Буря постепенно утихала. Только ветер, ставший совсем холодным, свистел в ушах, заставляя мокрые тела сильно дрожать.
– Что ж, пойдемте-ка по каютам, – устало произнес, наконец, капитан. – А то и легкие простудить недолго. Вон как холодно-то стало! Думаю, шторм движется теперь в противоположном нашему курсу направлении. Хоть в чем-то нам повезло! – Действительно, молнии, так и сверкавшие в мрачных небесах, потеряли свой голос-гром и превратились в молчаливые отдаляющиеся зарницы. Мы с облегчением покинули палубу и разошлись по каютам переодеваться и все такое.
И что ты думаешь, на этом все? Ан нет! Не писал бы я тебе тогда с таким волнением, не писал бы! Стоило мне только обработать раны и набросить на изодранные плечи сухую рубаху, как весь корабль задрожал… Затрясся так же неистово, как ранее – остров. Снасти надрывно заныли, застонали, затрещали, будто невидимая, но мощная и страшная сила сдавила со всех сторон наш «Ястреб», желая разломать его в мелкие щепки. Со всех сторон я услышал громкие крики и топот – команда в тревоге сбегалась на палубу. Что за напасть могла приключиться, я и помыслить не мог.
На палубе я увидел бледных, растрепанных, полуголых и не на шутку встревоженных своих товарищей. Многие еще даже не успели стереть кровь с разодранных голодными скалами тел. Роджерс держался руками за грудь и кривился при каждом движении.
– Что такое? Что это? – спрашивали в один голос то один, то другой матрос. Капитан лишь развел руками. Необычный это был жест для такого твердого и уверенного человека. Это еще больше встревожило нас. Творилось действительно что-то странное. Ветер был, но сила его явно не могла заставить судно так страдать. Паруса на бушприте – треугольные фор-стенги-стаксель, кливер и бом-кливер – были даже наполовину не наполнены.
Палуба мелко завибрировала под нашими ногами. Треск снастей сделался поистине угрожающим. Казалось, вот-вот мачты обломятся и рухнут на нас. Губы капитана сжались так, что побелели, глаза сурово сузились и сверкали из-под густых черных бровей. Его судно – наше судно! – похоже, тоже заразилось безумием острова. Возможно ли такое?
И тут стало происходить совсем уж немыслимое! Раздался странный, преисполненный злобой, рык… Будто сам дьявольский пес ощерил на нас свою невидимую клыкастую морду. Небо на миг полностью озарилось неестественно красной молнией. И в молнии этой мы с ужасом увидели человеческий силуэт. Черный, как смоль, с растопыренными и трясущимися от ярости пальцами. Это был наш клиент… или сам черт, принявший людской облик.
– Эльвира! – возопил оглушительный скрипучий голос, грозясь разорвать наши барабанные перепонки. – Никуда ты не уйдешь из этого мира! Пусть ты и мертва, пусть и исполнено твое проклятое желание, пусть и хватило у тебя сил заставить меня стать пособником этому – ты моя! Твоя душа поддалась злу, и никогда ей не обрести покой! Ты ведь разуверилась во всем еще при жизни: и в боге, и в свете, и в людях, и даже в любви, которая у тебя была. Ты потеряла путь к спасению! Ты навеки будешь призрачной злобной тенью в этом мире… Ты моя! – И он захохотал смехом, больше похожим на извержение вулкана. – Небеса мертвы для тебя, потому что ты оказалась слаба.
Но тут раздался голос. Не человечий, совсем нет… Этот голос рокотал, будто гром: мощно, грандиозно, но с такими мелодичными и густыми нотками! Так звучит первая весенняя гроза… Слова были ясно различимы. И узнаваемы.
– Знаешь, Том, любовь сильней всего, когда мы спим в объятиях друг друга…
Это был голос Эльвиры! Что за наваждение? Что за дьявольщина? Или это само чудо явилось нам?.. Знаешь, брат, был бы я там один, то решил бы, что свихнулся! Тут же раздался второй голос, еще более низкий, еще более похожий на гром. Причудливо искаженный голос Томаса.
– Да неудобно же это, в обнимку спать! – Теперь эта безобидная фраза звучала как-то грозно и жутко, хотя в ней не было ничего угрожающего. Иной мир, иные голоса всегда кажутся опасными, не правда ли?
– Разве? – раздалось в ответ более мягкое рокотание. Потом пауза. Томас обдумывал, что сказать. Нет, не сейчас, ведь сейчас это было всего лишь странное, чудесное повторение давнего, никем не слышимого разговора. Снасти на какое-то время перестали трещать и жаловаться, как будто корабль тоже задумался. Мы в недоумении переглянулись. Души не умеют говорить и уж тем более возражать в настоящем, только лишь обрывки прошлого подвластны им. И сейчас призрачные, невидимые Эльвира и Томас боролись с демоном, пытающимся обратить их жизни в ничто. Боролись силой, которой обладали когда-то. Силой единства, веры и любви.
Тут Том – призрачный, невидимый Том, говорящий, казалось, с самих затянутых кудлатыми тучами небес, – заговорил снова. В голосе была твердая уверенность и спокойная, чистая сила.
– Да, душа моя. Ты как всегда права.
И снова пауза. И снова только волны шумят да свистит ветер. Мы замерли, в нерешительности вслушиваясь и ожидая непонятно чего. Было жутко, очень жутко, надо признать. Мы ощущали себя песчинками или чем-то еще, ничтожно малым и жалким. Каждое слово, слышимое нами, было чем-то неестественным и непонятным для нас. Но мы остро чувствовали, что корабль – и сами мы, в данный момент неотделимые его частицы, – висит на тонкой-тонкой нити между мирами, между жизнью и смертью, между богом и дьяволом. И тут раздался странный грохот где-то позади – там, откуда мы так торопились уплыть подальше. От острова… Глухой, глубокий, будто раздающийся из самых недр земных. И в грохоте этом потонули уже очень тихие, еле различимые слова:
– Мы всегда будем спать вместе, Том, даже когда жизнь оставит нас. Так наша любовь будет цвести и там, на небесах… И никто, слышишь, никто не разлучит нас! – Ответом был высокий и резкой то ли крик, то ли стон. Алый свет в небесах – а вместе с ним и силуэт демона, который когда-то, кажется в прошлой жизни, давал нам распоряжения относительно груза в грязном и мерзком порту – задрожал и исчез, оставив после себя лишь сероватое, похожее на дым, марево, которое постепенно растаяло и сменилось… картиной! Живой, красивой, полной цвета и яркости! Мы увидели берег реки, заросший высокой изумрудной травой и залитый ярким солнцем. На берегу, крепко держась за руки, лежали двое: рыжеволосый парень с большими ясными глазами и кудрявая девушка, хрупкая, тоненькая и нежная. Они улыбались друг другу. Так улыбались, что сердце рвалось от странного щемящего чувства. Такого, когда непонятно, плакать хочется или плясать. Только тут я сообразил, что за разговор мы услышали миг назад. Тот самый, о котором вскользь упоминал Томас в дневнике.
Недолго этот дивный образ радовал глаз. Постепенно он стал прозрачным, а потом и вовсе растворился в небе. А в месте с ним и далекий приглушенный грохот, последние отголоски погибающего острова, смолк. Теперь только волны шелестели в ночной тиши, ударялись о судно, переговариваясь с холодным ветром. Молчали и мы, все еще вслушиваясь в небывалое, непонятное нечто, звучащее теперь лишь в наших головах. Сердца наши бились замедленно и гулко, глаза были устремлены вверх, в брызжущее зарницами небо. Что же все-таки есть там, за этим дымным покрывалом туч? Пожалуй, что место, где Бог и дьявол сидят друг против друга за длинным каменным столом и указывают душам на ждущие их распахнутые врата. Одни – черно-алые, высокие, из кованного металла, местами изъеденного ржавчиной. К ним ведет прямая широкая дорога, которая покрыта пеплом и прахом. Другие же… их даже воротами и не назовешь, потому что это просто свет. Белый, ослепительный, отливающий голубым. И к свету этому ведет узкий-узкий и длинный-предлинный извилистый мост без перил. Он висит прямо над темной бездонной пропастью. И многие души в нерешительности замирают. Они боятся идти ко вторым вратам – невероятно сложен путь к ним! А к первым же ведет такая прямая и удобная дорога… Многие выбирают прямой и легкий путь и молча входят в первый врата, которые тут же закрываются за ними на семь замков. И вряд ли кто знает, что творится с ними там, потому что скорбная тишина не пропускает из-за врат ни единого звука. Другие – их, к сожалению, меньше, – все же осмеливаются и ступают на опасный мост. Кто-то, конечно же, с криком срывается в пропасть. Ведь не умеют все проходить такие сложные пути… Но кто-то достигает прекрасного света, замирает перед ним с опаской и волнением, вслушивается, пытаясь угадать, что будет. Потом протягивает руки вперед, и они тонут в бесконечном и теплом сиянии. Слышится чей-то счастливый тихий смех. Улыбка, такая юная и чистая, расцветает на губах Бога, дьявол же недовольно поджимает тонкие бескровные губы, и душа, медленно и торжественно, входит в новый мир. Что это за мир? Рай? Или тот миг – для каждого свой, – в котором было самое сильное счастье? Или это и есть рай? Знаешь, брат, в этот момент, когда мы вот так стояли плечом к плечу, деля чудо, увиденное нами, и свои мысли лишь с одним небом, хотелось верить именно в это. Пусть там будет рай! И пусть все захотят дойти до него… Даже предатели, даже злодеи. Может быть, посмотрят они сами на себя прошлых, земных, жалких и злобных, из рая, и все-все поймут, и все-все осознают. И заплачут чистыми, очищающими слезами. Тогда переродятся они и не смогут, не захотят более зла на земле. А если и не переродятся, то будут хранить других, помогать им советами из снов… Никогда я так ярко и глубоко не чувствовал! Никогда! И неважно мне было ничего в тот момент, кроме этих моих чувств.
Тут капитан громко крикнул, указывая куда-то:
– Ребята! Смотрите, смотрите же! Острова-то нет! Вот это да!
Мы разом обратили лица в обратную ходу «Ястреба» сторону. Действительно, острова больше не было. Только лишь острые и изогнутые – ну точно как зубы! – вершины скал теперь торчали над водой.
– Встретились, стало быть, Томас с Эльвирой на том свете, – странным голосом, в котором смешались восторг и печаль, произнес Стивенс. – И их любовь друг к другу наконец победила тьму, в которой они утонули при жизни. Да простит их бог…
Он самый молодой из нас, я уже говорил. А молодость… она не умеет молчать. То, что мы, побитые жизнью, старательно замалчиваем, боясь показаться смешными или глупыми, или доверяем лишь только бумаге, как делаю это я сейчас, молодые выпускают наружу. И знаешь, хорошо это. Мир от этого будто чище становится. Ведь у молодых одно хорошее внутри, это потом оно или портится, или прячется вглубь чего-то, что все зовут душой. Вот и Стивенс наш, долгих ему лет, добавил нам немного света такими вот незатейливыми словами. Он не боялся, что его осмеют за сантименты, и его не осмеяли, хотя раньше часто над ним подтрунивали за его чувствительность и мечтательность. Грубый ведь мы народ, моряки! Но сердце ведь у всех есть. И почувствовали мы все точно так же, как и Стивенс.
Мы еще какое-то время молча постояли на палубе, потом разошлись по каютам в надежде на заслуженный отдых. Да вот только я так и не отдохнул. Все тебе писал, торопился вначале очень, а вот теперь расписался, как никогда в жизни! И знаешь, пока писал, успокоился. Да ты, наверное, и сам заметил это по тому, как я расфилософствовался. Страх прошел, мысли пришли в порядок, чувства тоже. Теперь я как-то не думаю, что плаванье наше закончится плохо. Что уже теперь-то может приключиться? Груз доставлен, наше дело сделано. Даже клиент наш, желтолицый Хмурик, показал, наконец, свою истинную суть и был побежден. Не найдет он теперь, к чему придраться, я уверен! Ведь все закончилось.
Столько необычного и жуткого открылось нам в это плаванье, брат. Рассказал бы мне кто такое – ни за какие гроши бы не поверил! И тебя верить не прошу. Но скажу только вот что: мир наш огромен, невероятен, велик, в нем нет ничего невозможного. Многие вещи, которые сейчас кажутся обычными и привычными, ранешним людям не могли привидеться и в самых волшебных снах. Вот возьми, например, микроскоп: он ведь позволяет заглянуть за завесу, прячущую от глаз целый мир, хоть он и неотделим от нашего и всегда был таким! Не было этой чудесной штуки, и не знали люди, что на одной только подушечке пальца обитают миллионы существ. И сейчас мы многого не ведаем. Может, оно так и надо, а может, еще все впереди. Знаешь, я не особо грамотен, чтобы лучше изложить тебе мою мысль, но думаю, что ты поймешь меня, особенно потому, что я как мог точно постарался тебе рассказать обо всем, что увидел. То, в чем мы невольно поучаствовали, невероятно, чудесно, необъяснимо! Ведьмы, бесовщина всякая, множество роковых случайностей – все это выдумки, думал я раньше. А вот теперь… я не знаю, что думаю. Возможно, утром мы соберемся всей командой в кубрике и почешем языками вволю обо всем этом. Будет много вина, много споров, много вопросов, и мы, конечно же, так ни к чему не придем. Но не это главное, брат! Главное то, что, возможно, чьи-то души обрели заслуженный покой. И в этом именно мы помогли им.
На этом я закончу свое письмо. Отправлю его тебе, как только причалим. Вышло оно намного длиннее, чем я ожидал. Всю ночь ведь писал! Уже и рассвет занимается за кормой. Небо очистилось, и скоро солнце проснется в голубой воздушной постели и осветит зубья-скалы, одиноко торчащие где-то посреди моря, окутанные туманом и покоем. Они стоят вместо крестов на могилах ушедших в лучший мир людей. Они охраняют вечный сон их и тайны, которые навсегда сокрылись на глубине. Многие корабли пройдут мимо, но заметит ли кто, что не стало острова, на котором, как все думали, никто уж и не живет?..
Уверен, что после прочтения письма моего ты тоже задашься теми же вопросами, что и мы. Уверен, что сердце твое тронет эта история. Правдива она или нет – тут ты уже сам решишь. А теперь до встречи, брат! И да хранят тебя небеса!..