Начало см. http://www.proza.ru/2014/05/30/2003
Посвящается памяти людей, подаривших мне жизнь
На фото: мама, дедушка и бабушка в 1944 г. после возвращения дедушки с фронта.
Дедушка по материнской линии родился в 1899 году в городе Мозырь. По национальности – белорус. В два года лишился родителей и рос в семье старшей сестры, до 16 лет считая ее своей мамой. Перед революцией выучился на бухгалтера. В гражданскую войну воевал за красных. В начале 1920-х годов его полк оказался в Пятигорске. Там он познакомился с молоденькой девушкой – моей будущей бабушкой. Она была чистокровной немкой по фамилии Вальтер из основанной в начале ХIХ века немецкой колонии Константиновка, что вблизи Пятигорска – о ней еще упоминал Лермонтов в «Герое нашего времени». Отец бабушки умер рано, семья бедствовала – старшим детям пришлось бросить учебу и зарабатывать на жизнь.
Бабушка с тринадцати лет работала в табачной лавке. Набивала дорогим табаком гильзы папирос и разносила их по домам в декоративных коробочках – раньше состоятельные курильщики предпочитали заказывать папиросы сразу по 400, 500 и более штук. Несмотря на то, что ее родным языком был немецкий, а весь образовательный багаж составлял пять классов, она очень грамотно говорила по-русски – речь текла плавно, фразы были четкие и стройные, никаких бессмысленных междометий и тем более слов-паразитов. Думаю, это от книг – очень любила читать классику, особенно Тургенева, Гончарова, Чехова.
Дедушка демобилизовался, и они поженились. Причем одновременно сыграли две свадьбы – дедушки-бабушки и старшей бабушкиной сестры Ольги с дедушкиным приятелем-однополчанином Павлом. Павел остался в армии – дослужился до генерал-майора и погиб в мае 1945 года за несколько дней до окончания войны.
Поначалу молодые решили обосноваться на родине дедушки, но почему-то не прижились. Дедушка всю жизнь работал бухгалтером в системе Наркомата (а с 1946 года – Министерства) заготовок. До войны госслужащих частенько, как военных, переводили с места на место. Куда только не бросали дедушку – и Шацк на Рязанщине, и Печеры в псковской области на самой границе с Эстонией. Даже моя мама родилась при одном из переездов, в Гомеле, и никогда больше не бывала в этом городе. А бабушка во время этих скитаний застудила бока, долго лечилась, но все равно одну почку пришлось удалить.
В 1938 году дедушку арестовали – арестовали вместе с директором регионального зернохранилища, на котором они работали. Зерно в элеваторе оказалось плохо просушенным, начало гнить и самовозгораться – явное вредительство! Директора осудили на десять лет – как врага народа. Дедушку не судили, однако продержали в каталажке три месяца, потом отпустили. Товарищам из компетентных органов хватило ума разобраться в ситуации. Да, зерно сгноили, но бухгалтер здесь причем – его дело деньги считать.
Перед войной дедушку перевели в совхоз «Лесные Поляны», расположенный в пушкинском районе московской области. Это был первый советский совхоз, созданный в 1920 году на месте усадьбы Мальце-Бродово, которая принадлежала во второй половине XVIII века помещице Салтычихе, получившей печальную известность за жестокое обращение с крепостными. Здесь в 1918-20 годах неоднократно отдыхал Ленин. Обстановку комнаты на втором этаже усадебного дома, где останавливался вождь, сохранили, а в 1967 году на ее основе создали мемориальный музей. Позже совхоз был преобразован в племенной завод по разведению знаменитой холмогорской породы коров и стал специализироваться на молочном животноводстве. В 1928 году рядом построили комбикормовый завод, который производил корма для животноводства. Одно время он являлся крупнейшим в Европе. На нем дедушка завершил трудовую деятельность.
Последний раз я побывал в этих местах летом 2001 года. Комбикормовый завод еще держался на плаву. А племенной завод захирел – уничтожено поголовье рогатого скота, разрушены фермы, растащены по кирпичику скотные дворы и телятники, поля отданы под элитные коттеджные поселки. Мой приезд совпал с какой-то реорганизацией ВНИИ Племенного Дела, который обосновался на территории племзавода. Музей Ленина разворотили – во двор вытащили мебель, утварь. Внимание привлекла валявшаяся в луже толстая подшивка «Правды» за 1921 год. Букинистическая редкость! Хотел было взять, но ветхая газетная бумага промокла и рвалась в руках…
В июле 1941 года дедушка ушел на фронт. Осенью, когда фашисты стремительно приближались к Москве, младшая сестра бабушки Эльза предложила перебраться к ней в Ярославль. Любопытный факт: Эльзу в самом начале войны призвали в действующую армию в качестве переводчицы, но через пару месяцев отпустили – пленные немцы ее почти не понимали, так же, впрочем, как и она их. Дело в том, что в Константиновке все говорили на диалекте одной из немецких земель, откуда были выходцами их предки. А за полтора столетия в ходе объединения Германии сложился новый разговорный язык, имевший мало общего с этим старым диалектом.
Бабушка с моей будущей мамой, которой едва исполнилось 17 лет, приняли приглашение Эльзы. Напрасно – фашистам не удалось пройти дальше канала Москва-Волга. А может быть, и не напрасно – ведь в Ярославле, как нетрудно догадаться, мои родители познакомились и поженились. К Эльзе также перебралась другая сестра Мария с одиннадцатилетней дочкой Галей и их престарелая мать – моя прабабушка. Вшестером жили в 15-ти метровой комнате – в тесноте, но не в обиде. Однако скоро Марию отправили на лесозаготовки в вологодскую область – немка и в отличие от сестер, у которых мужья на фронте, разведена. Кстати, двух братьев бабушки, Эдуарда и Евгения, в войну сослали в Казахстан. Эдуард там и осел, а его дети в 1970-х годах эмигрировали в ФРГ.
В Ярославле мама поступила в фармацевтическую школу. Через полтора года с лесоповала явилась Мария – озлобленная на всех, в том числе и на сестер. Начались раздоры. Бабушка хотела уехать домой, но маме нужно было закончить учебу, коме того, она уже встречалась с папой. Лишь после того как в декабре 1943-го родители поженились и отбыли на Север бабушка вернулась в Лесные Поляны. Летом 1944 года дедушку тяжело ранило, и война для него закончилась. Несколько месяцев лежал в госпитале, пришлось ампутировать правую руку чуть ниже локтя. Тем не менее, приспособился писать левой рукой и вновь подался в бухгалтеры.
Я родился в подмосковном Калининграде (сейчас это город Королев), а свидетельство о рождении было выдано в поселке Тарасовка, известном тем, что в нем расположена тренировочная база Спартака. От Лесных Полян до Тарасовки – рукой подать. В двухмесячном возрасте родители забрали меня в Североморск, но до пяти-шести лет пару раз в году обязательно привозили в Подмосковье – во всяком случае, летом я всегда жил у бабушки с дедушкой. И мир начинал постигать именно здесь, так как в Заполярье с долгой полярной ночью и сногсшибательным ветром особенно не разгуляешься.
С каждым приездом в Лесные Поляны все кругом становилось более знакомым и близким – сосновый бор, река Клязьма, железнодорожная станция… В общем, как в песне – край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой! Да и позже, перебравшись на Юг, мы почти всегда в папин отпуск направлялись сюда. В конце отпуска я зарывал на бабушкином огороде у бочки с водой металлическую баночку, в которую клал несколько монет, оловянного солдатика, пуговицы, еще какую-то мелочевку и обязательно записку с датой закладки. В следующий приезд первым делом бежал отыскивать клад. Иногда не находил, а случалось, находил сразу за два года и несказанно радовался, вытаскивая из баночек уже подзабытые вещицы.
В Лесных Полянах часто гостила мамина двоюродная сестра Галя с сыном Геной – он на три года младше меня. Более шебутного мальчишку трудно представить – настоящий Вождь краснокожих! Чего мы с ним только не вытворяли! И язычок у него был дай боже, такое мог брякнуть – закачаешься! Однажды все вместе поехали в Москву. После Кремля и Красной площади завернули в ГУМ. Пока мама и Галя ходили по магазину, мы ждали у фонтана. Было жарко, и они перед шопингом сняли кофточки. Папа перекинул их через руку и стоял, наблюдая за моей с Геной беготней. Многие дамочки оглядывались на него, а некоторые останавливались и спрашивали:
– Мужчина, по какой цене кофточки продаете?
– Что вы! Я не продаю, а только держу! – смущенно отвечал он, не зная как бы незаметней пристроить злополучные трикотажные изделия.
Наконец вернулись мама и Галя.
– А вы знаете, что без вас дядя Миша с женщинами заигрывал!? – вдруг хитро улыбаясь, сказал Гена.
Папа от неожиданности покраснел до ушей.
Дедушка любил гулять со мной по опушке леса вдоль насыпи железной дороги. Как быстро строят – до войны совсем по-другому было, задумчиво говорил он, вглядываясь в маячащуюся громаду комбикормового завода. По дороге домой иногда встречали бывших дедушкиных сослуживцев. Кое-кто из них был сильно в годах. Эти старички носили бородки, ходили в соломенных шляпах и вышитых рубашках с поясами. Дедушку, которому перевалило за шестьдесят, звали, как мальчика, Боря и при случае напоминали ему – ты еще молодой! Я удивлялся – если дедушка помнит не только то, что было до войны, но и до революции, которая произошла, бог знает как давно, что же тогда помнят они!
У бабушки были две приятельницы, тетя Шура и Мария Николаевна, которые регулярно наносили ей визиты. Играя в солдатики, я невольно слышал их разговоры. Тетя Шура, простая деревенская женщина, не знала точно день своего рождения и справляла его где-то в середине октября. Родилась, когда капусту рубили – так сказала ее мать, оформляя метрику. В 1947 году тетя Шура продала свой небольшой дом, так как дочь решила забрать ее к себе – смотреть за внуками. Буквально через месяц после продажи грянула денежная реформа, которую государство провело в форме деноминации с конфискацией – 10 старых рублей наличными обменивались на один рубль новых. Реформа ликвидировала последствия войны в области денежного обращения, позволила отменить карточную систему и перейти к торговле по единым ценам. Но тете Шуре от этого не стало легче – бабуля здорово пролетела, так как денежки обесценились. Она до самой смерти не оправилась от потрясения и все разговоры с бабушкой сводила к одной теме – почему же ей так не повезло с продажей дома.
Мария Николаевна, или Марьяша, как ласково звала ее бабушка, была другого пошиба – дворянского происхождения, коренная москвичка, до революции закончила пансион благородных девиц. Тем не менее, судьба загнала ее в Лесные Поляны. Всю жизнь она не работала, находясь на содержании мужей. Когда умер последний, бывший жокей, еще лет пять распродавала его вещи, в том числе ценную коллекцию конской упряжи. Только после этого устроилась на службу – в московский Главпочтамт. Иногда она привозила мне конверты с редкими зарубежными марками – австралийскими, португальскими, чилийскими… Я, конечно, несказанно радовался и сразу принимался аккуратно отдирать марки, держа конверты на пару у носика кипящего чайника.
Надеяться бездетной Марьяше было не на кого, и чтобы заработать необходимый пенсионный стаж, работать предстояло до 75 лет. Но старушка не унывала и каждый день на первой электричке бодро отправлялась в Москву. Жила она в двухквартирном финском доме без особых удобств и с печным отоплением. Садом-огородом, разумеется, не занималась, и свободное время коротала тем, что перечитывала романы на французском языке, которых у нее сохранилось штук тридцать. Лет через пять после смерти бабушки и дедушки меня потянуло в Лесные Поляны. Приехал, обошел все до боли родные и памятные места. Отыскал дом, где жила Марьяша. Сгорела Мария Николаевна, сказала соседка, потеряла вдруг сознание и упала на печку. Через полчаса очнулась, вся обгорелая выползла на крыльцо. Скорая увезла в больницу – там и умерла…
*** *** *** *** ***
Ну вот и конец повествования. В Севастополе мы долго не задержались – через год командование перебросило папу в грузинский город Поти. Из севастопольской жизни в памяти сохранилась лишь больница, в которую я угодил на полтора месяца с каким-то серьезным инфекционно-простудным заболеванием. Лежал в палате с взрослыми и целыми днями, еще не умея читать, разглядывал картинки из толстой подшивки журнала Крокодил.
В Поти папа служил до 1965 года, потом перевелся в Подмосковье. Пока не получили квартиру, жили в Лесных Полянах, и первые две четверти 8-го класса я отучился в ближайшей средней школе поселка Болшево – теперь это тоже Калининград.
В 1971 году наши старики стали сильно сдавать – забрали их к себе. Дедушки и бабушки уже нет 37 лет, папы – 27 года, мамы – 17 лет. Все они нашли упокоение на одном из кладбищ небольшого подмосковного города – города, о котором большую часть жизни и понятия не имели.