6.00
Сознание возвращалось медленно. Я как будто выплывала из огромного черного озера, где не достать ногами дна, а водоросли обвиваются вокруг ног и тянут вниз.
Перед моим носом был кукиш. Настоящий. Не призрачный, а самый настоящий, из человеческой руки. Страх охватил меня в первые секунды, пока я не поняла, что это всего-навсего Валечка, постоянная обитательница больницы. За что-то меня невзлюбив, она не упускала случая испортить мне жизнь. Я закричала и она убежала в свою палату, мерзко ухмыляясь.
За окном было еще темно, но лампа дневного света над кроватью, горевшая всю ночь, осветила фигуру санитарки в белом халате и со шваброй.
– Подъем! Девочки курящие, на уборку! – крикнула она.
Соседки по палате зашевелились, некоторые начали сонно потягиваться. Наконец, встала тощая старушка и другая, потолще. Тощая была отправлена в психушку за бегание по деревне в нетрезвом виде. Та, что потолще, – за то, что пришла пьяная поздравлять маму с 8 Марта. Я заправила кровать и спрятала печенье и орехи под матрац, на случай проверки. Там уже лежали упаковка сока и мешок с сушками – запас на голодную ночь.
В кладовке было четыре раковины. Десять швабр, по одной для каждой палаты, висели на стене. Прохладный свежий воздух из форточки смешивался с запахом хлорки. Несколько человек стояли в очереди у дверей. Они брали швабры и наполняли ведра водой из отдельной раковины, а санитарка наливала каждой моющего средства в ведро.
Каждый мыл свою палату, а некоторые, мечтавшие о двух-трех сигаретах – и коридор. Мне «по наследству» от выписавшейся пациентки досталось протирание пыли в общей комнате и коридоре. Самая легкая работа. Но в коридоре я заметила некое существо. Никто не знал, как ее звали, а говорить она не умела. Но зато знали, что она кусает санитарок и даже медсестер. А однажды чуть не выцарапала глаза другой больной. Отойдя на безопасное расстояние в три метра, я окунула тряпку в ведро и принялась за работу. Кто-то включил радио, и стало немного повеселее.
6.30
Санитарка повела нашу небольшую компанию «работающих» в курилку. Открыв форточку и включив вентилятор, она достала из ящика пачки и начала называть фамилии и раздавать сигареты.
– Тебе целых три? Не обкурись!
Курили молча, изредка перебрасываясь словами. Казалось, что мы знаем друг друга десять лет. Время от времени кто-нибудь вставал с лавочки или с пола и направлялся к ведру, стряхнуть пепел.
– Сейчас хоть не тесно. Вот раньше, когда два отделения были отдельно, тут была благодать. А теперь и покурить спокойно не дают, набьются двадцать человек в одну курилку, дым будто на пожаре.
– Да ты посмотри, вон, в коридоре кровати стоят. Народу-то все прибывает, а ложить некуда.
7.00
– На лекарства! – послышались голоса санитарок, и больные начали быстро собираться у «раздаточного пункта» – кабинета медсестры. Очередь из шестидесяти человек продвигалась медленно, и было время оглядеться. Несколько «постоянных» больных разносили таблетки старушкам, страдающим маразмом.
Наконец, подошла моя очередь.
– Возьми стаканчик, запей и открой рот, – сказала медсестра.
8.00
– На завтрак! – раздались голоса санитарок и больных. Послышался писк таймера на посту главной медсестры. Открылись входные двери, и толпа больных устремилась к столовой. Старушки в колясках медленно жевали свои носки по пути к еде.
Два ряда столов были расположены друг напротив друга, и больные медленно рассаживались, переругиваясь за лучшие места. Тем временем санитарки разносили завтрак. Каждому – тарелку с кашей, чуть-чуть на донышке. Один кусок колбасы или сыра, один кусочек масла. Ложка.
8.30
В курилке было шумно и тесно. Некоторые затевали ссоры, другие курили молча. Несколько женщин с зековским видом спокойно наблюдали за происходящим, держась в стороне. Две упитанные шизофренички возбужденно что-то обсуждали в углу.
– Да ты не знаешь, кто мой друг! Он – из блатных! У нас самая дорогая машина в городе. Меня сюда вообще случайно положили, а потом я буду лечиться в другом месте, получше этого!
– Да я уж не буду тут говорить, кто ко мне приходит! У меня такие друзья, что тебе и не снились!
– Кто к тебе приходит-то, только милиция!
– Ну, и милиция приходит, и что? Мама старая, вызывает, когда у меня голоса, боится, что я ее или себя убью. Вот только на прошлой неделе – я моюсь в ванной, и вдруг заходят.
– Они?
– Они самые. Говорят, собирайся и выходи. Я говорю, так вот я, как есть, что мне, голой идти? Вышла голой к ним. Заставили одеться. Какое они имеют право приходить к человеку, когда он моется?!
– Да, беспредел полный!
– Этот главврач из нацистов, я точно знаю. В таких дозах лекарства только в концлагерях дают.
9.00
Подошла Люда и мы пошли пить чай. Люда когда-то жила с отцом-алкоголиком, который ее избивал, и двоюродным братом, который пытался ее изнасиловать. Теперь она жила в дурдоме и очень любила пить чай. Она ходила по палатам и собирала оставшиеся у других пакетики чая.
Мы зашли в ванную, наполнили стаканчики горячей водой и заварили чай.
– Если когда-нибудь выберешься, звони мне. Я буду дома, если папу на лечение увезут.
– А он согласится?
– Главное, его поймать с милицией, когда он пьяный. Ты смотри, не ходи одна вечером, когда выпишешься. Мужики чуют, когда человек из психушки, и могут напасть.
10.00
После скудного завтрака хотелось есть, но есть было нечего. Правда, у многих под матрацами была спрятана еда. Но иногда во время осмотра санитарки заглядывали и под матрац, особенно к нелюбимым пациентам. Поэтому большинство носили еду с собой, в халатах.
Я прошла в общую комнату, открыла книгу, взятую у Кати, и попыталась немного почитать. Сквозь туман нейролептиков читать было тяжело. Тут я увидела Светлану.
Светлана везде ходила, опираясь на спинку стула, потому что у нее были больные ноги. Я назвала ее Фридой. В том, что она в больнице, виноваты были ее злобные родственники. Как и у всех. Когда-то она работала на заводе по изготовлению пианино. Я ей нравилась, за то, что я выписала ей из Библии «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Егo».
– Бог послал мне такие испытания. Я знаю, у нас дома были ненастоящие иконы, поддельные. Я хотела проверить. Когда к нам в гости пришел батюшка, я нашла у него в сумке иконку, брызнула на нее водой и мякиша подложила. И это оказалась бумага! Все против меня, все только и думают, как меня тут до смерти продержать. Я им грозилась убить их, так и не выйду уже…
«и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня». Всем им на том свете суждена Божья кара. Никого не обойдет он.
Глядя на ее усталое доброе лицо, невозможно было подумать, что она никогда не увидит внуков, не войдет в родной дом. Но это было так.
11.00
Перед обедом все нервничали. Предстоящие три часа без курева – тоже испытание. В курилке спор о сигаретных бычках чуть не перерос в драку. Вика, как обладавшая наибольшим интеллектом, разрешила спор, запретив Даше клянчить бычки у других и подбирать их в мусорном ведре. Всем действовало на нервы постоянное бегание с окурками.
После курилки мы подошли к окну. На противоположной стороне находилось мужское отделение. Из окна выглядывали незнакомые лица молодых парней. Мы стали махать им руками. Они тоже что-то показывали знаками. Некоторые девушки собрались передать им записочки через санитарок.
12.00
Мы сидели на подоконнике и наблюдали за началом весны. Природа просыпалась на глазах. Бежали ручейки, птицы перелетали с дерева на дерево, а в некоторых местах уже начала пробиваться зеленая трава. А мы сидели в «курятнике». Нет ничего хуже ощущения неизвестности. Может быть, тебя выпустят через неделю, а может, через год...
13.00
Маша подошла ко мне в коридоре и спросила, как сделать так, чтобы у нее из головы пропали «эти светящиеся штучки».
– Как это?
– Когда я закрываю глаза, там появляются точечки и разноцветные полоски. Я боюсь их.
– Но их же не существует.
– Я их вижу, и мне страшно.
Маша была замужем и имела двух детей. Муж бросил ее, когда узнал о том, что она больна.
14.00
Обед. На этот раз – картофельный суп. А после обеда – время таблеток. Мне дали какие-то две незнакомые таблетки. Через полчаса, сходив в курилку, я медленно опустилась на пол. Соседи подтащили меня к кровати. Подошла санитарка. Я хотела что-то сказать, но из горла донеслось какое-то бульканье.
– Колите кордиамин, – услышала я.
17.00
Через два часа я очнулась и вышла в коридор. Все было как всегда. Больные прогуливались по длинному коридору. Одна из них взяла меня под руку, и мы поплелись.
– У меня есть ребенок, но он не здесь, а в детдоме в Сибири. Не разрешают мне с ним видеться. Меня Алина зовут.
– И за что ты здесь?
– Выпила десять таблеток снотворного, еле откачали.
17.30
– Я надеюсь, Бог есть, – сказала я.
– Бога не существует. – ответила Надя.
– Откуда ты знаешь?
– Вот попьешь лекарства, и ты в этом убедишься. Я тоже сильно ударилась в религию, когда у меня психоз был. А потом полежала тут и прошло.
Мимо прошла женщина со странным выражением лица. Она взглянула на нас и загадочно улыбнулась.
– Не подходи к ней близко, – предупредила Надя, – Когда на нее находит, может напасть, тогда ее вяжут. Она задушила свою мать.
18.00
Ужин. Больные, работавшие в столовой, рассказали всем, что будут котлеты с тушеной капустой. И кусочек белого хлеба. Так оно и вышло. А еще был компот.
В туалете было многолюдно и шумно. Кто-то подмывался, кто-то занимался другими делами. В коридоре – очередь: медсестра проверяла, нет ли вшей и стригла ногти.
18.30
Санитарка снова повела всех покурить. Снаружи темнело, и хорошо было смотреть на синий воздух, вдыхая дым сигарет. И считать, сколько сигарет останется до приезда мамы. И иногда экономить, выпрашивая чужие. Знакомая бабка из «постоянных» курила Беломор, но я не стала его пробовать.
Вика рассказывала о парне, который повесился на простыне в соседнем, мужском отделении, под Новый год.
19.00
И, наконец, самое веселое время в больнице – время чая. Маленький праздник, в время которого больные поедали свои запасы, привезенные родственниками, или поедали чужие. Кто-то всегда воровал мои конфеты и сушки, и часто в мешке с передачкой я находила не все, что в нем было в предыдущий день. Но что-то оставалось, и мы делились друг с другом и меняли шоколадки на печенье, печенье на колбасу и бананы, а бананы на плавленые сырки. На съедение угощений отводилось пятнадцать минут.
19.30
Медсестра разрешила включить радио, и мы начали танцевать. Валечка тоже присоединилась. Она была немолодая и безобразная, но иногда добрая. Критически оглядев танцующих, она обратилась ко мне:
– А почему ты мне сушки не давала за обедом? Жа-адина!
Затем сменила тему:
– А ты симпатичная. Не красивая, но симпатичная. Что ты на меня смотришь? Что вы все на меня смотрите?
У Валечки начали закатываться глаза, и медсестра дала ей циклодол от побочек.
20.00
Неожиданно послышались крики. Мы вышли из палаты, поглядеть, что случилось. Валечка порезав себе руку, ходила и размазывала свою кровь по стенам. Её увели в палату, обвязали ремнями и вкололи укол. Добровольцы-курильщицы начали стирать кровь. Этим мы занимались целых полчаса.
20.30
Включили телевизор, и мы начали смотреть новости. Много было про землетрясение в Японии. У меня была уверенность, что я в нем виновата. Но свои размышления я предпочитала держать при себе. Все места на креслах и диванчиках были заняты. Когда я проходила мимо одной «местной» бабульки, она наподдала мне ногой по колену. Снова пришлось жаловаться санитарке, которая сказала, что ничего с такими сделать нельзя, надо только обходить их стороной.
– Тут буйные есть, они убьют тебя, и им ничего не будет за это. Держись подальше от них, особенно от этих старых бабок, – предупредила Вика.
21.00.
– На лекарства! – послышался незнакомый голос. Санитарки и медсестра уже сдали дежурство другим. И снова – длинная очередь. Бабулька лет восьмидесяти, сидевшая в инвалидном кресле в коридоре, неожиданно сползла на пол и начала раздеваться. К ней бросились санитарки.
21.30
Зайдя в курилку, я почувствовала, что все говорят обо мне. Я была уверена, что они знают мои мысли и говорят обо мне. Но я не сказала им об этом. Ведь больница – всего лишь прикрытие для обеспечения мне безопасности. Хорошо подобранные актеры, только и всего. Но я-то знаю правду. Обо мне говорят все родственники и соседи. Обо мне говорит весь мир, и все хотят меня убить. Эта больница – единственное мое убежище.
– Никому ничего не рассказывай, дольше продержат, – предупредила меня одна уже выписавшаяся девушка, – Не смейся, не плачь. Они заметят и запишут. Потом хуже будет.
22.00
К вечеру больные понемногу разбредались по палатам, поедать свои запасы в ожидании завтрака. Некоторые промышляли воровством, лазая по чужим тумбочкам. Дружащие с санитарками – отправлялись покурить лишний раз или попить чаю.
В нашей палате ели хлеб с чесноком, каждую минуту оглядываясь на стеклянную дверь. Пахло вкусно. Мне тоже дали кусочек.
Лекарства начали действовать. Я сжималась и превращалась в точку, маленькую точку на своем теле. Это могла бы быть пылинка на пальце или след от синей ручки на бумаге. Но это была я, и я исчезала.
2013