что мы тут сговариваемся.
            - До свидания, дочка. Дай Бог тебе здоровья, чтоб ты долго ещё лечила больных. Рука у тебя лёгкая и сердце большое. Может, если Варвара меня пропишет, я в вашей поликлинике лечиться буду. Ты не смотри, что я вроде здоровая на вид. Болей у меня полно всяких. Крестьянский труд – тоже не сахар. А мне и в войну пришлось трудиться, возле линии фронта. Москву мы укрепляли. Но это я тебе в другой раз расскажу, если будет время у тебя послушать сельскую бабу.
            - С удовольствием послушаю. Выберу время в воскресенье, чтоб к вам последним придти и мы сможет немного поговорить.
            - А я уж тебя покормлю всякими вкусностями. И сыну соберу, чтоб угостила его от меня. Уж как я рада, что ты с Варварой обо мне поговорила. Прописала бы она меня, так я рабой бы возле неё возилась. Но богатые – даже такие больные – боятся за своё богачество.

                Г л а в а  15.

           Остальные тяжёлые пациенты были спокойней, чем Варвара. Точнее рабоче-крестьянского происхождения и просто не привыкли капризничать. Одна из них всегда встречала приход Рели улыбкой. У неё тоже была неподвижность ниже пояса, а руки и голова работали хорошо. Правда дом у неё всегда был полон родными и знакомыми специфического свойства – попросту пьянчужками. Друзья-приятели набивались в просторную комнату больной и вели себя довольно развязно. С приходом Рели, правда, затихали, будто водки в рот набрали, но выпить ей уже не предлагали. Ещё в первый раз Калерия так приструнила их, что забоялись: - «Строгая!» Скандалить при ней тоже не решались. Хотя по рассказам других медсестёр, с ними балагурили, шутили и даже набивались в провожатые. А уж рюмку каждый раз предлагали.
           - Да рявкните на них, - сердилась Калерия. – Сразу отстанут.
           - А зачем рявкать? Если в тех краях провожать не будут, то маньяк какой пристанет.
           - На Большой Грузинской я работала много лет, и ко мне никто никогда не приставал, даже когда ходила тёмной ночью, - улыбнулась Калерия.
           - Уж будто бы?
           - Ладно, признаюсь. Зашла как-то на Тишинский рынок – самый дешёвый в нашей округе.
           - И к тебе тамошние кавказцы привязались? А что, ты как раз в их вкусе. С твоими красивыми кудрями.
           - Торговцы, на рынках, ко мне привязывались с разговорами, даже в Симферополе, когда я вынашивала своего потомка. Там, где подороже вечно зазывали: - «Молодой мамаш, ребёнка ждёшь? Подходи к нам, тебе самый лучший фрукт дадим бесплатно».
           - Подходила?
           - Если видела, что правда продадут дешевле, подходила. Кто же от фруктов откажется, вынашивая дитя. А денег у меня, в Симферополе было ещё меньше, чем в Москве.
           - Где же ты работала?
           - На строительстве. И не говорите мне, что там хорошо платят. Как я знаю из разговоров с москвичами, хорошо платят на стройке лишь в Москве, да Ленинграде, может быть. А на окраинах страны только так обманывают рабочих. Меня даже с декретным отпуском надули – но это уже врачи неправильно определили мою беременность.
           - И ты не воевала с ними? Можно было оспорить.
           - По глупости пропустила, а потом у меня сын заболел, и мы с ним загремели в детскую больницу – уже не до этого было.
           - Может и правильно, - вставила армянка, - что не отвоёвывала деньги, с которыми тебя обманули. Зато у тебя сын хороший получился – видно, что обожает маму. А у меня всё в другую сторону пошло. Я как раз врачей, по совету подруг надула на целый месяц.
           - Целый месяц перехаживала в декрете? – удивилась Реля. – Мне бы так, при той тяжёлой работе. Я еле дождалась, пока меня отпустят в дородовый отпуск.
           - Так тебя же обманули, поэтому ты так страдала. Но за твои страдания тебе отдача от твоего Олега сейчас. Послушай, что я, переносившая своего ребёнка месяц, получаю от него сейчас – никакой благодарности. Ленивый был с первых своих шагов. Может, бабушки избаловали, но мой Ашот – это трус и ленивец тот ещё. Всё мне в стирку отдает из своих вещей до сих пор, хотя ему уже двадцать пять лет. И знает, что стираю я своими руками – машинку никак матери не купит.
           - Стиральную машину сейчас трудно купить, - возразила Реля.
           - Только не ему. Работает в таком учреждении, где талоны на эту машину выдают часто. Так он не матери, а девушке своей машинку купил. Вернее будущей тёще.
           - Так пусть тёща ему и стирает все вещи. Зачем матери несёт? – возражали другие медики, вступая в их разговор.
           - Стесняется, наверное, теще подкидывать грязные вещи. Вот я и жалею, за то, что обманула тогда врачей. Лучше бы мне не доплатили как тебе – зато может отдача от сына была бы.
           - Да, - пошутили тогда над коллегой другие медсёстры, - не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Правда, Реля, сын у тебя очень отличается от  наших детей. Мы помним его ещё по нашим общим походам в экскурсии – парень умница и знаток – хоть сейчас  его в КВН отдавай.
           - Зачем в КВН его уже в другую передачу зовут «Что! Где! Когда!», да некогда ему сейчас. Он же в ВУЗ готовится поступать, - Реля охватило тревожное волнение. Из разговоров она уже знала, как трудно пробиться в институт не имея блата.
            - Чего уж в ВУЗ, скажи, что в лётное училище он хочет поступать. Олег мне говорил – три года назад, когда мы по Пушкинским местам в Москве ездили. А, насколько я знаю, Высших училищ для гражданских лётчиков у нас в стране нет пока. Так что будет поступать в среднее училище. А там учат летать сначала на маленьких самолётах, да немало полетать на них ещё придётся. А потом, может переучится, и уже на больших самолётах летать сможет, - заявила одна из медсестёр то ли с завистью, что хвалят сына Калерии, то ли со злостью.
            - Ты точно знаешь, что нет в Союзе Высших лётных училищ? – уточнила Калерия, замирая от мысли, что сыну её придётся проделать долгий путь, прежде, чем вернётся домой.
            - Военные училища есть, а гражданских не наблюдается, - добавил проходивший мимо врач, который три года назад старательно добивался расположения Релии, но был мягко и решительно отстранён.
            Его жена когда-то «поспособствовала» смерти Игоря – соседа Рели по дому – причём винили все в гибели красивого доброго парня «цыганку», как обзывала Релю бывшая свекровь. Но истинная виновница преспокойно вышла замуж за довольно красивого студента медицинского института, правда детей у них долго не было. Реля в душе считала, что это было наказание изменщице, за то, что погубила своего одногодка. 
            Три года назад, когда Реля первый раз, пришла работать в 112 поликлинику, судьба свела её с мужем изменщицы, который тоже, узнав, где живёт «прекрасная дама»,  вспомнил об Игоре – своем друге. И что Игорь погиб по вине Рели не постеснялся ей сказать. И что теперь его очередь настала гибнуть ему от глаз «цыганки». И так ему захотелось погибнуть, в то время, как жена его, уже не столь любимая, лежала в больнице, вынашивая первое их дитя, которое задержалось в её чреве.
            Калерия разъяснила красавцу, уведшему от друга невесту, что это по их вине погиб Игорь, переходя Садовое кольцо не по вновь построенному переходу, а по старой привычке поперёк движения машин. Да ещё сильно выпивши – из-за чего невеста не захотела с ним знаться. А Реля, в то время, когда Игорь погиб, лежала со своим будущим лётчиком, в Филатовской больнице, и у неё не было возможности спасать спивающегося парня. Причём спился Игорь не из-за невесты, успокоила она мужа жестокой девы, а из-за того, что служил в Подмосковье, куда его пристроил отчим.
            Отчим устроил это, выпив с кем-то не одну бутылку водки. А потом Игорю давал денег, чтоб он, тоже выпив с кем надо, ходил почаще в увольнения. Так и спился парень. Но пил, как казалось Калерии немного. Потому что ещё до того, как невеста выставила его из своего сердца, он заметил соседку, приехавшую с мужем в Москву и вскоре оставшуюся без всякой помощи в незнакомом ей пока городе. А Реле, только разведясь с одним алкоголиком, совсем не хотелось внимания другого. Но Игорь не отставал и провожал её – довольно трезвым - то на прогулку с сыном, то в ясли вёз малыша Олега, разъясняя Реле все прелести Москвы – ведь он когда-то учился в Архитектурном институте, куда вновь стремился, да водка мешала.
            И, разумеется, соседки сплетницы донесли матери Игоря, что он уделяет внимание приезжей разведёнке. Тётя Шура, которая до этого возмущалась бывшими родственниками Калерии и всячески их ругала, вдруг повернулась на 180 градусов и ополчилась на Релю. Она перестала здороваться с «цыганкой», которая «завлекла» её сына.
            Калерии было не до того, чтоб следить, кто с ней поздоровался, а кто тихо прошипел. Она как раз устраивала сына в детские ясли и сама собиралась там работать, чтоб быть рядом с малышом, и присматривать за ним. Хотя она и будет в другой группе работать, но пару раз в смену сможет зайти и посмотреть, не в мокрых ли ползунках её сокровище. А так как медсестра, которая застудила её сына раньше – из-за чего они долго лежали в больнице – уволилась, а на её место поставили более ответственную женщину, то Реле предложили работать по 12 часов – больше заработает. Деньги были нужны – ей на одежду, Олежке – алименты она получала мизерные –  так, что согласилась.
            Вот этого всего она уже не могла сказать человеку, который упрекал её в смерти  друга - Игоря. Но разложила всё по полочкам так, что взрослый дядя – её ровесник осознал свою вину и вину своей жены. И понял – раз и навсегда – что с Релей у него служебного романа не будет. Тем более, что романы эти у него случались с другими медсёстрами, которые по приходу новенькой медсестры на подработку в Неотложную помощь, стали поглядывать на неё искоса. И пришлось Калерии перевоспитывать гуляку, приводя примеры из своих наблюдений, к чему приводит блуд. Даже целую книгу пересказала ему французского автора, что жёнам, даже если они когда-то были изменщицами, надо быть верным. Особенно когда жена, после долгих ожиданий, наконец, рожает ребёнка. Признаться, она рассказывала историю своей сестры Веры, подозревая, что и эта дама, живущая в сталинской высотке, тоже ждёт дитя от другой женщины. И ей, «роженице» с деньгами «сделают» ребёнка. Только будет ли она хорошей матерью чужому дитю? Последнее подозрение Калерия не говорила озадаченному отцу.
            Но чтоб его развеселить, решила, поведать, как её проиграли в карты:
            - Хочешь, я расскажу тебе, - они были на «ты», -  как меня чуть не зарезали прошлой зимой?
            - Это где? На даче? Или в спокойной Москве? – удивился врач.
            - Дачи у меня, как ты сам понимаешь, нет. Приглашала одна добрая женщина, приезжающая к сыну в нашу большую коммуналку – меня и Олежку на всё лето.
            - Тебе, я думаю, работать надо, а сына твоего могла бы забрать. Ты бы к ним, с подарками, в выходные свои приезжала. Надеюсь, ты согласилась?
            - Если бы я согласилась, тогда бы обязана была выйти замуж за её алкаша сына, да ещё без одного глаза.
            - Одноглазых мужчин можно любить. Леди Гамильтон – на уровне твоей красоты – любила адмирала Нельсона.
            - Но Нельсон, как и наш Кутузов были всенародными героями – их все любили. Но молодой человек, которого мне хотели приклеить, был алкаш, как я тебе уже сказала, и глаз он потерял, не в бою, а в уличной драке – говорила его мать. Но мне кажется, что ему бывшая жена выбила глаз, когда он на неё полез драться.
            - Ах, он женщин обижает. В таком случае, разумеется, надо избегать такого мужчины. Но ты хотела мне что-то другое рассказать. Прости, если помешал.
            - Так не надо было меня уводить в дебри дач Подмосковных. Прощаю. Вернёмся к прошлой зиме, когда меня попросили делать уколы одной раковой больной частным образом.
            - Платили тебе за этот укол дополнительно? Но и ты, не в рабочее время, ходила делать его?
            - Конечно. В половине двенадцатого выходила ночью и шла на Большую Грузинскую улицу.
            - Ого! Какой путь от твоего дома и не подъедешь никак. Кроме как могла использовать нашу неотложную помощь, которая часто простаивает.
            - Я ещё тогда здесь не подрабатывала, а если бы и трудилась здесь – машину бы не просила.
            - Всё понятно, мы гордые. Рассказывай дальше.
            - Так вот, уложив своего подростка спать, я брали всё нужное для инъекции, и плелась, под дождём, под снегом к этой даме. Вообще-то она была не бедная, но предложила мне два рубля, за ночной укол. Мотивировала это тем, что когда к ним приезжает «Неотложная помощь», то она тоже платит им такую сумму. И у неё есть подозрение, что колют ей не наркотик, а заменяют его другим уколом, который не даёт ей спать.
            - Могу сказать, что есть нечестные врачи. К тому же они едут на машине и по своей работе, а ты идёшь в свободное время пешком – путь не близкий. Что-то тут меня настораживает.
            - Меня не насторожило, что ходить надо ночью, наоборот, вроде как прогуливалась перед сном. И всё получалось. Эти два рубля иногда очень выручали – денег почти всегда не хватает. Но в одну прекрасную ночь меня, по пути, обильно посыпал снежок. И я в своём красивом пальто, в котором ездила в Польшу, поражая там полячек, оно у меня, как у Снегурочки – воротник белый и большая опушка внизу.
            - Да, как королева ты в нём выглядишь.
            - А в тот раз не королева вошла в большой лифт нового дома, а мокрая курица – снег таял и буквально потёк с меня. Да ещё и шапку я в Варшаве купила – такую пушистую и белую в тон воротнику. И представляешь, как с меня там всё покапало.
            - Ужас! Красивая женщина не взяла с собой зонт и была наказана. Шагая по снегу, лишь ноги промочила бы, зато верх мог одержать любую победу над мужчиной, который вошёл с тобой в лифт.
            - Ты знаешь, - воскликнула Реля, - что со мной в лифт вошёл бандит?
            - Я думал просто изящный мужчина и с удовольствием поглядывал на женщину, с которой сбегал растаявший снег.
            - Издеваешься, да? Ко мне подсел на втором или третьем этаже мужик, хорошо одетый – это я заметила, но с ножом в руках. Слава Богу, лифт большой, как я говорила – в нём даже коляски с детьми вывозят или с инвалидами. А тут двое – женщина и мужчина. Я в одном углу просторного лифта, а он возле кнопок в другом. И вот стоим, молчим – нож в его руке поблёскивает. – «Дама не боится?» - спрашивает. Я отвечаю что нет – денег с собой не ношу. Он говорит, что-то про то, что женщина потерять боится…
            - Так он тебя за девушку принял? Хорошо выглядишь при взрослом сыне.
            - При моей работе плохо выглядеть стыдно – вся на ногах, вся в движении. Ложусь поздно, встаю рано. Но тебе, что, не интересно, чем наш диалог закончился с негодным мужиком?
            - Думаю, что ты отбилась, но без крови.
            - Правильно. Я стою, и с меня стекают струйки воды, с пальто, с шапки этой пышной, когда она сухая. В общем, вид тот ещё. И пожалел меня бандит или, действительно, был ему приказ не убивать меня, если не закричу. Что он мне и высказал: - «Проиграл я тебя в карты, дурёха. И если бы ты пикнула, то должен был зарезать тебя. А так живи, бывай здорова», - нажал кнопку, вышел. А я на девятый этаж покатила. Двери мне открыл сын больной, мужчина лет сорока. Я ему на руки так и упала – сознание потеряла минуты на две или одну не помню. Очнулась в том же коридоре, в кресло меня посадили и уже вызывают «Скорую помощь». Говорю не надо, я уже готова делать укол вашей маме. Сын больной удивился, помог мне снять мокрое пальто, повесил его сушиться. Я сделала больной инъекцию, меня чаем напоили, и я рассказала, что со мной случилось.
            - Сказала бы, что больше не будешь по ночам за два рубля подвергать себя такому риску.
            - Я это произнесла. Решительно отказалась больше ходить по ночам. Что удивительно, все это поняли, даже больная. Меня даже одарили подарками в последний раз. Дали зонт большой, мужской, чтоб я дошла до дома. Зонт я обещала вернуть, когда приду на укол дневной. Но муж больной пошёл провожать меня, и зонт мне не пришлось носить потом. Кстати, дня через два больная скончалась – это мне сказала медсестра, которая ходила к ней утром. Вычеркнула её из списков, чтоб кто ещё не заскочил.
            - Но кроме зонта, который тут же забрали, тебя больше ничем не одарили?
            - Дали банку кафе растворимого и коробку зефира – всё только из магазина «Берёзка».
            - Богачи какие, а медсестру нанимают за два рубля ночью ходить, укол делать.
            - Я тоже потом удивлялась. Мне, муж больной, провожая, рассказывал, что все в семье и сын, и дочь, сам он, как и больная когда-то работают таксистами. А это как я знаю по своему бывшему мужу, не так зарплата их привлекает, как большие «левые» заработки. Каждый из трёх таксистов, кто жил возле больной приносили в смену от тридцати до пятидесяти рублей.
            - Могли бы платить ночной медсестре больше. Ну, я понимаю – дочь и сын – на себя деньги зарабатывали – возможно, на квартиры кооперативные. Но муж мог бы выделить из своих левых денег больше. Или на похороны супруги уже копил? Или другая семья у него завелась, пока жена умирает? Не понимаю я,  этих богачей.
            - А сам женился на богачке, отбив её у покойного Игоря.
            - Как ты хорошо всё помнишь. А вот отбить у богачки мужа ты не захотела.
            - Уйдя от богатой жены к такой как я, что бы ты имел? Уж курицу я бы тебе не зажаривала на работу, как делала твоя тёща, я помню. Ягодок первых, купленных на рынке, не давала бы, чтоб ты чай с ними пил. Такой пищи, какой ты питался, и меня угощал, я бы не могла покупать на наши бедные зарплаты медиков. Да ещё бы с тебя алименты спрашивали на дитя, поздно рождённое.
            - Да, муж я по всем статьям для тебя не выгодный. Но если бы ты попробовала меня как мужчину, в жизнь бы не отказалась.
            - Догадываюсь, какой ты мужчина, по тем обиженным лицам медсестёр и врачей, с кем  ты бывал уже в постели. Ты на работе ли удивишь женщину, или дома у неё, а потом не замечаешь, что она ждёт продолжения.
            - Ты и это заметила по нашим женщинам? Колдунья! Но, думаю, тебя бы я не бросил, думал бы о тебе день и ночь, если мы не вместе. Были у тебя такие мужчины?
            - Были, дорогой мой, были. И даже свободный один звал меня замуж, но мама его работала директором ресторана и не желала сыну разведённую, довольно бедную женщину, с ребёнком.
            - А ты бы шла за него замуж, не слушая маму, если он тебя так любил.
            - Маму можно не слушать, а себя-то. Мне на одни и те же вилы натыкаться прикажешь? Нет, спасибо, мы, гордые и одни проживём. Зато никто матом ругать не будет, да руки распускать, как моя бывшая свекровь. – «Бешеную бабку, мне некогда было посадить в тюрьму – болел Олежка. А они уж думали, что испугалась я в суд идти».
            - Наверное, твоя свекровь уже жалеет, что оторвала сына от счастья.
            - Не знаю, если увижу, спрошу у неё. Хотя если честно, видеть её мне не очень хочется.

                16-я глава - http://www.proza.ru/2015/03/17/1067