Ветер с могучей реки

Людмила Антипова
ВЕТЕР С МОГУЧЕЙ РЕКИ


 В санатории средней руки, куда приезжает большей частью самоходное старичьё по бесплатным социальным путевкам, привлекла моё внимание одна женщина. Пожилая, конечно (молодых тут раз-два и обчёлся), сухопарая, с на удивление прямой спиной и постоянно закинутыми куда-то далеко бледноголубыми глазами, она беспокойно вертела
головой, словно искала чего-то или кого-то. Потоптавшись на месте, неуверенно двигалась то в одну, то в противоположную сторону.
- Вам помочь? Хотите, - провожу.
- Да, да! Тут где-то была скамейка...
Мы двинулись к ближайшей(а скамеек тут было понатыкано чуть ли не на каждом шагу).
- Вот скамейка. Присядете?
- Да нет же! Мне надо...где люди есть!
Я слегка растерялась. Вокруг и вправду было безлюдно, отобедавший народ разбрелся по своим номерам-закуткам, вот разве что в главном корпусе какое-то шевеление — там и регистратура, и актовый зал, да и жилые комнаты тоже. Но на моё предложение проводить  до самого людного места женщина  глянула на меня разочарованно и с легким раздражением в голосе произнесла:
- Спасибо, я знаю туда дорогу.
И не прощаясь, направилась уверенным шагом ко входу в главный корпус.

Похоже, она и там не нашла то, что искала. Во всяком случае, я часто встречала её то в сосновой аллее, то в столовой или в лечебном отделении  и всегда в одиночестве, в отличие от её сверстниц, вынужденных общаться и дружить по месту за столом или соседству в двухместных комнатах.
Впрочем, как и я, и не только потому, что жила в отдельном номере и была одна за столом. (Но были и другие «одиночки», доплатившие, как и я, за крохотное, но личное пространство со всеми удобствами).

Я, как и эта женщина, тоже за весь санаторный срок ни с кем из отдыхающих не завязала знакомство, несмотря на свою природную общительность. А, может, именно из-за  неё, этой общительности старомодной? Может, это моя маска, в прорезях которой отсвечивает стеклянная стена с предупредительной надписью, как на двери трансформаторной будки, за которой гуд высокого напряжения...
Сдуру я приветливо и первой здоровалась со всеми обитателями нашего маленького двухэтажного домика, мне отвечали, сперва с лёгким недоумением, словно я сделала нечто неприличное. А все были москвичами, столично одетыми и достойно выглядевшими людьми. И в основном почтенного возраста.

Люди прошлого века, как и я - учились в советской школе, в институте, не говоря уж о пребывании в детсаду, где первым делам научали простейшим правилам вежливости. И, как многие, особенно одинокие, пенсионеры, наверняка нуждались в общении. Но моё деревенское «здоровканье», по сути, и было приглашением к знакомству.
Не сработало, однако. Даже интересно стало — ну такие все занятые, озабоченные процедурами, а во второй половине дня - куда себя деть и чем заняться. Это ясно читалось на их тоскливо сосредоточенных лицах. Некое дружелюбие и приветливость проступали в них после посещения столовой, ну и на вечерних «мероприятиях» - концертах самодеятельности с двумя -тремя постоянными  «артистами», музыкальных тематических вечерах и, конечно, на танцах.
Правда, мало чем эти танцы напоминали «танцевальные площадки» времен молодости пожилого контингента санатория. Дискотека — с рвущими уши децибеллами бухающей  «типа» музыки, мельканием разноцветных световых пятен, нон-стоп — без передыху, «ах-боже-какой-мущчина», «ах-какая-жэнщина» и т.п. А женщины и мужчины(в количестве аж трёх-пяти единиц!) по одиночке и попарно сбавляли вес, приплясывая и подёргиваясь, в такт и не в такт.

И вдруг в центре  этого круговорота появилась махонького росточку худенькая дама лет не менее восьмидесяти в розовых расписных брючках с оборками и белой, в талию, полупрозрачной блузке  в кружевной синтетической пене. С независимым видом она энергично сучила ручками с фиолетовым маникюром и притоптывала в такт бежевыми босоножками на солидной платформе; желтые локоны, схваченные кокетливой заколкой в виде пышного розового цветка, обрамляли узкое надменное личико, по-вечернему и вполне грамотно загримированное. Я еле признала  в ней бабулю, что воскресным утром распекала охранника за пятиминутное опоздание автобуса — спешила   покормить своего любимого кота (150 км  до Москвы с пересадкой на электричку, ну и метро, само собой! И обратно...)!
      
Заправляла дискотекой, как и всеми музпроектами,  симпатичная во всех отношениях супружеская пара среднего возраста. Перед ужином они проводили  музыкальные и поэтические вечера, читали известные и хорошие стихи, пели вполне профессионально и на удивление чисто,  в лучших и незабытых советских «форматах», но без привкуса «нафталина».
Ностальгия ностальгией, но и нынешнюю дивную песню Матвиенко-Шаганова «Мы идём с конём по полю вдвоём» под гитару они спели незабываемо! - лучшего исполнения я не слыхала. Уже «под занавес» санаторного срока  устроили они мой творческий вечер, но сами не смогли прийти — то ли заняты были на «корпоративе» в городе, то ли по другой причине. А жаль  - с ними славно было бы пообщаться и в неформальной обстановке...

Словно в награду за все невстречи, в последние дни моего санаторного безделья случились у меня новые и памятные знакомства.  Но не с мужчинами —  непарные, временно свободные от цепких  супружеских уз, изредка интересовались, где мои лыжи, тупо глядя на мои палки для скандинавской ходьбы и обдавая сложным запахом водочного перегара и скверной закуски.
От них меня несло с ускорением на берег Волги, где свежий ветер с могучей реки тянул на другой берег -  полкилометра по сизому льду, с передышкой посредине, впереди сосняк на крутизне, а по обе стороны — белое полотно реки с дальними излучинами, утыканное кое-где чёрными точками согбенных над лунками рыбаков...
Благо, что есть ещё неширокая протоптанная дорожка от лечебного корпуса прямо к берегу Волги.
А позади, слева, длинный зелёный забор по самому побережью санаторской земли — реальный намёк на грядущую полосу отчуждения для местных волжан — продано и и зазаборено. А справа - огороженный капитально могучий сосновый бор с возвышающимися над неприступной оградой чешуйчатыми башенками и крышами — там уже живут хозяева жизни, в нескольких десятках метров от скукожившейся территории некогда процветающей здравницы . Туда поздним летом по партизанским тропам местные пробираются за брусникой — ну не привыкли ещё, что и стрельнуть могут...кто их знает, зазаборных-то.

А жадные! - Вы себе и представить не можете! - на мой вопрос, почему нет Интернета в номерах санатория — сказал мне кто-то из персонала, - уж мы им и договор, и деньги предлагали — ни в какую, а там у них всё есть, и вай-фай тоже...

Зато я славно отдохнула от Интернета, даже и написалось что-то, хотя и отвлекал телевизор  в номере. И я ,чуть ли не в первый раз в жизни, заделалась страстной болельщицей — Олимпиада-2014, не хухры-мухры! Каки там танцы-шманцы — наскоро проглотив ужин, я неслась на своих скандинавских палках к себе в номер - «болеть» за наших!

А ужин в эти дни приносила официантка Лида, новенькая, женщина лет сорока , симпатичная  и приветливая. Отдыхающие называли её Лидочкой, никто не жаловался на неё, хотя порой она путала диеты, забывала то приборы вовремя на стол положить, то салфетки поменять.  Ну видели, - старается человек изо всех сил, несмотря на тихое шипение и подначки товарок.
Нельзя было не заметить и её  покрасневшие от слёз голубые глаза, хотя держалась она на людях бодро и не подавала виду.
Как-то в очереди на процедуру невольно вовлеклась в разговор двух бабулек, из тех, что знают всё и обо всех.
- Ох, сожрут её  столовские, сожрут ...не ко двору она у них. Работу-то поди найди; у неё двое детей и муж, хороший мужчина, да вот с зарплатой копеечной, а судьба-то у неё какая — не приведи Господи! Вышла она молодой совсем замуж за хорошего парня, чеченца.  Он тут, в России служил, а потом война началась, родня его велела домой, в Чечню вернуться. Хоть и зарегистрировались они в загсе, но так и осталась она для них чужой, жила словно в плену, всю черную работу на неё взвалили, а с мужем даже видеться не позволяли, тот страдал, но перечить родителям не мог - встечались украдкой.
Так уж у них заведено.. Били, унижали, издевались, мучили её уже беременную от их же сына...живого младенца  из живота выдрали без наркоза. Следили, чтоб не сбежала, задумали убить, да что-то сорвалось у них, мир не без добрых людей. Вывезли её вроде мёртвую, в ковёр закатанную, да попала она не в могилу, а в аэропорт... Потом годы скиталась, документы меняла, следы заметала — чтоб не нашли родичи кавказские...И не зря — долго те её разыскивали. А первый-то муж, чеченец,  помер уж давно от болезни какой-то, но она, видать, до сих пор его забыть не может, недаром в стихах всё о той своей любви пишет.
- Лида, официантка наша?
- Да она третий день всего-то и работает, а её выживают эти, из столовой, может,  место для другой какой-то надо, из своих...тут они все — свои, чужих им не надо - лишнее-то видеть.
- А вы  читали её стихи?
- А как же, книжка была в библиотеке — пропала куда-то, а в этой книжке не только стихи — там сны её записаны, не стихами, а прозой  — ну такие сны...!
- Жаль..мне интересно.
- А Вы попросите у неё книжку! Она даст почитать, точно! Ей тут и поговорить-то не с кем.

В этот же день  за ужином Лида молча, услышав мою просьбу, вышла куда-то и вернулась с небольшой книжкой, положила на стол и прикрыла салфеткой.

«Мои удивительные сны» , стихи и проза. В книге под синей бумажной обложкой страниц полтораста. Издана неким учебным заведением в далёкой глубинке крохотным тиражом, проза в подбор и без пробелов. Вначале были стихи о любви, в них было живое чувство, радость бытия, о других достоинствах сказать нечего — их не было, но и графоманскими их назвать не могу - просто неумелые и наивные. Их я пробежала «по диагонали» за несколько минут.

А над прозой «зависла» - и на всю ночь. Словно другой человек автором её был — умный, образованный, с цепким глазом художника, знающий о жизни и смерти что-то своё, пережитое и прочувствованное. Текст, разделённый на несколько главок, лился потоком, словно взахлёб, с пропуском то глагола, то существительного, что, как ни странно, нисколько не снижало общего сильнейшего впечатления.
В эту ночь я была в  плену чужих снов. Да сны ли это были — скорее пребывание в другой реальности, ощутимой, чуть ли не осязаемой, столь  достоверно и со знанием мельчайших подробностей описанной.

И это было, так я почувствовала, - не под воздействием уже набивших оскомину сочинений и телефильмов о других мирах— там была живая плоть из памяти детства и кто знает, из какой ещё  памяти и откуда. Детали меня потрясли, - технические особенно - входов и выходов из порталов времени, диалоги и встречи на грани жизни и смерти с людьми из разных времён и обитателями других планет и...беседа с Богом, - ни больше, ни меньше!

Запомнился удивительный эпизод, пронизанный сожалением - не успела автор тайком записать или запомнить некую формулу, - а формула это содержит ключ коль не к бессмертию, ну уж точно к продлению срока жизни человеческой.
Героиню заставили трудиться в одном из параллельных миров: работа заключалась в  натягивании некоей плёнки на новорожденных младенцев, облачения их в защитную оболочку, сообщающую им тотальный иммунитет ко всем болезням, в том числе и генетическим; ко всем вредным излучениям и воздействиям цивилизационным.
Вот состав-то этой плёнки-оболочки и был главной тайной, память от которой, похоже, просто стёрли с памяти Лиды, сохранившей лишь фрагменты, а не целое.
(Как тут не вспомнить русскую присказку — в рубашке родился...)

 Ну завтрак я проспала, конечно. И отправилась в регистратуру, дабы в спецкниге написать благодарности всем добрым людям, сотрудникам санатория, в том числе и Лиде.  Ей я посвятила отдельную  запись, -  для весомости послания с указанием всех своих регалий, производящих впечатление на обычных людей вне мест получения сих регалий, - понятными для руководства словами, - мол, так и так, хорошая  она, Лида, внимательная и профессиональная труженица подноса и тележки с блюдами разных диет. Хотела защитить её от нападок коллег, от всей глупости души, как говорится...

А  днём всех обедающих угостили таким  грандиозным скандалом! Визги и крики с кухни накрыли весь обеденный зал. Кухонным явно было не до нас, пришедших мирно пообедать. И с ближних столов мы, оголодавшие и потрясённые, потянулись к месту боевых действий.
«Картина маслом» -   за стойкой раздачи стояла орущая соло разжиревшая тётка, грозно размахивающая увесистым половником, по периметру «греческий хор» из кухонной обслуги дружно подвякивал в нужных местах, а в центре, над тележкой с тарелками, с распухшим носом, роняя слёзы в протёртые супы и лангеты, утираясь белоснежным платочком, стояла наша Лидочка....

Менее минуты хватило понять суть конфликта. Окзалось, Лида такая и сякая, никуда не годная. И гордое место официантки ей не по чину!
Не выдержав такого публичного  унижения  человека, я гаркнула во всю мощь своих прокуренных лёгких...но вместо подходящего для   обстановки «Молчать!» у меня невольно вырвалось отработанным  командным голосом более привычное «Стоять!» - ну чего  с собачницы- борзятницы взять, да ещё в стрессовой ситуации...

А сработало! Смолк греческий хор, половник утонул в котле с борщом, кричащие рты   захлопнулись, и в наступившей тишине я взяла Лиду за руку и сказала уже вполне дружелюбно: у нас пятнадцать минут перекур,  а вы работайте , народ-то  есть желает.

Мы вышли с Лидой и сочувствующими на крыльцо столовой. Там, пробиваясь сквозь жалостливое  и надоедливое жужжание тёток, прежде подбивающих меня исподволь на защиту Лиды и вроде обещавших написать ей благодарность, но так этого и не сделавших, мы с Лидой наспех, за длину пары сигарет, всё же поговорили. Я отдала ей книжку и поделилась своими впечатлениями от её прозы, необычной и талантливой. Про стихи свои она и так  поняла — по моему уклончивому молчанию. Успела посоветовать ей по возможности уйти из столовой, не позволять доедать себя людям другим, чующим чужака в своей стае .

Она плакала, кивала, а потом рванулась и обняла меня — когда я просила прощения за злополучную запись, так взбесившую товарок . (Теперь им не так легко будет отделаться от Лиды!). Но на душе у меня копошилось всё же чувство вины. А Лида-то ещё и спасибо мне за это сказала — сама давно подумывала о другой работе, а тут такой толчок, ну и время есть поискать - передовую труженицу-то хоть по статье не выгонят!
 
А вот с отдыхающими у меня так и не получилось ни одного знакомства, зато недолгое общение ещё с тремя сотрудницами здравницы на берегу Волги  мощное впечатление оставило!
Эта троица ведала культурно-оздоровительной частью  санатория, причём на высшем профессиональном уровне. И хотя разные у них занятия, свой у каждой рисунок судьбы, но роднило их и отличало от снулой московской публики, пожалуй, главное — излучение жизненной силы.
 И это излучение не гасили электромагнитные волны  и энергетические вихри современной жизни, дорожные, житейские и психологические проблемы — всё то, что высасывает силы у жителя мегаполиса, хотя весь набор этих прелестей вполне знаком и моим «трём грациям»...

Все они водят машины, на короткой ноге с достижениями и причудами цивилизации, не напоказ и глубоко верующие, вкалывают на своих садах-огородах, помогают при весьма скромных зарплатах своим детям — студентам столичных вузов...И столько знают  они и о  крае своём родном, и о России, об  истории и культуре её во всех подробностях и ипостасях.
С ними интересно говорить. А ещё интереснее — слушать, о чём бы они не рассказывали.
 
Но нет на их лицах - замужних и не первой молодости дам -  отпечатка мелочных и суетных забот - хоть под лупой гляди! А несёт от них свежим ветром радости бытия, аж дух захватывает!

«Издалека, долго — течёт река Волга...»

Волжским ветром несёт...