Я зашел в каюту первого помощника. Левин сидел у стола в сиреневой домашней майке и, как заяц на барабане, молотил руками по березовой чурочке. Кругленький живот вздрагивал у него на коленях.
- Что это мы делаем? – спрашиваю.
- Мозоли набиваю, - серьезно ответил Левин, не отрываясь от своего занятия, - японский удар шуто называется.
- Ваккаранай*, - говорю.
- Шуто – смертельный удар ребром ладони, - сказал комиссар, - через месяц шутя, сломаю шутой подлокотник этого кресла.
Я оценил толщину дубовой перекладины и заметил скептически: «Провальная затея, Борис Моисеевич, - думаю, и вашему сэнсэю* это не по зубам».
- Чумбаеву? Запросто! - уверенно заявил Левин, - он уже весь горбыль переломал у «сучкогрыза».
«Сучкогрызом» или «гроботесом» Левин называл судового плотника.
***
Чумбаев, маленький неказистый моторист, увлекался запрещенным боевым искусством каратэ. Учебным пособием служили рисованные карандашом фигурки растопыренных человечков. В любую погоду он скакал босиком на железной палубе, изображал замысловатые пассы и кричал «кья!» У него было кимоно и самодельный черный пояс.
Чумбаеву удалось завлечь в клуб экзотических бойцов помполита, третьего механика Левковского и даже моего ленивого радиста, Женю Дятла. Ученики почтительно называли Чумбаева сэнсэем и при случае отвешивали поклоны.
Однажды, Чумбаев встретил на узкой тропинке, вернее, в коридоре судна, матроса Гришу Баца. Григорий был крепкий малый и весил больше центнера.
- Бой с тенью, - сказал мелкий сэнсэй, делая быстрые выпады перед носом озадаченного матроса. - Сетокан каратэ и глухая защита! Кья! Фуй!
Наши каратисты еще не достигли высочайшего уровня мастерства, поэтому приставали к прохожим.
Несколько секунд Гриша наблюдал за упражнениями спортсмена, потом ткнул его кулаком в лоб и впечатал в переборку.
- Чистый нокаут, - сказал проходивший мимо боцман, - за что ты его?
- Ладно, руками машет, - пожал могучими плечами Бац, - но оскорблять-то зачем?
Гришу смутил чумбаевский выдох: «фуй!». Бац принял его за обидное ругательство.
- Придурок, - охарактеризовал каратиста боцман Варенников, - дать ему кирку и шкрябку, больше бы пользы было.
***
Левин отодвинул березовый чурбан и ударил ребром ладони по дубовому подлокотнику. Кресло даже не скрипнуло. Скривился от боли Левин.
- Рано еще, - сказал он, дуя на ушибленную ладонь, - к Мурманску я его в щепки разнесу!
- Пари? – не удержался я, - на «Арарат».
- Даю гарантию, проиграешь, - самодовольно заявил комиссар, - готовь червонец и еще рупь с полтиной.
- О’кей, - говорю, - принято.
Мы заключили пари и скрепили договор рукопожатием. Свидетелей не было. По молодости лет я был слишком доверчив.
- Теперь, о важном, - посерьезнел Левин и перешел на официальный тон, - вы, Андрей Степанович, допустили большой идеологический просчет. Хуже – устроили политическую диверсию.
Комиссар протянул мне желтый свиток радио-бюллетеня: «РАПОРТ ТРУДЯЩИХСЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ХХУ11 СЪЕЗДУ КПСС».
Эти архиважные новости принимались по радио телеграфным аппаратом*. Потом текст нужно было проверить и карандашом исправить ошибки.
- Где косяк-то? – непринужденно спросил я.
- Читай – двадцать седьмому съезду КПСС.
- Читаю - *** СЪЕЗДУ КПСС.
Равнодушный к идеологии аппарат вместо латинских цифр напечатал короткое ругательное слово.
- Кто принимал? – нахмурил брови Левин, - в тридцать седьмом годе вы с радистом тут бы и остались, на Колыме. Лет на десять.
- Повезло нам с радистом, - отшутился я, - в тридцать седьмом ГОДЕ не было радио-бюллетеней, телеграфных аппаратов и первых помощников.
- Помполиты были всегда, - убежденно сказал Левин и ткнул пальцем в небо.
- Их тогда называли замполитами.
- Дело не в названии, а в сути!
- Хрен редьки не слаще, - хамил я.
- Значит, во всем виноват телеграфный аппарат?
- Ясное дело. Тем более, что он немецкого производства. Месть за Сталинград. Я его сурово накажу – смажу касторовым маслом.
***
Однажды вечером, мы с электромехом Женей Стрельцовым курили на корме и смотрели на мокрые глыбы льда, вылетающие из-под гребного винта. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось «белое безмолвие» Чукотского моря. В морозном воздухе кружили первые снежинки. Впереди нас ждала сказочная Дания. Позади – две трудные полярные экспедиции в разные порты Чукотки.
Было сыро, холодно и тоскливо. Женя посмотрел на острые сопки далекого берега и грустно продекламировал:
Запах водки выветрен,
Бабы – дефицит,
И на сигареты заведен лимит.
А по телевизору, что на валюту взят,
В вечер раз покажут
Голый женский зад…
Мой друг умел сочинять экспромты.
- Знаешь, как альпинисты борются со стрессом? – спросил он.
- Молятся, чтобы страховка не подвела,- говорю.
- Представь себе, карабкаются они на гору, лезут из последних сил. Наконец, забираются на вершину. Весь мир у ног! Дикий восторг, канистра адреналина и жуткая усталость. Что делать?
- По рюмке замахнуть, - говорю, - святое дело. Потом, на задницу и вниз.
- Пить нельзя, - сказал Женя, - воздуха мало, кровь закипит. Альпинисты строятся в одну шеренгу и орут благим матом: «А-а-а-а!!!»
- И тут раздается голос с неба: «Вы что, обалдели?! Спать мешаете!» – продолжил я.
«Не богохульствуй, боженька язык отх…т!» - раздался сзади голос комиссара. У Левина был талант возникать незаметно и подслушивать чужие разговоры. Работа такая.
Борис Масеич был в коротких шортах, босой и с пушистым теннисным мячиком в руке. Его голый живот отливал синевой.
- Вот как надо убивать стресс, - сказал Левин и бросил мяч в переборку.
Однако поймать отскочивший снаряд ему не удалось. Мяч описал крутую дугу и улетел за борт.
- Подарок Нептуну, - говорю.
- Разбазариваете спортивный инвентарь, Борис Моисеевич, - ехидно заметил Женя.
- Так мы никогда не построим коммунизм, - поддержал я сэма, - что будет, если каждый начнет пулять в океан теннисные мячики? Мячиков не напасешься…
- Ништяк, пусть белые мишки играют, - бодро ответил Левин и с поворота сделал резкий выпад рукой.
- Боевой «удар кобры» называется, - пояснил он.
У «кобры» оказалась скользкая обувь и тяжелый зад. Комиссар шлепнулся на мокрую палубу, но тут же вскочил.
- Правильно упасть – это целое искусство, - сказал он, потирая филейную часть.
- У вас неплохо получается, - говорю, - только соломки бы подстелить...
- Со дэс ка*, - сказал Женя на японском.
Левин из тривиальной гадюки превратился в Большого Змея. Он приставил ладонь ко лбу, вытянул шею и оглядел горизонт.
- Чингачгук, высматривающий врага, - прокомментировал сэм.
- Да… Широка страна моя родная! – сказал комиссар, - а впереди - Европа, Дания, Амстердам! Вам нравится Амстердам? Его надо брать ночью...
- С нашими-то бабками! – скептически заметил Женя. - «У них денег, куры не клюют, а у нас на водку не хватает…»
- Уважаю Окуджаву, - сказал Левин.
- Это Высоцкий, - сказал я.
- Окуджава!
- Высоцкий! – хором сказали мы.
- Читайте книжки! – назидательно сказал каратист Левин и ушел с кормы тяжелой походкой мастера дзюдо. Последнее слово осталось за ним.
- На чем мы остановились? – спросил я, провожая взглядом комиссара.
- Снимаем стресс.
- Давай!
«А-а-а!!!» - заорали мы хором. Потом еще раз: «А-а-а!!!»
Наши зверские вопли унеслись к Северному полюсу и остались без ответа. Эха не было.
- Вы чего, моряки? – услышали мы сзади встревоженный голос.
Это был капитан Чаркин. За его спиной ехидно ухмылялся комиссар.
- Стресс снимаем, - ответил Женя.
- Методом скалолазов, - добавил я.
- Пойдем, скалолазы, по рюмке налью, - сказал нам Чаркин и, обернувшись к комиссару, - а ты, Масеич, иди себе, занимайся спортом.…
***
- Будем! – сказал Чаркин.
Мы стукнулись рюмками и с удовольствием выпили. Закусили соленым огурчиком.
- Первая колом, вторая соколом, - продолжил Анатолий Петрович и снова наполнил рюмки.
Он достал из холодильника тарелку с подсохшим сыром и колбасой. Выпили, закусили. Чаркин подвинул нам пачку «Мальборо». Организм благодарно отозвался на допинг. Помолчали.
- Читал заметку в «Комсомолке», - сказал сэм, - интервью с английским капитаном. Наш корреспондент спрашивает: «Кэптэйн, как вы боретесь с усталостью и стрессом? Конечно, посещаете тренажерный зал, плаваете в бассейне, балуетесь гантелями… Ваш совет нашим морякам?»
«Прийти домой и взяться за бутылку», - авторитетно заявил морской волк.
- В этом что-то есть, - говорю.
- Еще бы! – подтвердил Чаркин и разлил остатки. - Бог любит троицу!
Нам стало еще лучше.
Мы с Женей с сожалением посмотрели на пустой штоф, поблагодарили хозяина и учтиво откланялись.
- Начальник, подожди минуту, - сказал капитан, - радиограмму напишу, передашь нашим. Налей себе кофе пока.
- Йес, сэр, - фамильярно ответил я, - с удовольствием.
Чаркин вставил бланк в каретку «Эрики», нацепил очки и застучал по клавишам. Потом выдернул листок и сунул мне: «Читай».
Текст РДО был коротким:
«ПРИХОДОМ МУРМАНСК ПРОШУ ПРЕДОСТАВИТЬ ЗАМЕНУ ПКМ ЛЕВИНУ БМ СВЯЗИ СДАЧЕЙ СЕССИИ ПАРТШКОЛЕ= КМ ЧАРКИН-»
- Понял, - сказал я, - будет сделано.
- Передашь радиограмму, уничтожь ее. Лучше – съешь. Никому ни слова. Даже радисту.
- О’кей, - говорю, - вообще-то, Левин мечтает пройтись по Европам и бредит Амстердамом. Пиво, бабы, папиросы…
- Мечтать не вредно, - злорадно сказал Анатолий Петрович, - этот гнус настучал в партком на капитана Чаркина. Я ж ему за всю жизнь ничего плохого не сделал!
- Хороший человек делает гадости без удовольствия, - сказал я.
- Тут наоборот. Благо, что «закладная» попала к моему однокашнику, он мне и зачитал. А попади она в струю…не отмоешься… Ты тоже будь с ним осторожнее.
- А тема? – говорю.
- Приключения у острова Гамбьер. Помнишь, когда капитанов перепутали и Лидов с «Ангары» к нашей бухветчице забурился? И смех, и грех, и профанация!
- Есть что вспомнить, - улыбнулся я, - история обрастет деталями и, со временем, станет легендой.
- У хаты четыре угла, - сказал Анатолий Петрович и полез в холодильник.
***
С островом Гамбьер было связано еще одно приключение.
На карантинной стоянке экипаж зачищал судно от бабочек непарного шелкопряда. Заодно, Левин надумал провести учения по досмотру судна и запрятал в укромном месте «контрольный пакет». Его нужно было найти и доложить первому помощнику.
Мы с радистом бегло осмотрели свой объект – верхний мостик, трубу и аккумуляторную. На сигнальную мачту не полезли. Знали, комиссар боится высоты. Подозрительных предметов не оказалось, мы расслабились и смаковали кофе в радиорубке.
С крыла мостика заглянул помполит Левин.
- Что, Андрей Степанович, ничего не нашли? – ехидно спросил он.
- Никак нет! – дурашливо ответил радист Дятел, вскочил и приложил руку к пустой голове.
- Ну-ну, - ухмыльнулся Борис Масеич и исчез.
- Не к добру это, - сказал я радисту, - нутром чую, устроил Масеич нам подлянку. Вопрос, где?
- В трубе, Степаныч, на большее у него фантазии не хватит, - ответил Женя, - зуб даю!
У Жени была железная фикса, которой он очень гордился.
В трубе было сухо и жарко. Внизу, в «яме», гудели и вздыхали какие-то механизмы. Тускло светила единственная лампочка. «Контрольную закладку» мы нашли сразу. За горячей кницей был «зашхерен» пятый том сочинений В.И. Ленина, завернутый в газету. Книга была изъята и спрятана в надежном месте в радиорубке. Вероятно, фолиант и ныне там.
Потом экипаж собрали в столовой команды на разбор полетов. Довольный комиссар суетился и нетерпеливо бил копытами. Он сказал:
- Товарищи моряки! По итогам досмотра, экипаж, в общем и целом, справился с поставленной задачей, за исключением нашей уважаемой радио-корпорэйшен, которая… которые…
- Масеич, ты говори по-русски, - заметил капитан.
- …которые не сумели обнаружить «контрольный пакет» на объекте своего досмотра, - продолжил комиссар.
Он посмотрел на нас с Дятлом. Женя что-то шептал на ушко поварихе, я с безразличным видом крутил в руках тумблер и тихонько щелкал – вкл – выкл. На всякие собрания я часто беру какую-нибудь штучку, чтобы занять руки.
- Придется для этих товарищей устроить повторные учения и, конечно, сделать, соответствующие оргвыводы! – закончил свою речь первый помощник, - радисты, за мной!
Спортивный комиссар резво побежал вверх по трапу, едва успевая за своим животом. Мы с Женей воспользовались лифтом. Когда вошли в радиорубку, Борис Моисеевич был уже там.
- Фоллоу ми*, - произнес он с рязанским акцентом и двинулся в сторону трубы.
Мы поплелись следом.
В трубе было сухо и жарко. Внизу гудели и вздыхали невидимые механизмы. Тускло светила одинокая лампочка. Левин сунул руку за кницу и обернулся к нам. Было забавно наблюдать, как менялось у него выражение лица.
- Где? – наконец, очумело выдохнул он.
- Что? – хором сказали мы.
- Тут был!
- Кто?
Только после этого комиссар вытащил руку из очкура. Чуть не по локоть она была в грязной мазутной смазке.
- Что за дерьмо? – спросил я.
- Не, это вроде мазута, - сказал радист.
- Книга где? – снова спросил Масеич, чуть не плача.
Он тряс растопыренной пятерней. Масляные брызги летели на его светлые шорты, однако комиссар даже не замечал этого.
- Ленин! Здесь был Ленин!
- Знаю, в Шушенском - был, а вот, чтобы в трубе… - засомневался я, делая шаг назад.
Женька хрюкнул и спрятался за моей спиной.
- Ну ладно, посмеялись и будет, - обиженно произнес Левин, - книгу-то верните. Это же инвентарь, полное собрание сочинений.
- Какой том? – спросил я.
- Не помню, - ответил комиссар, - вы что, не брали ее?
- Ни сном, ни духом, - сказал Дятел с честным выражением лица.
Он уже придушил смех и мог говорить.
- Борис Моисеевич, вы тоже догадались - сунуть Ленина в эту мазуту! В тридцать седьмом годе вам бы этого не простили!
Внутренний голос подсказывал мне, что пора сматываться. Надо перенести действие на публику.
- Жарко у вас здесь, - сказал я, - продолжим заседание на мостике.
Мы с радистом совершили тактическое отступление в штурманскую рубку. Следом ворвался разъяренный комиссар и заорал с порога:
- Кто Ленина спер, гады?!
Хорошо, что у него не было маузера.
***
У пролива Вилькицкого нас ждал атомный ледокол «Арктика». Задувал северный ветер и пролив забило серым торосистым льдом. Двое суток шли в кильватере ледокола. Мощь и красота этого судна поражала.
- Властитель Арктики, - сказал помполит Левин, разглядывая оранжевое судно в бинокль. – и девок там навалом! Ух ты, рыжая на корме! Снять бы с тебя фуфайку!
- Масеич, шел бы ты домой, - сказал капитан устало, - не путайся под ногами…
Смутить или обидеть Левина было трудно. Он примолк, но с мостика не ушел, искренне считая, что принимает участие в сложной ледовой проводке.
***
Вечером мы пришли в Мурманск и бросили якорь на внешнем рейде. Прекратилась вибрация от главных двигателей и все другие звуки стали отчетливее. В иллюминаторах россыпь желтых огней, лес портовых кранов, тишина и покой.
Маленький деловитый буксир притащил баржу «Водолей», матросы вооружили шланги для приема воды. Утром пришвартовался танкер-бункеровщик.
Комиссар Левин, при полном параде и старпомовских погонах, дефилировал по палубе, создавал суету и раздавал ценные советы.
Он первый увидел, как с бункеровщика по шторм-трапу поднялся невысокий гражданин в бежевом плаще. Следом за ним матрос затащил на выброске пару объемистых чемоданов.
- Добрый день, - сказал приезжий Левину, - с приходом вас! Кузнецов Василий Иванович, назначен к вам первым помощником.
«Картина Репина «Не ждали», - сказал я капитану на мостике, - взгляните, Анатолий Петрович, получите удовольствие.
Потом, красный от возмущения Левин поднялся на мостик.
- Анатолий Петрович, как же так, я же не просил замену! – с порога запричитал он.
- Я и не подавал запрос на тебя, - спокойно ответил Чаркин, - что говорит твой сменщик?
- Говорит, что срок сессии подошел.
- Срок подошел?
- Через две недели…
- Все правильно, ученье свет, - издевался Чаркин, - скажи спасибо парткому, там заботятся о своих выкормышах.
Позже Левин подкатился ко мне:
- Андрей, - доверительно начал он, - мастер и вправду не отправлял РДО на замену?
Я закатил глаза и пожал плечами. В дословном переводе это означало: «У радистов такое не спрашивают, даже, если это и так, я все равно бы не сказал, тайна переписки – святое дело, интересуешься - спроси у капитана, здесь не справочное бюро и, вообще, я тут ни с какого краю».
Кто-то сказал: «Не делай добрые дела, тебе же и аукнется!». Мне стало жаль Левина. В конце концов, он не виноват, что родился с задатками комиссара и стукача. А учить или лечить его уже поздно…
Я решил вернуть ему книгу Ленина, пятый том. Не могу объяснить, зачем я это сделал.
После ужина на мостике собрался чуть не весь комсостав. Новый комиссар рассказывал последние новости из жизни родного города.
Я спрятал фолиант под комбез и, поминутно оглядываясь, тайно проник в жилище первого помощника. Тайно – это сильно сказано, дверь в каюту была распахнута настежь.
На книжной полке, в одном длинном ряду, покоились бессмертные творения вождя мирового пролетариата. Я уже собирался воткнуть в эту изгородь недостающее звено, когда заметил на краю стола рыжую канцелярскую папку. На ней простым карандашом было написано: «РЕЙСОВЫЙ ОТЧЕТ». Белые скрученные тесемки не были завязаны.
В папке оказалась толстая стопа машинописных листов с рейсовым отчетом первого помощника капитана Левина Бориса Моисеевича.
Наугад я открыл середину рукописи и обомлел: «…при попустительстве начальника судовой рации Абинского А.С., второй радист Дятел Е.Э., вошел в контакт с поваром Ляпиной Т.А. с целью интимной внебрачной связи…» Дальше я читать не стал, хотя, вероятно, «подметная» бумага содержала много интересного. Я крепко связал тесемки прямым узлом, высунул голову в иллюминатор и, осмотревшись, положил рукопись на ватерлинию*.
Потом я поднялся в рулевую рубку, отведал кофе и посмеялся над свежим анекдотом, который рассказывал новый помполит. Алиби обеспечено.
Вечером мне позвонил Кузнецов:
- Андрей Степанович, зайдите ко мне, если не заняты. Привез вам письма из дома.
В каюте комиссара витал сигаретный дым и пахло дубовой бочкой, в которой обычно выдерживают коньяк. Это нормально, идет прием-передача дел. На столе, на диване, на тумбочке были разложены кипы газет, стопки брошюр и горки книг. Кузнецов вручил мне два толстых письма.
- Прости, что с задержкой, только чемоданы распаковал, - сказал он.
- Ты представляешь, начальник, у меня рейсовый отчет пропал, - сказал без предисловия возмущенный Левин, - тут, на столе лежал.
- Бывает, - говорю, - в нашем бумажном хаосе можно слона потерять. Копии хотя бы остались?
- В том-то и дело, что нет. Столько труда и все коту под хвост!
- Обидно до слез, - почти искренне посочувствовал я Левину и тут же «заложил» его, - кстати, Ленин у вас нашелся?
- А-а-а, совсем забыл, - сказал комиссар, обращаясь к новому помполиту, - дал кому-то почитать пятый том и вот, до сих пор не вернули.
- Куда он денется, - спокойно ответил Кузнецов, - пароход из-за этого не остановится.
Левин облегченно вздохнул, а мне стало грустно.
- Борис Моисеевич, - говорю, - минутное дело, вы обещали «сокрушить» подлокотник кресла с приходом в МурмАнск. Готов получить сатисфакцию.
Левин размял ладони и посмотрел на дубовую балку кресла.
- С этим вышел конфуз, - наконец, сказал он с досадой, - Акт приема-передачи уже подписан. Значит, кресло теперь принадлежит Василию Иванычу. Не могу же я ломать чужую мебель?!
И это - почти все о нем.
Словарь
Ваккаранай (яп.) – по-японски не понимаю.
Сэнсэй (яп.) – учитель, наставник.
Телеграфный аппарат – электромеханическое устройство для буквопечатания Т-64, производства ГДР.
Со дэс ка (яп.) – да, это так.
Фоллоу ми (англ.) – следуйте за мной.
Положить что-либо на ватерлинию – выбросить за борт.