Эти люди заканчивались, выходили потоками из моего сознания. Так странно и нелепо было находить их образы между строк, в старых письмах и миниатюрах, словно они оставались мельчайшими мазками на одном большой полотне жизни - моем полотне. Человек, как нечто единое и осязаемое переставал существовать в моей голове, он превращался в общее клише - предмет чувства, смешанных переживаний любви, скорби и радости. Время научило меня изгонять из себя желание помнить, учило отпускать людей, позволять им уходить из моего пространства, покидать знакомые города, закрывать за собой двери. Приходило осознание того, что все люди уходят, каждый покидает свое гнездо спустя определенный срок, знакомые лица стираются из памяти, оставляя след в старых альбомах, или записях, которые хранят мелочи, судорожно, углем отпечатавшиеся в моих воспоминаниях. Я закрывала глаза и представляла себе стопку аккуратно сложенных простыней, сложенных в шкаф - и это были те самые пласты памяти, наслоенные один на другой, словно многоярусная шкатулка - разноцветные ящички, потертые, состарившиеся, и совсем новые, недавно вышедшие из моды. Я училась жить моментом, который проносился у меня перед глазами, уже не существовала многообещающего завтра, ведь по обычному человеческому механизму жизни потерять все можно было уже сейчас - спустя мгновение, секунду, всего один миг. Ожидание потери сводилось к постоянному страху одиночества, страха перед новым, что ждало впереди, поэтому я просто перестала делать это - перестала ждать. Закрывая глаза, я представляла себе тонкую паутину из событий, людей и мест, которые сливались воедино, образую скопление моей памяти, и пыталась дотронуться до этих нитей, одна за другой, но становилось больно, и я плакала с закрытыми глазами, пока щеки не становились горячими от сдерживаемого мною плача. Я открывала глаза и видела перед собой ту же неизбежность - видела перед собой людей, которых предстояло потерять: через день, год или месяц. Собирала волю в кулак и старалась жить дальше, будто бы и завтрашнего дня не существовало, и все, что он мог принести было мне нипочем.
Локи вернулся домой в гавань через несколько недель, лицо его почернело от палящего солнца пустыни, глаза светились голубым светом, блеклым и безжизненным, как и раньше. В первые несколько месяцев он не брал сына на руки, только смотрел на него издали, подходил к его кроватке по ночам и наблюдал за тем, как он спит. Тепло детского тела пугало его и обезоруживало, и мне было трудно понять, что именно страх потери отталкивал его от ребенка. Войдя в комнату поздно вечером, я увидела Локи со свертком в руках, Бран молча смотрел на отца из конверта, стараясь дотянуться лодошками до лица Локи. Когда Локи наклонился к сыну, горячие пальцы Брана коснулись его щек, и он резко отпрянул от конверта, чтобы затем снова приблизиться и испытать это во второй раз. Я наблюдала за их игрой несколько минут, не решаясь сказать ни слова. Локи мысленно был в мираже собственного счастья и покоя - держа на руках сына, черты его лица становились мягкими, глаза светились лечезарным блеском, перед моим взором стоял давно забытый мною человек, который подарил мне первый поцелуй в день нашей свадьбы. Когда мираж вокруг Локи рассеялся и он заметил мое появление, Локи положил конверт обратно в кроватку и подешел ко мне.
- Я буду любить его так же, как и тебя. - Локи обнял меня за плечи. - Не покидай меня никогда, Дайенерис. Удержи меня здесь, навсегда.