(наш ответ Теодору Драйзеру с его "Финансистом")
Оглавление:
* Увертюра Вечности,
или Пролог, как Эпилог, опрокинутый в прошлое
* глава ПЕРВАЯ,
где нетленные сочинения «QUEEN» звучат в исполнении похоронного оркестра
* глава ВТОРАЯ,
в которой наш герой идёт по наклонным улицам
* глава ТРЕТЬЯ,
где нам воссияет платиновый зуб Великого Митьки, а под занавес
будут не к ночи упомянуты Света и лысый
* глава ЧЕТВЁРТАЯ,
с высоты которой можно различить волшебное вращение Рулетки
* глава ПЯТАЯ,
гипотетическая, на фоне идолопоклонения украинскому борщу
* глава ШЕСТАЯ,
в которой толстые пачки денег терзают рёбра героя
* глава СЕДЬМАЯ,
О, май гад!
- Пока Слабодан теряет пол-лимона, как пуговицу, и находит, как пять
копеек, нам расскажут про Маркуса Шкулбяку – безжалостного
доктора инвестиционных наук...
* глава ВОСЬМАЯ,
Все ушли на ПИС! – или Добро Пожаловать в лабораторию резаной бумаги!
* глава ДЕВЯТАЯ,
радиоактивная
* глава ДЕСЯТАЯ,
из которой мы узнаем – каков Шкулбяки был конец
* глава ОДИННАДЦАТАЯ,
шоколадная
* глава ДВЕНАДЦАТАЯ,
посвящается Николаеву – не певчику-дельфину,
а мистической столице кораблестроения
* глава ТРИНАДЦАТАЯ,
в помощь начинающим культуристам
* глава ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
или битва цветных карандашей
* глава ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой выясняется, что Большие сиськи – отдельно, счастье – отдельно,
и вместе им не сойтись
* глава ШЕСТНАДЦАТАЯ,
исполняется в стиле «помидор-rock»
* глава СЕМНАДЦАТАЯ,
как обещание крови
* Анекдото-Эпилог,
Киев – Москва – передача эстафеты – аромат Украины
УВЕРТЮРА ВЕЧНОСТИ
или Пролог, как Эпилог, опрокинутый в прошлое
История магов окончится смертью.
Лисёнок и Цыган, не подозревая об этом, взошли на Владимирскую Горку. Прогулявшись вдоль перил смотровой площадки с видом на кудрявую даль, они остановились напротив вертикальной стойки ограждения №141, если считать от Фуникулёра. Стойка не выражала ничего. То есть, с художественной точки зрения она являла собой эталон небытия, пустоту и отсутствие духа. Длинная, почти бесконечная лента перил состояла из множества точно таких же стоек, но эта была особая. Желания, загаданные возле неё, сбывались.
Удобное место. Как раз за спиной Владимира Крестителя, за левым плечом его. Владимир не видит, крестом не огреет.
Помнит ли золотистый плутишка о том, как Цыган привёл его сюда и пообещал ему все царства мира и славу их?
Лисёнок шёлково лоснился от удовольствия. Конечно, он помнит! И теперь, когда он получил всё, у него одна забота – попридержать свои желания, которые хотят разнести его в клочья. Когда можешь всё – как с этим справиться?
Триумфально-важный от повышенной самооценки Лисёнок стоял у перил смотровой площадки, как Гитлер на балконе, и вдохновенно перекатывал масленые глазёнки по пейзажу сентиментальной перспективы. Именно с этого места идеально просматривалась плавная излучина Днепра. Седая река славян едва заметно, с лёгкостью намёка смещала вектор течения, словно символизируя неуловимость перехода от прошлого к вечному.
Они лениво беседовали, и Лисёнок держался молодцом. А потом без видимого повода и без предупрежденья глазки его накрылись дичью, а мысли его съехали на бок, что, в общем-то, было ему свойственно. Благоговейная оторопь перед тайной грядущего защемила его клешнёй. К чему всё идёт? Что теперь будет? Вопрос вопросов.
Цыган посмеялся над возвышенным припадком Лисёнка и с легкостью открыл ему грядущее:
«Будут тёлки, будут тачки. Будет тебе паспорт Монако и салат из лобстеров. Запеченный инжир с домашним сыром, филе морского чёрта под анисовым соусом, мраморная говядина под соусом каберне совиньён – вот что тебе будет!»
«Я умру?» – с надеждой в голосе спросил Лисёнок.
Цыган заразительно хохотал, побрякивая золотыми своими висюльками, потом ответил:
«Смерть – это единственное, чего у меня для тебя нет. Ключик от твоей смерти висит на другой шее...»
= глава Первая =
где нетленные сочинения «QUEEN» звучат в исполнении похоронного оркестра
Начиная свою новую жизнь, Тит последовал примеру Марка Аврелия. Он взял гусиное перо, вслушался в биение мирного сердца, и вот, из-под руки его лёгкой нитью потянулась строка исповеди:
«От отца моего я унаследовал первую группу крови и жизненное кредо – «Всё пройдёт...». Кто вразумил отца, может быть не столь и важно. Ретроспективный след в историю привёл бы нас к Соломону, царю. Открытым остаётся вопрос: а кто вразумил Соломона-царя? Кто первый начал?
От матери мне досталось чувство справедливости и творческая жилка. Высокообразованный отец мой творит по праву диплома, а мать творит согласно призванию, по зову натуры. Ген матушкиной художественности руководит мною и порывается творить во мне.
Благодарю судьбу за хороших геройских дедов, да и вообще за всех предков и всю родню, которые сквозь века донесли и вручили мне свою русскую масть.
Благодаря опять-таки судьбе, мне здорово повезло с братом. Он – неформальный лидер, типичный. Я – тоже, типичный. И при этом мы ни разу не подрались. Сей факт идёт в заслугу ему, определённо. Всё в брате моём складно и ясно, голос его часто заменяет голос моей блудной совести. Мне только одно не понятно: откуда в нём это нечеловеческое терпение и святая снисходительность при таких-то здоровенных его кулаках.
Мой первый военный командир научил меня ругаться матом и внушил мне, что справедливости нет.
Господин Чанышев, основатель новой философской школы, пошёл гораздо дальше моего военачальника. Он виртуозно доказал мне, что нету вообще ничего, а главное – не было и не будет. Тем самым, как я склонен считать, заткнул за пояс даже Соломона, вышеупомянутого царя. В общем, философия Чанышева – это вещь, которая может убить многих. Меня – не смогла. Я выжил и сделался только сильнее.
У Великого Митьки я почерпнул бесшабашность мечты и манеру агрессивного оптимиста. Впрочем, манеру можно перенять какую угодно. Но где занять агрессивности, в каком зверо-ломбарде? Мне её так не хватает...»
Тит прервал своё писание. Серебристый наконечник гусиного пера в его пальцах нёс на себе фирменную маркировку «D. LEONARDT & Co». Это был подарок Великого Митьки. Если верить его словам, перо куплено им в одном из дорогих магазинов на Пикадилли-стрит, город Лондон. Тит с уважением разглядывал перо. Великий Митька, он такой! Прибыть в столицу Британии в белом костюме, да при белой шляпе, и упасть в единственную на весь город лужу, или прямо в аэропорту Хитроу угодить в клетку по подозрению в контрабанде оружия – в этом темперамент и планида Великого Митьки, в этом его жизнь и удивительные приключения. Подарив Титу это великолепное перо, он благословил друга на что-то великое. Мыслить и поступать в масштабе умеренного здравомыслия у него не получалось.
В который раз Титу пришлось начинать свою жизнь заново – вопрос стоящий того, чтобы в нём разобраться. Однако времени на это в данном случае не оставалось. Он был замечен своей матушкой в том, что мелькает перед большим зеркалом в прихожей.
- Никак собрался куда? – поинтересовалась матушка.
Одеваясь по-зимнему, Тит контрольно поглядывал на своё отражение. По ходу дела отвечал:
- Направляюсь в одно мистическое место. Там всё начинается и многое там же заканчивается. Нулевая точка в системе координат нашего мироустройства. Называется жэ-дэ-вокзал.
- Опять кого-то встречаешь?
- Ага. Нынче Галилеич прибывает, давний мой друг и товарищ. На Востоке служили вместе. Редкий человек. В его визите мне чудится новый исторический виток, не меньше.
- И чем же он редкий?
- Ну, во-первых, он мне брат по разуму. У нас общие взгляды на политику. А во-вторых, у парня фарт. По своему душевному складу он аристократичен. Ну, в общем, интеллигент из народа, самоцвет без родословной. Понимаешь? То есть, обречён быть едой в условиях текущей исторической формации. Однако вопреки приговору эпохи умудрился красиво себя поставить и сам стал творцом многих обстоятельств. Творчество вообще ему к лицу.
- Это не он ли звал тебя на работу к себе, в Уфу? Давно, правда...
- Он самый. В девяносто первом дело было. С тех пор он блестяще преуспел. Сожалею о тогдашней своей нерешительности. Менять Киев на Уфу... Сейчас тоже был бы в шоколаде.
- А чего он приезжает? По делам или развеяться?
- Не знаю, но у меня есть добрые предчувствия. У парня фарт. Сияние позитива шлейфом тянется за ним. Посмотрим. Я, например, почему-то считаю, что по итогам сегодняшней встречи мне выпадет случай начать новую жизнь.
- Опять новую жизнь? Какую по счёту, Титушка?
На звуки последней реплики Тит никак не отозвался. Вот бы египетскому Ра, который начинает свою новую жизнь каждый божий день, солнцем восходя на востоке, сказали бы: «Что, опять затеял жизнь с начала? В который уже раз?»! Было бы забавно. Какая разница? Сколько нужно, столько и буду начинать заново. Тит понимающе разулыбался своему отражению в зеркале. Ему нравилось, что они с матушкой всегда пребывают в одном градусе юмора. Он сказал ей помимо темы, изображая лёгкое глубокомыслие:
- Разглядывая себя в зеркало, я почти не вижу в себе отца. Его черты практически неуловимы и только угадываются. Я на девять десятых – это ты, мать. Копия, да и только. Но вот однажды, когда я пришёл домой, будучи крепко под шафе, мне почему-то довелось зацепиться у зеркала, и мой пьяный портрет невольно явился мне. В какой бы степени алкогольного остекленения я тогда ни пребывал, увиденное мною совершенно ясно и внятно поразило меня. С зеркального отражения на меня смотрел отец. Вернее, глаза его, какими они бывают, когда он и сам во хмелю. Глаза, в которых бессмысленная морская даль. Такую видел, наверное, ещё только Магеллан в своих скитаниях...
На этих словах последняя зимняя застёжка была приведена в порядок, и Тит шагнул за порог, навстречу событиям.
Временем он располагал с запасом. Извлечённый из тёплого жерла метро, он дал себе волю прогуляться по морозцу, шёл под гору, по улице Коминтерна, заинтересованно вертя головой в сторону заснеженных крон Ботанического Сада, над которыми возвышалась зелёная пальма, венчанная хрустальным куполом. Планида влекла его к железнодорожному вокзалу. Что ждёт его, он не знал, однако предчувствия новых глав автобиографии буквально окрыляли его.
Поезд с жарко натопленными пахучими вагонами уже втягивался на стоянку. Бодро взойдя на перрон, Тит с удовольствием нюхал обильный печной дым. Пахло переменами к лучшему. Когда сизый дым рассеялся, в морозном воздухе отчётливо проявился искомый силуэт. Улыбаясь до ушей, Тит мощно шагнул навстречу и протянул лапу. Лапы встретились и потиснулись. Это был Галилеич, старинный Титов товарищ и парадоксов друг, и что ещё более важно, преуспевающий делец. Тит испытал невыразимую радость от этой встречи, но посмотрев в глаза побратиму, нашёл там какую-то философскую пустоту, какой-то грустный космос и слегка оторопел. Не таким он ожидал увидеть Галилеича. Где оно, это вдохновенное лицо индейского вождя? Где эта живая фреска фараона, озарённая подсветкой воли? Нетушки этого ничего. Вместо привычного образа – какое-то новое амплуа, типаж странствующего белогвардейца без патронов. Немец-изыскатель Шлиман, тоскующий по сокровищам Трои, также здесь уместен быть упомянут. Одно выражение лица. Далее Тит решил не досаждать расспросами и деликатно дождаться, пока Галилеич всё расскажет сам.
Человека надо было устроить на жильё, и Тит размахнулся было на то, чтобы сделать это по высокому разряду. Однако Галилеич парировал, мол, не до жиру, буду как все люди. Чуткое сердце Тита насторожилось – совсем паря без денег, что ли? Тогда взяли такси и поехали на левый берег, прямиком в «Славутич».
В гостинице Галилеич озадаченно приуныл. Военно-полевой, блиндажный минимализм обстановки номера с порога внушал какие-то сомнения. Кроме того, здесь оказалось холодно, четверти часа не требовалось, чтобы начать замерзать. Включили старый советский телевизор, выяснили: к службе условно годен. На первом же доступном канале ТВ показывали чёрно-белый концерт. Воспитанники детского дома, или какого-то недобитого ПТУ, полупрозрачные от недоедания отроки под предводительством столь же тощего наставника-дирижёра исполняли оркестровое попурри известнейших хитов группы «QUEEN». Тит прошёл бы мимо этого факта, не задерживаясь, даже не обратив внимания. Однако Галилеич боготворил «QUEEN», фанател буквально, знал о них всё и наизусть. Поэтому сходу зацепился за это событие и замер перед ТВ-ящиком, в расчёте получить эмоциональный кайф. И он не ошибся. Первая же минута теле-представления убедила его в том, что для меломана это настоящая находка, хотя и весьма неожиданного свойства.
Здесь и теперь, прямо на его глазах, бессмертные рок-творения «QUEEN», исполненные торжественной патетики и жизнеутверждающего, нео-романтического пафоса, обретали новое музыкальное прочтение. Или даже новую историческую трактовку, это уж как угодно. Однако, мысль о том, что «квиновские» хиты получали при этом ещё и новую путёвку в жизнь, так сказать, талончик на славное долголетие, устыдила бы даже чёрного юмориста. Ибо как раз жизни-то в них и не осталось. Жизнь была изъята, она была выжата и выпита, как сок и кровь. Так что речь шла о пропуске в ином направлении, ровно противоположном.
Выражение естественной обречённости, проступающее на отроческих лицах, загадочно передавалось характеру звучания оркестра. А паче того, инструментарий у сиротских музыкантов имелся только исключительно духовой. Данное обстоятельство пленяло гармонию звуков густеющей смолой похоронного марша, превращала её в траурную мистерию прощания. Вечнозелёный кладбищенский венок из пластмассовых цветов навязчиво зависал в живом воображении невинного свидетеля этой игры. Учитывая ребристую голодоморность виртуозов духового рока, можно было уверенно предполагать, что свободное от учёбы время горе-пэтэушники подрабатывают на похоронах. Смерть ныне – вещь рентабельная, косит граждан в кредит, под низкий процент. Так что практика в исполнении траурного марша Шопена у музыкантов, должно быть, нешуточная. Настолько нешуточная, что сделалась предметом их творческого вдохновения. А тут ещё хронический недокорм. Вот и получается: что бы там ангелы-детдомовцы не взялись играть, хоть «QUEEN», хоть «AC/DC», у них всё равно выходит Шопен и похороны, в той или иной интерпретации.
У Галилеича явственно отпала челюсть. При всём избытке своего воображения, и склонности к новаторству, он не сумел бы представить себе, что это может так звучать. Перед лицом подобного художества он готов был подписать собственную капитуляцию.
Музыкальное открытие, сделанное им на земле Украины, могло бы стать вехой в его жизни. Оно могло бы подвигнуть его к немедленному составлению культурологического трактата о новом, апокалиптическом направлении в глэм-роке. Оно могло стать откровением, сдвинувшем мозги набекрень. Если бы не одно скучное, безжалостное обстоятельство - если бы в номере не было так холодно.
- Так, хватит с меня! – взбунтовался он, - Поехали в центр, хочу устроиться в частном секторе. А здесь дубак и тоска Великой Депрессии. До утра не доживёшь. Нафиг нужно!
Тит с Галилеичем бежали из гостиницы и к обеду уже обосновались на втором этаже старого дома по улице Софиевской, прямо между Майданом и Софийским Собором. Хозяйка квартиры получила 200 долларов за пять дней проживания на квартире и, не скрывая торжествующего блеска в глазах, спросила – не желает ли вельмишановный пан себе на ночь дополнительного сервису. Галилеич уверенно замотал головой, и хозяйка убралась прочь, со словами: «Только намекните, грелку организуем что надо!»
- Как тебе апартаменты? Устраивает? – спросил Тит.
Взыскательный гость удовлетворенно осмотрел старинную квартиру с признаками евроремонта и ностальгически ответил:
- Еще не так давно я останавливался в номерах, где одна только ванная была размером с эту вот гостиную. Избаловался.
Тит огорчённо понял, что баловень коммерции утратил нечто важное за те два года, которые они не виделись. Раньше Галилеич напоминал парус, туго, до звона наполненный ветром. Его распирало от идей и устремлений, он был таким же великодушным, широким, его несло вперед. Теперь это был не парус, а скорее термос, затаивший внутри себя последние полстакана тёплого чая.
- Ко мне завтра барышня приезжает, из Уфы, - сказал Галилеич, - Наверное, я женюсь. По крайней мере, Новый год мы с ней встретим здесь. У нее такая сильная грудь, что мне не хватает аргументов возражать. Точно, женюсь.
Тогда друзья пошли по магазинам купить хересу и всякой снеди, чтоб перекусить. Галилеич в своем дубленом полушубке и в челюскинской шапке смотрелся отчётливо по-московски. Вращая головой вдоль лучистых витрин Крещатика и прилегающих мест, он дышал тихим ликованием:
- Это мой город!
Тит аккуратно следовал рядом, любуясь тем, как легко он тратит деньги, и думал: «Вот, вот она, золотая пыльца с пяти фирм, которые держит Галилеич. Вот к чему приводит дизтопливо для Прибалтики. Вот во что выливается бензин для Москвы. Вот они, эти мельницы-крупорушки-мукомолки в Поволжье, эти магазины в Уфе. Вот он, этот полиэтилен высокого давления для Питера, эта нефть для Венгрии!»
Здесь же он кстати припомнил, как Галилеич финансировал съемки фильма-ужасов на «Мосфильме», и терпение его лопнуло.
- Галилеич, ну ты расскажи наконец, с чем приехал? Что за коммерческая инициатива привела тебя в девственные джунгли украинской кукурузы?
Тот мимически изобразил такую тоску по небесным алмазам, что киевлянину стало стыдно за свою ползучую приземленность. Галилеич мимоходом изрек:
- По-моему, в Киеве совершенно нет еще супермаркетов в настоящем смысле. Магазины есть, а технологичных супермаркетов нет. Так ведь? За этим бизнесом хорошее будущее. Думаю, может, сделать здесь сеть супермаркетов? В России, эта тема сейчас на таком подъёме - будь здоров!
Тит понял, что это такая шутка-отговорка. С кульками в обеих руках они свернули под арку Пассажа поглазеть на вывески. Здесь, в царстве дивного уюта и достатка, Галилеич и разговорился:
- Все, кончился мой бизнес! Да и вообще все кончилось. Матушка у меня умерла. Родовую квартиру мы с сестрицами продали, деньги поделили. На меня же наехали братки. Причем наехали по полной – либо гони все бабки какие есть, либо пойдешь на ножи. До поры они меня не трогали вообще. Один знакомый брателло вес у блатных имел, так он меня как будущего шурина отмазывал. А потом видать самого жаба задавила от моих успехов, и он дал отмашку. Бежал я из Уфы на перекладных, не поверишь, тайком, как в кино. Из бизнеса, что можно было передоверить, продать по-быстрому – все слил за треть цены. А в основном, как есть, так все и бросил. Помнишь Эльвирку? Веселая такая девчонка приезжала во Владик с моей старшей сестрой? Всё, нет ее больше. Она ведь золотом торговала еще с советских времен, денег была уйма. Нашли ее дома - зарезана. У меня есть основания думать, что ножи это те же, что и мне обещаны были. Так что, глядя на такой поворот событий, я решил не испытывать судьбу и дал дёру. С сестрами своими я давно уже был в ссоре, не мог терпеть их глупость и крахоборство. Так что, прощай родной город, прощай медный всадник Салават Юлаев, расставаться было грустно, но легко. Разумеется, текал я не без заначки. Буквально накануне наезда я сделал здоровенную проплату моим хорошим знакомым в Краснодаре. Отличная тема была, что называется, верняк. Те в свою очередь тоже куда-то двинули деньгу, нашу общую, партнёрскую. И вот примчался я в Москву налегке, а денег все нет и нет. Краснодарские руками разводят, мол потерпи, сами попали, будем как-то решать папандос. И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. В общем, случилась задница. Карманные средства у меня кончились и я впал в бомжество. Я скатился на социальный уровень, где прозябает нищее студенчество и нелегальные строители из Молдавии. Моё попрошайничество достало всех моих знакомых в Москве. Дикой удачей было одолжить сто баксов. Я жил по общагам, по случайным квартирам, по левым тёткам, иногда ночевал в вагонах электрички. Общался с рабочим классом в ранге водителя трамвая, с начинающими наркоманами, с барышнями из украинских малярных бригад. Это был целый год ада и полной безнадеги. Я не раз был на грани нервного срыва, начал бухать, готов был резать себе вены, мысли о смерти ходили за мной попятам. Периодически удавалось подработать на разгрузке-погрузке. Спрашиваешь, почему я не устроился на нормальную работу? Ты же знаешь какое у нас с тобой образование. Оно слишком глобальное. Меня и официантом в ресторан не взяли бы. И вот, когда я был уже у самого края, случилось чудо. Краснодарские пацаны все-таки сумели вытащить деньги из гнилой темы и сразу же вернули мне мою долю, перебросили на банковский счет. Разве это не чудо? Не, ну скажи. Разве ты можешь себе такое представить, когда кругом подставы, кидалово, разводки, опускалово? Я был в шоке и в трансе, я плакал с моста через Москва-реку. Потом опомнился, отъелся, отоспался, почистил перья. И вот я здесь. Признаться, в голове моей пусто и приятно, нет никаких идей. Вот, сейчас гуляем, смотрю на верхние этажи, машинально думаю, может прикупить себе, устроить пентхаус, какую-нибудь галерейку сотворить. Смотрю на первые этажи, на витрины, соображаю что-то про супермаркеты. Но это, поверь всего лишь рефлексы, привычка. На самом деле я больше не хочу никаких дел и никакого бизнеса. И вообще я тут проездом, вряд ли зацеплюсь в Киеве. Поеду дальше, до края света, где солнце заходит. Устроюсь там, осмотрюсь, найду себе какое-нибудь творческое занятие, не оставляющее финансовых следов, и начну жизнь заново. Это будет тихая, счастливая, буржуазная жизнь.
Пораженный Тит молчал, вспоминая былую созидательность Галилеича, неугомонную и продуктивную.
- Ну а ты-то сам, чем дышишь?
- Ацетоном, - пошутил Тит.
- В общем-то я удивлен, что ты встретил меня не на машине. Я слышал, ты у Великого Митьки работал. Неужто он тебе не дал подняться, по дружбе-то?
Они вернулись на Майдан в солнечном блеске зимы. Шла установка акустической системы к праздничному гулянию. Гигантские динамики, пробуя силы, давили на воздух чудовищными басами, от которых под ногами колебалась земля.
- Да я сам виноват. Звал меня Митька, звал год за годом. Но меня гордыня заела. А когда дела мои тут развалились, я за Митьку как утопающий за соломинку ухватился, да опоздал. Когда я только прилетел к нему во Владивосток, я еще застал его в зените славы, во всем величии. Он восседал во главе целой корпорации, подножие трона его украшали восемь созданных им компаний. Там тебе и инвестиции, и лес на экспорт, и полиграфия, и депозитарий собственный, и что-то там промышленное, вроде спортивных самолетов. На него тогда работали около двухсот человек. Когда я там появился, Великий Митька как раз мудрил над тремя новыми проектами – планировал создать собственный банк, лепил смету на капремонт своего будущего офисного рейхстага в центре Владика на сумму два миллиона долларов, и в добавок ко всему взялся строить платный автобан от Владика куда-то в солнечный Туманган. То есть, вот так прорубал он себе окно в Китай, в ближайшую свободную экономическую зону. От созерцания всего этого волосы на моей макушке торчали праздничным букетом. Недели две мне понадобилось, дабы убедиться, что это не наваждение. Я и сейчас слабо понимаю – откуда у Великого Митьки такая мощь взялась в руках, причем за каких-то четыре года. Когда я был во Владике последний раз до этого, Митька имел одни единственные брюки, слегка прожженные утюгом, и планы на жизнь. Больше у него не было ничего, вообще. И жил он где придется, где не выгоняли. А теперь? Я не говорю уже о внешнем, так сказать, антураже. Имеется ввиду ежемесячные вояжи Митькины в Лондон, «Ягуар», доставленный во Владик через три океана с причалов Ливерпуля, и всякое прочие статусные штучки. Мне рассказывали, когда Митька только-только пошел в гору, он всего лишь за год самолично разбил пять новеньких «Тойот». Разбившись в пятый раз сильнее обычного, решил, что этого достаточно и взял себе шофера. В то же самое время, то есть в период розового угара от удачи, поехал Митька раз в Первопрестольную и за два дня, не заходя в казино, и ничего не покупая, просадил шестнадцать штук баксов. Знатоки этого дела удивлялись потом и говорили, что это невозможно, разве только если разбрасывать баксы по улице как бублики. Ну, на то он, Митька, и Великий!
- А ты чё там у него конкретно делал?
- Я попробовал идти непроторенным путем. Дело было осенью девяносто четвертого. Наверное помнишь, что творилось с курсом рубля. Такая свистопляска была, такой хаос! Ну, я и предложил публике угадывать курс рубля к доллару с сегодня на завтра, то есть на сутки вперед. Чистое букмекерство, которому я придал вид операций с ценными бумагами. Буквально на коленке я сочинил простенький, на полстраницы типовой контракт, назвал его по-модному – «фьючерсным», посадил девушку за окошком кассы, и через местную прессу нагло назвал это «бизнесом колоссальных возможностей для тех, кто умеет думать». Оборотных рублей мне, конечно же, подкинул Великий Митька. Думающая публика у нас, хоть и скромна по-советски, но тут почему-то решила, что думать-то она умеет! Ну и присмотревшись помаленьку, наиболее отчаянные стали пробовать. Но, брат, как ты ни думай, а предвидеть или просчитать куда кинется курс рубля на другой день, было вообще не реально. Так что подписать «фьючерсный контракт» моего изготовления означало в ту пору то же самое, что схватиться за золотую жилу под напряжением триста восемьдесят вольт. Моих клиентов так подбрасывало, так встряхивало, так выворачивало им карманы, что больше двух раз одного и того же человека у себя возле кассы я не видел. Один только был, которого я видел целых три раза в жизни, потому что на второй сделке он угадал движение курса и с воодушевлением очистил мою кассу. Я его поздравил сквозь слезы, а он мне похвалился, что математик по образованию, и для моих «фьючерсов» рассчитал специальную прогнозную модель. То есть, рекомендовал его бояться. Ну, ничего! На третьем контракте его так пригвоздило, что больше я его не видел. Доходность каждой моей сделки была, не поверишь, шесть-семь тысяч процентов годовых. Меня начала угрызать совесть – нельзя же так грабить соотечественников. Но пограбить особенно и не пришлось. Спустя пару месяцев, как запахло весной девяносто пятого, скачки рублевого курса стали утихать, кривые сгладились, идея, стало быть, лишилась своей изюмины. Публика от меня отвернулась, и стало понятно, что тема моя и до Дня Космонавтики не доживет. Так бесславно всё и кончилось. Итого, спустя ровно пять месяцев, я вернулся в Киев. Лето прожил как птица на ветке, то есть вдохновенно бездельничал. Осенью начал нуждаться в деньгах, занимать понемногу. И вот, здравствуй Новый Год, приехал Галилеич.
- Не, ну а чё ты сразу вернулся? Начал бы чё-то новое. Под крылом у Митьки-то, я так понял, и невозможное было возможным.
- Да я вот тоже по началу так решил. Но проходит месяц-другой, чую носом, что-то не так. Все вроде грандиозно, Великий Митька самовыражается в амбициях, присматривает себе какой-то заводик военного назначения прикупить, хвалится, что только отдел ценных бумаг ему за ноябрь триста штук баксов заработал, организует инвестиционный картель под строительство дороги в Китай. Но вижу, свой банк делать уже не хочет, от грандиозного ремонта своей крепости уже отказывается, переезжает туда как есть, без помпы и прессы, устройство оптового склад-магазина все откладывается. Потом начинаются досадные перебои с зарплатой, Великий Митька нервничает, козлит кого-то постоянно, устраивает периодические нагоняи дармоедам из дочерних контор. Жирные буржуйские морды, к которым он летал в Лондон, много улыбались и похлопывали по плечу, но участвовать в строительстве дороги отказались, и акции, выпущенные Митькой под это дело и частично уже распроданные, валяются в ауте, невостребованные, бабки надо возвращать акционерам, а затраты на рекламу и всякие там экспертизы, чиновничьи разрешения и прочие издержки уже не вернуть. Бабки же, как я подозреваю, очень не шуточные. Я слышал, за одну только подпись «Артура Андерсена» под своим проектом он пятьдесят штук зеленых наличными отстегнул. А участие во всяких там инвестиционных форумах и выставках, проходящих за рубежом, презентации и тому подобные забавы? В общем, я вовремя сообразил, что Митькин бизнес уже перевалил за свою верхушку и скоро начнется плавный съезд на заднице вниз под горку. Думаю, вот ещё немного, и Митька со свойственным ему размахом сотрет в порошок все, что не приносит ему немедленной прибыли. Вижу, сказочные декорации медленно падают, и драпанул из под них, не дожидаясь себе проблем на голову. Так-то.
- Ты говоришь, Великий Митька дорожные акции выпустил? Это что-то новенькое в ельцинской России. Не знаю, не знаю...
- Ну ты же знаешь Великого Митьку, его тошнит не быть первым, не быть пионером, не быть громоотводом. Думаю, как я опоздал на пожирание Владивостокского пирога, так и Великий Митька опоздал со своими дорожными акциями. Прикинь себе обстановочку – не успел народ забыть козла на бойне Леню Голубкова с его акциями «эМ-эМ-эМ», а на фибры народные уже давит с телеэкрана подчеркнуто дубоватый теле-полковник с краснодарским чаем вместо мозгов и с акциями «Хопёр-Инвест» в обоих глазах, и все понимают, что дело с душком, понимают, носом шмыгают подозрительно, но все-таки покупают с ужасом от самих себя. И тут - на тебе! - возникает Великий Митька, слепящий публику своим трансцендентальным блеском и назидательно советует купить себе на старость акции Русской Объединенной Дорожной Компании и войти таким образом в клуб соучастников международной межконтинентальной стройки века, можно сказать, в клуб будущих миллионеров. Ну, ты же знаешь, Великий Митька умеет заразить оптимизмом. Не успевает российское человечество принюхаться к очередному внеплановому счастью, как от «Хопра» начинает пахнуть трупом, потихоньку, потом все сильней. В стране шухер и паника. И разумеется, Митькины дорожные акции заведомо восприниматься как очередное, точно такое же надувалово. На фоне всенародного попандоса, случившегося под флагом «Хопёр-Инвест», продать их не возможно в принципе. Буржуи – те вообще традиционные предатели, по жизни. Отвернулись, окаянные, при первой же возможности. Вот так Великий Митька завис со своими акциями, и скоро дела его зашатались. Понятия не имею - как он сейчас. Доходили слухи, что проблем хватает. Впрочем, я убежден, что он вывернется, ты же его знаешь. Великий Митька бессмертен и всесилен как... Раньше я бы сказал – как учение Маркса-Ленина. Теперь говорю – как закон прибавочной стоимости.
- Ну, что до Митькиных способностей, то я не сомневаюсь в его безбедной будущности. Человек избыточного интеллекта, так сказать. Мозг нации. А как там поживают другие наши общие знакомые?
- Да в общем-то, припеваючи поживают. Наш друг Неграпонтов все так же не разлей вода с Великим Митькой. Радость подъема от нуля в бесконечность они пережили вместе. У него полный джентльменский комплект: джип «Паджеро», шофер, квартира, жена из Верхней Пышмы. Поначалу, в эпоху бешеной приватизации, он был при Митьке. Потом слегка обособился, подмял под себя пару леспромхозов и гонит теперь лес в Японию. Хотя, к настоящему моменту тайгу он уже выкосил наверняка. Помню, прохаживается себе такой по коридору меж офисами, одет как бродяга, как путешественник Федор Конюхов, на морде звероподобная щетина, а из нагрудных карманов ковбойской рубахи торчат толстенные пачки денег в канцелярских резиночках. Слоняется по конторе от нехрен делать, улыбкой Пола Маккартни улыбается, напевает песенку «Дайте медный грошик, господин хороший!», да над работниками своими издевается морально. Ну, ты знаешь, как он это умеет. Привычка у него. Короче, все тот же знакомый тебе Миша Неграпонтов, только не нищий, а наоборот. А вот Вовка Баянов, партайгеноссе наш, пожалуй, ярче всех получился. Он тоже оказался возле Митьки в самый угар приватизации. И, как следствие, быстро покрылся массивным слоем шоколада. Когда я отправился за приключениями во Владивосток, то меня в Москве встретил именно Баянов. Нам оказалось по пути, он тоже направлялся на восток. Увиделись мы с ним в гостинице «Савой», в скромном номере за двести шестьдесят долларов. Партайгеноссе смотрелся блестяще. Элегантным таким жестом достает пятьдесят баксов из кармана и протягивает мне, как компенсацию за такси из аэропорта. Я попробовал отказаться, а он мне с голливудской улыбкой, дескать, не боись, у меня их много. А в номере у него прямо возле кровати стоит аккуратный такой респектабельный сейф. Баянов подходит к нему, по коду открывает, и я вижу, что внутри сейф полностью, под завязку, забит пачками долларов. Четверть кубаметра, наверное. «Шестьсот штук», - говорит Вова, так запросто, как будто это не сейф, а деревянный лоток с хлебными буханками. От изумления я забыл как меня звать, а он мне между тем объясняет – мол, выручка от сделки по Приморскому ГОКу. В Москве кому надо деньги уже занесены, а это теперь предстоит отвезти во Владик. И вообще, он мне предложил не удивляться, привыкать, ведь это – так, эпизод. Таких сделок было уже полно. Я кивал головой и думал, что сидя в Киеве, я пропустил что-то астрономически интересное. Или мне снится. Потом летели на восток, билеты взяли рядом. За восемь часов коньяком налились по самый кадык. Вова рассказал мне много забавного о том, как приватизация делается, какая стрельба вокруг этого, и прочее. Ну, а позже, уже во Владике я тем более воочию увидел, что Вова Баянов имеет ореол исключительно авторитетного демиурга. Маячит на местном телевидении с назидательными своими ремарочками. Сам Великий Митька уверял меня, что за Уралом нет человека, способного обыграть Вову в акции. Разве что в Москве умельцы такие водятся... Впрочем, я, кажется, увлёкся. Глаголить о наших славных побратимах можно бесконечно. Однако, все эти былины уводят нас в ретро-хандру, с переходом в дрёмное бормотанье. Поэтому, выскажусь ёмко: у кого-то жизнь успешнее, а у кого-то интереснее. Кто-то душу положил в борьбе за деньги, а кто-то выпал в осадок и классически альфонсирует.
- Насколько я понял, с наших братьев по оружию можно спокойно писать что-нибудь под заголовком «Жизнь и необыкновенные приключения», – изрёк Галилеич по итогу, - Ну, а ты-то лично, что собираешься делать? Какие у тебя планы на жизнь?
- Признаюсь, вот именно теперь, сию секунду, планов у меня нет. Откровенно говоря, я несказанно обрадовался твоему приезду. Бежал сегодня на вокзал, как поджаренный. Надеялся на чудо, ведь у тебя всегда были идеи. А ты сам оказывается на распутье, и никакого дела в Киеве затевать не собираешься...
- Это точно, не собираюсь.
- Ну, тогда, одолжи мне сто баксов. Ты единственный из моих друзей, у кого я еще не просил в займы. Правда, отдам не скоро.
- Да чего уж там, все понятно. На, держи...
Оставив Галилеича на квартире, Тит вышел на Майдан. Мороз крепчал до стеклянного хруста. Приготовления к новогодним торжествам на площади шли своим чередом. Чудовищные колонки ритмично потрясали сердце города, уже осыпанное мерцающими звездами электрических гирлянд. От погружения в эту торжественную атмосферу кровь закипала как шампанское. Улыбаясь новогодней сказке, Тит с горечью вдруг подумал, что все они – и Великий Митька, и Баянов, и Неграпонтов, и Галилеич, и другие благородные пираты, - уже никогда не соберутся вместе, как бывало, никогда им не грезить общими утопиями. У каждого теперь имеется своя. Жаль!
На электронном табло киевского «биг-бэна», что над Домом Профсоюзов, последовательно включились сообщения красным:
«30 декабря 1995 года»
«18:45»
«-24°С»
= глава Вторая =
в которой наш герой идёт по наклонным улицам
Сто баксов, взятые у Галилеича, не долго оттягивали тощий Титов карман. В первый же день нового, 1996 года культовая банкнота перекочевала в иные руки. То был почти безымянный кредитор, такой же неимущий передвижник жизни, как и сам Тит. Бедняга уже искусал себе все локти, сокрушаясь и горюя: как его угораздило одолжить сотку зеленых этому босяку и проходимцу? И вдруг – оба-на! – чудеса ещё случаются, и Дед Мороз, наверное, всё-таки существует! Небедный человек не может представить остроты того простодушного ликования. Передача денег состоялась в центре Киева, прямо под главной ёлкой Украины. Уходя, Тит оставил своего благодетеля с перекошенным от счастья лицом и твердой верой в волшебство новогодних дней.
Итак, за плечами Тита, как и у всякого делового человека, имелся жизненный багаж, от которого трудно избавиться. Выражаясь грамотно, на его совести и попечении находился портфель активов-пассивов. Деяния его были таковы, что активы у него все время получались моральные, а пассивы – материальные. То есть, портфель его весь был в чёрных дырах, в долгах.
Радуясь в тот день, что одной пробоиной в борту стало меньше, Тит определённо успокоился: другие дыры пока терпят, и долго еще будет слышно, как в них посвистывает ветер. Но что делать дальше? «Что сбудется в жизни со мною?» - пушкинский вопрос не отпускал его. Проводив вскорости Галилеича в его бесконечное железнодорожное путешествие к неизвестным берегам, Тит приступил к поискам ответа в практической плоскости.
Всесторонне взвесив своё «Я», он пришел к выводу, что быть ему впоследствии крупным торговым дельцом-филантропом вроде того Шлимана. Предстоит разбогатеть, отыскать золото Трои, остаться в истории. Именное «Я» весит того. Поэтому, долго не думая, Тит взялся за изучение иноземных языков. Запланировал выучить их штук десять. Кроме английского, сохранившегося у него, как едва заметный шрам от школьной прививки, выбрал себе на мучения еще и немецкий. Вообще, на сей счёт он думал, колебался. На путь истинный его направил отец, который в школе учил немецкий, потом служил срочную танкистом в ГДР, о чем у него остались неплохие впечатления. Именно от него Тит ещё в детстве узнал, что на воротах немецкого концлагеря «Бухенвальд» было написано: «Каждому своё», а на воротах концлагеря «Заксенхаузен» было написано: «Труд делает свободным». Вспомнив об этом теперь, Тит удивился и мысленно возразил: «Только смерть делает свободным». Взял немецкий словарь, перевел все это. Звучало мрачно и сочно. Лающий колорит немецкого языка тронул Тита за сердце. Он вспомнил, как Александр Невский громил псов-рыцарей, и путем сложных подсознательных ассоциаций пришел к убежденности, что язык врага знать надо. Окончательный выбор был незамедлительно сделан.
С английским языком обстояло более-менее гладко. Оставшегося после средней школы лингвистического скелета оказалось достаточно, чтобы сразу пойти в гору, чтобы стремительно обрасти мясом передовой английской лексики и шкурой фразеологии. Достаточно было грубого волевого нажима на себя. А вот немецкий требовал тонкого подхода, знания пришлось собирать с первой буквы «А», буквально по атому. Но дело вдруг пошло так резво и весело, что Тит даже заподозрил в себе немецкие корни. Он внимательно присмотрелся к отцу. В том безусловно было что-то нордическое, блондинисто-прусское. Однако, батя хоть и родился в мае 41-го на исторической оси Брест-Сталинград, немцы шоколадкой его не угощали. До отчих краёв они, по счастью, так и не добрались, сдохли. Значит причиной всему врожденный талант. Так сказать, почвенный аристократизм, генные мутации в предчувствии очередной войны с немцами.
Успехи оказались столь неожиданными для самого Тита, что он сказал себе: «А почему я поставил себе целью только десять иностранных языков? Почему не тридцать, к примеру? Я ведь всё могу!» Он до того разошелся в собственной удали, что решил замахнуться на что-нибудь трудное, неподъемное для рядового человека. Он услышал, что в финском языке, например, одних только падежей шестнадцать штук, и почуял здесь задачу, сложность которой была достойна его нечеловеческих способностей. Он немедленно помчался на Петровку, нашел коробейника, торгующего словарями да букварями прямо с коробки из под телевизора. Пособие по финскому языку, к радости, оказалось в наличии, и Тит пустил голодную слюнку, но денег в его закромах оказалось мало, и он четверть часа ходил по Петровке вокруг да около, злой, огорченный, как гиена вокруг целомудренной банки с тушенкой. Потом, следуя примеру древних великих, решил не отступать перед лицом препятствия и, обратившись вновь к коробейнику, решительно купил у него учебник японского, который был дешевле. Деньги, как водится, были последние. «Это уже походит на жертвоприношение!» - немым упрёком явилась Титу бухгалтерская мысль.
По дороге домой, сидя в автобусе, он сделал беглый обзор учебника и был крайне заинтригован уже на вступительном слове автора. Потом стал прозревать и, по мере прозрения, обалдевать. За всеми этими «хирагана» и «катакана» стал открываться такой бурелом, что Тита окатило дыханием тихой паники. А когда до него дошло, что в японском языке есть по меньшей мере три стиля – устный, письменный, газетный – он ужаснулся уже по-настоящему и сказал себе: «Что я наделал! Как здорово, как эффектно и приятно мог бы я употребить эти выброшенные деньги!».
А между тем начиналась уже весна. Горько было омрачать весну японским издевательством над собою. Тем не менее, Тит пошел на это издевательство. Бодрый поскок в изучении иноземных языков сразу сбился в неторопливую ходьбу. Если немецкий был подобен килограмму железа, то японский напоминал тонну ваты. Волочить за собою с одинаковой бодростью то и другой оказалось затруднительно. Вникнув в тонкости японского, Тит понял, что монголоиды всего мира думают шиворот на выворот, смотрят на вещи как бы стоя на голове. «Оттого они так зверски жестоки! – догадался он, - Да они просто не понимают, что человеку больно. До них, звероящеров, не доходит!». Титу вспомнилось нечто смутное на тему «Последняя война с Востока», и он нахмурился навстречу грядущему. «Долбаная Азия!» – с большим чувством сказал он. Но учить язык не бросил.
Тем временем, две волны одна за другой накрыли столицу Украины – листва изумрудная, потом белый цвет каштановый. И вот – нате! – очередной День Киева. Значит, лето подступило-таки. Яблони с грушами позавязали свои нежно-кислые плоды, одежды девок стали достаточно условными и кое-где прозрачными, и Тита охватило естественное сезонное беспокойство. Отсутствие денег в кармане сделалось вообще непереносимым, и он широко шагнул в суету, устраивать жизнь. Дома он разыскал свои прежние визитки, не утратившие актуальности ничуть. Назрела пора стать отчётливым гражданином с фамилией и отчеством. Время воскреснуть в документальной ипостаси. Выхухолев Тит Александрович: блондин возвращается. Странно, но теперь, в сезон голых ляжек, ему вполне достижимым показалось то, что в обстановке зимней депрессии представлялось немыслимым и невозможным. Тит решил вновь разбавить своей горячей персоной вязкую среду банковских функционеров.
Он пришел в банк «АЖИО». Здесь он когда-то работал в службе PR. Теперь, в той самой службе, он был встречен тепло и радушно. Здесь ничего не изменилось, никто не постарел, все были живы. Мать-местоблюстительница, она же PR-директор, как ей и подобает, возвышалась в геометрическом центре, с лёгкими поправками на фэн-шуй. С восхитительной непринуждённостью держала атмосферу под напряжением творческого электричества. По-прежнему одним фактом своего существования внушала нетривиальные идеи об общественной полезности банковского дела. Она спросила Тита как его дела, похвалила за выправку и заметила ему, что лицо его несколько зеленовато, не то, что раньше. Он тоже не удержался от справедливых комплиментов. В итоге краткого разговора попросил устроить ему встречу с Председателем. На что получил ответ, проповедующий энтузиазм: «Давно пора! Вы же знаете, что Станислав Михайлович всегда рад вас видеть!»
В назначенное время Тит Выхухолев переступил порог приёмной Председателя «АЖИО». Войдя в парадные двери банка, поднимаясь по лестнице, он повстречал немало лиц, некогда знакомых ему по совместной работе. Лица здоровались, провожали его изучающим взглядом и проплывали мимо, как светлые пятна биографии. В приёмной Титу опять-таки довелось лицезреть некоторых коллег, смутно или явно узнавших его. Сидя под стеночкой в ожидании аудиенции, он тактично поглядывал в их сторону, отмечая признаки жизнелюбия и радостное тление творческой озабоченности. На этом фоне с огорчением подумал о зеленоватости собственной физиономии.
В принципе, Тит мог бы просто прийти и попросить, чтобы его взяли обратно. Почти наверняка его приняли бы и подыскали бы какое-нибудь фигурное местечко, пиджаком пыль вытирать. Но ведь это означает поднять белый флаг, капитулировать. Мыслимо ли такое для отважного советского моряка? Только в сладком сне вражины Алена Даллеса! Поэтому, заботясь о чести флага, Тит выбрал опасную тропу джентльмена удачи. Он приволок за собой авангардную идею, рассчитывая возникнуть перед взором Председателя не как жалкий проситель, а как финансовый инженер, как вероятный дирижёр капитал-шоу на паях, без пяти минут компаньон.
Его позвали войти, и он, переступив председательский порог, предстал в главном кабинете банка «АЖИО» как есть, как собирательный образ творческой интеллигенции, держа подмышкой тонкую пластиковую папочку загадочного цвета.
Встреча оказалась радостная для обоих. Председатель Аржевитин улыбался во все свои отточенные усы, пускал зайчики отливами дорогого костюма и приговаривал: «Возмужал, возмужал! Заматерел!». Но потом перешли к повестке встречи, и Тит с энтузиазмом взялся излагать коммерческую интригу, которую принес с собой в пластиковой папочке. Собственно, ничего нового для себя он не изобрел. Просто хотел предложить Аржевитину реактивный финансовый замес, которым год назад уже пытался дразнить судьбу на краю русской земли, под крышей Великого Митьки. С первой же минуты его монолога глаза Председателя сделались растерянными. Банкир не врубался, не находил того идейного зерна, ради которого у него пытаются отнять драгоценное время. Ему, знающему о мире финансов практически все, вдруг померещилось, что перед ним открывается живописный сундучок мексиканского колдуна, провал под землю, в котором деньги и долги принимают самые противоестественные и даже устрашающие формы. На миг он почувствовал себя космонавтом, который оторвался от планеты и медленно переворачивается в невесомости. Но уже в следующую минуту Председатель взял себя в руки. Глядя на жестикулирующего рассказчика, он вдруг прозрел. Тит заметил, что какое-то облегчение снизошло на банкира, словно бы плечи избавились от груза. В течение всего остального монолога взгляд банкира все отчетливей выражал сочувствие и даже сострадание. Закругляясь, Тит уже сообразил, что посеял не тот овёс. Вероятнее всего, подумал он, Аржевитин сейчас размышляет так: «Боже! И этот идиот работал у меня почти начальником отдела!» А может так: «Жаль парня, пропадет, как пить дать, пропадёт!»
Поглядывая на часы, Аржевитин пожал ему руку, честно признаваясь, что идею понял не до самого дна, что не считает себя специалистом в этой специфической области финансов, и рекомендовал поговорить с начальником валютного управления.
В валютном управлении банка «АЖИО» к изучению прожекта отнеслись на удивление ответственно. Глава подразделения проявил птичью дотошность и полностью расковырял тему в напрасных поисках изюма. В итоге, он здорово усомнился – мол, да возможно ли такое? Не, ну такое невозможно даже там, где солнце всходит! Это же криминал, как ни крути. За такое срок дают. Неужели это применялось на практике, к тому же безнаказанно? Ну, в Киеве за такое накажут немедленно. «Впрочем, - вздохнул начальник валюты, - Если у нашего главбуха будет особое мнение на сей счёт, то я обещаю подумать ещё раз, но уже сильней».
Благодаря этой подаче Выхухолев Тит попал в поле зрения главбуха. Драгоценная женщина, гранд-мастер балансировать на верёвочке цифр, находилась, к счастью, в добром настроении. Так что после мимолетного расспроса о текущей жизни, она честно, с беспощадностью компьютера взвесила идею, занесенную с Дальнего Востока, и нашла ее слишком лёгкой. Легковесной, то есть. В смысле легкомысленности. Но она посоветовала: «Лучше прикинь варианты создания филиала «АЖИО» во Владивостоке. Ты же знаешь тамошнюю обстановку. Вот и будет, что обсудить. А то наши здешние филиалы – такая трясина! Не на чем зарабатывать. Кто у нас филиалами заведует, ты знаешь. Ступай!»
Выхухолев не поленился посетить указанную инстанцию, хотя главбуха он покинул уже без иллюзий. Инстанция называлась ревизионно-финансовым управлением. О своем дерзновенной мечте Тит здесь даже и заикаться не стал. Поздоровался только. «Не, филиал во Владивостоке делать мы не будем, - убеждённо ответил Титу главный финансовый ревизор, - А то потом закрывать умучаешься – слишком далеко мотаться придётся. Мы вот свои, здешние закрывать не успеваем. Новые приключения нам не нужны».
Выкатившись за порог «АЖИО» Тит рассудил следующим образом. Когда сам работаешь в банке, это что-то одно, а когда приходишь в банк из вне, это что-то совсем другое. Живущим внутри яблока, кажется, что это благодатная сочная сладкая обитель передовой новаторской мысли. А стоящие под веткой и безнадежно подпрыгивающие приходят к выводу, что это зеленый кислый оплот консерватизма и подозрительности. Титу нежно вспомнилось, как обивал он пороги кредитно-финансовых учреждений Владивостока, и как в тамошнем Промстройбанке по адресу Алеутская,11 ему было сказано: «Видать, горазд ты в этих делах, если такое придумал. Вот что мы тебе говорим – бросай ты эту затею и пошли к нам работать, на валютную биржу тебя поставим». Тит ностальгически вздохнул. Эх, Ольга Дмитриевна с Вашей валютной биржей!
Отдышавшись несколько дней, Выхухолев Тит снова вышел на охоту. Переговорил с кем-то из знакомых, и в результате подслеповатой игры случайностей и вероятностей в прицеле у него нарисовался «Транс-Банк». В этом учреждении нашлись опять-таки знакомые ему по предыдущей биографии люди, которые и представили его руководству, как финансового энтузиаста, который несёт пользу в обмен на время. Иначе говоря, назвали его человеком, у которого всегда есть что-нибудь хорошее на уме.
Рулевое колесо этого учреждения находилось в ласкающих женских руках. Когда Тит, постукивая каблуками ботинок, прошагал в председательский кабинет и увидел, кто здесь начальник погоды, то изумился величию этого момента. Лучезарная bank-women восседала за дорогим столом, как египетская владычица могла бы восседать на своей парадной колеснице. То есть, с властью и гнетущим спокойствием. В общем, интереснейшая дама, помесь всего наилучшего – такой вот рисунок остался в памяти Выхухолева. Понимая, что невидимый часовой механизм текущего эпизода уже начал отсчет к неизвестной и неминуемой развязке, он начал сразу, без разбега.
- Здравствуйте! – сказал он, не мучая себя церемониальной улыбкой, - Меня Вам вероятно уже представили. Дело в том, что вопросы банковского дела мне довольно близки, и вот...
Едва начав разворачивать свой словесный рулон, Тит уже понял, что пришёл не на удачу, не ко времени, и попал совсем не на раздачу счастливых билетов. Ибо при первых же раскатах его голоса Банкирша смазала свои торжественные очертания. Она поколебалась странно, будто мираж, а потом решительно откинулась на спинку кресла и стала имитировать земную форму жизни. Чудесное лицо её озарилось отсветами борьбы. То боролись равнодушие с раздражением. Заподозрив недоброе, Выхухолев не стал даже и заикаться про свою финансовую идею, поэтому вступительное слово его потеряло смысл, запнулось, и он почувствовал, что свисает с высокого этажа, и ботинки его болтаются в воздухе. Банкирша мгновенно заполнила собою первый же неловкий пробел в звуках его речи и взяла ситуацию под контроль. Она знала, что надо сказать, она просто исповедовалась, приоткрывала сердце.
- Да не, при чем тут! – сказала она Титу, глядя на него с такой гражданской терпимостью, словно он был манная каша, которую она не ест, - У меня же здесь не прибежище для тех, кто носит пиджак и галстук. У меня работать надо. Банку не нужны дармоеды, банку нужны деньги. Кто мне их может заработать? Сейчас огромная удача найти человека, светлую голову, которая способна это делать. Да я могла бы сейчас спокойно уволить каждого второго, если бы могла заместить их всех продуктивными людьми. Вон у меня начальник отдела ценных бумаг, молодой совершенно парень – так работает же за троих, идею за идеей приносит. Все бы так! А то вон другой, не далее как вчера, жаловался мне тут на жизнь - дескать, за что вы меня хотите уволить? Да потому что беспомощный ты! Ходишь тут высокий, красивый, пейзаж создаешь. А толку-то? Какой с тебя Ка-Пэ-Дэ?
Выхухолев оторопел, видя, как она горячится, какой берёт разбег, и постарался изобразить своим лицом какой-нибудь смысл. Изображать на лице проявление КПД ему ещё не доводилось, но он попробовал. Повелительница денежной массы подвела итог:
- Таким образом, вам стало ясно, какие человеческие ресурсы нужны нашему банку, какой мы сейчас ведём поиск. В другое время наш разговор, наверное, мог бы состояться. А сейчас – извините. Вы сами видите...
А на улице, под чистейшим синим небом было невыразимо хорошо. Выйдя из тени фойе на солнышко, Тит запрокинул голову, подставляя своё лицо, как подсолнух, шёлковым лучам. Так он стоял некоторое время, блаженно зажмурившись, уверяя себя, что это был только сон, что не был он ни в каком «Транс-Банке» и не стоял под дорогой люстрой, получая плеткой по красным ушам. «Ну, почему я не такой? – мечтательно спрашивал он себя, - Ну, был бы я высокий, красивый и с большим КПД!»
Чувствительно укушенный в мякоть самолюбия, Выхухолев медленно растворился в пучине города. Он был рассержен, растительность на загривке встала пучком. Так, похожий на озадаченного морского конька с его дикими глазами, дрейфовал он в глубинах урбанистического социума, не находя жемчужин. А на пути то и дело попадались красноречивые приметы – то клубника, то черешня. Лето в разгаре. Банкиры в загаре. Приходилось глотать слюнки.
Дожив до вечера, Тит прибегнул к чаю с лимоном, как средству средоточия духа в фокусе смысла бытия. Объёмная кружка с лубочной росписью на круглых боках задумчиво парила в его руке. Он созерцал кактус на подоконнике.
- О чем думаешь, сын? Не надо. Обойдемся без чеховской грусти.
Это заглянул на кухню Выхухолев-старший. Тит обернулся к нему, благодарно принимая доброе слово, и подумал: «Прекрасный сегодня все-таки день. Отец трезв, ясен и в доме ощутимо витают ангелы». Потом ответил:
- Да что ты, батя, какая там грусть! По-чеховски пусть чехи грустят. На то они и есть. Я вот кактусом любуюсь. Звать его Селена-Цериус. Он мне жизнь мою напоминает.
- Чем же? Тем, что стоит на подоконнике?
- Нет, батя. Тем, что он загадочный.
Вообще, Выхухолев-старший человек был невосприимчивый к метафорической слякоте. Изыски риторики постороннего происхождения отскакивали от него как сухой горох от парадной двери. Он и сам умел направить чужое любопытство по ложному следу, под откос. Журналист, все-таки. Но тут дело касалось его печального сына. Так что он набрал полную грудь терпения и в течение десяти с лишним секунд разглядывал кактус под разными углами зрения, честно пытаясь удивиться.
Селена-Цериус сидел в старом советском керамическом горшке кирпичного оттенка. Действительно, нечто диковатое, нелепое, что-то от уэллсовского марсианина, мерещилось в этом самодовольном, тотально колючем растении. Величиной с голову младенца этот темно-зеленый ребристый кактус формой своей передразнивал плод груши, перевернутой против правила, и было, в общем-то, не ясно, что за силы, противоположные силе земного тяготения, удерживают его в незыблемом балансе по стойке «смирно». За последние полгода он уже дважды цвел каким-то настораживающим, слегка потусторонним образом. Мощные зародыши цветения оживали и собирались к своей провокации не предупреждая, вдруг, за один день из ничего, и распускались как взрыв, всякий раз ошарашивая внезапностью этого события. Цветочные бутоны угрожающе вспухали с закатом солнца, и к полуночи, неимоверно быстро, просто на глазах, вырастали на две дюжины сантиметров в длину и распускались, образуя какой-то фантастический раструб, устремленный в небесные мраки. Так и теперь: время после одиннадцати, за окном начищенный латунный пятак полной Луны. А пара цветов Селены-Цериус воинственно и торжественно, словно трубы архангелов, вытянулись в ее сторону, разинув свою красноречивую безмолвную глотку.
Выхухолев-старший даже не почесался, и уж тем более не нашёл чему тут удивляться. Морская капуста, и та будет удивительнее.
- Да почему бы тебе не вернуться в журналистику? – спросил он без интонации вопроса, как бы вскользь размышляя, - Правда, сын. Брось ты эту маяту. Ты же толковый был журналист. У тебя есть перо, ты добьёшься высот.
Тит молчал, сострадательно наблюдая, как отец соображает себе чаю, усаживается за столом напротив, нарезает себе в кружку колечко лимона. И отчётливо представлял себе, что это он сам, каким станет через двадцать пять лет.
- Ну, что ты, батя! – сказал Тит, незаметно вздохнув на это зрелище, - С делом журнализма я покончил давно, сознательно и без сожалений. Пожалуй, я бы умер скоро, если бы вернулся. Отравился бы средой обитания.
- Брось, это блажь. Чего плохого-то?
- Да сплошное пустозвонство. Я имею ввиду жизнерадостную безответственность. А точнее так: жизнеутверждающий цинизм. Последствия журналистики прямо противоположны смыслу её существования.
- Ну и что? – беспечно рассудил Выхухолев-старший, - Зато весело, и думать некогда. Путь журналиста усыпан искрами.
Далее он делает большой звучный глоток чаю и, похохатывая, рассказывает:
- Помнишь Бабанского Василия Васильевича, главного редактора «Деловой Украины»? Ну, вот. На днях заходим мы с Василием в издательство, навестить старого приятеля. Его на месте не было. Решили подождать. А на столе у этого приятеля лежал лист, А-четыре. То был запрос начальнику издательства на выдачу партии бумаги. Когда стало понятно, что мы того приятеля не дождёмся, Василий взял, да и написал повыше текста наискосок: «А *** тебе, а не бумагу!» А я взял и наложил резолюцию «Утверждаю», и расписался. С этим мы и ушли. На другой день мы об этом уже и не вспомнили бы, но вдруг узнаём, что у сюжета было продолжение. Тот приятель, которого мы не дождались, вернулся позже, и видать, был второпях. Взял со стола свою заявку и, не глядя, понёс начальнику. Тот читает и говорит ему: «А что вы от меня хотите? Здесь уже всё утверждено!» И возвращает заявку ему в руки, мол, сам читай. Приятель как глянул на наши с Васей каракули, как рассвирепел, и пулей выскочил мстить! Он подумал, что это подлянка одного художника, который работает в том же издательстве. Говорят, нашёл и набил морду. Тут же, однако, всё и прояснилось, потому что на обратной стороне листа Бабанский написал свой телефон. Приятель его опознал, рассвирепел вторично и припёрся в «Деловую Украину». Вася от него еле убежал...
Тит загнулся от смеха. Василия Васильевича Бабанского, своего бывшего шефа, он помнил с предельной ясностью. То был настоящий генерал газетного дела, большой, благородный, с осанкой и взором техасского шерифа, потрясающе смотрелся на фоне американского флага. Так что, уморительность сценки дошла до него во всём богатстве красок.
- И вправду весело! – согласился он. Потом снова погрустнел, сидел, ссутулившись, допивая из расписной своей кружки. Поговаривал:
- Однако ж это всё будто кино. Уже без моего участия и вообще из другой жизни. У меня, батя, иная планида...
Возможно по приговору этой самой планиды остаток лета Тит провёл в обстановке малобюджетного безделья. Финансовые учреждения Киева блаженно погружались в сезонную летаргию, и откупорить их штопором новаторства было нереально. Отложив до времени дело реванша, он мирно отрешился от зова биосферы и выпал в область духа. Это были дни практически вынужденного чтения. А поскольку читателем Тит всегда был весьма избирательным и пристрастным, то окружающим от него часто перепадало. В том смысле, что кипение разума, вызванное таинственной силой текста, побуждало в нём страсть дискуссионного дуэлянта. А кого же ещё можно вовлечь в умственную гимнастику, как не ближних своих?
- Послушай, мать. Я вот прочитал, осмыслил и не могу никак успокоиться. Я никак не могу смириться и принять зацикленность истории. Один и тот же сюжет тупо, с незначительными вариациями, повторяется из века в век...
Мать у Тита, при всей сухости профессионально-технического её образования, отличалась широкой начитанностью. К тому же именно она, со своей логичной участью домашнего человека, вечно маячила в радиусе действия духовых изысканий сына. Так что, ей приходилось слушать.
- ... Вот к примеру: убийство князя Андрея Боголюбского в году одна тысяча сто семьдесят четвёртом. Князь погибает жертвой заговора, в центре которого два мутных пидормота – некто Аньбал и какой-то Ефрем Моисеич. Говоря по-нашему, это были человеки без паспорта, бродяги с неясным прошлым. Где он их откопал, на какой развилке дорог повстречались они ему – не столь уж и важно. Князь поднял их из небытия, отряхнул с них пыль и взял к себе на службу. Позволил им карьерно вырасти. То есть, масштаб благодеяния налицо. И вот бродяги, получившие милость и власть, возникают в центре заговора и активнейшим образом, на первых ролях участвуют в убийстве князя. В общем, имеем один и тот же, как я уже говорил, сюжет: реципиенты убивают донора, получатели благ предают своего благодетеля. Понимаешь? Как по мне, здесь грубо довлеет роковая предопределённость. Гляди: Боголюбский – бродяги, Тальков – Шляпман, Петр Первый – Мазепа, Сталин – Хрущёв. Считаю, что Иудино предательство тоже из этой серии. Чуешь, мать, чугунные клешни истории?
Матушка Тита Выхухолева имела склонность к чертёжной строгости понятий. Поэтому она, хоть и была занята чем-то кропотливым, отвечала ему:
- Чего ж тут удивительного? Не водись, с кем попало...
Но Тит ещё только начал раскручивать серпантин своей мысли, поэтому речь его лилась ровным потоком:
- Однако лично меня занимает не эта нудная закономерность. Уснуть можно от скуки – всё время одно и то же. Мне интересен рецепт возвышения будущего предателя, сама технология этого дела. Это, согласись, теорема драматургии. Есть, конечно, загадки мироздания и помасштабней, но для меня она самая интригующая. Возьмём, опять-таки, сюжет убийства князя Андрея Боголюбского. Летописи сообщают, что, цитирую, Аньбал-ключник заявил верному княжескому слуге Кузьме-киевлянину, просившему ковёр, чтобы прикрыть тело убиенного государя: «Мы готовим его на снедение псам». Эти скупые строчки позволяют мне сделать несколько очевидных выводов: во-первых, этот самый Аньбал и был одним из заводил мятежа, потому как сразу оказался на высоте положения и получил власть над имуществом, над людьми и над порядками; во-вторых, ненависть его к поверженному благодетелю возрастает по мере собственного возвышения и не объясняется мотивами политики или даже грабежа, нет, ему обязательно нужен ритуал, уводящий за грань человеческого измерения, ему нужно съесть труп врага; в-третьих, заметь, людоед Аньбал именуется «ключником». И вот это, последнее, меня интригует просто до невозможности. Я не могу понять, чего ради князь Андрей поднимает с дороги человеческий мусор, унесённый откуда-то ветром и наделяет его критической массой власти. Вот скажи мне!
Матушка, не отрываясь от кропотливых хозяйственных забот по дому, пробует экономно защищаться:
- Не знаю.
- Вот то-то и оно! Глупо допускать, что Андрей Боголюбский был наивным человеком. Это мы теперь наивные, а в те времена такая роскошь стоила головы моментально. Тогда чувство здравого смысла, чувство опасности, интуиция, проверялись вражеским мечом ежедневно. Сглупил – зарубили сразу, натурально. Кроме того, в окружении князя множество народу, соплеменников, друзей с детства, однополчан, проверенных во многих походах и опасностях. То есть, достойных по рождению и по делам вокруг князя было предостаточно. Но нет, он выбирает себе неизвестно кого и наделяет его всем. Не сразу, думаю, но наделяет. Вот какого хрена? Ты можешь мне объяснить? У тебя есть версии, мать?
- Ну, почём я знаю? – терпеливо вздыхает мать, - Может лесть любил. А свои льстить не умели. Вон, Сашка Меньшиков, был продавцом пирожков с зайчатиной, а стал правой рукой Петра Первого, фактически руководителем государства. А всё почему? Потому что умел угадывать желания царя прежде его самого.
- Тепло, мать, тепло. Ценю твою эрудицию. Аналогия тут возможна. Ключник при князе двенадцатого века, это то же самое, что глава Верховного Тайного Совета Российской империи, плюс президент Военной коллегии при царе века восемнадцатого, масштаб власти сопоставимый. Однако, считаю, что интуиция князя Андрея была гораздо более заострённой, а опыт человеколюбия богаче. Верность своих решений и своего правления ему приходилось лично проверять с мечом в руке. Он жил жизнью воина, а не монарха. Он знал, что истина пишется кровью. Какая там лесть? Он и так был первый среди равных. Иначе не смог бы водить своих дружинников на смертный подвиг. Тогда такие штучки не проходили. И вот, такого человека, по определению целостного и незаурядного, какие-то подозрительные бродяги смогли обвести вокруг пальца? Нет, ну ты мне скажи, как такое может быть?
- Да что ты пристал, как банный лист! Почём я знаю?
- Это ж как надо было жалкому, чуждому Аньбалу выслужиться, как угодить, как нужно было в сухарях изваляться, чтобы не только не позволить забыть о себе, но и получить ключи от казны и складов, ключи к будущему заговору! Представить это я не в состоянии. Знаешь, мать, я бы много дал, чтобы видеть, как это происходило...
- Увидишь, увидишь, - решительно остановила его мать, - Ну-ка, дуй за хлебом, философ!
Лето спустя, а также и осень, когда уже всё отжелтело в природе и даже уже всё осыпалось, чувство реванша вернулось в Титово сердце, и он снова взял разбег. Его опять носило кругами и скоро прибило к известному в Киеве финансовому учреждению, банку «Денди». Для этого был удобный повод: «Денди» как раз искал себе человека на должность начальника отдела ценных бумаг. Тит прочитал об этом в газете «Экспресс-Об`ява». Иллюзий относительно своих шансов он не питал. Однако свободного времени была прорва, и он пошёл. Сам бывший работник банка, он уже давно не верил в банки. Так что не надежда безработного гнала его вперёд, но кураж испытателя теории вероятности. Прибыв в искомый квадрат города, Тит увидел помпезный шедевр коммунистического зодчества, тяжело мерцающий гранями ультрасовременного тонированного стекла, будто чёрный бриллиант в оправе перстня. Хотя в таком образе «Дворец Украина» теперь сложно было узнать, он вспомнил, что однажды, ввиду гримасы обстоятельств, побывал внутри и даже видел там некое светопреставление. Кажется, то были венгры. Они играли бездарный венгерский соц-рок. Тит припомнил даже, в каком советском году это случилось, и ужаснулся от того, как давно это было.
Но теперь жизнь ехала на других катушках. Отряхнув с ботинок прах минувшего, Выхухолев чинно, основательно, точно геологический изыскатель, стал взбираться вверх по улице Щорса. Виды по обе стороны оказались столь тривиальны и скучны, что он не удивился, когда нашел банк «Денди», пребывающим в той же стилистической серости. Железобетонное в два этажа здание, сложенное по советскому архитектурному типажу а-ля «товары народного потребления», как будто только вчера сменило свою исконную вывеску в духе «хоз-товары», «вело-мото», а то и «бытовые услуги». Однако дюжина блестящих европейских авто рядком занявших пространство перед фасадом, видом своим предлагали заведомо уважать данный адрес.
Тит аккуратно проник внутрь здания, и там всё немедленно стало на свои места. Начинка оказалась вполне себе кредитно-финансовой. Евроремонт, пропускная система, бэджики, галстуки. Объяснив некоторым интересующимся цель своего визита, Тит довольно быстро получил в руки бланк-опросник. Скучное предназначение этой бумажки – запечатлеть для вечности куриные следы профессиональной биографии. Чтоб было чем загрузить архивные хранилища «Денди». Отстранившись от оживлённого присутствия всякого рода посетителей и клерков, Тит изыскал себе писчую плоскость в углу операционного зала и твёрдым почерком прошёлся по всем пунктам опроса: родился, учился, служил Родине-СССР, работал раз, работал два, работал на Украине, работал в России, искал счастья на срочном рынке валют, к ценным бумагам не привлекался и отношений не имел, при этом начальником отдела банка «Денди» быть согласен. Исполнив все это, Тит заколебался. Резюме, которое у него в итоге сложилось, имело какой-то синюшный оттенок, подобно недоношенному младенцу. Здесь не то, что изюминки не было, а вообще, жизни не хватало. Просматривался один только скелет. «Ах же ты бездельник! – упрекнул себя Тит, - Как мало ты сделал в свои двадцать девять! Александр Македонский в твои годы сделал уже всё. А ты ещё ничего. Нигде всерьёз не отметился». Правда, теперь он мог представить себе, что чувствовал уэллсовский человек-невидимка. В «Денди» его никто не видел в упор. Тит приложил к бланку некоторые бледные о себе документы и передал по назначению. Бледные от нежности девичьи руки, выдавшие ему бланк для заполнения, приняли всё это обратно.
Выкатившись за порог банка, Выхухолев обнаружил, что уже стемнело и снежные хлопья редко падали в свете жёлтых фонарей. Первые хлопья года... Тит, сдерживая ускорение свободного падения, поплёлся по улице Щорса вниз, по наклонной. На душе у него тошнило. Он не мог понять, почему ему так не понравился банк «Денди». С удивлением осознал, что не может вспомнить ни одного лица, из тех, кого видел только что. В памяти остались только бэджи и руки, занятые банковскими бумагами. Единственное чёткое впечатление, оставшееся от персонала «Денди» - обилие пустого молодняка, типичных студентов с рассеянными, невыспавшимися глазами. Он шёл, и виделась ему презренная картина: вот сидит за компьютером дипломированный юноша. Ночью его совершенно задрала какая-нибудь коллега, иль недоучившаяся подруга. И поэтому теперь он спит, клюет носом над клавиатурой, непроизвольно пукает, от чего вдруг просыпается и тревожно оглядывается вокруг. Потягивается сладко и идёт курить...
Тит уже теперь был убеждён, что никто ему из банка не позвонит, и никогда в жизни призрак «Денди» его уже не побеспокоит. Более того, даже улицей Щорса, которая тоже ему не понравилась, хаживать ему также более не придётся. Это уж верняк. «Зачем жизнь так расточительно устроена, зачем в ней столько слепой напрасности? – размышлял Тит, - Зачем в жизни человека все эти тупиковые пробеги – визит в «Транс-Банк», визит в «Денди», визит в «АЖИО»? Ведь даже эхо этих событий не вернётся в мою жизнь. И вспоминать, что я тут был, вряд ли зачем придётся»...
Финал этого дня Тит Выхухолев встретил дома, сидя у телевизора. Начал смотреть новости, и чуточку обомлел: только теперь до него дошло, что нынче пятница, 13-е число. Растяпа! Разве можно было сегодня испытывать судьбу? А ты варежку разинул, и давай тянуть счастливый билетик! В такой день только гарантийный талон на геморрой себе можно вытянуть. Так, найдя заведомое объяснение своей предопределённой неудачи с «Денди», Тит расслабился и повеселел. Это состояние позволило ему внимательно и с удовольствием посмотреть теле-новости. Украинские источники не сказали ничего забавного, кроме того, что нововведенная украинская гривна уже подешевела на 1 копейку, хотя прошло меньше месяца, как завершился обмен купоно-карбованцев на гривну. А вот в России дела обстояли бодрее. Любимую Родину колошматило в политической лихорадке. Оказывается, на пресс-конференции народно-патриотического блока намедни поднимали вопрос о судьбе ядерного чемоданчика РФ. Было озвучено компетентное подозрение, что канцлер Германии Гельмут Коль, приезжавший неделю назад в Москву, как раз и умыкнул эту адскую машинку, аккурат сразу после встречи и пьяной посиделки с угарным Борисом Николаевичем. И вот теперь громкоговоритель Жириновский с удовольствием выдал реплику в ответ. В том смысле, что не о чем тут беспокоиться. Мол, в том ядерном чемоданчике давно нет ни кнопок, ни проводов. Мол, там обычный набор человека направляющегося в места заключения: майка, трусы и зубная щетка. И вообще, этот чемоданчик надо отдать Чубайсу – пусть готовиться.
Падая головой о подушку, Тит успел подумать: «Значит, жизнь на Земле всё-таки существует. А я где? Почему мы с ней никак не пересекаемся? Надо срочно вернуться на Землю...»
А на утро, выспавшись до предела, потянувшись на приливе сил и вдохновения, Тит уже знал какой путь правильный. Лёжа какое-то время под одеялом и созерцая мокрицу, с достоинством пересекающую потолок, он прикинул план на выходные. Надо повстречаться с друзьями да приятелями. Кое-кто из них нашёл себя в этой жизни. Как ни удивительно. И это всегда бывает полезно – находиться рядом с теми, кого возлюбила фортуна. От них веет бодростью бессмертных, пахнет карманными деньгами. Самые примитивные их идейки оказываются жизнеспособными и укореняются даже на глине. Что-то невидимое излучается от них. Так что, попав под их излучение, сам начинаешь рдеть, как лампочка под низким напряжением, и верить в невозможное. Да и вообще, замечено, что удача – вещь заразная. Передается воздушно-капельным путем. Главное, почаще бывать возле объекта, хронически подверженного этой самой удаче.
Первым же, кто подвернулся Титу, был хороший знакомец, добрый приятель с подозрительной фамилией Зольц. Чтобы понять, откуда он на этом свете взялся, и с какой чаши раньше хлебал жизнь, стоило бы посмотреть кино по Булгакову, которое называется «Бег». Только бобину надо крутить в обратном направлении. То есть, человек служил Родине-СССР, потом с боями отступал из Баку, на последнем переполненном пароходе пересек Каспий с юга на север. Разумеется, что нажил, всё на юге так и бросил. В итоге, несмотря на отчаянность положения, всё-таки выжил. Во многом, благодаря тому, что просто нечем было застрелиться. Ведь защитнику СССР оружие держать в руках не полагалось. Слонялся потом по Киеву, вынашивая коммерческие идеи на голодный желудок. И вдруг, незаметно ни для кого, споткнулся о золотую жилу. Чем Зольц промышляет никто не знал, и понять не мог. Некоторые правда, осторожно предполагали, что золотая жила Зольца уходит под фундамент Украинской Межбанковский Валютной Биржи. Но и только. В общем, знакомым Зольца оставалось только констатировать видимое явление: вот уже который год подряд он уверенно шагает в будущее, оставляя за собой заметную дорожку из долларовых банкнот.
Зольц охотно согласился увидеться, а когда уяснил для себя, что друг Выхухолев не имеет целью просить денег взаймы, то вообще расплавился от радости и развернул душу как гармонь.
Сидели они, пили пиво в хорошей обстановке, и Выхухолев ему внушал:
- Я догадываюсь, что тебе идеи уже не нужны.
Зольц, довольно поглаживая себе ладошкой славное брюшко:
- Вообще-то нет. На фиг мне идеи? У меня все фантастически устроено, круговорот бабла в природе настойчиво продолжается, вечнозеленые сами ежедневно отслаиваются мне в карман. Мне сейчас любая новая идея только помешать может.
Выхухолев:
- Вот именно поэтому сегодня ни один из моих коммерческих замыслов не разбавит тебе пиво. А они у меня есть. Не напрасно же я полгода отирался в компании Великого Митьки. Так вот, на данном этапе именно идеи меня и кормят.
Зольц, сияя вытянутым интеллектуальным лицом:
- Ага, понимаю, понимаю. Тебе на основе всего этого хотелось бы кормиться чем-то более материальным. Пыльцой свежих идей хорошо лакомится, когда брюхо реально утрамбовано. Что же тебе посоветовать-то?
Выхухолев, жестикулируя отчаянно, словно Фидель Кастро перед толпой в Гаване:
- Мне нужен какой-нибудь славный барыга, которому ещё не всё по барабану. Самоделкин с воображением, окрылённый Сизиф, финансист-передвижник. Я ему такой проект предложу, что он просто прослезится от невозможности в это поверить. Сплошной конструктив, помешанный на здравомыслии. В результате, и я буду при деле, и долг тебе смогу вернуть. Ты как, потерпишь ещё?
Зольц лениво отмахнувшись по поводу денежного долга - пустяки, мол. Затем приводит лицо в сосредоточенную форму и честно пробует размышлять:
- Не, ну у тебя запросы! На Украине деятельный конструктив выходит боком. Тебе бы за этим явлением в Россию смотаться. Великий Митька как вариант уже не сработает? Жаль, жаль. С истинными деятелями у нас тут дефицит, климат не тот. Понимаешь ли, к настоящему времени каждый уже доит свою корову и этим счастлив. А так, чтоб смелые планы, дерзновенные прожекты, амбициозные замыслы – нет, это сейчас не модно. Долго искать придётся. Человеческие следы на пыльной планете. Ха-ха.
К тому времени, когда посиделка себя исчерпала, пиво излилось, а орешки изъелись, Выхухолев осознавал реальность бытия, как серую гранитную стену, отвесно возносящуюся под облака. Он глядел на неё альпинистом, запрокинув голову и разинув рот. Зольц постарался. Зольц умел нагнать туч. Недаром в кругу друзей он прозван Огнетушителем. Впрочем, это было не от вредности, а от сострадания. Сострадание и критический реализм естественным образом преобладали в его натуре. Посему, не был бы он практикующим реалистом, если бы не оставил Выхухолеву хоть одну зацепку на отвесной стене перспективы. Оказывается, есть все-таки на примете один ковбой. Делает что-то выходящее за рамки обыденного купеческого понимания. Какие-то превращения с инвестициями. Лично с ним не знаком, но есть люди, которые знают его друзей. Так что, о встрече можно договориться.
- Заранее благодарен тебе, товарищ! – сказал Тит, прощаясь. Зольц, тиская пальцы в рукопожатии, благородно улыбался, и даже напутствовал:
- Если б твою забродившую креативность направить в правильное русло, например, в коммунальную трубопроводную систему, то из всех кранов хлестал бы лимонад «Буратино». Причём, бесплатно...
Неделю спустя упомянутая встреча созрела, о чем Зольц с удовольствием известил Тита по телефону. Тит его благодарил, выражаясь витиевато, и предпринял все необходимое, чтобы в назначенный день быть на месте.
Путь героя начинался в шторм. Угрюмые небеса вида каменного зависли низким сводом вселенского каземата, погода лютовала. Липкой мглою в воздухе носилась морось. Всполохи ветра били по лицу, как мокрой тряпкой. Соприкасаясь с городской твердью это помрачение природы норовило тонко, предательски заледенеть. Камни мостовой угрожающе проскальзывали под ногами. Еще худшей опорой оказался асфальт. Тит осторожно взбирался вверх по Андреевскому спуску и мысленно бодрился на мотив: «А вот они, условия, а вот она, среда...». Длинный плащ выручал его внешность, доводя до приемлемого уровня респектабельности, но слабо хранил от влажной хлесткой стихии. Поднятый в стойку воротник, быть может, придавал его внешности что-то от тайного советника, но уши, не находя полного избавления, все равно налились малиновым. Так, с воспаленными ушами поверх светлого дипломатического плаща, Выхухолев добрался до места. По левую руку впереди сквозь кошмар непогоды отчетливо нарисовалась башня. Это зловещий замок Ричарда угрюмо поджидал свою жертву. А справа теснился приветливый, трёхэтажный, типично подольский дом с лёгким балкончиком на торце. Номер на табличке, белеющей с угла, сообщал о прибытии по адресу. Выхухолев плавно нырнул в ближайший подъезд. Прочная дверь с тугой пружиной мощно грохнула за ним. Ступени лестницы едва угадывались во мраке. Приходила мысль о необитаемости. Двигаясь аккуратно, слушая эхо своих шагов, он поднялся на второй этаж и со вниманием уставился на заветную дверь.
Тит не стал полагаться на экспромт и вдохновение. Он точно, как никогда точно знал, с чего начнёт разговор и как себя отрекомендует. Нет, он не станет развешивать перед изумлённым собеседником сверкающую гирлянду своего коммерческого прожекта. Процесс внушения гениальной идеи на умного слушателя действует угнетающе. Тому кажется, что его мозг посыпают мукой и пытаются раскатать деревянной скалкой вместо теста. Человек тупеет на глазах и хочет драться. Так что Выхухолев решил не трогать пошлые испытанные методы. Он поступит так, как никто другой до него. Умного человека надо удивить, чтобы он уставился на тебя с любопытством. Тогда дело в шляпе и обувь стоптана не зря.
Отвечая на звонок, дверь клацнула замками, и кто-то плохо освещённый возник на пороге. Кашлянув для настройки дикции, Выхухолев начал:
- Здравствуйте! Хотелось бы видеть господина Мойдодырко. Его должны были предупредить о моём визите.
Голос его прозвучал не так протокольно, как хотелось бы. Нотка просительской расторопности предательски бренькнула, как падающие об пол десять копеек. Продрогшее лицо подвело. Мышцы лица отбились от подчинения.
- А! - сказал встречающий на пороге, - Ну тогда заходи.
Оказалось, что это большая, безжизненная квартира, на старинный манер. Серый затоптанный ковролин стелился под ногами, укрывая собою ветхий расшатанный паркет. Минуя прихожую, Выхухолев очутился в комнате, судя по всему, единственно обитаемой. Тут были признаки бизнеса. Предметы изрядно уже употребленной офисной мебели, судя по разнообразию стилей, попали сюда из каких угодно историй. Подсветки здесь оказалось достаточно, чтобы Выхухолев мог рассмотреть встречающую сторону. Его взору открылся человек росту среднего, сложения монолитного. Волосы, стриженные аккуратным ежом, ладонь загребущей лопатой, осанка патриция – в общем, у него было всё, что приличествует боярину современности. Поздоровавшись с гостем за руку, он бодро занял своё командное место. Чёрный стол, разделивший их, был напрочь лишён коммерческого мусора. Одиноко торчала суставчатая конечность настольной лампы, да большой калькулятор лежал выжидательно. Больше ничего, одна только сплошная конфиденциальность.
Мойдодырко направил свет прямо Титу в лицо, как на допросе, а сам положил перед собой увесистые руки и молвил:
- Ну, рассказывай.
Голос у него был низкий, рокочущий, словно исходил из двигателя внутреннего сгорания.
Щурясь и едва заметно извиваясь в поисках избавления от этого холодного огня, Выхухолев в двух словах изобразил – каким образом он сюда попал, дабы его не считали случайным человеком в этих почтенных стенах. Мойдодырко снисходительно кивнул, названные имена его устроили. Далее, не стыдясь приукрашивать действительность, Выхухолев пустился в краткий экскурс по своей трудовой биографии, ненавязчиво задерживаясь на тех ее эпизодах, которые должны были свидетельствовать его профессиональную изощренность, а так же персональную близость к некоторым деловым кругам. Мойдодырко вдруг оживился, убрал свет лампы с лица Выхухолева и проявил участие, говоря:
- Ага, ну, мы здесь тоже внимательно наблюдаем как развивается ситуация в этой сфере. Думаю, что скоро можно будет работать в полный рост. В принципе, мы пробовали включиться в этот процесс, в прошлом году. Поучаствовали немного в приватизации Николаевского глиноземного завода. Но там обозначились слишком высокие интересы, и нам хорошие люди посоветовали отвалить в сторону. Ну, мы не стали никого дразнить, чуть-чуть заработали и вышли из игры. А теперь дела серьезней, пытаемся некоторым образом оседлать сам процесс. Создаем что-то вроде Конструкторского Бюро при Фонде Госимущества. Типа, лаборатория высокого напряжения в области приватизации. Такие у нас дела.
Слушая Мойдодырко и рассматривая узор на его галстуке, Выхухолев Тит всё больше проникался уверенностью, что это его день и его место. Всё сходится удачно, и надо решительно делать главный ход. Благодушно улыбаясь, он намекнул на родство коммерческих взглядов:
- Данная тематика мне хорошо знакома. Понятна, так сказать, в наиболее широких нюансах. Я с вами согласен, что основная работа в данной сфере ещё только на подходе. Надо её готовить.
Говоря так, Выхухолев ощутил досадную кислятину на душе из-за того, что на самом деле весьма смутно представлял себе тему, упомянутую выше. Когда в России все ринулись в приватизацию, он занимался валютной чепухой. Чуть-чуть. Однако, вот шанс всё исправить и прокатиться на похожем историческом поезде. Благо, колёса ещё не набрали хода. Настала очередь практических действий. Тит взял слово:
- Знаете, ведь у меня за плечами кое-какой опыт, кое-какое образование и вообще кое-кто в Киеве знает меня. Работа в России позволила мне овладеть некоторыми абсолютно нетривиальными финансовыми методами, о которых, убеждён, на Украине представления пока не имеют. Но сегодня мне меньше всего хотелось бы отнимать у вас время презентацией своего проекта или утомлять доказательствами моей квалификации...
Мойдодырко тем временем бегло рассматривал документы, которые Тит предоставил ему в подтверждение собственной персоны: трудовую книжку, диплом банковского комиссионера, сертификат специалиста в области Invest-Funds, рекомендательное письмо от ИПК «BM_Works» за подписью Великого Митьки, что-то ещё...
- Я не решился бы отнимать у вас время просто так. Я пришёл к вам как носитель уникального ремесла. Сущность и содержание моего призвания заключается в том, что я – хороший человек.
- Да? – радостно удивился Мойдодырко, потом понизил голос до настороженной ноты, - В каком смысле?
- В прямом, чисто конкретном.
Мойдодырко решительно развернул настольную лампу, дабы свет её снова в упёрся в лицо Выхухолеву. Так оно выглядело как полная луна в телескопе наблюдателя.
- Знаешь, меня тоже один раз назвали хорошим человеком, - вспомнил Мойдодырко, с сомнением разглядывая телескопическое изображение загадочной физиономии, и не находя в ней ничего выдающегося, - Но ты всё-таки объясни, что ты имеешь в виду.
Ёжась в душе от собственной наглости, Тит пустился в объяснения:
- Понятие «хороший человек» я почерпнул из книг. Оно подкупило меня своей способностью к материализации мыслимых благ, и я сделал это своей профессией. С тех пор, где бы я ни отметился своим пребыванием, обо мне остается добрая память. Меня никто не ищет, чтобы дать в морду. А встретив невзначай, жмут лапу, спрашивают, как дела, и дают денег взаймы. Почему так получается? Потому что былинные добродетели человечества взяты мною, отточены до универсальности, сложены в порядке и всегда, в любую минуту, готовы к применению. Осечек не бывает.
Мойдодырко понимающе заулыбался, и даже тряхнул благодушием.
- Понимаю, - сказал он, - Я и сам философски устроен. Я даже читал одно время лекции по марксистко-ленинской философии на кафедре в Универе. В аспирантуре там подвизался.
Тит элегантно протянул руку и осторожно отвел настольную лампу от лица своего.
- Воистину, мы с вами коллеги по метафизике! Я ведь по образованию тоже немного философ. Знаете, социология с психологией, политология и все такое.
Было заметно, что Мойдодырко вполне сыт этим разговором, и Выхухолев Тит приготовился выслушать итоговое слово. Извлекая из шарниров офисного кресла пластмассовый скрип, командир необитаемой квартиры откинулся на спинку. Решительный рисунок его лица отодвинулся из круга света в густые сумерки комнаты. Оттуда покатилось раскатами:
- Практическую сторону идей и проектов, которые ты принёс с собой, сейчас не вижу смысла обсуждать. Ибо дела мои переживают некую промежуточную стадию, так сказать, зреют от количества к новому качеству. Единственное, что могу тебе предложить – давай, подключайся к работе моего Бюро. Работа не пыльная, осмотришься, а там будет ясно, что из твоего интеллектуального багажа можно будет применить. В Бюро сейчас уже формируется команда, есть офис, закупается техника. Работают у меня сплошь студенты, подающие и питающие надежды. Так что извини, денег я тебе пока не предложу. Баксов сто пятьдесят студенческих, не более. А как развернёмся, жалование поднимем до неба. Перспективы этого проекта могут оказаться безграничными...
Провожая гостя до порога, Мойдодырко напутствовал:
- С понедельника приходи сюда, посидишь тут первое время. Компьютер тебе будет.
Слушая, как рокочет грудной его басок, Выхухолев подумал, что Мойдодырко наверняка поёт. В свободное от коммерции время.
На улицу он вышел вполне приободрённым. Уже позволяя себе не замечать лютых сумерек декабря. Напротив громоздилась башня зловещего замка Ричарда, угрюмо поджидая свою жертву. Тит показал громадине весёлую дулю и, мелко поскальзываясь, побрёл вниз по Андреевскому спуску, по наклонной...
= глава Третья =
где нам воссияет платиновый зуб Великого Митьки, а под занавес
будут не к ночи упомянуты Света и лысый
Зимние на меху ботиночки «Salamander» промерзали насквозь, пока Выхухолев белыми декабрьскими днями взбирался по Андреевскому спуску. Хруст шагов с театральным эхом разносился по сторонам, и дымка морозная смягчала дальние пейзажи до акварельной загадочности, и делалось в эти дни всё вокруг на булгаковский манер. Живое сердце путника средь таких декораций упивалось волшебством какого-то гениального многоточия и тихо ликовало. К тому же не смотря на чисто физическое проникновение холода под брючины джинсов, в душе его было тепло от бойкой надежды, от предчувствия решительного поворота в судьбе.
Заходя в штаб-квартиру к десяти утра, он, как правило, находил её открытой. Мойдодырко к этому времени уже что-то здесь делал коммерчески полезное. Встречал Тита с горячим стаканом в руке, здоровался небрежно, хлюпая чайком через граненый край. Тит, улыбаясь красным от холода лицом, отвечал на вопросы о настроении - «Спасибо, оно у меня всегда навязчиво-светлое и избыточно-конструктивное» - и шёл к своему рабочему месту.
Для работы ему отвелась одна из комнат, где средь голых стен подбито доживали свой век старый канцелярский стол да усталого вида компьютер. Он с удовольствием устраивался за столом, включал коробку с алгоритмами, наблюдал прояснение на экране монитора, и через полчаса начинал околевать. Толстые стены дома дореволюционной постройки не спасали от холода, поскольку проблемы с отоплением здесь были давние, уходящие истоками к хрущевской оттепели. Тит не выдерживал, вскакивал, начинал ходить от стены к стене, потирая себе туловище сквозь свитер. Помогало слабо. Тогда он начинал маячить шире, из комнаты в комнату. Останавливался перед окнами, рассматривал медитативные пейзажи на три стороны света. Ему приоткрывалась киевская сказка, дремотный Подол на взгорье, уютные домики в морозной дымке, остекленевшие от ледяного дыхания неба. Сиреневые тени, белые крыши, каминные трубы, печные кладки. Одинокие дымы, похожие на клочья теплой ваты, задумчиво восходят к зениту. Деловитые птички на снегу. Кошка, ужаренная морозцем, рысью прыгает через сугробы... От созерцания всего этого можно было впасть в сказочный транс и сделаться Андерсеном.
- Офигеть! – тихо радовался Вхухолев и добавлял, - Но что ж так холодно, а?
Итак, урывками, вопреки поползновениям вечной мерзлоты, он работал, делал на компьютере какую-то убедительную план-схему, полезность которой собирался в последствии защитить перед Мойдодырко. После полудня он доставал термосок с чаем, принесённый с собой, и разворачивал свой походный бутерброд – чёрный хлеб, измазанный тонко сливочным маслом, усиленный сверху по маслу полупрозрачными колечками сыро-копченой колбасы. С диким аппетитом съедал эту прекрасную малость. Рабочий день, разделенный поровну – до колбасы и после колбасы – проходил бодро и осмысленно. Заметив, как Тит страдает от холода, Мойдодырко раздобыл ему электрообогреватель, и жизнь наладилась вовсе, и даже повысилась в цене.
Однажды, розоватым от солнца морозным днём, Мойдодырко заглянул в творческую мастерскую Тита. Час был обеденный.
- Не желаете ли перекусить? – церемониально спросил Тит и на всякий случай сломал свой колбасный бутерброд пополам. Мойдодырко среагировал мгновенно:
- Давай! – и заулыбался, довольный, - К шаре я беспощаден.
Следующую минуту Выхухолеву довелось наблюдать, как Мойдодырко с жадностью растущего организма пережевывает благотворительную снедь. Тит удивился, но мысль о хроническом недоедании своего работодателя, он отверг решительно. Скорее дело именно в шаре. Это она, родимая, вызывает в человеке такой азарт и зверское жизнелюбие.
Когда часть бутерброда ушла по назначению, а часть застряла в зубах, составив ещё одну заботу в жизни, Мойдодырко завёл разговор.
- Как-то невесело мы живем, да? Неинтересно.
Прикусив свою толику хлебо-колбасного счастья, Выхухолев развел тощими руками, дескать, согласен, но что поделаешь?
- Сейчас все мои бизнесы пребывают в фазе переосмысления. Что-то себя уже исчерпало, что-то ещё только в проекте. В общем, болото. Не хватает свежей крови. Как считаешь? Думаю, нам надо что-нибудь продать. Что-то большое, крупным оптом – эшелоном, пароходом. А то ни тебе заработать, ни тебе встряхнуться.
Тит кивнул, что не плохо бы.
- У тебя есть какие-нибудь идеи на этот счет? – спросил Мойдодырко.
Тит изобразил глубокомыслие.
- Надо подумать, - философски ответил он, как бы отсылая свою черпалку идей к началу всех начал, - Дело в том, что наиболее обоснованные соображения связаны у меня с Владивостоком. Не далековато ли? Трудно вообразить, что у Владика и Украины могут быть встречные интересы. На противоположных боках планеты сидим. Они у нас теперь где-нибудь под ногами.
- А они, эти ребята, у которых ты работал, кто вообще такие? Ты их хорошо знаешь?
Выхухолев Тит оживился, чинно приосанился и сказал почти небрежно:
- Знаю, изрядно. У них серьёзное дело в форме инвестиционно-промышленной корпорации. В мою бытность во Владике они занимались строительством дороги в Китай. Чуть раньше был проект производства спортивных самолетов. В центре города у них собственный четырехэтажный дом старой постройки, стены крепостной толщины. В общем, уровень конторы понятен, да? Учредители - мои хорошие друзья. Мы с ними вместе военную службу служили на Дальнем Востоке. После службы они там остались гребешков покушать, осмотреться. В итоге им попёрло.
Мойдодырко заинтересовался предметно:
- Ну, я так понял, что деньги-то у них есть, да?
- Ну это как сказать. Кому деньги, а кому, может, семечки. Я как-то спросил ихнего главного, какими средствами оперирует контора. Он мне так неопределенно ответил, что если учесть и собственные бабки, и клиентские, и кредитные, то лимонов тридцать в долларах получится. Вероятно, он загнул слегка. Но только слегка, думаю.
Мойдодырко благо изменился в лице.
- Неплохо! – похвалил он, - На чем же они такие бабки подняли?
Тит пожал плечами.
- На ценных бумагах, я полагаю. Начинали с абсолютного нуля, вторых брюк на смену не имели. Рыскали, за любую работу хватались. Потом, как в девяносто первом разрешили внешнюю торговлю, подружились с китайцами. А китайцы в то время за наличные баксы скупали и тащили к себе всё. То есть, вообще всё, хоть доски от забора. В итоге сейчас в Приморье ни металлолома не найдешь, ни собаки, ни лягушки. Честное слово, на приграничных болотах ни одного квака не услышишь. Все отловлено и сожрано. Правда лафа китайская продолжалась недолго, год-полтора. Но ребята успели сливки снять по полной. Вагонами гнали полиэтилен да медный купорос. По три штуки зелени за каждый вагон получали как посредники. А в девяносто втором – на, тебе! - приватизация имени Чубайса. Ну, видимо, ребята первыми догадались, что с этим делать, поскольку в этой теме они в Приморье оказались монополистами. Они учредили чековый инвестиционный фонд, организовали себе местный телеэфир, воодушевили народ, и народ понёс. Говорят, очереди к ним стометровые выстраивались. Отбою от желающих разбогатеть не было. Тысяч двести ваучеров собрали. А дальше все было вообще элементарно. Начались ваучерные аукционы, и ребята собранные бумажки обменяли на пакеты акций. Дело сделано. Завели торговлю акциями, и золотой дождь пролился по-настоящему. Как пример, пакет акций Дэ-Вэ-Эм-Пэ, шесть процентов. Ну, это Дальневосточный морской порт. Взяли за дармовые народные бумажки. Через год продали за миллион долларов. Кстати, еще через год этот же пакет стоил на рынке уже семь миллионов. Пацаны рвали на себе волосы. Далее вели себя несколько рациональней. Вот примерно в таком темпе делалось состояние. По ходу дела они, конечно, развили еще несколько направлений работы. Ну, там на лесное хозяйство лапу наложили, погнали лес в Японию, благо все рядом. Ну и всякое разное, типа, депозитарий, единственный на все Приморье сделали, рекламно-полиграфическую контору сделали, оптовую торговлю товарами завели и тому подобное. Но всё равно, торговля акциями – это у них главное дело. Оно у них получается.
Мойдодырко замер. Остекленело его решительное лицо. За несколько секунд он поделал серьезную мозговую работу. Потом ожил и выдал результат:
- Ну, во-первых, взять хоть бы контору-присоску при Фонде Госимущества, которую я сейчас делаю. Тут мы уже почти коллеги. А во-вторых, есть одна тема. Есть очень серьезная тема!
Вдохновение негоцианта преобразило Мойдодырко, поднялось в нём, как жар в паровой машине. В его глазах натурально заблестели бриллианты.
- На Украине полно нефти! – весомо, со знанием дела объяснил Мойдодырко, - Но не все имеют к ней доступ. Не всем дано. А вот мне дано. Я знаю верные ходы, у меня есть нужные люди в «Нафтогазе». Эта тема у меня давно уже на прицеле. Я даже окончил геологический техникум, чтобы иметь дополнительные основания действовать в этой сфере. Более того, скажу по секрету, у меня есть конкретные карты геологоразведки, где отмечены все месторождения со всеми их характеристиками. Ты понимаешь, что это значит? Мне бы сейчас найти три-четыре миллиона долларов, я бы врезал несколько скважин в жирных местах, а дальше только знай, подставляй ёмкости, да бабки загребай. И никакого другого бизнеса уже не нужно будет. Будет сплошной Баден-Баден. Понимаешь?
Сознание Выхухолева, развившееся где-то вдали от жизненной практики преуспевания, конечно же, не могло родить достоверную голограмму открывшейся великой нефтяной перспективы. Ему почудилось что-то огромное и тёмное, будто слон в тумане. Большей чёткости изображения его интуиция пока не обеспечивала.
В завершении этой замечательной беседы, имевшей далеко идущие последствия, Тит пообещал Мойдодырко связаться с богатыми друзьями и выяснить их настроение на текущем этапе. Мойдодырко крепко, по-товарищески, пожал ему руку. «Добро пожаловать в клуб любителей нефти!» - мысленно поздравил себя Тит.
В последующие дни Выхухолев предпринял определенные усилия, чтобы напомнить Владивостоку о своем существовании. Пришлось много разговаривать с другой стороной планеты. Он с мурашками воображал себе, какие телефонные счета за это дело могут прийти впоследствии, но миссия его была достаточно высока, чтобы пренебречь мелочами жизни. Главное и наиболее полезное, что мог бы сделать Выхухолев – это найти Великого Митьку. Сей человечище являлся живым ответом на многие, особенно денежные, вопросы бытия. Но Великий Митька, как и прежде, столь динамично передвигался в мировом пространстве, что сведения о его координатах ежедневно устаревали. В офисе «BM_Works» неопределенно указывали в сторону Китая, хотя добавляли при этом, что вообще-то на днях его ждут в Лондоне. Другие источники дружески подсказывали, что в последнее время тень Великого Митьки регулярно мелькает в столице, и даже продиктовали его секретный московский телефон. На этом самом московском телефоне Великий Митька как-то сразу и попался.
- Привет, Митька! – голосил на радостях Тит, - С наступающим тебя Новым годом!
В ответ, с другого конца восьмисоткилометрового провода неслись восторженные вопли вперемешку с характерным покашливанием. Всё оказалось в порядке. Великий Митька был узнаваем с любого расстояния.
- Бросай все к едреней фене и приезжай на Новый год в гости! – надрывался он сквозь мембраны телефонных трубок, - Ты можешь хоть иногда оторвать свою жжж-ж-опу и навестить старых друзей?! Давай, давай, Киев без тебя никуда не уплывет!
Тит к некоторому удивлению Великого Митьки железно гарантировал, что сразу после праздника нагрянет в гости. Не успел Великий Митька возгласить и прокашляться по этому поводу, как выяснилось, что Выхухолев собирается не один, а с неким бизнес-товарищем. Попытка возразить не имела успеха.
- Митька, поверь, это не рядовой человек! – с жаром увещевал Тит, - Он в состоянии сделать предложение от которого невозможно отказаться. Он привезет бомбу! Тебе это надо слышать лично! Митька, тут горизонты открываются – про Китай забудешь сразу...
В общем, Тит достал Великого Митьку и тот сдался. Мойдодырко, узнав о назначенной встрече, поинтересовался:
- А кто такой этот Великий Митька?
Тит, гордясь боевым побратимством, объяснил:
- Это есть капиталист-основатель корпорации, о которой я говорил. Кстати, название её означает дословно «Работы Великого Митьки», а в документах по-английски звучит как «Би-эМ-Воркс». Амбициозно, да? Он такой! Вообще, там есть ещё пара человек при делах, но этот из всех самый крутой перец. Рулит на капитанском мостике. Так что, если с ним разговор получится, то дело в шляпе.
- То есть, кто же, если не он? – подытожил Мойдодырко, и уже очень скоро, уже утром 2 января 1997 года, поутру, они с Выхухолевым были в пути.
В аэропорт «Борисполь» мчались на всех парусах и с большим достоинством – на здоровенной «семерке» BMW почтенной масти «гнилая вишня». Как понял Выхухолев, машина имела отношение к личному автопарку Мойдодырко. За рулём сидел подозрительный тип. Рассматривая с второго ряда его уголовный затылок, Тит думал: «Ни хрена себе философия! Что за люди окружают кандидата наук Мойдодырко?» Когда на выезде из Киева машину остановили двое гаишников с автоматами наперевес, он вполне готов был допустить, что краткий миг этой встречи окончится стрельбой с обеих сторон и взрывом гранаты. Однако, автоматчики оказались по-новогоднему благодушны, глянули водителю в документы и отпустили экипаж BMW лететь дальше, навстречу морозному рассвету.
Время спустя, когда авиалайнер уже вполне оторвался от земной жизни, а Выхухолев уже разрывал на части куриное крылышко из небесного пайка, пришло состояние райской безмятежности. Под задницей пропасть в девять километров, а над головой тихий ужас в минус 50 градусов по Цельсию. А ты как пушинка на весах гигантских, на которых взвешивают целые планеты. Летишь брошенным камушком. Цель пути отвесной стеною летит тебе в лоб, и тебе легко. Ты уже почти ничего не можешь, ты уже почти дух. Почти кино.
Настроение Мойдодырко было великолепным. Исполненный скромного буржуазного обаяния, он легко подружился со стюардессами, пил напитки с их подносов и поглядывал в иллюминатор. Там дремала многозначительная отрешенность. Горы белоснежной клубящейся ваты заполняли всё.
От избытка приподнятого духа Мойдодырко разобрало на добрую товарищескую беседу. Он поспрашивал подробнее о делах «BM_Works», на что Тит рассказал ему историю, как в офисе у Великого Митьки жил контрабандный попугай – огромный, белый и засратый, как гусак. И был у того попугая персональный кабинет, где он страдал в одиночестве по Таити и орал безумно, как надравшийся водки деклассированный сволочь. Неопытные посетители офиса, слыша вопли, доносящиеся из-за дверей, таращили глаза: кого там режут?
А Мойдодырко в свою очередь вспомнил кое-что об истоках своей трудовой биографии: «Служить-то мне довелось в ВДВ. Ну вот, дембельнулся, приехал домой – что делать? Здоровья – море, сила так и прёт. Осмотрелся, вижу – в Киеве делать нехрен совершенно. А тогда Сибирь, нефтепроводы, всякие там стройотряды, всё это модно было. Ну, у меня там были нормальные пацаны из сослуживцев. Я с ними договорился, и махнул в тайгу, не долго думая. Прилетаю в Тюмень и обалдеваю – на улице минус десять! А в Киеве-то была жара, начало сентября всё-таки. Так что мне и в голову ничего холодного прийти не могло. Как ходил в рубашке с коротким рукавом, так и вылетел в Тюмень. А меня ещё и не сразу встретили, мне пришлось самому там подсуетиться. Представь, кругом сибиряки, уже в дубленках и в шапках, смотрят на меня как на чудо природы. Пока со своими встретился, успел так простыть, что вот голос у меня до сих пор рыкает слегка. Пацаны нашли мне зековскую фуфайку и сразу потащили в медпункт. Представь, сижу я в коридоре, жду приёма, уже в говно разбитый от температуры, колошматит меня, от жара лицо как пламень горит. И вот, прикинь, открывается дверь, выглядывает какая-то умная санитарка, видит мою краснющую физиономию на фоне трёпаной фуфайки и с тяжелым таким укором говорит: «Молодой челове-е-ек! Ну разве можно так пи-и-ить!?» Ха-ха-ха! Вот так я выходил в люди...»
Слушая и похохатывая, Тит с уважением размышлял об этом человеке. Не смотря на красноречивые детали – решительное лицо и внушительные кулаки – трудно было представить Мойдодырко с ритуальным паяльником в руках. Нет, никогда не был он рэкетиром. Бывший десантник при всём избытке здоровья сумел преодолеть разбойничью карму ВДВ и выбрал путь умственных дерзновений...
Самолет вдруг принялся ощутимыми нырками проваливаться сквозь вату. Москва неожиданно быстро показалась под крылом, и вот, стукнувшись подошвами о летное поле, путешественники уже выходят за двери аэропорта: Выхухолев, всем видом напоминающий о неизжитом еще социальном неравенстве, и Мойдодырко в длинном зеленом пальто баксов за восемьсот.
Великого Митьку они нашли на квартире по улице Яблочкова. Приветствуя входящих, тот улыбался до ушей, демонстрируя платиновый зубок в ряду верхних резцов, и деликатно покашливал бронхами. За спиной его участливо маячила голубоглазая жена.
Хлебосольно жестикулируя, Великий Митька сразу же потащил гостей за стол. Рассаживал их, приговаривая:
- Вот, милостивые господа, отобедаем чин-чинарём, а тогда и к делам нашим сподручней будет обратиться. Прошу, располагайтесь поближе к балыкам.
Обширный стол, отягощенный наследием новогоднего торжества, ломился от снеди, недоеденной в календарном прошлом. От подоспевших вовремя горячих блюд нового призыва ломился тем паче. Разноцветие съедобных богатств сбивало мысли с их высокого полёта и приземляло до уровня фужера. Низкие помыслы лазили по салатам, как мародеры. Взоры пирующих блудили меж блюд и тарелок, предвкушение утробы подталкивало человека к прямому вкушению. Великий Митька с лицом человека эпохи Возрождения, возвышался над всем этим пиршеством, словно художник над темой для натюрморта, намеревающийся предать всё это холсту вечности. Под его руководством застолье обретало характер мягкого события, когда в течение пары часов дружески учтивого обмена репликами, умонастроение жующих плавно сползает по плоскости светских, кулинарных и российско-украинских тем прямо к подножию главного разговора.
- Ну, что, господа, давайте за чашечкой кофе, хы-кхы, обкашляем то многое серьезное, что мешает нам беззаботно праздновать! – предложил Великий Митька, когда втроем они выбрались из-за стола и заняли античные скульптурные позы в креслах вокруг кофейного столика. К этому времени они уже сговорились на «ты».
Великий Митька обратился к Мойдодырко:
- Учитывая, что общее представление о моих делах благодаря Титу у тебя уже имеется, я позволю себе только лишь уточнение. Наша компания основана группой частных лиц, включая вашего покорного слугу. Решающий подъём компании состоялся на волне приватизации. Отсюда и соответствующая, так сказать, наследственность. То есть активнейшим образом действуем на рынке ценных бумаг. По форме своей это холдинг из восьми разнопрофильных компаний, которые были образованы нами по мере нашего развития. Но, повторюсь, фондовый рынок – наш неизменный приоритет, хы-кхы. Стремимся работать короткими деньгами.
Великий Митька коротко прокашлялся и, как истинный художник, парой итоговых мазков завершил эскиз к портрету:
- Территориально корпорация представлена во Владивостоке, Москве, Санкт-Петербурге и в Харбине, Китайская Народная Республика. Есть скромный маркетинговый офис в Лондоне, на улице Пикадили. Вот, в общих чертах.
Пришло время для арии Мойдодырко. Бархатно рокоча мощным горлом, он поведал содержимое своего киевского плана. Начал с украинской приватизации, где определенную роль должно было сыграть ныне созидаемое «Бюро» при Фонде Госимущества. Внимательно следуя за плетением рассказа, Великий Митька с увлечением рисовал на листе бумаги схему проекта. По очам его пробегали блики чёрного шоколада из дорогой упаковки. Он азартно покашливал, задавал наводящие вопросы, и по всему было видно, что инстинкт дельца определённо предрекает ему какую-то добычу.
- Так, значит, за Фондом Госимущества двадцать шесть процентов голосов в белую. Ага, а вот это чьи пятнадцать процентов? Я так и думал – полезный чиновник Фонда рыльце всунул. Прекрасно! Хе-кхе! А вот здесь, значит, ещё чей-то неназванный блок-пакет остается. Эти голоса, надеюсь, тоже под колпаком? Логично! Прекрасно! Отличная коррупционная схема! Кхы-кхы!
Великий Митька понимающе улыбался во всю ширь. Платиновый зубок парадно мерцал, как печать на банковской гарантии. Ему вспоминалось собственное, ещё совсем недавнее, грандиозное прошлое, когда приватизация открыла шлюзы для самых удивительных метаморфоз бедности и богатства. Калейдоскоп превращений. Принц и нищий с одним паспортом. Вспомнилось даже, как он начал писать книгу с названием «Моя приватизация», дабы потом издать её в Дюсельдорфе. В общем, Титу показалось, что Мойдодырко и Великий Митька нашли общий язык. У обоих имелись благие китайские воспоминания. Оказывается, в то время, когда один наживался на цветных соседях по континенту, оставляя следы на пыльных тропинках Дальнего Востока, другой умудрился провернуть масштабную сделку с аналогичными человечками прямо из Киева – отправил в узкоглазую часть света пару эшелонов льна-сырца. С той поры Мойдодырко переносил китайцев с большой терпимостью. Они его уже почти не раздражали. Однажды он с верными парнями даже отмазал одного китайского купца, на которого в Киеве наехали чеченцы.
- Сколько у нас было подобных тем, и не перечесть! – вторил ему Великий Митька, - Здорово мы на китайцах зарабатывали, ничего не скажешь. Сначала, помню, приходилось носиться с каждым индивидуально, встречать, провожать, помогать с гостиницей, хвосты заносить. А потом дела попёрли в полный рост и мы с ними уже не церемонились. Приезжает оттуда какой-нибудь за купоросом, мы его берем за воротник, спрашиваем – деньги есть? Он – нету денег. Мы ему – на три буквы! Другой приезжает – деньги есть? Есть, отвечает. Тогда берем его и тащим к нашему директору завода, решаем вопросы, купоросим по полной. Кхы-кхы! А как вспомнишь, скольких усилий поначалу стоила каждая заработанная штука баксов! Сколько работы требовалось, чтобы выйти на реальную сделку! Сейчас всё это уже проще, а тогда из каждых двадцати тем, которые брались в работу, в сделку перерастала только одна, примерно.
Мойдодырко знающе соглашался, и беседа незаметно приобретала характер встречи двух ветеранов, воевавших когда-то на одном фронте. То ли на Первом Коммерческом, то ли на Втором Китайском.
Но стоило только перейти к заветному нефтяному проекту, как фронтовое братство вмиг обесценилось. Едва Мойдодырко произнёс слово «нефть», как Великий Митька вскочил, забегал по комнате, размахивая руками, словно отгоняя слепней, и соответственно выкрикивая. Мойдодырко попробовал надавить аргументами, принялся разворачивать привезенную с собой геолого-разведочную карту с указаниями углеводородных полей Украины, начал было комментировать. Однако Великий Митька, только увидев загадочную топографию на просторах бумаги, сделался и вовсе безутешен.
- Нет, нет! Я не готов это дело обсуждать, просто не готов! Тут нужна серьезнейшая проработка, всё упрётся в закон о недрах, которого нет! Вопросы квотирования, лицензирования, коррупционирования, и вообще...
Великий Митька удалился куда-то в глубины квартиры и тут же вернулся, демонстрируя толстенную канцелярскую папку таинственного чёрного цвета, до отказа набитую какой-то важной макулатурой. Лихорадочно поблескивая глазами и зубами, он не без гордости объяснил, что это такое.
- Вот это, к примеру, готовый и прошедший уже несколько разрешительных инстанций проект негосударственного пенсионного фонда Тихоокеанского флота. Кхы-кхы! Понятно, какой доступ и к каким ресурсам может получиться? Вот над чем я сейчас работаю! Со временем это даст мне длинные инвестиционные деньги и тогда на многое можно будет замахнуться. А пока что я просто не в состоянии взять пару лимонов и зарядить их в нефтяные вышки. Не лучшие сейчас времена, далеко не лучшие. Хы-кхы! Ресурс ограничен, деньги при деле, идёт постоянная игра на короткой...
Вечером того же дня, судя по обратным билетам, следовало вернуться в Киев. Выхухолев решил, однако, задержаться, побухать с Великим Митькой, вспомнить службу, поговорить о смысле жизни. Сопроводив Мойдодырко до аэропорта, он вполне уяснил для себя итоги состоявшейся встречи.
Мойдодырко был мрачен и молчалив. Иначе говоря, разочарован, не в духе. Выхухолев держался прямо, но чувствовал себя мокрым бакланом. Ибо понимал: что-то не то сегодня он видел. И машиной их не встретили, и квартира, хоть и достойная, но без куража, без избытка, да и сам Великий Митька как-то не тянет на хозяина жизни, не чувствуется в нём веса в тысячу тонн. Человечный он какой-то сделался, эластичный. Мойдодырко всё это понимал ещё более пронзительно, и судя по всему, крепко сомневается теперь, что Великий Митька хоть как-нибудь велик. В общем, чем дальше, тем итог московского визита представал всё определенней: время и деньги потрачены зря.
Явившись позже в Киев, Тит морально страдал от подмоченности делового имиджа в глазах Мойдодырко, и даже допускал, что работу скоро придется искать заново. Однако шеф неизменно прибывал в бодрости, как волк идущий по следу золотого зайца. Дела его многие шли неплохо. Так что, о поездке в Москву не было причин вспоминать. Повестку дня теперь всё больше заслонял собою проект «Бюро».
Штаб-квартира этой многообещающей конторы располагалась на улице Предславинской. Здесь было чинное соседство в лице Министерства Транспорта, отсюда открывался широкий вид на площадь, где в стеклянной своей монументальности царствовал дворец «Украина». В общем, ореол солидности и нужного статуса здесь присутствовал в достаточном количестве, дабы обещать успех большим легальным начинаниям.
Офис начинался с большой двустворчатой двери, воплотившей советский административный дух. Лист-наклейка с загадочным начертанием «Бюро Инвестиционного Маркетинга», самонадеянно белеющий здесь на уровне лица, не в силах был создать устойчивого капиталистического настроения. За дверью было гулко от пустоты. Впервые переступив этот порог, Выхухолев оказался в объятиях государственного культа одиночества. Носители больших смыслов бытия организованно покинули свой пост, забрав с собою главное. Конторе достались пыль и покой. Наполнить стены новой жизнью ещё только предстояло.
Первым из немногих живых душ, хозяйничающих здесь, Выхухолев повстречал Князя. Тот имел свое почтительное прозвище от здешних коллег-доброжелателей, и очень точно, можно сказать, высокохудожественно этому соответствовал. Он был близок к человеческому идеалу. В стародавних Афинах таких как он называли богоподобными. При нашем уже летоисчислении, когда уровень общественной лексики деградировал до полной беспомощности, такие как он просто становятся гордостью семьи и школы. Потом становятся гордостью Университета имени Тараса Шевченко, потом гордостью нации. Дальше идёт спорный уровень достояния человечества. Но поскольку мировые войны постоянно выкашивают лучших, то за последние сто лет мало кому удалось перешагнуть эту красную ступеньку. Впрочем, у этого парня всё было впереди. Задатки, унаследованные им от поколений достойных предков, делали его способным на всё. Веский, баском, голос его звучал откуда-то из глубин грудной клетки, из области солнечного сплетения, и менялся в пределах между двумя крайними интонациями – от повелительного до снисходительного. В общем, у Князя была порода! Высокий, статный, он ступал размеренной походкою фамильного дворянина. Голову держал гордо, будто скульптурный Давид. Не говорил зря, ценил собственное слово, как последние патроны в обойме, и возможно именно потому звуки речи его имели свойство внушать и повелевать. Впоследствии, узнав, что Князю всего 21 год от роду, Тит изумился до квадратных глаз.
Князь поздоровался и назвался, как положено. Увидев на лице Тита святое неведение, был снисходителен. Успокоил баском:
- Ничего, разберёшься. Меня тут все знают.
Князь числился в БИМе на почётной должности главного менеджера.
Каждый последующий шаг в стенах «Бюро Инвестиционного Маркетинга» приносил Титу знакомство с прочими сотрудниками конторы. В пустой приёмной болтался праздно, руки в брюки, тот самый тип криминальной наружности, который рулил вишнёвой BMW в утро московского визита. Скоро Выхухолеву довелось узнать, что парня величают здесь не иначе как Саня БаБо. У этого самого Сани было любимое восклицание «Бабки на бочку!», которым он заменял выражение самых разнообразных своих эмоций, если они начинали пениться через край терпения. Ну, а народ, известный своею страстью к сокращениям, взял да и сократил эти бабки с бочками до универсального БаБо. Выяснилось, что он доверенный помощник Мойдодырко и вообще его надёжный дублёр по многим тревожным вопросам, вплоть до выхода в открытый космос, или до входа в клетку с обезьянами.
За дверью с табличкой «Директор» обнаружился и сам Мойдодырко.
- Заходи, присаживайся! – сказал он в качестве приветствия, - Вот, кстати, познакомься.
Мойдодырко пребывал не один. Некий парень в апельсиновом полупальто сидел глубоко в кресле, непринужденно откинувшись на спинку, подобно пилоту орбитальной станции, и безразлично рассматривал Выхухолева, словно пролетающую мимо космическую пыль.
- Это вот мой советник по экономике, - сказал Мойдодырко, и покровительственно улыбаясь, кивнул в сторону сидящего. Тот был смертельно серьёзен. «Доктор Смерть. Опыты по вивисекции», - невольно подумалось Выхухолеву.
- Константин! - представился советник.
На этом, собственно, презентацию свою Выхухолев Тит посчитал состоявшейся. Зная теперь, кто в БИМе делает погоду, можно было вживаться в среду организации.
Титу дали должность консультанта. Он сначала не понял, что это значит. Но потом увидел, как ещё человек десять таких консультантов сидят в общем зале за компьютерами и делают монотонную рабскую работу. Ему, однако, удружили место в отдельной комнате. И это утешило его самолюбие. Его немедленно вооружили компьютером и вовлекли в дело БИМа. Всё было просто и туманно. Из закромов Фонда Госимущества вынимались бухгалтерские балансы и финансовые отчётности заводов, надломленных экономическими реформами. По виду и по сути содержания эти колонки цифр на серой старомодной бумаге напоминали истории болезни сдыхающих государственных пациентов. В таком вот виде, со следами глубокой недобитости, комбинаты и фабрики попадали к БИМу, как на рентген. Бухгалтерские отчёты являлись просто сырьём. На основе полученных сведений, путем цепи превращений, для каждого предприятия конструировался симпатичный скелет будущего инвестиционного проекта. В таком виде умственные заготовки попадали в руки Князя, и уже он лично доводил их до приличного состояния, талантливо наполнял их воздухом благополучия. Получался конечный продукт БИМа: годные к продаже промышленные объекты - как мотивированный повод для капиталовложений. Следуя гипотезе государственной приватизации, каждый такой, подорванный усилиями правительства завод, должен был прекратить свое жалкое существование и начать существование достойное. А «Бюро Инвестиционного Маркетинга» выписывало ему билет в один конец.
Работа БИМа была устроена по принципу конвейера. Каждый консультант, вроде Выхухолева, исполнял свой небольшой эпизод в общем рисунке задачи и довольно смутно представлял, что там будет дальше. Общую мозаику видел только Князь. Судя по всему, он же и выдавал проектам путёвку в жизнь. То есть, крутил сватовство с потенциальными клиентами Фонда Госимущества. Князя об этом не спрашивали, а он не рассказывал.
Тит получил свой участок работы, погрузился в тягучую среду БИМа и заскучал от того, какое безнадежное будущее рисовалось ему. Серое солнце поднимало ему навстречу свою безразличную морду и обещало ему тысячу бессмысленных лет жизни. Судьба обойного таракана сидела на коленях у Тита, пока он, заземлённый текущими задачами, клацал по клавиатуре компьютера. Смириться с этим он не мог, но понимал, что чашу отравы пока придется пить, и даже с благодарностью.
Занятое одиночество его продолжалось недолго. Советник Мойдодырко по экономике, собственной персоной, из ниоткуда десантировался на уединённую территорию, которую Тит уже посчитал своей персональной. Собственноручно затащил набор мебели на одного человека и прижился в углу, наполнив комнату деятельным беспокойством. В считанные дни на столе его выросла хаотичная гора бумаг, намекая на грандиозный масштаб деятеля. Может, советник и занимался делами БИМа, но ежедневные наблюдения за ним говорили о том, что он работает «налево». Советник увлеченно делал бизнес-план некой мусорной компании, которая обещала спасти Киев от дворовых помоек. При этом рабочий стол его напоминал именно городскую свалку.
Благодаря такому изменению обстановки на суверенной территории, Тит сделал для себя некоторые полезные наблюдения. Оказалось, что советник вовсе не так убийственно сумеречен, как показалось сначала. У него оказалось живое чувство чёрного юмора.
Первая же коллективная пьянка помогла Выхухолеву составить более-менее цельное представление о том, куда он попал, и кто его окружает. Званых было человек до десяти, и это оказалась славная компания, без жлобства. Прямо в конторе сдвинули пару столов вместе, и так, походным образом, восседали по периметру, бодро позвякивая цветным бутылочным стеклом и азартно витийствовали. По мере того, как дух культурного пьянства накрывал их колпаком, Выхухолев узнавал всё больше и больше интересного.
Он понял, что Саня Бабки-На-Бочку, он же БаБо, никакой криминальной тени не отбрасывает, а просто у него внешность была такая, словно рожден для кино, играть братуху под прессом, идущего в полный отказ. Выяснилось также, что экономическому советнику Мойдодырко присвоено в конторе почётное звание «Костюшан». Что не мешало ему быть закадычным другом Князя – они пережили пять лет Университета на одном курсе. И вообще, они оказались забавными ребятами: Костюшан был аквалангистом-любителем, а у Князя были какие-то свои личные, загадочные счёты к аквалангам всех видов, и это было единственное противоречие, из-за которого они готовы были драться ластами, беспощадно.
Всех удивил Мойдодырко, которого по случаю пьянки почтенно величали Митричем. Расчувствовавшись, он разразился изящным, зрелым стихотворением. Тут же выяснилось, что оно было его собственное, так сказать, «из ранних». Народ разинул рот, откровенно удивляясь. Командор Мойдодырко был неординарен. Облик его, как успел заметить Выхухолев, имел занятную особенность. Когда он сидел за столом, то в глаза окружающим бросались три пятна: решительное лицо под ежеватой стрижкой, и молотобойные кисти рук, как правило, собранные в кулаки. Остальные детали его внешности терялись на фоне этих трёх светлых пятен и казались второстепенными. Однако, нынче он выглядел романтично, мечтательно, человечно, будто влюблённый преподаватель философии.
В общем, посиделка в БИМе определённо утешила Тита. Ему понравились эти люди. Однако серость последующих дней взяла своё. Жизнь консультанта слабо пульсировала в диапазоне должностного оклада. От перспектив было кисло.
И вот однажды, под занавес беспросветного зимнего дня, когда Выухолеву уже мерещился домашний ужин под клавесин со свечами, ему донесли из приёмной, чтобы он срочно зашёл к Мойдодырко. Он так и сделал.
- Слушай, тут вот занятная бумага пришла на факс, - сказал ему шеф, - Прочти и прокомментируй.
Выхухолев бережно прошёлся по тексту:
17.01.1997 г.Владивосток
Исх. №1403/97
Директору ООО «Бюро Инвестиционного Маркетинга»
Мойдодырко ЛД
Настоящим сообщаем Вам, что на очередном заседании совета директоров инвестиционно-промышленной корпорации «BM_Works» было рассмотрено сообщение Генерального директора о состоявшихся переговорах с Вашим участием. Ставшая известной информация о деятельности компании ООО «Бюро Инвестиционного Маркетинга» заинтересовала нас. Предлагаю провести встречу в Киеве и обменяться мнениями о возможностях сотрудничества.
С Уважением,
Владимир Баянов –
член совета директоров ИПК «BM_Works»,
генеральный директор ОАО «СЛОН»
* * *
Справка:
ОАО “СЛОН” было учреждено в конце 1993 года ИПК «BM_Works» для работы в качестве брокерской компании на рынке ценных бумаг. 14 января 1994 года финансовое управление администрации Приморского края выдало компании лицензию на право осуществления деятельности в качестве финансового брокера. Одним из главных клиентов ОАО «СЛОН» являлся и является Фонд Имущества Приморского края, осуществляющий через ОАО «СЛОН» на Владивостокской Фондовой Бирже размещение акций, закрепленных в краевой собственности.
В настоящее время наша компания является участником следующих организаций:
* НАУФОР
* РТС
* МФБ
* ММВБ
* ДРС
В душе Тита Выхухолева, большой и тихой, как амбар, сделалось некое движение. Золотая пыль взмыла вверх и закружилась в радостном танце. Предчувствие большой удачи, возникшее при этом, было почти осязаемым.
- Похоже, будет дело! – сказал Тит, обращаясь к Мойдодырко, и на всякий случай сосредоточенно прищурился. Решительное лицо Мойдодырко исказилось в улыбке.
- Главное не дело, а сухой остаток от дела! – довольно сказал он, рокоча горлом, как далекая гроза.
Выхухолев набрал в грудь побольше вдохновения, и принялся мерно и аккуратно расхаживать в пространстве кабинета, как цапля на болоте. Так ему было сподручнее излагать свои соображения. Тем временем, подобно чуткому животному, на запах добычи к Мойдодырко заглянул Костюшан, или, официально выражаясь, Прахов Константин, советник по экономике. Он устроился за столом для совещаний и сидел с обескровленным лицом гестаповца, настороженно поворачивая свои локаторы по мере колебательный перемещений Выхухолева. А тот, смакуя свою долгожданную эксклюзивность, вдохновенно солировал:
- Когда «Би-эМ-Воркс» ломанула первые серьёзные деньги, учредители начали самоопределяться. То есть, взгляды на будущее у всех были разные. Предпочли мыть золотишко каждый в своей собственной канавке. Таким образом «Би-эМ-Воркс» начала ветвиться. Великий Митька, как главный заводила, остался у руля всей корпорации. Кто-то остался при нём, кормиться от его трудов. Другой отшатнулся в купечество, гонять товары между народами. А Вова Баянов одел жилетку брокера. Был у него товарищ, профессиональный океанолог, создавший впоследствии Владивостокскую фондовую биржу. Так вот он рассказал Вове, что по его наблюдениям, подводные твари в своём межвидовом взаимопожирании ведут себя совершенно аналогично игрокам на организованном фондовом рынке. Он эти процессы на компьютере моделировал, всё сходится. Вова Баянов послушал его, послушал, да и прописался на бирже. В итоге из всей группы компаний, которые выделились от Великого Митьки, именно Вовин «СЛОН» поставил себя на пьедестал всеобщего уважения. Баянов вообще человек талантливый, а тут ещё и среда оказалась родственная ему. Так что, в своём деле он тигр и лев, и рыба-меч. Во Владике, помню, его через день по местному телеканалу показывали, как героя скандальной хроники. Деловая общественность на него жалуется, мол, опять лучшие куски на торгах повыхватывал, типа, коррупционер. А он им в ответ: народ, не умеешь обращаться с бумагами, так и не суйся, смени профессию. И всё ему как с гуся вода. Народ бесится, а он улыбается. Так что, Вова Баянов личность знаменитая. И кстати, не только на Дальнем Востоке. Он и в Москве планку высоко держал. У него ходы были в администрацию президента. Лично знал посредников, которые в двери первых лиц заходят и заносят. В принципе, «СЛОН» уже давно не просто брокер, и в старый памперс уже не влазит. Что-то у них там в Газпроме есть, и в Сургутнефтегазе, и в РАО ЕЭС. Такие дела. Правда, сведения мои не новые, два года уже минуло. Что-нибудь могло измениться.
Мойдодырко удовлетворённо заёрзал в директорском кресле.
- Ладно, увидим, - мудро рассудил он, и выдал Титу поручение, - Ты возьми на себя это дело. Созвонись, отследи, кто когда приезжает. В общем, организуй.
Тит просиял. Вот он, час Выхухолева, пришёл и пробил!
С того дня ему сделалось радостно жить на свете. Рентгеновские лучи всеобщего затаённого внимания стали шарить по его личности, и он блестел, как никелированный кофейник. С ним стали охотнее и тщательнее здороваться. Что было особо ценно, изменил свои флюиды и Прахов-Костюшан. Если ранее бытность Выхухолева в конторе он переносил с вялостью и безразличием человека, обескровленного пиявками, то отныне в нём словно заработал резервный моторчик. Теперь ему стало не жаль тратить время на разговоры с Титом. Иногда он даже интересовался его мнением. Например, о черепашках-ниндзя, или о том, легко ли быть членом КПСС. И вообще, в Прахове открылся вдруг любознательный, глубокий человек. По интеллекту и неуёмной пытливости, это был сущий Дарвин. Благо, выяснилось, что если ехать на метро, то ему с Выхухолевым минут пятнадцать по пути. Вот он и нависал со своими расспросами, будто изнуряемый голодом познания.
- А вообще, Баянов что за человек? – спрашивал он, - Ну, с ним вообще, работать-то можно?
Тит долго и подробно объяснял:
- Вова Баянов – это узел человеческих талантов, человек-энциклопедия. Он мог бы взяться за любое дело, и провернул бы его. Ему всё по силам. Помню, давным-давно у него была мечта – делать дорогую салонную мебель на гнутых ножках. И только приватизация, как серьёзный творческий раздражитель, отвлекла его внимание на себя. Иначе, сейчас уже полстраны опиралось бы на гнутые ножки. Знаешь, не случайно всё-таки из множества занятий в жизни Баянов выбрал именно бумаги, да к тому же ценные. Он всегда был большим мастером абстракций. Мы с ним вместе служили на Тихом океане. Так вот он у нас секретарём парторганизации был. Да ещё каким! Настоящим, талантливым. Мы его звали Партайгеноссе, из уважения склоняя голову перед его политическим нюхом. Одним словом, бумажки Вову уже тогда боялись. Любой протокол партсобрания с безобидной повесткой дня в его руках был опасным оружием. Вот и теперь бумажное дело бумажного мастера боится. Понимаешь? А вообще, не в этом суть. Мало ли, кто на чём зарабатывает. Главное в том, что он не жадина. Он широкий, душа-гармошка. Вокруг него нету нищих. Пацаны, которые у него в «СЛОНе» работали с самого начала, через год уже упаковались пристойно – у всех машины, квартиры и немного денег для отпуска на Гавайях. В общем, делится с людьми. Ты много таких в Киеве знаешь? Вот и я говорю. Не, ну я баяновских денег не считал, не знаю, сколько он намолотил. Скажу одно: именно из его рук я впервые в жизни увидел шестьсот штук баксов купюрами по пятьдесят. Теперь хоть имею представление какая это куча.
- Ага, понятно! – выдыхал Костюшан и спрашивал ещё, - А почему контора у него с таким чудным названием, слоном каким-то прикидывается?
Выхухолев терпеливо разжевывал:
- Думаю, всё дело в политических предпочтениях. Я не удивлюсь, если Вова разделает взгляды республиканской партии США. У них, как ты знаешь, слон в качестве символа. А вообще, в России народ любит цветасто выражаться. Мне, например, известны пара подобных инвесткомпаний. Одна называется «Зелёные Листья», а другая называется «Two Men Investments». Здорово? Кстати, я знаю, кто эти Two Men. Прикольные ребята. Демиурги прибавочной стоимости.
- А почему тебя самого так прикольно зовут? – не унимался любознательный Прахов-Костюшан.
Стараясь выглядеть внушительно, как императорский барельеф, Выхухолев объяснял:
- Бронзовая статуя Тита Квинтия Фламина стоит в Риме, прямо против цирка, рядом с вывезенным из Карфагена большим Аполлоном. Нравом, как рассказывают, он был горяч и не знал меры ни в гневе, ни в милости. Человек в высшей степени честолюбивый и жадный до славы, он хотел совершать благородные и великие подвиги сам, своими собственными силами. В итоге избавил Грецию от жестоких тиранов, а потом доконал Ганнибала. Был, правда, еще Тит Флавий Виспасиан. Так тот добряк был, торопился делать добро, за что и прозвали его «утехой человеческого рода». Когда наши взяли Иерусалим, и стёрли его в порошок, он как раз командовал войском. И Везувий, кстати, при его правлении жахнул. Вот так-то! Ну, история помнит ещё одного Тита, простого и мирного. Он как-то посетил Иерусалим с государственным заданием и увидел там самого Христа. Спустя годы, когда благородно отходил в лучший мир, лицо его сияло как солнце...
Костюшан глядел на Выхухолева, настороженно помаргивая белесыми ресницами, потом опускался до сомнений:
- Допустим так. Но ты-то здесь причём?
И получал в ответ:
- А мне после всего этого не безразлично какой отпечаток в истории останется от меня лично.
В нордических глазах Прахова лениво кувыркался калейдоскоп из жалости и подозрений. Он допускал, что Тит, быть может, слегка издевается над ним. Он не любил, когда над ним издеваются. Но Тит выглядел цементно-серьёзным. И Костюшану почему-то становилось жаль его.
Между тем, многократно упомянутый Баянов не заставил себя долго ждать. Январь не истёк ещё, как он уже прибыл в Киев. БИМ и лично Выхухолев позаботились о встрече. К выходу из терминала аэропорта подали BMW, любезно предоставленный Мойдодырко. Доставили на Борщаговку, к бывшей киевской жене. Пожелали крепкого отдыха с дороги.
Когда-то, давным-давно, Киев многое значил в жизни Баянова. Потом ему пришлось отряхнуть с себя прах этого пряничного города и крошки от киевского торта. Ему интересно и сладко жилось в иных краях. И вот он вернулся, почти случайно, и пока не представляя себе последствий.
На другой день при посредничестве Выхухолева состоялась встреча заинтересованных сторон. Под небом Подола, на тротуаре тишайшей улицы Спасской, возле припаркованной наискосок иномарки, господа торговых дел Баянов и Мойдодырко обменялись приветственным рукопожатием. Оба сторонники простых манер, они справедливо полагали, что излишние формальности не должны путаться в ногах у тех, кто делает приватизацию. В общем, братья по разуму поняли друг друга моментально.
Российский коллега ещё издали производил о себе существенное впечатление. Толстое пальто с шарфом в несколько витков и мощная меховая шапка из меха неизвестного полярного зверя придавали ему вид какого-то удальца с мыса Челюскина, проездом на Клондайк. В столице Украины с её насморочными европейскими зимами, так не одевались. Поэтому невольно чудилось, что за Баяновым тянется едва различимое облако игривого сорокаградусного морозца. Киевлянин Мойдодырко в дорогой дубленке нараспашку, выглядел по сравнению с ним как непуганый житель Копенгагена, который вышел покататься на санках. При этом было вполне очевидно, что Баянов отнюдь не богатырь, а напротив, обладал закономерной хрупкостью мыслящего организма. Но что-то изрядное фигурировало в его портрете. Когда подобный человек попадает в незнакомую сельскую местность, то любой встречный на деревенской улице на всякий случай говорит ему «Здрасссьте!» и бережно провожает взглядом, подозревая в нём кого-то из нового начальства. В общем, избыточное давление интеллекта на биосферу как-то самопроизвольно делало его потенциальным предводителем при любой общественной формации и форме одежды.
Дабы подойти к основной повестке дня в нужном духе и настроении Мойдодырко сразу же пригласил Баянова туда, где бьётся пульс делового Подола. Благо, всё оно находилось здесь же, буквально под рукой. Тит корректно помалкивая, следовал за ними. В течение краткого времени, нигде особо не задерживаясь, Мойдодырко провёл для гостя экскурсию по местам своего коммерческого влияния. То были ресторан, казино, салон пластических перевоплощений лица и мягких тканей, затем объект генеральной реконструкции жилья на Верхнем Валу. Потом небольшой мясо-перерабатывающий заводик с видом на днепровскую набережную. Здесь, среди говяжьих туш и никелированного итальянского оборудования, их увидел главный мастер по мясу и, весьма обрадованный высоким гостям, попытался увлечь их внимание секретами производства фасованного фарша. Но Мойдодырко был начеку и ненавязчиво закруглил этот культурно-познавательный поход. Он озвучил предложение, навеянное мясным цехом, – отобедать. И все втроём они бодро вернулись туда, откуда начали прогулку, то есть, к ресторану. Заведение встретило их торжественной музейной тишиной при полном отсутствии посетителей. В стиле убранства было нечто византийское, с золотом, преобладали мягко-вишневые, винные тона. Одним словом, фон и атмосфера определённо располагали к плетению какого-нибудь заговора. Гости прошли в отдельную комнату, где по ним уже томился щедрый стол. Там же томилась изумительная женщина, облаченная стильно и сдержанно, в деловой интонации.
- Прошу любить и жаловать! – с гордостью провозгласил Мойдодырко, делая широкий жест царя, - Украшение жизни и художница по телу, Ева Адамовна. Она у нас директор салона пластических метаморфоз. Думаю, присутствие очаровательной дамы очень будет кстати. Это смягчит нашу чёрствую мужскую компанию.
Зеленоглазая Ева, лет тридцати на вид, в силу своих внешних данных могла бы скрасить и не такое. Так что Баянов с Мойдодырко и Тит, в придачу, чувствовали себя в течение всего обеда, как возле охапки свежих орхидей. Впрочем, делового содержания застолье не имело. Мойдодырко под звон фужеров озвучил пару общих церемониальных здравиц. Тит принципиально помалкивал. А Баянов, изрядно повеселев, в свою очередь выразился так:
- Из своей предыдущей жизни я себе уяснил понятие, что Украина – это такой тотальный соблазн, типа, кондитерского запаха. Многие пошли на нюх и уже обманулись на Украине, и многие обманутся в будущем. Но пусть нас пронесёт! Соблазн конечно велик, собрались мы здесь, бросив многие важные дела. В одном я уверен абсолютно: что бы дальше не произошло, мы это запомним на всю жизнь. Ибо Украина земля заповедная, тут чудеса и леший бродит. Выпьем!
- А русалка на ветвях? – нежно напомнила Ева.
- Русалку мы сняли с веток и посадили в директорское кресло, - весело подыграл ей Мойдодырко.
Находиться так близко возле Евы Адамовны и не насладиться музыкой ее голоса, было непростительно. Поэтому, как только позволила логика текущей непринужденной беседы, Вова Баянов довольно-таки игриво адресовал ей вопрос:
- Любезная Ева, вам удивительно идёт образ директора пластического бизнеса. Правда, ничего в этом не смыслю. Однако, жуть как интересно: неужто дело это столь доходное? И кто же он, ваш идеальный клиент?
Та улыбалась вполне довольно, показав ровные зубы, и включила музыку своего голоса:
- Что касается доходности, то не жалуюсь, дельце выгодное. Ну, а кто нам деньги приносит, так это в основном пидоры разные. Пардон! Ну, то есть, несчастные люди с отклонениями в моральной и сексуальной ориентации. Раньше я представить себе не могла, что у всех этих гомодрилов так много забот о собственном имидже лица и тканей. Вот, несут нам денюжку, как одержимые. Откуда у них такая платёжеспособность? Ума не приложу. Печатают где-то, и нам тащат. Ну, а мы за это делаем их ещё опупительней, ещё уникальней. Одни требуют что-нибудь у себя натянуть, другие наоборот мечтают собрать кой-что в гармошку, ну и так далее. Знаете, Вова, мне их почти жалко.
- Мутанты горемычные! – сочувствовал Баянов, беззаботно посмеиваясь.
«Ух, хороша, ведьма!» - убежденно подумал Тит, блаженствуя на волнах качественного опьянения. Ему уже давно не было так здорово.
Прекрасно посидев, деловые люди собрались далее следовать по повестке дня. Галантно попрощались с Евой Адамовной, нырнули в шоколадно-вишнёвый BMW Мойдодырко и, парадно поколесив по самому центру Киева, причалили по адресу «Бюро Инвестиционного Маркетинга», на Предславинской. Красиво смеркалось.
Мойдодырко не стал занимать Баянова осмотром конторы. Поднявшись на этаж, сразу направились к закромам и сейфам, за дверь с табличкой «Директор».
- Вот, собственно говоря, о чём речь идёт, - объяснил хозяин кабинета и передал Баянову форматный лист бумаги. Тот с готовностью изобразил на лбу несколько линий мысли и увлёкся чтением. Это был перечень из четырёх десятков крупных предприятий, намеченных к приватизации в текущем году и далее, в осязаемой перспективе. Мойдодырко между тем выдал комментарий:
- Это те объекты, где мы можем оказать решающее влияние на ход событий. Общий обзор программы приватизации значительно шире. Я подготовлю его дополнительно, потом.
Тит Выхухолев решил не нависать над ситуацией и не утруждать себя мимикой участливого присутствия. Он пошёл в небольшой близлежащий кабачок на Красноармейской, и принялся цедить сквозь зубы чай, ожидая Баянова. Спустя некоторое время, тот, как и было условлено, заглянул сюда же, в заведение. Чувствовалось, что он приподнят по всем статьям и заряжен на элегантные комплименты здешним официанткам. В общем, на сердце у Тита, где и так было почти безоблачно, теперь вовсе отлегло.
- Ну, Вова, что скажешь? – поспешил спросить он, - Дело может получиться?
Баянов, устраиваясь поудобнее за столиком и позволяя себе немного вальяжности в движениях, отвечал замысловато:
- Не факт! «СЛОН» будет думать.
Тит осторожно радовался. Он знал, что Вова склонен к категоричности. И если бы дело было труба, то он сказал бы об этом прямо и матом.
- А как тебе Мойдодырко? – поинтересовался Тит, - Ясный человек? Или тень наводит?
- Не, нормальный дядька, адекватный, - успокоил его Баянов, - Крышу он тут сделать может. А нам больше и не надо.
- Так что же, Вова, когда ждать твоего решения относительно Украины?
Баянов в последний раз за этот день сгруппировался для содержательного изречения, куснув себе задумчиво губу, сообщил:
- Ты понимаешь, мы там у себя сейчас серьезно определяемся, как вообще дальше жить, куда прислониться. Там, во Владике фондовый рынок себя, в общем-то, изжил, вычерпан буквально, потому как он очень специфичный, изолированный. То есть, там делать по большому счёту уже нечего. Сейчас вот я сделал офис в Москве. На центральных площадках вроде как лёгкий бум намечается. Хотим в этом деле поучаствовать. Кстати, в московскую среду я вписался только с третьей попытки. Столица не любит посторонних. Но теперь нашёл там сильного человека, по прежним делам знакомого, так что переезд трейдерского офиса из Владика в столицу уже состоялся, работаем. А что касается Украины, так мы сейчас изучаем серьезную альтернативу. Ты в курсе, что в Казахстане тоже началась массовая приватизация? А там, между прочим, очень много чего интересного есть. Сырьё, Гэ-эМ-Ка, нефтянка и ещё всякое. Вот и думаем теперь, куда кости кинуть. К началу лета решение будет принято.
Тит с великим интересом всё это выслушал и больше ни разу, пока оставался в сознании, о делах не заикнулся. Баянов тоже.
Как-то незаметно для себя они нажрались. Не напились, не нализались, не наклюкались или натрескались, а именно нажрались. Начали здесь же, постепенно влив в себя граммов по двести дорогого Whisky. Потом вышли на улицу и лёгкой лунной походкой направились в сторону Бесарабки. Двери первого попавшегося ресторана решительно остановили их. Пришлось зайти. Там выпили умеренно водочки под солидную закуску. Потом на Баянова напало чувство эстетики, и они усидели три бутылки Beaujolais урожая 1993 года. По ходу дела оглядывались вокруг. На удивление, в ресторане не было девок. Сидели кучкой какие-то сентиментальные бандиты, обмывали удачливую жизнь, держали пальцы врастопырку, в натуре зуб давали, братались. Трудно, как сквозь подушку, до Баянова с Выхухолевым дошло, что тут делать уже нечего, совсем. Не вполне уверенно отыскав двери ресторана, они вывалились на тротуар Красноармейской. В новой для них реальности оказалось наглухо черно ввиду кромешности мирового времени. Часовая стрелка явно уже показывала мимо полярной звезды.
Умиротворённый Выхухолев, с трудом мобилизуя язык, сказал:
«Знаешь, Вовка, я ведь думал, что военная служба – это фигня, это не имеет значения для всей жизни. Теперь я понял, что это не фигня».
Баянов замедленно обратил на него дикие глаза, постепенно узнал и ответил:
«И я думал. Но уже не думаю».
Пуская в звездное небо облака вино-водочного пара, товарищи по оружию сделали несколько шагов и уткнулись в борт таксомотора. Им показалось, что это знак. И они поехали на Борщаговку, к бывшей жене Баянова, и к тёще, соответственно. Прибыв на место и получив удовлетворительно тёплый приём, они нашли в квартире немного пива и поспешили освежиться. Разогнав немного туман, Баянов с удивлением обнаружил, что где-то посеял девятьсот долларов вместе с портмоне. Пожал плечами. А Тит смотрел-смотрел, и потерял сознание.
Сознание вернулось поутру и обнаружило его в том же доме. Переночевав, как дрова, на тещиной территории, похмельные братья кое-как вспомнили, в чём смысл жизни на текущий день, и начали двигаться. Баянов с удивлением обнаружил, что девятьсот долларов с портмоне никуда не терялись. Почивают на месте в ожидании новых приключений.
Утро, судя по пейзажам, мелькавшим за окнами авто, выдалось белым. Киев покрылся снежным пушком. Таксист попался говорящий, норовил острить, из-за чего путь на Предславинскую показался нескончаемой изощренной пыткой. Выхухолев тяжело смотрел перед собой. Его тошнило на весь мир.
Добравшись по адресу БИМа, и уже буквально шагнув к лифту, в фойе, он вдруг обнаружил, что Баянов куда-то исчез. Что особо интересно – сказать, на каком этапе движения Вова был утрачен, было крайне затруднительно. Тит даже засомневался: а не остался ли Вова на Борщаговке? Потеряв дар речи, ошарашенный и даже потрясенный, Тит попробовал его искать, вернулся на улицу. Без толку. Пустынней улиц он не видел. С тихим вздохом досады - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» - бросил поиски. Он поднялся в контору и бродил бесцельно по комнатам, слыша в своей опустошенной голове треск коротких радиоволн. Неожиданно для себя - аж вздрогнул! - наткнулся на Баянова с двумя бутылками светлой «Оболони» в руках. «На!» - сказал Вова, протягивая Титу холодную бутылочку. На зависть, он был уже ясен очами и тонизирован физически, иначе говоря, в фокусе. Язык не поворачивался упрекнуть его за шальную внезапность перемещений в пространстве и времени.
Между тем, Баянова в БИМе уже ждало свежее утреннее факс-письмо:
23.01.1997
18:25 Владивосток
Баянову В.Г. СРОЧНО!!!
Владимир Геннадьевич, нигде не смог Вас застать, поэтому сообщаю факсом. «Новые Русские» пришли днем с сообщением, что к держательнице реестра пришло указание из Москвы собрать крупный пакет бумаг для «Связьинвеста», в чем мы сразу выяснили сомнение и предложили Свете и лысому выяснить этот вопрос лично. В итоге, к вечеру они перезвонили и сказали, что заказ пришел не из «Связьинвеста», а от каких-то спекулянтов, они хотят всего 100 000 бумаг, готовы платить полтора доллара и якобы полный расчет в течение месяца. Вроде как Мельников готов на это согласиться. На это я им ответил, что на подобных условиях можно найти массу покупателей, и предложил попытаться двинуть этот пакет по два доллара и расчет значительно более быстрый (с условием – 1,5 бака людям, шляпа – пополам с Новыми Русскими). Есть предложение обратиться к Горелову, Здоровенину или кому-нибудь еще в Москве, Киеве или Австрии (г-н Радзинский). Вам из столицы Украины это будет делать значительно проще. Пока твердо пакет обещать не стоит. Просто в случае проявления интереса мы на месте проведем интенсивные переговоры с акционерами. Главное, чтобы были обеспечены быстрые платежи – это будет наш главный козырь.
Скиньте факс, что думаете по этому поводу, попробуйте через Москву по Глобалу или как будет удобнее (если из офиса Тита можно кидать обычные факсы, так проще и сделать).
ОЛЕГ
= глава Четвертая =
с высоты которой можно полюбоваться волшебным вращением Рулетки
- Где Баянов?
- Он улетел.
- И что сказал?
- Ничего определённого. Глянул факс, почесал за ухом и засобирался в дорогу.
- А по поводу Украины?
- Говорит, здесь как будто бы всё понятно.
- А когда вернётся? Когда дела будем делать?
- По этому поводу вот Митрич больше знает, нежели я.
Пока Костюшан допытывался у Тита вожделенных сведений, Мойдодырко в очередной раз перечитывал факс из Владивостока и снисходительно улыбался.
- Мне особенно нравится вот этот пассаж про Свету и лысого, - сказал он, - По всему видно, ребята получают удовольствие от работы. Куражик такой, балдёжь, чисто по-русски.
- Не, Митрич, ну согласитесь, что это не очень солидно, - пытался возражать Костюшан, смакуя себя в роли скептически настроенного советника, - Получается пятьдесят тысяч долларов пополам с каким-то Новыми Русскими. То есть, «СЛОНу» причитается всего двадцать пять штук. Из-за такой неубедительной суммы развивать такую активность, слать факсы на другой край света, искать кого-то в Австрии!? Я считаю, это несолидно. Как-то не стыкуется с мифологией Тита о крутой компании.
Мойдодырко решительно заступился:
- Слышь, ты, глобально мыслящий читатель факсов, он же мистер-галстук, он же калека переходной экономики! Начитался вредительской финансовой литературы! Миллионы ему сразу подавай. Ты хоть раз в жизни зарабатывал двадцать пять штук зелени?
- Не-а! Но мечтаю за краешек подержаться, однажды! – заулыбался Прахов-Костюшан.
- Ну вот. А пацаны, я вижу, правильные. Не гнушаются любыми суммами. Да, Тит? Скажи этому академику нищих наук.
Выхухолев рассуждал так:
- Я конечно не знаю, кто такие Новые Русские и Связьинвест, также понятия не имею о том, кто такие Света с лысым. Но подозреваю, что речь идёт об очень важном и перспективном клиенте. Если я прав, то «СЛОНу» есть смысл рыть землю независимо от текущего заработка. Реноме дорогого стоит.
Костюшан хмыкнул недоверчиво, а Мойдодырко сказал ему:
- Видишь? Человек имеет понятие о жизни.
Костюшан продолжал капризничать:
- Нет, Митрич, вы лучше пролейте свет в будущее. Чего нам ждать от «СЛОНа»? Мы вообще будем работать в долях со «СЛОНом»?
Мойдодырко ответил загадочно и осторожно, будто заглядывая в глубокий колодец:
- Посмотрим.
С того дня Тита освободили от участи рядового сотрудника. То ли работы на всех перестало хватать, то ли пользы с его работы не обнаружили. Так или иначе, ему позволили вести образ жизни запасного игрока. Вероятно, в счёт будущих возможных заслуг.
Целыми днями Тит слонялся по территории БИМа, отвлекая занятых делом, зубоскаля о всякой всячине с другими, такими же как он, интеллектуально освобожденными завсегдатаями конторы. Иногда выполнял в городе какое-нибудь пустячное задание Мойдодырко, иногда шёл на улицу и покупал себе к обеду плюшек и кексов. Вернувшись за рабочий стол, пил чай, читал газеты, играл на компьютере в «пинбол». Благодаря такому образу жизни, Выхухолев освоился, примелькался в БИМе, и по итогу был воспринят здесь как что-то большее, нежели студент-головастик, обречённый на конвейер. Это выручило его, когда в светлом апреле подкрался день рожденья. Умученный своим дохлым жалованием, Выхухолев, однако, не рискнул проигнорировать сию дату, дабы не прослыть жмотом. К его предложению накрыть символический стол публика отнеслась без лишней скромности. Собравшись в назначенный час, званые персоны увидели здоровенные яблоки с Владимирского рынка, пару «Киевских» тортов и литровые коробки с фруктовыми напитками. На что-то большее ни денег, ни фантазии не оказалось. Азартные джентльмены БИМа опешили перед лицом издевательского факта: по замыслу Выхухолева им предложено пить какую-то мульти-витаминную хрень, тропический компот. В общем, не найдя средь угощений чего-то ключевого, а именно, праздничного керосина, подобающего повестке собрания, публика встревожилась. Немедленно поднялась буза. Тит хотел было объяснить, что решил устроить облегчённый вариант застолья, так сказать, исключительно здоровья ради. Но глазом моргнуть не успел, как из закромов БИМа извлеклась водка в количестве одного литра. «У нас не балуются!» - назидательно сказали Титу, и застолье состоялось по-взрослому. Поскольку дело было в обеденный перерыв, размазывать процесс во времени не стали. Быстро погрызли яблоки, попили водки помалу, добрались до сладкого. Повеселев, загалдев, погрузившись в пересказ анекдотов, званые гости совершенно забыли про Выхухолева. Но Князь, присутствовавший при этом, вдруг полюбопытствовал:
- Тебе, кстати, сколько стукнуло-то?
- Тридцать годочков! – вздохнул Тит.
- Что!!? Гонишь!!!
Князь остолбенел от неожиданности. Удивлённые челюсти прочих участников тоже отвисли. Сделалось тихо. На Выхухолева глядели, как на редкостный экспонат антропологического театра. Он казался столь зыбок, легковесен, как бы ветром принесённый, что его с самого начала сочли студентом, университетской душонкой, может, на год-другой старше Князя и Костюшана.
Придя в себя, публика радостно загоготала: «Ну, брат, удивил, так удивил!». И давай хлопать его ладонями по спине, по плечам, да за уши тянуть! Выхухолев польщёно улыбался, краснел, делал вид, что увлечён пожиранием торта. В глубине души он и сам догадывался о некоторой эфемерности своего облика, но не представлял, что это так бросается в глаза. Может, во всём виновата его курносость, в совокупности с белобрысостью, устойчивый архетип гайдаровского Мальчиша? А может, виноваты его тонкие, ровные, как палки, руки без мускулов, делающие его похожим на легкомысленное насекомое? Как знать...
Промежутки бытия меж редкими флажками каких-то событий постепенно заполнила хандра. Выхухолев, отныне достигший возраста спартанской зрелости, терпеливо переживал эту маяту и ждал милости от грядущего. Время от времени с того направления появлялись вестники. Безыдейность весны скрасил неожиданный звонок в контору. Он поступил по проводам, уходящим куда-то в дебри монгольского Забайкалья. То был Великий Митька, бравурный и внушающий победу, как марш авиаторов. Тит припал ухом к телефонной трубке и услышал, словно бодрейшую барабанную дробь:
- Прр-р-ивет, брр-р-одяга! И городу-герою Киеву в лице конфет «Вечерний Киев», а особенно в лице «Киевского» торта, мой честнейший прр-р-ивет! Как дела? Ну-ну, не прибедняйся! Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, пока такие люди, как Выхухолевы есть! Ха-ха-ха! Ибо... Ну, дальше ты знаешь. Кхе-кхе! У меня вот какое дело. В свое время я помог одному человеку кое-что приватизировать. Сейчас он директор огромнейшего химкомбината «Бор», это Дальнегорск, у нас тут в Приморье. Таким образом, у меня сейчас неограниченный доступ к бору. Я имею ввиду вещество – бор, а также соединения на его основе. Заметь, не бром, который солдатам в компот подсыпают, а именно в бор. Так вот, я тебе предлагаю выяснить, есть ли спрос на это дело на Украине. Традиционные потребители – это различные электростанции или организации обслуживающие сверхмощные трансформаторы. Согласись, денежные потребители. Хе-кхе! Выясни и сразу дай мне знать. Я тут же отгружу пароходом десять тысяч тонн. Согласен на аккредитив. Поверь мне, тут можно серьёзно заработать! Жду сигнала. Кхы-кхы! Пока.
Сердце Тита ворохнулось разбуженной птичкой, и он помчался к шефу, сообщить и порадовать. Мойдодырко, на удивление, воспринял это без огонька.
- Ну, попробуй, попробуй, - снисходительно согласился он. Голос его рокотал, как кровельное железо, но мыслями он мечтательно пребывал где-то за пределами офисных квадратов БИМа. Нечто прекрасное и огромное пленяло его воображение.
«Нефть?» - мелькнула у Тита догадка. Но ему лично пути лежали другие. Он взялся за дело. Нашёл в офисе отраслевой справочник и провёл день возле телефонного аппарата. Нос его чесался от нетерпения. Удача беззаботной белой козой бродила в ближайших зарослях, на расстоянии одного прыжка. Схватить ее за лакированные рожки представлялось уже каким-то предрешенным делом. Однако реальность довольно грубо приземлила Выхухолева. Потратив на телефонные звонки ещё день, он так и не нашёл по Украине ни одной живой души, ни физической, ни юридической, реагирующей хоть бы малым пульсом любопытства на слово «бор». Ни в чистом виде, ни в кислоте, ни в каких иных производных, промышленность Украины это загадочное вещество воспринимать не желала. На электростанциях царила зевотная апатия: то вообще не могли взять в толк, о чём идёт речь, то мямлили об ущербности промышленной политики государства, то ссылались фатально на своё скорое неизбежной банкротство. Тит обратился к торгующим компаниям. Те от слова «бор» проливали кофе на брюки, и отвечали в духе: «О-о-о! Ну, это ж большая индустрия, это где-то в другом месте! Вот если б вы нам говядину глубокой заморозки предложили на экспорт, то мы бы с вами...!»
Таким образом, сумма усилий по теме «бор» стоила Выхухолеву лёгкой контузии. Он схватился за голову и слёзно подумал: «Боже! Неужели мне противопоказано заниматься торговлей? Неужели и золото в слитках я не сумел бы продать?!». Не найдя в себе ответа, он поплёлся жаловаться Мойдодырко. Тот глянул на розовое от стыда лицо Выхухолева и сказал ему при полном благодушии:
- Я знал, что будет так. Промышленность и без того деградирует, а тут ты ещё к ней со своим бромом суёшься. Сегодня, если ты не можешь предложить людям быстрый оборот, деньги – товар – деньги в квадрате, то не суйся, не раздражай.
Тит смирился и решил больше не мучить телефон. Он подумал, рассмотрел ситуацию в контексте исторического процесса, и ему немного полегчало. Обида за себя переместилась у него в другую сферу и стала обидой за украинскую промышленность, могучую и бессильную, как выброшенный на берег сдыхающий кит. Однако дым больших денег, ускользнувший буквально сквозь пальцы, оставил о себе чувство странное и неприятное, похожее на голод.
Природа, между тем, велела всем радоваться, ибо май был в разгаре, и над городом реяло знамя мечты размером в целое небо. Обильное солнце действовало на Выхухолева благотворно, будто на земноводную тварь. Он сделался упругим, активным и прожорливым. Почти ежедневно к обеду он бывал на Владимирском рынке и покупал там ядра абрикосовых косточек, которые нагло выдавались продавцами за миндаль. Поджарив в духовке дома, он приносил эти абрикосовые чудо-орешки в БИМ и угощал, кому достанется. Так рабочий день в конторе зачастую и начинался, под треск печеных ядрышек. Это могло бы перерасти в традицию, но Мойдодырко затушил весёлую искру. Тит, шутя, в общем-то, попросил у него выделить бюджет на общественное потребление абрикосового миндаля. Шеф добродушно ответил ему и обществу: «Нечего их тут баловать, а то морды от лишних витаминов скоро потрескаются».
В эти-то благостные дни совершенно неожиданно в Киев заявился Баянов. В конторе на Предславинской его видели буквально мельком, но успели рассмотреть его белый, модно помятый пиджак. Судя по респектабельной улыбке Баянова, ему сопутствовало приподнятое настроение и планов громадьё. Загадочно скрывшись за директорской дверью, он столь же таинственно покинул территорию БИМа уже через полчаса. Тит едва успел поздороваться с ним. Больше Баянова не видели. Однако Выхухолев успел прояснить для себя главное: «СЛОН» принял решение отставить Казахстан и работать на Украине. От предвкушения грандиозной удачи у Тита томительно, призывно зачесались ладони, особенно левая. К тому же, его так и подмывало сбацать чечётку. Еле сдержался.
Учуяв добычу, Прахов-Костюшан вновь принялся ходить вокруг, будто акула, сужая круги.
- Ну, расскажи чего-нибудь! – приставал он. Выхухолев, уже предвосхищая своё восстание из хлама, позволял себе прикидываться то важным, то поучительным. Дружелюбно поглядывая на обескровленное высоколобое лицо студента, он снисходительно ему отвечал:
- Знаешь, если б не твои юношеские годы, я тебе конечно рассказал бы нечто из жизни Тихоокеанского флота. Но незначительный житейский опыт, не смотря на твой талант администратора и высокое образование, не позволит тебе извлечь надлежащую мораль из услышанного.
- Ну, уж нет. Начал, так договаривай! – канючил Прахов, глотая слюну от моментально разгоревшегося аппетита познания.
- Я мог бы тебе рассказать очень поучительную сказку о честном слове, - подтрунивал Тит, - Но, повторюсь, тебе ещё надо подрасти. Школьный аттестат зрелости на твоё имя не действителен.
- Сказку о честном слове? – недоверчиво переспросил экономический советник, - Кто автор?
Вздыхая до глубины обоих лёгких, Тит отвечал с предельной важностью, насколько мог это изобразить:
- Автора ты узнаешь в общих чертах годам к тридцати. Ибо автор этот - сама жизнь!
Костюшан обиделся и спрашивал уже сквозь надутые губы:
- Ты прикалываешь?
Выхухолеву надоело валять дурака и он успокоил советника по экономике, ответив ему:
- Говорю истинную правду. Есть такая история, как я сказал. Потом изложу. Когда заработаем по первому миллиону...
Так отрывались календарные листки, день за днём похожие. Весна обнулилась, лето жарило. Прошло времени достаточно, чтобы заскучать, месяца полтора. БИМ к тому времени загадочно опустел. Студентов распустили, то ли на каникулы, то ли насовсем. По опустевшим апартаментам бесцельно слонялись с газетами в руках интеллектуально освобожденные персонажи из постоянной команды Мойдодырко. И вот однажды, в разгар сезона мягкого асфальта, началось важное...
Прахов-Костюшан, не скрывая удовольствия, сообщил Выхухолеву:
- Едет! Ты уже слышал?
- Кто? – удивился тот, - Баянов, что ли?
- Не-а. Какой-то другой. Ну, этот, который здесь будет главным от «СЛОНа».
Тит удивился. Он почему-то решил, что Баянов сам лично будет рулить украинским проектом. Почесав себе лицо, Тит оторопело сказал:
- Во дела! Странно, я абсолютно не в курсе. Меня почему-то не предупредили.
- Возможно, не посчитали это нужным, - с учтивым злорадством заметил Костюшан, и поспешил смягчить пилюлю, - В любом случае, приглашаю тебя встретить человека. Я иду как полномочный представитель от Мойдодырко. Ну, а ты как... В общем, придумай себе название сам.
В назначенный день и час торжественно стояла власть жары. Над Подолом исполински реяло пекущее марево июля. Стаканчик мороженого превращался в слякоть и ничтожество за минуту. Встретившись на Контрактовой площади, Тит и Костюшан, немедленно взошли по сизым булыжникам Андреевского спуска. Увидели тот самый дом, где Мойдодырко держал свою запустелую штаб-квартиру, хорошо знакомую Титу. Здесь, за кирпичным фасадом, в углублении дворов, располагался довольно элегантный новострой – гостиница с логичным названием «Андреевская». Представитель «СЛОНа» прибыл намедни в Киев и поселился именно почему-то в этих апартаментах. Утирая мокрое от пота лицо, Выхухолев озирался по сторонам и думал о намёках странного совпадения. Вот, разные по времени и по содержанию обстоятельства его жизни стекаются к одному и тому же месту на карте. Это счастливый, решительно счастливый знак!
Учтиво шагнув из солнечной духовки улицы в зону ленивых теней и вечного покоя, эти двое с прилипшими к спинам рубашками, как бы переступили грань между прошлым и будущим. Баловень своего и чужого счастья, а может, приговор закона больших чисел уже ожидал их где-то здесь, на верхних этажах. Обратившись за помощью к службе гостиницы, они быстро нашли его, остановившись перед дверью с начертанием «414». За нею явно присутствовало что-то живое. Постучавшись, визитеры получили этому подтверждение, и бережно вошли в номер.
Художественные стереотипы и воображаемые понятия о том, каким может быть полномочный представитель компании «СЛОН», рассыпались в труху. Они увидели не то, что думали. Этому человеку не годилась характеристика в общепринятых красках живописи. В нём было что-то неуловимое, какая-то завораживающая дымчатость. Не то, чтобы он казался волшебником изумрудного города, нет. Это был просто гость из будущего. Поблескивая хрупкими фигурными очёчками, он сделал шаг вперёд и с некоторым сомнением поздоровался.
Определённо загадочный молодой человек, редкий типаж из разряда «батаник-двоечник». Здороваясь, он держался внимательно и настороженно, словно заведующий порохового погреба, увидевший продавцов спичек. Колониальный стиль одежды, да и вообще весь внешний образ полномочного представителя «СЛОНа» говорил о том, что он презирает формализм в делах живых, и не подвержен фетишу дорогого галстука. Такой себе бродяга меж континентами. Среднего роста, сложен легко. В льняных курортных брюках и светлой рубашке, расстегнутой до пупа, и позволяющей видеть на его груди восьмиконечный паломнический крестик на цепочке. Звали человека Гоша Слабодан.
Дело было в обед. Однако представитель «СЛОНа», судя по следам некоторой лежалости на лице, проснулся только что. Поэтому Прахов фамильярно и заботливо спросил:
- Ну, как устроился? Как тебе первая ночь на Украине?
Гоша приподнял очёчки на лоб, тщательно протер кулаком заспанные глаза, вернул окуляры на нос, зевнул и бодро ответил:
- Устроился-то нормально. А вот спать, в общем-то, не пришлось. Кто-то в гостинице всю ночь так громко занимался любовью, что заснуть было не реально.
Гоша пригласил гостей за собой и все втроём они вышли на балкон. Им открылся глубокий прохладный двор. Гостиница была так отстроена, что внутренняя стена образовывала почти замкнутый колодец. Идеальная среда для акустических явлений. Учитывая, что в жаркую июльскую ночь окна так или иначе распахнуты, то эхо воплей, будь то истошных или радостных, нежных или похабных, могло гарантированно достать любого из постояльцев, честно желающего выспаться. Внизу, во дворе мирно стояли пустующие курортные столики, да пластмассовые стулья. На вечерней зорьке здесь опять соберутся искатели летних ощущений и продажные львицы, весело загуляют. В общем, здорово тут, в колодце.
Озираясь с балкона и разговаривая о всякой незначительной всячине, они нашли общий язык.
- Послушай, Гоша, а ты меня не узнаёшь? – спросил вдруг Тит. Гоша Слабодан машинально ответил длинное «не-е-т» и заметно насторожился, разглядывая его сквозь модные свои стекляшки. Видимо он привык, что таким образом у него клянчат деньги.
- А вот я тебя помню! – похвалился Тит. И правда, он узнал Слабодана прямо с порога, едва поздоровавшись. Довольно-таки давно, как в другой жизни, на другом краю света, когда сам он дерзал под крышей «BM_Works», в тени Великого Митьки, пару раз видел он этого загадочного очкарика. То был юнейший студент, совершенно ещё лишённый хитинового покрытия. Что делал он в «BM_Works» - Выхухолева тогда не интересовало. Но делал что-то серьезное и очень денежное. Это было слишком очевидно, ибо ореол всеобщего уважения и шлейф авторитета, сопровождающие хрупкого юношу, были видны невооруженным глазом и с любого расстояния. В конторе все с дружеским почтением жали ему руку. И вот теперь он здесь, в Киеве, на балконе «Андреевской». Перемещения тел во времени и пространстве бывают поистине удивительны!
- Помню такие детали, - настаивал Тит, - Девяносто четвертый год, Владивосток, «Би-эМ-Воркс», офис тогда еще на Волховской. Я тогда под крылом Великого Митьки валютными, так сказать, фьючерсами промышлял. А ты был у Бородина, в «Би-эМ-Воркс Капитал». Верно? Вот так. Я тебе как-то говорю - купи-ка ты у меня немного фьючерсов, может тебе повезёт. А ты отвечаешь – не, дескать, посмотрю сначала, как другие купят и что с ними будет. Ну, помнишь?
- Да, возможно, - неуверенно согласился Гоша, - Что-то смутное мне как бы вспоминается. В общих чертах. Правда, конкретно о фьючерсах я не помню. Но может быть, может быть...
При этом Слабодан снял свои респектабельные окуляры, близоруко рассмотрел их, словно в поисках звёздной пыли, тщательно подышал на стеклышки, протер их носовым платочком, и водрузил на рабочее место. На дужке заиграла солнечная искорка. До Тита вдруг дошло, что Гошины очки – это не просто человечья оптика. Это тонкий и загадочный инструмент разума. Возможно даже синтетического. Визуальная формализация нейлонового проектного интеллекта. Ибо Слабодан в очках и Слабодан без них – это два несопоставимых индивида. Это слишком бросалось в глаза. Титу подумалось, что разобраться в тайне Гошиных окуляров означало бы понять, почему Гоше сопутствует удача.
Слабодан чуть пристальнее взглянул на Выхухолева и сказал:
- А мне парни в «Слоне» говорят – Тит, да Тит. А я всё думаю, что за Тит, и откуда я должен его знать?
Выхухолев довольно заулыбался. Слабодан спросил его:
- Ты часом не знаешь ли такого человека как Авель Андреич Узоров?
- Это который по прозвищу Зорро? – радостно переспросил Тит, - Ещё бы! Служили два товарища! Флот, алкоголь, бабы Тихаса... Такое не забывается! На сколько мне известно, он сейчас тоже к «СЛОНу» прислонился. Да?
- О, да! Прислонился конкретно. Так вот он сейчас в Киеве. Ездил Андреич к себе в Крым отдохнуть, со скалы понырять, а нынче утром вернулся вот. Сейчас в гостинице «Москва». Не знаю, где это, но знаю точно, что он как в Киеве, так обязательно в «Москве» селится. Это у него манечка такая.
- Вот молодчага!
- Хочешь, пошли проведаем Андреича. Как раз у меня к нему дело. Покажешь мне, где тут у вас «Москва».
Слабодан прихвати с собой деловой портфель с блестящим замочком, и они пошли. Путь выбрали по верху, через Софийскую площадь. По дороге Прахов давал характеристику встречным кабакам и ресторанам, а потом отстал под предлогом, что надо бы ещё побывать в БИМе, дабы там порешать нерешаемое. Так что, подножия гостиницы «Москва» Слабодан с Выхухолевым достигли без него.
Авель Андреич не зря носил своё прозвище. Хотел он того или нет, но «Зорро» ему был прописан по рецепту доктора. Дело не только в кинематографическом романтизме облика. Конечно, его высокохудожественные патлы до плеч выдавали в нём деятеля эпохи великих географических открытий, а тёртая джинсятина в сочетании с оттянутой футболкой гримировали его под вдохновенного бродягу, искателя справедливости и чужих сокровищ. Что и говорить, чёрная широкополая шляпа определённо была ему к лицу. Однако, главный Зорро обитал в нём на уровне натуры. Группу крови не обманешь. Выражалось это в отношении Авеля Андреича к острым углам бытия.
Счёты с жизнью у него были таковы, словно он мчится навстречу ей по волнам верхом на доске, и плащ с буквой «Z» развевается у него за спиной. То есть, вера в всё хорошее была его религией. Если бы ему вдруг сказали: «Авель Андреич, твои акции падают! Сливай всё, а то останешься голым!», то он бы с гарантией ответил: «Не, ну я так не думаю. Акции более всего другого похожи на дерьмо. Их топят, но они все равно рано или поздно всплывут. И вообще, голый – не мертвый!». Или, если бы он услышал: «Авель Андреич, к вам из ФСБ пришли, из-за ваших афер с векселями Сбербанка. Вам – амба!», то почти наверняка ответил бы: «Не, ну я так не думаю. И ФСБ – это люди, и Сбербанк – это люди, и я тоже – люди. Поэтому лично я им как раз не нужен. Им нужны деньги, векселя или надежда на лучшее. Надежду я им дам. Если начнут убивать, то обнадежу их железобетонно. Займу у них же и отдам им же». В общем, он мягко спорил с жизнью и был в этом настойчив. Будет справедливо заметить, что именно ради таких, как Авель Андреич Узоров солнце все ещё восходит по утрам, ежедневно.
Андреич-Зорро встретил гостей подскоком радости.
- Здорово, москаль! Очки в порядке, значит с местными самостийниками ты ещё не повстречался! – так приветствовал он Слабодана, а Титу салютовал и того пуще, - О-хо-хо! Какие люди! Да здравствует Краснознаменный Тихоокеанский флот и Шкотово-семнадцать при нём! Как жизнь, какие надежды? Планы есть? Отлично! Узнаю Тита Выхухолева, сочинителя планов и зачинщика авантюр!
Тит оказался до того растроган тёплой встречей, что постарался выразился в соответствующем духе:
- Андреич, рад видеть, ибо не забыть мне во век ни Русского острова, ни Тихаса, ни тёток наших славных и диких!
Он даже хотел добавить что-нибудь в память о Порт-Артуре, но решил не затягивать свою здравицу. Для этого ещё будет возможность, сегодня же, где-нибудь на Подоле, за столиком летнего ресторана, когда водка забьёт светлым ключом, и персиковый отсвет солнечного заката облагородит убывающий хрустальный графин.
В братание вмешался Слабодан:
- Андреич, у меня к тебе из Москвы передачка.
Он щёлкнул замочком бывалого портфеля, который принёс с собой, и стал демонстративно разглядывать нечто, в нем притаившееся. Потом запустил туда руку, зашуршал загадочно и сказал:
- Твоя зарплата за июнь.
- Ага! – мгновенно среагировал Зорро и горячо потёр руки, - Во время!
Слабодан извлёк из портфеля приличную колоду банкнот. То были стодолларовые знаки. Приняв зелёные деньги, Андреич-Зорро сходу поплевал себе на пальцы и увлёкся пересчётом. Зрелище того, как шелестят и загибаются поочерёдно стобаксовые листы, гипнотизировало. Дабы не пустить слюну до ботинок, Тит отвернулся и стал у окна номера. Какое-то время он продолжал слушать драгоценный шелест «зелени» и машинальное бормотание Андреича. Потом ему это надоело, и он вышел на балкон.
Великая воля открылась ему. Номер выходил на фасадную сторону гостиницы. Отсюда, с гордого двенадцатого этажа, солнечное сплетение города лежало на виду, как на блюде. Выхухолев присвистнул от удовольствия, и сердце его наполнилось ликованием и гордостью. В подобные минуты, когда дух мимолётно захвачен восторгом, приходит смутное представление о сравнительном масштабе земных и небесных сущностей. Теперь вот весьма доходчиво представилось - какие виды могут открываться героям стратосферы, с их-то высоты.
Тит не отказал себе в удовольствии тщательно рассмотреть открывшуюся панораму, от самого подножия до трепетных её границ, где она становится эфемерной, трепетной, и нежно переходит в небо. Глубоко внизу, почти под самым балконом мирно и дрёмно кудрявился тёмно-изумрудный скверик. Натурально маленький, с высоты он вообще казался игрушечным. Ещё более трогательно выглядел он при мысли о множестве человеческих существ, сутки напролёт скрывающихся под его райскими ветвями. Каждый приходит сюда за чем-то своим и каждый находит себе здесь покоя, утешения, исполнения помыслов. Человек определённо лесное существо. Он вышел из буйного сада, а не из бурного моря. Здесь ему хорошо, здесь он дома. С высот «Москвы» видно, как немного далее вперёд из под зелёных кудрей сквера выползают и плавно снисходят почти до самого Крещатика широкие торжественные ступени из гранита. Неповторимая советская античность в её размахе и достоинстве. Посреди этой грандиозной лестницы, спиной к гостинице, лицом к городу и миру, возвышаются каменные колоссы. То эпические герои красной веры, презрев смерть и возвысившись, всё ещё напоминают мелковатому киевскому человечеству о величии принесённой жертвы. К светлой вечности их ведёт мраморный великан Ленин. Праздные обыватели, движимые грёзами о счастье и свободе, цветным букашками перемещаются вокруг этих колоссов, восходя навстречу их славе, радостно снисходя вниз, исполняя хоровод влекомой страстями материи, так хорошо наблюдаемый сверху. Гранитные ступени торжественно завершались искрящимися каскадами воды, согласно и стройно переливающимися из бассейна в бассейн. Периметры этих геометрически совершенных озёр были густо усеяны лениво шевелящимися человеческими козявками, как бы собравшимися к водопою. Рассевшись на тёмном шлифованном мраморе, летние гуляки блаженно подставляли свои спины прохладе плавных водопадов и томно посматривали вокруг, ощущая себя в центре гармонии. Проезжая часть Крещатика широкой расчерченной полосой отделяла их от знаменитой Рулетки. Здоровенный японский фонтан, круглый, каскадный, царствовал на обширной пощади, как несомненный пуп земли и города. Струи воды, которыми он гвоздил к небу, были тонки и бессчётны, но столь дружны, что образовывали стройную, почти неколебимую геометрическую фигуру: не то купол райского сада, не то мантию императрицы. Вокруг кишела жизнь, как нигде благодушная и многоликая, украшенная идеальными каштанами, малыми фонтанчиками и радужными шатрами, где торгуют газированной водой. Если бы кто случайно заметил, что всё пространство Рулетки медленно поворачивается вокруг японского фонтана, как вокруг земной оси, то никакого астрономического открытия не состоялось бы. Всем и так было слишком очевидно, где расположена ось города, вокруг чего вращается всё окружение – Главпочтамт, протокольно-казённый Дом Профсоюзов, звуконосный дворец Филармонии, гостиница, от постройки наречённая «Красной Звездой», уходящий по обе стороны перспективы Крещатик. Кварталы старой, высокопотолочной, толстостенной застройки со скромным своим благородством жались плотным строем на противоположной, наиболее отдалённой стороне Рулетки, словно пятясь от воды новой жизни, подступающей к их ногам. А над всей этой грандиозной панорамой, на стыке камня и неба невесомо держался купол Святой Софии. Былинное золото русских. Ясный шлем меченосного Бога.
Пережив минутное очарование этой любимой картиной, впервые виденной как из-под крыла птицы, Тит просто и радостно подумал: «Сколько девчонок и ребят приходило сюда влюбляться!». Это место в городе как магнит, как храм Влюблённого Сердца, куда юная кровь стремится помимо воли. Берёшь, бывало, девчонку, ведёшь на Рулетку, бродишь с нежным восторгом, просто так, без затеи. И вот, смотришь ей в глаза и понимаешь, что убитых здесь полдня зачитываются тебе как признание в любви. Эх, сколько их, молодых, ещё опьянеют здесь от счастья, под этим небом, вскруженные вращением Рулетки!
Устремив жадный взор к самым пределам вида, на старые кварталы у подножья Софийского собора, Тит вспомнил, как счастливо прожил здесь свой первый год по приезду в Киев. Сколько кануло с тех пор! Семнадцать лет...
«Где мои семнадцать лет, где мой чёрный пистолет... – ностальгически пробормотал он, - Я стою, как перед вечною загадкою, пред великой да сказочной страною…».
Потом решительно отряхнул с себя лирику настроения и на взлёте радости самому себе пообещал: «Итак, замкнулся тайный круг и вот-вот начнётся новый. Иначе, как расценить это удивительное стечение обстоятельств, нежданное воскресение далёких соучастников моего прошлого? Нет, сегодня удивительный день, как удивительно то, что я вижу сейчас с балкона. Я вижу Рулетку во всей её волшебной красоте, и эта Рулетка будет символом моей грядущей грандиозной удачи! Вот, я в деле, в хорошем деле, где правят мои искренние друзья. Мне покатил фарт. Пройдёт немного времени, и я так же как Зорро буду жить на высоком этаже с видом в будущее и шелестеть баксами, лохматить зелёную колоду. И эта Рулетка опять будет крутиться для меня!».
= глава Пятая =
гипотетическая, на фоне идолопоклонения украинскому борщу
- Ты кем хочешь быть, фронт-офисом или бэк-офисом? – спросил Прахов.
Поскольку в ответ Тит промычал что-то невразумительное, то Прахов ему объяснил, о чём идет речь.
Любая брокерская компания состоит из двух основных подразделений. Они так и называются. Фронт-офис торгует и договаривается, то есть действует на официальном уровне, честно и благородно. А бэк-офис потом разгребает то, что натворил фронт-офис, то есть, придаёт всему этому документальный юридический вид. Ну, и действует, конечно, в тени, бумагомарательство разводит, крючкотворит, ответ держит перед органами, если надо.
Тит увидел, что светлое высоколобое лицо Прахова счастливо сияет тихим издевательством. Он не удивился этому. В последнее время он часто замечал Прахова в таком состоянии.
- Ну, это примерно понятно, - солгал Тит и покраснел, - Нечего мне лекции читать. Ты мне прямо говори, что ты затеял. Мне почему-то кажется, что у меня выбора уже нет. Ты наверняка уже всё лучшее выбрал себе.
- Не, ну если ты хочешь, то пожалуйста! – взялся изображать обиду Прахов-Костюшан. Тит благородно промолчал.
- Ну, в общем, я себе выбираю фронт-офис, - признался Костюшан, чем-то напоминая в эту минуту капризного дошкольника, - А ты как хочешь.
- Ладно! – тяжко вздохнул Тит. Ему вдруг померещилось, что сейчас решилось нечто очень важное, и это уже навсегда. Как если бы кусочек зуба откололся. Стоишь, смотришь на осколок, зажатый в пальцах, и говоришь себе: «Бли-и-ин! Прощай, зубастое детство!»
Прахов внезапно опять повеселел, вернул своему лицу цвет молочной зрелости и финансовой респектабельности. Довольно помаргивая белёсыми ресницами, он едва сдерживался от того, чтобы замурлыкать что-нибудь эстрадно-массовое, модное.
- М-н-дааа! – понимающе простонал Выхухолев, - Вот, значит, что ты мне уготовил! Ты, значит, будешь впереди на белой кобыле, в белом кителе с золотыми пуговицами. А мне, значит, придётся в зажопье с совочком поспешать, последствия твои ликвидировать. Спасибочки. Получается, быть мне подтиралой, хвосты твои заносить.
Прахов искромётно заржал и ответил сквозь слезы радости:
- Тит, это же командная работа! Твоя миссия тоже почётна. По западной классификации ты будешь «синий воротничок». А я буду «белый воротничок». Каждому своё.
- Так-так! Значит, классовая борьба в рамках отдельно взятой конторы.
- Не, у нас в конторе будет реализована модель, доминирующая в современном западном обществе, модель социальной конвергенции. Ну, то есть, будем друг на друге паразитировать.
Сказав так, Прахов закатился здоровым счастливым смехом перспективного двадцатидвухлетнего юноши с университетским дипломом в кармане.
А между тем разговор этот был весьма и весьма ко времени. Ибо август уже прикатился спелым яблоком и вызвал в БИМе небывалое оживление. Гоша Слабодан, снова посетивший Киев, привёз с собою учредительные документы «СЛОНа» и, судя по всему, намеревался лично присутствовать при родах новой компании. Он поселился неподалёку, на улице Щорса, в квартире, нанятой заботами Костюшана, и ежедневно показывался в конторе, таинственно поблескивая очёчками и почитывая «Инвестиционную Газету». Что касается БИМа, как организации, то лицо его первоначальное было уже напрочь утрачено. «Бюро Инвестиционного Маркетинга», в его исконном замысле, кончалось, засыпало вечным сном, будто укушенное мухой цеце. Никакой видимой работы над инвест-проектами уже не велось. Светлоголовые, интеллектуально заострённые студенты, некогда нанятые Князем, исполнили свою миссию и подевались не весть куда. Однако покрыться пылью запустения контора не успела. Мало помалу, освободившуюся территорию стали заполнять другие люди. Дух нового предприятия, кураж будущего пиратского приключения, увядшие было грёзы о купеческом счастье опять циркулировали здесь, подобно сквозняку.
Как-то незаметно, игрою произвольных обстоятельств, нарисовался круг сотрудников будущей компании. Кроме Выхухолева с Праховым к проекту весьма естественно прилепился праздный завсегдатай БИМа, известный как Саша Павлючина. Родной брательник его работал у Мойдодырко системным администратором. Вот Саша и крутился вокруг да около, на подхвате, всегда готовый на всё. Так что, новая контора и Павлючина были просто обречены друг на друга. К тому же, у него имелся белый «жигуль-шестёрка». Это гарантировало конторе счастливое четырёхколёсное начало. Как-то вдруг, но вполне логично, в числе участников темы оказался киевский родственник-шурин Баянова, о существовании которого ранее мало кто догадывался. У этого парня с Борщаговки имелось какое-то ФИО, но в конторе, как нарекли его сразу Яриком, так впоследствии этим и ограничились. Можно было извлечь немало гранёных слов для точного обозначения границ его личности. Однако вместо этого про Ярика следует сказать только одно, главное, и в этом он весь: «солнце компании». Широкой души рыцарь, благороднейший человече с беспощадно железным рукопожатием и убитым автомобилем легендарной марки «копейка». Соответственно, его присутствие придавало будущей компании ещё большую мобильность. Где-то здесь, в дверном проёме, маячила и тень самого Князя. Он не навязывался в близкие друзья новой конторы, но других дел в БИМе явно уже не оставалось. Так что участие Князя в проекте выглядело крайне вероятным, если не предрешённым.
Взялись придумывать для компании фирменное имя. Вопрос казался элементарным: взять, да и назвать как это делается во всем мире – «СЛОН_Украина». Но дело попытался усложнить Выхухолев. В нём завозился творческий сверчок, и он принялся навязчиво убеждать честную публику, что всякая уважающая себя контора имеет кроме собственного названия ещё и личный девиз, который по идее, должен выражать амбиции и жизненное кредо её учредителей. К примеру, у банка «АЖИО» есть официальный девиз: «Ответственность перед обществом».
- Для нашей компании, - воспламенено говорил Выхухолев, - Предлагаю девиз иного порядка, более мощный: «Украина – родина слонов!»
Слабодан грустно хмыкнул и возразил:
- Видишь ли, получится неправда. Компания «СЛОН» всё-таки возникла на территории России. Как же мы после этого возьмёмся утверждать обратное? Нет уж, врать не станем. Пусть родиной слонов останется Россия.
В итоге было принято довольно изящное решение: киевскую компанию назвать «СЛОН Украины», и никакими девизами это дело не отягощать.
Очень скоро, к всеобщему ликованию и личному удовлетворению каждого, государственные органы взвесили дело на собственных весах и дали «добро». 3 сентября 1997 года закрытое акционерное общество «СЛОН Украины» законорожденно появилось на свет. Впервые взяв в руки документы, подтверждающие этот факт, Выхухолев чувствовал гордость. Вот она, долгожданная компания, новоиспечённая, как блин, румяный, красивый, солнцеподобный. И, главное, уж кому-кому, а ему, Титу Выхухолеву, есть почётное место под этим солнцем!
К предварительной подготовке документации он не имел отношения, и теперь просто стоял перед фактом, и с фактом в руках. Так что полюбопытствовать о содержании бумаг было его законным и, главное, неодолимым желанием. И вот, перелистывая их, он начал делать для себя открытия, одно другого интересней.
Компанию «СЛОН Украины» составили два учредителя: ОАО «СЛОН» (Владивосток, Россия) и ООО «Мойдодырко Интертеймент» (Киев, Украина). Своё участие в размере 74,5% акций Владивостокский «СЛОН» оплатил денежным взносом в 186000 гривен, что соответствует 100 тыс.$, а Мойдодырко умудрился получить 25,5% акций за честное слово. То есть, его взнос выражался в некой интеллектуальной собственности. Иными словами, он брал на себя обязательство предоставить компании «СЛОН Украины» свои личные связи в известных кругах и золотую гирю собственной репутации. Плюс к этому со стороны Мойдодырко указывалась некая компьютерная база данных. Так, просмотрев учредительный договор, не особо вникая в Устав, Выхухолев отложил всё это в сторону и заинтересовался Свидетельством о государственной регистрации. Юридический адрес ЗАО «СЛОН Украины», обозначенный здесь, слегка удивил его.
- Слушай, - обратился он к Прахову, - А что это за адрес такой? Минский район, смотрю, номер дома, номер квартиры...
- А, ну это мой собственный адрес, - непринужденно объяснил Прахов, - Адрес моей квартиры, то есть.
- ?!!
- Мы с Гошей это обсуждали. Так будет лучше. Меньше всякой волокиты при регистрации. По крайней мере, на первых порах это так сгодится.
Только теперь до Тита дошло, что в дела новой компании Прахов уже погружён до самого подбородка. Вот и госрегистрацией занимался никто иной, как он лично. Втихаря, однако. Не привлекая к себе внимания. Ловок студент. Матёрым вырастет.
Следующей бумажкой, попавшей в поле зрения Выхухолева, был Протокол №1 общего собрания акционеров ЗАО «СЛОН Украина», состоявшегося, как оказалось, в середине августа. Повестка дня была элементарной по такому случаю: 1) Решение акционеров о создании компании; 2) Назначение Генерального директора.
Прочитав содержание протокола до конца, Тит лишился дара речи. Вытаращив глаза, он попробовал выразиться подобающим образом, но открывание рта получилось беззвучное, рыбье. Прахов же, видя это, немедленно пришёл на помощь.
- Да, именно так! – подтвердил он и скромно принялся ковырять ногтиком стену, - Я назначен. Я здесь Генеральный директор. Не, ну а кому же быть? Тебе, что ли? Ну, так у тебя фамилия не директорская, тобою можно всю рыбу распугать.
Тит взял себя в руки и нашёл, что спросить:
- А как же Гоша?
- Гоша будет так, наблюдать, в общем, и направлять.
По лицу Выхухолева прошлась электрическая судорога. Вот это плюха от классика!
Прахов с трудом сдерживался, чтобы не развеселиться.
- Не, а что ты хотел? – сказал он поучительным тоном, - Надо же работать, надо активничать, предпринимать что-нибудь! А то вообще за бортом останешься. Вон, Князь уже о чём-то с Гошей договаривается. Глядишь, и он тебя обойдёт.
Тит преодолел клиническую присмерть и засуетился. Прахов его увещевал:
- Если хочешь, тоже можешь директором назваться. Будешь, например, директор бэк-офиса. Звучит? Вот! Я считаю, это будет нормально...
Имея в душе бурю помышлений сомнительных, Тит бросил всё и помчался к Слабодану, на разговор.
На квартире Гоши Слабодана он застал довольно-таки характерный беспорядок. Можно было подумать, что по утру здесь метался некто, истязаемый зверским похмельным сушняком. Журнальный столик у дивана был заставлен откупоренными пакетами соков, прозрачными пляшками с минералкой и немытыми стаканами. Всё было начато и недопито. Сам Гоша выглядел крепко измочаленным, смотрел тускло.
Тит набрал было в лёгкие побольше воздуха, но понял, что пока бежал сюда, порох у него сгорел. В душе, как в погребе, зияло что-то неопределенное. Заметив у Тита какую-то маяту, Гоша сказал:
- Присаживайся. Весь сок, какой найдёшь, в твоем распоряжении. Ну, чё там у вас делается? Как настроение?
Выхухолев опустился в кресло, утёр рукою испарину из под носа и принялся поочередно встряхивать фруктовые коробки в поисках утешительного нектара. Одновременно он пробовал разматывать свою досадную мысль:
- Всё у нас вроде нормально. Но есть вещи, которые меня лично беспокоят. Какие-то дела в конторе уже делаются, а я как вроде на обочине. Узнаю почему-то последним. Нет, я конечно и не метил в генеральные директора. Но всё-таки! С одной стороны я слегка причастен к возникновению конторы, а с другой стороны, просто на глазах задвигаюсь на скамейку запасных. Понимаешь? Вот, говорят, и Князь уже намечен на какие-то роли...
- Что касается Князя, то мы с ним не будем работать никогда! – решительно отрезал Гоша.
- Дело-то не в этом, - продолжал ныть Выхухолев, - Мне перспективы не понятны, вот что хреново. Перспективы личные и вообще. Будет ли у нас какая-то внутренняя политика, правила, субординация, уровни ответственности?
Гоша Слабодан налил себе минералочки, плеснул внутрь организма и, не выходя из состояния тяжелой изнурённости, выдал длинную успокоительную проповедь:
- Лично мне пофигу, кто там у вас будет рулить. Главное, чтобы дело нормально делалось. Понимаешь, у нас во Владике контора с самого начала сложилась по принципу банды. То есть, тесный семейный бизнес, когда никто в одиночку для себя не шкурит, каждый в любом случае выступает от имени всей конторы. И я буду следить, чтобы здесь все делалось аналогично. Так что по большому счёту, не столь важно, что тебе доверили. Главное, что ты в команде. Вместе работаем, вместе зарабатываем, вместе делаем распил шляпы. Такое вот, значит, будет у нас здесь.
Тит поднялся, вздыхая, и снова утер с лица испарину. На улице было жарковато.
- Спасибо, вылечил ты мне мозги, - сказал он, - Ты прав, полностью прав. Извини за эту суету!
Выйдя вон, Тит задумчиво направился к БИМу. Путь лежал вниз по улице Щорса, ноги сами несли под гору, непринужденно. Стоял фантастический сентябрь цвета вечности в золотой оправе. Тит же чувствовал одиночество. Оно было диким и безутешным, словно у старого календаря за какой-нибудь 1967 год. Сегодня до него окончательно и воочию дошло, что Слабодан не считает его своим человеком. Хорошо, если вообще за человека считает. Что значит разница поколений! Чужак чужака чует издалека.
«Да какого хрена ты захандрил! - сказал он себе с досады, - Не хандри! Что у тебя есть против Костюшана? Да в общем-то ничего, если разобраться. А против Князя что имеешь? Тоже ничего. Пацаны головастые, способные? Ещё какие! Лучше тебя соображают? Ну, лучше. Вот и пусть пользу приносят, пусть КПД конторы повышают. Главное, что Гоша пацан справедливый. И мудрый, не по годам мудрец. Да и Баянов уж в любом случае не сдаст на сжирание. Дружбан!».
Проведя с собой такое собеседование, Тит почувствовал значительное улучшение. Он расправил плечи, оглянулся окрест, и дивный сентябрь 1997 года открыл ему свои урожайные объятья...
Между тем, дела компании решительно оживились. В Киев прилетел Баянов. Все, причастные к ЗАО «СЛОН Украины», человек семь-восемь, включая учредителей, немедленно собрались в БИМе, на совет. Расселись в круг и быстро порешали – кому, какие роли в компании доведётся исполнять. В вопросе офисного помещения тоже поставили точку, ибо Мойдодырко убедительно посоветовал квартировать у него, под крышей БИМа, и это всем понравилось. Потом подумали о транспорте. После этого решать уже было нечего, и Баянов кратко поздравил соратников с этим замечательным фактом. Деньги, заявленные в уставной фонд компании, уже перечислены на временный счёт «СЛОНа Украины». Так что остаётся взять, да сделать. Поскольку время уже тяготело к вечеру, по окончании собрания все дружно погрузились в два автомобиля и поехали к Днепру, в «Ривер-Палац». Там посидели за ужином, беседуя о сладкой жизни.
Утро следующего дня лихорадочно забилось в деловом пульсе. Прахов пригласил в БИМ неких строительных шабашников, показал им помещение, которые требовалось подвергнуть срочному евро-ремонту, и вместе с ними погрузился в нервный подсчёт сроков, объёмов и затрат. В то же самое время Тит с Баяновым погрузились в «копейку», и верный Ярик отвёз их на ВДНХ. Там долго бродили по павильонам мебельной выставки, пока не нашли ёмкую и понятную офисную мебель. Того же дня её доставили, подняли на этаж БИМа и силами компании немедленно свинтили и собрали. Ею заставили две небольшие комнатки, которые Мойдодырко выделил как временные территории. Носить столы и двигать шкафы Вова Баянов помогал лично и энергично, чем немало удивил и рядовых участников события. А под занавес дня в БИМе накрыли стол и отметили день рожденья компании.
Званых на пиру было много. В круг ликующих оказалось вовлечено всё повседневное окружение Мойдодырко, включая деловых партнеров со стороны. Пили-ели, возглашали здравицы за новорожденного «СЛОНа украинского», родного брата «СЛОНа российского», предрекали ему манный дождь и золотые бивни. В центре внимания оказался Баянов Вова. Народ ненавязчиво приставал к нему, мол, расскажи, как вы там дошли до жизни такой слоновой. Вова же, после третьей рюмахи, находясь уже в добром кураже, изрёк поучительную мудрость:
- Я не знаю, как здесь у вас, на западе, а вот у нас там, на востоке, если начинаешь собственный бизнес, то обязательно должен пройти обряд мордобития. Это как освящение. То есть, желательно, и практически неизбежно. Ох, и получал же я по морде, на первых шагах особенно! А как били морду Великому Митьке! Вон, Тит не даст соврать. Меня, помню, встречает у подъезда босота – так, блин, надавали! Ни зуба не оставили, честное слово. Я тогда взбегаю по лестнице до квартиры, хватаю пистолет, выбегаю, думаю, всех положу! Смылись, гады, никого не нашёл...
Его перебил захмелевший, и потому на редкость подобревший гражданин Клюшке, бывший специалист из кагэбэшной «девятки», а ныне закадычный мойдодыркин друг и контрразведчик:
- Володя, не надо оружия! Не стреляй! Помнишь, Шевчук пел? Не стреляя-я-аа-ааай! Постарайся чётко метить кулаком по бороде. Не велика наука. Вот так вот, локоток повыше, и – хась, хась по цели! Кладёшь на бороду килограммов пятьдесят, не более, и никто не устоит на копытах. Поверь, братуха!
Эксперт-рукопашник немедленно собрал полный урожай благодарного внимания дружественных собутыльников. Все уважительно глядели на него. В профиль он был как есть вылитый папа Феликс Эдмундович, но только без его дроздовой бородки.
- Легко сказать! А чё делать, если во мне в самом только пятьдесят кило? – резонно оправдался Баянов, - Это сейчас я немного талию отъел, а тогда был худой, как спинка военной кровати. Но не в этом дело. Это я к чему? А, вот, вспомнил. Не наполучать бы нам здесь по шарам, в начале-то всех дел! Здесь, хоть и не восток, но традиция вещь заразная. А, Митрич, как думаете?
Мойдодырко, хоть и не пил, а только нюхал винную пробку, чувствовал себя приподнято. Рокоча, как промышленная мясорубка, он постарался внушить спокойствие:
- Отобьёмся, Владимир! Есть у нас эксперты по вопросам обороны. В общем, кто к нам с фингалом придёт, от фингала и погибнет. Господа! Вот, украшение нашего банкета, Ева Адамовна, хочет что-то по этому поводу добавить. Наверное, из личного опыта.
Ева, с драгоценным изяществом восседавшая по левую руку от Мойдодырко, звонко расхохоталась. Потом, приподняв за тонкую ножку бокал красного вина, объяснила:
- Нет-нет, пока что по фингалам у меня личный счёт не открыт! Я не разбираюсь в этом увлекательном деле. Я по другому поводу. Поскольку я здесь единственная дама на этом замечательном мужском пиру, то я хотела бы сказать за всех потенциальных будущих дам, которые неизбежно пополнят ваши ряды. Желаю вам ходить в любимчиках фортуны и не терять при этом благородства. Ибо мы, женщины, всегда простим вам и потери, и временные поражения, и даже бедность, если мужество и благородство будут вашим неразменным достоянием. Вот так. Вперёд, ребята!
Пьяные и счастливые участники застолья в приливе упомянутых мужества и благородства хором заорали «Ура!», загоготали, захлопали. Все были очарованы Евой Адамовной, умнейшей и красивейшей. Вова Баянов наклонился к Титу, терзающему вилкой что-то съедобное на блюдце, и тихонько спросил:
- Слушай, а кто она такая?
- Ты что, не помнишь? – пьяно удивился Тит, - Ты, я и Мойдодырко обедали на Подоле, и Ева с нами была.
- Не то я спрашиваю! Кто она есть по сути? Митрича любовница?
Тит удивился, что любопытство Баянова возымело такой уклон. Он честно ответил:
- А я по чём знаю? Мне это в голову не приходило.
И немедленно получил от Баянова наставление в укор:
- Брокер обязан знать всё!
Уборщица БИМа, следующим утром придя на работу, обнаружила в мужском туалете кучу мусора по колено. Весёлый натюрморт из объедков, бумаг и бутылок.
Будни компании начались с того, что купили географическую карту Украины на полстены. Комната, где временно размещался штаб офиса, в результате приобрела той недостающей малости, без которой дух стратегии нигде не живёт. Следом здесь появилась белая пластиковая метр на метр доска для черчения фломастерами. Благодаря ей в антураж офиса пришло что-то лабораторное, как бы, научно-изыскательское, почти менделеевское. Доску прикрутили шурупами к стене и день ото дня принялись скурпулёзно вырисовывать на ней разными цветами котировки лидирующих акций украинского рынка. Получалось красиво и многозначительно. Гоша Слабодан снисходительно поглядывал на это и приговаривал:
- Не вижу тенденции, парни. Мне эти цифры ни о чём не говорят. Что если это пузырь? Что если он сдуется? Ваши действия?
Однажды, поглазеть на замечательную рисовальную доску пришёл некий загадочный юноша. Возник на пороге, материализовался буквально из Декартовой пустоты. В конторе крепко озадачились, ибо ранее никогда его не видели. Более того, метафизика нездешности проступал в его облике слишком очевидно. Чужой на льдине. Возможно, наблюдатель из параллельной реальности. В чём состояла причина такого впечатления, что на водило на мысли такого рода? Может быть, тончайшая пыльца тунгусского метеорита, синевато возлежащая на всяком транссибирском путешественнике. А может всё дело в каторжанской худобе полупрозрачного лица. Должно быть, именно так выглядели бомбисты-народники эпохи Александра Третьего. А так же политические ссыльные времён эсеровского террора. Темноволосый юноша, высокий и лёгкий, стоял у стеночки и, бережно улыбаясь, поглядывал на белый пластиковый экран. Выхухолев же в это самое время чертил красным фломастером: Укрнефть – 11,0/13,5; Днепроэнерго – 335/360; Западэнерго - 75/85; Стирол – 6,00/11,00; Харцызский трубный - 85/100;
Явившийся в комнату Слабодан шумно приветствовал загадочного гостя, сходу поднимая его до уровня «братан» и «земеля».
- Вот, кстати, Серёга, познакомься! – сказал Гоша и указал на Тита, - Наш почти землячок, Тит Выхухолев, отдал годы жизни Владивостоку, лично знает Великого Митьку, а теперь в нашей команде. Вот, видишь, рисует.
Тит подошёл, крепко поздоровался за руку.
Позже он спросил про этого Серёгу. Гоша ему объяснил, что Серёга Евланчик – это на самом деле его старинный друг. Когда в школьном десятом классе Гоша начал посещать вечернюю школу бизнеса, то и Евланчик оказался там же. Вот, подружились с тех пор. В бизнесе совместных дел было немного, но выручать друг друга приходилось. В основном же, соревновались, кто лучше пакет акций двинет, кто дело провернёт быстрее, кто интересней тему замутит. В сущности, они были примерно как Прахов и Князь, но только с другого полушария Земли. То есть, с рождения гуляли по обратной стороне планеты вниз головами. Ну, или почти вниз. Угол расхождения меридиана шире, чем развёрнутый баян. Это предопределило разнообразие мыслящих форм.
- Вообще, веселуха у нас здесь начинается! – объяснял Гоша, - Когда народ во Владике узнал, что «СЛОН» идет работать на Украину, то у народа крышу моментально сорвало и целая куча более-менее реальных пацанов кинулись вдогонку. Причём, в отличие от «СЛОНа», минуя московский этап развития. Прямо сразу с берега бухты Золотой Рог сиганули на берег Днепра. Ну, вот, Серёга Евланчик, яркий представитель этой тусовки. Как бы, финансист-передвижник. С ним в бригаде ещё несколько пацанов, которых я знаю. Сейчас они, как бы, смотрят, что тут можно делать. Типа, разведка местности. Эх, помню, как мы все по ваучерам кошмарили!
Сумерки того дня и потёмки того вечера застали Евланчика в модном джазовом ресторане «НОН-СТОП», куда отвёл его Гоша. Там они средне наклюкались, вспоминая ваучерные битвы, где сражались плечом к плечу, поднявшись по итогу здорово. И вот теперь их, молодых и богатых, пьяных и счастливых, так вскуражило, что кровь закипела красным шампанским. Томная музыкальная атмосфера заведения стала им поперёк горла. Они решительно прорвались к караоке и в две глотки проревели песню «Я убью тебя, лодочник!» Ничего подобного здешним завсегдатаям, даже в столь пьяный час, переживать ещё не доводилось. Свист, визги и гром оваций, как стихия грянувшие в итоге, покачнули картины на стенах. Ресторан на минуту перевернулся. Гошу и Серёжу выносили на воздух бережно, как несомненно ценных клиентов. Примерно в этот промежуток времени к ним приклеилась молодая талантливая проститутка. Всё также весело, уже втроём, они отыскали в ночном городе Гошину квартиру по улице Щорса.
Сероватое утро наступило как-то неожиданно, совершенно не оставив времени для осмысления предыдущих событий. На дверь квартиры обрушились тяжёлые удары из вне. Пришлось немедленно открыть. Нежданная встреча на пороге окончилась для Гоши расстроенными нервами и разбитыми очками. Три человекоподобных, разъяренных примата ввалились в глубь квартиры и коротко объяснили: «Юннаты, вы попали!». Далее Гоше и Серёже на грубой фальшивой фене было объявлено, что в городе есть люди, которые предпочитают сходу отрывать голову. А вот они, трое, не звери, и поэтому настроены к переговорам. То есть на понятном наречии это прозвучало как «забить стрелку». Показав для убедительности ржавый топор, принесённый с собой, дети природы с достоинством удалились. Молодую талантливую шлюху увлекли с собой. Попробовав разобраться в своих скомканных и смятенных чувствах, Гоша Слабодан обнаружил, что паспорт его и наличность тоже куда-то удалились. Что касается Евланчика, то он отделался удивлением выше среднего.
С резвостью, какую только допускали обстоятельства, Гоша обратился к Мойдодырко. Тот, узнав в общих чертах картину происшествия, хохотнул, но по-доброму, без злорадства, скорее для поднятия духа пострадавшего. Обещав помочь, он взял телефон и принялся вызывать из глубин мироздания силы дружественные и всемогущие. Гоша тем временем кинулся в поисках магазина оптики. Вернувшись к обеду в БИМ, он с великой радостью обнаружил, что его уже ждёт адвокат по утреннему делу. Это был огромный, мощный человек с поломанными ушами и устрашающими руками-загребалками. Однако гармония одежды и литературная грамотность речи позволяли сразу увидеть в нем лидера интеллектуальной эволюции спортсменов бывшего олимпийского резерва. «Борец! – подумалось Гоше, - Раньше на ковре, теперь на капусте».
После того, как Мойдодырко представил их друг другу, они присели втроём и обсудили ситуацию. По ходу разговора у Слабодана почти отлегло от сердца, он уверовал, что адвокат наверное решит проблему, и ни на какую стрелку ехать не придётся. Поскольку ключевым звеном в риторика адвоката звучало «Мордой об асфальт!», Гоша понял, что в своём деле он мастер. И, вполне может даже, международного класса.
В нервозном ожидании прошло несколько часов. Лиловым вечером, когда тени взяли власть, и мысли сделались глубже, адвокат снова заглянул в БИМ. Все были на месте и с удовольствием строили гипотезы - чем дело кончится. Гоша Слабодан, выкуривший за день полторы пачки сигарет, находился не в лучшей моральной форме. Далее, на заседании узкого круга лиц, в кабинете Мойдодырко, адвокат рассказал, что дело мутное и пахнет тревогою.
Прежде всего, шлюха, прилипшая в кабаке, пристала, вроде как, не случайно. Девочка имеет чёткую вторую специализацию – бомбить подобным образом лохов. Жлобы с топором – это её подельщики, младшие деловые партнеры. Как у них связь налажена – можно только предполагать. Скорее всего, просто нормально вели её с клиентами от самого ресторана. Однако, не это впечатляет. Впечатляет то, как Гошу угораздило поселиться на этой квартире. Оказывается, квартира в криминальный кругах хорошо известная и, как там принято выражаться, палёная. То есть, за квартирой тянется зловещий след тяжелейших статей УК. Кого там только не пытали, кого там только не насиловали, кого только ногами вперед оттуда не выносили! То есть, теперь дело обстоит так, что хотят Слободана вскрыть на хорошие бабки, причём не одноразово. А если пойдёт в отказ, то реально могут повесить на него все кошмары за последние пару лет.
Услышав такое, Гоша горестно затосковал по тем, недавним ещё, золотым денёчкам, когда он не знал слова такого «Украина» и не сразу нашёл бы это место на карте Евразии. Однако, адвокат, улыбаясь, как почтовый ящик, утешил его:
- Ну, это теория вопроса. Так сказать, проблема в академической её чистоте. Однако поперёк этой неприятности уже возник я. Завтра проведу работу. Где надо - надавлю интеллектом. Кто там сильно пальцы топырить начнёт, я волшебное слово знаю. Так что, брат Гоша, в практике вопроса всё должно обернуться тривиальным выкупом твоего паспорта. Вопрос в общих чертах мною оговорен, сумма щадящая, плюс гарантия, что рецидивов на эту тему больше не будет. И от стрелки я тебя отмажу, сам всё решу. С квартиры съезжай немедленно. Пошли, я тебя лично сопровождать буду. А то ситуация контролируется частично. Даунов развелось.
Гоша собрал манатки и съехал. Денежные расходы и хлопоты адвоката возместил немедленно и жирно. Спустя неделю ему вернули паспорт. Всё кончилось. На радостях Гоша напился. Но уже аккуратней.
История с квартирой посадила пятно на деловой репутации Костюшана. Конечно, никому и в голову не приходило приписать ему злой умысел или попытку теракта. Но за безответственность он получил устное взыскание.
- Слушай, Прахов, - сказал Мойдодырко, посмеиваясь над его новым галстуком, - Имидж у тебя, конечно, передовой. Но за квартиру тебе строгий выговор, пока без занесения в личное дело. Тебе, что, лень было что-нибудь посерьёзней подыскать? Нифига тебе поручить нельзя! Что, нельзя было девок заранее подобрать? Устроил бы конкурс, я бы тебе помог, проштамповал бы своим знаком качества. Первое правило администрирования: тотальный контроль! А то заморишь москвичей раньше времени...
Прахов с треском почесал свою талантливую макушку, подтянул толстый узел галстука и сказал мечтательно:
- Эх, Митрич, когда мы уже начнем активные операции на рынке?
- Ага! – подсказал Мойдодырко, - Активные операции на Владимирском рынке. Потом на Бессарабском. Ступай с глаз долой!
- Добрый, вы, Митрич! - грустновато вздохнул Прахов.
За недолгое своё пребывание в Киеве Слабодан привык ужинать на Красноармейской, в «Бинго». Частенько он приглашал с собою кого-нибудь за компанию и угощал.
Вскоре после пренеприятной истории с квартирой, когда всё уже улеглось, сидели в том ресторане Слабодан и Прахов с Выхухолевым. Гоша кушал украинский борщ, Прахов тоже, а Тит заказал себе толстый непоедаемый омлет с грибами. Уютные места были заняты, и им достался круглый столик в самом центре, по соседству с какими-то цивилизованными неграми. Сгущённый волшебный мрак царил в зале, будто на кукольном представлении в ТЮЗе. Электрический глаз подсветки оказался прямо над борщом Слабодана. Поэтому сам Гоша сидел в узком конусе серебристого света, вершиной уходящего в потолок. Прахов с Выхухолевым хоть и были рядом, оставались в зоне тени. Таким образом Гоша, кланяющийся своему борщу, выглядел весьма сценически, как исполнитель главной роли в театре одного актера. Марахов заметил эту игру тени и света и дико развеселился.
- Гоша, ты в этом пучке света смотришься, как участник теле-шоу! – смеялся он навзрыд, - Авторское шоу Гоши Слабодана под названием «Слабо». Тема шоу: «Человек и борщ – границы возможного».
Гоша любил юмор, поэтому добавил по теме:
- И рекламный слоган у моего шоу был бы не иначе, как «Нам борщ по колено, омлет – по плечу!»
- А ты что думаешь по этому поводу? – спросил Прахов у Выхухолева, мучаясь смехом.
Тот ответил, мучаясь омлетом:
- В один борщ нельзя войти дважды!
Слабодан глянул на него с пониманием.
- Если говорить серьёзно, - уточнил Гоша, - То мне вообще нравится, как здесь, в Киеве, кухня поставлена. Особенно если сравнить с Москвой. Соотношение цены и качества однозначно в пользу Киева. Так что я у вас тут просто отъедаюсь. Мне из украинской кухни вообще всё нравится. Вот, борщ тоже.
Прахов-Костюшан снова стал захлебываться от смеха:
- Это заметно, Гоша! Ты так самозабвенно орудуешь ложкой, что брызги летят, как от весла, и капли борща, вон, даже на очках.
- Что, серьёзно? – удивился Гоша. Он отложил ложку, взял свои новые киевские очки, близоруко осмотрел их и тщательно протёр салфеткой. Прахов при этом тихо и счастливо рыдал в приступах смеха. Сегодня ему было хорошо.
Когда более-менее успешно были освоены основные блюда ужина, и забавляться стало нечем, весельчаки взяли себе по пиву и орешков. Прахов спросил Гошу о будущем.
- Когда мы начнем активную работу?
Тот ответил в своей авторской манере, не спеша, по звеньям извлекая мысль из чёрного ящика идей и планов:
- Ну, гляди. На днях, я так понимаю, компания должна получить от Госкомиссии лицензию торговца. Это раз. К этому времени мы завершим оснащение офиса оргтехникой, наладим компьютерную сеть. Ты договорился с людьми? Во-о-т. Завтра к этому делу приступим. Потом возьму Сашку Павлючину с собой в Москву, научим его работать в торговой системе биржи. Дадим сюда в Киев серьёзный компьютер, программное обеспечение нормальное. Во-о-т. Саныч всё это сюда привезёт, и мы сразу через этот компьютер подключаемся к здешнему рынку. На этом техническая часть будет готова. Ну, а ваша с Титом задача – искать надёжные выходы в регионы. Текущий трейдинг - это хорошо, но основной подъём по деньгам будет за счёт регионов. Как показала практика. Так что ищите, парни, темы везде, с учётом промышленной географии. Надо найти людей, везде на местах нужны свои люди.
- У Мойдодырко есть серьёзный человек в Полтаве, - сказал Прахов, - У нас с Князем есть люди во Львове, по западной Украине кое-кто. Это прям вот хоть сейчас. А начнём работать, ещё не то покажем.
Выхухолев тоже решил похвалиться:
- Я тоже знаю одного весьма полезного человека. Он вообще-то киевлянин, местный. Но это матёрый человечище. Он частным образом, без шума и пыли, дела по всей Украине делает. Универсальный солдат. Может, есть смысл нам встретиться с ним?
- А кто он по жизни? – спросил Гоша, скептически настораживаясь.
- Скажу главное: меня с ним познакомили люди, которые имеют безукоризненную репутацию. То есть, которые с кем попало не дружат.
- Да? – с сомнением спросил Гоша, - А к нашей тематике отношение имеет?
- Бог его знает! Я уже года два его не видел. Но с ним стоит встретиться, Гоша. Он может интересный свет нам пролить. По-моему, очень даже пророческий дядька.
Гоша хмыкнул в бокал с пивом. Но согласился. На этом ужин и закруглили. Сытые и одухотворенные поднялись они из-за стола и направились мимо негров на выход. Гоша заплатил за всех. «Это счастье, когда за тебя постоянно платят!» - хором подумали Прахов с Выхухолевым. Им хотелось, чтобы этот сон не кончился никогда.
Встреча с тем, которого Тит презентовал, как «матерый человечище», состоялась вскоре, на лавочке парка имени Тараса Шевченко, с видом на буровато-красный Университет того же имени. Тит и Гоша явились запросто, прогулочной походкой, у каждого по стаканчику мороженого в руке.
- Ну, вот, ребята, знакомьтесь: это вот Гоша Слабодан из Владивостока, а это Игорь Орехо-Взуев, знаток народной экономики Украины, - так Выхухолев представил их друг другу.
Орехо-Взуев выглядел как джентльмен, который не претендует никого ничему учить. На первый взгляд, это был рядовой киевский ковбой. Потёртая джинсятина и клёпаная рубашка «Clover» красочно гармонировали с недельной щетиной на пол-лица. Однако в разговоре он сразу же показал столь грамотные манеры, что Гоше стало понятно – человек привык думать, прежде чем говорить. Через пять минут Слабодану вполне открылся портрет городского народного интеллигента, не шибко богатого, ибо слишком много выгоды в своей жизни принесено им в жертву собственной порядочности. Так что, ни щетина, рыжеватая, в солнечных зайчиках, ни детские безмятежные очи, глядящие будто насквозь, ни обувь закоренелого пешехода, ничего от сути личности не отнимали. Орехо-Взуев совершенно помещался в рамки определенных представлений. Можно было спокойно доедать мороженое.
- Послушай, Игорь, - молвил Выхухолев, после короткого обмена сведениями о состоянии духа, - Расскажи, пожалуйста, в общих чертах о деловых приоритетах на Украине. Разумеется в пределах твоей компетенции. В какую сферу можно приложиться деньгами, чтобы поднять по быстрому процентов сто, например? Каково твоё видение?
- Торговля, разумеется! – пожал плечами Игорь, - Только торговля.
И он принялся обстоятельно объяснять, что самые живые и прибыльные темы носят сезонный характер. К примеру, летом тема №1 – херсонские помидоры. Заранее договариваешься с директорами херсонских колхозов, загодя организуешь транспорт, потом скупаешь на корню дозревающие в полях помидоры, и караванами всё это прёшь на Киев. Подъём необыкновенный, моментальный, процентов триста за лето, и более того...
- Не, погоди, Игорь, - вмешался Тит, - Согласен, что это круто. Но я ж тебе объяснял, что наш интерес заключается сугубо только в акциях. Понимаешь? Замысел прост. Купить популярные акции в глубинке за дёшево, потом продать их в столице, но дороже. Вот о чем речь.
Орехо-Взуев посмотрел на Тита с честным дружеским сочувствием и ответил ему прямо из сердца:
- Слушай, не балуйся! Акций ему захотелось. Ты пойми, Украина – это помидоры! Остальное от лукавого.
= глава Шестая =
в которой толстые пачки денег терзают рёбра героя
В Москве, куда Саня Павлючина приехал вместе с Гошей, дабы научиться биржевой торговле в РТС, он попался на глаза Гошиной девушке Настёне. Та поинтересовалась и выяснила, что по отчеству он Александрович, и в дружеской среде его кличут, как принято, Сан-Санычем. Иногда просто Санычем. Настёна же, следует отметить, по образованию была художник-дизайнер, то есть, имела привычку смотреть на предметы образно и выражать их суть методом витиеватой проекции. Ну, так вот она взяла, да и влепила Павлючине обобщающее прозвище, сообразуясь со своим художественным видением. Прозвала его Сан-эпидем-Санычем, и это прилипло к нему намертво.
В портрете Александра Александровича Павлючины действительно был какой-то санитарно-эпидемиологический акцент. Будь он актёром большого кино, все роли нездоровых санитаров при морге, или каких-нибудь радиоизотопных физиков-маньяков времён Кюри – были бы его, с гарантией. Длинный, худой, модельный юноша, он легко мог бы затеряться в отделе одежды крупного универсального магазина, принятый за манекен. Прахов-Костюшан ещё задолго до Гошиной Настёны обнаружил санитарный штрих в облике Саши, и донимал окружающих вопросами: «А почему Саша у нас такой худой? Может, у него глисты?». Прахову легко было иронизировать, ибо в самом-то был центнер без килограмма.
При всём при этом Сан-эпидем-Саныч отнюдь не принадлежал к отряду дистрофиков, одной ногой уже оступившихся над могильной канавкой. Это был жизнелюбивый и малоуправляемый искатель правды, баб и приключений. На этой почве ему никак не удавалось выспаться и отъесться. Так что, бледные щеки с зеленоватым оттенком и тёмные круги под глазами объяснялись довольно просто. Кроме того, молниевидные синие очи Сан-эпидем-Саныча ясно свидетельствовали о том, что он сторонник прямых, немедленных действий, и готов расстрелять любого, кто норовит юлить, крутить динаму, крашенки морочить, вола глумить, кота тянуть, и так далее, в том же смысле.
В Москве он провёл полезную и довольно нескучную неделю. Кров ему предоставил лично Баянов, приняв к себе в квартиранты. По утрам, протерев глаза и омывши водою образ лица, они с Баяновым и с баяновой женою завтракали вареными яйцами и красной икрой, а потом загружались в джип, да ехали на работу, в офис АО «СЛОН», что на Сретенском бульваре. Рулила баянова жена, ибо у самого Вовы давно уже отобрали права за алкоголь в крови. На целый день Сан-эпидем-Саныч погружался в зудящую атмосферу солидной брокерской конторы: учился, впитывал, выяснял, пил кофе, курил, пил пиво, точил лясы с тутошними девками, опять учился, опять вникал и уточнял. Закрытие рабочего дня весь коллектив встречала бодрым кутежом с пивом в руках и метанием дротиков по настенным мишеням. Программа поздних вечеров имела, как правило, мягкие культурные формы, без тяжелых последствий на утро.
Саша Павлючина родился ангельски чистым и талантливым человеком. Но жребий выпал ему жить во времена кислотные. К тому времени, когда началась история компании «СЛОН Украины», постмодерн уже изрядно подпортил ему натуру. Чистота пионера затёрлась, и получился из него естественно-циничный тип, не чуждый справедливости, но в границах приземлённой практики бытия. Вместе с этим, таланты его, преимущественно технического свойства, тлену не подверглись. Только лень высоким забором стояла на пути их лауреатской будущности. Поэтому в Киев Павлючина вернулся не только Сан-эпидем-Санычем, но и боеготовым, перспективным оператором торгово-информационных систем типа РТС.
В офисе ЗАО «СЛОН Украины», куда он заявился с московским супер-компьютером в обнимку, его поджидало большое разочарование. Встретивший его бледнолицый Прахов сказал ему по-хозяйски:
- Так, тебе вот новая задача. Устанавливаешь компьютер и полностью готовишь к подключению в ПФТС. Понятно? Потом я дам тебе человека, введёшь его в суть вопроса, и вообще, сдашь ему дела. Понятно? Вместо тебя трейдером в ПФТС будет другой.
Сан-эпидем-Саныч громко и аккуратно выразил в матерной форме своё непонимание, недоумение, протест и другие, близкие по температуре эмоции. Прахов-Костюшан принял вид кисло вздыхающего бригадира и заунывно объяснил:
- Саша, не создавай фон. Решение уже принято, с Гошей согласовано. А для тебя найдётся другая работа. Будешь у нас как универсальный клей, на все случаи жизни.
Это была оплеуха, предательская пощёчина из-за угла. Синее пламя реванша замаячило в Сашиных очах, и он не сдержался добавить:
- Бл*дь! П*здец просто, что происходит!
Бледные щеки его тонко зарделись, от униженного самолюбия. Убийственно-резонный довод Прахова погасил мятеж в зародыше:
- Саша, если ты чем-то недоволен, то тебя здесь никто не держит.
Это было произнесено беспристрастным тоном хирурга-человеколюбца, не знающего жалости к посторонним воплям. Тут Сан-эпидем-Саныч понял, что такое на практике «обстоятельства непреодолимого характера». Форс-мажор по-праховски.
- Что за перец-то? – мрачно спросил он, склоняя голову перед судьбой, - Откуда он взялся?
Прахов изобразил на лице бронзовую праведность шерифа и сообщил:
- Он работал в банке «Денди», в отделе ценных бумаг. Солидный человек.
Тит Выхухолев присутствовал при этом, но разговор его вроде бы не касался, и он помалкивал. Когда же до его напряженного уха донеслось слово «Денди», он замер. Ему стало не по себе от смутного предчувствия вражьей засады. Будто от края земли докатились глухие раскаты грома, предупреждая о невидимой ещё грозе. Тит живо вспомнил, как год назад ходил в тот банк устраиваться на работу. Картина тотального высокомерия и безликости, вот всё, что оставила его память о том визите. В общем, то, что эхо «Денди» таким вот неисповедимым образом вернулось в его жизнь, Титу очень не понравилось. Немного погодя он переспросил Павлючину о грядущем трейдере. Сан-эпидем-Саныч с угрюмым раздражением ответил:
- Да мне пофигу теперь, кто здесь и откуда берётся! Полагаю, дело в том, что банк «Денди» недавно разорился. Вот Костюшан, видать, и занялся трудоустройством своих друзей-приятелей. А ты что, не слышал, что «Денди» вылетел в трубу? Ну, как же! Вполне красиво накрылся. Дал дубу по всем правилам. Газеты писали.
Следующим утром дверь офиса тихо отворилась и на пороге возник незнакомец – стройный юноша с золотыми волосами. По облачению своему он мог бы сойти за типичного дрыща-курьера: офисный пиджачок необъяснимого цвета, простоватый коричневый галстук и чёрные брючки в обтяжку. Однако, у юноши было заметное лицо, и это его выручало. Чистое и гладкое, словно фаянс, лицо его держалось в венчике из полубаков, солнечным пушком сползавших по щекам. Баки, впрочем, выглядели относительно вежливо. И всё же, благодаря им юноша имел достаточно щегловатости, дабы возвыситься над типажом городского обывателя-клерка. Не менее художественное оживление лицу придавали глаза. Широко расставленные, аккуратные, они блудливо перекатывались, как вишенки в коньяке, не находя покоя. Прямо с порога эти вишенки бегло обшарили офис со всеми его предметами и обитателями, словно высматривали, чего бы такого здесь лишить невинности. Формою своею подобные зёрнам миндаля, глаза были тем паче примечательны, ибо внешними своими острыми уголками они слегка задирались вверх, к вискам. Эта игривая деталь делала юношу похожим на смышлёного лисёнка. До полного портрета его доводил нос - простой, античный, с лёгким утолщением у переносицы, видимо, некогда перебитый.
В таком вот жизненном виде, образом своим застревая где-то между Элвисом Престли и Марчелло Мастрояни, золотоволосый юноша явился компании «СЛОН Украины». Пройдя от порога ловким пружинистым шагом, он был радостно и панибратски встречен Праховым и тут же представлен сотрудникам конторы. Оказалось, что это тот самый «солидный человек» из разоренного банка «Денди». Звали его Радислав Королевский, то есть Радик. С покоем компания отныне простилась. Атмосфера вокруг новоявленного трейдера томилась каким-то странным напряжением, и всех, кто был в офисе, доставала необъяснимая тревога, словно где-то здесь, за мебелью, ползал уж.
Вот, основной кадровый состав конторы сложился, и отныне судьба компании была определённо решена. В довершение всей подготовительной возни Гоша купил трёхлетнюю HONDA Accord цвета морской волны, и все согласились, что транспорт этот не стыдный на любом фоне. Руль доверили Сан-эпидем-Санычу. С того дня работа и началась.
По некоторым приметам было ясно, что владивостоко-московская компания «СЛОН» беременна деньгами. Более всего на такую мысль наводил Гоша Слабодан с его манерой вольно сорить банкнотами разных казначейств, а паче, с его пристрастием к ночной клубной жизни. Заприметив, как легко он черпает из собственных карманов и расстается с золотом, как с грязью, кадры «СЛОНа Украины» осознали, что где-то, совсем рядом, есть закрома неистощимые. Находиться рядом и дышать сладким воздухом – уже удача и польза для здоровья. А если при этом ещё и повод для бизнеса разглядеть в пестрых узорах окружающих джунглей, то золотой дождь прольется сразу же, обильно и бескомпромиссно.
Получив свою первую зарплату, Выхухолев Тит не поверил своим глазам. Он ещё раз пересчитал зелёные банкноты сотенного достоинства и спросил у Прахова, закипая в простоте сердца:
- Костя, что за фигня?! Здесь всего четыреста баксов! Где остальные? Мы же договаривались!
Прахов увлечённо жевал нечто сладкое из яркой обёртки и мурлыкал себе под нос «Шоу должно продолжаться». Практически не прекращая этого занятия, он объяснил:
- Остальное я решил откладывать в резерв. Будет у нас такой, как я его называю, фонд недоедания. То есть, это на чёрный день. Понял? Если вдруг пойдёт нам не фарт, то будет с чего зарплату платить.
- Ловко! – похвалил его Тит, - Очень ловко! Надеюсь, ты и с себя тоже стружку снимаешь? В фонд корпоративных похорон, например.
- Моя персона подотчётна только Гоше, и поэтому не обсуждается, - спокойно и назидательно парировал Костюшан. Потом, как ни в чём не бывало, опять замурлыкал и полез в сейф, звякая ключами. Отворив чёрную дверцу чёрного сейфа, он запустил туда руку и преобразился лицом. В этот миг он стал подобен молодому борзому медведю, запустившему свою загребущую лапу в дупло с диким медом – такое у него было блаженство. Выдержав сладостную паузу, он извлёк из сейфа толстую аккуратную колоду стодолларовых купюр и показал Титу, как бы предлагая полюбоваться на это вместе.
- Как думаешь, сколько здесь? – спросил Прахов.
Тит пожал плечами.
- Девять штук, - беззаботно сообщил ему Прахов. Вдруг мечтательная думка посетила его. Мощный вздох крупного млекопитающего извергся из недр.
- Когда уже мы станем зарплату такую получать? А, Тит?
Тит, не зная, что ответить, с досады отвернулся. Хотелось решительного праздника.
Официальная статистика утверждала, что в то время на Украине действовало двести компаний, занятых в торговле акциями. И все они хотели примерно одного и того же. Поэтому, когда Выхухолев брал фломастеры и подходил к своей любимой белой доске, чтобы обновить ценовые показатели дня, флюиды коллективного разума торговцев гипнотизировали его, внушали ему предчувствие неизбежного подъёма. Всем, жаждущим оптимизма, тенденции рынка давали сколько угодно пищи. Котировки ПФТС, и вообще настрой среды, кривые графиков, индексы, и всякие прочие знамения – все торчало вверх.
Акционерное общество «СЛОН Украины» было полностью готово к подвигам, и солидарно мечтало о распиле большой шляпы. Однако коммерческих тем, явных и золотоносных, под ногами не валялось. Поэтому в поисках ответа на вечные вопросы рядовые пираты преданно глядели на Слабодана. Тот в свои двадцать два был столь искушенным игроком в фондовые ценности, что его уже не мутило от частых и крутых подъёмов. Так вот он, глядя на карту Украины, на котировки, на свои аккуратные ногти, на лица киевского офиса, не чуял безусловного куража. Явной, быстрой выгоды нигде не просматривалось, летний бум прошёл, и безотчётная прохлада лежала на его душе. Поэтому он повёл контору осторожно, путём экспериментального тыка.
Первым приобретением компании стали акции «Житомироблэнерго». Через каких-то своих знакомых Прахов нашёл одного пробного акционера и договорился с ним. В офис явился некий дремучий работяга, покрытый житомирской пылью, принёс с собой документы, рассказал о настроениях в рабочем классе. Тут каждый сотрудник компании впервые исполнил свои обязанности: Сан-эпидем-Саныч свозил акционера к нотариусу, Тит оформил договор купли-продажи, а Прахов-Костюшан поставил печать, расписался, а потом выдал человеку деньги. За 3000 акций работяге дали 1500 гривен и пообещали дать ещё, если он склонит к продаже кого-нибудь из своих собратьев по житомирской энергетике. Тот ушёл, довольный, как ребенок. Больше его не видели. Собратьев тоже. Выхухолев же в результате вышеупомянутых действий узнал свою основную судьбу, прописанную ему на ближайшие годы. Зажав в зубах документы по состоявшейся сделке, он, довольно неожиданно для себя самого, отправился в командировку. Впрочем, он пытался взывать к разуму, говорил: «Может, лучше по почте?». Прахов в ответ на это заныл от нетерпения, а Гоша надавил авторитетом: «Нет уж, лучше лично всю Украину объехать, чтобы тебя везде в лицо знали. Для наших будущих грандиозных дел это очень пригодится». Так, Выхухолеву пришлось взять себе билет на поезд, а потом съездить в город Николаев, к регистратору «Житомироблэнерго». Ехал он туда, лежа на верхней полочке вагона, и грубо выражался в адрес того, кто это придумал – электричество гонять на севере страны, а счет акциям вести на юге. Хотя, соглашался при этом, что логика тут имеется: так жить нескучно.
Вернувшись в Киев, Тит доложил: «Тропинка протоптана. Счёт в бумагах открыт. Регистратор вменяемый. Коробка конфет принята к сведению и к съедению. Тётки отзывчивые. Можно работать. Мы почти подружились». Прахов-Костюшан просиял, и того же дня HONDA цвета морской волны стремительно метнулась по трассе Киев-Житомир. Генеральный директор лично возглавил экспедицию. Акции «Житомироблэнерго» пользовались спросом на рынке по цене 0,5 – 0,55 гривен за штуку. Поэтому задача казалась простой, как лысина: приехать, найти работяг-акционеров, обработать недотёп по-кашпировски, да и выкупить у них бумажки копеек по 40, а то и по 30. Через пару-тройку дней осталось бы продать акции в Киеве, произвести распил шляпы и вознаградить себя лёгкой хрустящей денюжкой.
Во второй половине дня экспедиции Прахова удалось проникнуть на охраняемый объект «Житомироблэнерго», где кишмя кишело акционерами. Однако, работяги, будто сговорившись, показали столичным гостям свою испачканную соляркой дулю. То ли конкуренты тут уже побывали грубо, то ли зарплату здесь аккуратно платили, а может всему виной поголовное среднее образование, но как бы то ни было, работяги слушали и отворачивались со словами: «Ні, цє нам не цікаво!». Красноречие Прахова не родило точного завораживающего слогана, вызывающего хоть какую-то «цікавість». Таким образом, точили с народом лясы до самого вечера, деньги показывали в натуральном виде, но так и не купили ни одной акции. Возвращались в Киев уже под ночным небом. Генеральный директор Костюшан рассматривал из окна авто ясные пушистые маячки далеких огней и ворчал: «Лохи! Пролетарии всех стран, вы меня добьёте!». Он думал о важном открытии истекшего дня. Он открыл, он неожиданно для себя понял, какая всё-таки пропасть разделяет прогрессивного человека с университетским образованием и непробиваемого, отсталого пролетария, вцепившегося в свои акции. В общем, от темы «Житомироблэнерго» решено было отползти.
Однако думать, да чесаться было некогда. О себе вдруг напомнил Орехо-Взуев. В запорожских степях, богатых на помидоры, у него, оказывается, жил и трудился надёжный знакомец. К помидорному бизнесу этот человек имел отношение лишь эпизодическое, как говорится, помидорил только в разгар сезона. Основным же и любимым его занятием была работа на Запорожской Атомной Электростанции. Так вот этот ореховзуевский знакомец якобы сообщил, что вокруг АЭС наблюдается лихорадочное движение, скупщики акций буквально идут на штурм, массовый обмен бумаг на деньги приобретает характер цепной реакции. Услышав об этом от самого Орехо-Взуева, Тит передал Слабодану. Тот лилово блеснул очками и с затаённой страстью, будто подкрадываясь тихим шагом к птице удачи, промолвил:
- Парни, надо срочно выяснить, о каких акциях конкретно идёт речь. Если выяснится, что это акции самой АЭС, то...
Гоша призадумался на миг и пока отсутствовал мыслью где-то далеко, машинально накручивал себе на палец локон собственного чубчика, по методу «бигуди». Потом, вернувшись, договорил:
- ...то я обещаю вам, парни, безбедную старость. Да, да. А также шоколадную молодость. У нашего Авеля Андреича есть специальный клиент, который спит и видит атомные сны. Там под возможную приватизацию АЭСок такие бабки приготовлены! Сотни лимонов, парни, многие сотни лимонов ждут на старте.
Упомянутые парни во главе с Выхухолевым кинулись выяснять и уточнять. На другой день в офис компании откуда-то из запорожских просторов поступил факс, изображающий лицевую сторону сертификата акции. Гоша разглядев содержание факса, разочарованно успокоился:
- Значит, все-таки «Днепроэнерго», да? Не судьба, значит. Ну, ты всё равно, Тит, побывай там, посмотри, что за цены, что за настроения.
В поездку Выхухолеву дали пачку денег на всякий случай и мойдодыркиного контрразведчика Клюшке, чтобы пачку не отобрали. Они поднялись в вагон вечернего поезда, заняли свои полочки, и им оставалось только уснуть и проснуться в Запорожье. Тем не менее, не смотря на ясную и безмятежную повестку дня, они умудрились поссориться. Потому что Клюшке любил беляши с мясом и хотел, чтобы Выхухолев тоже проникся этим чувством. Он старался объяснить, в чём заключается польза и преимущество беляша. Однако Тит не выдержал и грубо всё это, включая мясо, обругал. Вот они и поссорились. Разговаривать стали только уже в Энергодаре, городе атомщиков, приросшему к Запорожской АЭС. Там их встретил ореховзуевский знакомец Шароблуд, именем Василий.
На первый взгляд Вася производил впечатление зрелого железного мужчины, привыкшего идти напролом. Мощный, упрямый нос, типа «ледоруб», дополнительно убеждал в том, что Василий предпочитает брать препятствия на таран. С таким поводырём можно штурмовать города, не то, что акции скупать.
Шароблуд сходу обрисовал ситуацию в Энергодаре: город населяют акционеры двух типов – «Днепроэнерго» и, в меньшей степени, «Донбассэнерго»; скупки акций волна за волной накрывают город с самой весны; дельцы здесь шустрят всех мастей – и местные, и донецкие; вначале за «Днепроэнерго» давали 10 гривен/штука, и многие продали, потом цена полезла вверх – 25, 50, 100, 200 гривен, и чем выше становится цена, тем больше акционеры настораживаются и тем судорожнее держатся за своё.
Ознакомив таким образом гостей с краткой историей местной золотой лихорадки, Василий Шароблуд препроводил их прямо к циклопическим конструкциям АЭС, чудовищно возвышающимся километрах в трёх от городской околицы. Здесь, под стенами станции, возле центральной проходной, охотники за акциями воочию увидели какие изобразительные формы принял местный дух наживы. С десяток объявлений на разные лады приветствовали всякого прибывающего, как холсты любимых импрессионистов. Белое на сером. Тексты на бумажных листах состязались меж собою стилями и шрифтами, но суть выражали одну и ту же: купим акции «Днепроэнерго» по 300 гривен.
Тит, увидев такое, присвистнул и озадачился. Контрразведчик Клюшке выразился более развернуто. Шароблуд именем Василий откомментировал ситуацию так:
- Это, можно сказать, вчерашний день. Есть сведения, что уже по триста пять и даже по триста десять предлагают.
- Ну, хорошо, допустим! – огорчённо рассуждал Выхухолев, - А по триста-то народ, как, продаёт?
- Очень неохотно, - вздохнул Шароблуд и скептически мотнул своей тяжелой головой, - Можно сказать, вовсе не продаёт.
- Чего хотят?
- В народе ходит мнение, что цена ещё гораздо вырастет.
Выхухолев спокойно выругался в адрес народа с его спекулятивными инстинктами и обратился к спецслужбам:
- Прикиньте, Клюшке. Каждому здешнему работнику при приватизации «Днепроэнерго» достались в среднем десять акций. На шару, просто так, по планам, так сказать, Фонда Госимущества, и по понятиям, так сказать, государственной справедливости, ети её мать! Итого, по сегодняшним ценам народу предлагается по три тысячи гривен, то есть полторы тысячи баксов на нос. И это кажется почему-то недостаточно! Сколько же они хотят? Где же оно, это народное чувство сытости и скромности?
- От рук отбились! – мрачно согласился Клюшке и пригрозил куда-то в космос, - Сталина забыли! Безотцовщина.
Титу стало печально от напрасности этого лунного города, пронизанного гамма-лучами. Он махнул рукой, как бы разгоняя радиоактивную пыль, и сдался:
- Ладно. Что мы можем сделать прямо сейчас, в таких обстоятельствах?
- Прямо сейчас мы можем купить две акции! – с готовностью отрапортовал Шароблуд, - Я уже провёл работу, и нашёл старушку, у которой есть две акции. Она их продаст. Идём?
Киевские старатели переглянулись и поняли, что ответить на вызов судьбы надо.
- Идём.
Поиск старушки, визит к нотариусу, обмен денег на документы, прощальное рукопожатие Василия Шароблуда – всё это слилось в неинтересное чёрно-белое кино, промелькнуло, как сон в простуду, ибо не имело никакого смысла. Единственное, чем можно было бы оправдать экспедицию – знакомство с регистратором «Днепроэнерго», состоявшееся транзитом в Запорожье. Видная девушка по имени Илона сидела в левостороннем предбанничке запорожского Проминвестбанка и рассматривала дела одержимых акциями. Манера её работы была вязкой, точно советская ириска – как не дави зубами, быстрее положенного срока не прожуёшь. В загадочную кладовую своей психики она никого не допускала, из принципа. Но даже она удивлённо вскинула брови, увидев такого редкого гурмана, такого изощренного ценителя по части «Днепроэнерго».
- Всего две акции? – на всякий случай переспросила она, не веря своим глазам.
- Мн-да! – подтвердил Выхухолев, - Люблю я это дело смаковать, порционно... Только любя можно бросить Киев и примчаться на крыльях сюда, дабы...
Взгляд его нечаянно прилип к венчальному кольцу на пальце правой руки и никак не мог отлепиться.
- ...дабы... Мне важно было познакомиться именно с вами, Илона, дабы понять, можно ли иметь с вами дело в иных масштабах, а то планы, знаете ли, у нас большие... Нужен верняк. Ибо...
Она неожиданно рассмеялась:
- Можно, можно! Можно со мной иметь дело. В рамках приёмных часов и действующего законодательства.
- Простите, вы конфеты...
- Не люблю. Вот вам счёт. Платите!
Чему можно было уподобить Генерального директора ЗАО «СЛОН Украины» Константина Прахова в эти дни? Его можно было уподобить беговому коню, который бьёт копытом, землю роет. За его бледноликой внешностью вскипала ревность к жизни. Ему страстно хотелось немедленного блеска и успеха. Ему хотелось пожирать эту жизнь пригоршнями, прямо с ладоней. Ему хотелось сорвать банк. Хотелось звона монет, ультрамодных дорогих галстуков и восторженных слухов, ползущих по Киеву, как заразу распространяемых желтой прессой. И, быть может, даже хотелось стать маркетмейкером.
А потому изыскатели, вернувшиеся из атомной экспедиции, нашли главу компании в лихорадочном возбуждении. Выслушав отчёт о двух акциях, Прахов выдал им уничтожающее: «Я знал, что этим всё кончится!» И тут же снарядил их в новую экспедицию, теперь за акциями «Укрнефти».
По своей географии Украина довольно-таки круглая страна. Если представить Украину в виде гигантского циферблата часов, а Киев принять за ось для часовых стрелок, то путь ныне лежал на пол-четвёртого. На Полтаву, то есть. Оттуда, из города Петровой славы боевой, где у Мойдодырко был надёжный человек, поступали довольно-таки обнадёживающие сигналы о большом количестве неоприходованных ещё акционеров «Укрнефти», о выявленных местах их скопления и технических возможностях обеспечить живую скупку.
Неожиданно поддали холода. Намотав на колёса автомобиля триста километров унылой дали, костенеющей под кристаллами инея, добытчики акций расположились лагерем на оживленном, как им сказали, пятачке, и ко второй половине дня сами чуть не дали дубу. Тит Выхухолев, неприлично распухший от пачек денег, упрятанных под курткой, цветом носа и лица практически слился с окружающей его сизой действительностью. Бывшие с ним Клюшке и один солидный седой дядька из сочувствующей компании «Плюс-Минус», оба тоже подёрнулись изморозью. Все они дружно расположились у проходной какого-то сумеречного заводика. Надёжный человек Мойдодырко привёл и поставил их здесь, объяснив, что это оно и есть, рыбное место. К тому же он оснастил экспедицию технически – пригнал «Пазик» и оставил здесь же. Автобус должен был играть роль тайной комнаты, где предполагалось подписывать договора и раздавать наличность. На пыльном борту «Пазика», обращенном к народу, белел лист бумаги с чёрным жирным словом «Укрнефть».
Акционеров ловили с полудня до сумерек. По мере того, как небесное освещение становилось всё экономней, кошмар ситуации вырисовывался всё контрастней. Счёт заключенных сделок оставался не размоченным, что называется, ноль-ноль, в сухую. И это при том, что у всех, снующих вокруг, имелись акции. По крайней мере, некоторые, будучи припёртыми к стенке, в этом сознавались. Выхухолев со товарищи, свирепея от холода и невезухи, проявляли ретивую навязчивость, как кондукторы в коммунальном транспорте. В поведении же здешних рабочих действительно вырисовывалось что-то рыбье. Они, сбившись небольшими косяками, как сельдь, аккуратно обходили «Пазик» с жирной надписью на безопасном расстоянии, не сводя с него чутких глаз. Тит и компания пытались их настичь, миролюбиво при этом убеждая: «Ребята! Возьмём акции по девять гривен! Мы сделаем вас богатыми! Дадим подержаться за деньги! Дайте подержаться за акции! Последний раз в сезоне!».
Всё было напрасно. Акционеры мёртво держались за свои фондовые драгоценности, как за спасательные плотики при крушении на море. Тит во всём стал подозревать автобус. Именно в таких «Пазиках» разъезжают обычно милицейские отряды. Каждый знает, что человека попавшего внутрь, не скоро ещё увидят. Вот и шарахаются инстинктивно.
А потом, под занавес, подошёл какой-то добрый от безделья работяга и всё объяснил. Оказывается, в то время, как киевская экспедиция надрывает себе пуп, пытаясь решить задачу по цене в 9 гривен, одна местная полтавская контора сидит себе в тепле, попивая кофеёк, и оглашает цену выше рыночной, 10 гривен с утра, а после обеда и 10 с половиной. И поскольку пользоваться телефоном народ умеет, то об это факте знает вся Полтава и предместья. Здесь, на сумеречном заводике тоже все знают. «Ну, сука!» – захныкал Тит, задубевший от холода. Толстые пачки денег, прижавшиеся к его чувствительным ребрам, терзали ему личность, деклассировали его.
На авансцену нестерпимого коммерческого фарса примчался мойдодыркин человек. Он был уже в курсе.
- Суки! Суки! – с выражением констатировал он, - Я их знаю, падл! Они вечно у нас тут мутят. У них всегда самая высокая на Украине цена. Но они никогда ничего не покупают. Зато другим дело перебивают. Я доберусь до них. Тампоны! Подтяжки в горошек! Всё, товарищи, сворачиваемся...
Ужин в ресторане полтавской гостиницы «Украина» тлел, как огонёк в партизанской землянке. Немногословно пили водку, чтобы отогреться и проспиртоваться насквозь, чтобы простуда не одолела. Водка текла по склонам озябшего нутра, а карусели в голове всё не было. За окнами чернело с такой финальной убедительностью, словно ресторан стоял на краю земли, в шаге от бездны.
А водка, знай себе, мягко стекает. Первым желаемого состояния достигает пуленепробиваемый Клюшке. Потому как пускается в мемуаристику:
- А ведь кабак-то мне знакомый!
Его строгий офицерский профиль божественен в кольцах ленивого дыма сигареты.
- Что-то я тут в Полтаве делал в далёком, эдак восемьдесят четвёртом, не помню. Зашёл пожрать. Сижу вот так, вон за тем столиком. Обстановка с тех пор нихрена не изменилась! Подходит молодой хлопчина, вроде вашего этого, с бакенбардами. Такой же пластилиновый. Вот, и делаю ему заказ, то да сё. Ну, поедаю всё постепенно, сижу, курю. Ожидаю чашечку кофе. А с боку, вот так, рядом, зеркало было на стене. Я чисто машинально – глядь в зеркало – и вижу, как в поле зрения появляется мой хлопчина. Идёт ко мне и деловито так берёт чашку с подноса, отпивает глоток и ставит обратно. Не знает мурзилка, что я его вижу. Подходит, ставит чашку мне на стол, улыбается, приятного аппетита желает, о чаевых мечтает. Тут я его хватаю за вымя и говорю: «Значит так, инвалид, сейчас забираешь эти помои, несёшься с визгом обратно и живо приносишь мне две новые чашки кофе, которые ты же мне и оплатишь». Он немедленно изображает обиженного, начинает чечётку бить, мямлить что-то о правилах хорошего тона. Так я ему говорю дополнительно: «Слышь, ты, обречённый умереть молодым! Ещё одно возражение и вот эта рука проломит тебе грудную клетку и вырвет тебе сердце, которое пойдет потом на гуляш. А пока твое вялое тельце будет падать на пол, вот эта нога успеет в кашу разнести тебе висок. Веришь? После этого под звуки вальса тебя закопают. Ну, чего онемел? Признаёшь свою вину?». По тому, как его глаза реально вылезли на лоб, было видно, что таким виноватым он себя ещё никогда не чувствовал. Для пущей ясности я указал ему на зеркало и услышал в свой адрес тысячу раскаяний, извинений, дескать, бес попутал, простите засранца. Хлопчина побежал так, что пятки у ботинок засверкали. И так же бегом, бледный как смерть, принёс мне два кофе. Опять было тоскливое мычание, что мол, не повторится, всё понял и осознал. А позже, через пару лет, был я снова в этих местах с оказией. Захожу, значит, перекусить. И надо же такому – этот хлопчина всё ещё работает здесь! Причем, я-то уж забыл обо всём, а он нет. Увидел меня, подбегает, улыбается, приветствует, как родного, лучшее место рекомендует, говорит, кофе за его счёт и никак иначе. Короче, все люди братья наяву. Теперь вот не видать его. Наверное, вырос уже до директора. Тит, вот поверишь, я убеждён, что это самый честный директор в Полтаве.
- Клюшке, вам я верю, - закивал головой Тит, осознавая краем мозга, что карусель уже делает свои первые ленивые обороты, - Вы, это, про сердце, вырванное с клеткой, правда что ли?
- Не-а. Чисто образно. Могу в сердцах подзатыльник зарядить. И то, как последнее средство умиротворения. Предпочитаю убеждать риторически. Личным примером – тоже люблю убеждать.
- Убедительно! – похвалил Тит. Ему показалось, что седой дядька из сочувствующей компании «Плюс-Минус» уж очень как-то грустно ужинает, словно заблудился размышлениями в дымчатой дали полярного Клондайка. Тит ободрил его, нарочито мажорно, как и положено в экспедиции, дошедшей до краю:
- Не кручиньтесь, Иван Гермагеныч. Мы ещё увидим небо в колбасах!
В ответ Тит удостоился доброго взгляда загнанного лося.
- Увидят многие. Но колбаса в зубах застрянет у избранных!
Сказав так, дядька Гермагеныч из компании «Плюс-Минус» мирно задремал на столе.
«Безмятежный!» - позавидовал Тит. Деньги, которые он чувствовал своими рёбрами, запрещали ему даже такое, детское счастье.
Киев, куда они скоро вернулись, встретил их контрастной синевой неба и ковровым золотом октябрьских тротуаров в оцеплении полупрозрачных каштанов. Покой и ясность этих дней достигала высокохудожественной глубины. Всюду по городу продавали виноград и поздние сливы.
- Ваши оправдания не выдерживают критики! Эти пятьсот акций, которые вы привезли, стыдно будет кому-либо предложить. А всё потому, что на скупку поехали не те люди. Не те, которые умеют наладить человеческий контакт, умеют убедить, навешать лапшу, развести. Вы, как я вижу, совершенно не способны на решение подобных задач. В следующий раз я задействую тех, кто способен работать с народом. У кого есть дар убеждения.
Выхухолев терпеливо съел кислую праховскую пилюлю в свой адрес, подумал заинтригованно: кому это такой аванс отвешен? Кто это у нас владеет нечеловеческим даром внушения? Кто это секретное чудо-оружие компании «СЛОН Украины»?
- Костя, да я вообще бэк-офис! – напомнил Тит, - У меня задачи домашнего характера. Камерного, я бы сказал.
- Мы одна команда! – обиженно настаивал Костюшан, - У нас не должно быть «моё – не моё»!
Когда Прахов бывал недоволен, лицо его напоминало скучную осеннюю луну, плывущую в просветах рваных туч.
Спасаясь от бледного призрака луны, Тит поспешил воззвать к суду Слабодана, дабы получить у него индульгенцию.
Гоша Слабодан нашёлся в одной из комнат БИМа за игрой в «Doom II». Тит терпеливо выждал, пока Гоша продует очередной game.
- Хотелось бы поделиться некоторыми соображениями, - загадочно сказал Тит.
- Соображениями? – рассеянно переспросил Гоша.
Гоша находился в состоянии глубокомысленной рассеянности. Это выглядело так, словно разум его блудил где-то в корреспондентских счетах Bank of New York или Parex Bank, в то время как физическая оболочка, оставшись почти без присмотра, реагировала на раздражители чисто машинально, на вегетативном уровне. Это было регулярное, можно сказать, рабочее состояние Гоши. Вместо визитной карточки.
- Да, соображения по поводу наших неудач, - настойчиво уточнял Тит.
- Неудач? – безразлично переспросил Гоша.
- Вот лично для меня теперь стало очевидным, что с идеей спекулятивной скупки надо расстаться.
Гошины глаза за стеклами насторожились как рыбки в банке. Тит гнул своё.
- Во-первых, мы просто опоздали, исторически. Сейчас ведь уже не девяносто пятый год и даже не девяносто шестой, когда народ с дуру продавал «Укрнефть» по двадцать пять копеек и «Днепроэнерго» по десятке. Сейчас до любого недотёпы уже дошло, что акции это такая вещь, что подержишь подольше – пожрёшь побольше. Вот народ и жадничает. Мечта разбогатеть лишает мозг народа эластичности. А во-вторых, что особо важно, Украина – страна компактная, народ обитает плотно и потому осведомлённо. Все всегда знают, какова цена акций в столице. И до столицы – рукой подать, не то, что в России. В-третьих, везде уже всё засижено конкурентами, как мухами. Поэтому акционеры ходят как красные девицы – то там предложение, то здесь за руки хватают. Избалован народ вниманием. В-четвёртых, Гоша, я закругляюсь, у меня такое впечатление, что народ не бедствует. Народу деньги явно не нужны. То есть, я делаю вывод, что зарплаты нынче платятся нормально, регулярно. Опять же, родное село всегда рядом, подкармливает. Посему, предлагаю нервы больше не тратить и ждать решительных перемен в общей экономической ситуации.
Гоша грустно хмыкнул:
- А они будут, перемены? Как считаешь?
Тит дугою выгнул брови и разинул рот, но Гоша опередил его:
- На самом деле всё пока нормально идёт. Делать выводы рано. Сейчас идёт простая, рутинная разведка на местности. В любом случае, спасибо за мысли. Они могут пригодиться.
Тит вздохнул и с удовольствием сбросил с себя груз неудовлетворённости. Вышел в коридор БИМа, увидел Прахова и Павлючину, сдержанно ругающихся на производственную тему. Жизнь прекрасна.
Утро следующего дня подарило конторе осмысленность существования. Вернее, то было уже не совсем утро. Ибо Гоша Слабодан, наподнимавшись в ночь пенных кубков, пришёл в сознание к одиннадцати. А к двенадцати его поблескивающие очёчки были замечены на этаже БИМа.
«СЛОН Украины» встретил своего благодетеля радостно поднявши хобот. Не успел Гоша сказать «Парни!...», как был предварен нахальным восклицанием Прахова:
- Гоша, крутая куртка! Где покупал? В Москве?
- В Вашингтоне, - сходу ответил тот, - Во время своих последних гастролей.
- Продай! – нагло предложил Костюшан.
- Нет, Костя, куртку я тебе не продам.
- Ну, тогда подари.
Шутка так понравилась Гоше, что привела к образованию улыбки на его лице. Сегодня по случаю особо зябкого дня он был в коже. Вашингтонская кожа и гарвардские очёчки здорово гармонировали.
- Парни! – открыл Гоша официальную часть дня, - У нас появилась тема. С чем вас и поздравляю. И быть может кто-то даже что-то заработает.
Офис навострил свои покрытые нежным пушком уши и приготовился уловить радостную весть.
- Сейчас в Москве веселуха пошла по акциям «Лукойла». А у Баянова нашего есть надёжный подкоп к реестродержателю. Он как заглянул в реестр, а там полно акционеров с Украины. Во-о-о-т. Ну, это типажи которые ещё в советской нефтянке работали, в Тюмени в основном. Потом все эти дела – Перестройка-недостройка, Союз как блин горелый порвали – и многие всё побросали и вернулись домой, на Украину. А другие вернулись, потому что просто на пенсию уже повыходили. Короче, когда нефтянка стала приватизироваться, часть акций по своим понятиям справедливости раздали работникам отрасли. В это число попали не только действующие персонажи, но и те, кто там ещё числился году эдак в девяностом. И вот стараниями Баянова мы имеем теперь список граждан Украины с относительно точным местом проживания. Всё это счастливые обладатели акций «Лукойла», причем половина из них скорее всего об этом и не знает. Во-о-о-т. Ну, мы поможем им. Наша задача-минимум – собрать здесь пакет по максимуму. В Москве по рынку нет смысла рыскать, котировки уже взлетели. А здесь мы спокойно в четверть цены соберём какое-то количество биржевых лотов, и Баянов, благодаря своим связям, сделает проводку у реестродержателя. В итоге наш московский «СЛОН» войдёт в клуб любителей «Лукойла» и сможет комфортно держать свою персональную котировку на рынке. Во-о-о-т. Это важно. Тут у нас счастливое стечение обстоятельств – сиюминутная выгода и стратегия не мешают друг другу.
Офис компании пришёл в глухое вязкое движение, будто бы начал закипать фруктовый кисель. Стали выяснять технические и организационные возможности новой экспедиции, и поняли, что дело снова упирается в надёжного человека Мойдодырко в городе Полтаве. Это было логично, ибо следы украинских акционеров «Лукойла» во множестве путались именно в полтавских беспредельных окрестностях. К тому же, надёжный Мойдодыркин человек выразил немедленную готовность взяться за дело. Ему страстно хотелось заработать.
Прахов сдержал свой обет применить новое секретное оружие компании. На выполнение миссии от «СЛОНа Украины» он бросил свой именной резерв - Королевского Радика. Тот качнулся было в замешательство, заморгал глазами, так как ему ещё не приходилось далеко отходить от монитора. Но лишь только он собирался ознакомить Прахова с собственным взглядом на текущий эпизод, как в руки ему плюхнулись увесистые пачки денег, связанные меж собой как противотанковые гранаты. Радик понял, что от подвига панфиловского ему не отвертеться, и тут же, под дружелюбное улюлюканье Прахова-Костюшана укатил в Полтаву.
Оттуда, куда он укатил, отдавало глухим жутким молчанием. Потом, через два дня на третий, он вдруг вернулся. Публика встретила его со вниманием, особенно когда выяснилось, что он не купил ни одной акции. Радик мрачно подытожил проделанную работу: «Никогда в жизни я так много не пил, как в этом весёлом городишке!». Следы внутреннего потрясения и вправду были налицо. Радик сделался тих, словно вернулся с собственных похорон. Особую ценность в этой обстановке приобретали 500 баксов, которые он просадил в полтавских кабаках, известных гнетущей дешевизной своих цен.
В догонку Королевскому немедленно прилетела телефонограмма от надёжного человека Мойдодырко из Полтавы:
- Б...! Ё...! Хочу, чтоб мне больше никогда его не видеть! М...! Х...! Умоляю!
Такой вакуум сделался вокруг, что стало слышно, как за дверями, закрытыми на ключ, Прахов возит Королевского лицом по столу. Вообще, если Гендиректор Прахов с кем-либо хотел говорить о серьёзном, то закрывался с жертвой в комнате обязательно на ключ. И вот средь тишины, разряженной, как в сортире пилотируемого орбитального аппарата «Апполон», доносились отрывки в его исполнении, типа «...Не оправдал моё доверие!...», и вторившие ему эхом возгласы Королевского, напоминающие каламбур радиоэфира на коротких волнах: морочить...».
Гоша Слабодан, заинтересованно прислушиваясь, огляделся вокруг. Кадровый голод буквально выкосил ряды компании, и выбрать героя было не из кого. Поэтому, на кого Гошин взгляд упал первым, на том и остановился.
- Саныч, поедешь? – спросил он.
- Поеду, - пожал плечами Сан-эпидем-Саныч.
Он был немедленно экипирован, профинансирован и отправлен в Полтаву. Тугое пробковое молчание из тех краёв длилось всего сутки. Потом вдруг пошли радостные вести о нарастающем успехе. Саныч оказался фартовым пацаном. В первый же день экспедиции они с Мойдодыркиным надёжным человеком выехали на околицу села Гадячи. Согласно спискам, полученным из Москвы, здесь было густо посыпано акциями «Лукойла». Дело было уже к полуночи, село спало, а уличное освещение из-за коммерческого исчезновения проводов, тут уже давно забылось. И, тем не менее, странники в ночи сходу наткнулись на адрес, обещающий добычу. После барабанного приветствия кулаками в дверь, дом на околице ожил, осветился, и гости были встречены с порога соответствующим матом. Дикий нечесаный мужик, воткнутый ногами в кирзовые сапоги, выцеливал их. Его худющее бледное тело покрывали синие поколенные трусы-казёнки. В руках алкоголически тряслась двухстволка.
- Здорово, хозяин! – самоуверенно возгласил надёжный человек Мойдодырко, с интересом всматриваясь в калибры огнестрельных скважин, уставленных на него, - Это не твоя ли фамилия Зануда, Петро Степаныч?
Не сразу, но вскоре до мужика с двухстволкой дошло, и он признал, что он действительно Зануда.
- Мил человек! – обрадовался непрошенный гость, - Да как же те повезло-то! К тебе деньги средь ночи приехали! Мы пройдём.
Он отобрал у дикого мужика его трясущееся оружие, от греха подальше, и они с Сан-эпидем-Санычем, вошли. То был униженный лютой нуждою дом пьяницы. На удивление быстро сговорились. Дикий мужик, начав помалу соображать, вспомнил, как действительно работал в Тюмени, на нефтепромыслах. Нашёл какие-то про то бумажки, показал их любопытствующему Санычу. Кажется, Зануда был компанейским персонажем, в другой жизни они даже могли бы стать радушными собутыльниками. Но безжалостный ад коммерции диктовал своё. Разговор вылился в буйную торговлю.
- Вы что, вовсе обалдели!? – орал дикий полтавский мужик с тюменским прошлым, - Почему так мало!? Зря я что ли молодость свою в тайге угробил!? И в мороз, и в холод! Я, вон, все уши себе отморозил!
Надёжный Мойдодыркин человек оказался не менее азартным торговцем. Он схватил дикого мужика за горло и тоже орал:
- Лучше б ты себе **й отморозил, зануда ты эдакая! Я тебе не скорая помощь! Гони сюда акции, тебе говорю! Торговаться он у меня решил! Ещё бутылка водки сверху! Всё, точка на этом, точка!
Поощрительная бутылка сверху перевесила. И с этого момента искателям «Лукойла» попёрло. В Киев пошли донесения одно лучше другого. В офисе АО «СЛОН Украины» довольно потирали руки. И вдруг случился обвал...
24-го октября, беззаботно придя на работу, сотрудники конторы обнаружили, что окружающий финансовый мир изменился до неузнаваемости. Тит Выхухолев, который по инерции ещё продолжал обновлять котировки на рисовальной доске, был вынужден собственноручно вычерчивать цифры наступающего кошмара. С открытием ПФТС цены рынка одним махом сорвались. Акции «Днепроэнерго», благодаря своей круглой цене-bid в 300 гривен, исполнявшие роль эталона, рыночного маячка, упали до 230 гривен. Всё остальное сообщество биржевых «фишек» грохнулось примерно в той же пропорции. В ПФТС воцарилось настороженное затишье, ибо никто не хотел покупать даже по новым соблазнительным ценам. Словно верилось в худшее.
Выспавшись, в офис компании подтянулся Гоша. Все принялись на перебой рассказывать ужасы.
- Знаю, знаю, - рассеянно подтвердил он, - Из Москвы звонили. Там такая же жопа.
На другой день планы состоятельной жизни отодвинулись ещё дальше. Котировки акций провалились опять. Эталонные «Днепроэнерго» вторично выпали в осадок и зыбко придержались на новых позициях: bid (покупка) - 190 гривен, ask (продажа) - 250 гривен. Ликвидность, это дымчатое понятие, которым участники торговли вот уже целый год друг друга гипнотизировали, развеялась по ветру. Рельсы «bid» и «ask» прямо на глазах стали расходиться в разные стороны. Паровоз украинского фондового рынка забуксовал, мучительно переживая развал колес. Офисные пассажиры в белых рубашках рвали на себе волосы.
Персонал «СЛОНа Украины» с тревогой поглядывали на Гошу. Тот поражал и вдохновлял своей олимпийской отрешенностью. В минуты общих треволнений его разум уходил по трансатлантическому кабелю и скрывался в паутине банковских корр-счетов США. Однажды, вернувшись мысленно в контору, Гоша объяснил парням:
- События эти, в принципе, логичные. Я, в общем-то, ждал нечто подобное. Правда не так скоро и не сегодня вдруг. Короче, Азия виновата. Япония давно уже выпрашивала себе неприятности. Ну, вот, а досталось всем. Там, типа, какого-то олуха оставили без присмотра на трейдинге. А олух, типа, фартовый был, непуганый. Заигрался клиентскими бабками, попёр против течения и в пух прогорел. Завалил на бок целый банк, ну и пошла по рынку цепная реакция. Рынок запаниковал. Вот вам и получите Азиатский кризис. Волна прошла вокруг земного шара, все биржи встряхнуло конкретно. Ну, а развивающиеся рынки типа России, Аргентины, там, Украины, те вообще легли в мусор. Так что, пугаться поздно, парни. Всё уже произошло.
Прахов-Костюшан, светясь восковой бледностью лица, осторожно спросил:
- И что теперь?
Гоша, накручивая себе на палец вихор чубчика, задумчиво пророчествовал:
- В принципе, это теперь надолго.
Тита буквально подбросило от чувства справедливости, взыгравшего в нём. Он сплёл себе фигурно пальцы и дулями с обеих рук принялся тыкать в окружающее пространство, как бы поражая молниями видимые только ему глюки.
- Вот вам! – с выражением лица выкрикивал он, - Вот вам, козлюки! Вот вам жмотьё! Получите, куркули! Сто шестьдесят баксов за «Днепроэнерго» мало им, видите ли, было! Девять гривен за «Укрнефть» им казалось недостаточно! От сорока копеек за «Житомироблэнерго» рожу воротили! А теперь получите-ка! Вот вам дуля с маком и вкусный воздух вприкуску...
- И уши от мёртвого осла! – с готовностью подхватил мстительный Прахов-Костюшан.
Все бывшие при этом сотрудники АО «СЛОН Украины» мстительно заулыбались в знак поддержки. Мелких частных акционеров из народа не любил никто.
Тит Выхухолев, довольный собой, поздравил и всех других:
- Здорово, что мы не успели нахвататься всякого барахла за дорого. Сейчас были бы в большом чистом минусе. А так мы в почётном нуле. Какие же мы всё-таки красавцы и везунчики!
Компания приободрилась, загалдела весело и частично ушла на балкон курить.
Правда, вопрос о будущем как-то сам собой не развеялся и повис в пространстве конторы танцующей на солнце золоченой пылью. В последующие дни рынок продолжал находиться в состоянии испуганной пришибленности. Котировки самых лучших акций позорно болтались где-то внизу, подобно грушам, пережившим собственную спелость, готовым срываться и падать.
= глава Седьмая =
О, май гад! - Пока Слабодан теряет пол-лимона, как пуговицу и находит, как пять копеек, нам расскажут про Маркуса Шкулбяку – безжалостного доктора инвестиционных наук...
В это время, в дни тревожных предчувствий и беспочвенного оптимизма, у Гоши приключилась неприятность: он потерял полмиллиона долларов.
В Гоше вообще было нечто сверхъестественное, какая-то нечеловеческая потенциальность. Окружающим навязчиво казалось, что он способен творить чудеса. Его личность, усиленная гарвардскими очёчками, действовала гипнотически. Многие видели в нём фокусника, способного из пустого цилиндра достать белого кролика, а из дырявого носка – пачку баксов. По крайней мере, здесь, в Киеве, на улице Предславинской, за его движениями наблюдали внимательно, с голодным интересом. Многие верили.
Не было ничего удивительного в том, что гениальный парень, находясь по большей части на Украине, продолжает при этом управлять торговым процессом московского офиса. Зависал на телефоне, отдавал распоряжения, советовал, уговаривал, оформлял свифтовки для валютных платежей. Сотрудники ЗАО «СЛОН Украины» глядели на него с уважением.
И вот, находясь в состоянии раздвоенной сосредоточенности, Гоша потерял пол-лимона.
- О, май гад! – вырвалось у него с досады. Контора любопытно повела ухом в его сторону. Это «О, май гад!» вообще частенько звучало в его исполнении, но в основном бесшабашно, когда проигрывал в компьютерной игре. Теперь же Гошу пробило всерьёз.
Гоша начал разбираться, звонить в Москву, поднимать последние свифтовки, и скоро выяснилось, что никто не виноват, кроме как он сам, лично. Заполняя намедни SWIFT-платёжку, он, видимо настолько увяз сознанием в манящей украинской действительности, что зевнул, споткнулся и в реквизитах «бенефициара», то есть получателя денег, допустил ошибку. Причем, сразу Гоша даже не смог опознать – в номере счёта он ошибся, не тому банку адресовано, или вовсе, бенефициар не тот.
- О, май гад!! – снова рвалось наружу, теперь уже с ноткой ярости, - Маза-фака! Блин, не парьте мне мозги, дайте подумать!
Неизвестный контрагент, не дождавшись своих денег, наяривал теперь в московский офис, и Гоша решительно абстрагировался от «СЛОНа Украины». Он занял телефонную линию и полдня звонил в различные банки мира, в какие-то загадочные компании чужеземного местонахождения, искал таким образом след своих денег, улетевших в неизвестность. Парни из киевского офиса получили изрядную возможность ознакомиться с уровнем Гошиного английского. День прошёл напряженно.
На завтра, с утра, Слабодан продолжал идти по следу. Выхухолев волей-неволей наблюдая всё это, отметил в Гоше перемену. Тот сделался злым и собранным, и этим напомнил ему своего первого тренера по боксу. В связи с этим Титу пришёл на память эпизод, когда в спортзал заявился бывший воспитанник того тренера, уже и сам классный практикующий боксёр, и в лёгком, импровизированном спарринге уверенно набил своему педагогу по лицу. Вот теперь у Гоши было такое же лицо.
Но ещё до обеда произошло логичное чудо: 500000 USD были найдены, и даже перенаправлены в нужное русло. «СЛОН Украины», слегка придавленный хирургической обстановкой прошедших суток, жизнерадостно воспрянул. Слабодан тоже воспрянул, либерально подобрел и охотно заговорил по-русски.
Забавный эпизод был исчерпан, можно было дышать глубоко. Гоша и другие пошли на балкон и накурились, но теперь не в хмурости, а в лёгкости. Это нежданное финансовое приключение несколько отвлекло контору от депрессивного пейзажа фондового рынка. Однако едва пришлось к этому зрелищу вернуться, как в Киев прибыл Баянов. Его приезд был неожидан, а миссия загадочна. Он бросил конторе ёмкое «Здрасть!», в полголоса обсудил со Слабоданом нечто, сделавшее лица обоих созидательно-озабоченными, затем оба они удалились в неизвестном направлении.
На другой день Баянов был уже с фингалом. Посетив офис компании аккурат к обеду, он сказал Титу:
- Слышь, Тит, мне сегодня в Москву надо отчалить. Попробуй до вечернего поезда мне встречу организовать с вашим главным депозитарием. Как его, эМ-Фэ-эС, кажется. Знаешь там кого-нибудь?
Выхухолев кивал в ответ, ошеломлённо разглядывая преобразившееся лицо московского товарища. Левый глаз Вовы аккуратно накрылся сливовым «фонарём» величиной с хоккейную шайбу. Соответствующая припухлость места катастрофы подчеркивала историческую свежесть события. Строгий дорогой костюм-тройка, как раз для визитов в финансовые учреждения, должен был, по замыслу, скрасить впечатление главного депозитария.
- У меня есть визитка Шевцова, - сказал Тит, не в силах оторвать взгляд от Вовиной раскраски, - Он там председателем у них. Сейчас всё устрою.
Межрегиональный Фондовый Союз (МФС) располагался в белом здании с вывеской «Банк УКРАИНА» прямо напротив Рулетки, за правым крылом Главпочтамта. HONDA цвета морской волны медленно просачивалась в потоке других авто, поэтому было время поговорить. Выхухолев, пребывая под неизгладимым впечатлением от нового имиджа Баянова, теперь с удовольствием тянул из него подробности. Вова держался с кинематографическим достоинством и лишь отмахивался.
- Да какая разница? – говорил он, трагическим фингалом глядя на город, проплывающий за окном машины, - Пустяки, случайный эпизод. Часто хожу по краю. Ты же меня знаешь.
- Не, ну я к тому, Вова, спрашиваю, что надо бы воздать! Давай я организую надёжных людей, чтоб они пошли, начистили там рыло! А?
- Я уж ему предлагал! – подал голос надёжа-Ярик, крутивший баранку, - Не хочет.
Баянов, как истинно благородный человек только крутил головою:
- Да всё правильно. Всё было в рамках правил. Я махнул, мне махнули. Больше вспомнить нечего.
HONDA мягко скатилась по улице Гринченко, впереди открылся вид на фонтан Рулетки. Тормознули, припарковались в тесноте.
- Подождёшь меня? - попросил Ярика Баянов, - Мы потом сразу на вокзал.
Баянов в тёмном пальто, Выхухолев в сером плаще, вылезли из машины и чинно пошли к белому дому, где сидел МФС.
- Какая у тебя там задача? – спросил Тит, - Может, я и сам решил бы?
- Мне важно самому для себя уяснить, как и что, на каком уровне они готовы работать, стыкуются ли у них технологии с нашим российским ДРС. Мы же не просто так на Украину зашли. Сейчас в Москве ведём кое-какую работу, и от её исхода у нас по Украине могут быть очень разные обороты, вплоть до больших. Так что мне есть о чём здесь перетереть.
- Ну, сейчас блеснёшь моноклем! Не сложно ли будет об оборотах разговаривать?
Баянов беззаботно потрогал пальцем свой фингал и просиял рекламной улыбкой.
- Наоборот! – посмеялся он, - Не посмеют отнестись к моей персоне невнимательно. Всё расскажут по-хорошему. А вот в Москве меня ждут, по-видимому, трудные минуты. У меня на завтра уже назначена встреча, которую нельзя отменить. Один человек по фамилии Евтушенков... Слыхал о таком?
- Не-а.
- Как бы тебе объяснить? Ну, это человек, который купил уже пол-Москвы. Скажем так, Березовский по уровню богатства и влиятельности смотрится на его фоне, как официант с подносом. Короче, соберутся завтра в Москве толстосумы числом около десяти, инвесторы, в основном из Штатов. А Евтушенков попросил меня провести с ними политбеседу. То есть, дать им обзор по фондовому рынку, комментарии, прогнозы, короче, создать им настроение. Ну, а я к ним теперь вот с таким интерфейсом! Офигенно, да?
Пройдя в фойе здания пропускную систему, они поднялись в лифте. МФС встретил их гробовой тишиной и безлюдием коридоров, словно дело было в офисе разведки.
Председатель Правления Шевцов по причине делового вакуума оказался ничем не занят и визитёры сходу попали к нему на аудиенцию.
Тит поздоровался и прокомментировал:
- Николай Павлович, позвольте представить – Баянов Владимир, о котором я вам говорил, руководитель и соучредитель компании «СЛОН», город-герой Москва.
Председатель МФС, седой и благообразный, плакатный дядечка, типичный отец нации, не выдержал и разулыбался до ушей.
- Рад знакомству! – сказал он, поднимаясь навстречу, и спросил, указывая на фингал, - Это вы с собой привезли?
- Наоборот, это я увезу отсюда, - скромно наклонив голову ответил Баянов.
- Увы! – согласился председатель МФС, - Европейские традиции у нас ещё трудно приживаются. Ну-с, к делу...
Тит решил не нависать над беседой почтенных коллег и удалился с намерением дожидаться Баянова, сидя в машине. Он закрыл за собой двери главы МФС, вызвал на этаж лифт и отправился было вниз. Ехать было ровно три этажа. Но и в столь кратком промежутке пространства может таиться засада и маленькое приключение. Где-то между этажами лифт застрял. Не сразу поверив своему «счастью», Тит понажимал все доступные ему кнопки, пробовал подпрыгивать и даже ломать двери. Тщетно. Система аварийного вызова не работала. Пришлось смириться. Ему было совестно застрять в таком солидном здании и орать о помощи как пойманная баба. Поэтому он решил страдать в гордом молчании и безропотно ждать пока его случайно спасут.
Плен длился более двух часов. За это время многие вечные вопросы явились ему в голову, так что неволя пошла ему на благо, в нравственном и философском отношении. А Баянов к тому часу уже катился в вагоне по рельсам, проложенным в сторону Москвы. Наверное, он слегка удивился исчезновению Тита. А, может, просто этого не заметил.
Последующие дни не предвещали нового смысла существования для «СЛОНа Украины». Котировки акций по-прежнему отражали неуверенный пессимизм участников рынка, и хандру в офисе на Предславинской разбавить было нечем. Пресса, сочиняющая на тему азиатского финансового кризиса, утешала мало. Слишком густо туману было в последнее время, и в медиа, и в природе. И заскучавшая команда не догадывалась, что истинная и настоящая история компании уже буквально топчется за порогом, словно ожидая приглашения войти.
Каким-то невзрачным днём, занося с собою облако сырого благоухания листопада, дверь офиса отворилась, и прямо с порога во всеуслышание прозвучало:
- Парни, начинается основная часть нашего спектакля! Я жду от вас инициативной, ответственной работы!
Голос Слабодана звучал призывно, как Левитан из радио-ящика. Очки его взблескивали при каждом шаге медалеподобно. Сразу стало ясно, что хоть что-то в этой жизни пойдёт теперь в гору. Контора затаённо возликовала.
Гоша Слабодан, впрочем, и ныне оставался верен принципу дозирования. Для общего пользования он озвучил ровно столько, чтобы держать своих подопечных на грани энтузиазма и неведения. А именно, брокерский отряд имени «СЛОНа Украины» отныне знал, что началась работа по основной теме, ради которой, в общем-то, московский «СЛОН» и решил сунуться на Украину.
Всё было естественно и просто. Оказывается, у компании «СЛОН» имелся клиент, фанатично желающий делать дела на Украине. В период массовой приватизации по методу Чубайса он снял жирнейшие сливки в России, действуя как спекулянт. Теперь же, в угаре и азарте, его неудержимо несло на Украину. Компания «СЛОН» вызвалась качественно ему в этом помочь. Посему, киевскому офису в короткий срок надлежало теперь исполнить следующее: купить для клиента инвестиционный фонд, создать для фонда управляющую компанию и быть готовым исполнить любой каприз клиента в сфере применения спекулятивного капитала. Подробнее Гоша распространяться не стал, но и этого оказалось достаточно, чтобы в коллективном сознании «СЛОНа Украины» возникло предчувствие золотого дождя.
Разумеется, Прахову, согласно его генеральской должности, Гоша доверил остальные, наиболее важные детали плана. Тот ходил важно, как царская птица и чесался от нетерпения. Титу и другим ассистентам оставалось только с завистью наблюдать, как Гоша и Прахов что-то обсуждают в полголоса, о чём-то договариваются, что-то считают на калькуляторе. Третьим в их компании зачастил Князь, вновь появившийся после долгого загадочного отсутствия. Офис, наполненный его трубным гласом, гудел, словно чугунный колокол, по которому ударяют тяжелым кулаком.
Оказывается, тематика инвестиционных фондов была близка сердцу Князя. Варясь в соку Фонда Госимущества, он уже давно и детально знал правду о путях и способах перераспределения национального богатства страны. По той же самой причине знал он и людей, которые нашли себя в этом процессе. Поэтому, когда в офисе «СЛОНа Украины» прозвучало заветное слово «инвестфонд», персона Князя материализовалась сама собой, практически из воздуха. Кому, как не ему, следовало заняться воплощением правды в жизнь?
Князь исследовал ситуацию и предложил Гоше несколько резюме по действующим инвестиционным фондам с описанием их начинки. Тот уселся за стол, поближе к свету, и долго размышлял на пару с калькулятором. Потом медленно, как глубоководную рыбу, достал из пучины мысль:
- Поскольку клиент наш прётся от слова «запад», то именно вот этот, львовский вариант, нам будет легче всего ему впарить. Портфель и баланс фонда в данном случае вторичны.
Князь воодушевленно поддержал это дело:
- Это мои хорошие знакомые, очень порядочные ребята, я им помогал решить в Киеве некоторые вопросы. Так что с ними проблем не будет.
Пара подходящих резюме тут же были направлены факсом в Москву. Там интенсивно задумались, затаились на время, потом выдали ответ: клиенту нравится львовский вариант.
Того же дня Прахов и Слабодан, оба в мурашках нетерпения и прыти, загрузились в поезд Киев-Львов и покатились по рельсам, ведущим к закату. Провожавший их на вокзале Сан-эпидем-Саныч мрачновато пошутил:
- Ну, удачи вам. Чтоб гуцулы не взорвали дорогу и не ограбили поезд.
При этом напутствии Гоша замер на подножке вагона как остановленный кино-кадр, тревожно разинув рот. Потом бережно, одним указательным пальцем, поправил себе очки на носу и аккуратно уточнил:
- А что, у вас такое случается?
- Не, Гоша. Со времен освоения дикого советского Запада, то есть с пятидесятых годов, такого пока не было. Но вдруг?
Послышалось жизнерадостное рыдание Прахова. И Саныч протяжно разинулся: «Хааа-хааа-хааа!». Мимолетная озабоченность Гоши по поводу гуцулов выглядела действительно уморительно. Он и сам расплылся в улыбке - «Гы-гы-гы!» - ибо сердце у него было большим, либеральным, всепрощающим. Под такое вот настроение поезд и тронулся навстречу будущему.
Спустя положенное число дней экспедиция вернулась из Львова. Прахов выглядел довольным, как кот, нализавшимся сметаны. Слабодан же горестно хромал, напоминая подбитого фламинго.
- Батюшки-светы! Что случилось-трапилось? Неужто и впрямь гуцулы напали?
Такие примерно слова сочувствия встретили Гошу на Предславинской. Тот, немного морщился от боли, но переносил новые украинские лишения со стойкостью истинного дальневосточника. Рассказ, которым он наградил благодарных слушателей конторы, был краток и исполнен в лёгких, беззаботных тонах.
Так вот. Добравшись до Львова и встретившись с владельцами инвестиционного фонда, Гоша с Праховым убедились, что это люди, какие надо. Брокеры внимательно порылись в бумагах фонда и пришли к выводу: такое хозяйство и впрямь нестыдно будет впарить солидному клиенту. Вечер застал их в приподнятом настроении, и Гоша предложил встряхнуться. Он достал из кармана волшебные зелёные бумажки, и они вдвоём с Праховым завалились в дорогой кабак, где и нажрались во всех смыслах. Потом Гоша снова достал из кармана чудодейственную зелень, и они купили себе на пару часов здоровенную сауну, переходящую в спортзал с пятидесятиметровым бассейном. Далее само собой опять напрашивалось достать из кармана сказочные северо-американские грины и вызвать фей. Но вместо этого Гоша, пьяный от горилки и всемогущей своей молодости, отцепил от себя брюки и всё остальное, взобрался на трёхметровую вышку и с воплем - «Я всё могу!» - прыгнул в бассейн. Воды в бассейне не было. Как результат – отбитые ноги, и что-то похожее на трещину в пяточной кости. Гошино счастье, что очки он оставил там же, где и брюки. В общем, стало ему не до фей. А так, всё нормально. Поездка получилась результативная. Только по цене за фонд предстояло ещё потягаться.
Через пару дней сделка состоялась. За пять минут до этого в офисе «СЛОНа Украины» звучал телефонный монолог Слабодана:
«Нет, принципиально у нас ещё ничего не решено. Лично мне, как я говорил, симпатичен именно ваш вариант. По некоторым соображениям. Во-о-от. Однако в Москве сейчас рассматривают хрен его знает сколько вариантов. Понимаешь? Им там по барабану региональная специфика, отраслевая специализация, команда менеджеров, учредители и вся байда. Они сейчас тупо смотрят на баланс, на активы, на запас ваучеров, и если мы не постараемся, то они там примут какое угодно тупое решение. Вот, ты понимаешь. А у нас с тобой, в нашем случае, нет железных доводов в нашу пользу. Потому что финансы других фондов, насколько я это видел, предпочтительнее. Ты послушай, Орест, мы наш вариант сможем навязать только в едином случае – если надавим ценой. Ну, я же тебе говорил, двести пятьдесят для твоего фонда не катит. Золотая цена для твоего фонда – сотка. Это если реально претендовать на сделку, а не морочить одно место. Я допускаю, что это звучит смешно, Орест. Но сейчас твой фонд вроде ещё в теме, а завтра с утра Москва уже даст отмашку, и мне чётко укажут, кого просто брать и покупать. Подозреваю, что это будете не вы. Давай пользоваться ситуацией, пока я ещё могу своим мнением Москву агитировать. Какой может быть максимум по цене? Ну, если мы не просто говорим, а хотим сработать на результат, то сто пятьдесят штук – это край. Всё, решай. Конечно, конечно. Платеж в течение трёх банковских дней. Часть налом возможна. Во-о-от. Что скажешь? По рукам? По рукам!? Отлично! Поздравляю тебя, это верное решение! Договор мы сделаем, пришлём завтра же. О`кей! Пока, Орест. Рад был слышать...».
Последняя реплика находилась ещё где-то в полёте, а Гоша уже лихорадочно тыкал пальцем в кнопки, набирая номер московского «СЛОНа». Пока электрический импульс путался где-то в проводах между двух столиц, с Гошей происходили физические изменения. Он становился выше и больше, его зримо распирало чувство брокерского достоинства. Потом «СЛОН» отозвался в лице секретаря, и офис на Предславинской наполнился голосом Слабодана с оттенком Левитана:
- Привет, Лен. Як справы? Как дела, говорю? Понятно. Геннадьич есть? Давай его срочно... Владимир Геннадьевич, сообщаю - есть результат! Только что опять говорил с гуцулами по поводу фонда. Отжал их конкретно, аж на целую сотку. Всё, ударили по рукам, есть сделка! Берем фонд за сто пятьдесят штук гринов, как мы себе это и рисовали. Вот такие дела. Распорядитесь там, чтоб зарезервировали нам сюда указанную сумму. Вот. И вариант договора надо нам скоренько подготовить. Всё. Жду! Авелю Андреичу привет. Ага. Пока...
Оставив телефонную трубку остывать, Гоша Слабодан, как возбужденный леопард в клетке, пересёк комнату несколько раз от окна к порогу. Невольные зрители всего этого из числа сотрудников офиса получали от зрелища большое театральное удовольствие. Гоша сиял, как торт, утыканный свечами, и поэтому все понимали, сегодня компания может хвастать первым серьёзным успехом. Каждому из АО «СЛОН Украины» мерещился в эти минуты широкий, мощный пролог к успешному, сытому и славному будущему. Не говоря уже о том, что дело такое сегодня-завтра пренепременно будет отмечено лёгкой тонизирующей пьянкой.
Королевский Радик, как-то ушедший за последнее время в тень, сделавшийся после полтавского своего поражения малозаметным, как уборочная щётка в углу, тоже расцвёл от радости, разрумянился, как истинный ариец, и офис компании услышал его восторженную похвалу: «Гошик фартовый вообще! Да?». Не ответив «Да!», ухом, однако, повели все.
- Покурим? – предложил Гоша. И все гурьбой повалили за ним на балкон, даже кто не курил. Такой уж был день!
Далее случилась вещь, на которую Тит Выхухолев глядел уже отрешённо, как на событие запрограммированное. Приятного было мало: управляющим инвестфонда, который только что был куплен, назначили Князя, собственной персоной. Достоинство этой личности вопросов не вызывало, но Титу отчего-то опять сделалось тоскливо. Князь, основательно собравшись, укатил во Львов, принимать дела, утрясать мелочи, нанимать бухгалтера, иными словами, переподчинять фонд себе. Выхухолев же остался на своём скромном месте, снедаемый ревностью к фортуне. Он закрывал глаза, и ему виделась пошлая в своей тривиальности картина: он стоит на обочине насыпи, а мимо него, проносится железнодорожный состав, мелькают вагон за вагоном. «Какого хрена!? – говорил себе Тит, - Отчего я никуда не вписываюсь? Я тут что, вообще не причём?!».
Прахов меж тем отлаживал технологию работы офиса компании. Ему хотелось, чтобы всё, вверенное ему, работало как единый организм. В этом деле он настолько продвинулся, что достал всех, начиная с нервного Сан-эпидем-Саныча. Тит держался крепче остальных, не разжимая зубов. Прахов же, замечая всплески анархических настроений среди немногочисленных подчинённых, указывал на него пальцем и поучал:
- Вот смотрите, человек реально устремлён достичь успеха. Учит английский, читает Шмалена, собирается поступить в институт на экономический факультет. Не огрызается, когда ему делают замечание, соблюдает имидж. Саша, вот почему ты ходишь одетый как бродяга? Бери пример с Тита. У человека всё на месте, и галстук, и пиджак, и выражение лица. А ты? Купи себе галстук.
- Не хочу! – хмуро отвечал Саныч, поворачивался и шёл курить.
Пиджак у Тита был редкий, клетчатый по масти. Из-за него Тита в конторе самого чуть не прозвали «клетчатым». Но зато Выхухолева не стыдно было показывать посторонним деловым людям.
Направляясь зачем-то в дружественную компанию «Сократ», Прахов захватил с собой Тита.
- Поехали, покажу тебе солидную компанию, познакомлю. А ты у них там повынюхивай, как у них там бэк-офис налажен. Может, чего позаимствуем. Кстати, владельцы «Сократа» наши с Князем хорошие знакомые.
Тита затошнило от слова «повынюхивай». Влазить в узкие пространства, просачиваться под дверью, мимикрировать, изображая мебель, читать чужие письма и файлы – с этим у него всегда были огромные проблемы. Из всех ключей к тайнам коммерции он предпочитал тяжёлый честный лом. Чей-то там бэк-офис его, как таковой, тоже не интересовал, ибо он сам себе бэк-офисом являлся, и вообще презирал любые посторонние мнения на этот счёт. Однако же, он отправился с Праховым за компанию, так как заметил, что тот буквально округлился от распирающих его планов. В пути, поглядывая на лучистое, симфонически вдохновенное, как у дирижера, лицо Костюшана, Тит спросил его про инвестфонд, купленный во Львове.
- Слушай, Костя, мне показалось, что наша контора с этой сделкой как бы получила дозу возбудителя. Ну, как-то задвигалось всё.
- Ага! – поддакнул Костя и замяукал омерзительно и счастливо что-то популярное из радио-диапазона FM.
Тит кисло позавидовал блаженному состоянию Генерального директора и принялся досаждать ему уточняющими расспросами.
- Не, ну а что у нас в дальнейшем с этим фондом будет связано?
Прахов на краткую минуту укрыл себе лицо бледной маской посвящённого и, оглянувшись инстинктивно по сторонам, понизил голос до уровня особой актуальности:
- Это очень серьёзное дело и у нас с этим будет связано почти всё в дальнейшем. Фонд – это легальный повод для захода на Украину жирного инвестора. Это какой-то немец, Маркус Шкулбяка. Слышал о таком? Насколько я понимаю, это партнер Баянова по бизнесу и вообще его инвестиционный клиент по России. У немца там своя структура действует – «Маркус плюс Раша Эссетс Менеджмент». Знаешь о такой? Это огромный денежный мешок. Ну, в России она на виду. Очень агрессивно работает, везде влазит, где вкусно, лучшие куски выхватывает. Так вот, немец этот очень интересуется Украиной. Готов вложить здесь единоразово, в качестве разминки, на пробу, лимонов двадцать денег. Если мы покажем здесь нормальную работу, то он подтянет своих коллег по цеху, ну там других инвестиционных тузов, которые более консервативны, но ещё более богаты. Понимаешь, какие у нас здесь возможности вырисовываются? Шляпа такая будет, что не поднимешь и не перепилишь. Ну, всего мне Гоша пока не говорит, шифруется... И вообще, слушай, это я у тебя должен расспрашивать, а не наоборот. Они ж твои друзья, а не мои. Баянов там и прочие.
Тит пессимистически надулся и проворчал глядя в сторону:
- Чем дальше, тем больше я чувствую себя лишним в этом проекте. Я уже перестал о чём-либо их спрашивать. От меня просто отмахиваются, дескать, друг, не стой под стрелой.
В новом приступе счастья Прахов опять попытался замяукать свою победную песнь, но Тит мстительно прервал ее актуальным вопросом:
- Ну, хорошо. А какие же у него здесь интересы, у немца нашего? Что он хочет конкретно?
Генеральный директор сделал заботливое лицо и объяснил терпеливым педагогическим тоном, как шишка - клерку:
- Для начала он хочет наши украинские ваучеры, то есть имущественные сертификаты, то есть ПИСы. В России он на ваучерах лихо поднялся, сделал миллионы и миллионы. У него по началу большая доля была клиентских денег. То есть ему удалось сагитировать кучу разных непуганых бюргеров и насобирать у них вагон денег. Он повёл дела, всех их поделал инвесторами в Россию, все стали акционерами, и в итоге неожиданно круто поднялись по деньгам. Теперь у Шкулбяки в Германии такой авторитет, что собрать новый вагон денег на новую афёру для него вообще не проблема. Ну, вот он и бросил клич – айда со мной на Украину! Тех, кто не доверился ему в прошлый раз, теперь конечно жаба задавила по поводу российских барышей. Поэтому в этот раз лавэ он насобирал ещё больше, чем под российскую программу. Правда, тайком от публики бабки он всё равно почти все в Россию вложил. Ну и нам на золотой дождь оставил немного. Так что... Кстати, я спросил у Гоши – а кто этому немцу деньги доверяет? кто типичный его клиент? солидные компании, небось? Гоша весело ржёт и отвечает, типа, нет, с солидными компаниями Маркус Шкулбяка в Германии старается дела не иметь, так как их трудно обманывать. Излюбленный деньгодатель Шкулбяки – это простой доверчивый бюргер, то есть сантехник, авторемонтник, токарь, пекарь, дантист, библиотекарь. Этих можно разводить как лохов с минимальным риском. Вот такое оно падло, такой безжалостный он живоглот, Маркус Шкулбяка. На него все наши упования.
Тут они прибыли на улицу Эспланадную.
- Вот за этой вывеской сидит «Сократ», - показал Прахов, - А вот, кстати, у подъезда их новый «бимер». Только что купили.
В офисе фондовой компании «Сократ» Титу приглянулся трогательный декоративный фонтанчик. И это, пожалуй, всё, чем отметился в его памяти сей визит.
А потом, словно ведром воды из-за угла, Тита окатило удачей. Случилось то, от чего по струнам его самолюбия как бы прошлись любящие пальцы.
Пригласив поговорить, Гоша сообщил ему следующее:
- Мы тут подумали, типа, вот, и решили сделать тебя акционером. Понимаешь, принцип разделения ответственности и некоторая нехватка надёжных кадров...
Пока Тит медленно разворачивался от удивления, Гоша Слабодан продолжал свою мысль в развитии:
- Во-о-от. Короче, предлагаем тебе стать владельцем инвестфонда, который мы на днях приобрели для дальнейших грандиозных задач. Ты как, не против вообще?
Тит, слегка опешив, заглянул в Гошины очки. В стеклышках отражалось окно офиса. Тит кинул взор к первоисточнику света. За оконным квадратом безмолвно томилось утро поздней осени, хрустальное, ясное, как мечты ребенка.
- Я – за! – мудро согласился Тит, потеряв на раздумье секунды три.
- Прекрасно! – выразился Гоша. При этом голос его прозвучал с облегчением и деревянной интонацией, как стук аукционного молотка. Он искренне пожал Выхухолеву руку и добавил, чему-то улыбаясь:
- У тебя, кстати, компания нескучная будет. С тобой на пару акционером фонда будет Сан-эпидем-Саныч. У тебя девяносто восемь процентов, у него - два. Будете у нас такими вот сиамскими совладельцами. Будете доверенными носителями нашего инвестиционного, так сказать, чемоданчика. Во-о-от.
- Я как-то даже теряюсь, неожиданно всё это, - признался Тит, краснея от взыгравших в нём положительных эмоций, - Что делать-то придётся? В чём, то есть, основные будут обязанности?
Гоша опять развеселился, насколько можно было судить, и крепко хлопнул Выхухолева ладонью по клетчатому пиджачному плечу.
- Ты обязан жить, вот в чём твоя главная обязанность. Умирать тебе запрещено, особенно внезапно. Слишком много вешается теперь на твою доверчивую..., то есть, я хотел сказать, надёжную шею. Так что, ничего от тебя не требуется кроме одного – быть. Быть в живых.
Видя, как выражение Титова лица колеблется между умом и озадаченностью, Слабодан подвёл риторическую черту:
- Да ладно тебе, не парься. Это чисто технический момент. О работе фонда голова будет болеть у Князя. Это его задача, он её сделает грамотно, сомнений нет. А тебе просто оказано доверие. Мы тут с Москвой подумали, как сделать так, чтобы акциям не приделали ноги. Вот решили, что ты годишься…
Смутившись от неожиданности такого события, Тит Выхухолев оставил дела, шагнул в лифт и плавно съехал во мрак, в царство кухонных запахов и женской попсятины. Здесь, в подвале, где прописалась незатейливая кафешка, ему было удобно посидеть, пожевать и пораскинуть мозгами. Он вообще замечал за собой такую привычку: когда у него включалась работа челюстей, мозг думал чётче, ясней, словно в минуту опасности.
Заняв место за укромным угловым столиком, где интимный сумрак свето-музыкального подвала особенно сгущён, Тит заметил, что в коллективе заведения появилась новая девочка, премиленькая, судя по форме облегающих её джинсиков. Но мысли его клубились в измерении более высокого порядка. Итак, что это за эпизод с инвестфондом, и как к нему отнестись? И, главное, какая проекция ложится в будущее, чего ожидать? Тит принялся вгрызаться в мясной гуляш на гречневой каше, доставленный ему услужливой барышней, а мозг его взялся поедать себя самого на тему будущего.
Вот, он владелец фонда. Номинальный – подчеркнём. То есть, как постамент, вешалка, подставка. И никакого живого отношения к сливкам, которые будут сняты с этого бизнеса и пронесены мимо его горячего носа, иметь не будет. Это понятно. Это нормально. Не за деньги же работаем, а за перспективу. Такая гипотеза крайне вероятна, хотя и тошнотворна. А с другой стороны, предложение Москвы означает, что отныне он, так или иначе, в теме. Это в корне меняет картину его мировоззрения. А то эти последние пару месяцев, когда его мечта, проект, которому он был почти что крёстный папа, рассыпался у него прямо в ладонях и ускользал песком меж пальцев, - всё это почти доканало его. Он начинал уже хворать грустью брошенного на улице домашнего кота. Ему казалось, что далёкие друзья, военные побратимы, созидатели миров, забыли про него, отмели, как ненужную деталь. Ан нет! Помнят, разбойники, доверяют! Значит, берут с собой в будущее, как обещали, и он в теме. Теперь он останется при делах, даже если уволят многих. И Гоша с его подозрительным технократическим скепсисом уже не страшен. Вот что значит – братство по оружию! Плечом к плечу навсегда! Впрочем, и сермяжную практику будней тоже никто ещё не отменял. Понятно, что не с проста инвестфонд, этот ядерный чемоданчик с сомнительным бельём, дают нести какому-то конкретному, очень даже смертному человеку. Почему нельзя повестить его на бессмертную компанию «СЛОН Украины»? О, созидатели новых реальностей! Умеете вы конструировать мосты над водопадами! И это так же верно, как то, что фигнёй ребята заниматься не привыкли, и в откровенный папандос никого втравить не должны. На том «СЛОН» и вырос. На чеснухе, на благородном братушачьем чесноке...
По мере того, как освобождалось белое дно фаянсовой тарелочки, Выхухолев пришёл к добрым умозаключениям и светлым далям, и решил что всё хорошо.
Меж столиками кафешки грациозно прохаживалась беременная кошечка и нежно мяукала. Последний кусочек мяса Тит отдал ей. Кошечка съела и заглянула ему в глаза с преданностью родной дочери.
- Не кормите её, не балуйте, она сыта! – попросила Тита новая девушка, отмеченная им в начале. Он прочно зацепился вниманием за ее нездешнюю красоту и ответил:
- У меня слишком доброе сердце! Простите, а как вас звать-величать?
- Ну, Лена.
- За муж хочешь?
Игра теней на лице Лены подсказала Титу, что та испугалась.
- Благодарю покорно. Только что развелась. Как заново народилась.
Тит поспешил исправиться.
- Нет-нет, я не угрожаю. Я привык мыслить абстрактно. И говорить абстрактно. Спасибо, Лена, за кашку. Пойду поработаю, что ли.
И он пошёл, чувствуя, как быстро меняется его мироощущение. Моральные силы всё прибывали и прибывали. За ними начинали подтягиваться и физические. Его дохловатому телу стало как-то даже тесно в клетчатом пиджаке. Он чувствовал себя будто херсонский арбуз, который вырос, налился и созрел для исполнения своих уникальных обязанностей.
Тем временем из Львова вернулся Князь, вместе со всей деловой макулатурой, изображающей предыдущую деятельность фонда. Получив от Князя доклад о том, что всё в порядке, и бухгалтер за двести долларов нанят, Гоша Слабодан распорядился сразу же оформить бумаги по передаче фонда на имя Тита и Сан-эпидем-Саныча. Тит, довольствуясь в этом деле ролью наблюдателя, узнал для себя много нового, интересного.
Состряпали незамысловатый договор купли-продажи ценных бумаг. Покупающей стороной выступал, разумеется, господин Выхухолев собственной персоной. В продавцах значилась загадочная и до того никем не произносимая компания «FANTOBUS Corp.». В последствии Титу пришлось довольно регулярно иметь дело с этим фантомом, благодаря чему он уразумел для себя, что такое солидная оффшорная компания. Солидная «FANTOBUS Corp.» имела регистрацию и прописку в штате New York, USA. Ещё у неё был счет в Bank of New York. И всё. Офисом и штатом сотрудников компания, разумеется отягощена не была. Единственным материальным доказательством существования «FANTOBUS Corp.» была толстая пачка бумаги – учредительные документы с переводом на русский и штампом легализации юридического лица в украинском консульстве в USA. Впрочем, была ещё одна убедительная улика, оставляющая по себе несмываемые следы – скромная, синяя, вполне старомодная с виду печать компании. Впервые она была замечена, когда вынималась Гошей из собственного кармана, куда тут же и вернулась. Позже, листая учредительные документы этого нью-йоркского фантома, Тит обнаружил на почётном месте запись о том, что распорядителем по компании является некто Gosha Slabodan, действующий на основании доверенности. Выхухолев хоть и был новичком в подобных делах, но идею оффшорной компании, как вид, как явление, он понял сразу и зауважал это изобретение, полюбил даже. «Как бы страна работала без оффшоров?» - подумал он. Ему живо и красочно представилась картина: на просторах необъятной Руси деловые руки ударяют друг о дружку в знак заключения своих коммерческих сделок, а в далёких заморских землях вслед за каждым таким шлепком с одних банковских счетов на другие, подобно дельфинам, перепрыгивают весёлые шустрые деньги, целые стаи денег. Красиво! Прожекты, сырье, акции, люди – всё это здесь, а мера стоимости всему этому – где-то там. Причём деньги и их причина делают вид, что никого отношения друг к другу не имеют, и даже ничуточку не знакомы. Картина всеобщей невинности ошеломляюще реалистична.
В общем, «FANTOBUS Corp.» - это был старый добрый метод деятельности российского «СЛОНа», беспощадно эксплуатируемый и безотказно надёжный. Вот, пришло время такому фантому легализоваться на Украине.
После того, как Гоша Слабодан и деловые «гуцулы», оставшиеся за кадром, ударили по рукам, со счёта Bank of New York, принадлежащего «FANTOBUS Corp.» весёлая сумма в 150000 USD рыбкой прыгнула на счёт такой же заокеанской фантасмагорческой компании, владельцем которой являлись эти самые «гуцулы». Они сделали необходимые распоряжения, и акции инвестфонда прописались у своего нового счастливого обладателя - «FANTOBUS Corp.». Сомневаясь в собственной способности мирно удержать свалившееся на него счастье, оффшор в лице Гоши Слабодана поспешил тут же от этого имущества избавиться. Факт избавления и был зафиксирован в договоре купли-продажи с участием Тита, почётного счастливца и дежурного акционера. Согласно изящному тексту на трёх станицах г-н Выхухолев Тит Александрович купил у вышеназванной компании 1470 акций по цене 1(одна) гривна за штуку, что дает ему отныне практически единовластное владение закрытым акционерным обществом «Инвестиционный Фонд «ДУБОК». Переписав акции на Тита, Слабодан Гоша поступил вполне благоразумно, ибо теперь фонд со всеми его проблемами, болячками и вопиющим общественно-политическим значением находился не в лапах подозрительной американской «FANTOBUS Corp.», а в законопослушных лапках гражданина Украины Выхухолева Т.А. То есть, контролирующие госорганы могут спать спокойно. Ответчик за возможные в будущем злоупотребления – вот он, существует в физическом виде.
Впрочем, как узнал Тит, прочитав Устав ИФ «ДУБОК», возможностей для злоупотреблений, и даже для злоухищрений, ему не подарили ни одной. К имуществу фонда в денежной и иной формах закон не подпускал его на пушечный выстрел. Как владелец он имел право сделать только одно: назначить управляющего фондом, о чём и подписать соответствующий договор. Здесь предел мечтаний и частной инициативы. Впрочем, ещё можно было и застрелиться.
Управляющего, разумеется, искать не пришлось. Как и планировалось, заботу об управлении поручили Князю. Тот заранее обо всём позаботился, и на свет появилось ещё одно скромное юридическое лицо с удивительно логичным названием ООО «ДУБОК-Инвестментс». Эту новорождённую сущность Тит своею подписью и подрядил к управлению фондом. Отныне ЗАО ИФ «ДУБОК», будучи, в общем-то, просто денежным мешком, раскрылся для проникающей в него творческой десницы коллективного разума.
- Итак, что мы имеем кроме головной боли? – размышляющее спросил себя Гоша, когда сидел за столом и рассматривал справку о полном перечне активов фонда. Тит Выхухолев, оказавшийся свидетелем этой сцены, ещё находился под влиянием интриги последних дней, и ожидал от Гоши каких-нибудь захватывающих выводов и восторженных прозрений о блестящем финансовом будущем. Однако тот удивил его своей хирургической отрешенностью и нечувствительностью. Позёвывая, он озвучил прочитанное с места:
- Итого, имеем некий портфель акций, на первый взгляд совершенно голимый. Двадцать тысяч не вложенных ваучеров, сорок гривен на счете в банке и, вот, вижу, тьму выпущенных инвест-сертификатов в каком-то неясном состоянии. Так, ну, в общем, всё могло быть значительно хуже. Эти вот двадцать тысяч ваучеров, пожалуй, на сегодняшний день - самое интересное.
Он пригласил Тита полюбопытствовать:
- Иди, глянь, над каким майном мы тебя поставили.
Тит посмотрел справку. Единственное, что ему сходу стало понятно, что в собственности ИФ «ДУБОК» имелся портфель акций. В состав входило (шт.):
Алчевский коксохим ………………………………………………….….1039680
Борславский озокерит …………………………………………………….. 3140
Ватра ……………………………………………………………………......... 1000
Волыньнефтепродукт ……………………………………………………… 5700
Гелиос …………………………………………………………………………..575
ГИВЦ …………………………………………………………………….…...1100
Гороховский сыр.з-д ………………………………………………………... 6396
Дрогобычский долотный з-д ………………………………………….…….6000
Енакиевский цементный з-д …………………………………………………945
КФТБ……………………………………………………………………..….… 52245
Ковельнефтепродукт ……………………………………………………..….2200
КРАЗ ……………………………………………………………………..…... 5040
Побужский ферро-никель …………………………………………………..1088
Чертовская конд ф-ка ………………………………………………...…..199626
Запорожсталь ………………………………………………………….…..271375
Никаких выводов, либо деятельных импульсов от знакомства с данным имуществом у Тита не возникло. Однако, ему пришла странная мысль: фонд – это не свалка пакетов акций, и не хозяйственно-юридический термин, а вполне субъективная, волевая сущность, которая отныне будет крепко держать его за душу. Это слово теперь для него только с большой буквы «Ф», как собственное имя второго «я».
Что же касается Гоши Слабодана, то судя по его задумчивому, одухотворенному лицу, он уже видел мысленный образ будущего грандиозного кипения бумаг. Приливы-отливы, головоломные комбинации на гребне волны и обильные денежные осадки в ясную погоду.
= глава Восьмая =
Все ушли на ПИС! – или Добро Пожаловать в лабораторию резанной бумаги!
Почти сразу после покупки инвестфонда в компании «СЛОН Украины» во ознаменование этого события раздали премию. На раздаче, как положено, стоял сам Прахов-Костюшан. Получив свои 700 долларов, Сан-эпидем-Саныч не забыл поинтересоваться:
- А остальные, как я понимаю, опять у нас пойдут в резерв недоедания? Не пора ли уже прикрыть эту лавочку и начать раздавать по полной?...
Прахов мгновенно побелел. Топ-менеджер, живущий в его душе, пришёл в ярость от такой неблагодарности. «Может тебе ещё и ключ от квартиры...?» - хотел ответить он. Однако ответил иначе:
- Саша, ты как со мной разговариваешь? Я тебе кто? Генеральный директор или хрен с горы? У меня есть сфера ответственности, в рамках которой мои решения не обсуждаются. Понял?
- Скажи проще! – хмуро предложил Сан-эпидем-Саныч.
- Я бы сказал, да ты обидишься.
Саныч, упрекая совесть руководства своей художественной худобой, отошёл прочь. Он машинально пересчитывал зелёные банкноты, сделал это трижды. Больше, чем семьсот все равно не получалось.
Дежурное недовольство Сан-эпидем-Саныча на этот раз имело дополнительный подогрев извне. Дело в том, что буквально намедни завершилась его одиссея за акциями «Лукойл». Миссия была исполнена на удивление быстро и с отчётливым положительным результатом. Так вот, по его сведениям, надёжный человек Мойдодырко из Полтавы получил от Москвы наградную сумму, достаточную, чтобы сменить автомобиль. На фоне этого Саныч получил всего 300 баксов, что можно было считать как «типа, спасибо».
Но мечтать о справедливости было некогда. Дыхание жизни в конторе заметно участилось. Являясь по утру на работу, сотрудники «СЛОНа Украины» с постоянством видели в своих апартаментах ускользающую неясную тень - призрак Большого Смысла. Призрак таял за мгновение, но присутствие чего-то вдохновляющего оставалось и через лёгкие попадало в кровь под видом энтузиазма.
Гоша выдал программный тезис: «Из множества видов резаной бумаги для нас в текущий исторический момент важнейшим является ваучер. Потому что, вы себе даже не представляете, как быстро и красиво ваучер превращается... превращается ваучер... в другую резаную бумагу, но уже зелёную, северо-американскую, и в огромных количествах».
По секрету, но так, чтобы все знали, Слабодан сообщил конторе, что несуществующие ещё украинские ваучеры ловкач Шкулбяка уже успел продать немцам. Причём, как доносит сочувствующая «СЛОНу» агентура, несчастные бюргеры отвалили по 500 долларов за ваучер. На память об этом бюргерам остались расписки, что они теоретически почти уже инвесторы.
Гоша сладко потягивался и туманно разглядывал настенную карту Украины. При этом пояснял:
- На нашем невидимом фронте возможно ещё и не такое. Шкулбяка, кстати, предпочитает, чтобы к нему обращались не иначе как «доктор Маркус». К медицине это, слава Богу, отношения не имеет. Просто у него там какая-то небольшая учёная степень, и он этим щеголяет. У него на всех визитках написано «доктор». Возможно, этим самым ему и удается гипнотизировать рядовых деньгодателей.
Внемлющая всеми своими ушами контора затаила дух и поинтересовалась ближайшим будущим. Слабодан пролил свет:
- Это я всё к тому, парни, что ваучеры немцам проданы, но ваучеров-то на самом деле пока нет. Взять их – вот наша задача. По планам, которые мне известны, нам надо будет скупить под доктора Маркуса пятьдесят тысяч таких вот бумажек...
Гоша Слабодан нырнул рукой во внутренний карман своего пиджака и достал сложенную вдвое бумажку с признаками казначейской полиграфии. Развернул её с уважением и объяснил:
- Я вот как раз давеча ознакомился с местным ваучером в деталях, прочитал его со всех сторон. Как он у вас на Украине называется? При... При-ватиза-цийний майно-вий сертификат. Во как! Нормальное у меня произношение? Переводится как приватизационный имущественный сертификат. Костя мне сказал, что общепринято называть это простым русским словом «ПИС». Отличное, кстати, название. Парни! Нам нужен ПИС в большом количестве. Так что, прошу, какие есть соображения - выкладывайте. Все на добычу ПИСа, товарищи! Или на борьбу за ПИС… Кому что ближе…
Прахов-Костюшан заржал весёлым жеребчиком. Потом объяснил, с какого счастья его разобрало:
- Вспомнился плакат времен Гражданской войны. Ну, там, где двери в избе заколочены досками и надпись «Все ушли на фронт». Так и у нас двери офиса будут заколочены досками, а поверх листовка, где крупно и жирно - «Все ушли на ПИС».
Контора в несколько глоток заржала, причём волнообразно, по нарастающей, радостно переживая несложный ассоциативный ряд.
Соображения на заданную тему возникли немедленно. Оказалось, что и у Прахова и у Князя среди знакомых имеются надёжные активисты, погруженные в спекуляцию различными бумажными ценностями. Радик Королевский тоже забился в ритме Уолл-Стрита. В наследство от предыдущей работы ему достались кое-какие связи в спекулятивном подполье Киева, которые делали его теперь условно полезным для конторы. Итак, все они прибегли к своим волшебным телефонам и принялись настойчиво беспокоить духа наживы. Остальные соискатели во главе с Гошей загрузились в авто и отправились выяснять обстановку на улице. Прибыв к универмагу «Украина», команда обнаружила, что вокруг этого уважаемого здания существует напряженная деловая среда неформального характера. Сообщество невзрачных тёток и неброских мужиков, породнённое общим для всех прищуром подозрительности, находилось в полной технической готовности дабы удовлетворить самые модные и насущные запросы граждан, охваченных золотой лихорадкой. Поскольку на текущий исторический момент авангардом моды была приватизация и порожденные ею разноцветные бумажки с казёнными знаками отличия, то здесь, в радиусе двадцати метров от универмага, их можно было найти в обильном предложении и по снисходительным ценам. Невзрачные тётки и неброские мужики прохаживались под стенами «Украины», нафаршированные какими угодно сертификатами.
Четверть часа общения с торговцами принесли Гоше большое человеческое удовлетворение. ПИСы на продажу имеются. К тому же торговцы изъявляют готовность привезти из регионов ещё партию, на заказ. Кроме того, Гоша впервые имел возможность ознакомиться с бумажкой другого забавного вида, известной ему заочно под аббревиатурой «КС». Эти сертификаты, в отличие от ПИСов, радовали своей жизнеутверждающей окраской и какой-то документальной необязательностью. Они были на предъявителя. Гоша купил парочку и, помахивая ими у себя перед носом, сказал подопечным:
- Они напоминают мне билеты. Счастливые, лотерейные.
- Билеты в трамвай приватизации, - высказался Тит, хотел сумничать.
Гоша сумрачно хмыкнул и резюмировал:
- Главное, чтобы не билеты на «Титаник». Короче, это нам тоже придётся, по-видимому скупать. Если конечно удастся предварительно впарить их нашему любимому немецкому доктору.
Так в конторе началось оживлённое движение. День за днём бумажные старатели, озабоченные ПИСами, зависали на телефонах, выезжали на встречи, проводили «тёрки», расширяли географию изысканий. По итогу дневных трудов, под вечер уже, какой-нибудь подозрительный тип с бегающими глазами нет-нет, да и приносил в офис на Предславинской мощную пачку ПИСов, обтянутую канцелярской резиночкой. Кадры АО «СЛОН Украины» немедленно мобилизовались на священнодействие пересчёта. Собравшись в тайной комнате под крылом Мойдодырко, выставляли вахту на стрёме и начинали ритуал беззакония – шелестеть ПИСами с целью дальнейшего их присвоения и корыстного употребления. Справившись с этим и забраковав часть бумаг, как сомнительные, контора нагружала карман странствующего торговца шелестящими зелёными банкнотами и тот быстро-быстро уносил ноги, оставляя за собой запах свежей долларовой краски.
Эпизоды пересчёта ПИСов, обычно протекали в напряжении делового нерва. Приватизационные имущественные сертификаты были ценными бумагами, и если бы люди с милицейскими удостоверениями застали контору за этим полезным занятием, то крупные неприятности переселились бы из теории вероятности прямо и конкретно в офис на Предславинской. Поэтому пересчитывали быстро и возбужденно. Тита Выхухолева при этом так и подмывало шутить и разглагольствовать на рабочую тему. Примерно, таким образом:
«Не устаю поражаться жадности наших правителей. Что им помешало сделать ПИСы на предъявителя? Ведь какой бы сейчас оборот стоял из этих бумаг! А сколько находчивых простаков-энтузиастов поднялись бы из праха в люди! Вон, как в России. Но куда там! Мысль о том, что кому-то другому может быть польза, сводит наших гетьманов с ума. Звери алчные, пиявицы ненасытные. Жаль мне нашего народа. Никакого шанса ему!»…
Кто-нибудь из присутствующих не выдерживал, особенно Радик Королевский. Охота за ПИСом вернула его в число исторических персонажей, и он стремительно становился знатным делягой, покрикивающим и поучающим.
«Бля, Тит! А себя тебе не жалко? – нервничал он в ответ, - Если бы сейчас был свободный оборот ПИСов, цена стояла бы в два раза больше. А это против наших персональных интересов. Понимаешь? И вообще, хватит этой демагогии! Считай быстрее и других не отвлекай! Я из-за тебя все время сбиваюсь, бля!»…
Выхухолев терпеливо умолкал, воцарялась напряженная трудовая тишина. Слышался дивный шелест сертификатов, проходящих через проверку и сверку. Тысяча за тысячей.
Дальнейшая судьба ПИСов, вовлечённых в воронку приватизации, не менее извилиста, чем судьба дождевого червя. Конвейер юридической отмывки, переходящий в американские горки, ждал их. Процесс легализации тухлых тем, особенно в Киеве, отлажен был неплохо. В сумеречной зоне финансового сектора существовала сеть белильных контор под стандартными вывесками инвесткомпаний. Конторы нанимали борзописцев-многостаночников из числа особо доверенных искателей подработки. Львиную долю этих кропотливых графоманов составляло демократическое студенчество. Дни на пролёт, неделями и месяцами оно сидело и подделывало подписи граждан, живых и мёртвых. ПИСов по стране гуляло миллионами, как бактерий. То, что теневой хоровод условных ценностей не приветствовался законом – это нормально, это никого не смущало. Крепкий орешек истории заключался в другом: участвовать в приватизации каждый конкретный ПИС мог только из рук своего именного владельца. Данное обстоятельство предопределило основную повестку дня вышеупомянутых отбеливающих контор: имитация персонального волеизъявления сограждан. Каждая из них представляла собой союз писателей в подполье. На листах приёмных ведомостей и реестров студенческие бригады старательно и профессионально изображали процесс массовой передачи жителями Украины своих ПИСов в общие котлы инвестиционных фондов. Вот, чтобы наделить это движение атрибутами легальности, подписи владельцев ПИС как раз и рисовались. Никто, конечно, понятия не имел – как эти личности за себя расписываются фактически. Главное, чтобы подписи были разные, похожие на правду и не все одинаковыми чернилами.
Разумеется, белильные конторы аккуратно сдавали отчетность в Государственную Комиссию по ценным бумагам и в Фонд Госимущества, и не давали ни единого повода усомниться в чистоте, прозрачности и законопослушности процесса наступления полного капитализма. На основании же поступающих таким путём сведений эти высокие организации с разумной периодичностью выдавали обществу и власти отчет: народ пребывает в состоянии энтузиазма, превращение форм собственности приветствует и сам лично в превращениях участвует. Так вот гармонично и логично круг замыкался.
Прахов с Князем знали одну такую надёжную отмывочную контору под названием «ПРОДУКТ-Инвест». Поэтому для ЗАО «СЛОН Украины» не возникало вопроса о применении скупаемых сертификатов. Суетные бумажки партиями по десять тысяч передавались в «ПРОДУКТ-Инвест», легализировались там и по указке Гоши Слабодана направлялись заявками на приватизационные конкурсы. Получаемые по итогам конкурсов пакеты акций «СЛОН Украины» возвращал себе через формальные договора купли-продажи. Подпольному союзу писателей из «ПРОДУКТ-Инвест» оставалась хорошая, очень хорошая премия.
Усилия Слабодана и его команды оказались весьма своевременны. Приватизационные аукционы шли волна за волной, государство старательно освобождалось от своего имущества. Так что, самое время было закапывать золотые монетки на чудесном поле. Гоша с любопытством прочитывал аукционные списки, публикуемые в «ИнвестГазете», думал на пару с калькулятором, делал пометки на полях, обменивался соображениями с кем-то в Москве, а потом давал отмашку. «ПРОДУКТ-Инвест» в соответствии с Гошиным заказом делал заявки на аукционах, вываливая на торжище тысячи и десятки тысяч ПИСов. Так воля и разум далёкого загадочного доктора Маркуса обретала натуральную власть над украинскими фондовыми ценностями.
Для удобства в работе Гоша Слабодан материализовал из ниоткуда ещё одну компанию с американским адресом, отличающуюся от «FANTOBUS Corp.» только длинной названия – «FEEG, Inc.». В целях согласованности понятий её прозвали игривым именем «ФЕДЖИ». Отныне строительство светлого финансового будущего понеслось на всех парах. При «СЛОНе Украины» возник и стал быстро распухать портфель акций с явным электроэнергетическим уклоном. Потом к «облэнергам» стало добавляться кое-что из черной металлургии. Потом появились осторожные довески из сферы машиностроения и химии.
Не рассчитывая только на эффект от консолидированных ПИСов, московский «СЛОН» периодически открывал задвижку своего money-провода, и денежные потоки в виде американской валюты устремлялись в распоряжение Слабодана. Это давало ему дополнительную творческую свободу. Подобно искушенному ценителю художественных сокровищ посещал он аукционы и торги на биржах, красиво торговался, покупал, складывал в кубышку компании новые и новые пакеты акций.
Как-то рассматривая биржевой бюллетень о предстоящих торгах, он увидел там кроме всего прочего пакет акций ОАО «КФТБ». Последовала короткая задумчивость, в течение которой его указательный палец накручивал на себя локон чубчика. Затем сделал телефонный звонок куда-то далеко, изобразил обмен соображениями с кем-то, возможно в Москве. Уяснив для себя нечто значительное, Гоша собрал на разговор Князя с Праховым и держал к ним речь:
- Парни, в нашем деле наметилась новизна. Дополнительные приоритеты, так сказать. Помимо портфельных инвестиций, которые мы сейчас проводим, нам предстоят более взрослые задачи. Лучший в мире доктор, Маркус наш Шкулбяка, почитал вашу аналитику по Фонду, подумал и решил – чего он хочет на Украине ещё, дополнительно. В портфеле Фонда у нас среди прочего есть такие позиции, как Чертовская Кондитерская Фабрика и КФТБ. Так вот доктор ставит нам задачу – добрать пакеты по этим предприятиям до полного контроля. Не знаю по каким критериям он делал этот выбор. Одно мне точно известно, что Шкулбяка млеет от Западной Украины. Считает, что европейский дух там, Европой пахнет. Это для него важнее, чем данные бухгалтерского баланса. Во-о-от. Ну и киевский объект КФТБ – понятно, столица, престиж, вложение выигрышное по определению. Вот. А тут, кстати, гляжу, на биржевых торгах выставляется пакет. Вот с этого и начнём. Надо нам это взять, хлопцы. Сейчас давайте готовить быстренько всю процедуру по бирже, там, заявки, доверенности, гарантийные платежи и всё такое. Во-о-от. Ну и вообще, думайте, шукайте, какие есть идеи. Может скупки акций у физлиц устроить? Короче, жду предложений. Для этого дела будут дополнительные деньги. И вообще, начинает очень сильно казаться, что именно это новое направление определит будущее всего нашего украинского проекта. А что? Рынок скоро сдохнет. А мы возьмём контроль над объектами, сядем там представителями доктора Маркуса, и жизнь будет прекрасна, будем творить.
И вот, безымянным ноябрьским днём 1997 года на торгах Киевской Международной фондовой биржи ЗАО «СЛОН Украины» купила 2445000 акций КФТБ, то есть Киевской Фабрики Туалетной Бумаги. Так, довольно мирно и рутинно история компании свернула на тропу больших приключений.
По мере того, как масштаб забот «СЛОНа Украины» возрастал, в офисе на Предславинской один за другим появлялись новые сотрудники. Сначала – подающий великие надежды вундеркинд бухгалтерского учёта Мотя Сысюк. Потом прибыл Серёга Кришталевич с дипломом экономического аналитика возле сердца. Потом была Светочка Цьома, которая тоже в курсе, что Фридман и Кейнс – два разных человека. За ней, отбрасывая блики поджигающей красоты, в конторе прописалась Лена по фамилии Наконечная. Все они были люди Князя, знакомые ему по Университету. Вот только Лена обошла мир высшего образования стороной – Князь познакомился с ней в спортзале, где она усиленно тренировала ноги.
При одном только взгляде на Елену Наконечную у Тита возникла мучительная мечтательность. «Я бы женился!» - впервые в жизни подумал он. Однако с первых слов их знакомства выяснилось, что она замужем. Причем, при полном удовольствии окольцованных сторон. Тит хлебнул из кислой чаши досады. Морщась разочарованным лицом, он чисто механически уточнил:
- А кто у нас муж? Волшебник, небось?
Муж у Лены, оказывается, был культурист, причём, достаточно заметным на фоне других мускулов столицы. Кто бы сомневался? У заметной Лены заметный муж. Дарвин был прав. Естественный отбор, борьба видов, внутривидовая конкуренция, выживают лучшие...
- У тебя глаза зелёные, вот в чём дело! - попытался оправдаться Выхухолев, не сводя глаз с её идеальных, накаченных под джинсами ног. Подобно волне, накатившей было на пляжную девушку, он плавно отступал, шурша по мокрой скользкой гальке. А может быть, он просто опадал как несчастная пивная пена в литровой кружке. Лена на прощанье поправила его:
- Не зелёные. Этот цвет называется болотным.
«Тем хуже для меня!» - подумал Тит и отвалил зализывать себе сердечную ссадину. Однако травма не заживала и ныла ежедневно, как абсолютна свежая. А всё потому, что у Лены кроме несказанной красоты был ещё и голос, тоже исключительного достоинства. Он пел, он звенел нежностью этот голос, проникая в мужскую натуру через уши до самых недр живота и вынимая оттуда самых страстных и низменных рыб похоти. Кто бы подумал раньше, какую навязчивую физическую власть над мужчиной может иметь женский голос! Вот тебе и сказка о райском яблочке! Такая может уговорить на что угодно. Теперь Выхухолев искренне уверовал, что античная история про сирен, завораживающих моряков своим пением – это не миф, это фактический кошмар человеческой жизни.
Спасения от Лены не было никакого. Стоило ей молвить слово, хотя и бесстрастно, на сухую рабочую тему, голос её разносился, точно музыка, по всей геометрии офиса, сквозь стены, проникая в смежные комнаты, просачиваясь в замочные скважины как сладкий дым, отвлекая публику от работы, лаская мужские красноватые локаторы. Пожалуй, Лену стоило взять на работу и держать при себе за одно только настроение, которое она ежедневно создавала. Должность её была «секретарь».
К дичайшему неудовольствию Выхухолева, магнитные свойства Наконечной Елены сразу сорвали с петель Радика Королевского, собственной персоной. Не прибегая к византийской риторике умосплетений и полунамеков, он сходу и прямым текстом сказал Лене, чего он от неё хочет. О, этот бывалый светский лев! Он знал, что сказать. Ему известна была обезоруживающая сила дерзости и ясности. Поэтому он уже принялся приплясывать вокруг Лены, точно золотистый кобелёк, готовый вспрыгнуть сию секунду. Но Лена, чуть замявшись, дабы выбрать из своего словаря самое матерное и разящее ниже пояса, объяснила ему в том смысле, что смерть ему придет быстрее, чем ездит карета скорой помощи.
Радик мстительно обиделся. Ему прищемили самое дорогое, что у него есть – его нежно обнаженное самолюбие.
С тех пор делом его мужского достоинства стало обижать Лену. Стоило ей оплошать по работе, как он с удовольствием выливал на нее ведро своих ценных, негигиенично пахнущих замечаний. Князь стоял за Лену горой, но Радик выпускал своих чертей, когда того не было поблизости. Тит пробовал воззвать к совести Королевского, но был послан – дальше некуда. Радик теперь ходил в друзьях самого Гоши, поэтому быстро усвоил свою новую привилегию неподсудности. У Тита чесались кулаки, но совокупность доводов и резонов, взвешенных им, была против.
- Слушай, Лен, - сказал он как-то, - Здесь тебя некому защитить. Сама видишь, рыцарей у нас нету, одни счетоводы собрались. Скажи мужу, пусть накажет гада. Опять же, конторе услугу окажешь добрую.
Лена вздохнула чудесно очерченной грудью и с безысходным сожалением, как самка дельфина, выброшенная на берег, издала нежный протяжный звук:
- Увы, это нереально. Я вообще стараюсь поменьше обращаться за помощью к мужу. Чтобы не слишком зависеть от него.
Голос Лены даже в печали пел арфой и пробивал сердце, как хрустальный кортик.
«Бред!» - благоговейно опешил Тит.
В последнее время окружающая действительность всё чаще поражала его своей тонкой противоестественностью. Как будто по широкоформатному витражу мира, сквозь эпизоды и пейзажи, прошла трещина, и все ясные картинки сдвинулись, исказились, утратили свои первоначальные смыслы, или вовсе улыбались своей опустошающей бессмысленностью. Многие, ранее понятные контуры и свойства бытия больше не совмещались с чертежами здравого смысла.
И вообще, спасаясь от Ленкиного магнетизма, бессмысленного и беспощадного, Тит полюбил вдруг командировки, и взял их на себя за всю компанию. Три-четыре дня, проведенных в простых полезных заботах, да под стук вагонных колес, здорово проветривали сознание от химер. Тит возвращался в Киев физически посвежевшим и восстановившим себе созерцательное равновесие духа.
За поездками, которые следовали одна за другой, Тит не сразу обратил внимание, что на этаже «Бюро Инвестиционного Маркетинга» сменился охранник. Место, отведенное для этой штатной человеческой единицы, находилось прямо на центральном коридоре, меж рядами кабинетных дверей. Под стеночкой стоял расшатанный от длительной эксплуатации стул, на котором изредка дозволялось посидеть. Коридор был слишком узок, чтобы оборудовать пост охраны получше. Да и Мойдодырко терпеть не мог, когда кто-то зря жрёт хлеб. Поэтому человек, назначенный охранником, расхаживал целыми днями по длинному коридору, попеременно, в двух направлениях, иногда заглядывая в какие-нибудь открытые двери, чтобы освежить впечатления службы.
Вообще, охранник в жизни БИМа имел чисто декоративное назначение. Сам Мойдодырко, судя по некоторым данным, вообще никого не боялся. К тому же под рукой всегда был смертоносный Клюшке. Так что, дежурный мордоворот в коридоре существовал просто, чтобы оправдать штатное расписание БИМа. При всей своей габаритности это была самая незаметная фигура на этаже, особенно, если учесть, что на униформе здесь не настаивали, и человек при исполнении обходился вполне обывательским гардеробом. Нового охранника Выхухолев заметил только потому, что он, в отличие от предыдущего, был не в меру любознателен и всё время норовил пребывать не у себя на посту, а в гуще народной жизни. Вообще поначалу возникло впечатление, что это новый сотрудник ЗАО «СЛОН Украины». Клюшке, как ответственный за безопасность в секторе БИМа, периодически отлавливал его на территории компании и под аккомпанемент сочных армейских предупреждений возвращал к месту несения службы.
Звали этого нового охранника Витя, а может, и Витольд. Однако, охраняемая им и благодарная ему за это публика сразу же дала ему наградное прозвище Святой Отец. Он об этом, разумеется, не догадывался. Прозвище было навеяно впечатлением от его внешнего образа и внутреннего мира, которые находились в синтетическом единстве меж собою. Портрет Вити был красочен и красноречив, в том смысле, что полностью отвечал представлениям мирового кинематографа о том, как мог бы выглядеть нерадивый католический монах в период расцвета святой инквизиции. Плотный, тучноватый от монастырского обжорства и опивства, при большой лысой голове, имеющей форму мяча для рэгби, с характерным заострением к макушке и расширением к нижней челюсти. Основной персонаж из комедии «Здравствуйте, я ваша тётя!» потерялся бы на фоне охранника Вити как малодостоверная его копия. И вот, для окончательной исторической типичности Вите не хватало только монастырского балахона. Но он так просился на Витю, что окружающая публика легко и с удовольствием восполняла этот пробел в своём воображении.
Кроме того, за охранником водилась привычка поучать и делать глубокомысленные обобщения. С ним на службе всегда была какая-нибудь книга, куда он периодически нырял с жаждой и внутренним созерцанием. Он предпочитал старых, малоизвестных русских авторов, творивших в сумерках предреволюционных лет и во мраке послереволюционного кошмара. Те писатели действительно мастера были по части выводов и предчувствий. Святой Отец Витя многому у них научился. Начитавшись, он начинал видеть насквозь, как рентген. Его так и подмывало оставить свой пост и просветить светом истины акционерное общество «СЛОН Украины», блуждающее, по его мнению, во тьме. Стоило, скажем, Гоше и Прахову заспорить о технической стороне какой-нибудь пустяковой сделки, или ещё кому-нибудь начать чего-то обсуждать, как незнамо откуда появлялся Святой Отец и становился меж сторонами дискуссии аккурат, как становится рефери меж боксерами перед началом побоища. Занимая таким образом позицию вовлечённого наблюдателя, он переводил глаза поочередно то на одного, то на другого, полуразинув рот от сочувствия, а потом решительно влазил в паутину разговора со своим мнением. Вполне естественно, что это могло восприниматься как превышение охранником своих служебных полномочий. Прахов психовал и убегал звать Клюшке, чтобы тот забрал своего амбала. А Гоша любил парадоксы жизни, поэтому только веселился. Один раз он даже ляпнул, не подумавши:
- Слушая, Витя, наверное мы тебя к себе возьмем, в трейдеры.
Святой Отец и сам давно уже чувствовал, что перерос интеллектуально свой жандармский мундирчик, поэтому воспринял Гошино слово как побуждение к действию. В кратчайший срок он отыскал пару книг по теории биржи и финансов, и даже начал уже вгрызаться в новые для себя знания. Но очень скоро по хохмам, доносящимся со стороны «СЛОНа Украины», Святой Отец понял, что то была всего лишь безобидная Гошина шутка. Так что не быть ему трейдером, не торговать ему ценными бумагами, и быков с медведями ему не пасти.
Он здорово обиделся. Перестал заглядывать в апартаменты компании, проводил время в одиночестве своего коридора, угрюмо почитывая антикварных писателей революционного периода. В отношении «СЛОНа Украины» он сделался мстительным. Правда, мстил культурно и снисходительно, с позиций духовного превосходства. Когда поутру публика прибывала на работу, и по коридору этажа проходила группа сотрудников компании, Святой Отец вместо приветствия начинал вслух, громко читать из своей книги что-нибудь пророчески-поучительное, таком духе:
«...Царил полнейший хаос. Трупы людей валялись на улице не погребённые. Перестали ходить поезда и пароходы, доставлявшие в крупные города продукты, и толпы голодных бедняков опустошали магазины и склады. Повсюду пьянствовали, грабили и убивали. В тот вечер погасло электричество и я сидел один в кромешной тьме. Газеты больше не выходили и я не знал, что творится на улицах. Откуда-то доносились крики и револьверные выстрелы, а в окнах плясали отблески далекого пламени. Дым от пожаров совершенно застлал небо и лишь временами просвечивал зловеще неподвижный багровый диск солнца... Они не переставая пили, кричали горланили непристойные песни. Вокруг них рушился мир, стеной стоял черный дым, а эти подонки придавались животному разгулу, сквернословили, напивались, дрались и умирали! А впрочем, какая разница? Все гибли так или иначе: добродетельные и безнравственные, те кто жаждал жизни и кто устал от нее. Умирал мир... И повсюду валялись бумажки, листы с печатями, бланки и письма. Еще вчера они держали за горло миллионы людей, заставляя их рабски сутулиться, унижаться, заботиться о них пуще всего святого. А теперь их запросто носил мусорный ветер и башмаки новоявленных дикарей втаптывали их в грязь, эти ничтожные бумажонки...»
Прахов в ответ на это что-то возмущенно бурчал себе под нос и крутил пальцем у виска. Гоша любил психологические шоу, поэтому вежливо здоровался со Святым Отцом. Королевский презрительно фыркал и обещал найти управу на вздорного простолюдина. Выхухолев молча вздыхал, он сочувствовал всем. Они быстро проходили мимо Вити, а вслед им неслось: «Покайтесь!».
Между тем уже завершался ремонт нового офисного помещения компании. Здесь же, на территории «БИМа» Мойдодырко выделил конторе несколько пустующих комнат, где были немедленно сломаны некоторые стены, возведены новые перегородки и завёлся евроремонт. Рабочие старались в авральном режиме. Строительными красками и отделочными смесями временно были перепачканы пол-этажа, стоял бодрый запах стройиндустрии, с изнуряющим постоянством возникали характерные технологические шумы. Психика Радика Королевского страдала больше других. Он периодически срывался с места, бежал на стройплощадку и делал там нервные руководящие замечания по поводу шумности. Потом возвращался совершенно выбитый из колеи и, возмущённый, делился с конторой своими впечатлениями:
- Быдло! Пролетарии хреновы! Ненавижу! Выхожу сейчас сделать им замечание, чтобы потише шумели, и что я вижу? Два веселых идиота-пэтэушника играются – бегают друг за другом с включенными электродрелями, типа, кто кого первый догонит. Фантасмагория! У меня просто крышу рвёт! С кем мы в одной стране живём! Ненавижу пролетариат!
Возмущение Королевского выглядит уморительно и контора слегка ржёт над ним и над его претензиями на аристократизм. А строительные работы, знай себе, продолжаются, и дело уже клонится к финалу.
Тит по ходу дела периодически заглядывал туда, в кузницу евроремонта. Архитектором и дизайнером облика нового офиса компании был никто иной, как Прахов-Костюшан лично. С каждым разом Титу все явственней открывался замысел Генерального директора: при минимуме затрат достичь максимально космического эффекта. И действительно, вырисовывалось что-то орбитальное в этом новом интерьере, неожиданные геометрические решения превращали обычную квадратную комнату в футуристический объект для межпланетных экспериментов. Ну или почти так. В такой обстановке будущность компании «СЛОН Украины» могла быть только блестящей. Или даже вызывающе-блестящей.
Под впечатлением увиденного Тит задумался: а не завести ли ему своего рода борт-журнал? А то потом, многие годы спустя, с вершины успеха, никто не сможет вспомнить, как оно всё начиналось. Начнут придумывать всякое разное, пойдут слухи, сплетни. Возьмутся сочинять фальшивые мемуары, перекручивать, выпячивать, что ненужно.
И он завёл что-то вроде дневника. Для истории человечества остались чернильные записи:
28 ноября, пятница, 17-55
ПИС, кажется, перестал валиться и даже стал подтягиваться вверх. Купить по 11,5$, как вчера, - уже проблема. Костюшан вздыхает...
С утра был лёгкий шухер. Святой Отец Витя заглянул в офис и сделал сенсационное сообщение. Он сказал, что в УЦСА вывешена листовка, извещающая о том, что с нового года ПИСы прекращают своё существование. Он сказал, что в УЦСА стоит очередь – все спешат избавиться от своих ПИСов. Мы с Костюшаном как угорелые метнулись туда. Там выяснилось, что новость от Вити имеет большие отличия от действительности. Стали уточнять у работников УЦСА. Те словно космонавты, ничего толком не знают. Глаза телячьи, поворачиваются с наивностью.
Костюшан облегченно вздохнул и по дороге обратно на радостях купил мне шоколадный батончик «Світоч», который он мне проспорил недавно. А Святого Отца пообещал схарчить.
Кстати, по дороге я заехал в офис компании «Деловые Партнёры», отдать Гудову некоторые бумаги. Гудов был то ли слегка пьян, то ли пьян от счастья. По крайней мере, я встретил его поднимающимся из бара под руку с высокой изящной красотулей. О, как я его понимаю! Кстати, он подозрительно много зарабатывает…
В конторе Королевский передал мне записку: мой друг Борода нашёл в Житомире какого-то нефтяника с сибирским прошлым; возможны нефтяные акции; надо будет разобраться...
Под занавес рабочего дня я решил испить чаю. Развернул батончик «Світоч», купленный мне Костюшаном, но едва обнажил зубы, как появился сам Костюшан и сходу отъел от моего батончика примерно 60%. То, что осталось, я разделил со Светой...
6 декабря 1997 года
Вчера был день как день. Королевский пытался скупать ПИСы по грабительским ценам. Это у него получалось неважно. Из комнаты №409 долго неслись его отчаянные маты. Страдания Радика были прерваны праздничным церемониалом – в 17-00 уселись за стол пить за здоровье именинницы Люды, личной секретарши Мойдодырко. Митрич подарил Люде цветы и конвертик с деньгами. Гоша подарил ей резиновую лягушку с пищалкой в пузе.
Люда была хороша. Её целовали все, кто сидел к ней поближе: Митрич, потом Князь, потом Гоша хряпнул водочки, разошёлся и тоже целовал Люду. Неоднократно.
Я же ужрался модным в наши дни «Княжьим Келихом». Пошёл домой сам. Но в метро так и не попал. Помню, за мной кто-то гнался. То ли милиция, то ли Скорая Помощь. Так что я прибежал обратно в контору и стал просить Гошу, чтобы меня закинули домой на машине. Это стоило мне двух штрафных дринков «Княжьего Келиха»...
Дома я долго блевал шоколадом. Всё!
8 декабря 1997 года
Давеча в телефонном разговоре с Вовой Баяновым мне отчего-то вспомнился его эпический фингал, полученный при загадочных киевских обстоятельствах, и я полюбопытствовал: как всё обошлось на званом мероприятии у Евтушенкова? Вову это позабавило. Он рассказал примерно так:
«Приезжаю в Москву. Иду к Евтушенкову. Тот глядит на меня и хватается за голову – типа, Йёёёёоооо…!! Как тебя людям показывать!? Распугаешь инвесторов!!
А собрание серьёзное, бенефис отменить уже не получится. В общем, решили – прорвёмся, сделаем ставку на чувство юмора. Короче, приходим к толстым кошелькам – сидят, ждут инвестиционных впечатлений. Тут в фокусе всеобщего внимания появляюсь я с чёрной бляхой на глазу. Евтушенков говорит – мол, это мой доверенный финансовый консультант, и сейчас он расскажет вам о том, чего ожидать на рынке в среднесрочной перспективе. Буржуи тихонько закипишились, лица у всех подёрнулись неуверенность, поплыли от лёгкой паники, пальцем на фингал тычут – мол, что ЭТО? Евтушенков им: спокойно, товарищи! Господин Баянов только что вернулся из деловой поездки на Украину!
Тех сразу попустило, вздохнули с облегчением: аааааа…! Ну, раз Украина, тогда всё понятно… Раз так, типа, то это нормально… Заседание можно продолжать…».
13 декабря 1997 года
Была безликая неделя.
Правда, во вторник (9 декабря) отмечали день рожденья Ярика. Намедни именинник заявил, что не выпьет ни грамма. В результате так нарезался, что появился в конторе только в среду вечером, да и то в совершенно нерабочем состоянии...
Радик Королевский за неделю хорошенько встряхнул рынок ПИСов. С понедельника по пятницу он целыми днями курил, матерился и обильно плевал в корзину с мусором. Он извинялся за эту, по его словам, «бычью привычку» плеваться, но не плеваться и не сквернословить не мог. Таков его, как он выразился, авторский стиль трейда. Всю неделю цену покупки ПИСов он понемногу поднимал с 11,8$ до 13,7$. А в пятницу взял и сделал всем киевским коробейникам западло – совсем перестал покупать. С телефоном случилась истерика. Коробейники навезли со всей Украины ПИСов в надежде спихнуть их Радику и теперь остались со своим товаром в дураках.
Дважды за неделю звонил некто Стив из Германии. На хорошем русском сообщил, что его немецкие клиенты имеют намерение начать операции по Украине в феврале-марте следующего года. Когда я с ним прощался, то оба раза говорил: «Ауф-видер-хёрен!». В ответ Стив оба раза жеребчиком ржал на том конце провода. Видать это его позабавило...
В пятницу приехал некто Аркаша, человек из команды «СЛОНа». Много делился впечатлениями о своих сибирских командировках. В этот же день в конторе поставили мини-АТС на 11 номеров.
В общем, всю неделю мы (я, Королевский, Сан-эпидем-Саныч и Князь) считали ПИСы, сортировали ПИСы и вязали ПИСы в тесные резиночки. С ума сойти можно. А из внешнеполитических событий меня огрело только одно: папа русской демократии Б.Ельцин (Борёк, как называет его мой брательник) свалился с насморком в клинику. Дети русской демократии уткнулись лицами в ладони и затряслись от рыданий. Усё!
19 декабря 1997 года
В среду (17 дек.) у Прахова родился сын. Родился он солнечным утром в 10 часов утра, вес три-пятьсот. Едем в машине, и Костюшан задумчиво нас спрашивает: как, дескать, советуете назвать мальца?
В тот же день Костюшан загрипповал. С температурой +38 и красными глазами он ушёл болеть.
А сегодня в конторе пьянка – наш Гендиректор накрывает поляну в честь рождения первенца. Но я выпал из бражной компании, так как сегодня пересдаю свой аттестат инвестиционного управляющего. Тяжёлая получается эта пересдача и затягивается до глубокого вечера...
Кстати, всю прошедшую неделю падали самолеты, практически каждый день. Сначала на Иркутск упал транспортник «Руслан», угробил несколько сот человек. На другой день где-то на севере при взлёте транспортный самолёт столкнулся с военным вертолётом, погибли около 10 человек. Потом упал пассажирский самолёт в Таджикистане. Потом навернулся транспортный самолет (тоже «АЭРОФЛОТ») в ЮАР. Вчера упал украинский самолёт где-то в районе горы Олимп (Греция), погибли 62 человека. Сегодня грохнулся пассажирский самолёт в Индонезии... Такого града из падающих самолетов я что-то не припоминаю!
В четверг Гоша сказал мне: «Мы тебя сдаём в аренду». И в тот день меня и вправду сдали в аренду Андрюхе Ядрышкникову, Гошиному земляку-товарищу, тоже орудующему где-то в Киеве. Ему как раз нужен был для отчетности третий специалист с сертификатом допуска к инвестиционному управлению. Где я теперь юридически пребываю – не понятно, не то в родной конторе, не то во Владивостоке... Шутка.
20 декабря
Прежде всего я потрясен тем, что нынче шлёпнулся седьмой самолёт подряд. Это был греческий поисковый самолёт, вылетевший на поиски шлёпнувшегося накануне украинского лайнера. Найти то он его нашёл, но и сам рухнул где-то на той же горе Олимп. Нету предела чудесам, и кошмарам, нету!
Я спросил у Павлючины-Саныча: «Откуда он вообще взялся, Святой Отец наш?». Сан-эпидем-Саныч мне ответил: «Помнишь, доброго великана, человека Митрича, который Гошин паспорт выручал? Так вот Святой Витя – его кадр. Бывший рэкетир с улицы, головы людям пробивал. Теперь вот переквалифицировался на мирную профессию. Книжки читает».
Кстати, сегодня утром я завершил свою переаттестацию на инвеступравляющего. Экзамен у меня принимала интереснейшая женщина, чиновник ФГИ по фамилии Васина.
27 декабря 1997 года
Как-то недавно секретарь наша Лена приколола. Поручили ей набрать на компьютере какую-то доверенность, на украинском. Ну, она и набрала – в самой первой строчке, где ставится дата, должно было значиться «28 ноября» (по-украински «листопада»). А из под пальцев Лены вышло так: «28 листопадла». Костюшан полдня носился по офису, выяснял – чья это работа. Лена свалила на Свету, а Света уже ушла. В общем, шутка всем, и даже Прахову, очень понравилась.
В четверг вечером мы с Костюшаном ходили разбираться в одну тихую инвесткомпанию. Нас встретил суровый мужик с сиплым надорванным голосом и кривым шрамом поперёк лба. Наш разговор был краток и быстро перешёл на Гудова из «Деловых Партнеров». Выяснилось, что по разгильдяйству Гудова компания «Деловые Партнеры» задолжала «СЛОНу Украины» 25000 бакарей в качестве штрафных. На радостях Костюшан угостил меня в «МакДональдсе» на Левобережной. Щедрый малый! Интересно, за свой счёт, или за счёт компании?
30 дек.
Контора (совместно с бандой Мойдодырко) праздновала наступление Нового года. Сидели, пили, жрали, балагурили, опять пили и так далее. Мне очень не понравилось и я ушёл рано.
Кстати, 1998 год будет годом Тигра (жёлтого). В «СЛОНе Украины» только Радик является тигром, 1974 года рождения.
А Прахов сидел за столом, пил водку-вонючку и горестно жаловался, что нарколог не дает ему справку, необходимую для получения водительских прав...
Ничего, в новом году все всё получат!
= глава Девятая =
радиоактивная
На Старый Новый год к Титу в гости приехал Паша, брат по жизни и по крови. Сам он коротал дни в России. Однако, с Киевом у него были связаны рьяные годы юности, поэтому здешние места казались ему любезны и дороги, и он раз в пятилетку обязательно наведывался сюда разбередить себе душу.
От суровой российской жизни Паша раскабанел и стал ровно в два раза шире. Тит на его фоне смотрелся как дохловатый школьник возле памятника. Они обменялись приветственным рукопожатием, и Тит на собственных пальцах испытал целительное чудодействие России, превращающее обычную человеческую лапу в гидравлическую соковыжималку.
«Ну, как живешь?»
«Не спрашивай...»
И Паша рассказал, как он живёт. Недавно, какие-то трое малознакомых мужиков нахамили ему прямо в центре родного поселка, пользуясь численным преимуществом. Поскольку отпускать такие вещи нельзя, пришлось их немного избить руками и ногами. Без спортивной злости, только дабы восстановить равновесие в социуме. А другой раз на лучшего друга наехали левые, доселе незнакомые рожи в количестве пять штук. Давай хамить и пинки отвешивать. Поскольку лицо лучшего друга ещё более неприкосновенно, чем своё собственное, пришлось вступиться. В результате короткой драки все пятеро так получили по рожам, что еле отползли. Спустя время пришлось повстречать этих пятерых, снова всех вместе, бригадой. Так они, вопреки ожиданиям, подошли поздороваться, похвалили за храбрость: «Здорово мы тогда размялись!». А те трое, что получили по моське в самом начале, времени не теряли. Собрали ещё бездельников трижды по три и тоже повстречали Пашу. Состоялась долгая скучная драка с маневрированием на местности, в итоге которой его загнали-таки в угол на стыке кирпичных стен Дома Культуры и так набили ему зеркало души, что он потом долго не узнавал себя в зеркалах. Теперь вот интеллектуально работает над тем, чтобы тех троих снова как-то поудобнее повстречать. А то равновесие в социуме снова нарушено и вопиет о восстановлении оного.
Титу подумалось: «Когда-то этот человек виртуозно рассчитывал на манёвренном планшете курсы уклонения корабля от крылатых ракет. А теперь? Бьётся в рукопашную за равновесие человекообразных...». Поглядывая на картошковидный нос брата, чуть свернутый набочок, Тит от полноты сердца соглашался – да, это именно и есть настоящая жизнь, не сфальсифицированная, не отравленная иллюзиями об иностранных инвестициях.
Брательник Паша порылся у себя в карманах и насобирал три тысячи долларов. Объяснил:
- Вот, оставлю их тебе. Так сказать, сырье для мясорубки приватизации. Понаблюдай, что у вас тут на аукционах предлагать будут. Возьми мне каких-нибудь акций, в ассортименте, ассорти.
Тит озадачился вплоть до почесывания себе затылка. Спросил:
- Думаешь, будет толк?
Брат Паша как всегда ведал глубинами вопроса. Ответил:
- Думать – занятие глупое. Мною движет вера. Я верю.
Не смотря на решительное сопротивление воли и разума, Тит заразился оптимизмом. Уточнил:
- Ладно, допустим. Ну, а пожелания у тебя, как инвестора, какие? Взгляды, предпочтения...
От слова «инвестор» брат Паша длинно и довольно рассмеялся. Потом уточнил:
- Пожелание у меня одно – гляди внимательнее на географию. География – это истина. Рассматривай только то, что в Киеве или на юго-востоке, поближе к морю. Все остальное – территория исторической депрессии, лучше не связываться.
Тит поразился самобытному воззрению брата Паши и, не имея, что возразить, проникся его каменной убеждённостью.
- Какой будет с этого подъём, как считаешь? – спросил он, принимая из рук в руки зелёные баксы.
- Лично я удивлюсь, если не получится подъёма раз в десять. Но не скоро, конечно, лет через пять, не ранее. Как раз мне придет время жениться, машину купить.
Тита посетила похвальная мысль о врожденных наклонностях брата, как стратега. А тот уже решительно шагнул в область духа.
- Вообще, это не главное, зачем я приехал, - сообщил он, - Хочу креститься. Вот зачем.
Тит выгнул дугою брови, но в целом не удивился. Брат Паша, он был такой!
- А что, в России негде? Обязательно здесь, что ли?
- Дело не в Украине, а в Киеве. Чувствуешь разницу? Ну, вот. Только в Киев-граде и нигде более. Былинные стези Илюши Муромца и преподобного Серафима привели меня сюда.
От внутреннего избытка слов Тит лишь развёл руками. Любоваться братовой принципиальностью удобнее было без слов.
- Надеюсь, ты со мной? – спросил брат Паша.
Тит хотя и сочувствовал православию, никогда прежде не размышлял о практической возможности такого решения. А здесь вдруг, неожиданно для себя самого, согласился.
«Ведь это означает родиться заново?» - спросил себя Тит.
Оба они заново родились в Святом Крещении в первый день февраля. Единодушно выбрали себе Ильинскую церковь, древнюю, загадочную, любимую. К обряду пришли рано, как образцовые оглашенные, и пришлось долго ждать на улице, во дворе. Морозец был решительно за двадцать. Через полчаса ожидания задубевшего Тита стали одолевать мысли о неизбежной простуде и желание уйти, отложить дело на потом. Однако, здесь же, на дворе храма святого Пророка Божия Илии, прямо на морозе, задушевно цвели нежные розы, несколько кустов. Тит понимал, что видит необъяснимое. Розы в чудесном месте не чувствуют мороза. Это казалось ему знаком укоризны и ободрения. Собравшись волею, он претерпел угрызения зимы и в итоге был крещён.
С тех пор загадочные превращения духа медленно происходили с ним...
Что же касается компании «СЛОН Украины», то теоретически, где-то впереди, ей светило солнце больших инвестиций. Однако в реальности начало года выпало ей на голову, как пепел вулкана. Ибо оно оказалось серым, и каким-то скучно-остывшим. И, судя по записям Выхухолева, которые продолжали небрежно появляться для полного собрания истории человечества, ничто не обещало ни малейших приключений и в дальнейшем:
4 января 1998 года
К обеду припёрлись мы в контору. После праздников некоторые лица требовали холодного утюга.
Костюшан говорит: «1998 год будет уникальным с точки зрения возможностей для бизнеса, поэтому нам нужно сделать всё, чтобы наша контора действовала предельно эффективно. Поэтому, как вы смотрите на то, что следовало бы кого-нибудь уволить? К примеру, Наконечную нашу Лену?» Королевский Радик поник, будто осенний листочек. Я, подумавши, сказал: «А что, Лена по-моему, хорошая барышня. Ну, Радик, скажи!» А тот вздохнул разочарованно: «Откуда я знаю? Я с ней не спал...» Тогда Костюшан поставил точку: «Нет, будем её постепенно увольнять».
24 января
ПИС медленно растёт в цене и сейчас стоит 16-17 $. Костюшан всё время бормочет машинально: «Это хорошо, когда ПИС поднимается!».
Королевский изображает трейдинг. Целыми днями просиживает за монитором и за телефоном. Его прямодушные маты в адрес всех известных фондовых компаний разносятся далеко по коридору нашего этажа. А всё дело в «Укрнефти» - она за последние три дня свалилась с 8,5 грн до 6,5 грн за акцию. Осенью она (приятно вспомнить!) стоила 14-15 грн. Вот трейдингующий Радик наш и орёт ненормативно: «Оп-тыть, мать-перемать! Этот драный «А-Плюс»! Этот «Инэко» - что творит, овчарка немецкая!! Охреневаю, какая жара!!!»... И матом их, матом!
А на столе моём, в правом углу, упёршись в стенку, стоит самодельный картонный щит с рваными краями. На нём нарисованы круги – а-ля мишень. Мы в неё всей конторой кидаем заточку из гвоздя. В верхней части щита написано зелёным фломастером: «Крошки – это самое вкусное!» (К.Прахов). В нижней части другая надпись: «Радик, ты сюда ещё не плевал?» (Выхухолев). Относительно появления этих начертаний есть две микро-новеллы.
М/Н №1.
Один раз в руки Прахова попал купленный кем-то пакет с картофельными чипсами. Костюшан звонко и весело, как он это умеет, прикончил чипсы, не забивая себе голову вопросом – кто это купил, чьи они. В разгар этого развлечения в комнату зашёл Князь. По выражению лица было ясно, что к чипсам он имел самое прямое отношение. «Опять лопаешь?» - осуждающе спросил он. «На, угощаю!» - развязано предложил Костюшан. Князь снисходительно взял в руки кулёк, но заглянув туда, увидел только крошки на дне. «Ты что, припухлый, издеваешься!?» - рыкнул он и зашевелил своими кирпичными бицепсами. А Костюшан дополнительно побледнел, отодвинулся на всякий случай подальше и нагло пролепетал: «Ты ничего не понимаешь. Крошки – это самое вкусное!». Унести ноги ему помогло какое-то подлое чудо и ловкая молодость организма...
М/Н №2.
Денёк выдался дурноватый, и я с самого утра зашился совсем, голова была занята сотней дел одновременно. Совершенно машинально я порвал в мелкие клочки какую-то важную бумажку и бросил в урну, которая стоит у стола Королевского. А у Радика нашего Королевского, как водится, три основных занятия на день – ругаться матом, курить и плеваться в урну. Во всём этом он весьма обилен. Когда я хватился своей важной бумажки, то быстро сообразил, где её искать. Тогда я подошёл к урне и, внимательно в неё всматриваясь, спросил: «Радик, ты сюда ещё не плевал?». Этот чистосердечный вопрос вызвал истерический хоровой смех у всех, кто был при этом. Костюшан тут же обвинил меня в бомжовских наклонностях. В общем, все счастливо сползали по стенкам. А я изъял из урны дорогие мне клочки бумажки, и они, естественно, уже были оплёваны Радиком в прямом смысле этого слова...
P.S. Чуть позже я с невыразимым удовольствием застал Королевского и Сашу Павлючину за неэлегантным занятием. Они склонились над урной и молча что-то в ней разглядывали, будто в телескоп. «Ага-а-а!» - сказал я злорадно и пригрозил им своим назидательным пальцем. Они мрачно посмотрели на меня и так же мрачно продолжили созерцание глубин урны. Можно было подумать, что там лежало их порванное счастье в личной жизни, или 100$, уплёванных насмерть, то есть, смачно, омерзительно и необратимо... Я садистический ликовал, я наслаждался зрелищем!
* * *
Итак, горизонт был понятен, гипотеза на ближайшее будущее обещала плавное движение по ровным рельсам, Титу Выхухолеву показался даже сияющий краюшек мирного офисного счастья где-то впереди. Но не тут-то было!
Зима ещё полновесно качала свои права, а в офисе компании АО «СЛОН Украины» уже раздалась телефонная трель, обеспечившая Выхухолеву скорую весеннюю горячку. На линии связи оказался Василий Шароблуд, чей красочный образ ещё хранился в архивах памяти. Он звонил из своего запорожского далёка, чтобы донести до столицы сведения обжигающей важности. По накалу страсти и поспешности, с которыми летели его слова, можно было представить, что эту ценность он несёт в горячей кастрюльке голыми руками. Выхухолев, краснея ухом, выслушал в телефонной трубке такой текст:
«Послушай, ну я-то думал, что вы там серьёзная фирма! А вы оказывается так, мульт-герои! Союзмультфильм! Да как – что?! Сейчас самое время работать, а вас нету! Пожалуйста, объясняю! Третий месяц уже людям зарплату не платят, что в «Днепроэнерго», что в «Донбассэнерго». Людям жрать что-то надо, детям с женами – тоже. Кошки домашние, и те мучаются. Вот народ и начал акции свои продавать, чтоб, значит, выжить. И цены-то уже не те, что было, за дешево готовы продавать! Я жду с вашей стороны активных действий! Если нет, я сразу же иду работать на другую компанию, так и знайте!...».
Тит вежливо выслушал, задал некоторые наводящие вопросы технического характера и распрощался до завтра. Положив телефонную трубку на место, он какое-то время потирал себе краснеющее ухо, на которое пришлась подача. Мысли, завозившиеся у него под прической, нравились ему. Голодные ноздри его защекотало от запаха близкой добычи. Мираж золотого дождя почти уже можно было потрогать рукой.
- Что-то интересное? – спросил Сан-эпидем-Саныч, заметив его мобилизованное состояние.
Выхухолев нагнал на себя таинственность фокусника и вдохновенно ответил:
- Так-так! Кажется, Саныч, есть тема! Куплю себе «Мазду». Ей-богу, надоело на одни ботинки работать.
Сан-эпидем-Саныч попробовал расковырять подробности, но Тит замкнулся и стал ожидать Слабодана.
Гоша Слабодан прибыл в офис мрачный, как смокинг, и непроницаемый, как скафандр водолаза. Некие тяжелые думы тяготил его. Тит предположил, что в Москве дела нехороши. Имея некоторые сомнения о целесообразности немедленного разговора, он всё-таки рискнул занять Гошино внимание. Он изложил содержание разговора с Шароблудом, и Гоша осторожно ожил, точно морской организм аккуратно, на полглаза, выглянул из своей ракушки. Они устроились за столом с листами бумаги пред собою, и Выхухолев принялся рисовать, да приговаривать:
- Гляди, что у нас получается. На рынке сегодня акции «Днепроэнерго» идут по сто шестьдесят. Если сведения от Шароблуда верны, то нам ничто не мешает набраться акций по восемьдесят, и тут же слить их в Киеве по рынку. Нормальный подъём, как считаешь? Вот, гляди, из чего у нас складываются восемьдесят гривен себестоимости. Шароблуд подгоняет акционера, у которого стандартно десять акций. Сейчас, по Шароблуду, народ готов отдавать там всего по сорок гривен за штуку. Было триста, а теперь сорок. Представляешь? Это ж до чего там народ доведён, это ж как надо было постараться? Вот, правители! Мучители, грабители... Ладно, идём дальше. Чисто технические издержки процесса – нотариус, гостиница, билеты на транспорт, жратва – всё это ляжет на каждую акцию в виде дополнительных двадцати гривен затрат. Ну и по уговору с Шароблудом, за каждого приведённого акционера, то есть за каждые десять принесённых акций, ему причитается сто баксов, то есть десять долларов или двадцать гривен на каждую акцию...
Гошины очки полезли на лоб от удивления.
- А не жирно ему будет? Этому, который, судя по фамилии, склонен к шаре?
- Не, Гоша, он настаивает. Грозит, уйду, мол, к конкурентам. По-моему, у него истерические нотки проскакивают. Очень хочет человек работать, с ума сходит.
- Ну, допустим! – стратегически усомнился Гоша, - Если он сможет обеспечить хороший объём, то допустим. И чтоб расчёт по факту, прямо у регистратора! Деньги против сертификата акций, где новыми владельцами уже указаны мы.
- Думаю, Шароблуд будет согласен, - самоуверенно предположил Тит, - Обещает завести туда, куда другим скупщикам дорожка заказана, прямо на атомную станцию, где и нерестятся основные косяки акционеров. Возьмём их теплыми и испуганными. Впрочем, это лирика будущего. Итак, премиальные Шароблуда лягут в виде ещё двадцати гривен затрат на каждую акцию. Суммируем все и получаем нашу искомую себестоимость – восемьдесят. Расклад по «Донбассэнерго» аналогичен. Премия Шароблуда – пятьдесят баксов за каждого приведённого акционера. Акций в стандартном пакете в два с половиной раза больше, поэтому себестоимость меньше. По «Донбассэнерго» мы уложимся в тридцать пять гривен, а в Киеве сольём их по рынку, по семьдесят пять. Ну?
- А риски?
Выхухолев, потирая довольно руки, возразил:
- Да что риски! Риск один. Состоит в том, что пока будет идти скупка акций, рынок провалится дальше. Но, ты меня извини, возражаю. Во-первых, не век же скупать будем. Мне так видится – месяц на всю операцию, не более. А во-вторых, куда ему, рынку, дальше-то проваливаться? Уж и так, гляди, вдвое просел. Теперь замер вот в устойчивом равновесии. Да и в любом случае, если с таким запасом цены будем покупать, то никакое продолжение упадка нас не догонит.
Лицо Гоши Слабодана на краткий миг омрачилось облаком лунной задумчивости. Но конкистадор-грабитель уже пробудился в нём, и сомнения убрались в свои тёмные норы. Лицо его сделалось решительным, как у лыжника-прыгуна, летящего вниз по трамплину. Впервые он глядел на Выхухолева с любопытством, как на предмет одушевлённый и условно полезный.
- Сделай эту работу, - сказал он твёрдо, как власть имеющий, - И будешь вознаграждён.
Вокруг этого исторически важного эпизода в пределах прямой видимости мелькал Прахов-Костюшан, хмурый, как призрак Фридриха Энгельса. Он старательно не смотрел в сторону Тита и всем своим затылком выражал крайнее недоверие. Когда же прозвучал тезис о «вознаграждении», Прахов не выдержал и скептически фыркнул.
- Гоша, это чистой воды афёра! – выразился он, комментируя таким образом свой «фырк», - Ничего хорошего из этого не получится.
- Предложи своё, - попросил Слабодан, неодобрительно разглядывая его сквозь зоркие стёклышки очков. Чёткого ответа не последовало, и проект Выхухолева был утверждён к немедленному исполнению.
Наделив себя казённой «штукой баксов», позволяющей разведчику выжить в незнакомой местности, Тит совершил марш-бросок за грань привычного, за насыпь цивилизации. Ночь в поезде... Черно-белое Запорожье в семь утра... Автовокзал... Упоительная двухчасовая дуга вокруг Каховского водохранилища, по местности, своей видимой обречённостью навевающей что-то фольклорное, ямщицкое. В конечной точке траектории водитель автобуса решительно дал по тормозам и пробудил задремавших пассажиров словами: «Всё, граждане, дальше земли нет. Приехали!».
Февральский Энергодар выглядел ещё более чёрно-белым, чем Запорожье. Вывалившись из автобуса и осмотревшись вокруг Тит не обнаружил красок жизни. Принимая лицом колючую стужу и вслушиваясь в тонкое завывание ветра в проводах, Тит побрёл к городу вслед попутчикам. В окружающей обстановке преобладала мгла. Однако очень скоро по пути от автовокзала к центру города, становилось очевидным, что не так всё мрачно в этом месте на краю земли. Энергодар кучковался вокруг торгового центра. Здесь Выхухолев к своей радости увидел подобиев рекламных огней, ярких вывесок, следы коммерческой и административной жизни, много движения и мирной человеческой озабоченности.
В назначенном месте, в назначенное время Тит и был встречен Шароблудом Василием. В характерном лице заводилы читалась пламенная страсть грабителя египетских пирамид. Он приветствовал Тита словами:
- Ну, наконец-то ваша фирма очнулась! А то я уж думал, что и нету там у вас никакой фирмы. Я вам так скажу – держитесь Шароблуда и он проведёт вас путями выгоды!
Далее киевский гость узнал много интересного о том, что дома у Василия уже ожидает обед, переходящий в ужин, где и было бы логично поговорить о жизни, о душе и о шкурных интересах. Отметив заманчивость предложения, Тит последовал Шароблудовскому плану.
По месту прибытия киевлянина ожидал сдержанный уважительный приём. Домочадцы в числе одной жены и одной дочери проявили выучку. Тит поздоровался с ними чинно-благородно и больше их не видел – они исчезли где-то в комнатах. На кухне витал горячий мясной дух, всё было готово к переговорам. Первым пунктом повестки дня был суп с потрошками. Разместившись за столом переговоров, Тит обнаружил и другие обязательные средства, к которым прибегает человек, пришедший с мороза. Сели, прицелились, налили, вкусили.
По всем признакам Василий Шароблуд пребывал на подъёме настроения. Где-то между потрошками и третьей рюмахой самогона он дал обзор местной жизни и городских сплетен. Когда же Выхухолев Тит добрался до котлет, его накрыл вопрос в духе «как бизнесмен бизнесмена спрашиваю». Оказывается, деловитого Василия прежде всего беспокоила основательность коммерческих намерений.
- Так вы там серьёзная фирма или не серьёзная? – принялся он донимать Выхухолева. Тот, впрочем, нашёл беспокойство компаньона резонным. Учтиво, лаконично, монотонно, он сообщил, что компания входит в российскую двадцатку и вообще за фирмой стоят неисчерпаемые деньги Германии и большое немецкое покровительство. Как он и рассчитывал, это произвело должное впечатление. Василий не только успокоился, но и обрадовался, и на радостях среагировал мгновенно - признался, что вот дочь студентка, готова к применению в самостоятельной жизни, способна на многое и как раз владеет немецким языком. Вопрос: может, найдётся возможность применить барышню на стыке немецких и прочих интересов?
Тит молча подавился такой похвальной наглостью, но, взяв себя в руки, отплатил той же монетой. Он взялся изобретательно и витиевато врать на тему межконтинентальных планов компании «СЛОН».
- Всё в нашей власти, Василий! – сладко косея от самогона, подытожил Тит, - Если сделаем этот наш проект красиво, то... Как думаешь, сделаем?
Шароблуд счастливо засмеялся разбойничьим лицом и душевно заверил:
- В наилучшем виде, уверяю тебя! Понимаешь, у вас там всё в ваших руках, а у нас здесь всё в наших руках. То есть, в моих, вот в этих...
Вася показал Титу свои грозные загребущие коряги. Тит вынужден был поверить. Василий же, приосанившись и подбоченясь, объяснил:
- Ты должен понимать, с кем имеешь дело. Я ведь в наших краях не какой-то там последний крестьянин! Я проведу тебя в самый заповедник непуганых акционеров, в самый питомник, туда, куда не ступала ещё и никогда не ступит нога конкурента. Да, они, фирмы всякие, шустрят очень активно и давно, и постоянно, многих уже скупили. Но они слоняются под забором станции, как беспризорные, и никому ещё не удалось проникнуть на территорию. А твоя фирма, вот ты, лично, зайдёшь хоть вплоть до самых реакторов. Более того, я организую людей, они соберутся и по моему распоряжению выслушают тебя и согласятся. Под моим началом работают несколько сотен человек. Я – целый начальник участка! Таких как я на станции всего несколько персоналий. И с другими начальниками у меня дружеский контакт. Так что мы тут всех сделаем, если захотим! Главное, чтобы у вашей фирмы деньги не кончились.
- Там дна не видать! – успокоил его Тит и поинтересовался насчёт нотариуса.
- Будет наш! – заверил Шароблуд. Тит вдруг понял, что нагрузился трапезою до пределов разумного.
- Да-да, я тоже люблю метафоры, - согласился он, и сделал рукою жест над столом, словно вкручивая невидимую лампочку, - Нам нужен не разовый заход по пожарной лестнице. Нам нужно, чтобы человек легко продался на длительный период и оставался верен нашему делу даже в условиях давления со стороны конкурентов. Вот я о чем!
Василий Шароблуд чуть не обиделся.
- Ты с кем работаешь?! – напомнил он, - Ты со мной работаешь! Я сквозь стены прохожу, если надо! Кстати, уровень моего интереса утверждён?
- Ага! – важно кивнул Тит, которому убедительно начинало казаться, что он отличный организатор, - Вот что, Василий, я вижу, что мы не ошиблись в тебе. Нам повезло, что мы обрели в твоём виде мощного регионального руководителя, что наша компания в твоём лице подобно троянскому коню въедет на атомную электростанцию... Стоп. О чём это я? Наливай, Василий, ещё по одной. Я поделюсь с тобой кое-чем важным. Девиз нашего дела...
Шароблуд налил. Выхухолев, держа в руке чуть вздрагивающую рюмочку с полста граммами горьких слёз, открыл душу:
- Великий Митька, мой добрый товарищ, стремительно взошедший по золоченой лестнице богатства, сказал мне однажды: «Приватизация бывает только раз. И прожить её нужно так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!».
Запрокинули по стопарику и сидели, смотрели друг на друга, на красные свои рожи. Воцарилась минутная тишина. Тит мысленно вслушивался в движение горючих соков у себя в организме. Шароблуд переваривал услышанную только что заповедь. По глазам его, ставшим колючими, и как бы даже с прищуром, можно было догадаться, что его проняло до самой печёнки.
На другой день Тит провёл разведку на местности, дабы наполнить живым содержанием свой бизнес-план. Уточнил условия проживания в гостинице. Выяснил, каким образом люди добираются из города до АЭС. Разузнал, кто из коллег-конкурентов толкается здесь у кормушки. Почитал в людных местах настенные объявления «Куплю акции» и собрал коллекцию вражеских телефонных номеров. Составил себе представление о здешней криминогенной обстановке. Местной периодической прессы не обнаружил. Потом всё сложил, прикинул. Посчитал. Получалось, что работать можно, и рамки первоначального плана выдержать несложно. Таким образом, в центре замысла прочно становилась личность Василия Шароблуда. Он мотор проекта, и все зависело от его лошадиных сил.
- Ну, готовь людей, - сказал ему Тит и укатил в Киев.
В офисе компании на улице Предславинской он застал обстановку напряженного интеллекта и вдохновенного созидания. Слышались базарные причитания Королевского и возмущенное бухтенье Сан-эпидем-Саныча. Разинув друг на друга ротовые полости, они выясняли – есть ли придел качеству работы.
Гоша Слабодан отсутствовал, растворившись в московской дымке. Тит оказался под опекой Генерального директора. Прахов был немногословен. Он загремел ключами, открыл сейф и достал оттуда наличность, пачку за пачкой.
- Вот, Гоша для тебя оставил, - сумрачно объяснил, - Тридцать пять тысяч гривен и паять штук баксов. Постарайся не облажаться.
«Всё ещё сомневается!» - догадался Тит, сгребая пачки денег к себе. Марахов действительно не выражал восторга и поспешил отправить его с глаз долой, напутствуя: «Давай, катись колбаской. Кабанчиком!»
И Тит покатился.
Город мирных атомщиков встретил его парадным золотом солнца небесного и лихорадочным блеском глаз Василия Шароблуда.
- Люди готовы, можно начинать! – доложил Василий, багровея от нетерпения.
Странствующий брокер Тит прямо с дороги отправился в гостиницу, устраивать себе ночлежку. Шароблуд, взявшийся его проводить, делился попутно радостями:
- С нотариусом, как я и обещал, договорено. Лично он с нами контактировать не будет. Он уже обслуживает поток людей для наших конкурентов. Но для нас он выделил Камиллу Матвеевну. Это его официальный помощник, правая рука. Она-то и будет работать с нашим потоком. За это нотариус хочет то, о чём мы и говорили. То есть тариф у него стандартный.
Титу понравилось амбициозное настроение Шароблуда. «Хорош деляга!» - мысленно похвалил его Тит. Спросил:
- Нотариус - ладно. Поток-то у нас будет?
Василий издал множество избыточных звуков, как бронепоезд под парами, добавил немного душеспасительной риторики, и Выхухолев уяснил себе, что поток будет, но не сразу.
Советский казенный дух гостиницы со следами лёгкого упадка последних лет здорово уравновешивал настроение всех, сюда входящих. Идеальное пристанище для делового человека – здесь ничто не отвлекало от командировочного задания.
Пожелав Титу удобно здесь расположиться и отдохнуть, Шароблуд назначил встречу назавтра к десяти у нотариуса и распрощался. Тит вдогонку полюбопытствовал у него – есть ли в городе места для публичного отдыха? На героическом лице Василия произошла такая игра эмоций и теней, что стало заранее тревожно. Со всей доступной ему добротой старшего товарища Василий увещевал:
- Слышал про такого боксера, как Владимир Сидоренко? Так вот, это наш парень, энергодарский. Парень уверенно идёт в большие чемпионы и вообще. Я как-то был на одном из его боев. Ух, и рубится, ух и метелится – страшное дело! Ну, так его здесь уже нет, он теперь столицы покоряет. А дело его имени живёт и процветает. Школа бокса в Энергодаре – ого, какая! Вся Украина знает. И вообще тут у нас кроме бокса и атомной станции ничего нету. Как стемнеет, атомщики прячутся по квартирам, и на улицах остаются одни боксеры. Так что, не надо, не ходи, не ищи себе публичного отдыха. Отдыхай здесь, за персональной дверью. И настроение себе сохранишь, и деньги, и зубы...
Совет был ясен, и киевлянин благоразумно ему последовал. Пока не стемнело, он разведал местность, прилегающую к гостинице. Пришёл к выводу о каменной простоте ландшафта с неявными признаками жизни, да и вернулся к себе, в пристанище неприкаянных. Ужин, проведённый в кафе при гостинице также не подарил ему интриги нечаянного знакомства. Поэтому он закрылся у себя в номере и в полной мере познал безмолвие вакуума.
Телевизор хоть и работал, но показывал так отвратительно, что был не полезнее тумбочки. Отказавшись от его услуг, Тит лёг на койку, поверх покрывала, сложил смиренно кисти рук на животе и долго так зачем-то лежал. Скоро ватное безмолвие начало давить на уши. Жизнь глубоководных океанических рыб стала понятнее. Тит ожидал – может кто-нибудь завозится за стенкой, в соседнем номере? Напрасно. Кругом было мёртво, как если бы за переборками зияла пасть открытого космоса.
Забавное воспоминание детских лет явилось ему. Помнится, звездная страсть бередила ему душу. Хотелось ему стать звездочётом. Причём, хотелось долго, настойчиво и очень убедительно. Чувство любви к космическому пространству напоминало болезнь. Уже в третьем классе средней школы знал всё о солнечной системе. К пятому классу он перечитал все астрономические справочники, какие только попали в его поле зрения. В шестом выяснил все о физике звёзд. В восьмом он ещё глубже забрался в чулан Вселенной, перетряхнув содержимое близлежащих галактик. В десятом, когда в школе началось преподавание астрономии, он своими познаниями ставил в тупик учительницу-астрономичку. Всё, о чем он мечтал в те годы, это сидеть в одиночестве ночи напролёт, слушать радио космоса, шорохи абсолютной пустоты, завывания катастроф на окраинах мироздания, размышлять об превращениях материи на морозе минус 273 градуса по Цельсию. Он хотел найти середину всемирной пустоты, нулевую координату Вселенной. Вычислив абсолютный ноль пространства, считал он, можно улизнуть из под власти времени и обрести вечность. Так, в виде человека-телескопа он собирался провести лучший остаток своей жизни. Однако армия, грянувшая вслед за школой, вылечила его. Он узрел истину – путь общественной полезности. К вопросам звёздного неба он больше не возвращался.
Правда, в наследство от звёздной болезни ему достался рок одиночества. Это явление он уже изучал однажды с помощью калькулятора. У него вышло, что из тридцати лет жизни ровно половину времени он провёл в плену этого состояния: тупое или содержательное, но одиночество. И вот опять один, как Гагарин – в глухой бочке плывёт по орбите приключений.
Тит потянулся к деньгам, привлёк себе на кровать весь кулек с наличностью. Вывалил плотные пачки банкнот на покрывало, для удобства обозрения. Завтра возможно начнётся плавный переход этих универсальных ценностей в другие руки. Посему надо прикинуть, какими купюрами бросаться в первую очередь. Разноцветные колоды денег – какие в банковской упаковке, какие под канцелярской резиночкой, характерная палитра красок, магнетические начертания номиналов, а главное, количество и концентрация всего этого добра в непосредственной близости от собственного брюха – вид всего этого изменил настроение Выхухолева с пасмурного на облачное с прояснениями. Вплоть до предметного интереса к жизни. Потом дальше – вплоть до философского стоицизма.
Стоицизм позволил Титу прийти к обобщению, что в тягучий этот час он вовсе не один. Его абсурдное добровольное заключение разделяют с ним некоторые известные персоны, тоже узники исторического одиночества. Вот они, здесь, попали на волшебную бумагу, и теперь они вечные пленники бесконечной цепочки «деньги – товар – деньги плюс», вынужденные соучастники каждой шкурной сделки, любой купли, за которой маячит даже самый грязный объект продажи. Вот пан Грушевский со своим портретом на купюре весом в пятьдесят гривен. Загадочен. Очень загадочен и замкнут. Точно деятель Совнаркома, не обвинённый пока в шпионаже в пользу Японии. Но по глазам, настороженно сидящим за круглыми стеклышками профессорских очков, уже понятно – ГПУ НКВД не дремлет, дело шьётся, расстрел возможен. Титу вспомнился памятник Грушевскому: сидит он, бронзовый, с богатой бородою, на обочине Владимирской. В осанке его и во всём его виде есть что-то ветхозаветное, как у отцов-основателей Соединённых Штатов на иллюстрациях прошлого века. Однако, никто из тысяч прохожих возле него не останавливается, и цветов у его подножья как-то особо не замечено. Такие вот дела его. Один и одиночество его пронзительно. Так-так! А это чей портрет на сотенной купюре? Да, он самый! Великан украинского духа Тарас Шевченко. Хмур и даже насуплен от постоянной думки про долю Украины. Измучен ревматизмом промозглого Санкт-Петербурга. Чужак в чужом краю. И народишко вокруг всё не тот. До того не тот, что хочется пригвоздить: «О, маркоманы! О, квады! О, сарматы! Наконец-то я нашёл людей ещё хуже по сравнению с вами!». Но молчит угрюмо, настоящий украинский партизан на допросе. Вечный невольник. Раньше в плену крепостничества, теперь вот, лёжа лицом на денежных знаках, в плену беспощадной любви потомков. Интересно, к то ещё у нас попал на волшебную бумагу? Вот, пожалуйста, Иван Франко собственной персоной, одухотворяет каждые двадцать гривен. Вызывает чувство сожаления. Писатель был глубокий, но писал для своих. Теперь вот всемирно неизвестен. Лицо открытое ветрам провинции. Лицо человека, дерзнувшего преодолеть ограниченность своего поколения. Мученик жизни. Сорочка-вышиванка под европейским пиджаком – тому свидетель.
Выхухолеву подумалось, что если бы не этот дивный вечер в глуши, когда он вынужден дровами лежать в номере гостиницы, ему бы никогда не пришло на ум придирчиво рассмотреть культовых персонажей украинской государственности, мобилизованных Национальным Банком на сверхсрочную службу. Кто ещё из пятидесяти миллионов граждан страны лежал на кровати вот так, обложенный по бокам пачками денег, подобно жареному карпу на блюде, колоритно украшенному овощной зеленью? Вряд ли кто. А значит, вряд ли кто имел счастливое удовольствие понять – какому духовному покровительству отдались наши власти. Деньги у народа мелькают из рук в руки, как у детей, просто и бездумно. Хорошо бы вам, беспечным светлячкам, разуметь, что за духи вызваны опекать ваше царство паутины...
Мазепа, гетман Иван Мазепа глядит на граждан Украины с каждой десятки. Напряжён и мрачен его лик, тяжёл взгляд, словно сидит на пиру в окружении врагов. Это имя не сотрётся в вечности, даже когда сотрётся в прах последняя украинская десятка. Жил, играя смертью, прошёл свой век загадочным зигзагом полтавского орнамента. Средневековый рыцарь, обожатель золота, строитель храмов, увлечённый предатель. Нечеловеческая устремлённость как щит хранила его от кинжалов и доносов. Пьянел от власти, но не терял головы. Шёл только вперёд и только вверх, презирая своих покровителей, чутко меняя любого из них на новую, сильнейшую длань. Обладал мудрой военной гибкостью: то крест на верность целовал, то руки, то ноги, то ещё какие нарицательные места владык. Всё ради победы! И ему всегда фартило, этому великому мастеру игры. Он всего добился, включая дочери лучшего друга. Он всех обвёл, всех купил и разменял, и шляхту и своих горлопанов, и включая самого Петра Первого московского. И мысли о собственной исключительности, конечно же, не покидали его. Но оказывается, очень высоко в полтавском небе кто-то не спал и видел всю его игру с чертями. В новом кону Мазепа идёт на «верняк», ставит на Карла шведского. Да, от Петра-москаля он много чего получил в виде благ и власти. Но Карл гораздо более модный повелитель. Куда там простовану Петьке! И вот, надо ж такому случиться - верняк не сработал, масть ушла мимо. И проиграл, всё проиграл. Бежал, болел, умер на чужбине в обнимку с бочонком золотых дукатов, могилу потрошители разрыли, турки-мародёры бесились на костях. Казалось бы - всё, вечное безмолвие! Вывалян в перьях позора, предан церковной анафеме, стал почётным членом клуба любителей Иуды. Аут, небытие... Но не тут-то было! Есть, есть жизнь и после абсолютной смерти – доказывает своим гражданам украинское государство. Вот вам пример: гетман Иван Мазепа смертью умер и проклят, а всё равно с нами и живой. Да ещё как живой! Предатель в каждом кармане. Мог ли он мечтать в своём рыцарском семнадцатом веке, что миллионами портретов его наполнится целый мир от Карпат до Донца, и аж до Крымского Ханства?
«Во судьба!» - дошло наконец до Выхухолев. Он подумал: «Что бы такого можно было совершить в нынешней современности, чтобы и столетия спустя потом попасть в пятерку главных духов государственности? Нет, всё равно меня не отчеканят на монетах за место герба. Высоцкий как в воду глядел».
Выхухолеву довелось читать про Мазепу достаточно, чтобы целиком, в объёме, видеть шекспировскую судьбу его – и гордое восхождение и ужасный конец. И вот его впервые заинтересовало: кто осмелился на весь мир заявить себя последователем Мазепы, кто вызвал себе на подмогу призрак Ивана-злодея? На первой купюре в пачке десятигривенных банкнот стояло мелко и аристократично: «ГОЛОВА ПРАВЛІННЯ БАНКУ»... длинная подпись... «Вадим Гетьман». Вот так, скромненько. Подпись государственного мужа под портретом Христова предателя. И год печати не указан – думай что хочешь, то ли 1991, то ли 1709.
Выхухолев удивился бесстрашию главного банкира страны. Вот что значит, бесов в упор не видеть. «А ну-ка, глянем, кто у нас ещё к Мазепе прислонился», - сказал себе Тит и снял с денежной пачки красную канцелярскую резинку. Пошелестев немного бумагой, нашёл купюры нового образца, печати, как указано, 1996 года. Здесь чудился лёгкий сквознячок загадки. Надпись стояла такова: «НАЦІОНАЛЬНИЙ БАНК УКРАЇНИ»... «ГОЛОВА». В пробеле угрём извивался египетско-месопотамский иероглиф. Больше ничего. Политически грамотный гражданин, конечно, имел основания догадываться, что иероглиф – это подпись, причём, вероятней всего, Виктора Ющенко, теперешнего хозяина НБУ. Однако надпись «ГОЛОВА» без указания имени и фамилии смотрелась не то потерянной, не оторванной. Головы, ведь, какие угодно бывают. На блюде, к примеру.
- Правильно, правильно! – сказал, вздыхая Тит, - Заметай следы, а то Мазепа нагрянет в гости, отыщет твой дом по телефонной базе данных».
Заметив, что разговаривает с самим собой, Тит подумал: «Схожу с ума». Он снова напялил на пачку синюшных десяток красную канцелярскую резиночку и бросил её в кучу других денег.
- Пиастры, пиастры! – с выражением, нажимая на «р», сказал он. Потом откинулся на подушку и вновь упёрся взглядом в антарктическую гладь потолка. Белая даль была так близко, что легким усилием воли можно рассмотреть следы пропавших экспедиций.
«Безумцы, нашли с кем пир пировать... Он крест на верность целовал, именем Божьим присягал, и всё променял в миг... Будет вам, господа хорошие за ваши подписи... Вам он герой, а Богу – предатель... Вот и получит каждый, кто с Мазепой расписался и ещё распишется. Никому не выжить, никому в чести не ходить...».
Мысли тянулись обрывками, как длинные капли воды из крана. «А на самых мелких купюрах пристроили стародавних князей киевских... Но тем определённо повезло... Ибо самые грязные беззакония оплачиваются именно крупными купюрами... А мелкими – милостыня подаётся...». Сообразив, что засыпает, Тит усилием воли сгруппировался, нащупал рукою на полу валяющийся там кулёк из под денег и навёл на кровати порядок. Собрал пачки купюр и вернул их в утробу кулька, мысленно напутствуя: «Идите, возвращайтесь в сундук мертвеца».
Далее он незаметно для себя выпал в сон: одетый, поверх покрывала. Утро, робко заглянувшее в комнату, нашло его вполне пригодным для живописного этюда: свернувшимся калачиком в обнимку с денежным пакетом; на тумбочке, у изголовья, чёрный пистолет.
Новый день принёс первые созидательные заботы и прошёл, в основном, у нотариуса. Камилла Матвеевна, дублёр с печатью, была на «товсь», и с самого начала проявляла деловую лояльность и личное благоволение. Впрочем, Шароблуд поначалу заставил себя ждать, где-то крепко застрял в делах основной работы. Выхухолеву пришлось неприкаянно маячить в пространстве для посетителей и с тихой завистью наблюдать густую толпу местных граждан, несущих свои акции конкурентам. Толпа стояла в очередь к двери нотариуса и, судя по лицам, была довольна своей участью. Слоняясь без дела, Тит выяснил, что людям платят за акции ту же самую цену. Это его успокоило и вдохновило.
Толпу акционеров окучивали своим вниманием две смышлёные и очень зоркие барышни лет до тридцати. То была ревнивая и злая забота овчарок, стерегущих кудрявое стадо на зелёном пастбище. Поэтому Тит решил не предпринимать попыток сагитировать и переманить кого-нибудь из ожидающей очереди. Ему не хотелось шума и пыли. Напротив, он попробовал для начала подружиться с барышнями. Но с ними было что-то не так. Они оказались настолько мотивированы на битву за денежные знаки, что сразу учуяли в нём врага. Он был удостоен ледяного презрительного взгляда, медленно измеряющего его с ног до головы, взвешивающего навскидку и выносящего заочный приговор. Тит благоразумно оставил поползновения к дружбе и постарался более не привлекать к себе внимания.
Пока он вынужденно бездельничал, уши его уподобились локаторам дальней космической связи и собирали без разбору весь разговорный мусор, оставляемый посетителями. Занятие это было, впрочем, достаточно произвольным, от нечего делать. Однако, и оно оказалось полезным. Склеив в единую ленту обрывки реплик, мнений и сплетен, Выхухолев сумел составить себе представление о ключевой фигуре нынешней золотой лихорадки - местном нотариусе. Получалась настоящая сага.
«...Году, эдак, в 1993, аккурат вслед за волной гиперинфляции в город пришёл частный нотариус. Следов своих частных собратьев по цеху он здесь не обнаружил и стал первым в здешней истории. Радость его была недолгой. Он был беден, и жизнь быстро дала ему понять, куда он попал. Людей в Энергодаре было много, как муравьёв, тысяч пятьдесят. Почти все они в той или иной степени были прикованы к своему любимому атомному муравейнику - АЭС. Днём они мирно расщепляли атом, а ночью отсыпались дома. Так город и возник подле станции, чтоб было где работягам поставить раскладушку. Конечно, у Советской власти были планы постепенного окультуривания города, но победившая демократия коровой слизала все эти духовные кружева и рюшечки. Поэтому Энергодар так и остался городом-спальней, белокаменным островом блочных многоэтажек, по-сиротски воткнутых в голой степи. За пару лет, прошедших после СССР, жизнь в городе лишилась смысла, вкуса и перспектив, сделалась примитивной. Соответственно примитивные и нечастые юридические потребности легко удовлетворял недорогой и привычный всем государственный нотариус. Так что, новоприбывший частный деятель нотариата быстро захирел, погрустнел и скоро стал нуждаться. Бывало, он даже голодал. Он снимал самую недорогую квартирку. Он с удовольствием принимал приглашения редких знакомых отобедать у них. Он много размышлял о жизни, часто просил взаймы. Его видели на улице худым и бледным. Он шкрябался ноготком в оконные стёкла. Его, как никого, больно ранили гамма-лучи, долетающие до города от реакторов АЭС... Всё изменила приватизация!
В 1995 году Украину накрыло акциями, как манной с неба. Как будто в небе над страной взорвался дирижабль, перевозивший пропуска в рай с печатями. Вот и население Энергодара почти в полном составе одномоментно сделалось акционерами – кто «Днепроэнерго», а кто «Донбассэнерго». Что с этим поделать люди не знали. Одновременно с этим в городе появились непрозрачные личности, главным отличительным качеством которых была маниакальная настойчивость. Они-то людям быстро объяснили – как с этим поступают: это продают! Сначала робко, потом всё веселей жители Энергодара начали менять акции на деньги. Моментально возник дикий спрос на печать нотариуса, которая посредничает в каждой такой сделке. Поскольку контора государственного нотариата по традиции исповедовала возвышенное безразличие к ловле человеков и вела себя как царевна-несмеяна, торговые пути оказались немедленно протоптаны к нотариусу частному. Этот людей любил! Чем больше акций в городе продавалось, а они практически все продавались через него, тем любил всё больше. У нотариуса завелись деньги. А между тем пришёл оживленный 1996 год, потом хлебный 1997, карусель скупки акций в городе атомщиков всё раскручивалась. Скупщики менялись лицами и множились числом. Цены на акции росли, охочих расстаться с ними прибавлялось. Энергодар превратился в золотой прииск, новый Клондайк, где все были довольны, ибо довольно легко получали своё. Довольней всех был нотариус. Он сидел в центре этого денежного завихрения и услужливо хлопал печатью. Деньги у него не только завелись, но и стали отслаиваться. Это позволило ему нанять себе штат умных помощников. Дело пошло ещё лучше. Нотариус как бы родился заново. Он забыл слово «нужда» и слово «неизвестность». Стал состоятельным и уважаемым человеком. На улицах города с ним здоровались издалека и даже через улицу, как в деревне. Он стал носить очень хорошие костюмы и редкие галстуки. Он купил себе квартиру, потом «тойоту», потом, подумав, ещё одну квартиру. У него появились планы. Он просветлел лицом, поправился, раздался в плечах, в общем стал таким, каким его и задумала мать-природа – красивым, представительным блондином, человеком повышенного могущества, как в личном, так и в общественном измерении...
Однажды ветер принес ему эхо издалека о том, что некий частный нотариус собирается открыть в Энергодаре свою контору. На это он ответил спокойно и юридически исчерпывающе: «Если у нас в городе появится второй нотариус, то он будет жить только один день». Ко всему вышеперечисленному можно добавить, что второй нотариус в Энергодаре так и не появился... This is the END».
В разгар дня, когда Выхухолев уже стал терять терпение, вдруг появился Василий Шароблуд, багровый лицом, и привёл с собой четырёх, по его меткому выражению, «товарищей».
- Это мой личный кадровый резерв! – блеща очами объяснил Василий, - Потребовалось время, чтобы собрать их в группу.
О, как Василию не хватало теперь пиратского платка-повязки на голову! Вот что делает с человеком запах денег! Выхухолев подумал с сожалением: «Эх, мне бы эту алчность! А то я как-то преступно хладнокровен...».
Приведённые Василием «товарищи» понравились ему. Это были хорошие, ясные люди, которых любой мог обидеть. Им бы созидать на благо Родины, а тут им крышка демократии на голову и соблазны капитализма в виде цветной бумаги. Акционеры Шароблуда глядели на Тита умоляюще-настороженными глазами, словно он был целитель, который сейчас избавит их от зубной маяты.
Тит вежливо поздоровался с ними и вкратце объяснил процедуру дальнейших действий.
- И не жалейте вы их, акции ваши! – подбадривал он, - Всё катится в яму, бумажки ваши горят невидимым огнём. Не пройдёт и года, как у вас на руках только по горсточке пепла останется. Это метафора. Я знаю рынок!
При звуке этих слов они завалились к Камилле Матвеевне, пребывающей под действием горячего чая, и нотариальное корючкотворство началось. ФИО акционера вносилось в типовую доверенность на право распоряжения акциями. Потом готовый текст печатался через принтер на государственном бланке, потом акционер подписывался на бланке и в журнале учёта, а нотариус ставил под доверенностью свою юридически окончательную закорючку и ляпал печатью. Это означало, что акционер расстается с принадлежащей ему мнимой ценностью. Здесь же киевский благодетель вручал ему ценность реальную, всепроникающую и универсальную – деньги.
Со всей этой командой, приведённой Шароблудом, Тит рассчитался хрустящими баксами, по две сотенные купюры на нос. Как-никак первенцы проекта, можно и зеленью побаловать. Василий прицельно и ревностно следил за переходом долларовой наличности из чужих рук в чужие руки. Глаза его отсвечивали тоской голодного Бармалея.
- Можно сказать, с почином! – провозгласил Тит, и пожал его большущую грубую пятерню.
- После обеда приведу ещё людей, - пообещал Шароблуд.
Выхухолев рассчитался с нотариусом, и они с Василием вышли вон, на территорию топтания за дверью, которая была для посетителей не то приёмной, не то залом ожидания, не то накопителем, не то отстойником. То есть, в кондомиум, если выражаться в рамках евространдартов. У конкурентов, сохраняя очередь, всё так же роились до двух десятков акционеров. Выхухолев уселся на белый подоконник и на миг задумался. Ему не было радостно, и даже просто хорошо не было, и это его настораживало. Чёрные законы Мерфи вспомнились ему намедни и плотно зацепились у него в районе интуиции, как штанина за велосипедную цепь.
- И всё-таки! – сказал он и прокашлялся в стиле Великого Митьки, - Всё-таки мне очень не нравится, что у наших акционеров нет сертификатов акций. Понимаешь? Вот эти вот, типа, доверенности – натуральная мертвечина. Сертификаты ещё только предстоит добыть. Это ведь тоже вопрос. А деньги-то людям уже заплачены! Рискуем, однако...
- Дорогой ты мой че-ло-вее-е-ек! – принялся горланить Шароблуд и, стащив Тита с подоконника, легко повлёк его к выходу, на улицу, - Не надо тебе тратить своё молодое счастливое здоровье над этим вопросом! Я же тебе уже говорил – это мой вопрос! Зам директора станции мой хороший товарищ. У него в сейфе лежат все мыслимые сертификаты «Днепроэнерго». Мы соберём оптовую партию и я с доверенностями зайду к нему, и в течении десяти минут выйду уже с сертификатами. Это моя часть работы. Мы же договаривались?
- Так-то оно так. А нельзя ли народу сказать жестче? Например: кто хочет продать акции, сначала позаботьтесь о получении по месту работы своих сертификатов.
- Помилуй! Да ты людей наших, что ли, не знаешь? Над ними нужно солдата с овчаркой поставить, чтобы они зашевелились. Да и кто с ними в Правлении будет возиться по отдельности? На это у тебя есть я! Человек, который решает всё.
Василий Шароблуд снял с его души чёрные законы Мерфи, и так, в приободрённом настроении, был встречен обед. Тит обедал в кафе гостиницы. Мясной гуляш на макаронах сделал его добрее удава. В роли десерта был стакан сметаны и сдобная булочка. На стакане сметаны Тит вдумчиво задержался: словно военное приветствие донеслось ему из прошлого. Сметана в стакане имеет такое свойство – напоминать, будить, и даже, будоражить…
После обеда Шароблуд привёл к нотариусу ещё троих акционеров. Они были тут же обслужены, задокументированы, наделены денюжкой и наилучшими пожеланиями в дальнейшей жизни.
Выхухолев подсчитал:
- Итак, движемся со скоростью семь человек в день. Не далеко же мы так уедем, Вася.
Василий изображал бронзовое спокойствие и как бы воочию видел стремительное приближение счастливых дней.
- Ну, это всего лишь люди, которые были прямо под рукой. У меня таких ещё человек пять найдётся. Но я же не олух, меня самого не устраивает такая плотность работы. А потому, возможно уже завтра, мы с тобой проведём операцию на самой станции, как я и говорил. Я уже начал к этому подготовку. В приказном порядке подгоню тебе массу народу, всех, кого можно оторвать от работы без вреда для производства. Тебя им нужно показать, понимаешь? Рабочий человек, он такой, любит все поглядеть в живом виде. Ты же им создашь образ бывалого авторитета в своей области и скажешь им чего-то, чего они не могут услышать по радио и телевидению. Вот так мы и откроем шлюзы нашего с тобой бизнеса.
Тит обронил шутку в том смысле, что шлюзы – это лучше, чем кингстоны. Главное не перепутать.
Расставались на фоне алых декораций заката. Шароблуд учтиво пожал своему компаньону ладошку и спросил:
- Будешь в гостинице?
- В основном. А что?
- Через пару часиков заскочу. Надо ж всё обсудить. Бизнес приобретает масштабы. Понимаешь?
Титу не хотелось ничего понимать. От безысходного одиночества перед лицом очередного вечера ему усиленно хотелось кушать. Понимая, что это томление плоти - дело чисто психологическое, он всё-таки не стал сопротивляться настроению и накупил себе в гостиницу всяких явств: пива, бубликов и вяленых кузнечиков. «Кузнечиками» он называл вьетнамские сушеные бананы, по десятку расфасованные в полупрозрачные цветные упаковки.
Василий Шароблуд заглянул в гости к Выхухолеву в минуты досуга, когда тот лежал на кровати и пробовал таким образом пить из бутылки пиво. Получалось плохо, по преимуществу он зря только обливался, чем, разумеется, был возмущён. Под звуки его добродушной ругани Шароблуд и заявился через порог.
Тит широким жестом призвал его угощаться. Трапеза была гостеприимно сложена кучкой прямо на телевизоре. Василий отрёкся от этого, решительно мотнув головой, и бережно уселся в здешнее продавленное кресло. Выхухолев же поудобнее устроился на кровати и, вытирая рукою пиво с лица, выжидательно уставился на Васю. Василий был напряжён. Речь его парила чайкой над пожаром. Он сказал:
- Я, ты меня знаешь, парень простой… Я если что говорю, то выполняю… Мне чужого не надо… Но бывают моменты… Люди должны помогать друг другу… С любым может случиться...
- Не пойму, к чему ты клонишь, - рассеянно отозвался Тит.
- Дай мне тысячу долларов! – признался Василий и умолк, настороженно следя за реакцией компаньона. Тит аккуратно поставил на пол недопитую бутылку и плавно полез рукою под подушку. Достал оттуда чёрный пистолет. Потом снова запустил руку туда же и достал оставшуюся у него кучу денег, завернутую в цветной кулёк. Потом спросил:
- Тебе оно зачем?
Шароблуд с уважением поглядывая на приготовленный реквизит, пылко объяснил:
- Дело было в прошлом году. Ездили мы с братом в Запорожье по делам. Ехали нормально, и вдруг – раз! На дорогу выскакивает девочка-школьница в белом передничке и давай метаться как белка! У брата реакция отличная, он у меня водила со стажем. Ну, так он в последний миг рванул баранку, увёл в сторону и мы – бах! – прямо в фонарный столб… Самим-то ни царапины, а транспорт, как говорится, в макаку! А машина для брата – всё, заработок, добыча для семьи. Вот я и взялся ему помочь. А денег как нарочно нету. Пришлось пойти и занять тут у одного барыги. Теперь он меня взял за горло, понимаешь? А у меня семья. С каких доходов я ему стану отдавать? Войди в мою ситуацию. А?
Тит заёрзал на кровати, словно его покусывали насекомые. Василий Шароблуд поторопился наддать жару:
- Послушай, ну мы же взрослые люди! Мы здесь собрались сделать серьёзное дело на сотни тысяч, я так думаю, долларов. В другой ситуации я бы к тебе не обратился. Но мы же партнеры по бизнесу, мы же компаньоны, в конце концов. К тому же сегодня я практически заработал семь сотен...
Выхухолев решительно встрял в текст и поправил:
- Не практически, а всего лишь сомнительно-теоретически! Я сегодня отгрузил людям полторы тысячи баксов, но я ещё ничего не купил! Мне только дали дорогостоящие нотариальные расписки, которыми утереться и то сложно будет. А ты говоришь!
Шароблуд вдруг опечалился. Одухотворенно загрустил, уронил голову на грудь. Таким его Тит еще не видел и поразился: где человечность скрывалась в этом человеке? Вот же она, серебристая, в наличии. В какой части тела она у него таилась, как маскировалась?
Василий молча и траурно поднялся из кресла, почти блеснув слезой в глазу, но Выхухолев уже шелестел «зеленью». Отсчитав тысячу, вручил уползающему гостю. Тот, видимо, и не сомневался в таком исходе дела, потому как в момент принял своё привычное выражение лица – плотной решительности, оптимизма и лёгкой беспринципности, натюрморт. От Василия проистекли слова благодарности. От слов дышало жаром и пеплом искренности, как от печеной картошки, которая только что из костра. Потом Шароблуд поспешил вон, несомый на зелёных крылышках баксов. Тит остался наедине с контрастным чувством неудовольствия. Рухнул на кровать, потянулся за пивом и подумал себе: «Болван! Ты разведён и разбавлен! Вася начинает перехватывать инициативу и вымогать...».
Неприветливая дилемма чётко нарисовалась ему – подставиться и ждать милости от Шароблуда, или мужественно свернуть всё дело, пока не зашло далеко, и убраться восвояси. Было противно, что он уже увяз на две с лишним тысячи долларов. В поисках мысленного выхода он спёкся, задремал...
Утро растолкало его в плечо.
Василий Шароблуд заявился в гостиницу пораньше, в фойе повстречал Тита идущим после завтрака и сообщил ободряющую повестку дня:
- Сегодня мы работаем прямо в закромах, как я и говорил. Идём на станцию. Ты как, готов морально?
Если смотреть на Землю в марсианский телескоп, то город Энергодар и Атомная Электростанция выглядят как два загадочных пятна на простыне Запорожской степи. Туманные эти пятна лежат рядышком. Между ними темнеет тонкая прямая нить, подсказывающая, что тут возможна какая-то связь, какое-то отношение одного к другому.
За окнами автобуса открывался столь характерный пейзаж, что Титу Выхухолеву трудно было не залюбоваться. Город обрывался резко. За крайними многоэтажками сразу открывалась неисчерпаемая даль, так что даже с верхних этажей ничего кроме ровного горизонта не рассмотришь. АЭС тоже ввиду своей стратегической планиды обрывалась резко, как крепость, мощной стеной ограждения в нечеловеческий рост. Отсюда стелилась такая же ровная бесконечность. Так что, город и станция обоюдно торчали в пределах прямой видимости, породнённые окружающей их пустотой. Они братски дарили друг другу смысл существования и поровну делили щемящее чувство затерянности. Между ними лежало всего километра четыре пустыни.
Мёртвая бесчеловечность плоского пространства была решительно перечеркнута асфальтовой дорогой, прямой как след стрелы, будто под линейку, словно вектор ускорения свободного падения. Дорога жизни вела от города прямо к проходной АЭС, и обратно. По ней курсировали бесплатные автобусы для перевозки мозгов, не утекших ещё заграницу. Это движение также могло быть замечено в марсианский телескоп, как загадочное перетекание вещества между двумя туманными пятнами на Запорожской степной скатерти.
В автобусе, изрядно наполненном кадрами трудовой интеллигенции, сохранялась чинная тишина. Высококвалифицированные работники станции имели пока ещё советскую осанку, и достоинство кормильца не позволяло им вести себя легкомысленно. За всю дорогу Тит не услышал ни одного громкого слова, не то что грубости. Это дарило надежду. Тем более на фоне розового рассвета.
На полпути к станции Тит толкнул Шароблуда локтём и сказал вполголоса, дабы не привлечь к себе внимание:
- Гляди, Василий. Вот за окном виднеется какой-то новострой. В моей голове просто не укладывается! Что это?
Василий Шароблуд в скупых, но точных красках передал ему суть. Оказывается, это растёт коттеджный посёлок, островок блаженства из десяти теремов. Некая инициатива муниципального происхождения вызвала к жизни сей праздник строительства. Согласно замыслу, терема должны достаться ведущим деятелям атомного производства, в рассрочку, а также другим энергодарцам, у которых почему-то оказалось достаточно денег, чтобы заплатить сполна и сразу. В общем, заслуженные граждане города таким вот образом возвышались и получали подтверждение статуса. Правда, на текущем этапе ещё не было ясно – на сколько этажей возвысится частное заслуженное счастье, на два или на три, ибо кирпичная кладка намекала своим видом на продолжение.
- Ветер ада! – вырвалось у Тита восхищенное восклицание, вслед за которым по инерции протащился ещё короткий речитатив, словно стукаясь о ступеньки, - Решительно, решительно офигеваю! Это действительно свежо, вызывающе, я бы даже сказал, на контрасте воображаемого и невозможного...
Некоторые представители трудовой интеллигенции, из находившихся поблизости, обратили свои честные глаза на Выхухолева и одарили его выражением немой снисходительности. Василий зашипел:
- Тише, тише, кормилец! Не блажи, не пугай народ. Здесь могут находиться наши потенциальные клиенты. Ну, в чём дело-то? Чего всполошился?
Тит взял себя в руки и тихонько, уголком рта объяснил:
- В последнее время я всё чаще замечаю следы деятельности внеземного разума. Это когда разум явно присутствует, но умысел его постичь невозможно. Вот как теперь. Объясни мне, разве это человеческий разум удумал такое, чтобы строить элитное жилье с видом на реакторные блоки? То есть, все рядовые люди живут за пяток километров от атомной бомбы, а почётным счастливчикам предлагается лысеть в два раза ближе? То есть, такой завидный фарт им выпадает? Ладно бы места не было! Пустота кругом на сто вёрст. Строй себе за городом, но с противоположной стороны, где в окна влетают не свободные нейтроны, а божьи коровки и птичьи голоса. Где вид из окна не напомнит тебе о бренности сущего перед лицом атомного распада. Молчишь? Вот и я о том же: неземной, нечеловеческий разум тихим ползком оставляет следы, указывающие вектор его нечеловеческой цели...
Василий Шароблуд иронично скалился. Ряды его зубов навевали мысль о столовом серебре. Ему понравилось, как Тит придуряется. Особенно уморно смотрелись маячки апокалипсиса, проблесками озаряющие его глазные топазы.
- Расслабься, выключи воображение! – посоветовал Василий, - Просто вот такое принято строительное решение. Отпущенные на это дело финансы другого решения не допускают. Ты вот фантазируешь, а между тем большинство домов уже куплены, залоги внесены, кредиты под это дело оформлены. Так вот оно!
Тит сопротивлялся:
- Не понимаю, не желаю понимать. Из множества возможных решений вопроса выбирается самый несуразный, самый разрушительный и бесчеловечный. Причём всё чаще, повсеместно, в наглую уже! Нет, Василий, земной разум на такое не способен. Это дыхание бездны. Кривое зеркало сатаны.
Шароблуд посерьёзнел и ответил начистоту:
- Оно конечно лучше вообще тут не находиться, ни за километр, ни за полсотни километров. Иногда мысль о медленной смерти приходит на ум и доставляет огорчение. Но когда ты экономически привязан к этому месту, то привыкаешь не думать, и вообще находишь в своей жизни достаточно резонов, чтобы не менять ничего кардинально. Ты вот умный и образованный, и не понимаешь. А люди, люди, я тебе скажу, хорошо понимают, что элементы комфорта и престижа никто не отменял, даже вот здесь, у ворот атомного аттракциона.
Выхухолев озадаченно заткнулся. Василий явно не шутил. Автобус, меж тем, уже причалил к своей конечной остановке напротив проходной АЭС.
Тит молча последовал за поводырём своим Шароблудом, как за ледоколом, уважительно поглядывая на его решительный баобабовый затылок. Фойе проходной, где они тотчас очутились, напоминало внимательному посетителю, что архитекторы станции в своё время были вдохновлены светлым образом грядущего коммунизма – так просторно и светло оказалось здесь. На контрасте с этим система пропуска и допуска, особенно ее техническая часть, впечатлила Тита своей буквально мясорубочной тщательностью. Шароблуду, несмотря на его заметный вес в здешней иерархии, стоило немало усилий, согласований и телефонных звонков с проходной, чтобы охрана получила указание пропустить и его спутника, Выхухолева Т.А., по паспорту.
Протащив-таки чужака за собой, Василий дружелюбно пояснил:
- Что самое интересное, выйти отсюда ещё сложнее, чем зайти. Самостоятельно ты отсюда можешь выйти только в тюрьму. Но со мной тебе ничего не угрожает. Главное, не потеряйся.
Вдруг он спохватился, засуетился, глядя в наручные часы, и стал набирать скорость. Уходя в отрыв, он предложил Титу погулять пока, осмотреться, подышать.
- Держись вот этого корпуса, здесь я тебя найду. А то у меня дела, планёрка, ты-ры-пы-ры..., - были его последние слова. Видный и громоздкий, он ловко нырнул в какую-то бронедверь и исчез как атомный диверсант.
Тит Выхухолев, успев только разинуть рот, остался один. Он медленно оглянулся окрест себя. Во всём здесь царствовал сверхчеловеческий масштаб советских пятилеток. Пространства и строения, утяжелённые своей угрюмой индустриальной кубичностью, были явно рассчитаны на циклопа. И всюду тотальное, напряжённое безлюдье. Изредка мелькнёт вдалеке человечек - из двери в дверь – и опять никаких признаков жизни. Титу стало неуютно. До него впервые так ясно дошло – какой он всё-таки маленький среди явлений природы.
Над Атомной Электростанцией стоял до звона натянутый шатёр неба, и солнышко играло золотом на голубом. Тит отмахнулся от свинцовых впечатлений и направился поглазеть, делая тягучие, почтенные шаги. Скоро стало очевидно, что люди здесь всё-таки есть, и их много, но все они при деле и очень заняты где-то внутри, а может и под землей. Некоторые обращали внимание на Выхухолева, смотревшегося тут абсолютно несуразно в своём долгополом столичном плаще, да ещё праздно бредущего, руки в карманах. Пустые прогулки по изотопам здешние трудяги себе не позволяли.
Ничего достойного внимания Тит нигде не увидел, пока не вышел к открытому пространству, которое широкой бетонной рекой обнимало гряду из нескольких одинаковых громадин. Они были словно шахматные ладьи, но только диких размеров, почти до неба. Тит решил, что это, видимо, и есть самое главное, а именно, реакторные блоки. Его неуверенно понесло вперёд. Он ожидал, что кто-нибудь увидит его, окликнет, отгонит, а может его даже арестуют. Но кругом стояло гробовое египетское безмолвие. Так шаг за шагом он преодолел полста шагов и оказался прямо под колоссом. Шершавая громадина цвета чугунного мрака накренилась на него сверху. Мягко и чутко, с благоговейным трепетом, будто на свидании с дремлющим боеприпасом, Тит тронул пальцем титаническую станину, на которую опиралась вся громадина. Приложил ладонь, даже погладил. Потом обомлел от мысли, которая так долго задержалась почему-то в пути. Теперь пришла, но уже с предательским опозданием.
Здесь, прямо под ладонью, за тонкой шоколадной скорлупой, тихо пульсирует личинка демона, который мог бы когтем мизинца перевернуть Землю. Разум съеживается от мысли о его могуществе и мощи. Но пока что личинка размером с кита сидит на привязи и, вроде как, дремлет. И смутно ей грезится, как всклокоченный дух Энштейна со своим уравнением про массу и энергию несётся верхом на вагонетке прямиком в главную топку преисподней.
Итак, ладонь Выхухолева и плазменное чрево реактора, где идёт распад материи, где, подобно орехам, дробятся ядра урана, разделяют всего-навсего каких-нибудь метров десять спецбетона. И они хотят сказать, что об эту жалкую, глазурево-шоколадную преграду спотыкается радиация? У Тита инстинктивно зашевелились волосы прически. Он развернулся и очень живо, почти вприпрыжку поспешил прочь. Спиной, затылком, ушами он хорошо чувствовал как гамма-лучи и всякие нейтрино гадюками гнались ему во след. «Что я здесь делаю!? - мысленно бичевал себя Тит, - Что я здесь потерял? Нет, здесь определенно нездоровая обстановка! Откуда ей здесь взяться, обстановке-то здоровой?»…
Отогнанный суеверным страхом на приличное расстояние, Тит осознал, что слегка заблудился. На глаза ему попалась какая-то приоткрытая дверь, и он не спеша, с уважением просунул в неё голову. Осмотрелся и потом втащился дальше весь, целиком. Небольшое сумеречное помещение, где он оказался, было отгороженным закутком некоего производственного цеха. Из недр его сюда беспрепятственно долетали металлические звуки созидательной деятельности человека. Аскетичные, советского образца креслица полукругом стояли здесь. В центре этого полукруга господствовал здоровенный аквариум с таинственной подсветкой. Несколько рабочих в индустриальных спецовках развалившись на сиденьях, обменивались непринужденными междометиями. Морское царство за стеклом дарило медитативную усладу для их усталых глаз. Тит решил, что это здесь такая себе бытовочка, а может, это комната психологической разгрузки. Негромко поздоровавшись в пространство, он, как ни в чём не бывало, прошёлся вглубь и стал к аквариуму вплотную. На минуту его внимание полностью кануло в подводном мире. Живностью своей и растительностью аквариум оказался на диво богат. Зелень капустного вида шевелилась вслед ленивому подводному течению. Нити тончайших воздушных пузырьков, устремлённые от камушков к поверхности, вились меж гирляндами элегантных подводных лиан. Рыбья мелочь, пескариная родня, игриво проводила в этом лесу свои счастливые будни. Здесь были замечены и несколько усатых сомиков, брюшками устроившихся в уютных неровностях дна. Тит Выхухолев почему-то сразу влюбился в одну рыбку. Она отличалась от всех вызывающим изяществом тела и дерзостью. Чистейший алый окрас и гордые тёмно-синие глазки, будто подведённые тушью, возвышали её над прочим рыбьим народом, как принцессу. Она, видимо, отчётливо понимала свою исключительность и поэтому активно дразнила окружающих простушек. Она всё время норовила крутить хвостом перед выбранной ею рыбьей мордой, причём так, что это выглядело будто похлопывание веником по щекам. Рыбью морду это выводило из себя, и всё оканчивалось короткой, безуспешной погоней за проказницей. Потом красавица снова принималась за своё. Тит назвал её Анжелой. Потому что по его жизненным наблюдениям все Анжелы именно таковы.
Оторвавшись от созерцания глубины, он обратился к рабочим и спросил их – не знают ли они часом Шароблуда, именем Василий.
- Как не знать? – ответили работники атомной промышленности. Тогда Тит попросил их показать, где расположен шароблудов участок.
- Ты лучше посиди здесь, - ответили ему, - Мы ему позвоним, он сам за тобой зайдёт.
Тит смиренно согласился и снова погрузил свое внимание в аквариум. Скоро явился Василий, пылающий лицом.
- К работе всё готово! – радостно отчитался он, - Люди собраны, предупреждены. Шоу можно начинать. Идём!
Они вышли на улицу и летящим шагом пересекли длинную диагональ под синим небом до угла другой, точно такой же бронированной коробки, но с другим номером маркировки на стене. Нырнули в дверь, взошли по крутой, дребезжащей железом лестнице, и довольно неожиданно оказались в людном помещении. «Бывшая Ленкомната!» - догадался Выхухолев, увидев тут заботливую отделку жёлтым деревом и сиротские полупустые стенды на стенах. Народу было человек двадцать. Кто сидя, кто стоя, все терпеливо чего-то ожидали, издавая при этом приглушенное жужжание, как и положено организованной массе товарищей. Вся эта обстановка задела у Выхухолева какую-то очень нежную струнку души. Держать речь к личному составу в культовой обстановке Ленкомнаты ему доводилось на военной службе, на ТОФе, году в восемьдесят каком-то. И вот теперь снова, две пятилетки спустя. И, главное, где!!! Надо же, как иной раз оно поворачивается, колесо жизни! Правда, повестка дня теперь совсем другая. Ничего о подвиге, ничего о Родине. Спасайся кто может...
Не успел Тит как следует показать аудитории свой румяный фас лица, а Василий Шароблуд уже взялся объявить его номер:
- Прошу внимания! Как я вам и обещал, сейчас перед вами выступит консультант по вопросам акций. Он специально приглашён мною из Киева. Звать его Тит Александрович. Это очень авторитетный человек в своих кругах. Насколько я могу судить, он вам скажет то, чего вы никогда не услышите ни по радио, ни по телевидению, о чём никогда не напишут вам газеты. Вопросы, если будут, зададим позже. Прошу!
Тит с большим уважением глянул на Шароблуда и подумал: «Во Шароблудище! Во классный демагог! Политуправление СА и МВФ тупо проехало мимо своего счастья!».
Накануне он тщательно продумал сценарий своего риторического воззвания к акционерам. Так что по утру у него в голове была пара чётких планов, один изощрённей другого – как себя вести, что делать и о чём говорить в зависимости от зигзагов ситуации. В принципе, он даже готов был прикинуться гостем из будущего. Однако вот теперь, когда он окинул взглядом своих покорных слушателей, его намерения почему-то решительно изменились. Он увидел десятки голубоглазых славянских лиц, таких родных и обречённых, что ему от сердца захотелось сорвать с головы бескозырку и молвить им: «Братцы!».
Можно взять и растоптать собственную жизнь как рваную фуфайку. Зачеркнуть всё, что было «до». Такое с человеком иной раз случается. Вот, и Тит Выхухолев ни с того, ни с сего, решил сказать чистую правду. Как себе самому. Акционеры же с первых звуков речи поняли исключительную ценность текущего эпизода и потому слушали, будто завороженные.
«Первую строчку из «Капитала» Маркса я прочёл году, эдак, в девяностом. Книга стала вдруг модной, актуальной, и у меня в её отношении были самые честные и самые серьёзные намерения. Что я хотел там найти? Прежде всего, мне хотелось понять капиталистов, то есть увидеть себя самого глазами этих самых делателей капитала. Если бы сам я годился на то, чтобы делать капитал, я бы не стал читать «Капитал» Маркса. Так вот. Сначала всё было безоблачно. Бородатый старикан даже позволял себе каламбурить. Типа, стоимость товаров тем отличается от вдовушки Квикли, что неизвестно с какой стороны за неё взяться. Страница пятьдесят четвёртая, если не ошибаюсь. Видать, большой спец был в своем деле, бородою вдовушек щекотать! Однако чем дальше в толщу книги, тем гаже становилось у меня на душе. Не дочитав и до двухсотой страницы, я прихлопнул это дело и больше никогда не заглядывал туда. И уж тем более в другие два тома. «Капитал» – это вообще-то три здоровых кирпича такие. Ими убивать можно! Меня до сих пор тошнит от мысли про них. И вы имеете право меня спросить – почему меня тошнило и тошнит? Отвечу вам как на духу: если бы вы съели жабу, вас бы тоже вывернуло на изнанку. Да-да! Истина, истина, которую открыл мне пророк коммунизма, именно вот оказалась столь омерзительна. Маркс приводит изречение некого экономиста Бернара де Мандевиля, родом из восемнадцатого века. Страницу уже не припомню. Однако то, что я прочёл, так меня задело, что я не поленился зазубрить этот поучительный фрагмент наизусть, почти. Вот, передаю вам его близко к тексту.
Там, где собственность пользуется достаточной защитой, рассуждает этот самый Мандевиль, было бы легче жить без денег, чем без бедных, ибо кто бы стал трудиться? Хотя следует ограждать рабочих от голодной смерти, однако нужно сделать это так, чтобы они не получали ничего, что было бы равносильно сбережению. Интерес всех богатых заключается в том, чтобы большая часть бедных никогда не оставалась без дела, и чтобы они расходовали всё, что они получают. Единственная вещь, которая только и может сделать рабочего человека прилежным – это умеренная зарплата. Итак, продолжает умничать Мандевиль, для свободной нации, у которой рабство не допускается, самое верное богатство заключается в массе трудолюбивых бедняков. Чтобы сделать общество счастливым, а народ довольным даже его жалким положением, для этого необходимо, чтобы огромное большинство оставалось невежественным и бедным. Такой вот милостивый приговор!
Скажите мне честно, уважаемые труженики и кормильцы, разве это всё не напоминает вам вашей жизни? Вот то-то же! Как под копирку списано и реализовано. Молчите, ибо обескуражены неприглядностью нашей действительности. Почему, спрошу я себя, Маркс уцепился за этого Мандевиля и вывесил на обозрение его паршивые подштанники? Да потому что сей Мандевиль есть типичнейший образец капиталиста, который всего-навсего озвучил общее, принятое в кругу дельцов кредо. То есть, благодаря ему теперь воочию понятно в каком виде они хотели бы приготовить себе блюдо из окружающих. Скажите от души – нужно ли было после всего этого читать «Капитал» дальше? Вот и я не смог, и не стал. Зачем, если уже понятно главное? Век нынче конечно уже не восемнадцатый, много чего утекло с тех пор. Хорошего в том числе. Но если мы честно оглянемся на окружающую нас жизнь, то признаем, что опять сели в лужу всё того же восемнадцатого века. И участь нам уготована соответствующая. Увы. Прыгнули к звездам и упали в лужу...»
Выхухолев, не давая никому собраться с мыслями, нырнул рукою себе во внутренний карман плаща и извлёк оттуда на всеобщее обозрение золотисто-жёлтый лист бумаги с печатью и прочими регалиями официального документа. То был сертификат ОАО «Днепроэнерго» весом в две акции. Это были те самые две акции, которые были куплены здесь в прошлый раз, осенью ещё. Внешний вид сертификата «Днепроэнерго» в Энергодаре был лихорадочно известен. Поэтому, признав бумажку, слушатели Выхухолева удвоили внимание. Тот продолжал вещать по-левитановски, нараспев, не допуская пауз, для убедительности потрясая в воздухе сертификатом акций.
«...У вас есть право спросить меня – имеет ли отношение всё это, мною вышесказанное, к тому решающему вопросу, ради которого мы тут собрались? Именно так, имеет! Что получили вы, спрошу я вас, как наследники гигантской страны, как имеющие законное право на наследство половины Евразии? Может быть, вы получили по тысяче гектаров черноземов и лесов? Или вам достались аристократические титулы и по триста душ крепостных мулатов? А может, теперь у вас право на пожизненную ренту с земли и неба, с вод и недр? Увы, это не так! Вам, уникальным атомным специалистам, от раздела межконтинентальной туши Советского Союза достались вот эти маленькие, подозрительные бумажонки, где неразборчиво изложено что-то вроде инструкции к применению. Согласно этим бумажкам, вам теперь присвоено звание акционера с правом ношения одноразовой шоколадной медали. Не смешно ли? А большинству из вас даже сертификат акций до сих пор не выдали. Почему-то. Может, вас уже нету в книге живых? Спросите у начальства, проверьте, поинтересуйтесь! Что же касается шоколадной медали акционера, которую вам всем имели ввиду носить на персех, то пусть она не обманывает ваши честные ожидания. На этих цыплячьих бумажках написано ясно и откровенно: «десять». То есть, там значится число десять, оно же прописью. Принято считать, что речь идет о десяти акциях. Итак, десять акций на память о справедливости, и будьте здоровы! Всё оно так. Но ведь это формальная сторона вопроса. Она призвана скрыть истинное содержание происходящего. И я вам скажу, как нечужим для меня людям. Цифра десять означает не количество акций, которое каждому из вас уделили, а число лет, которое они вам отмеряли. Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось? В ответ – ку-ку! Ку-ку! – и так десять раз. И вы, и я вместе с вами, должны отдавать себе отчёт в том, что мы им не нужны. Я говорю о сильных мира сего. Можно ничего не слышать ни о каком Мандевиле, ваше право. Но дети Мандевиля уже здесь, они снова власть, и они опять стоят на раздаче. Было бы заблуждением думать, что они позволят всем нам подняться из рабского состояния. Это не входит в их планы. За десять оставшихся лет дети Мандевился догрызут остатки экономики, набьют себе защёчные мешки до упора и смоются с тонущего корабля, оставив после себя прах, опилки и ларёчный бизнес. Будем справедливы – разве наша повседневная жизнь не подтверждает мои слова? За семь прошедших лет можно было бы страну заново, с нуля отстроить. А что мы видим в реальности? Торговля цветёт, дети Мандевиля толстеют, а страна по наклонной доске съезжает за борт. И это как нельзя лучше отражается на ваших акциях. Еще полгода назад за них давали – страшно вспомнить – сто пятьдесят долларов за штуку! А сегодня? Вы гляньте на брокеров - на их лица нет, их переполняют мрачнейшие предчувствия. Иностранцы, более-менее разобравшись, что у нас тут на Украине происходит, моментально отозвали свои деньги и с визгом убрались восвояси. При этом – читайте газеты! - только лишь на акциях они потеряли полмиллиарда долларов! Но они рады, что хоть так всё обошлось, а не хуже. А всё почему? Да потому что, присмотревшись и покопавшись в потрохах нашего государства, иностранцы поняли, что наша мандевильщина гораздо безумнее и безжалостнее, чем их собственная. Поэтому, дорогие атомщики, цена на акции будет падать и дальше, и глубже. Наше счастье, что остались ещё на свете дебилы и психопаты, готовые пойти на риск и заплатить за эти унылые бумажки неплохие деньги. Мне жаль их, недотёп. Их тоже скоро сдует ветром, вдогонку. И мне было бы бесконечно жаль видеть вас спустя десять лет, нуждающихся и безработных, но зато с шоколадной медалью акционера на груди. Поэтому, уважаемые покорители мирного атома, меняйте свои бумажки на деньги, пока ещё возможно. И делайте это с лёгкостью. Избавляйтесь от этих икон Мандевиля. Тем более, что пачка денег, отпущенных на это дело, тает с каждым днём...».
Выхухолев кончил. Отряд слушателей медленно и неуверенно ожил, задвигался, глухо забубнил внутри себя. Тит мысленно зажмурился, как пощёчину ожидая себе глупых и неотразимых вопросов. В любом зрительном зале всегда найдется один-другой умник и пара-тройка безжалостных остряков. Однако к его удивлению ни одного вопроса, ни вдогонку, ни в разрез, ни по лбу, не последовало. В итоге Тит огласил цену покупки акций и место встречи. Публика озадаченно разошлась.
Бывшая Ленкомната, на своём веку повидавшая всяких пропагандистов и агитаторов, сейчас была оглушена. Никогда ещё ораторский пламень, зажжённый в ладонях человеколюбия, не искрил таким цинизмом. Шароблуд глядел на Тита, как на ластоногое животное, поднявшееся в стойку.
- Как считаешь, народ проникся идеей? – машинально спросил Тит и, не дожидаясь ответа, взялся оправдываться, - Ну, понесло меня, понимаешь? Сорвало со швартовых. Сам не могу понять, что меня такое укусило? Понесло как на колеснице, ни свернуть, ни спрыгнуть...
В ответ Шароблуд крепчайше пожал ему руку и выдохнул с похвалой:
- Краснобай ты пламенный!
Они вышли на улицу. Атомный простор встретил их умеренным мартовским ветром и масленичным солнцем, дразнящим глаз. Провожая Выхухолева до проходной, Василий комментировал проведенное мероприятие.
- Жаль ты не глядел в мою сторону! – похохатывал он, - Я стоял красный, как кипятком ошпаренный. Пока ты держал речь, меня три раза в жар бросало, покрыло испариной, аж рубашка взмокла. Думал: «Сука, что он несёт!». Прям, извини, ликвидировать тебя хотелось. А потом вдруг слышу, как ты красиво выруливаешь прямиком к делу, и понял – ты мастер!
Похвала не принесла Титу радости. Он почему-то был оловянно серьёзен.
- Так что, пойдёт народ? – спросил он, - Понесёт акции?
- И пойдёт, и понесёт! – вдохновенно воскликнул Василий Шароблуд, и коршуном глянул окрест себя, словно искал тушку в траве, - Вечером придут домой, жен своих привлекут и начнут вымучивать решение. Одна-две бессонных ночи, и они – наши!
Миновав систему контроля Станции они оказались в хрустальном вестибюле. Здесь Василий энергично пожал Титу кисть руки и подвёл итог:
- Ты нынче сделал большое дело. Ты смутил акционера и привёл его в растерянность. Смущённый акционер – лёгкая добыча. Завёл его в умственный тупик и делай с ним что хочешь. Ха-ха! Ну, ты иди, набирайся сил, а мне ещё работать надо. До завтра! У нотариуса.
«Да уж! - мощно подумал Тит, выходя к автобусной остановке, - Васе Шароблуду не в атомной индустрии надо бы служить. Совсем не в атомной!».
Тит искал основу для уверенности в завтрашнем дне и не находил. Однако Шароблуд оказался прав. Прошли пара-тройка вялых дней, и акционеры пошли сдаваться. Сначала гуськом, потом целыми отрядами по десять-пятнадцать человек. Василий буквально разрывался в гимнастическом шпагате, постоянно пребывая одной ногой на АЭС, другой – в конторе нотариуса. Тит невольно любовался этой картиной: Шароблуд кометой сгорает на любимой работе. Правда, иной раз Вася вдруг притормаживал и впадал в глубочайшую задумчивость, не свойственную ему, и тогда прохаживался от стены к стене, очарованно глядя куда-то за горизонт своего воображения, и тихонько бубнил себе одно и то же, как заклинание: «Приватизация бывает только раз, и прожить её нужно так, чтобы потом не было мучительно больно...», и далее по тексту. «Спятил! - весело думал Выхухолев, - Ещё одна жертва приватизации разменяла разум на ценные бумаги...».
Своей подмышкой Тит чувствовал, как стремительно тают денежные запасы. О чём и сообщил заблаговременно в Киев. «Боеприпасы на исходе, двух дней не продержусь!» - прокричал он в телефонную трубку на переговорном пункте местного почтамта. В ответ голосом Гоши Слабодана ему вернулось: «Завтра высылаем Саныча тебе на подмогу. Он привезёт кучу лавэ. Держись там...».
И действительно, очень скоро в Энергодаре высадился десант в виде Сан-эпидем-Саныча. Голубоглазый, как озёра Колымы, и бледнолицый, как пациент Красного Креста, он стремительно прошёлся от вокзала до гостиницы и сделал вывод:
- Что тут за девки! Глаз приклеить не на что! Сразу видно, Энергодар – это большая дыра. Дупло, можно сказать. Общественной жизни здесь нету, как на Марсе. Всё интересное происходит на кухнях.
Не успел Пошляпин выразить радость от прибытия подмоги, как получил в изложении Саныча директиву от конторы: сдать оружие и дела Санычу, а самому возвращаться в Киев, насовсем.
- С чего вдруг? – ревностно разинулся Тит.
- Да зашивается контора, понимаешь ли! – сварливо посетовал Сан-эпидем-Саныч, - Никто не хочет делать твою работу, регистраторы там, трали-вали, отчётность в Госкомиссию и всё такое. Все по очереди залупились и вспомнили, что это персональная судьба Выхухолева, согласно изначальному расписанию должностей. Ты это и должен тянуть. Лично я на сей счёт имел особое мнение, но меня игнорировали. Так что, извини, поезжай.
«Что-то новенькое!» - обескуражено подумалось Титу.
На другой день он познакомил Саныча с Василием Шароблудом.
- Вот человек, - объяснил он Василию, - Который одним ударом руки пробивает любому акционеру пальто, карман, грудную клетку, и вырывает с мясом пакет акций. В охоте за мелким акционером ему нет равных. Рекомендую!
Шароблуд довольно оскалился и моментально с Санычем подружился. А Тит Выхухолев того же вечера уже дремал на полочке купейного вагона в поезде «Запорожье-Киев». Под стук колёс и нежное позвякивание ложечки в чайном стакане он размышлял о том, как негаданно иной раз всё может повернуться в этой жизни...
= глава Десятая =
из которой мы узнаем – каков Шкулбяки был конец
Если бы доктор Маркус жил во времена Дюма-младшего, из него мог бы получиться неплохой прототип для альтернативного сюжета «Граф Монте-Кристо – 2». Но времена ему достались другие, увы. А так всё сходится: свой путь к вершинам финансового могущества доктор Маркус начал из недр тюрьмы.
В то время, как берлинская Стена кусками шла на сувениры, а восторженное евро-человечество радовалось за воссоединённых братьев своих немцев, Маркус Шкулбяка сидел себе по уважительной причине. Одна замечательная страховая компания из США имела счастье доверить ему в управление свой норвежский филиал. Дела шли хорошо и всё лучше до тех пор, пока филиалу не настала крышка. Кому же за это сесть, как не директору? Шкулбяка и сел, в Норвегии это происходит полуавтоматически.
В тамошней тюрьме оказалось хорошо. Она способствовала мечтам. Отмотав большую часть своего приговора, доктор замечтался о будущем. Оно было близким, прекрасным и невнятным. Чуточку везения, случайный фарт – то, что нужно было для начала. И Маркусу Шкулбяке такая карта выпала. В одной тюряге с ним сидел какой-то международный деятель, пресечённый законом за отвязанную финансовую изобретательность. Как-то раз, коротая время за мультивитаминной норвежской баландой, он похвалился доктору Маркусу, что знает тайну России. Вернее, знает там одного человека, который заменяет собою всё. Свежую прессу в тюрягу доставляли регулярно, так что при наличии образования и воображения было не трудно представить себе, что творится теперь на колоссальном пространстве от Бреста до Камчатки, и куда там всё катится. Воображение и другие потенции у доктора были. Поэтому он мёртвым клещём вцепился в этого разговорчивого евро-зека и не отстал, пока тот не выдал ему своё русское сокровище. Когда для Маркуса Шкулбяки прозвенел выпускной звонок, и свобода обняла его, как родного, он, не теряя времени, последовал по наводке и сумел разыскать вышеупомянутого гражданина РФ. Имя тому русскому богатырю было, кажется, Здоровенин. Слухи об исключительной ценности его, видимо, полностью подтвердились. Иначе, каким образом утомлённый отсидкой доктор Маркус, ходячая мишень для рэкетиров, сумел бы легко и грамотно встроиться в финансовый новодел Российской Федерации, таинственной и всепоглощающей? Своей человеческой нетрафоретностью, своей незаземлённостью под евростандарты, он пришёлся Здоровенину по душе, и тот чисто по-русски помог этому заморенному полунемцу. Что надо - объяснил, с кем надо - познакомил, отрекомендовал, безопасность от кирпича на голову обеспечил. Остальное Маркус Шкулбяка сделал сам, ибо в финансах был дока, больших денег не боялся, а боялись его они. Он вернулся в германские края и бросил там клич: «Дранг нах остен!». Под эту идею реваншистски настроенные бюргеры насыпали ему курган из дойче-марок, он еле унёс. Дальше всё было как в сказке. Основанная им компания «MARKUS + RUSSIA Assets Management» с голодным проворством набросилась на акции «Газпрома», что, в общем-то, было объяснимо. Хроникёры интеллектуальных столичных изданий, типа «Московские Новости», с умилением отмечали подъём биржевой температуры и кипение бумаг, вызванное немецким финансовым навалом. Обращали внимание читающих сограждан на то, что «MARKUS + RUSSIA Assets Management» занимает уже 4-е место по объёмам операций на фондовом рынке, на то, что рейтинг компании только за 1996-1997 годы вырос на 40%. А сам доктор Маркус в своих интервью говорил: «Спасибо Ельцину за наше счастливое настоящее!».
Интересно, что московский триумф «MARKUS + RUSSIA Assets Management» вскоре сменился подчёркнутым креном в сторону Дальнего Востока. Наблюдатели за действиями счастливого немца отмечали, что тот затеял активную скупку акций «Амурэнерго», потом «Камчатэнерго». Знающие люди крутили пальцем у виска. Но Маркус Шкулбяка амбициозно бил себя в барабан грудной клетки и твердил: «Я человек, идущий против правил!». Немудрено, что финансист с таким кредо отсидел за развал страховой компании. Однако в инвестиционном деле это оказалось верной дорогой. Доктор выискивал на удалённых стеллажах фондового рынка всякую недооценённую второсортицу и бесстрашно покупал её. Проходило немного времени и цены на эти скучные бумажки вспрыгивали, будто весёлые кенгуру. Маркус Шкулбяка был или провидец, или везунчик, или сумасшедший, каких Бог не трогает. Коллеги по ремеслу никак не могли с этим определиться. А доктор Маркус меж тем гнул своё, покупал направо и налево: то кусок Владивостокской Фондовой Биржи, то ломоть Приморского Депозитария, то местную инвест-компанию целиком, не прожёвывая. Дошло до того, что Маркус Шкулбяка начал лоббировать в местной власти, вернее продвигать, а ещё вернее, пробивать лбом идею придания Владивостоку статуса оффшорного центра. А у себя в германских низменностях стал таким гуру, так разошёлся, что завёл на телеканале свою авторскую передачу, по средствам которой методично и педантично внушал бережливым бюргерам захватывающую идею: оказывается, золотая инвестиционная жила пролегает именно по краям российского Приморья.
Некоторые скептики пробовали объяснить дальневосточную маниакальность доктора Маркуса тем, что, мол, в Москве его обидели. Ну, в смысле, неунывающие московские брокеры, с которыми он сотрудничал, виртуозно разворовали четвертину его финансовых активов. Но другие скептики возражали на это так: оно ведь и Приморье – это не Стокгольм с предместьями, тут тоже обстановочка! Ходила в народе даже такая байка, что однажды, в дни рабочего своего пребывания во Владивостоке доктор Маркус вдруг исчез. Искали долго, с привлечением всех неформальных возможностей сыскного дела. На третий день тотальных поисков нашли Шкулбяку до неузнаваемости пьяным на дне очень сомнительного портового бар-подвала. На все дружелюбные попытки привести его в чувство и вернуть к статусу доктора инвестиционных наук, Маркус Шкулбяка отвечал, цепляясь за бутылку: «Боюсь страшных азербайджанских бандитов! Они хотят меня прикончить!».
Но времени разбираться уже не оставалось, ибо на носу была приватизация Украины, то есть, открывалась ещё одна золотая жила. Доктору уже ничего не надо было по этому поводу изобретать. Следовало только завести на Дойче-ТВ новую авторскую программу и начать обработку немецкого народного мозга на предмет: в 40-х годах Украина нам не досталась, так возьмём же её, хлебоносную, в 90-х!
Следует отметить, что в Москве у Маркуса Шкулбяки имелись и явные друзья-пиявки, и тайные поклонники делового фарта его, и просто так себе, любопытствующие наблюдатели-доброжелатели. Какой из этих категорий лиц принадлежали генералы ГРУ, можно только гадать, а может и не столь это важно. Главное, что они знали его, и он знал их. Генералы долго терпели назойливый полёт этого инвестиционного шмеля, но всему же бывает предел. Уподобляясь рыцарям Круглого стола, они собрались и сказали друг-другу приблизительно так: «Наш немецкий друг стал слишком много весить, зажрался хряк, не хочет уже и поздороваться по старой дружбе!». Вскоре вслед за этим у доктора Маркуса зазвонил телефон. Он взял трубку, отвечая по привычке: «Зи хабен айне фальше гевэльт!» и нарвался.
«Что же ты совсем нас позабыл? – сказали ему на ухо друзья, - Скучаем по тебе, Маркуша! Заходи в гости, посидим, выпьем, икрой закусим, откроем тебе новые горизонты...».
Огорчённый этим звоночком, доктор Маркус насколько можно убедительно пролепетал: «Рехт херцлихен данк фюр ди айнладунг...». Но это не помогло.
«Приходи, Маркуша! Будет очень интересная программа!» - весело пообещали генералы, и это был именно тот случай, когда от приглашения невозможно отказаться.
Тонкое инвестиционное чутьё не советовало этого делать. Баланс выгоды и риска был таков, что лучше бы воздержаться. Но доктор пошёл. Вернее, ноги понесли его. А на конспиративной квартире у генералов его ожидала хорошо подготовленная засада Интерпола и наручники «Clejuso, №13». Как говорится, были бы руки! Генералы напутственно похлопали доктора по плечу: «Не обессудь Маркуша. Ничего личного. Просто война...».
Такой Шкулбяки был конец.
* * *
В тот самый час, когда в далёкой Москве на запястьях доктора Маркуса защёлкнулись наручники, энергодарский скиталец Выхухолев Тит вернулся в Киев. Контора «СЛОН Украины» встретила его узнаваемо мытарной атмосферой. Был, впрочем, некий вздох новизны, который взбодрил его и возбудил в нём планы на счастливое будущее. Ремонт основных апартаментов оказался уже завершённым, и офис представал свежему взгляду в фешенебельном и конкурентоспособном образе. Смелая геометрия пространства, тотальная белизна отделки интерьера, вызывающая чувство бесконечности, порождающая иллюзию присутствия высшего разума, детально выверенное расположение рабочих мест в духе орбитальной эргономики, напряжённое присутствие дорогой оргтехники в смысловых пунктах офиса - все это вместе навевало тихую уверенность, что здесь, как в шляпе фокусника, любое неосторожное шуршание промокашки приводит к появлению денежной банкноты.
Выхухолеву показали его новое рабочее место. Он же возразил, что вот у окошка ему было бы уютней. Однако коронное место у окна естественным образом было уже занято. Услышав обмен мнениями по этому поводу, из ниоткуда возник Королевский, бегая глазами-вишенками, и заругался с яростью вырываемого зуба. Оказалось, что это козырное рабочее место принадлежит ему. Откуда-то из глубины офиса подал голос Прахов-Костюшан. С интонацией ноющего кариеса подтвердил, что лично утвердил Королевского на этом месте, и вообще, потому что так надо.
Тит и не собирался сражаться за вид из окна, он просто выяснил обстановку и расстановку, довольно новую и неожиданную для него. Устраиваясь на отведённой ему трудовой территории, он раздраженно подумал: «Странно, опять меня обошли. На каждом шагу, в каждом эпизоде мне достаются огрызки. Надо менять ход истории. Надо купить новый, счастливый галстук».
Осмотрительно двигаясь в потоке офисной работы, Тит скоро почувствовал, что к дыханию компании добавилось нервозности. На камбузе броненосца в канун матросского бунта было бы так же. Образная мысль о флаге анархии, поднятом на мачте, недаром пришла Выхухолеву первой. Пронаблюдав за поведением команды повнимательнее, он всё понял и ужаснулся. Случилось действительно страшное и, быть может, непоправимое, как торпеда в борт: Радик Королевский подружился с Гошей. Не как-нибудь, а конкретно закорефанился. Теперь становилось понятно, откуда в жизни «СЛОНа Украины» добавилось трёпаных нервов.
Итак, Радик отныне Гошин кореш. Тот чисто по-пацански-корефански, как принято во Владивостоке, стал доверять Радику гораздо больше, чем положено по статусу наёмному работнику. Голос Королевского в конторе стал заметно прибавлять в весе. Прахов почувствовал неладное и пробовал ревниво восстанавливать статус-кво. Радик же, попробовав однажды директорской крови, крепко держал одеяло и тянул его на себя. Он был подобен боевому воробью, который вцепился в четверть хлеба и, упираясь лапками, пытается уволочь его из под клюва оторопелого, обескураженного голубя. Прахов, разумеется, нервничал. Богатство его нервной жизни передавалось в виде мурашек всему телу компании. Вот так и происходила эта чудная гангрена. Ход мутации конторы конечно был плавным и тягучим во времени. Но эстетствующим зрителям, включая Тита Выхухолева, всё было понятно. Гоша на это дело рефлексировал устало и анемично: «Парни, ну что вы в самом деле как-то...». Ему, признанному исполнителю миллионных трансакций, вникать в пустопорожнюю грызню на Украине было в оскорбительную тягость. Чёрными киевскими вечерами он маялся изматывающим бездельем денежного юноши. Однако безденежный юноша Радик Королевский, в тонкостях знающий ****скую жизнь столицы, всегда стоял на страже его вечернего досуга и не позволял скучать. За Гошины деньги он показывал ему такие картинки вечернего Киева, что тот потом с трудом просыпался к десяти утра. Королевский же позволял себе часовые опоздания на работу. Появлялся удовлетворенно позёвывая, улыбаясь маслено и загадочно.
Такой вот застал родную контору Тит Выхухолев, оставивший её без присмотра всего на какой-то месяц. Само собой, прилив новых впечатлений отразился в борт-журнале, который вёл для истории он:
10 апреля 1998 года
В конторе до сих пор валяется на столе дужка от очков Гоши. Это уже третьи очки, утраченные Гошей с момента его появления его на украинской земле, но первые, которые были утрачены относительно мирным путём...
Всё, не гонять нам больше на нашей счастливой Хонде цвета морской волны! Прошла любовь и контора избавилась от неё, продала за десятку. Взамен ей у нас теперь другая колесница: BMW-пятёрка цвета «бордо». Куплена за пятнашку. Образ конторы, таким образом, приобретает недостающее ей обаяние состоятельности. Ха-ха.
А вот от нашей Лены Наконечной контора до сих пор избавиться не смогла. Лена всё ещё не уволена, и по-прежнему наполняет кубометры нашего офиса нежными и мечтательными нотами своего эрогенного голоса.
Как-то на неделе, совершенно заработавшись, я набирал на компьютере текст доверенности. Вместо «генеральный директор», я набрал «генеральный иректор». То бишь, по рассеянности упустил одну несчастную буковку. Наблюдательная Лена заметила это. Как заразительно она смеялась! В каком восторге прибывала! Вообще, весело с ней. Будет грустно, когда её всё-таки выкинут за борт...
На днях Костюшан задал мне довольно-таки неожиданный вопрос: «Говорят, ты летопись «СЛОНа Украины» пишешь?». Я слегка опешил, ибо откуда утечка информации - ума не приложу. Однако виду не подал и, сохраняя честность глаз, ответил: «Нет. Зачем мне это надо?». Костюшан вздохнул с заметным облегчением: «Вот и правильно! Не нужно ничего писать».
12 апреля 1998 года
Нынче Вербное Воскресенье. Ура! Однако, сегодня над Киевом пронёсся короткий остервенелый шквал. На город накатила огромная белая туча, состоящая из ледяного дождя и града. А в Москве сегодня выпал снег, вместо 16 градусов тепла, обещанных синоптиками. Самое интересное, ни один старожил не помнит, чтобы на Вербное был град, а уж тем более снег. Видать, знак свыше – мол, будет, вам, братцы окаянные, на орехи!
Дела на фондовом рынке – дрянь. Денег у конторы нет. Зарплата снижена вдвое, а Костюшан совсем озверел. В пятницу он довёл до слёз всю Украинскую Фондовую Биржу. Оттуда потом звонили и заикающимся голосом просили передать ему нижайшие извинения. Костюшан, надо признать, маэстро конфликтных ситуаций, виртуоз нервотрёпки!
Кстати, свой 31-й День Рождения мне довелось провести в командировке. Прямо накануне Костюшан говорит мне с улыбочкой: «Поздравляю тебя. Ты едешь в командировку». Обалдеть! И я поехал. Костюшан, захлёбываясь смехом, сопроводил меня в путь своим фирменным наставлением: «Давай, катись далеко. Колбаской! Кабанчиком!».
Да-да, вот так, незаметно, фразеология Генерального нашего Директора обогатилась новым, побуждающим словечком. Отправляя в дорогу, близкую ли, дальнюю ли, он всё чаще придаёт человеку эмоциональное ускорение с помощью призыва «Давай, кабанчиком!», что означает «Поторопись!». Нет ничего удивительного в том, что к нему самому уже прилипло одноимённое прозвище (о котором он пока ещё не догадывается) – контора с упоением зовёт его в спину Кабанчиком.
Эта вредная привычка Костюшана, судя по всему, не проходит бесследно для его самого, накладывая парнокопытный отпечаток на его психику. Потому как вслед за «кабанчиком» в его наборе вспомогательных, дежурных слов-костылей, всё отчётливей наблюдается скотский крен. Мало того, что он уже давно всех подряд за глаза называет «козлИнами», всё чаще с тем же смысловым посланием кроет ближних и дальних «лосЯми», а ещё «олЕнями». Учитывая крайнюю эгоцентричность личности Костюшана, вырисовывается презабавная картина его мироощущений, в которых он подсознательно пребывает: в центре Вселенной он сам, как солнце, а вокруг него одни козлИны, лосИ и олени – и все вращаются...
Кстати, несколько слов о лосях и оленях.
Когда отмечали день рожденья Князя, Лена преподнесла ему свой персональный интимный подарок: маленькую весёлую плюшевую игрушку. Князь был, безусловно, тронут, и не столько подарком, сколько отдельным вниманием Лены. Поэтому игрушку он с любовью поставил у себя на столе, на самом видном месте. Парнокопытно настроенный Прахов-Кабанчик не мог оставить это без ревности и принялся досаждать терпеливого Князя ежедневным, нудным выяснением: кого изображает игрушка – лосЯ или олЕня? Миниатюрное плюшевое животное имело в этом смысле довольно-таки невнятные видовые признаки – украшения головы у него торчали какие-то мягкие, зачаточные, легкомысленные. «Не трогай моего оленёнка!» - хмуро предупреждал Князь. А Кабанчик настойчиво издевался: «Ну какой же это оленёнок? Это типичный лосик. Я бы даже сказал, лось! Лось к лосю – тебе не кажется, это справедливо?». Князь долго, как и подобает благородной душе, терпел издевательства над дорогим сердцу подарком, а потом говорит: «Ты меня достал, Костя! Отныне, я объявляю это животное не оленем и не лосЁм. Отныне и навсегда это будет козлик. И не просто козлик, а орудие твоего воспитания!». И с тех пор, едва Кабанчик-Костюшан доведёт Князя до точки кипения, тот хватает со стола плюшевую игрушку Лены и со всей дури, от души, швыряет ею в Кабанчика. А поскольку руки у Князя как у мастера спорта по тяжёлой атлетике, то плюшевое животное, предположительно козлик, летит, издавая отчётливый свист пули. Попав в цель, оно может нокаутировать. Кабанчик, в очередной раз чудом увернувшись, маскировочно бледнеет, испуганно крутит пальцем у виска и на всякий случай куда-нибудь смывается. Князь остаётся победителем на подконтрольной территории и довольно улыбается. В такие минуты он понимает: это настоящее маленькое счастье – вот так запустить в Прахова не чем-то абстрактным, а именно плюшевым козлом!
23 апреля 1998 года
А известно ли вам, беззаботные гуманистические мотыльки, мои современники, что не далее как вчера грохнули Гетьмана? Да-да, того самого, чья подпись лежит на первых банкнотах Независимой Украины. Застрелен в собственном лифте. А я предупреждал!!! Глядеть надо – где расписываешься...
Я немедленно поинтересовался у своего отца: бать, мол, доводилось ли тебе брать интервью у Гетьмана, лично?
Отец мне: само собой, типа, интервью с владыками мира сего – это мой фирменный конёк.
Так вот я спросил у отца – какое, мол, впечатление производил на тебя Гетьман, чисто по-человечески?
Отец мне: он производил впечатление всевидящего льва, излучающего бесконечную власть и безграничное влияние.
Я подумал: Эка он тебя впечатлил!
Так вот, доверчивые мои современники, народные инвесторы и невинные миноритарии, к вам обращаюсь я в эту трудную историческую минуту. Ибо я тоже видел Гетьмана живым, и он тоже оставил у меня неизгладимое впечатление, которое именно теперь, в связи с его смертью, ожило как никогда. Так вот, дело было в теле-ящике. Он там, окружённый кольцом студентов-галстуконосцев, вёл назидательную беседу о будущем Украины, а я случайно это увидел. Бесцельно переключая каналы ТВ, я наткнулся на эту передачу, и сделал это на редкость удачно, а то пролистал бы дальше и пропустил бы самое интересное. Так вот, как раз в этот момент в беседе студентов со львом наступила тягомотина какого-то разногласия, и они вроде даже как бы заспорили. Это удержало моё внимание на сюжете, и дальше я увидел вот что. Обращаясь к одному из студентов, который, кажется, позволил себе обнажить ненароком свою эрудицию, Гетьман задал безжалостный вопрос: «Что для экономики страны имеет большую ценность – пивной завод или завод кораблестроительный? Что важней?». Студент заметно приосанился, дабы сходу выдать готовый ответ, очевидный для любого экономического лоха. Однако, осёкся и застыл отморожено, приняв на себя пристальный взгляд Гетьмана. Тот насупился тираном и выглядел царём зверей, напряжённо готовым прыгнуть и порвать в случае попытки неправильного ответа. Студент, видимо, почувствовал себя нежным, беззащитным тушканом, потому как испугался с лица и стал изображать мыслительный процесс, пытаясь тем временем считать верный ответ с выразительного лица великого своего собеседника. Немое внушение, которому студент несомненно поддался, быстро достигло нужной глубины его внутренностей, и он пролепетал заплетающимся языком: «Одинаково, и тот и другой, оба завода...». И остался в живых. «Правильно!» - рявкнул Гетьман и грозно сверкнул очами. Было похоже, что именно такой ответ позволил ему снова вольно дышать, а неизбежное удушье от противоположного ответа отступило прочь от души его. Он вдруг заулыбался и вдохновенно принялся что-то объяснять осовевшим от неожиданности студентам.
Так вот, при виде всего этого, мои представления об основах политэкономии перевернулись вверх дном. Я понял, что КИИМ, где я теперь получаю высшее экономическое образование надо немедленно разгонять и закрывать, и не видать нам счастья в инвестициях, ибо мы ни хрена не понимаем даже в пиве, не то что...
И всё-таки, попрошу минуточку оправдаться, братья и сёстры мои по разуму! Рассудите сами. Что такое пивзавод? Да будь ты хоть негр преклонных годов - ты поставишь его где угодно, на любом африканском и гаитянском берегу. Были бы только буйные пивные негритята-алкоголики, как говорится, в наличии. А вот современное кораблестроение смогли освоить лишь несколько стран во всём мире. Со всеми отсюда вытекающими последствиями в международном разделении труда. Или я безнадёжный двоечник. К вам обращаюсь я в эту тяжёлую для всех нас минуту, друзья и соотечественники мои безмятежные: приходила ли вам хоть однажды в голову удивлённая мысль - «Кто нами правит!?».
Вот таким я запомню Гетьмана - главу Национального Банка Украины, создателя Украинской Межбанковской Валютной Биржи, покровителя национальных денег, человеко-льва...
* * *
Дела в конторе на Предславинской шли прерывисто, иногда ускоряясь в ритме чесотки. Часто слышались характерные восклицания: «Гоша! Гошенька! Гошик!». Выхухолев хотел бы не верить своим ушам, но всё-таки вынужден был признать: единственный в природе украинский слон движется к своему лопоухому счастью под окрики сообразительного попугая.
Про то, как рука судьбы достала главного клиента компании, в киевском офисе узнали с значительной отсрочкой. Отъехавший в Москву Гоша Слабодан долго и загадочно не возвращался. Телефон тоже играл в молчанку. «Капусту рубит!» - подумали в Киеве. Оно и понятно, Первопрестольная – город капустный. Но вот Слабодан вернулся и выглядел при этом тонизировано и вдохновенно, как творческая личность, долго валявшаяся на острове Капри. Устроив личному составу АО «СЛОН Украины» посиделку с пивом, он в свойственной ему манере чёрной, но гуманистической юмористики рассказал, как «закрыли» доктора Маркуса. Контора, галантно икая, подняла гогот, но проклятый вопрос - «Что делать?» - тут же незримо завис прямо над пивом и помешал разогнать веселье до нужной температуры. Тогда Гоша, поправив себе уолл-стритовские очёчки, сообщил обновленную программу сытого будущего:
- Было у нас в «СЛОНе» конечно серьёзное заседание, тёрки-разборки, мозговой штурм, думали, как вести дела дальше. Выяснить мнение самого Маркуса Шкулбяки сейчас не представляется возможным, и по информации, которую мы имеем, ещё лет до десяти будет затруднительно. Судят его там сейчас, пытаются посадить по полной. Хотя это непросто. Как выяснилось по ходу следствия, доктор наш является человеком неопределимого гражданства. Он подданный одновременно четырех стран: Германии, Франции, Голландии и государства с названием Федеральные Штаты Микронезии. В этом есть определенная юридическая коллизия, которая мешает посадить его классически, со всего размаху. Но немцы его дожмут, так или иначе. В отношении Украины у нас в компании решено, что тактика решительно меняется. Закупленные ПИСы, какие ещё остались, раскидываем по аукционам. Это всё-таки наше обязательство пред доктором Маркусом, ныне отлучившимся на принудительный отдых. Вдруг случится чудо или землетрясение, и он выйдет на волю? Во-о-от. Что же касается торговых операций, то всё сворачивается по максимуму. Никаких больше попыток где-то что-то проспекулировать. Мы там у себя это дело обсудили и увидели так: фондовый рынок на Украине не получился, и вряд ли получится в обозримой перспективе. Поэтому из ПФТС грамотно выходим, чудо-компьютер возвращаем в Москву. Все наши усилия отныне мы сосредотачиваем на двух объектах. Это Чертовская Кондитерская Фабрика и Киевская Фабрика Туалетной Бумаги. У нас уже есть приличные пакеты акций, они нам достались вместе с фондом «ДУБОК». И хотя это тоже имущество Шкулбяки, посмотрим на это как на своё собственное. Мы, как номинальные держатели имеем ныне все возможности этой собственностью манипулировать. Общий план у нас теперь будет таким. Доводим нашу долю в этих фабриках до контрольного пакета, сажаем там своих директоров, заходим туда сами, наводим порядок, садимся на денежные потоки и до конца дней получаем жирную зарплату. И нам тогда, в общем-то, будет уже не важно – выйдет ли наш доктор на волю. Там разберемся.
План Слабодана привёл контору в тихий восторг. Задание возбуждало своей ясностью. В безвозвратное прошлое отступали теперь мутные миражи спекулятивного счастья. Графики ПФТС больше никому не будут портить аппетита. Пусть рухнут все биржи мира одновременно. Это не вызовет у «СЛОНа Украины» и тени беспокойства. Ибо люди все равно не перестанут любить конфеты и хоть немного расходовать туалетную бумагу. Вот это дело для настоящих парней! Остается одно – понятное, приятное и реальное – взять власть.
- Что же касается источников финансирования, - подытожил Гоша, то решение принято в нашу пользу. Москва нам денюжку даст.
Новая страница в истории компании началась с всеобщего воодушевления. Всем мучительно захотелось работать. Всем просто зачесалось сделать что-нибудь полезное прямо теперь и сразу. Радик Королевский сразу провёл с Гошей собеседование и убедительно порекомендовал предоставить себе, как главному брокеру, бумажную фабрику КФТБ под персональную опеку. «Хочу быть рулевым!» - пожелал он. Искренность его личных претензий к жизни подкупала. Генеральный директор Прахов не мог пройти мимо и охладил пыл Радика – дескать, смиренно дожидайся поставленных задач, а решать вопросы планирования и назначать зоны ответственности предоставь руководству. Немедленно вспыхнула перебранка, но Гоша Слабодан урезонил обоих напоминанием о неизбежности их совместной достойной будущности.
Заботы относительно Чертовской Кондитерской Фабрики решено было поручить персонально Князю. О нём давно уже сложилось убеждение, будто он в тех краях открывает ногой многие двери. Князю выделялись кое-какие деньги и представительский набор в виде автомобиля и Сан-эпим-Саныча. Для всех же остальных в конторе смыслом жизни объявлялась Киевская Фабрика Туалетной Бумаги - КФТБ, короче.
Князь без шума, основательно взялся за дело, и в дальнейшем о ходе событий на западном направлении знали только Прахов и Слабодан. Проект КФТБ, в противоположность этому, сразу же приобрёл характер открытой всенародной подготовки к штурму Зимнего. В этом деле моментально возникло то, что так любил Гоша – кураж! Это, как он уже успел понаблюдать за свою мимолетную жизнь, означает гарантийный талон на успех.
Сначала выяснили, что могли, про КФТБ из внешних источников. Портрет предприятия получился, конечно, пятнистым, но позволил сделать главные выводы. Во-первых, оно постепенно уступает рынок своим конкурентам. Во-вторых, долгов у предприятия нет. Для дальнейшего выяснения обстановки Гоша Слабодан в сопровождении Прахова и Королевского лично отправился на Фабрику. О встрече с руководством было договорено заранее. Так что на проходной им препятствий не чинили. Приветственные рукопожатия в назначенный час состоялись, однако из последовавшей беседы не получилось переговоров. Гоша Слабодан как можно более цветасто представил международные финансовые силы, стоящие за ним, и сразу перешёл к делу – предложил дружить и сотрудничать к общему благу. Директор же Фабрики, Поршнев Владлен Петрович, резонно возразил. С какой стати ему, уважаемому красному хозяйственнику, почётному некогда заседателю многих советских президиумов, да и просто известному в городе человеку, согласовывать свои планы с каким-то «СЛОНом» или там с «FANTOBUS Corp.», например? Не станет он дружить с кем попало. Провожая гостей к выходу, он пожелал им всего наилучшего, и чтобы больше никогда их не видеть.
Королевский Радик был в ярости. Прахов бледно молчал. А Гоша успокаивал: «Нормальная ситуация, парни! Удача, что он охрану не вызвал. Нужен был чисто визуальный контакт, и он состоялся. Он о многом может нам рассказать. Какие есть мысли?».
Пока авто вёз их домой, в офис, парни выдали Гоше свои выводы.
Прахов: «Я считаю, от таких надо избавляться в первую очередь. Типичный красный директор, все ещё видит сны о госзаказе. Короче – лось! Будет оборонять Фабрику до последнего, как Брестскую Крепость».
Королевский: «Полное ничтожество! Совершенно отсутствует современное мышление. Одет посредственно, я бы даже сказал, вызывающе по-советски. По-моему, в этом костюме он ещё похороны Брежнева застал. А как у него кабинет обставлен, вы заметили? У человека вообще отсутствует честолюбие. Трудный клиент».
Прахов: «Кстати, не только кабинет, но и вся обстановка у него в приёмной – музей совдепии. Старые печатные машинки пудового веса. Ни одного компьютера я не заметил. Мебель, облицовка, типажи секретарш и помощников – всё эдакое, с приветом из СССР. Это говорит о том, что человек совершенно не в состоянии извлечь выгоду даже для себя. Я считаю, кто не может извлечь выгоду для себя, тот не способен привести к успеху и общее производство. Как придём к власти, Поршнева сразу в утиль!»
Королевский: «Полное ничтожество! Не, ну вы видели, каким тоном он с нами разговаривал? Как будто мы только что с помойки, и пришли проситься к нему на работу. Ох, я его потаскаю за его потертый лапсердак! Ух я его... Кстати, пацаны, обратили внимание, что в его кабинете штук пять растёт денежных деревьев? Похоже, наш Поршнев ещё и суеверный фанатик. Раньше суеверно верил в компартию, теперь фанатично верит в приметы. Я думаю так, Гоша: надо решительно отбросить все попытки договориться с ним. Ты же видишь, там не с кем договариваться. Надо сразу переходить к энергичным действиям. То есть, чмырить Поршнюку по всем направлениям».
Прахов: «Кстати, я не удивлюсь, если со временем выяснится, что он крадет себе из денег Фабрики только на проездной в метро и не более. Прикинь: приватизация у них началась в девяносто шестом. Уже два года без присмотра болтаются сотни мелких никчёмных акционеров, а Поршнев даже не чешется, чтобы по быстрому скупить себе хотя бы блокирующий пакет. Типичный лось сохатый. Я же говорю!».
Королевский: «Значит, у деда тупо нету денег. Понимаешь? И это для нас большой плюс. С другой стороны, а почему он не воспользуется средствами Фабрики, чтобы докупить себе пакет? Или на худой конец не займёт у кого-нибудь денег под обороты Фабрики? Тёмный дед. Раззява!».
Гоша Слабодан с некоторой рассеянностью слушал всё это и молча докуривал сигаретку. Потом подытожил:
- Денег у него, по всей видимости, действительно нет. Занять денег на стороне для такого дела, думаю, не выход. Запустить же лапу в деньги Фабрики – это, конечно, самое логичное. Но потом надо будет либо эти деньги задним числом как-то присвоить, либо акции придётся приписать к балансу самой же Фабрики, что делает бессмысленным всю затею. Это тонкая работа. Тупо взять, да и забрать себе нечто общее, как своё собственное – это нереально. Ну, так вот. В лице КФТБ мы имеем типичное «слабое», по принятой классификации, АО, удобное для взятия под контроль. То есть, мы имеем безденежного директора, который, судя по всему, не имеет устойчивых связей в криминальном мире, и вообще за шаг до пенсионного возраста. Во-вторых, мы имеем распыленный акционерный капитал, в котором наша доля самая весомая. Мы так же имеем отсутствие агрессивной конкуренции со стороны других крупных акционеров. Либо у них тоже нету для этого денег, либо они тупо случайные попутчики, ожидающие, что кто-нибудь выкупит ихние доли. Картина распределения крупных пакетов акций нам более-менее понятна. Итак, нам нужна срочная скупка!
Вернувшись в офис на Предславинскую, переговорщики довели до Выхухолева задачу номер один: нужно добыть реестр акционеров. Тот глянул за окно. Погода была летняя, наиприятнейшая, и скрашивала тягость скользкого поручения. Тщательно изготовившись к марш-броску, оснастив себя какими только возможно доверенностями, созвонившись с приёмной регистратора о часе визита, Выхухолев потёк в путь.
Контора регистраторской компании ООО «Практикабль» располагалась в одном из кирпичных переулков Подола, где из подворотен тонко тянет плесенью и вечным покоем. У Тита имелось законнейшее основание прийти, говорить, и даже качать какие-то права, ибо он в данный момент представлял интересы нескольких крупных акционеров КФТБ – персонально «СЛОНа Украины» и двух оффшоров, контролируемых Москвой. Поэтому входную дверь конторы, толстую и увесистую, как у сейфа Госхрана, он преодолел без лишнего уважения. Офис, как бывшая квартира, уютно сложенный из комнаток-пещерок, был погружён в бронзовые сумерки тайного салона. Должно быть, вот так же тлели по углам масонствующие декабристы Южного Общества. Спрятавшись от солнца жизни дальше всех, тихо присутствовал директор. Звали его Вольф Давидович Рыба.
Ещё не зная, чем закончится этот день, и тем более не представляя себе, чем обернётся для него близкое будущее, Выхухолев однако сразу понял, что взятие КФТБ делом будет мучительным, начиная с первого шага. Это убеждение пришло ему сразу, едва только он увидел главу регистратора. Вообще, это оказался крупный, плотный дядька с размером обуви, навскидку, вплоть до сорок седьмого. Однако ни что в нём не бросало вызов окружающему миру на фоне его ушей. Они, уши его, вызов действительно бросали. Это были огромные, как чебуреки, редкостные лопухи.
Людей с такими внешними данными лет десять терроризируют в средней школе, пока они ученики, потом немного издеваются в ВУЗе, и ещё в армии – умело отравляют жизнь. Поэтому в реальную, самостоятельную жизнь они вливаются уже законченными реваншистами. В сердце любого подобного человека дремлет пороховой погреб, где корона тирана, яд козней и жажда великих свершений отдыхают прямо поверх взрывчатки. Каждый второй ушастый – ходячий дуэлянт, сознательно или бессознательно.
Разглядывая богатые лопухи директора Рыбы, по которым как по экспонатам зоологического музея, можно было бы преподавать эволюцию человечества, Тит Выхухолев приуныл. Не добыть ему реестра акционеров. Люди с такими ушами не продаются.
Представившись и подав свои бумаги, Тит получил предложение присесть на диван ожидания. Лакированная кожа цвета негра респектабельно скрипнула под ним, когда он устраивался поудобнее. Интерьер кабинета вообще следовал замыслу в духе «белое на чёрном». Поглядывая в сторону Рыбы, Тит ожидал начала традиционного, хорошо ему знакомого нытья, которым страдает большинство регистраторов. Долго ждать ему не пришлось. Прочитав доверенности, Вольф Давидович шумно вздохнул и скучающим голосом начал:
- Пришёл Слон к Рыбе и говорит. А она ему отвечает...
Последовала тягучая пауза, пока он молча нависал ушами, словно крыльями, над чтением других бумаг. Продолжение было для Выхухолева предсказуемым:
- Вопросов нет, сертификат я вам конечно оформлю. Однако у вас тут всё так запущено. Сделки прошли ещё вон когда, а бумаги так и не выправлены. Вот тут нужна синяя печать. А это надо нотариально заверить. Давайте так. Я пока не буду у вас это принимать. Зачем мне тут лишние бумаги на столе? Ещё отвечай за них! А вы возьмёте, откроете Положение Госкомиссии по ценным бумагам о порядке ведения реестров собственников именных ценных бумаг и всё сделаете по букве этого документа. Тогда всем будет хорошо, включая Госкомиссию, когда они придут меня проверять. Ну? Как мы с вами, в данном случае, одинаково смотрим на вопрос?
Тит миролюбиво развел руками, дескать, «слышу мудрость!», и улыбаясь, как беззащитная устрица, высказал невинное пожелание:
- Хотелось бы и в дальнейшем на многие вопросы смотреть одинаково. Понимаете? У нас наметилась довольно масштабная программа работы по Украине, по Киеву. Вот и по Фабрике не исключено определенное движение с нашей стороны, что полностью отвечает вашим интересам. Понимаете ли, хотелось бы заручиться у вас единомыслием, дабы и дальнейшие планы нашей компании включали наше с вами общее взаимовыгодное сотрудничество как реальный фактор, как наличный ресурс.
Благодаря нечеловеческой чуткости своих ушей Вольф Давидович отчётливо услышал всё, что Выхухолев так осторожно и завуалировано пытался ему зашифровать.
- От сотрудничества нам никуда не деться, - каменно согласился Рыба, - И оно будет пренепременно. Будет строго и неукоснительно в рамках Положения Госкомиссии по ценным бумагам о порядке ведения реестров собственников именных ценных бумаг. Другого я не признаю, и вам не советую. Шаг вправо, шаг влево – у меня с этим строго. Я хочу и буду спать спокойно!
Сказав так, директор ООО «Практикабль» расплылся в лице, как бронзовый Будда, и пребывал в таком состоянии портрета до тех пор, пока Выхухолев не собрал свои бумажки и не убрался вон.
В конторе на Предславинской возвращение своего человека ждали заинтригованно, словно премьеру скандального кинохита. Однако прибывший Тит вернул всех к мерзостной и неумолимой действительности. Детально пересказав содержание своего визита, он вынужден был резюмировать так: директор регистратора со всей эзоповой прямотой показал нам дулю.
Королевский и Прахов исполнились праведного гнева и полезли на стенку. Лёгкая, щадящая головомойка из упрёков, дюжина моральных щипков во все бока постигли Тита немедленно.
Слабодан молчал, сосредоточенно наматывая себе локон чуба на указательный палец. Радик, воспламенившийся желанием вражеской крови, подскочил к нему с предложением, от которого невозможно отказаться:
- Гоша, дай я сделаю всё! А то мы так долго будем Му-Му кувыркать! Тит, ну он просто не доворачивает гайку. Понимаешь? Жёстче надо. Любой вопрос любит конкретно стоять на ребре...
Слабодан выглянул на него загадочно из какого-то своего глубинного далёка и задумчиво ответил:
- Ладно, давай, пробуй. Только не вздумай назваться от нашей компании. Пусть догадывается, о чём хочет. Придумай легенду какую-нибудь, чтобы имя компании никак не светить. Не будем пока дразнить ситуацию.
Радик Королевский озарился удовольствием так, что потускнели его золотистые полубаки. Он задвигался в нетерпении, как затвор у винтовки Мосина. На следующий день поутру его рабочее место пустовало. Все поняли, что Радик пошёл на штурм регистратора. К обеду его заметили вернувшимся. Он оказался маскимально прилично одет, при галстуке фашистского цвета. Однако рисунок лица был слишком заострён и холоден, чтобы свидетельствовать о торжестве. В ответ на дружные любопытствующие - «Ну?» - он опустил глаза в ковролин и издал невнятное бормотание: «Ну, шо там... Я ему как человеку... Вижу, бычится... Ну, я ему... В общем, пошёл...». Выяснилось также, что Рыба распорядился, чтобы Королевского больше в двери не пускать.
Детали и краски проведенного мероприятия Радик излил Гоше лично, тет-а-тет, за обедом. Тот, слушая, усмехался в борщ с пампушками. Выхухолев, поглядывая со стороны, по-доброму злорадствовал. Справедливость есть!
Но в тот же вечер под занавес рабочего дня, Королевский, обуянный восторгом неизвестного происхождения, обрадовал контору обещанием продолжить борьбу. Когда все собрались, чтобы срезаться по сети в компьютерную игру, он убеждённо заявил, подглядывая прямиком в будущее:
- Я объявляю ему осаду! Я буду жить и ночевать под его окнами! Руку дружбы, протянутую ему сегодня мною, он ещё вспомнит! Этот ушастый! Тит не соврал, ухи у него и вправду царские. Такими ушами можно отшлепать кого угодно. Но я его сделаю! Уж я-то найду, кого там у них подкупить! Я много читал о полководцах. В каждой армии можно найти предателя. Причем, мотивы предательства бесконечны в своем многообразии. На них можно играть, как на клавишах фортепиано. Я ему устрою дансинг! Он у меня станцует вальс Королевского...
Вот здесь Радику все почему-то единодушно поверили. И действительно, не прошло и двух недель, как реестр акционеров Киевской Фабрики Туалетной Бумаги был получен. Слоняясь вокруг да около ООО «Практикабль», Радик запеленговал какого-то юного ротозея, с деловитым видом выходящего из дверей офиса на улицу, и подкатив к нему по-дружески, как студент к студенту, рассказал ему о своём кредо. Ротозею, получающему зарплату ничтожества, естественно очень хотелось заработать, в том числе на продаже секретов родной фирмы. Он включил думатель и выключил совесть, в результате чего смог назвать сумму в две тысячи баксов. Королевский остервенел и, вцепившись зубами в озвученную кучу денег, сразу же угрыз её на половину. В итоге некоторых идейных препирательств сошлись-таки на реалистичной сумме в восемьсот зелёных. Обменялись телефонами. Украсть реестр у собственной фирмы – дело, впрочем, было непростое. Тут и в главный компьютер надо слазить, да так, чтобы следы этого дела правдоподобно потом объяснить, и чтобы директора долго не было на месте, и чтобы завистников из числа сослуживцев часом не потревожить своей загадочной активностью, и вообще, необходимо счастливое стечение обстоятельств. И вот, к итогу второй недели все нужные обстоятельства стеклись. Королевский с сумеречным видом бомбиста-террориста отнёс баксы, а вернулся на Предславинскую с розовым лицом триумфатора и свеженьким реестром акционеров КФТБ в полиэтиленовом кульке.
Сотрудники АО «СЛОН Украины», посвященные в тайну операции, собрались поглазеть на реестр и на Радика. Тот сиял, как троянское золото. С того момента и формально, а особенно неформально, он получил от Гоши Слабодана ключи от темы «КФТБ». На Прахова накатила тень от облака. Выхухолев оставался на своём скромном месте. Радик элегантно доказал, что в своём деле он вылитый Шлиман.
Дабы хобот АО «СЛОН Украины» в этом деле торчал как можно менее заметно, решено было отказаться от рассылки писем и работать неузнаваемо, под видом телефонного доброжелателя. «На!» - сказал Гоша Радику и вручил ему килограмм бумаги, содержащий реестр акционеров. Королевский уселся за телефон с такой иступленной решимостью, словно его приковали цепями к японскому пулемету.
Тем временем из солнечного атомограда примчался взбешенный Сан-эпидем-Саныч. Он рассказал поистине возмутительную историю о том, как Василий Шароблуд отбился от рук и вообще оборзел.
Скупка акций шла себе помаленьку, и ничего не предвещало пыльной бури. Как вдруг однажды рано утром, так рано, что кофейная тьма за окнами даже ещё и не думала разбавиться молоком, гостиничный номер Сан-эпидем-Саныча подвергли брутальному беспокойству. Он был разбужен громовыми ударами в дверь. Какое-то обезумевшее животное, видимо, циклоп-мутант, беспорядочно и отчаянно колотило в доски кулаками, копытами и, возможно, головой. Сонный киевлянин с перепугу едва нашёл в комнате выключатель и пистолет. Мысли ему пришли самые дикие, и это чудо, что он, едва открыв замок двери, не принялся стрелять наугад. В гостиничный номер ворвался налитый кровью Василий Шароблуд. Сан-эпидем-Саныч, отскочивший к пределам комнаты, выглядел как бледная смерть в трусах и с оружием. Без никаких «Здрасть!», игнорируя обстоятельства, как в своем собственном сортире, Шароблуд закатил истерику. Размахивая ручищами и бегая по комнате подобно цирковому леопарду, которому недодали телятины, он орал и ругался. Содержание его претензий было столь же простым, сколь и возмутительным: «...вы меня хотите кинуть… я сделаю работу, а получу шиш… до меня только что дошло… хорошо устроились… у меня даже гарантий нет, а у вас есть всё… приватизация бывает только раз, и прожить её нужно так, чтобы...»
Страдания Василия на тему приватизации и справедливости без сомнения слышал весь этаж гостиницы, благо, полупустой. Отпоив его наконец-то минеральной водой и остудив, Сан-эпидем-Саныч спросил у него – что же он конкретно хочет, тем более в такое мёртвое время, когда на часах начало пятого?
В начале пятого утра Василию Шароблуду неистово хотелось получить свой гонорар, который он теоретически уже почти заработал. В противном случае он прекращает всякое дальнейшее сотрудничество и уходит к конкурентам, от которых уже поступают чёткие деловые предложения с предоплатой. Решительно отчеканив свой ультиматум, Шароблуд развернулся через левое плечо и ушёл чётким шагом. Саныч, потрясённый внезапностью и сюрреализмом всего эпизода, упал в кровать и подавленно уснул...
Выслушав отчёт о происшествии, Гоша Слабодан призвал к ответу Выхухолева. Тот выглядел виновато и помято, как канатоходец, который наступил мимо. Изображая себе страдающее лицо, он до белого цвета сжал кулаки и прокомментировал так:
- От борзость, от шароблудие на блюде! Врезать ему, чтобы зазвенело как об медную рынду! Гоша, это наглое нарушение первоначальной договоренности. Уговор был чёткий – деньги в обмен на сертификаты акций. Гнида! Я предлагаю сделать вид, что Шароблуда больше не существует, и вообще свернуть скупку.
- А с сертификатами что будем делать? – размышлял Гоша из-за стеклышек очков, - Мы в состоянии будем получить их самостоятельно?
После неловкого молчания Тит признался, что этот вопрос вообще ещё никак не изучался.
- Проводником и гарантом темы был сам Шароблуд, - сказал он, разводя в растерянности руками, - Это была его забота и часть его работы.
Гоша ушёл в себя, потом скоро вернулся и спросил у Сан-эпидем-Саныча, хмуро скрестившего на груди свои шоферские руки:
- Как думаешь, мы там сами сможем выйти на начальство, которое ведает раздачей сертификатов?
- Да хрен его знает! – с досадой ответил Саныч, и синеватые круги под его глазами действительно не обещали ничего хорошего.
Гоша снова занырнул в поток своего расширенного сознания, потом поправил рукою очки и принял решение:
- Я вот что думаю. Как бы наш друг и проводник Шароблуд не устроил нам жопу. Он ведь запросто пойдёт, нажалуется и договорится с начальством, чтобы нам ни одного сертификата не выдали. Вот чего бы не хотелось никак. Поэтому, Саныч, давай прикинем, что ему причитается, отслюнявим ему половину и пусть подавится. Это, как бы должно его устроить, усыпить. Хотя ситуация, конечно, выходит из под контроля. Там надо плавно всё завершать уже.
- .....цЪ! – выронил словцо Сан-эпидем-Саныч, - Нам с тобою, Тит, никогда столько не заработать! Это же десять штук баксов!
Но решение было принято с твёрдостью, и Саныч, роняя брякающие слова, как мелочь из худого кармана, ушёл курить.
На фоне этого и многих других кратких, мелькающих, как в кино, эпизодов жизни, Радик Королевский со своей идеей-фикс выглядел глыбой постоянства, незыблемости и неотвратимости. День за днём просиживая за телефоном, нудно уговаривая акционеров продаться, он так слился с интерьером офиса, что превратился в памятник неизвестному брокеру. Был бы рядом гипс и скульптор, он непременно был бы вылеплен для музейной вечности.
Дело у него шло, но медленно. Акции были оценены в 0,19 гривен за штуку. В пересчете на обменный курс валют выходило, что каждому акционеру за его пакет бумаг предлагалось в среднем 700 долларов США. Видимо это было недостаточным раздражителем для рядового киевлянина. Уговорить получалось примерно одного из двадцати. Зато Королевского это раздражало очень даже вполне. Радик нервничал и праведно негодовал о тугоумии народа, так что периодически его монотонная человеколюбивая риторика в адрес очередного телефонного уха срывалась вдруг, без разгона и предупреждения, на обвал сложносочиненных матюков. Это походило на то, как если бы тихий голубой вагон, груженный щебнем, плавно себе скользящий в розовую даль, спотыкается, сходит с рельс и летит под откос, кувыркаясь и оглашая окрестности. Генеральный директор Прахов, ревниво присматривающий за процессом, делал Королевскому замечания, напоминая ему, что тот, как-никак, лицо компании. Понятия Паблик Рилейшнз надо чтить! Радик самокритично оправдывался:
- Согласен, не сдержался, виноват. Но ведь такое бычьё! Ему говоришь, а оно...
И далее матом. Генеральный директор зажимал себе ладонями слуховые органы и уходил, пока Королевский не кончит.
Поскольку Радик, занимающийся ловлей человеков, мало по малу кого-то улавливал, на рабочем столе Тита Выхухолева стали накапливаться новые бумаги – договора купли-продажи акций КФТБ и сопутствующее им документальное сырьё для регистратора. Как только набиралось с десяток таких комплектов, Тит подхватывался с места и устремлялся на Подол, в пасть ООО «Практикабль». Регистратор оказался устойчиво привередлив и не торопился проглатывать всё, что ему вбрасывалось. Очень разборчиво и крайне интеллигентно Выхухолеву потом объяснялось недоброе качество пакета документов по причине, предусмотренной в сочинениях Госкомиссии по Ценным Бумагам.
Через день-другой Тит набирал телефонный номер ООО «Практикабль» и ему терпеливо объясняли, что вот всё хорошо, и все документы приняты в работу, но вот один или два договора не могут быть приняты до устранения мелких, но досадных погрешностей, ибо порядок – мать долгой жизни. Тогда, выручая ситуацию, Выхухолев принимался красиво размазываться по стенке. «Вольф Давидович! – с усердным смирением взывал он в телефонную трубку, - Вашему ответственному отношению к своему делу можно и нужно учиться! И я учусь, поверьте. Но как бы нам с Вами всё-таки утрясти этот вопрос, а? Вы же знаете, что я от Вас никуда, что я завтра принесу Вам исправленный вариант бумаги. Это совершенно решаемо. Ну, сделайте эту проводку документов уже сегодня, а? Вольф Давидович, пощадите, а?».
Периодически случалось чудо и регистратора удавалось уговорить. Королевский, чьё рабочее место было рядом и в поле зрения, бросал в такие минуты своё занятие и с удовольствием наблюдал, как Выхухолев червём извивается вокруг телефонного шнура.
- Вот это, я понимаю, работа! – комментировал он, похвально кивая модной своей головой, - Я бы так не сумел, честное слово. Тит, ты гений бэк-офиса.
Тит ослаблял себе галстук на шее, восстанавливал себе пульс и отвечал с благодарностью:
- Спасибо Радик! А ты гений тёток за цыцьки тягать.
При этих словах Королевский довольно улыбался от края до края лица, сладко щурил вишнёвые глазки и поглаживал себя рукою по животу, как будто только что съел кролика. Луч солнца, падающий из окна, путался в его золотистой прическе и вспыхивал венцом славы. Радик светился.
Тонкий, но устойчивый ручеек акций КФТБ, потекший в закрома АО «СЛОН Украины», вызвал у регистратора естественный интерес. Рыба заподозрил, что у него, как у честной наседки, сидящей на золотых яйцах, кое-что украли. По этому поводу он учинил дознание у себя в конторе и пришёл к выводу, что действительно, реестр акционеров неким образом вышел в тираж. Юноша из ООО «Практикабль», так ловко сыгравший роль агента-крота, звонил потом на ухо Королевскому и с соплями в голосе жаловался, что его могут уволить. Дескать, поэтому необходимо доплатить за понесенную моральную встряску. Но это уже не имело никакого значения. Радик только потешался.
Тяжелый камень, легший на душу директора ООО «Практикабль», аукнулся и на работе Выхухолева. Конечно, документооборот по скупке акций КФТБ был в короткие дни отточен до совершенства, и у Рыбы практически не оставалось поводов размахивать законом. Однако у регистратора всё равно оставались легальные возможности проявлять нрав. Например, тянуть процедуру рассмотрения и обработки поданных документов на всю длину резины, дозволенной им Госкомиссией. И Рыба этим пользовался. Вид у Тита сделался заметно умученным.
На одной из пивных посиделок за счёт конторы, устроенной прямо в офисе, парни Слобадана, раздирая на куски пиццу, высказали Титу своё сочувствие. Мол, видим, друг, видим, как тебе достается, как этот ушан тебя мытарит. Мужайся.
Радик же Королевский, балдея от шарового ужина, посоветовал Титу перестать церемониться:
- Этому ушатому пора сказать так: вот, погоди, мы придём на Фабрике к власти и нагнём тебя так, как ты и не представляешь себе...
Парни Слабодана дружно загоготали, подтверждая, что так оно и будет. Радик же на подъёме духа развил сценарий:
- ...При этом Костя Прахов будет глумливо истязать его сзади, приспустив штанишки. Я, лично, буду крепко держать его за уши. А Тит при этом будет листать у него перед глазами Положение Госкомиссии о порядке ведения реестров...
Пророчество брокера было встречено истошной ржачкой и полным одобрением его технического приложения. Будущее в эскизе Королевского было справедливым. Вечер удался.
А между тем, обстановка вокруг забора Запорожской АЭС делалась всё тревожней и запутанней. Об этом сообщали раздраженные донесения Сан-эпидем-Саныча. Гоша Слабодан после телефонных разговоров с ним хмуро и скрытно о чем-то размышлял. Выхухолев же всё больше смирялся с мыслью, что за свой проект с Энергодаром никаких премиальных ему не видать. И это в лучшем случае. Наконец в Киев явился Сан-эпидем-Саныч собственной персоной. Он был мрачен до мраморной голубизны на лице. То, что он рассказал, надолго отбило у Тита веру в то, что счастье есть.
Итак, доставив в Энергодар приятную на ощупь сумму денег, Сан-эпидем-Саныч унял истерику Шароблуда, восстановил рабочую атмосферу, и в течение недели-другой колесо скупки акций лениво, скорее по инерции, ещё поворачивалось. Василий, враз повеселевший, приобрёл себе жестоко поношенный OPEL неподражаемой окраски «очень гнилая вишня, выброшенная в грязь», и благородно перестал ездить на работу общественным транспортом. А потом, как кирпич из ясного неба ударила по голове следующая новость: распоряжением Кабинета Министров Украины выдача сертификатов акций «Днепроэнерго» и «Донбассэнерго» принадлежащих работникам этих предприятий запрещена на неопределенный срок вплоть до особого на то распоряжения Кабмина.
Василий Шароблуд проявил свою высочайшую растворяемость в окружающей среде. Он без всяких церемоний перешёл на нелегальное положение и Сан-эпидем-Саныч более не мог найти его ни визуально, ни в телефонном воплощении. Скупщики от других компаний, промышляющие в городе, тоже оказались в той или иной степени на краю крыши и мужественно переполошились. По-быстрому договорившись меж собой, они собрались на сходку, чтобы соборно и по-братски прояснить ситуацию. Общее собрание скупщиков уже состоялось однажды, ещё в апреле, в разгар жатвы. Тогда встретились, чтобы мирно разделить сферы влияния, зоны вылова и ограничить верхний предел цен. Теперь стихийное бедствие снова потребовало от них первобытно-общинного сборища. Сан-эпидем-Саныч тоже там поучаствовал. В результате задушевного обмена слухами и мнениями выяснилось, что всё очень просто. Постановление Кабмина действительно есть. Основанием для него послужила буза, которую заварили депутаты Верховной Рады, в основном, из местных, запорожских. Они, а также здешние представители власти, имеющие прямое или косвенное отношение к энергетике, закидали Кабмин письмами, запросами, жалобами, вопиющими об одном и том же: тёмные силы нагнетают обстановку вокруг «Днепроэнерго» и «Донбассэнерго» с целью их банкротства и разделки, что проявляется в беспрецедентной вакханалии скупки акций нечистоплотными спекулятивными группам. Кабмин долго мучился под снегопадом подобных к нему обращений, а потом взял, да и родил свое запретительное Постановление. Когда дело дошло до практических вопросов, собрание скупщиков забуксовало. Возникла было идея всем скинуться деньгами и дать в лапу кому следует, дабы выручить сертификаты. Однако у каждого была своя заветная мыслишка – как просочиться сквозь ситуацию и втихоря вымучить себе свою добычу. Коммерческий эгоизм победил. Дружного порыва не получилось. Так что Сан-эпидем-Саныч покинул это собрание без духа и без крыльев. Собрав манатки, он немедленно вернулся в Киев.
Осмыслив услышанное, Тит познал истину, о чём поделился с Гошей и Санычем. Истина состояла в том, что государственная озабоченность о судьбе «Днепроэнерго» и «Донбассэнерго» подогревалась прежде всего из руководства этих компаний. Многие хотели бы переделить сию жирную собственность в свою пользу. Ну а директора и их друзья-товарищи в разных сферах власти этому логично сопротивлялись. Василий же, который Шароблуд, будучи не последним лосём на Запорожской АЭС, мог знать заранее, за несколько недель, что вопрос с Постановлением Кабмина продавлен и будет решён положительно. Он понял, что ему будет затруднительно исполнить завершающую часть своей работы, то есть обеспечить сертификаты на скупленные акции. То есть, гонорара ему не видать. Вот он и пошёл ва-банк. Вернее, в психическую атаку. Время выбрал правильно – раннее утро, отличная пора для начала боевых действий. Ворвался к Санычу, закатил истерику, попытался взять на понт. «СЛОН Украины», не ведая о гнилых обстоятельствах, поддался, то есть понтанулся. В итоге Шароблуд, удачно блефанув, получил смачную половину гонорара и покинул безнадежно пробитый корабль. Теперь проект полностью в клешнях слепых сил природы.
Гоша глубоко и тяжко, подобно дорезанному млекопитающему, вздохнул. В этот миг в нём было столько лирического минора, что Выхухолеву осязаемо представился ХІХ век, Грибоедов с Чадским и «Горе от ума». Именно тоном такой вот благородной грусти Гоша подвел черту:
- Скажите мне, что ездили делать мы в Энергодаре? Скупать акции? Нет. Скажите, ради какого дела пропадали мы в этой пустыне несколько месяцев? Чтобы в итоге заработать достойную денюжку? Нет. Мы упорно и настойчиво, добросовестно и прилежно ездили на это поле чудес, чтобы получить дозу радиации и купить для Шароблуда OPEL. Согласны? Ну, взгляните бухгалтерии в глаза. На всё про всё мы ввалили в этот проект девяносто штук баксов. К сегодняшнему дню мы должны были не только уже отбить затраты, но и положить себе в карман аналогичную сумму в виде честной и красивой шляпы. Однако на деле потеряно всё, и время и деньги. Иной раз как задумаюсь, у меня мозги плавятся – скольких мы на Украине вот так вот за спасибо одарили, я бы сказал, осыпали баблом! Ладно, парни, давайте условимся так. Я вас не виню персонально, мы все с вами лоханулись. Расчёт был нормальный, идея очень внятная, я её утвердил. Почему не получилось? Фатум!
- Форс-мажор, Гоша, чистой воды, - изрёк в оправдание Сан-эпидем-Саныч.
Выхухолев Тит, надувшись тучею и набравшись мужества, вынес себе приговор морали:
- Шароблуд мой человек, я ему доверил дело. Значит мне за него отвечать и мне с него спрашивать. Так что лежит мне путь-дорога в Энергодар. Буду его, суку, искать, караулить повсюду, но найду. И накажу, если денег не вернёт.
Гоша озадаченно уставился на него: вот ещё одно приключение!
- Завязывай это дело! Там среда особая, там мирный атом. Упекут на кичу быстрее, чем ты успеешь удивиться. А то нам для полного счастья не хватает ещё и зону подогревать, куда тебя определят годков на десять.
На этом тему и закрыли. Сан-эпидем-Саныч получил задание позванивать иногда в Энергодар, дабы знать обстановку и не прозевать отмену клятого решения Кабмина. В остальном же ему было предложено творчески подключиться к текущей работе над КФТБ. Довольный окончательным возвращением в столицу, он так загорелся энтузиазмом, что готов был хоть завтра в одиночку пойти на штурм Фабрики. Впрочем, уполномоченный штурмовик был уже назначен.
А между тем у компании «СЛОН Украины» объявились конкурирующие попутчики. Общество с ограниченной ответственностью «БУБА Трест», которое держало согласно реестру акционеров восемь с хвостиком процентов, также вступило в скупку акций. То есть, набралось наглости разинуть челюсти и вгрызться в тот же пирог, но с противоположной стороны. «БУБА Трест», конечно, сильно отставали от «СЛОНа Украины», но интрига появилась. Стартовал конкурс пожирателей пирога.
Директор же Фабрики Поршнев тоже не дремал. Он взял, да и провёл собрание акционеров, на котором во весь рост, от земли до неба, был поставлен вопрос о выплате дивидендов. Пользуясь авторитетом директора, все ещё признаваемым каждой собакой в Дарнице, ему не составило труда возбудить массы мелких акционеров. Так что на собрании, как взялись голосовать, народное движение «За дивиденды!» дружно победило. Дивиденды были так себе, копеечные, но атмосферу для дальнейшей скупки они здорово подпортили. Выступив на собрании с отчётным докладом, Поршнев от лица Правления изобразил акционерам позолоченную картину прогрессивного будущего и обещал им постепенное процветание, отдых в Крыму и дожди из дивидендов в каждом сезоне. После этого собрания струйка акций, ранее кое-как достигавщая закромов АО «СЛОН Украины», решительно пересохла. Народ не желал больше продавать свои билеты в достойное будущее. Поэтому сам собой возник вопрос об увеличении цены скупки. Гендиректор Константин Прахов, посоветовавшись с калькулятором и с тенью Мансухани, пришёл к убеждению, что если покупать по номиналу, то есть, по двадцать пять копеек за акцию, то это решительно изменит ход дела.
- Цену повышать не будем, - холодно, как топор с программным управлением, отрубил Слабодан. В качестве рецепта дальнейшего движения к цели он рекомендовал Королевскому интенсивней доставать акционеров на телефоне, находить для них новые аргументы, смелее прибегать к демагогии, не бояться нежных слов, играть на примитивных инстинктах.
Королевский на это закапризничал, и возненавидел телефонный брокеридж, как абсолютно тупиковый путь эволюции человека. Ещё пару дней прохныкавши у телефона без всякого результата, он подкатил к Слабодану с предложением:
- Гошенька, я вижу совершенную бессмысленность дальше дёргать за телефон. Ну, просто не хочу свои нервы тратить, ты пойми. Я вот что предлагаю. Сейчас ключ к решению вопроса – это Поршнев. Он, гад, всё блокирует. Пугает своих рабочих увольнением, чтоб не продавались. А между тем, «БУБА Трест», я уверен, преспокойно вербует народ прямо на территории Фабрики, или, в крайнем случае, у проходной. Согласен? Так вот, надо нам работать с Поршневым лично. И я хочу взять это на себя. Я его продавлю, я его деморализую и заставлю дружить. А на телефон, Гоша, посади вон хотя бы того же Саныча. А то мается от безделья и другим маяться мешает.
Слабодан, меланхолически в тот день настроенный, выдал Радику своё благословение:
- В принципе, в принципе... Ну, пробуй.
Радик немедленно замкнулся в себе и сделался молчалив, как тайный советник при исполнении. С того дня он стал редким гостем в офисе на Предславинской. Не то, чтобы остальным его не хватало, но любопытство, всё ж таки, зудело. У Слабодана интересовались судьбой Королевского – над чем работает, да где пропадает. Гоша отвечал охотно и обстоятельно:
- Радик у нас на спецзадании. Каждый день - утром, в обед и вечером – он караулит Поршнева на проходной Фабрики и портит ему настроение, изображая припадочного с симптомами болезни Витта. Орёт, матюкается, несёт блажь, пророчествует. И Поршнев ничего поделать не может. Что взять с юродивого? Вызова кареты скорой помощи Радик не боится, у него в медицине много больших родственников. Ладно, это конечно шутка. На самом деле Радик нудно, день за днём, просачивается на территорию Фабрики, ведёт разведку, выявляет потенциальных предателей, организует клуб недовольных, сеет слухи, расклеивает объявления с нашими телефонами, периодически прорывается на приём к Поршневу и пугает его байками про гроб на колёсиках. В общем, человек под прессом, работает провокатором. Глубокий вражеский тыл, нервы на пределе. В истории диверсионных операций он останется как «Дарницкий вредитель».
Парни из компании «СЛОН Украины» кивали головами и соглашались: «Да, это он может. Тут ему равных нет».
На фоне оживленного интереса к тому, чем занят Радик, в офис компании зашла однажды некая фабричная дама, из акционеров. Будучи где-то здесь по делам, она не удержалась, чтобы заскочить на Предславинскую и своими глазами посмотреть – что за люди баламутят жизнь на КФТБ? Заговорив с Гошей, она быстро расположилась к его нездешней интеллигентности. Попробовала набить особую, повышенную цену на свой пакет акций. После же того, как Гоша в легчайшей форме уклонился от этой торговли, фабричная дама, забыв про акции, душевно и доверительно рассказала кое-что про обстановку на КФТБ. Оказалось, она стоит довольно высоко в иерархии работников и близка к директорскому кругу. Слабодан поинтересовался – заметна ли на Фабрике деятельность агента Радика, и как на это реагирует руководство? Она же пересказала достоверно известное ей высказывание Поршнева (видимо, сделанное полукриком в общем коридоре, на пути из приёмной в клозет): «Королевский, конечно, подонок. Но я бы не прочь иметь у себя в штате такого вот, на должности подонка, чтобы спускать его с цепи, когда надо...».
Вот так и катилось солнце по небу апельсином, день за днём, всё на запад, да всё к Гибралтару. Граждане и сограждане, братья и сёстры, счастливые и задремавший от летнего зноя, могли бы не заметить, как дрезина жизни добралась бы до края и кувыркнулась бы за горизонт. Но август разбудил всех.
Как подкрался август, никто по привычке не заметил. Однако, 17-го числа, без объявления войны, на Российскую Федерацию упал купол вселенского цирка. Одефолченное государство выставило в телеэкраны находчивые мордочки своих чиновников и принялось изображать милое пожимание плечами. Граждане Российской Федерации, все дружно, с одного размаха получившие по мошонке, упали на карачки и пытались что-нибудь понять. Небо потемнело от миллиардных стай денежных знаков, потянувшихся на заход солнца. Чужеземцы всех сторон света подумали одинаково: кранты пришли России! Когда тучи улетающих денег пронеслись и небо вновь очистилось до полного бесстрастия, граждане РФ познакомились с новым для них словом «дефолт».
Гоша Слабодан с изменившимся оттенком лица бросил всё, прыгнул в самолёт, и пропал в Москве. Контора компании «СЛОН Украины» сразу же скинула обороты вплоть до «Стоп, машина!» и принялась следить за последними новостями, да пережевывать сплетни. За показателями торговой площадки ПФТС смотреть уже и не пытались – ПФТС превратилась в лотерейное колесо пессимизма. Цены на акции сползали быстро, как брюки, лишённые подтяжек. Радик Королевский приостановил своё вредительство на невидимом фронте и ввернулся в офис, коротать апатичные дни. Прахов потолстел и погрустнел. Выхухолеву по-прежнему было некогда, он раздраженно удивлялся тому, что практически неработающая контора рождает такое количество документов, которые ему надо упорядочить и привести к жизни.
В таком примерно состоянии «СЛОН Украины» дрейфовал долго, месяца полтора. Слабодан изредка выходил на связь и голос его звучал одиноко и безжизненно, словно его забыли на Южном Полюсе. Ничего полезного для Киева он не сообщал, но утешал. Об обстановке в Москве говорил мало и несвязно, прибегая обильно к загадочному слову «жара».
До Тита дошло, что эти дни имеют вопиющую историческую ценность, и он вернулся к написанию заметок в свой дневник. Впрочем, по занятости своей и по лености, был неаккуратен, поэтому для пытливых потомков оставил немного:
21 августа 1998 года
Америкосы врезают ракетами по Афгану и Сомали. Вчера «томагавков» выпустили штук 75-100!!! Защищают своего Клинтона от исламского терроризма, поскольку не сумели защитить его от менуэта Моники Левински.
Тем временем в России бурлит финансовый кризис. Я второй день дома, взял отгул на неделю. Дела на рынке ЦБ обстоят так, что и не знаю – будет ли куда мне возвращаться. Курс гривны тихо сползает, сегодня 2,2 грн/$. Курс КС начал расти – за неделю вырос на 1 грн и стал 2,5 грн. Это хорошо...
А позавчера встречался с Лерой, условно знакомой мне барышней из Харькова. Решили посидеть у Золотых Ворот. Только взяли по баночке пива, как Змеем-Горынычем налетела чёрная туча (такого я в жизни ещё не видел!!!), и ураган с дождём. Как влило, как начало всё вокруг рвать и переворачивать! Со столиков вмиг сдуло и стаканы и бутылки, да и людей смело со стульями вместе. Кто на ногах удержался, напролом понеслись в укрытия. Мы с Леркой, не разбирая дороги, бежали по колено в потоках ледяной воды к метро. А в спину нам летел град величиной с фундук...
25 августа 1998 года
Ельцин бушует, как царь тёмного леса, и бурелом следует за ним. В субботу, кажется, уволил правительство Киндер-Сюрприза и вновь призвал на службу Человека с Чёрным Лицом. Киндер со своим другом Немцовым полетели вверх тормашками.
Сюрреалист Кириенко неделю назад, ещё будучи премьером, заявил, что правительство откладывает платежи по ГКО и ОВГЗ. Инвесторы в ужасе кинулись покупать валюту и продавать бумаги...
Потом правительство сообщило, что платить всё-таки будет, но в виде других бумаг и с другими сроками погашения. Однако потом, в течение недели ни слова не было сказано об условиях этого шага. И тут уже началось по-настоящему! Как результат, курс $ сегодня подскочил на ММВБ на 10%, что рекорд с «чёрного вторника» 1994 года и составил 7,86 рублей.
Завтра выхожу на работу.
27 августа 1998 года
Еду сегодня в Харьков (тема «Турбоатом»).
В России финансовые судорги. Сегодня в Москве второй раз уже (вчера – первый) остановлены торги на валютной бирже из-за стремительного падения рубля. Центральный банк сообщил, что завтра торгов вообще не будет.
Генерал Лебедь откомментировал это так: «Страна летит в пропасть и надо помочь ей зацепиться штанами за сучок».
30 августа 1998 года, воскресенье
Как выражаются журналисты НТВ, сегодня в Москве состоялась политическая сделка века. Черномырдин встречался с руководителями фракций Думы и договоаривался о совместных уступках друг другу. По итогу договорились: Дума получает повышенные полномочия, а в обмен на это отказывается до 2000 года объявлять царю-Бориске импичмент.
Потом была сходка тузов в прямом эфире.
Выступил паучара Березовский (которого некоторые называют творцом нынешнего кризиса), сказал, что в нынешней ситуации виноваты Гайдар, Чубайс, Черномырдин, Кириенко. А Немцова он не считает ни в чём виноватым, потому что он – просто никто.
Громкоговоритель Жириновский сказал, что Ельцину Всея Руси не отпущено и месяца. Уже в ноябре в стране будет установлена диктатура по указке США...
Зюганов-Кумач сказал: «Ельцин костлявой рукой тянет всю страну за собой в могилу». А теле-ведущий на это обиделся, резко перебил его и при этом густо покраснел, как бы передразнивая партийный флаг Зюганова...
02 сентября 1998 года
В городе второй день нет долларов. Во сех обменных пунктах одна и та же цена продажи – 2,247, но самих баксов нет нигде. Абзац! Бегаю второй день с пачкой мелких гривен, не могу поменять.
11 сентября 1998 года
Доллар второй день в Москве падает! Вчера был 15 руб/$, сегодня уже 10 рублей!! Что за качели они там устроили?
О, какие сказочные состяния делаются там сейчас всего за день!!!
А в Гос-Думе РФ утвердили нового премьер-министра – Евгения Максимовича Примакова, бывшего дипломата, бывшего министра иностранных дел, бывшего рувоводителя внешней разведки.
27 сентября
Неделю назад к нам в контору приезжал бывший компаньон доктора Маркуса Шкулбяки – весёлый толстяк Стив, немец советско-литовского происхождения. Прахов и Князь три дня возились с ним, мотались по Киеву, как экскурсоводы. Костя Прахов признавался мне: мол, не могу дождаться, когда же этот кабанчик Стив уберётся восвояси. Когда же тот уехал, Костюшан, глядя на меня грустными, красными, как у кролика, глазами, пожаловался: «Знаешь, вот всего три дня покушал в ресторанах, и теперь второй уже день плохо какаю. Даже и не представляю себе – как живётся тем, кто вообще из кабаков не вылазит?». У меня даже слов не нашлось, чтобы посочувствовать... Бедняга!
30 сентября 1998 года
В конторе ничего интересного. Самое интересное, что мы ещё не закрылись. Зарплата сейчас около 200$. По 100$ я откладываю для отдачи долгов. На остальные умудряюсь выжить, да ещё 3-4 заявки на УЦСА подать. На обед попрежнему трачу 1,6 грн. Однако нашёл способ сократить и эту сумму до 1,2 грн. Фрося из КИИМа сделала мне замечание, что я похудел.
Недавно узнал, что ведущие ОРТ Шарапова Арина и Доренко С. получают соответственно 8000$ и 12000$ в месяц, а ведущий РТР Киселёв, по слухам, крепко пьёт, и даже в эфир выходит «под шафэ». А я-то всё думал – почему у него постоянно красные уши?
* * *
В последних числах сентября контора на Предславинской озарилась прибытием Гоши Слабодана. С этим делом были связаны тревожные ожидания крутых перемен в судьбе компании. Поэтому тот самый миг, когда дверь офиса открылась и Слабодан делал первый шаг, переступая порог, был отслежен сотрудниками «СЛОНа Украины» с хроникальной тщательностью замедленной киносъемки. Так, словно бы Гоша входил в люди из опасной испытательной барокамеры, после долгой экспериментальной отсидки. Так, поедая глазами, встречали, наверное, первых космонавтов, живыми выходящих из своей обугленной бочки.
Гоша же, против всех тревожных ожиданий, прибыл лёгким, радостным, с непринужденностью богатого пацана. Ёмко и образно ответив на расспросы любопытных, он сходу порадовал контору дружеским шаржевым подарком. Это был резиновый членик с яйцами, очень модная, популярная игрушка, особенно в странах народной демократии. Баклажановый цвет его несколько настораживал, хотя, при внимательном рассмотрении он начинал радовать более широкой радугой оттенков. Своей изысканной эластичностью данный сувенир напоминал холодцовое дрыгало. Вида же был леденцового, полупрозрачно светился, гад, на солнце. Что-то живое мерещилось в нем. Не каждый решился потрогать его руками. К тому же, как сразу же выяснилось, членистая безделушка навязчиво прилипала к любым предметам и поверхностям.
Гошиным подарком увлеклась инициативная группа во главе с Королевским. Сначала резиновый сюрприз прилепили над дверью, так что он свисал в лицо каждому входящему. Взвизги и непроизвольные матюки первых же нечаянных посетителей, не заставили себя ждать. Потом начали этой гадской безделушкой бросаться друг в друга. Гоша на радостях взял, да и шмякнул ею со всей мочи об потолок. Членик с яйцами плотно вмазался и повис прямо над рабочим столом Выхухолева. Развесёлая компания некоторое время катилась со смеху и смотрела на резино-изделие, задрав голову, как лисица на виноград. Московский сюрприз висел незыблемо, словно там и вырос. Тогда Гоша выдохся и махнул рукой:
- Ладно, парни, хорош дурачиться. Давайте-ка за работу...
Однако Тит, которому всё это не понравилось с самого начала, возмутился:
- Я не могу в такой обстановке работать! Вдруг он на меня упадёт? Лично мне - в падлу, натурально!
Все опять развеселились необыкновенно, стали хлопать Тита ладонями по плечам и приговаривать: «Молодец! Правильный пацан! Мужик! Прошёл испытание! На киче не пропадёшь!».
На шум и гам откуда-то из глубин БИМа явился русский народный разбойник Саня БаБо. Увидев, в чём дело, коротко выругался и решительно взялся исправлять дисгармонию. Влез на стол, потом на ксерокс и начал сбивать позорное украшение журналом «Дело и Деньги». В конце концов член отвалился. Тогда, чтобы уж окончательно завершить психологическую разрядку в компании, хулиганскую студневидную тушку подбросили на стол Лены Наконечной в её отсутствие и укрыли для пущего эффекта газетой «Ведомости Приватизации». Лена, вернувшись на свое рабочее место, даже не сказала «Ой!». Она, взыскательно прищурившись, рассмотрела анатомический сувенир со всех сторон и сообщила: «В целом, ничего. Но мне нужно побольше». Гоша растерянно пообещал: «Будем искать...».
Таким образом, игривый настрой Гоши Слабодана вернул компании ровный пульс. Хотелось даже верить, что волны от московского дефолта вообще не тронут счастливую жизнь «СЛОНа Украины». Однако неприятности с собою в кармане Гоша все-таки привёз.
Время, место и обстановка для оглашения новой доктрины компании были выбраны в соответствии с укоренившейся уже традицией. В конце рабочего дня сыграли по сети несколько партий в компьютерную бойню. Затем Слабодан достал из портмоне 100 баксов и парни живо затарились пивом, да заказали три пиццы в офис. Вот так, удобно развалившись в окружении преданной бригады, Гоша и довёл до общего коллективного сознания обстоятельства и фишки новой эры, в которой все они теперь очутились. Для затравки Гоша повеселил парней рассказом о том, как отличился Авель Андреич на День Москвы. Пошли они всей компанией на Красную Площадь, в гущу народного гуляния. Был вечер, было холодно, Авель Андреич был полон пивом. К био-туалетам не подступиться – везде стоят очереди. Опять-таки, вокруг ни углов тебе, ни заборов. Только «Пазик» с затемнёнными стёклами стоит себе с краюшку. Так что Авель Андреич, не находя более элегантного выхода, подошёл к этому мартышатнику, расстегнул ширинку и давай дуть прямо на заднее колесо. «Пазик» же, хоть и выглядел безжизненным, оказался начинён сотрудниками милиции. Те сидели себе уютно, отдыхали, кофеёк из термосочка пили для согрева. И вдруг замечают, что какой-то асоциальный элемент подваливает и начинает цинично мочиться на репутацию стражей порядка. Разумеется, менты резво повыскакивали из «Пазика» и тщательно выходили Авеля Андреича дубинками по спине и ниже. Затем взбитое смиренное тело правонарушителя было энергично вовлечено внутрь автобуса. Парни из «СЛОНа», понятное дело, пришли на выручку. Подошли, постучали в борт, им открыли. Заглянув в салон, можно было увидеть Авеля Андреича, отдыхающего на задних сиденьях, в наручниках и с блаженной улыбкой философа, отыскавшего место, где ночует счастье. Вступили с ментами в переговоры. Те вызвали по рации старшего. Приходит какой-то майор. Лейтенант из «Пазика» ему рапортует: «Во время исполнения задачи на посту наше подразделение подверглось моральному воздействию, которое мы квалифицировали, как недружественное. Вот эта неустановленная личность достала свой половой член и стала цинично мочиться на наш автобус, унижая тем самым репутацию Органов Внутренних Дел…». В общем, тут же начались аукционные торги, и Авель Андреич Узоров был выкуплен за пятьсот рублей...
Сотрудники АО «СЛОН Украины» с белой завистью оживились – умеют всё-таки в Москве корпоративно отдыхать! А Гоша Слабодан, подготовив почву доброжелательности, перешёл к обзору обязательных неприятностей.
- Нет, мы там в Москве особо-то на дефолте не попались, - объяснял он, - Наши ценности, они практически все номинированы в иностранной валюте. Единственное, что зависли мы по ряду позиций на фондовом рынке, поскольку капитализацию рынок потерял. Но то отнюдь не критично, поскольку мы в последнее время вели себя осторожно и сильно в бумаги не вкладывались. Во-о-о-т. Тем не менее, у меня для нас для всех пренеприятное известие. В сложившихся условиях Москва прекращает финансирование киевского офиса. Нам предложено решать все наши текущие задачи, в том числе и по нашим двум фабрикам, за счёт собственных ресурсов. Что это означает? Во-первых, то, что в обозримом будущем нам придётся продать кое-какие пакеты акций из нашего основного портфеля. Жаль, конечно, прицел был на перспективу. Во-вторых, переходим к режиму экономии. Это касается, в том числе, и зарплаты. У всех отныне минус сто долларов. При позитивном развитии ситуации всё возместим. И это ещё не всё. В качестве меры экономии переходим к неоплачиваемым отпускам. Каждый месяц кто-то из сотрудников уйдёт у нас на отдых, и так, пока не сделаем круг. А там посмотрим. Ну, с кого начнём?
Гоша окинул взглядом притихших брокеров и приговорил Выхухолева:
- Начнём с тебя, пожалуй. Во-о-о-т. С первого октября можешь не выходить на работу.
= глава Одиннадцатая =
шоколадная
« ...
29. Так возникает противоречие между идеалом и действительностью.
30. Выражением этого противоречия выступает страдание. Оно есть атрибут сознания.
33. Из этого противоречия возникает религиозное сознание.
34. Любовь - это попытка зацепиться за чужое бытие, а тем самым сделать своё бытие более устойчивым. Любовь к Богу поэтому должна казаться самой нужной и самой сильной.
40. Человек небытия мужественен. Его мужество - это мужество быть, несмотря на ничто, а не только несмотря ни на что. Он понимает, что всякая ситуация преходяща, он видит ничтожество всякой ситуации на фоне просвечивающего сквозь неё небытия, он смело смотрит вперед без надежды и отчаяния. Он не раскаивается и не мстит, ибо настоящее бессильно перед прошлым. Нищий, ставший богачом, остается нищим в прошлом.
45. Человек приходит из небытия и уходит в небытие, так ничего и не поняв... »
* * *
Выспавшись в первый день безделья, Тит долго маялся романтическими размышлениями. Не покидая постели, заложив мечтательно руки за голову, он совершил подробную экскурсию по своей жизни. Обнаружив в ней много несомненных и даже феноменальных удач, он подивился тому, как беспечно и самонадеянно он обошёлся с этими драгоценностями. Не получив опеки от баловня судьбы, удачи, по природе своей подобные деревьям, не дали ни корня, ни ветви, ни плода. Иссохло и разбросано по ветру всё ценное, что попадало в руки Тита Выхухолева. И так все тридцать лет. Печаль своей тяжкой головой легла ему на сердце, как на подушку. «Сдохни! – предложил ей Тит и резво покинул постель. Осмотревшись, нашел, что в текущем настоящем тоже есть много вдохновения.
Оставив контору томиться в её собственном соку, Выхухолев словно вернулся домой с Флота, с военной службы. Как мать родная обняла его старая добрая атмосфера семьи с её деловитым пощелкиванием печатной машинки и вкусными запахами, крадущимися с кухни. Отец дома, трезв, с утра в трудах за письменным столом. Матушка сотворяет борщец. Все здоровы и творчески заняты. Идиллия! Тита озадачило это открытие: за год, прожитый по плану «СЛОН Украины», он полностью утратил вкус к жизни. На круговую созерцательность ему не хватало ни сил, ни интереса. Акции и нездоровая суета вокруг них украли у него год невосполняемого бытия. Причём бесследно, не оставив даже денежного осадка. «Ад в лёгкой форме!», - додумался Выхухолев.
Итак, новую-старую обстановку жизни можно было бы назвать даже лечебной. Однако полностью расслабиться и поправить нервное здоровье не позволяла одна тошнотворная неприятность. Дело в том, что Тит слишком серьёзно и слишком мечтательно воспринял поворот своей биографии, когда в прошлом году возник «СЛОН Украины». Решив, что это привет судьбы, и быть может это даже уже навсегда, Тит, что называется, кинулся подставить счастливому ветру свою душу. Он твёрдо вознамерился стать настоящим, профессионально отполированным специалистом в отрасли инвестиций. В этом искреннем порыве ему здорово помогла журнальная рекламка, невзначай попавшаяся на глаза. Поспешив туда, куда она отсылала, Выхухолев сделался студентом Киевского Института Инвестиционного Менеджмента (КИИМ). Набрав в грудь терпения на два года вперёд, он решил упорно и честно ходить на учёбу четыре раза в неделю на вечернее отделение, то есть сразу после работы. Исполнение этого благородного намерения давалось, однако, с трудом, ибо требовало постоянно пребывать в полуразорванном состоянии. Работа в компании обернулась бесконечными командировками, и мечту об ответственной учёбе развеяло как дым. Когда по итогам первого семестра в зачетной книжке начали чередоваться тройки с четвёрками, он преодолел большущее искушение бросить всё это дело. Однако гипнотический образ будущего диплома вовремя нарисовался его раздражённому «Я», и он мученически стиснул зубы.
И вот теперь, когда по капризу обстоятельств можно было бы отдохнуть и побалдеть, насколько это доступно вольному, малобюджетному брокеру, на пути его совести во весь рост поднялся КИИМ и всё испортил. Лишённый вечернего досуга целый год, Тит возненавидел кандалы студенчества, обретённые им. Учёба его сделалась безнадёжно кислым занятием и очень напоминала тот самый громоздкий чемодан, который тяжело нести. Бросить этот волшебный чемодан тоже не представлялось реальным. Во-первых, ущемлённое самолюбие заноет да захнычет, и отравит жизнь. А во-вторых, и денег уже жалко, ибо заплачено за год учебы в эквиваленте девятисот долларов. Так, по здравом рассуждении, выхода иного не было кроме как продолжать своё вечернее студенчество. Такая вот заноза встала Титу поперёк его тихого отпуска. «Ох уж эти мне иллюзии молодости!» - вздыхал он себе и наваливался на лямку учёбы по полной программе.
Днём же, возможно, от звука печатной машинки, а может, от перемены облачности и атмосферного давления, его иной раз посещала муза графомании, и он оттачивал своё перо на страницах дневника:
13 октября 1998 года
Сегодня утром по какой-то радиостанции рассказали прикол: дело было на днях, в Африке. У одного африканца имелся транспортный ослик. Африканец начал накладывать на него мешки, чтобы тот их тащил куда надо. И так, увлёкшись, накладывал мешок за мешком. Ослику это хамство надоело и он вцепился африканцу в член и отгрыз его. Член потом все-таки удалось спасти, пришили обратно. А ослика по законам африканской республики казнили.
И мне вот подумалось: а не тот ли, откушенный осликом член привозил нам давеча шутник Слабодан, под видом сувенира-дразнилки, купленного на распродаже? Какие всё-таки необыкновенные приключения случаются с членами в этой жизни, если посмотреть на вопрос шире…
* * *
Поскольку Тит полностью доверился ленивому ветру безделья, события окружающего мира дрейфовали мимо, замедленно и плавно, как лебеди на воде, и позволяли себя хорошенько рассмотреть. Рассматривать и оценивать события мировой истории было любимым делом Выхухолева, и даже больше – это претендовало на звание основного инстинкта. Текущие обстоятельства жизни как раз потакали ему в этом деле, и он воздал своей натуре сполна. Он четырежды на дню смотрел ТВ-новости, за ужином и за завтраком слушал радио-сводки ВВС, тщательно шерстил и прочитывал прессу. Так что пищи для разума было с избытком. Не вся она, правда, годилась для интеллектуального пережевывания, в основном то был мусор на голову аудитории. Истинность и ценность события Тит определял по градусу цинизма и размаху гуманистической демагогии. Осмыслив очередной раз что-нибудь новое, он обращался в спину отцу, отчаянно щёлкающему на печатной машинке: «Батя, а не испить ли нам чаю с лимончиком, а?». Отцова спина в синей вязанной жилетке, не отступая от планов редакционной баталии ни на один пробел, пребодрейше отвечала: «Это было бы великолепно!». Тит спешил к плите, заботился о чайнике и заварке и через четверть часа за кухонным столом у него появлялся мощный собеседник по вопросам современности. Вдвоём, на пару, они могли расколоть любой заковыристый мировоззренческий орех. Призывать на помощь третейское мнение госпожи Выхухолевой даже в самых упёртых вопросах считали капитуляцией.
Однажды, в ворохе безобиднейшей прессы, лишённой и тени тревожности, Тит споткнулся о заметку, которая ему очень не понравилась. Там в десяти строках сообщалось, что усилиями и вдохновением городских властей, главная площадь страны Майдан Незалежности вот-вот будет переделана в передовом европейском стиле. Предчувствуя что-то недоброе, Тит заострил внимание на этой теме и в последующие дни изучал прессу уже с определенным пристрастием. Довольно скоро ему попались подробности плана, но очень сдержанные. Сработал известный парадоксальный закон: сдержанность в области фактуры вызывает безудержный праздник воображения. В итоге Титу нарисовались интуитивные контуры правды. Кто-то большой поставил свою подпись под синей государственной печатью, и случилось непоправимое. Слепые силы прогресса, способные одним когтем мизинца перевернуть Землю, были вызваны к жизни. Отменить приговор улучшения мог бы только Конец Света. Итого, граждане страны и города, вот вам новый светлый образ ближайшего будущего в рамках исторического центра столицы. Авторы проекта: ревность власти о всеобщем благе и подстрекающий дух Европы. То есть, мастера уже знакомые, можно расслабиться.
- Бать, ты веришь в прогресс, как движение от хорошего к лучшему? – спросил Тит отца за чаем. Прежде, нежели ответить, отец осторожно посмотрел сыну в глаза. Они сидели друг против друга через кухонный стол, у каждого – по кружке чая в правой руке. Ветвь комнатного лимона зеленой лапой нависала над ними. Мощный кактус застенчивым ежом сидел на подоконнике – мудрый, всё понимающий слушатель и немой свидетель.
- Прогресс – это гипотеза Дарвина! - убеждённо заявил Выхухолев-старший, - В те времена модно было щекотать нервы любознательных тёток. Со временем дарвинизм заразил все области человеческой мысли.
Тит любил такие тихие, созерцательные дни, когда здесь фрагмент рая, а за окном серый провал в мокрую, остывающую осень. Отец, увлечённо схватившийся за какую-то серьёзную журналистскую тему, с утра до вечера за печатной машинкой, день за днём трезвый. Время от времени приговаривает, потирая руки: «Надо, надо эти бабки срубить!». Тит понимал, что речь идет где-нибудь о трёх-пяти сотнях долларов, не больше. Он поглядывал на отца и поражался его способности смотреть на жизнь без страха и отчаяния. Ясное, белое лицо, стратегия в глазах. Ангельский человек!
- То есть, - постарался уточнить Выхухолев-младший, - Ты отвергаешь любое движение, уводящее прочь от хорошего. Так?
- Абсолютно! – решительно подтвердил Выхухолев-старший, кратко припал к чаю и пояснил, - Движение, это такая вещь, которая не известно к чему приводит. А хорошее, это некая данность, то, что уже в наших руках, и с чем душа наша находится в мире. Начиная движение, мы гарантированно расстаёмся с этой данностью и гарантированно получаем пустоту неизвестности. Вот ты, от судьбы получивший в руки хлеб, согласен обменять его на пустоту?
Тит поник головой перед занесённым мечём истины и признал, вздыхая:
- О, сколько раз уже я делал это! Соблазнённый мечтой о киевском торте, я не раз оставался без корки хлеба. Ты же знаешь!
Отец у него вышел в жизнь из деревни. Но судьба властно повела его прочь от проселочных дорог. Срочную он служил в Потсдаме, танкистом. Германские годы сделали из него советского патриота и научили любить немецкий порядок. А далее был Воронежский университет, где он почему-то заболел античностью.
- Гляди веселей, сын! Ведь всё проходит. И мы все пройдём. Только Рим вечен.
Тит заулыбался.
- Рим, это хорошо! – поддержал он, - Но что ты скажешь вот на это? Потому-то о прогрессе и спрашивал тебя. Дело в том, что хотят Рулетку переделать. Ну, то есть, бывшую площадь Октябрьской Революции, а ныне Майдан Незалежности. Причём хотят переделать глобально, от макушки холма до недр планеты. Слышал такое? Вот гляди, мне тут в прессе попались сведения. Значит, читал я, читал, и вот что понял. Ещё в девяносто четвертом году был объявлен конкурс на лучший монумент – цитирую – «возрождению независимости соборной Украины». То есть у нас, по замыслу, должна была появиться своя Статуя Свободы. Ну, кинули в это дело восемь премий по двести пятьдесят миллионов купоно-карбованцев каждая и сразу же получили в ответ восемьдесят проектов. Всё это было сходу забраковано, и конкурс начали заново. Сегодня, спустя четыре года, проходит уже пятый тур неизвестно какого по счёту конкурса. На чаше весов очередные шестьдесят проектов. Представляешь какие страсти кипят? Сколько глины, гипса и бронзы брошено в бой! Но это ещё не конец. Вот пишут, что эксперты опять разочарованы. Газетчики замечают, что над творческой стороной конкурса по-прежнему довлеет некрофильская идея. Короче, результата всё нет, и шоу должно продолжаться. Забавно, да? Но аппетиты растут, и вот мечта о Статуе Свободы незаметно переросла в манию перестройки площади вообще. То есть на месте нынешнего Майдана Незалежности предполагается авангардная, прогрессивная, на зависть всем парижам залепуха. Целый архитектурный ансамбль. Чтоб Европа сдохла от чувства собственной отсталости. Вот, гляди, что планируется. Это, так сказать, состав ансамбля. Монумент Независимости. Скульптуры отцов государства в количестве двенадцати штук, включая Кия, Щека и Хорива с сестрой Лыбедью. Два музея – музей государственности и музей Лядских Ворот. Одиннадцать фонтанов. Почему, кстати, не двенадцать? Четыре этажа под землю, тридцать семь тысяч квадратных метров подземных площадей под магазины и кабаки. Каток искусственного льда. И над всем этим светомузыка. Ты понимаешь? Будущее гигантскими скачками уже настигло нас.
- Это новость для меня, - спокойно констатировал Выхухолев-старший, потом рассудительно подытожил, - Нет, Киеву не дадут стать вечным городом.
- Ты думаешь?
- Поздно думать. За нас уже всё придумали.
- То есть, лично ты хорошего от этой затеи не ожидаешь. Так?
- Ни в коем случае! Чем грандиозней и пленительней очередной мираж будущего, которым нас соблазняют, тем глубже нам роется яма. А тут вообще полный комплект – светомузыка с коньками.
- Светопреставление на льдине! - пошутил Тит, - Готов согласиться с твоими сомнениями. Мне и самому это как-то поперёк души. Жалко Рулетку. С ней столько всего связано... А вдруг всё же у них получится? Вдруг сделают такую лялю, что...
Отец добродушно посочувствовал оптимизму Тита и подвёл черту их чайной посиделке:
- Практически это невозможно. Понимаешь, сынуля, я и сам романтик. Однако эпоха теперь не та. Какой призрак бродит, такие и памятники. Вот если бы они задумали построить на месте площади магазин до неба, я был бы спокоен. Памятник магазину получился бы на мировом уровне. А они вместо этого хотят что-то для вечности сделать, для славы. Не знающие ни вечности, ни славы. Спасибо, сынуля, чаёк был кстати!
«Ничего-ничего! – успокоил себя мечтою Тит, - На углу стоит Архангел Михаил. Авось, худого не допустит...».
Брошенный в болото безделья, Тит патриотически скорбел за обиду земли русской и за обиду идеалов. Спасался тем, что читал «Таис Афинскую». Прочитав, изумился творческому могуществу Ивана Ефремова, и пуще прежнего презрел серость окружающей современности.
Однажды вечером Тита осенило: завтра вроде как идти на работу! Он удивился тому, что в течение месяца практически ни разу не вспомнил о родной конторе. «Хорош корпоративный патриот!» – сделал он себе замечание. Ему пришла игривая мысль: а есть ли ещё куда возвращаться? Когда он уходил в отпуск, на фондовом рынке было так голодно, что украинский «СЛОН» вполне мог уже издохнуть. С большим интересом Тит взялся за телефон и набрал домашний номер Слабодана. Гоша оказался на месте. Тит лаконично поприветствовал его и спросил – приходить ли завтра на работу. Гоша ответил: «Ну, в принципе, можешь и прийти. Если не надоело...». Голос его был каким-то отрешённым, словно эхо со дна колодца. Выхухолев слегка удивился столь вольной трактовке обстоятельств, но подтвердил свое намерение вернуться в контору.
«Что у них там творится?» - спросил он себя.
В офисе АО «СЛОН Украины», куда Выхухолев Тит заявился на другой день, царила оптимистическая апатия. Всем твёрдо верилось в перспективу, но как приблизить это счастье – было не ясно. Приём Титу устроили в духе делового рационализма. Подняли головы, обратили лица, с приветливым оттенком выразились: «А, это ты...». О первых днях по возвращении из отпуска Выхухолев записал в своих заметках так:
2 ноября 1998 года
Королевского переместили с его почётного места. Теперь ему ещё почетней – он поселился в комнате Слабодана. Вместо него посадили довольно загадочного деятеля, ранее не известного мне Вилли Борзюка (кстати, отчество у него редчайшее, дореволюционное, породистое – Ананьевич). Он специалист по транспорту газа. Начинал сознательную жизнь при дворе Газпрома СССР. Теперь он торгует газоконденсатом с Шебелинки, который добывает Митрич. Имеет какие-то плотные дела с адвокатской конторой «Моор и Кросондович». Больше о нём ничего не известно.
Меня сейчас тоже сориентировали на газ. Сижу, обзваниваю хлебокомбинаты, пытаюсь объяснить, что наш газ горит ярче.
Кабанчик (Прахов) пожаловался мне: как ни пообедает у тёщи, так ему каждый раз потом становится хреново. Спросил меня – что делать? Я посоветовал – не есть. Кабанчик обречённо возразил – это невозможно.
Ну, а мы с Сан-эпидем-Санычем наконец-то перерегистрировали на контору наш страдальческий пакет «Донбассэнерго». Свалить бы с плеч ещё «Днепроэнерго» и тогда можно громко сказать - жизнь удалась!
* * *
Гоша Слабодан по-прежнему изображал челночный бизнес. Одной ногой он находился в Москве, другой ногой в Киеве, а мыслями – на баллистической орбите между восточным и западным полушариями глобуса Земли. То уезжая в Москву, то возвращаясь обратно, он регулярно привозил в контору на Предславинской что-то новое. И вот, вернувшись как-то по первому снегу в декабре, Гоша исторически сказал: «Дальше так продолжаться не может!». Три многозначительные фигуры – он сам, Прахов и Князь – чинно проследовали в тайную комнату, и закрылись от посторонней среды плотной дверью. О чём у них состоялся разговор – тайна с грифом секретности. Однако дверь, которой они закрылись, ощутимо нагрелась. Когда решили всё и вышли к народу, то подобно ялтинской тройке, в руках у них уже был свежеиспечённый план нового миропорядка. «Ну, держитесь!» - пообещал Прахов-Костюшан любопытным сотрудникам конторы. Князь благородно промолчал, но в каменном лице его тоже не было снисходительного сочувствия к младшим братьям по разуму.
Очень скоро управленческие усилия Прахова и Князя уплотнились и приняли изощренные формы. Работу конторы они решили реформировать так, чтобы принцип мирного сосуществования брокеров-индивидов поменялся на принцип борьбы за выживание в тылу врага. На усиление бэк-офиса была брошена Лена Наконечная, а затем и таинственно откуда-то взявшийся стодолларовый студент-практикант Сева. Выхухолев был дружески предупреждён, что за дальнейшее безделье и социалистическое благодушие этих двух будет отвечать он, лично. Тит слегка опешил перед лицом вторжения в его одинокую офисную жизнь, но вызов принял, и сразу же пригрозил своим неожиданным подчинённым, чтобы пощады не ждали. В добросердечные будни других сотрудников компании острота новизны тоже добавилась. В рамках общей реформы Прахов объявил о введении системы поощрений, или, как он её авторски презентовал, «системы бонусов и пенисов». Что касается именно бонусов, то дело выглядело туманным. А вот второе, неловко произносимое, сразу же встало во весь рост в своих бесчеловечных очертаниях. Титу Прахов сказал, что отныне за каждый «косяк», допущенный при составлении документов, будет вычитать у него из жалования 30 гривен. Не успел Тит как следует удивиться, а деспот Костюшан уже начал применять это издевательство на практике и завёл на него штрафной счёт. Выхухолев тихо озверел. Он больше не мог наблюдать, как в компании «СЛОН Украины» насилуют справедливость, и решил убить Генерального директора. Когда его штрафной счёт подошёл к сотне долларов, он тигром кинулся на Прахова, схватил его за воротник пиджака для скорейшего удушения и они кубарем выкатились из офиса на площадку лифта, а с неё - дальше, на балкон.
«Тут будет лучше! – саблезубо рычал Выхухолев, - А то начнёшь летать, всю мебель поломаешь!».
«Да я из-за вас здоровье гроблю, суки неблагодарные!» - хрипел Генеральный директор.
В решимости немедленно взаимоуничтожиться, он стали друг против друга на расстоянии брошенного кулака. Однако драки не получилось. Прахов чудом нашёл нужное слово «толерантность». Оно оказалось волшебным. Будучи произнесённым несколько раз подряд, оно дивным образом устыдило зверское животное в Выхухолеве и снова заставило мыслить гуманистически. Прахов применил метод нытья с укором: «Стараешься-стараешься для них! Пытаешься быть толерантным вопреки всему! А в ответ тебе только наглость и безответственность! За ваши косяки Гоша стружку с меня снимает! Сколько можно паразитировать на моей толерантности! С кем приходится работать!...».
Через пять минут они уже вернулись к мирному труду. Штрафной счёт Выхухолева был аннулирован и вообще «система бонусов и пенисов» на него больше не распространялась. Таковы были условия послевоенного мира. Однако бонусо-пенисовый принцип продолжал уязвлять всех остальных сотрудников компании. Волны мата прокатывались по конторе. Модернизация, как горькое лекарство, лечила язвы «СЛОНа Украины». Больше всех витийствовал правдолюб Сан-эпидем-Саныч. Получив очередной шлепок бонусо-пенисной дубинкой, он хватался за нервную сигарету и выражаясь благим матом выскакивал из офиса, как парашютист из авиа-транспорта над Сибирью. По коридору БИМа, ведущему к балкону, гулко доносилось: «Штрафной батальон, м-н-бля! Ох! ...Еть!»
Титу, отвоевавшему себе свободу и наблюдавшему теперь за судорогами модернизации с позиций телезрителя, было жаль Саныча. И других тоже. Впрочем, он ценил свою исключительность. Остальные же были обречены. Был только один персонаж, за мучениями которого Тит наблюдал без угрызений чувства солидарности, а очень даже наоборот, с наслаждением. Юноша с золотыми волосами – Радик Королевский – вот человек, мытарства которого казались Титу торжеством высшей, неземной правды. К этому времени чувство университетского товарищества, некогда обобщавшее Прахова с Королевским, заменилось убеждённой гражданской неприязнью в шаге от войны. В общем-то, Генеральный директор компании Прахов Константин Сергеевич с удовольствием разбил бы Королевскому Радиславу Вадимовичу, брокеру той же компании, голову о стену. Или прокомпостировал бы уши ему самым большим канцелярским дыроколом, с удовольствием. Но есть возможности, которые выпадают только раз в жизни. Время было упущено. Теперь Прахов не мог применить к своему бывшему, ныне подло оборзевшему, товарищу даже такую воспитательную малость, как уволить, отправить в страну безработных. На этом пути он гарантированно спотыкался о Слабодана с его правом «вето». Поэтому ему не оставалось ничего иного, кроме как нудно, изматывающее натягивать Радику нервы, сокращать ему жизнь путём сокращения зарплаты. Здесь у Прахова оказался верный единомышленник и убеждённый союзник – Князь. Вдвоём они разработали для Радика персональные правила поведения.
Они вызвали его для промывки ума и сказали ему: «Послушай, Радик. Не кажется ли тебе, что ты зря получаешь зарплату? Не приходило ли тебе в голову, что ты занимаешь в компании не своё место? Не считаешь ли ты, что несёшь персональную ответственность за положение дел в компании? Ты, по штату, наш главный добытчик, можно сказать, центральный нападающий. Ну, и где добыча? Где результат? Кого и где ты порвал? Нету, ничего нету. Но мы тебе поможем. Отныне...».
Отныне он должен был составлять себе план работы на неделю вперёд, утверждать его у Генерального директора и потом отчитываться о его выполнении.
Королевский вообще болезненно переживал чужое хамство. А тут на него и вовсе, образно говоря, высморкались. Видеть благородные лица Князя и Прахова-Костюшана далее было невыносимо. Радик издал протестующее шипение и поспешил скрыться с глаз долой. Его демократические убеждения вопили о возмездии, а чувство гражданского достоинства, прищемлённое новой степенью несвободы, ныло нестерпимо. Администрация же в лице Прахова с Князем оказалась настроена поистине инквизиторски и, спустя несколько дней, прижала свободолюбца Королевского к стене требованием отчёта. Золотистые полубаки брокера недовольно ощетинились. Инквизиторы весили килограммов сто девяносто на пару и настроены были по-фашистски агрессивно. Радик интуитивно догадался, что выйти из ситуации без потерь можно только если разыграть дурку. Что он тут же и сделал: задёргал руками и ногами, и выдал в эфир пушистую риторическую конструкцию из речёвок антивоенной демонстрации и цитат со стен студенческого сортира. Экзекуторы до того изумились, что даже растерялись и забыли, чего от него хотели. В последующие дни, однако, Радика снова и снова преследовали демоны нового порядка, и плохо бы ему пришлось, если бы из Москвы в очередной раз не вернулся Гоша. Радик немедленно ему пожаловался и предложил рассматривать дело как политическое преследование. Гоша отклонил умысел о политике и просто, по-человечески попросил Костюшана с Князем: «Парни, да не занимайтесь вы ерундой!». Так Радик Королевский ещё раз широко шагнул по восходящей, к звёздам. Отныне он уже открыто посылал по матушке весь список сотрудников компании, от мала до велика. Впрочем, человек он был окультуренный Университетом, а потому к крайним мерам прибегал только в случаях покушения на его свободу.
Этот эпизод помешал как следует спросить Королевского за проект КФТБ. А состояние дел здесь было таково, что похвалиться нечем. Скупка акций прекратилась вчистую, вернее вмёртвую. Тень «СЛОНа Украины» накрыла Фабрику на 40,508%, и далее дело не двигалось. Брокер Радик конечно мог бы сослаться на объективные причины (происки Поршнева, тупое быдлячество мелких акционеров, недостаточная цена скупки и другое разное). Но ведь и Прахов с удовольствием вмазал бы ему: «Рвал на себе тельняшку? Так ответь за базар!». В итоге всё обошлось тем, что вопрос был рассмотрен Гошей и Радиком задушевно тет-а-тет, накануне очередного клубного вечера...
* * *
Где-то здесь, на пунктирном промежутке между тем, что не сбылось, и тем, что ещё только ожидает своего испытания истиной, для всех дерущихся и для всех помирившихся, пробили новогодние куранты. Выхухолева Тита, давно уже не вовлечённого в разгул студенческого юношества, бой теле-курантов предсказуемо застал за праздничным домашним столом, в составе родной семейной троицы. Эти несколько часов, погружённые в атмосферу ничем не объяснимой, детской верой в доброе завтра, были бы обречены на скорое забвение, как и большинство предыдущих – прошлогодних, календарных. Однако Выхухолев-старший на этот раз был как-то особенно вдохновлён и весел. Простодушно похохатывая, поведал жене и сыну о предновогодних своих журналистских приключениях.
Итак, в канун Нового года он и его друг-компаньон по прозвищу Зверский пришли на презентацию. История возникновения «Зверского» уже сама по себе курьёзна, на фоне чего ни одна кривоколенная ситуация, из тех, в которые он периодически попадал, не могла оставить на нём клейма окончательного приговора. Фамилия этого замечательного журналиста была Изверский. Он и компаньон его старались блюсти традицию Ильфа и Петрова – печатались на пару. Авторство их сочинений и репортажей обычно значилось так: «Выхухолев, Изверский». И вот однажды некий корректор какой-то газеты зевнул, отвлёкся, закосячил, и в медиа-океан была выпущена диковинная, страшноватая, двухглавая рыба-автор под именем «Выхухолев и Зверский». Знакомые акулы пера долго потом хохотали над Изверским, звонили на телефон, поздравляли с удачным псевдонимом, рекомендовали так и оставить. С тех пор журналистский народ забыл, как его звали изначально, и величали только Зверским. Впрочем, пора идти дальше. Пора сойти по ступеням новеллы вниз, на уровень, где в сумерках неясно копошатся политические персонажи.
Двое журналистов, Выхухолев и агент курьёза Зверский, волею профессии попали на одно, в высшей степени курьёзное мероприятие. То, что оно является именно таковым, следовало из повестки дня: «Презентация новой политической силы - «Партия духовного, социального и экономического возрождения Украины». Зверский с Выхухолевым были приглашены как представители газеты «Деловая Украина», которые должны были организовать для партии поддержку на страницах прессы.
С самого начала на презентацию легла печать анекдота. Едва за трибуну вышел председательствующий и начал вступительную речь, как сзади на него, сорвавшись со стены, громко упал здоровенный плакат с символикой партии. Оратор чувствительно получил по башке, потому что предмет наглядной агитации оказался весьма увесистым. В рядах аудитории пошла откровенная ржачка, и все поняли, что эта партия заведомо не жилец. Дальше – больше. Прошло немногим более получаса, был в разгаре фуршет, когда Зверский, уже крепко налившись, попросил слова. Речь его была проста: «Партия эта ваша – херня на постном масле! Ни хрена у вас не получится! Идея затаскана, люди собрались случайные, поддержки в народе у вас нету...». Известная актриса театра и кино Ада Роговцева (член этой партии) попыталась благородно ему возразить. Однако Зверский совсем озверел и погнал пуще прежнего: «А ты вообще молчи! Бездарная актриса! Тем более, последние десять лет тебя нигде не видать! Кто тебя теперь помнит? Кто за тобой пойдёт?». И понёс, и понёс! Выхухолев, коллега, друг и компаньон, пытался толкать его в спину, дёргал за рукав - мол, опомнись, нас же не для разгрома пригласили! А Зверский ему: «Что ты меня перебиваешь? Я что, не правду говорю?». Участники презентации лишились дара речи, впали в оторопь и ступор. Затем оцепенение в публике сменилось суетой, галдежом, суматохой. И очень хорошо, что к разгару этого скандала телевизионщики уже свернули свою аппаратуру, потому что Зверский, у которого с трудом отобрали микрофон, выпил стремительно пару рюмашек водочки и рухнул на пол. Этой парой рюмашек большой журналист Зверский оказался совершенно раздавлен, и лежал на спине, беспорядочно перебирая конечностями. Он, видимо, догадывался, что ему надо подняться, но уцепиться за воздух ему никак не удавалось. В конце концов его сообща подняли и посадили на стул. Зверский совершенно потерял жизненный тонус и мертвецки валился со стула то в одну, то в другую сторону. Тогда коллега Выхухолев встал подле него, и ещё минут сорок, пока длилось мероприятие, подпирал творческого своего компаньона в бок. Так началась политическая история Партии духовного, социального и экономического возрождения...
Тит долго покатывался со смеху. Под запах ёлки и под звон фужеров с шампанским так легко и счастливо смеялось ему! «Год будет весёлым – факт! – раз начинается для меня под раскаты хохота!» - решил про себя Тит.
* * *
Первые же рабочие дни 1999 года вернули контору к зубному нытью критического реализма и вновь поставили тупой вопрос: «Что делать?». В условиях явного кризиса жанра единственное, к чему могли прибегнуть надежды компании, был проект «Чертовская Кондитерская Фабрика». И они к нему прибегли. За время упоительной и многообещающей возни вокруг КФТБ сладкий объект как-то выпал из сферы внимания. Задача по работе с «Чертовкой» была доверена лично Князю, и кроме Слабодана мало кто вообще вспоминал об этом. Теперь пришло время вспомнить как следует.
Оказалось, что Князь за прошедшее время без лишней огласки проделал основательную, полезную работу. Первым делом он побывал на объекте, дабы оценить географию будущих приключений и лично посмотреть своей шоколадной жертве в глаза. Заводик оказался маленьким и с любовью ухоженным. Конфетами, правда, на весь Чертов не пахло. Путь к финансовой отчётности и душам мелких акционеров лежал через труп директора. Князя это не смущало. В его распоряжении было всё, что делало его равным нефтяному королю: властная осанка, театральная постановка голоса, явная дороговизна костюма, BMW-пятёрка цвета «бордо», причалившая прямо под окнами заводоуправления, и бледный Сан-эпидем-Саныч, изображающий личного водителя. Таким образом, на местном застенчивом фоне он должен был весить как атомная бомба «Малыш». Однако вот так, сходу, раздавить ситуацию Князю не удалось. Он был принят руководством предприятия за чаем и конфетами и даже признан как приятный собеседник. Стоило же только упомянуть в разговоре тревожное слово «акции», как солнце гостеприимства зашло за тучу. «Своих акционеров я вам не отдам!» - был ответ директора, с чем Князь и покинул место чаепития.
Остальное было делом техники. Здесь же неподалеку, во Львове, у Князя были надежные хлопцы – матёрые брокеры, пираты фондового рынка, которые уже купили и продали половину Галитчины, не единожды. Их-то он и нанял, чтобы решить проблему с кондитерской фабрикой. «Ну, що, хлопці, зможемо здобути Чортівку?». Те ему ответили: «Та ми цю фабрику і штурмом возьмемо, з кулеметами та гарматами, як що треба!». Договорились о брокерской комиссии, подписали договор и дело пошло. Львовские хлопцы стандартно запустили руку в закрома регистратора и выудили себе на радость реестр акционеров Чертовской Кондитерской Фабрики. Потом несколько месяцев терроризировали телефоны мелких держателей акций. Утрамбовывать крупных акционеров Князь взялся лично, и скоро доля «СЛОНа Украины» в уставном фонде ЧКФ увеличилась принципиально.
Ещё не успели как следует расцвести яблони и груши, а Князь уже снова пил чай с конфетами в кабинете директора «Чертовки». Нет, эти конфеты пока что ему не принадлежали. Он ещё не пересек той финишной ленточки, за которой средневзвешенный гражданин превращается в пузатого хозяина. Однако ему с уважением было замечено, что за последнее время он здорово подрос. Князь же, довольно помахивая перед собою выпиской из реестра акционеров относительно 40,25% акций, уже не стал рассуждать о взаимовыгодном шоколадном будущем, как в прошлый раз. Он прямо и решительно потребовал безоговорочной капитуляции. Здесь, в очаге кондитерской индустрии, на него уже не смели глядеть снисходительно, с высоты директорского кресла, но и белый флаг выбрасывать не торопились. Ему ответили: «Ваши успехи очевидны. Но! Акционеров под моим началом ходит никак не менее двухсот штыков. Без них власти на объекте вам не видать. А без моего указания ни один из них акции вам не продаст. Это мои люди, хоть и в затяжном отпуске. Но дружить на взаимовыгодной шоколадной основе мы с вами пожалуй могли бы...». Таким образом, Чертовская «кондитерка» всё-таки устояла, всё ещё недобито держалась за поплавок. Однако, и Князь одной ногой уже стоял в шоколаде.
И вот теперь, когда в компании «СЛОН Украины» вспомнили это сладкое слово «Чертов» и спросили Князя о состоянии дел на вверенном ему клочке географии, тот имел честь доложить следующее:
1. К сегодняшнему дню мы решительно докупили всю бесхозную мелочь к нашему пакету акций. Теперь у нас 40,25%. Из них 16% числятся на фонде «ДУБОК», и 24,25% на АО «СЛОН Украины».
2. Дальнейшая скупка, как сообщают львовские хлопцы, упёрлась в стену. Значительную и решающую в нашем случае группу акционеров из числа кадровых работников «кондитерки» Правление держит на голодном шоколадном пайке и директивно препятствует сбросу акций. Чертов - город дисциплинированный. Начальство говорит: «Так держать!» - народ отвечает: «Есть, так держать!». Поэтому, чтобы двигаться дальше, дело надо очеловечить новой, повышенной ценной скупки. Да и то, железных гарантий успеха нет. Готовы ли мы к этому? Предположим, что нет, не готовы.
3. Тогда нам открыты два пути:
Либо - продать наш пакет акций другим любителям сладкого и закрыть тему. Кроме нас на предприятии есть ещё один серьёзный акционер - компания «Шоколад-Таймс». У неё 35%. За компанией стоят богатые местные люди, которые крепко дружат с директором «Чертовки» и кормятся с шоколадного производства. Они не имеют прямого интереса увеличивать свою долю в данной теме, поскольку и так имеют там любые преференции. Но, поскольку появились мы, и игнорировать нас уже небезопасно, то «Шоколад-Таймс» готовы выкупить наш пакет акций. Я уже провел предварительные переговоры – люди ясные, чёткие, пальцы веером, дают 800 штук зелени. Можно наличными.
Либо - уйти с головой в шоколад. То есть, мы финансируем заводу оборотку по минимуму, это где-то в районе 20 тысяч баксов. А он выдаёт нам на реализацию продукт с минимальной наценкой, почти по себестоимости. Мы это дело продаём в столице, по максимуму, и деньги опять в оборотку. И так до полного удовлетворения. Предварительная прикидка позволяет рассчитывать на приличную рентабельность такого оборота. Процентов тридцать будет спокойно. Если дело наладим, то обеспечим себя постоянным денежным ручейком, зарплатами и сможем переждать упадок на фондовом рынке.
4. Лично моё мнение таково: идти по первому пути, продать наш пакет и не морочить себе крашенки. Подъём от такой продажи, насколько я понимаю, невелик, всего в три раза. Но это хорошая такая, довольно жирная, синица в руках. Я всё сказал.
Гоша Слабодан, единственно которому, собственно говоря, доклад Князя и адресовался, хотел было подумать. Его разум был прозрачен и спокоен, подобно Жемчужной Бухте в штиль. Но внезапно на гладкую зеленоватую поверхность бакланом упал Королевский Радик со своим стратегическим видением дела и поднял большие брызги.
- Нельзя, Гоша, поверь мне, нельзя идти на поводу Князя и продавать наш пакет! – с жаром фанатика возгласил он, - Не дай ему сделать из тебя лоха! Он с этой сделки неизвестно сколько себе скрысятничает! Пакет стоит гораздо дороже! Я сам лично берусь доказать, что можно найти покупателей других, настоящих! Здесь лимоны денег, Гошенька, поверь!
Брызги, поднятые Королевским, взбаломутили зеркальную непогрешимость Гошиного видения перспективы и тот с великим сомнением, как бы растягивая резинку, озвучил:
- Да... Пожалуй...
Третьего пути не просматривалось. Гоша Слабодан вздохнул и сделал отмашку:
- Уходим в шоколад!
Двадцать тысяч долларов США на то, чтобы запустить новое дело, нашлось. Деловой пульс офиса на Предславинской забился радостно от предвкушения большого кондитерского приключения.
По-быстрому зарегистрировали новую компанию в виде О.О.О. Хомут ограниченной учредительской ответственности повесили на шею Сан-эпидем-Санычу в размере 75%, и Титу Выхухолеву 25% соответственно. Директорствовать в этом деле почему-то никто не захотел. Пришлось позвать активного варяга со стороны. Князя, как зачинщика и идеолога, поставили крёстным отцом. А Прахову поручили быть финансовым советником и комиссаром по совместительству. Название для этой перспективной шоколадно-сбытовой конструкции Гоша придумал лично: «ТТ». Интересующимся расшифровал, что это означает «Тяни-Толкай». Прахов, почувствовавший, что это название не соответствует его серьёзному галстуку и вообще отменяет всякий имидж, попросил указать мотив данного решения. «А чё, звучит прикольно! – выразился Слабодан, - Вот так, на прикол мы их и будем брать, покупателей-то наших». Прахов-Костюшан всё-таки отметил неоправданную остроту эксперимента с названием, но слова его не были внесены в протокол. Так на свете появилась универсальная торговая компания ООО «ТТ». Князь тем временем побывал в Чертове, обо всём договорился и подписал животворные бумаги, которые чудесным образом подстегнули сладкий конвейер и направили караваны с товаром в сторону Киева.
Раньше, под властью партийных секретарей, «кондитерка» работала на полную катушку и выдавала двадцать тонн неземных лакомств за сутки. На большее просто не была предназначена. И всё уходило как в бездну. Москальская империя сжирала всё. Теперь же, когда свобода радостно приняла Украину в свои объятия, у ЧКФ не получалось сбыть даже полста килограммов. Простаивающие мощности были законсервированы до полного наступления демократии и оживали лишь изредка, под конкретный заказ, профинансированный по длинной предоплате. И вот является Князь со своим заказом – податель денег и жизни.
Первая машина, гружёная лакомствами, прибыла на Предславинскую, прямо под окна офиса. Контора оживилась, все как-то синхронно потирали руки. Поскольку склада у компании «ТТ» пока не имелось, товар решили сложить прямо в БИМе, на территории «СЛОНа Украины». Всех, кого можно было оторвать от ценных бумаг, особенно Выхухолева с Санычем, направили на разгрузочные работы. Королевского оторвать оказалось невозможно. Улыбаясь до ушей, на пару с Гошей, он стоял в позе коменданта и наблюдал за тем, как один за другим на этаж заносились большие картонные короба. Одна из комнат, превращённая в кондитерский штаб, приняла в себя львиную часть товара. В оставшемся пространстве меж коробками в своём подавленном меньшинстве потерялся директор. То, что не влезло в штаб, расставили по дальним углам других комнат. Тончайший аромат сладкой жизни медленно повыползал из этих углов, и сотрудники конторы принялись возбуждённо барражировать возле картонных упаковок, как некормленые акулы.
- Чё привезли? – спросил Гоша у Князя.
- По накладным, вот конфеты, два вида, - ответил тот, заглядывая в товарные бумаги, - «Метеор» и «Чернослив в шоколаде».
Вскрыли две упаковки с различной маркировкой. Запахло конкретней. Действительно, то оказались названные конфеты, расфасованные в яркие фирменные коробочки.
- Ну, это мы сейчас же начнём пробовать! – обрадовался Гоша и закричал, - Лена!!!
Наконечная Лена, равномерно и безцеремонно эксплуатируемая на всём спектре задач – от секретаря приёмной до агента бэк-офиса, скорой помощью примчалась на вопли начальства.
- Ставь чайник, Лена! – похахатывая распорядился Гоша, - Начинаем сладкую жизнь!
Ну, а дальше, чтобы этот праздник длился вечно, требовалось совсем ничего – продавать конфеты, продавать, и ещё много раз продавать. Живо, играючи, без застоев на складе. Маркетинг, загодя проведённый Князем, показал, что так оно и будет. Контора с интересом поглядывала на своего нового персонажа – директора по конфетам, которому и поручалось теперь сотворить экономическое чудо.
Впрочем, начало было и так замечательным. Едва упаковки с конфетами осели под крышей АО «СЛОН Украины», как от них сразу же появилось много пользы. То, что сотрудники компании при полном непротивлении начальства помаленьку растаскивали сладости по домам – это само собой разумеется, от этого всем и каждому было хорошо. Главное в том, что «Чернослив в шоколаде» оказался мощным и практически неотразимым средством дипломатии. Из Энергодара прилетела долгожданная весть: выдача сертификатов акций «Днепроэнерго» вроде бы опять разрешена. Сан-эпидем-Саныч с разбегу прыгнул в офисную BMW, дал по газам и с визгом резины об асфальт метнулся торпедой к Запорожской АЭС. Десять коробок «Чернослива в шоколаде», которые он прихватил с собой, должны были стать последним и добивающим аргументом в деле установления человеческих отношений с тамошним чиновничеством. Саныч пропал надолго. Дней десять не было известно ничего вразумительного. Подобно трассирующим пулям долетали отрывочные сведения, которые только дразнили игру воображения. Слабодан и Выхухолев, прямо заинтересованные судьбой этого приключения, гадали на гуще отрывочных сведений и склонялись к утешительному выводу: Сан-эпидем-Саныч взял-таки след, вышел-таки на решающего человека и кругами ходит уже где-то возле самой цели. Неожиданно к интриге ожидания добавилось тревожное донесение от Саныча: какие-то донецкие бандиты захватили подходы к АЭС и никого из скупщиков не пускают до своих кровных акций, требуют выкуп – 20% от рыночной стоимости. По тону донесения чувствовалось, что Сан-эпидем-Саныч близок к панике. Прахов, держащий ухо востро, прознал об этом и миролюбиво, толерантно позлорадствовал: «Я знал, что этим кончится!».
Но вдруг, спустя пару дней, когда никто этого не ожидал, в офис на Предславинской вольной макаронной походкой зашёл человек, в котором всё еще можно было угадать собственно Сан-эпидем-Саныча, только ещё более исхудавшего. Благородная ярость гепарда-победителя, только что задравшего козла, играла в его очах. Он с размаху, как лупят последней козырной картой, хлопнул об стол пачкой ярко-желтых бумаг и с отвращением сказал: «Вот они, сертификаты наши!». И густо добавил, то есть очертил этот факт жирной нецензурной рамкой. Выхухолев, почти не веря этому факту, пробормотал с выдохом освобождённого узника – «Свершилось!» - подошёл, стал перебирать золотистые бумажки, машинально читая фамилии бывших акционеров: «Жужа, Фрейберг, Кобыляцкий...».
Гоша на правах главнокомандующего поздравил добытчика с крупной победой и пообещал, что «СЛОН Украины» и благодарное Отечество не забудут ему этого.
Детали того, как ему это удалось, теперь уже имели значение, разве что, чисто познавательно-развлекательное. Поэтому Саныч, хоть и на кураже победителя, был сдержан: «Да мать же ж их перемать, это «Днепроэнерго»! Ни головы, ни счастья нету! Спасибо, другие скупщики помогли. Они ту же проблему решали, взяли меня в артель. Шароблудина, конь педальный, совершенно отморозился, типа, я вас не знаю, кто вы есть и откуда взялись. Представляешь, с таким вот в разведке оказаться! Кто таких ненадёжных людей возле атомного реактора держит – не понимаю! Короче, на автопилоте пришлось пройти немало народу, с каждым перетереть, кого-то угостить, кого-то пришлось даже трахнуть, пока не вышел на зама директора электростанции, который и отпускает сертификаты. Ну, вижу, мужик нормальный, вменяемый, но чего-то сомневается, колеблется в рамках законодательства. Я уже всё, терпение всякое потерял, говорю ему напрямик – так и так, мол, не знаешь с кем говоришь! У меня под контролем кондитерская фабрика. У тебя – атомная фабрика. Так давай же как нормальные люди дружить фабриками! И пока он на меня глаза уставил от удивления, я ему семь коробок «Чернослива в шоколаде» - на! Это решило всё. «Чернослив» добил его, будто головой об косяк. Он буквально за руку провёл меня сквозь все преграды на станцию, при мне открыл свой сейф, вытащил оттуда кубометр сертификатов и лично по нашему списку нашёл и отдал всё, что нам причитается. И вот я здесь, и балдею...».
Пока Гоша Слабодан посмеивался и уточнял, кого это Санычу пришлось трахнуть на пути к победе, Тит задумался о великой силе шоколадных конфет, их роли в новейшей истории, и об их влиянии на его персональную судьбу тоже. Дело в том, что через несколько месяцев, летом, завершалось его обучение в КИИМе и ему предстояла защита диплома. Особенно ломать голову над выбором темы для дипломной работы ему не пришлось. Он давно уже решил, что это будет финансовая реструктуризация предприятия на основе перевода данных баланса в запутанную систему уравнений. Это чтобы профессора-экзаменаторы не сильно умничали и предпочли поскорее убрать его с глаз долой с отметкой «отлично», нежели доставать уточняющими вопросами. Так вот для дипломной работы нужен был условно живой объект, на фактуру которого все расчёты и опираются. И вот теперь у него был такой объект – Чертовская Кондитерская Фабрика. Пропустив баланс «кондитерки» через кошмар специальной математической модели расчёта, через вилы систем уравнений, он вычислит как наиболее логично развалить предприятие на куски, каждый из которых обладал бы своей автономной ценностью. Разумеется, с тем, чтобы потом всё это по частям можно было распродать, если продать весь объект целиком не получается.
В общем, от того, что в офисе «СЛОНа Украины» появились конфеты, всем было очень хорошо. Поскольку залежи их казались неисчерпаемыми, жрать их разрешалось от пуза. И только один человек, сидя на возвышении из кондитерских изделий, не испытывал от этого радости. Он не только мог кушать их, что он, впрочем и делал, но и должен был их продавать, прежде всего. Этим человеком был директор ООО «ТТ». Звали его Серёгой. Это был замечательный человек, любимец публики. Судя по возрасту и покровительственному тону Князя, он тоже имел свежее отношение к Киевскому Государственному Университету, откуда кривая тропа жизни и привела его на Предславинскую. Здесь он удивительно легко, сходу, прижился. То ли благодаря своей хрустальной человечности, то ли из-за шоколадного своего заведования. В его кабинете, до потолка уставленном сладкими картонными коробами, всегда было людно. Правда, в основном это были попрошайки с чуткими носами.
Директор Серёга был поджарым и деятельным. Эти качества буквально обрекали его на то, чтобы всю жизнь что-нибудь устраивать. Собственно говоря, содержание краткой его сознательной жизни, именно этому и отвечало. Устроить коммерческую дискотеку или какое-нибудь шоу-развлекалово с элементами эпотажа у него вполне получалось. Этим он в основном и промышлял в предыдущей своей жизни. Теперь же он остро почувствовал, что жизнь у него началась принципиально новая, тёмная и вязкая, сопряженная с опасностью для здоровья. Сами собой конфеты продаваться не хотели. Быстро осознав тщетность стандартных усилий и вычерпав рекламный бюджет, директор Серёга прибег к практике сверх-усилий по рецепту Прахова. Тот был мастер на рецепты. Все они сводились у него к одному и тому же: идти в люди, повисать у каждого на руке и вымогать покупку – кого уговором, кого нытьем, кого шантажом. Окунувшись пару раз в кошмар, рожденный мозгом Прахова, директор Серёга догадался, что тот просто пошутил. Костюшан вообще изобиловал шуточками. Но в последнее время это у него получалось гестаповски мрачно. Впрочем, как бы то ни было, дело медленно, мучительно, но сдвинулось с мёртвой точки и партию первой доставки как-то распродали. Князь и Прахов-Костюшан посчитали выручку, и решили: завтра всё будет лучше, чем вчера. Тут же сделали платеж на ЧКФ и получили в ответ новый грузовик, набитый «Метеорами» и «Черносливами».
Впрочем, шоколадооборот и связанные с ним перипетии в личной судьбе участников, протекали довольно скрыто, всё больше за закрытыми дверями. Кругозор и воображение широкой общественности АО «СЛОН Украины» по-прежнему были очарованы миражами фондового рынка. Когда Сан-эпидем-Саныч, коротко смотавшись в Запорожье, к регистратору «Днепроэнерго», привёз наконец-то перерегистрированные на АО «СЛОН Украины» акции, Слабодан выяснил котировки дня ПФТС и с прискорбием сообщил Титу о чистом итоге всей операции:
- Ну, что сказать тебе, друг!? Целый год нездоровых усилий и куча применённых денег. А результат – ноль. Текущие «биды» по «Днепроэнерго» в точности равны себестоимости проведённой нами скупки. Даже одну гривну на разнице курсов заработать уже не получается. По «Донбассэнерго» почти то же самое. Это не в упрёк тебе. Всё могло кончиться и хуже. Это теперь просто к сведению. Просто уже теперь как историческая справка. Типа.
Выхухолев ничего не ответил, ибо верное слово не шло на ум, и он внутренне горевал о жалком финале столь верного некогда предприятия, и о том, что купеческое счастье никак не хочет даваться ему в руки.
Однако, для хандры и самобичеваний живые обстоятельства текущих дней времени не оставляли. Кудрявился апрель, и на повестке дня была не только весна, цветастая каштанами, но и собрание акционеров на Киевской Фабрике Туалетной Бумаги…
В контору прилетел телефонный звонок от Узорова Авеля Андреича. Почему-то из Владивостока. На телефоне как раз оказался Выхухолев. Андреич-Зорро с присущей ему плакатной прямотой и лаконичностью спросил:
- Ты жизнью доволен?
Тит набрал в лёгкие воздуха и хотел было как следует закучерявить ответную мысль, но передумал. Владивосток - город чисто конкретный, трёпа не любит. Поэтому ответил, как оно есть:
- Доволен. Но чего-то не хватает.
- Ну, тогда я срочно выезжаю в Киев. Будем перцовку бульбенить.
«Ага! – догадался Тит, - Значит, ему поручили быть наблюдателем от «СЛОНа» на собрании акционеров».
Так оно и вышло. Однако вместе с Андреичем в Киев прибыл и Вова Баянов. Сие обстоятельство порадовало Тита вдвойне. Лицезрение друзей военной юности всегда доставляло ему высокое художественное наслаждение. Авель Андреич – неопознанный летающий объект рода человеческого. Владимир Геннадьевич – отзывчивый эгоцентрик с повышенной плотностью вещества. Тит откровенно радовался, встречая их обоих на железнодорожном вокзале. Баянов хоть и находился под давлением похмелья, охотно поделился новостями. Ньюс-мейкером, то есть генератором событий, был, как водится, Великий Митька. Недавно, в один из серых дней, когда мрак чилимы сгустился над Владивостоком, он заглянул в офис «СЛОНа» на улице Нерчинской. Вид его был тревожен. Брокеры удивились – откуда у Митьки столь несвойственная ему озабоченность духа? Тот, душевно ругаясь, пожаловался. Из его рассказа следовало, что намедни, в ночь, шёл он себе, шёл, никого не трогал. Когда проходил мимо охраняемой автостоянки, из черноты, внезапно и свирепо, на него напала ничтожная моськообразная шавка. Захлебываясь фальцетом, она подняла на уши всех собак в округе, а потом подло кинулась хватануть Великого Митьку за пятку. Однако поблизости лежали какие-то камушки. Ими-то Великий Митька и отбился от наседающей моськи. Придя домой, выяснил, что потерял паспорт. И вот ему средь ночи телефонный звонок. То был охранник автостоянки. Поспешив на визг, он уже не застал Великого Митьку, но пошарив лучом фонаря на месте сражения, обнаружил его выпавший паспорт. Визитная карточка, которая находилась при паспорте, позволила охраннику позвонить Великому Митьке на телефон и кинуть предъяву: «Алё! Ты чо мне собаку сторожевую зашиб, а!?». И вот теперь за обиду собачки охранник хочет устроить разборку. Стрелку забил уже.
В офисе на Нерчинской, конечно, горой встали за величайшего из Митек, заступились за него. На встречу послали человека, который умеет решать такие вопросы. И вопрос был решен, кто бы сомневался! Однако, по ходу дела выяснилось, что происшествие в действительности имело несколько иной рисунок. А именно. Проходя мимо автостоянки, Великий Митька был атакован шавкой, это правда. И он прибег к метательным средствам самообороны. Это тоже факт. Но изюминка происшествия оказалась в том, что на месте инцидента покоились не какие-то там шальные камушки. Возле автостоянки несколькими аккуратными штабелями лежали кирпичи. И Великий Митька в сердцах хватил моську именно-таки хорошим, цельным кирпичом. В какой мере досталось ей самой – не известно и не суть важно. Главное то, что кирпич, пролетел гораздо дальше, чем было задумано, и разнес фару новенькому блестящему «Лексусу». Именно на звон битого стекла и выскочил из своей будки охранник. Заломать и стреножить Великого Митьку у него не получитось, но в этой нервной суете паспорт Митькин действительно выпал и остался трофеем в руке охранника. Вот собственно и вся история. Просто Великому Митьке было неловко признаться, и он хотел всё свалить на собачку. Но друзья на то и существуют. За увечье чужой машины заплатили, паспорт выручили, от дальнейшего общения с охранником автостоянки избавили.
Выхухолев развеселился над сюжетом, потом полюбопытствовал:
- Неужто Великий Митька совсем сошёл с орбиты?
Авель Андреич отозвался:
- Не, ну я так не думаю...
Вова Баянов уточнил:
- Митька плавно скользит по нисходящей. Ну, дёргается, конечно, рефлекторно. Пытается что-то делать, но проекты его все одноразовые, репутация сомнительная, так что... Короче, мы его теряем.
На прибытие дорогих гостей из Москвы контора на Предславинской отозвалась высоким градусом энтузиазма. Общественное мнение АО «СЛОН Украины» рассматривало их как двух свадебных великанов, которые одним своим присутствием на собрании акционеров принесут компании счастье.
К собранию компания подошла с 6631954 акциями, что обеспечивало 42,508% голосов. Это казалось достаточным основанием, чтобы на правах старших партнеров войти в дела Фабрики. Загодя были проведены переговоры с конкурентами, тягомотные и противные, как употребление медикаментов. Те со своими 20 процентами мало чего значили в одиночку, и имели совершенно иллюзорные шансы к тому, чтобы значить больше. Однако они профессионально занимались бумажным производством и вообще были на Фабрике как дома, потому что и выросли из неё. На переговорах они убеждали Слабодана: «Давайте, давайте поставим здесь нашего персонального директора, пусть он выводит предприятие в рулонно-бумажные лидеры страны. Ведь вы всё равно далеки от туалетной бумаги, за исключением тех моментов, когда сортир зовёт. Мы же со своей стороны обязуемся обеспечить вашим людям такие зарплаты, чтобы вам больше не захотелось ничего делать. Будете сидеть, пиво пить и в компьютерные стрелялки играть, пожизненно...». Содержание таких переговоров Слабодан вкратце пересказал в офисе. Сан-эпидем-Саныч воодушевлённо хлопал в ладоши. Выхухолев, боясь вспугнуть подкравшееся счастье, радовался молча. Князь с Праховым деловито строили планы. И только Радик Королевский возмущенно фыркал, вскакивал и бегал за Слабоданом, умоляя: «Гошенька, я тебя прошу! Они тебя разведут! Не дай им сделать из тебя лоха! Только монополия на власть! Понимаешь? Зачем уступать, если можно не уступать?...».
Так или иначе, к дате собрания заинтересованные стороны договорились так: Поршнева из директорского кресла вытряхнуть, но предоставить ему утешительную должность в Правлении, пусть консультирует; людей «СЛОНа Украины» и «БУБА Трест» напихать в Правление и в Наблюдательный совет в пропорции два к одному. Новым директором решили всё-таки поставить человека из мира реальной, рулонно-листовой, мнущейся и рвущейся бумаги.
В ранний бодрый час назначенного дня Выхухолев Тит впервые увидел, что это такое – Киевская Фабрика Туалетной Бумаги. Притаившаяся в лабиринтах промзоны Дарницы, она не выделялась из общего индустриального коллажа почти ничем. Только излишняя ухоженность выдавала её. Административный корпус Фабрики из серовато-красного кирпича – публичное её лицо, будто отёртое влажной салфеткой - подкупал скромным своим обаянием. В траве широкого газона перед фасадом совсем отсутствовал мусор, не смотря на то, что социальная специфика промзоны очень даже располагала именно к мусору. Длинный ряд разнообразных автомобилей, коими был уставлен тротуар перед фасадом Фабрики, намекал на то, что публика, неравнодушная к туалетной бумаге, уже во множестве прибыла к эпицентру события.
Проследовав во внутренности КФТБ, Выхухолев попал к месту регистрации участников собрания и увидел там группу дорогих ему лиц, представляющих здесь «СЛОНа Украины», которые заговорчески, по-декабристски, сбились в углу и, сверкая глазами, что-то обсуждали. Тит подошёл, поздоровался. Ему показали конкурентов из «БУБА Трест». Те тоже стояли сплоченной бригадой, но в противоположном углу зала регистрации. Одетые дорого, презентабельно, они мрачно озирались по сторонам и обменивались скупыми репликами, словно договариваясь кого-то убить. Вид и настрой конкурентов внушил Титу уважение. «Веские ребята! - пришло ему в голову, - Если бы сегодня всё решалось в кулачной драке, то нас бы здорово помяли вместе с нашим пакетом акций».
Здесь же, в зале регистрации, лавируя между прибывающими акционерами, шустрил Радик Королевский. Мощные кроссовки, тёмные облигающие джинсы-дудочки, рябчитый пиджак и тонкий галстук фашистского цвета, всё это в сочетании с карнавальной подвижностью ламбадора, делало его похожим на провокатора. Мастер поджога в канун больших беспорядков.
Тит не был включён в интригу приготовлений и переговоров, поэтому решил не изображать здесь мебель. Зарегистрировавшись в списках акционеров и получив карточки для голосования, он поднялся этажом выше, туда, где собственно всё важное и должно было произойти. То был фабричный спортзал с огромными окнами во всю стену и баскетбольными щитами. Ряды кресел и стульев, расставленные для участников, ещё практически пустовали. Выхухолев сделал над собой усилие, чтобы почувствовать себя хозяином положения, и чинно, шаркая от небрежности ногами, обошёл спортзал по периметру, всё рассмотрел, прикинул первоочередные изменения, которые он здесь внесёт. Накануне Гоша Слабодан ему объявил, что вместе с Королевским, Праховым и Сан-эпидем-Санычем он будет назначен в состав Правления. «Не знаю, что будут делать они, - оптимистично объяснил Гоша, - А ты будешь заниматься реструктуризацией Фабрики». Более того, свои ФИО Выхухолев даже увидел в протоколах собрания, заготовленных заранее. Поэтому теперь ему здесь, на КФТБ, всё стало интересно и даже близко. Проходя мимо мощной опорной колонны, он увидел боксёрское приспособление на ней: старая чёрная кожа с толстой прокладкой, облегающая колонну в рост, содержала на себе схематичный рисунок человека с его болевыми точками. Схема-человек был ветхий, издолбанный. «Ничего, ничего, я и тебя здесь поправлю! – пообещал Тит, и подскочив на среднюю дистанцию, принялся гулко избивать его. Впрочем, ударив раза три-четыре, отбил себе кулаки и прекратил. Зал стал заполняться участниками собрания.
Главные акционеры заняли кресла первого ряда, прямо перед председательским столом. Хищная их сплочённость и голодная напряженность загривков роднила их в этот момент с гиенами, скопившимися возле туши бычка, чтобы тщательно и методически грамотно разделать её. Все остальные, так сказать, акционерная мелочь, обсевшая ряды от третьего и дальше, до противоположного баскетбольного кольца, представляли собой – и образно, и в сущности, - птичий мир, от бакланов до чижиков. Если им повезёт, то и им достанется то, что от бычка останется – каждому своя кроха. Ибо в повестке дня собрания значится и раздражающий вопрос о выплате дивидендов.
Тит Выхухолев, не получив никакой роли по сценарию собрания, удобно расположился во втором ряду и собрался насладиться горячего действа. Однако, всё, что он успел – это как следует рассмотреть Поршнева, директора Фабрики. Со слов, слышанных от Королевского, он ожидал увидеть деревянно-пластмассового Франкенштейна, безумного десантника, заброшенного сюда прямо с XXVI съезда КПСС, чтобы взрывать мосты буржуазной экономики. Оказалось же, что Поршнев весьма и весьма интеллигентный дядька. Подтянутый, одетый строго и лаконично, на чиновничий манер, он выражал глазами ясность предвидения и пугающее безразличие к личной выгоде. На правах пока ещё здешнего хозяина Поршнев открыл вступительную, техническую процедуру вокруг утверждения регламента и рабочих органов собрания. И Тит с уважением осознал, что человек привык иметь вес в окружающей среде, и главное, весить умеет. Поршнев говорил, не допуская ни единого лишнего слова, не опираясь на мелкие вспомогательные конструкции речи, типа междометий и звукоподражаний. В своём роде это был эталонный человек. Продукт отбора советской кадровой машины. Не менеджер, не управляющий, а главком производства с правом расстрела. Не вполне отчётлив на пёстром фоне демократии, но гипнотически всемогущ в условиях военного времени. Тит поймал себя на впечатлении: насколько гармоничен Поршнев на своём председательствующем месте! Любой из ныне претендующих на смену власти будет по сравнению с ним весьма театрален и даже водевилен. Открывая собрание, тот стоял практически под баскетбольным кольцом. Данное обстоятельство наделяло текущий эпизод флёром некоторого сюрреализма, дурковатой символикой постмодерна. Было чем полюбоваться. Однако, на этом поток впечатлений оказался прерван. Потому что собрание акционеров, едва начавшись, неожиданно и бесславно закрылось. Поршнев предоставил слово для доклада счётной комиссии. Председатель же счётной комиссии, видная дама из числа работников Фабрики, вместо того, чтобы бодро сообщить о достаточной явке акционеров и этим самым дать стартовую отмашку собранию, взялась испуганно мямлить что-то противоположное и вообще вредное для дела. В президиуме собрания и в первой линии акционеров моментально вскипело муравьиное беспокойство. На свете нет ничего преступней и омерзительней, чем невнятность председателя счётной комиссии. Началось раздраженное выяснение сути заминки, и обстоятельства проступили с неумолимостью фото-факта на проявляемой фотобумаге. Комиссия застенчиво констатировала, что при регистрации участников собрания допущена неточность, в результате которой не сходятся теперь друг с другом ни количество голосующих акций, ни процент присутствующих, ни общие данные реестра. И соответственно, карточки для голосования, розданные участникам собрания, не являются действительными.
Фонтаном возмущений подбросило со своих мест главных акционеров. Мятежное настроение волной прокатилось с первого до последнего ряда, и дружным галдежом заразились все прибывшие в этот зал за дивидендами и обманутые мечтой. В беспорядочных криках человеческой стаи довольно отчётливо раздавались авторские матюки Королевского, взывавшие, как можно было разобрать, к моральным ценностям.
Поршнев сохранял плакатную невозмутимость.
- Спокойно, товарищи! – призвал он, - Сейчас уточним и доложим!
Лица, причастные к организации собрания, а также решающие акционеры, снялись с места и шумной гурьбой направились вон из зала, к месту регистрации. Шествию этому, учитывая напряженность атмосферы, явно не хватало факелов. Оно сопровождалось презрительными криками участников от «БУБА Трест», которые адресовались представителям «СЛОНа Украины»: «Да вас же разводят, как последних лохов! Не дайте Поршневу надуть вас! Это же поршневская заготовка! Вы лоханулись и нас за собой потянули! Сделайте что-нибудь!».
Баянов махнул Титу рукой: «Да сиди ты!». И сам тоже остался, и Авель Андреич при нём. Судя по их скучающему виду, оба они презирали беспокойство, как состояние духа, позорящее торговую марку компании «СЛОН». Единственное, что позволил себе сказать Авель Андреич, это: «Собранию – писец!». И оказался в точности прозорлив.
Скоро все заинтересованные исходом дела вернулись по своим местам, и Поршнев приглушил недовольное жужжание в рядах обещанием важного сообщения. В центре внимания оказался безликий, как шпион, ранее почти не замеченный человечек с внешними признаками чиновничьего сословия. Это был представитель Государственной Комиссии по ценным бумагам – неизбежный участник любого уважающего себя акционерного собрания, казённый арбитр, назначенный решать всяческие недоразумения. Вот он и объявил то, что нарешал:
- Пани и панове! Ввиду ошибок, допущенных счётной комиссией, наше уважаемое собрание имеет теперь под собой спорное основание и не может далее быть продолжено на основаниях законных. Исходя из этого, Государственная Комиссия по ценным бумагам и фондовому рынку вынуждено объявить данное собрание акционеров как несостоявшееся. Спасибо за внимание!
В зале опять возникло движение. Многие сразу поднялись и потянулись к выходу. В спортзале слышались возгласы, стенания, вздохи раненых, брань, обещания отомстить.
«Негодяи! Бесчестные люди! У меня только на дорогу в Киев двадцать гривен ушло! Мне нужны дивиденды! У меня дети!» - голосили наиболее ущемлённые из мелких акционеров.
«Как вас развели! Как нас всех обули! Мы думали, с вами можно иметь дело!» - злопыхали разъяренные дельцы из «БУБА Трест».
Слабодан и Радик провально помалкивали. Радик, вскипая как горячее шампанское, увязался за Поршневым – ругаться и деморализовывать.
- Ну что, парни, по пиву? – спросил Гоша слегка удручённо. Московские наблюдатели от «СЛОНа» невозмутимо согласились:
- Не плохо бы.
На любого человека, даже фондового брокера, действует целый клубок противоречивых законов физики. Пиво приводит все эти несогласованные силы природы в равновесие. Уравновешенные «Оболонью», московские визитёры абстрагировались от чужой действительности и скоро исчезли из поля зрения. Титу Выхухолеву неведомо было, о чём они вели речь, переступая порог Фабрики, однако ничего хорошего он теперь не предполагал. Вечером он поспешил на вокзал, к московскому поезду, чтобы переговорить с Баяновым без лишних и посторонних. С ним был и солнцеподобный Ярик, который при сочетании любых обстоятельств никогда не являлся ни лишним, ни посторонним.
Найдя Баянова в пуленепробиваемом, практически блаженном состоянии, Тит и сам почувствовал себя участником лунной программы. Полностью оказаться в невесомости мешало только одно обстоятельство – противоестественный, загадочный, почти инфернальный облом сегодняшнего собрания акционеров. Экономя драгоценные минуты, Тит сходу завёл речь о главном:
- Вова, у меня хреновое предчувствие, - признался он Баянову, - Мы споткнулись на ровном месте! Что-то тут не то.
Вова безразлично поморщился и остудил его своими резонами:
- Рабочая ситуация, поверь. Нынешнее Правление во главе с этим, как его..., конечно же по-своему интригует. Ну, а с нашей стороны – что? Собрание подготовлено из рук вон плохо. Это понятно. Слабодану на это уже указано. Ну и всё! Слабодан разберётся – кто и что намутил, кто нам пакость сконструировал. И проведём новое собрание, как положено.
- У нас, блин, все надежды были на эту Фабрику, - поучаствовал в разговоре Ярик, - Контора-то наша на голодном пайке, денег не зарабатывает. Висим вот у вас на шее, на содержании. Чувствуется какая-то вообще неопределённость. Народ из-за этого нервничает, грызется. Вова, ты скажи прямо, что вы там на наш счёт думаете? Я хоть работу себе начну заранее подыскивать.
Солнце-Ярик был почти святой человек, почти праведник, в положении лёжа он выжимал 120 кг десять раз, и поэтому получил из Вовиных рук плод искреннего, назидательного утешения:
- Зарабатывать деньги – это не есть задача вашей конторы. Задача вашей конторы – выполнять, чё ей говорят. Ваша зарплата – это наша забота. Пойдут к нам заказы по Украине – поднимем вам жалование самым решительным образом. Опять же, возьмём контроль над Фабрикой – продадим её. Всем, кто к этому как-то причастен раздадим по десять, двадцать, тридцать тысяч бакарей. Уже что-то. А там, глядишь, и другие темы подтянутся...
Вот со стороны ближайшей торговой точки, как счастливая примета, появился Авель Андреич. Бутылка пива в руке его мягко играла вечерними бликами. И вообще, объявили завершение посадки на поезд. Баянов, по-гагарински махнув рукой, шагнул с перрона в вагон-СВ. За ним шагнул и Андреич. Поезд №002 «Киев-Москва» издал далекое «ту-тууу!» и тронулся.
Тит и Ярик молча пошли с вокзала. Не то, чтобы они снова были окрылены и обнадежёны, как раньше. Но каждый из них по себе размышлял над одним и тем же: «Интересно, кому из нас причитается десять, а кому тридцать?».
Провал же акционерного собрания, как вскоре оказалось, не прошёл для компании даром. По здравой логике можно было бы инициировать, не откладывая, новое, внеочередное собрание, и где-нибудь к сезону арбузов уже взять власть на КФТБ. Однако партнёрские отношения с «БУБА Трест» оказались крепко испорчены. Те высказали в адрес АО «СЛОН Украины» свои недовольства и претензии, и намекнули о дополнительных уступках. У Гоши Слабодана не было намерений кому-либо и что-либо в этой жизни ещё уступать. А фрагментарное участие Радика Королевского в переговорном процессе вообще взорвало сам процесс. В общем, главные акционеры Фабрики склочно и сочно разругались. «БУБА Трест» с повышенным усердием вернулась к скупке акций. «СЛОНу Украины» не оставалось ничего иного, кроме как изобразить тот же манёвр. Обе компании снова, ещё пуще прежнего, уподобились двум голодным черепахам, пожирающим один и тот же капустный лист с противоположных краёв, навстречу друг-другу, на спор, - кто больше успеет съесть, пока носы не встретятся. Преимущество было на стороне «СЛОНа Украины» ибо и акций больше и денег гуще. Однако конкурирующая сторона содержала офис непосредственно возле Фабрики и знала всех не выкупленных ещё акционеров в лицо и лично. И при всём при этом на пути и тех и других как никогда прочно, неподъёмной сырой колодой, ржавым противотанковым ежом торчал Поршнев. Красиво и элегантно устояв в борьбе за власть, он вернул своему авторитету на КФТБ утаявший было вес, и праздник непослушания у работников Фабрики окончился. Так что, теперь охота за акциями обещала быть нудной, затяжной, изнурительной до дыр в карманах.
Глаза и уши парней из АО «СЛОН Украины» были выжидательно обращены к Гоше Слабодану. Интрига ожидания сохранялась долго. Однако никакой новой стратегии он так и не предложил, команда решительно форсировать скупку акций КФТБ откладывалась. Гоша думал. Раздумье его было затяжным, словно за спиной у него имелся сложенный, но готовый к действию верный парашют.
Гоша слишком много знал. Особенно о том, о чём ему положено было знать – о финансах компании «СЛОН». Деньги для Украины кончились. Не то, чтобы кончились, но они больше не придут сюда. Последнее эхо сладкого 1997 года давно угасло на фондовом рынке и к «СЛОНу» подкрался непривычный дефицит кислорода. Зарабатывать становилось до безобразия трудно. Попадалово, которое местами постигло компанию по итогам азиатского кризиса, а затем отполированное августовским дефолтом 1998 года, так и не выправилось, не отыгралось по деньгам. Так что не до Украины было уже. Более того, московский «СЛОН» стал периодически прибегать к «СЛОНу Украины», вытряхивать из него, как из фарфоровой копилки, дукаты, пиастры и другие колониальные монеты, которые составляли залог его фартовой будущности. За последнее время одно за другим было продано многое ценное из его «дальнобойного» портфеля:
«Закарпатьеоблэнерго» - 60000 шт.,
«Львовоблэнерго» 92000 шт.,
«Тернопольоблэнерго» - 130000 шт.,
«Одессаоблэнерго» - 475000 шт.,
«Хмельницкоблэнерго» - 1250000 шт.
Причем спрос на рынке был никудышный, и хорошей цены никто не давал, всё уходило в дым. Выручка с продаж выпадала на оффшорные счета московской конторы. Глядя на пустеющие ниши в своих закромах, «СЛОН Украины» обречённо вздыхал: «Вот прилетит птица счастья завтрашнего дня, а мы уже без штанов. И счастье с перепугу улетит обратно».
Когда стало совсем уж очевидно, что зайти по-хозяйски на КФТБ в обозримом будущем поможет только чудо, в конторе на Предславинской началось нездоровое движение. Хором заявили о себе все непонятки, встречные претензии, виртуозно принявшие форму моральных и даже материальных задолженностей. Выяснилось вдруг, что с начала текущего года Князь и Прахов лишены своих зарплат. Слабодан, указав им на низкую результативность их руководства, предложил им показать себя в деле и самим зарабатывать себе на хлеб с маслом, как угодно много, без ограничений. Возможно, это грубо нарушило прежнее равновесие интересов. Что ещё ужасней, больно пострадали завышенные ожидания, стильные иллюзии о том, что фарт бессмертен. На иллюзиях, как на сказочных слонах, держится целый мир.
Не дав двум своим директорам просто погибнуть, Слабодан бросил им спасательный круг – профинансировал им трамплин для конфетного бизнеса с Чертовской Кондитерской Фабрикой. Магия шоколада должна была спасти их, подсластить пилюлю жизни всему офису «СЛОНа Украины» и вообще послужить искусственным дыханием всему проекту «Чертовки». Но от бизнеса на сладостях жизнь слаще не стала. Мучения начались уже на второй партии конфет, прибывших в Киев. Сбыт пошёл ещё труднее, чем раньше. Клиентура капризничала и не желала становиться постоянной. В результате, половина конфет марки «Метеор» пережила срок годности, и что с этим делать – было не ясно. Пришлось вернуть их на фабрику. Та приняла их как сырьё, пустила в переработку. То есть, из просроченных конфет произвела конфеты новые, с тем же невинным сроком годности. В таком вот элегантно пережеванном виде товар снова двинулся на Киев. Это была, последняя, роковая поставка. Она была меньше предыдущих по объёму, но и это количество теперь совершенно никто не хотел брать на душу. Розничные торговцы конфетами жаловались, что покупатели почем-то с подозрением, и даже с прищуром относятся к чертовским лакомствам, что-то интуитивно пугает их. Кроме того, третья партия пришла в состоянии физической ушибленности. Проще говоря, отдельные картонные короба была исковерканы в гармошку. Какая сила природы могла такое натворить – перевозчики груза объяснить отказались. Словом, с третьей партией конфет у «СЛОНа Украины» случился настоящий, просто мёртвый, запор. «Чертовка», Прахов, Князь, торговцы – все поругались и перессорились между собой на этой почве. Штаб-квартира ООО «ТТ» в эти дни выглядела так, словно здесь шла съемка психологического триллера в духе Хичкока, когда с каждым новым кадром сюжета медленно и безжалостно нагнетается предчувствие финального кошмара. В тесной комнате, до пределов занятой двумя офисными столами и штабелями картонных коробок, загадочным призраком перемещался директор Серёга. Жалюзи на окне, верхнее освещение, - всё было приглушено по максимуму. В последнее время Серёга маниакально предпочитал сумерки. Он сделался необщителен, при встрече наклонял голову и глядел под ноги. По нескольку раз на дню в штаб-склад ООО «ТТ» вламывался Прахов-Костюшан, включал мучительные для Серёги источники света и начинал выдергивать ему ноги, требуя ускорить сбыт сладкого. «Хватит жрать конфеты! – настаивал Прахов, - Тебя назначили продавать их, а не жрать!». Тот пробовал возражать, но это было смешно. Должность «главного по конфетам» вылезла ему лицом. Находясь под депрессией по поводу плохого сбыта товара, директор Серёга машинально поедал свой товар. Шоколад в крови, как он считал, вызывает чувство счастья. Может, он и впрямь стал счастливей, но вот тело его в результате начало покрываться детской аллергической сыпью под названием диатез. Он же, ежедневно травмируемый нерешённостью поставленных перед ним задач, продолжал испытывать судьбу подручным шоколадом. Поэтому сыпь прогрессировала, охватывала его с флангов по всем правилам сухопутного наступления, а потом предательским красными пятнами победно захватила ему всю территорию лица. С того-то времени сумерки для директора Серёги и сделались любимой средой обитания. Окружённый со всех сторон конфетами, как врагами, он набирал спасительный номер телефона, и звонил своей молодой жене, как из блиндажа, с передовой. «Машук! Машук! Как ты без меня, Машук? – грустно разговаривал директор Серёга, покрытый сыпью, как следами от пуль, - Я стараюсь, Машук! Не журись! Я тебе конфетку принесу. А мама что сказала? Ладно, я с ней поговорю...».
Понимая, что кондитерская затея уверенно сползает в выгребную яму, Гоша тем не менее находил в себе юмор, чтобы шутить.
- Слушай, Тит, «кондитерка» предлагает нам неожиданный маркетинговый ход, - поделился он, - Есть идея начать производство скульптурного шоколада.
Выхухолев удивился и не понял. Гоша, посмеиваясь, объяснил:
- Короче, статуэтки, бюсты, персональные медали по типу олимпийских, на ленточке. Именные настенные таблички, символические сувениры с надписями в стихах, возможно, даже надгробья. И всё это из шоколада. Прикинь! Мы могли бы сказать новое слово в подарочной индустрии!
Тит на это задумчиво ответил:
- А знаешь, я бы мно-о-огим отгрыз бы голову, если бы повстречал их в шоколадной копии!
- Ну вот, - обрадовано хохотнул Гоша, - Ещё одна здравая идея! Заказываешь себе недруга, получаешь его шоколадную копию и ритуально откусываешь ему нос, для начала.
Развеселившийся Гоша предложил поискать по серьёзным, многолюдным организациям – может где осталось ещё чувство юмора. По Гошиному настроению Выхухолев понимал, что тот просто дуркует у крыши на краю. Однако, ради торжества экспериментальной истины провёл переговоры с банком «АЖИО». Контактное лицо, которому по должности положено было решать обще-юмористические вопросы, долго и весело смеялось, когда Тит увлекательно объяснял, что банк мог бы заказать штук двести именных бюстиков своих сотрудников и ими же поздравлять их на дни рожденья. Когда же фантазия Тита воздвигла шоколадную статую самого Председателя Правления в полный рост, контактное лицо одумалось веселиться дальше и почти скорбно ответило:
- Нашего дорогого всеми любимого Станислава Михайловича и так грызут со всех сторон. И чиновники и акционеры, и даже члены Правления некоторые! А вы ещё хотите спровоцировать их шоколадом. Страшно подумать, что они с ним сделают, с нашим драгоценным и ненаглядным Станиславом Михайловичем!
Пока Тит встречался да шутил с контактным лицом из АБ «АЖИО», кондитерский проект «СЛОНа Украины» полностью дал дубу. Диатезного Серёгу-директора и его залежалые конфеты утилизировали. Комната, бывшая под штаб-квартирой проекта, облегчённо опустела, ванильный дух компании ООО «ТТ» выветрился в неизвестном направлении, вслед за последней унесенной куда-то коробкой дважды просроченного «Метеора». Что касается денег, тех 20-ти штук зелёных, выделенных Гошей на финансирование всего этого дела, то они тоже проявили эфирную летучесть - их потом никак не получилось найти. Возможно, они распались на атомы из таблицы Менделеева.
Это был последний болт, на котором конструкция компании «СЛОН Украины» ещё как-то держалась. Болт полетел, и компания плавно, красиво сложилась. Так грациозно могла бы завалиться только Эйфелева Башня.
В память о той поре дневниковые записи Выхухолева сохранили такое:
20 мая 1999 года
На неделе должны состояться серьёзные разбирательства по «СЛОНу Украины». Мойдодырко недоволен и требует дивидендов от сделки по покупке фонда «ДУБОК». Московские возражают, ибо Мойдодырко к этой сделке никакого отношения не имеет, и вообще, в деятельности «СЛОНа Украины» участвовал мало. Для решающего базара и уяснения отношений должен прилететь Баянов. При этом разборе будут участвовать Кабанчик-Прахов и Князь – будут отчитываться о результатах своей деятельности. В общем, к будущему понедельнику может многое измениться...
* * *
Ожидаемая встреча в верхах очень скоро состоялась. Прахов-Костюшан по итогам её хранил загадочное глубоководное молчание, подобно водолазу в свинцовом скафандре. Забродили слухи. Потом, ни с того, ни с сего, последовало распоряжение освободить стильную белокаменную палату, этот выдающийся памятник офисного ремонта. Вся компания со всей мебелью и оргтехникой вновь забилась в три тесные комнатки, откуда и начинала своё пафосное восхождение к зениту хит-парада. Гоша выглядел вселенски отстраненно, как каменный истукан острова Пасхи. Тит поймал его, проходящего мимо, за рукав и спросил, как ему видится дальнейшее будущее. Видимо, пользуясь даром предвидения, Гоша сказал в ответ: «В принципе, теперешние перестановки, в том числе и грядущее закрытие фонда «ДУБОК» ничего принципиально не значат. То есть мы, вроде как, всё так же одна, типа, команда».
А уже неделю спустя дневник Выхухолева пополнился такой заметкой:
5 июня
В конторе мало что прояснилось. Завтра мой путь лежит в Запорожье. Выпало мне счастье перерегистрировать на мойдодыркин оффшор «MD Oil Invest Co.» наши выстраданные акции «Днепроэнерго». Мойдодырко вышел из учредителей АО «СЛОН Украины» и ему в качестве его доли достались все наши ликвидные акции: «Днепроэнерго» (1472 шт.), «Донбассэнерго» (3900 шт.), «Киевэнерго» (7500 шт.), «Укрнефть» (10000 шт.), «Стирол» (12000 шт.), причем не по рынку, а по номиналу. ЙЁёо-о-о! Бл…ьЪ! Кто же это такое удумал?! Даже по сегодняшнему, сдохшему рынку это уйма денег. А в будущем? Да уж, деньги любят Мойдодырку! Надо же так умудриться – вошёл в компанию с честным словом, а вышел с хрустящей денежкой. А нам всем, и мне особенно, - показательное западло и мах носовым платочком на прощанье.
А Кабанчик тем временем купил себе новенький «FORD». Бухгалтер Мотя Сысюк тоже купил себе «FORD». Молодцы ребята, ничего не скажешь...
А курс $, кстати, подрастает: уже 3,88 гривен в покупке.
Да, вот ещё что интересно. Батя ездил в Черкассы, там побывал в буддийском храме, где заправляет «Великий Учитель-Проповедник Скубаев Владимир Иванович», мастер кунг-фу в стиле «пяти котов» Ша-Фут-Фань. Говорят, в драке с цепью ему вообще нет равных. Он подарил бате свою книгу «Учение Кунг-Фу – Учение Жизни». Я почитал. Бурелом в бамбуковых зарослях!!! По-моему, это типичная тоталитарная секта, сросшаяся с кланами власти. По слухам, этот «Учитель» добыл графский титул для Кучмы. Смешно! Неужто Данилыч сам не мог бы это сделать, если бы захотел?
В общем, из всей книги я запомнил только одно: «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ», что означает «Наш путь воинов света».
* * *
Возмущённые мысли по поводу подаренных Мойдодырке акций не давали Выхухолеву уснуть в поезде, когда он, лежа на полке в тёмном купе, нёсся сквозь ночную степь в Запорожье. Ему было жаль этих акций, словно собственной крови. Он прикинул в уме, какова их номинальная стоимость. Получилось что-то в районе восьмидесяти тысяч гривен или двадцать пять тысяч долларов, без малого. Во как значит! Двадцать пять процентов в уставном фонде АО «СЛОН Украина» Мойдодырко обменял на двадцать пять тысяч долларов США. Но это номинал бумаг. А по нынешнему рынку будет раза в четыре дороже?! Чудеса. Раздаточное окно в волшебной столовой. Браво, Мойдодырко! Удалец! Жнёт там, где не сеял...
От сознания совершенной кем-то ошибки, от обиды за вновь победившую несправедливость Титу впервые с детства захотелось хныкать в подушку. Делать это он воздержался, но томление духа плющило его до самого утра. Пока поезд не споткнулся плавно о станцию прибытия и серый свет Запорожья сквозь тонкую завесу металлургической копоти не осветил ему дороги очередного суетного дня.
Почему люди не летают? Почему люди не летают, как весёлые конфетные фантики в завихрениях ветра? Или как пушистые зонтики одуванчика в плавных перекатах летнего воздуха? Если бы Тит Выхухолев сумел отрешиться от мирской суеты, ошибочно принимаемой за коммерческую деятельность, да оставил бы с презрением всю эту фондовую тягомотину, то сделавшись чистым и невесомым, аки пух белоснежного голубя, он смог бы воспарить к сводам небесного шатра над живым ковром земли и увидеть завязи многих важных событий мира. Пролетая над Киевом, щурясь от солнечных зайчиков, играющих по золоту храмовых куполов, он смог бы рассмотреть, как далеко внизу, в промежутке между Планетарием и Театром Оперетты идут себе прогулочным шагом Слабодан Гоша и Королевский Радик. Путь Гоши ничем не примечателен, прямолинеен и параллелен тротуару. А вот траектория движения Радика заинтриговала бы любого наблюдателя сверху. Он то приближался к Гоше, то отскакивал от него, а то вдруг начинал носиться вокруг, орбитальными кругами, как летательный аппарат вокруг ценного астрономического тела. Проткнув слои восходящего воздуха, и спустившись с небес до верхушек киевских каштанов, можно было бы даже услышать то житейское, о чём говорили прохожие землёю люди. Радик же Королевский, закручивая ритуальные круги вокруг Слабодана говорил поистине замечательное. То были слова из легендарной древности, прекрасные и бессмертные, хотя и несколько приземлённые до уровня наступающего Конца Времен: «Гошенька, я тебя никогда не предам! Что бы ни случилось! Всякое в жизни бывает, фарт может прекратиться, все могут от тебя отвернуться, все могут предать, но только не я! Можешь всегда на меня рассчитывать. Я не предам тебя...».
Впрочем, что толку? Услышав апостольское признание в любви и верности, Тит Выхухолев все равно ничего не понял бы, не угадал бы крадущихся шагов неизбежности. Поэтому лучше ему этого не слышать, не видеть, и даже об этом не догадываться, а спокойно тлеть в своей запорожской командировке, дышать угаром приватизированной металлургии, и в минуты вынужденного безделья считать заводские трубы в окружающем его пространстве. Что Тит и делал…
Оставив Киев всего на двое суток, Выхухолев Тит вернулся и обнаружил свой мир перевернувшимся, видоизмененным до неузнаваемости. Точно сменились слайды палеонтологии. Вот только что были отчётливые динозавры различных форм тела и степеней зверства, импульсивно рыскающие в хвощевых джунглях. И вот моментально, по щелчку пальцев, иной маскарад прогрессирующего мира: фигурки динозавров сметены со стола в ящик забвения, а на плоскости мироздания уже шаркают конечностями новые исполнители главных ролей – поначалу робкие, несколько загадочные, но очень смышленые и перспективные теплокровные монстрики. Впоследствии, бродя по зоологическому музею, что на улице Богдана Хмельницкого, Тит окончательно пришёл к убеждению, что сценарии жизни на Земле именно вот так и менялись – внезапно, врасплох, с тотальным безразличием к предыдущему замыслу.
Вернувшемуся из Запорожья Титу, показалось, что он ошибся не только геологической эрой, но и офисом. Ему довелось увидеть то, к чему он был не готов:
1. Прахов сложил с себя полномочия Генерального директора АО «СЛОН Украины». В общем, уволился и отряхнул с себя прах.
2. Князь сложил с себя полномочия управляющего инвестиционным фондом «ДУБОК». Тоже уволился. Фонд, как шар с взрывоопасным водородом, повис между небом и землёй.
3. Сысюк Мотя сложил с себя полномочия бухгалтера. Уволился и тут же получил работу у Мойдодырко.
4. Ещё пятеро сотрудников, в том числе Лена, Света и солнечный Ярик - уволены. Можно сказать, удалены в кадровое небытие насильственным путём.
5. Контора лишилась пристанища на территории БИМа и переселилась в одинокую комнатку двумя этажами выше.
6. Ранее вполне осязаемый «СЛОН Украины» существовал теперь довольно призрачно, скелетно: в виде тощего банковского счета, двух десятков папок с документацией и чугунного сейфа с ключами.
7. На руинах компании, на вершине мусорной кучи её обломков красовался новый вождь и предводитель: Королевский Радик, директор Генеральный.
= глава Двенадцатая =
посвящается Николаеву – не певчику-дельфину,
а мистической столице кораблестроения
Когда Тит Выхухолев занимался боксом, а было это в незапамятном школьном далёко, его однажды нокаутировали. Уже много позже, преодолев военный возраст и шагнув на страницы беспорядочной гражданской биографии, он будил иной раз воспоминания о том нокауте, да всё никак не мог понять, как же такое могло случиться. Удар, пропущенный им, был глуп. Впрочем, то было словно в другой жизни. За давностью лет, ощущения и краски того спортивного приключения основательно поблекли в его памяти, оставив по себе кляксу голого факта.
Теперь же ему довелось вспомнить, что это значит – получить в голову и проехаться на заднице по настилу ринга. Известие о назначении Королевского на место Прахова долбануло его так, что душа его временно отделилась от тела. Он стоял посередь БИМа, отвесив нижнюю челюсть, словно ковш экскаватора и пробовал собрать кучкой сознание, от удара рассыпавшееся в разные стороны, как мука. «Что это?» - окрепла силами его первая мысль. Может быть, отвалился кусок Луны и упал ему на голову, как две тонны шербета с орехами? Или его стукнуло чугунным ядром из Царь-Пушки?
Подошедший поздороваться Сан-эпидем-Саныч застал Тита в состоянии античной остолбенелости и посочувствовал:
- Я, признаться, тоже был уверен, что если Прахов уйдёт, то Генеральным поставят тебя. А что? Ты имеешь моральное право. Раньше, предположим, у тебя не было экономического образования, и это решало дело не в твою пользу. Теперь оно у тебя есть. Казалось бы, кому как не тебе претендовать? Тем более москвичам нашим ты вроде свой человек…
Тит осмысленно повёл глазами, хлопнул несколько раз ресницами и дар речи вернулся у нему, зажурчал тихим ключом в его пересохшей глотке:
- Саныч, я тоже много чего думал. Раньше. И дело ведь не в том, что я себя видел директором. Прахов за два года так изнасиловал эту должность, что после него мне, к примеру, жениться на ней уже не хочется. Я себя сейчас спрашиваю о другом – что теперь с этим делать? Королевский начальник – это ведь приговор, Саныч...
Саныч вздохнул на всю мощь свой худобы и, шаркая по полу кроссовками, куда-то слинял. Тит же остался наедине с чётким, бесстрастным фактом персональной катастрофы. Жизнь, как пытка, - таким ему померещилось будущее. Есть ли какой-то высокий и убедительный смысл, чтобы заведомо идти на муки и терпеть? Чтобы ответить на этот автобиографический вопрос, Тит плюнул на всё и ушёл домой. Думать.
Необходимость переступить через свое бунтующее «Я» и работать под новым игом Выхухолев пропихивал в себя медленно и мучительно, как питон, проглатывающий крупного ежа. Питон при этом рыдал бы крокодилом, хныкал бы гиеной и корчился бы земляным червяком. Выхухолев же отречённо лежал в прохладной ванне и сквозь вату прострации искал мозгом пульс новой мотивации. К вечеру нашёл. Вернее, вновь обрел. Мотивация осталась теперь одна, поношенная, как жевательная резинка, которую жевали два года. Однако, на фоне того, что все другие ранее бывшие, ныне отправились в наивное прошлое, эта единственная оставшаяся несвежая вдруг заиграла всеми красками художественной достоверности и убедительности. Фабрика! Киевская Фабрика Туалетной Бумаги и будущий распил шляпы, снятой с неё – это ли не достойная, это ли не реальная до осязаемости, это ли не пленительная цель для экономически образованного тридцатилетнего бродяги? Приперев себя этим вопросом к расстрельной стенке, Тит себе же и ответил: шляпа КФТБ – это достойно, это реально до осязаемости, это пленительно. Шляпа – всё! Аморальность дальнейшего подчинения – ничто. С облегчением приняв решение мучиться дальше, он сладко вздремнул и с великой высоты увидел райский остров с городом, похожий на Киевский торт. «Должно быть, Мальта!» - решил Тит.
Как выяснилось на следующий день, новейшая история «СЛОНа Украины» началась с драки. Заявившийся на Предславинскую Тит Выхухолев, оказывается, пропустил самое интересное, так сказать, горячую фазу развода с бывшими коллегами: раздел мебели. Взяв в аренду помещение на два этажа выше, компания возглавляемая Королевским, конечно же захотела быть меблированной по чину наследника, и как бы, основания для таких амбиций имелись. Однако иметь имущественное право и иметь само имущество, оказалось, не вполне одно и то же. Прахов и Князь как два мощных санитара стали поперёк мебели, и новорожденный руководитель АО «СЛОН Украины» был послан обратно ни с чем. Тогда на выручку к нему поспешил сам Гоша. Однако и он на старой территории весил уже мало, как астронавт, ступивший на лунную поверхность. Поэтому его настойчивые и аргументированные претензии на лучшие предметы бывшей офисной обстановки компании привели к обмену русскими народными репликами, что и требовалось для плавного перехода к драке. Впрочем, то не было чистым мордобитием. Так, помяли друг другу пиджаки с галстуками. Дрались, в основном, столами и стульями, вцепившись в них, как раки в тухлятину. Сан-эпидем-Саныч в мебельном дележе участвовать отказался.
- Я отвернулся от них! – рассказывал он Титу, - И хай они там друг друга повбывають!
Зато в подтасовке на стороне Гоши и Радика неожиданно зарисовался экстравагантный незнакомец богемного образа и купеческой прыти. Тит как раз пришёл в новый офис и озирался на его голые стены, когда участники мебельного похода начали заносить отбитые у неприятеля предметы. Увешенный двумя офисными стульями, возбуждённый как мародёр, сюда же ввалился и богемный незнакомец. Он учтиво поздоровался с Выхухолевым и деловито у него поинтересовался:
- Ты знаешь таких персонажей, как Прахов и Князь?
- Как не знать? – пожал Тит плечами.
Агент богемы блеснул очами, как чёрной икрой.
- Так ты им передай при случае, - с фрачным достоинством сказал он, - Что я ведь могу и ударить! Я много лет занимался народными танцами. У меня ноги сильные – ого! Так могу ногой вломить, что обои со стен поотклеиваются!
«Бедняга! – подумал Тит, - Ему наверное больше всех досталось. Отдавили чего-нибудь или прищемили. А может даже оскорбили словом, невыносимо...».
Тит припомнил, что раз-другой видел уже этого типа: он праздно захаживал в контору, как приятель Радика, позубоскалить с ним. Выяснять смысл участия его в текущих событиях Титу не показалось интересным. Авангардный кореш Радика сразу же исчез - наверное, вернулся в салоны богемы, и не было причин о нём вспоминать.
Итак, переступив порог новой реальности, Выхухолев Тит оказался в непривычно скромных технических обстоятельствах. Отныне и навсегда офис компании расположился в одной единственной комнате, квадратов двадцать площадью. Ранее эту каморку занимал нотариус, приверженец чистой работы. Он же и сделал здесь добротный ремонт со стенами в тон своей белой рубашке и такой же совести. Теперь эта комната всё в том же состоянии добротного «псевдо-евро» досталась на удачу «СЛОНу Украины». Три офисных стола, отбитых у вчерашних братьев по команде, эргономические стулья на колесиках, да сейф с длинной, как гроб, нелепой тумбой – всё это расставили вдоль двух стен и ещё осталось немного места в виде некого центрального прохода от двери до широченного окна. Получился миленький отсек подводной лодки.
Другим актом технического обрезания, устроенного «СЛОНу Украины», было прощание с BMW. Всласть попользованный «бимер» становился всё капризнее, расходы на его обслуживание начали угнетать Гошу. Поэтому гордое авто было продано. Поступившая наличность позволила воплотить новый, конструктивистско-минималистический подход к образу конторы. По распоряжению Слабодана «СЛОНу Украины» купили мало поношенную «девятку» белого цвета. Поменяв штурвал BMW на баранку «жигуля» Сан-эпидем-Саныч был заметно угрызён в нежную область своего шоферского самолюбия.
- Планируем всё ниже, да, Саныч? – искренне посочувствовал Тит. Саныч с сердитыми своими тенями в глазницах выглядел как мученик секретной медицинской лаборатории. Ответ его также тяготел к лексическим штампам пессимизма:
- Это ты называешь - «планируем»? Лично я это называю так: выпали с хорошего этажа и прокатились жопой по асфальту.
Саныч всегда говорил так, как водил авто, то есть, выставив сердце вперёд. Получалось ледокольно. Цензура речи разлеталась в крошку.
С горечью осознавая, что развод бывших компаньонов и единомышленников произошёл как-то неблагородно, да и вообще нелепо, Тит Выхухолев опасался, что на этаже БИМа ему руки при встрече уже не подадут. Однако первый же ностальгический визит за дверь с табличкой «Бюро Инвестиционного Маркетинга» успокоил его. К нему лично ни у кого претензий не было. И Князь, и Прахов-Костюшан, здороваясь, откровенно посмеивались над тем, во что «СЛОН Украины» теперь превратился. «А тебе лично можем только посочувствовать! – снисходительно улыбались они, - Ты единственный, кого нам жалко». Титу теперь и это годилось в утешение. Другие постояльцы БИМа, уже спустя неделю забыли об удивительных приключениях «СЛОНа Украины», почти два года протекавших прямо у них перед носом. Они только пальцем у виска покрутили, имея ввиду назначение Радика Королевского новым директором. В общем, Тит открыл для себя, что здесь всем уже давно по барабану всё то, что не связано с делами Мойдодырко. Вывеска на дверях уже не имела никакого смысла, а лишь фиговым листком прикрывала иную кипучую деятельность, несущую устойчивый запах нефти и долларов. Из частного разговора в стенах БИМа Тит узнал, что первый миллион на нефти Мойдодырко заработал ещё по итогам 1997 года, всего за каких-то пару месяцев, с одной только скважины. Далее количество скважин бодро увеличивалось, и количество миллионов, соответственно, тоже. Это, в общем-то, и объясняло, почему Мойдодырко, едва «СЛОН Украины» стал на ноги, вдруг потерял к нему интерес и далее относился к этой затее терпеливо и лениво, как объевшийся коала.
Как-то раз, съезжая на лифте со своего этажа, Тит повстречал и самого Мойдодырко. Тот выглядел на зависть – целеустремленно, благородно, дорого. Волосы уложены назад, открытый светлый лоб человека Эпохи Возрождения. С ним под руку была пленительная Ева – глаза зеленее бутылочного стекла, кожа блестит непогрешимостью, словно испанский фарфор. Пара - просто загляденье. Тит учтиво поздоровался с ними и для поддержания дружественной атмосферы спросил:
- Митрич, как скоро можно будет прочесть что-нибудь из ваших философских обобщений? Как профессиональный коллега Платона вы обязаны положить и свой личный, именной «кирпич» на полку мировой библиотеки, так сказать...
Мойдодырко довольно заулыбался и заверил:
- Философский «кирпич» я тебе гарантирую. Сейчас вот только материальный базис под это дело подгоню как следует...
От людей, занятых живым, нефте-бензиновым делом, возвращаться к себе, в комнату лабораторного цвета, было печально. Малая квадратура вынуждала сидеть нос к носу очень непохожих людей, которые и на гораздо больших пространствах друг друга не выносили. Подсознательно стремясь избежать этих моральных страданий, Тит использовал любой повод, чтобы поменьше бывать здесь. В этом деле очень кстати подоспел выпуск из Киевского Института Инвестиционного Менеджмента, защита и вручение диплома, и связанные с этим торжества.
Ввиду этого Тит больше недели почти не появлялся в офисе. Когда же наконец он вернулся, с дипломом от КИИМа, довольный и удовлетворённый до лёгкой прострации, Сан-эпидем-Саныч и Королевский лаконично выдали ему несколько поздравительных слов. Радик не удержался даже пошутить:
- Надеюсь, тебя расцеловали?
- Не понял? – удивился Тит, - За что?
Радик, жмурясь как мультипликационный Матроскин, довольный собой, пустился в мемуары:
- А то, помню, когда я Универ окончил, у нас торжественной раздачей дипломов ректор занимался. Так вот, когда подошла моя очередь, он так расчувствовался, что не только диплом мне вручил, но поцеловал меня. Вокруг такая ржачка поднялась! Такой рэгот стоял! Я покраснел даже...
Тит и Саныч скрючились от приступа смеха, представив это себе. Радик же вовсе расцвёл лицом, как подсолнух, и покатился им вслед со своим пэтэушным «Гы-гы! Гы-гы-гы-гы!».
Вскоре после того, как мебель, компьютеры и менее значительные предметы приткнулись по своим окончательным местам и организационная муть в офисной каморке «СЛОНа Украины» улеглась, Гоша Слабодан довёл до сведения уцелевшей команды некоторые ценные мысли о текущем моменте.
- Ну, что, парни! – начал он, - Вот нас и осталось совсем ничего. Как раз похоронная команда. Во-о-от. Шутка. Обстоятельства у нас теперь, типа, новые. Компания фактически переводится в состояние полуконсервов. Бюджет у нас теперь маленький, фиксированный, Москвою утверждённый. Это, в принципе, позволит нам бесконечно долго существовать в таком вот летаргическом состоянии. При задержанном дыхании, типа. Во-о-от. Но при этом старые наши задачи никто не отменял. Во-первых, и в главных, это конечно продолжать прессинг на Фабрику Туалетной Бумаги. Это стратегия. Во-вторых: все наши активы надо привести в грамотное состояние. Это твой вопрос, Тит. Надо нам найти приличный недорогой депозитарий и слить туда все наши акции, обездвижить, то есть. Это повысит нашу оперативность и оградит нас от самодурства регистраторов. Ну и плюс ко всему, как всегда, на повестке дня у нас вопрос: где взять наличность. На пиво, на жизнь, на решение текущих вопросов. Прошу задуматься над этим и вскоре дать мне совет – где нам взять наличность. Хотя, и безналичность тоже пойдёт.
Если бы Гоша прилежно взялся ждать ответа на поставленный вопрос, то пришла бы осень. Однако, интеллектуальный миксер в его голове работал на порядок изобретательнее и быстрее, чем плавильные котлы в черепах его подопечных. Поэтому, поставленный вопрос о наличности не мог быть доверен игре случая или игре воображения этих самых подопечных, а изначально уже имел положительный, материально обеспеченный ответ. Насладившись вволю тем, как бесплодно морщат себе интеллект хлипкие братья по разуму, он слазил рукою в свой походный крокодиловый портфель, достал что-то, многозначительно помахал этим «что-то», как носовым платком на прощанье, и сказал: «Вексель! И бабки по нему уже на нашем счёте». Из последовавших затем комментариев и уточнений стало ясно следующее. Когда рухнуло собрание акционеров КФТБ, Гоша Слабодан интеллектуально наехал на Поршнева и спросил напрямую: «Ну что, война?». Тот усердно и ёмко объяснил, что за фактом срыва собрания его креатива нет, и пожелал акционерам всего наилучшего. Гоша не верил и требовал доказательств. Испытал порыв сказать: «На колени!». Потом совладал с собою и сказал: «Под вексель пойдёшь!». Поршнев покрутил пальцем у виска и попробовал возмутиться: «Да кто ты такой!?». Но Слабодан умудрился надавить. Ни Сан-эпидем-Санычу, ни Выхухолеву так никогда и не удалось достоверно узнать, что за приёмчик применил Гоша. Гадали потом, плечами пожимали – что это было? То ли гипноз на Поршнева напустил, то ли прищемил ему что-нибудь дозировано, то ли обыграл в карты на деньги, то ли пообещал ему должность губернатора на острове Уши. Гадать и поражаться было от чего. Ведь по итогам Гошиной импровизации на свет загадочно и необъяснимо родился вексель, согласно которому: Вескеледатель АО «СЛОН Украины» впаривает Векселеполучателю АО «Киевская Фабрика Туалетной Бумаги» свое честное документальное слово в обмен на 130000 гривен. Это была довольно симпатичная бумажка характерного зеленовато-сероватого оттенка, увеселённая тончайшим сетчатым орнаментом и двумя радужными марочками «Гербового сбора» в 5 и 2 гривен номиналом. На самом видном месте бумажки темнела дразнящая надпись: ««20» грудня 1999 р. Ми заплатимо проти цього векселя ВАТ «Київська Фабрика Туалетного Паперу», чи його наказу, Сто сорок тисяч грівень 00 коп.».
Само собой разумеется, подписаться под векселем довелось Прахову-Костюшану, иного Гендиректора у АО «СЛОН Украины» на тот момент не существовало. Однако уже через неделю он ловко соскочил с должности, и теперь долг повис на шее бывшего товарища и нетерпеливого преемника – Королевского, собственной персоной. Радику почудились большущие сомнения по этому поводу, но Гоша сквозь магические стеклышки гарвардских очков успокоил его душу и загнал распоясавшееся воображение назад, в генератор случайных чисел.
Относительно полученных за вексель 130 тысяч гривен Гоша распорядился директивно:
- Эти бабки у нас строго дозировано пойдут на дальнейшую скупку акций КФТБ.
И добавил, но уже лирически:
- Хорошо бы нам к дате расчёта по векселю уже хозяйничать на Фабрике!
Сказав так, Слабодан исчез в дымчатом московском направлении.
Оставшись один на один со своей лучезарной, обещающей большие приключения участью Гендиректора, Радик заметно психовал. Выхухолев и Сан-эпидем-Саныч, эти два одноклеточных существа, отягощённые животным бескультурьем, раздражали его и мешали руководить. «Урфин Джюс и его деревянные солдаты!» - так мысленно комментировал Радик кадровый вопрос на текущем этапе. Ему казалось, что он мог бы неплохо импровизировать в области круглых сумм и приподнять флаг компании, опущенный ныне до самого асфальта. Однако лишённый оборотных средств и надёжных ассистентов, он вынужден был заниматься ловлей одиноких акционеров КФТБ, что подобно ловле скачущих блох.
Проявить власть и заставить бандерлогов уважать директорские пуговицы, Радик решил при выдаче первой же зарплаты. Вручение жалования он сопроводил увесистой нравоучительной нотацией на тему: «Вам, наёмным работникам приличествует не залупаться, а делать, что велено. Я вам не для того деньги плачу, чтобы терпеть ваше хамство...».
Это было всё равно, что бросить «лимонку» в борщ. В результате грязной продолжительной ссоры пропасть между сиятельным главой кабинета и бандой рядовых склочников разверзлась шире, чем дупло застарелого кариеса. В след уничтоженному и оскорбленному в лучших чувствах Радику, отступающему в сторону кафе, к обеду, Выхухолев бросил вместо томагавка: «А деньги нам платит Слабодан, а не ты! Не забывайся, полицай!». В общем, по команде «Смирно!» команда не подравнялась. Напротив, ещё больше разболталась. Это было открытое неповиновение, за которое по законам военного времени Сан-эпидем-Саныч и Выхухолев были бы расстреляны. Тем Радик и утешился.
Вернувшийся через месяц Слабодан, обнаружил, что оставленный без присмотра отряд золотоискателей разодран в клочь гражданским конфликтом и культурно-эстетической несовместимостью. Преодолеть молекулярность индивидуумов и сплотить в единое тело «СЛОНа Украины» мог только один метод: водка, мясо, помидоры и комары у костра. Не откладывая дело на потом, Гоша Слабодан прибег к данному методу прямо в ближайшую субботу.
Ниже Киева по Днепру, в окрестностях шелковичного городка под названием Украинка, располагалась база отдыха, принадлежащая КФТБ. То есть, некая территория с советским набором удобств, к большой воде передом, к лесу задом, в прозрачном обрамлении сетки-рабицы.
Там было всё, что отвечает идее дикого отдыха: фанерные домики на две-три персоны, вид на живописно цветущий водоём, тонкий звон летучих кровопийц, зелёное одиночество.
И вот, сюда-то, на травку, Гоша Слабодан решил организовать выгон своих непримиримых подопечных. Те, собравшись в субботний полдень у Гоши на квартире, выяснили, что являются лишь фрагментом более широкого выезда коммерческой общественности в том же направлении. Оказывается, вся владивостокская братия, последовавшая некогда за Слабоданом на Украину и промышляющая ныне в здешних краях, была вовлечена им в эту оздоровительную импровизацию.
Итак, пообедав у Гоши, в компании его земляка-товарища Дмитрия Воронова, рыцаря студенческого образа, парни из АО «СЛОН Украины» загрузились в авто – кто в «девятку» Саныча, кто в праворульную «тойоту» Гошиного товарища, – и мирно выехали за черту города. Выбравшись на Обуховскую трассу, брокеры наглотались кислорода, развеселились и устроили гонки. Рисково лавируя на шоссе и обгоняя друг друга, высовывались в окна и самозабвенно кидались черешней, недоеденными бананами и обливались минералкой из пластмассовых бутылок. На базу КФТБ примчались довольные, бодрые, в пятнах от метких попаданий.
Не успели ещё толком осмотреться, как близлежащие окрестности потряслись мощным уханьем акустических систем.
- Интересно, кто это? – задался вопросом любознательный Радик. Гоша беспечно отмахнулся рукой и объяснил:
- А, это моя лягушонка в коробчёнке едет.
При этом на территорию базы медленно вползла колонна из нескольких чёрных, танкоподобных джипов. Ударами музыки ритмично колотило почву под ногами. То прибыли Гошины земляки, приглашенные им разделить совместную радость первобытного безделья. Вкатившись джипами в тень деревьев, заглушив музыку, они чинно сошли на землю со своими царственными жёнами в придачу и по-свойски приветствовали Гошу.
Парни из АО «СЛОН Украины» сразу утратили своё, расшалившееся было, настроение. Им стало уныло. Они поняли, что оказались не в своей тарелке. Тут собрались нездешние удальцы, знающие друг друга много лет, вместе разбогатевшие ещё на берегу Тихого Океана, и теперь продолжающие и богатеть, и торчать от богатства. Они заслужили это сладкое право – торчать. На фоне этих купцов-удальцов Гошины подопечные снова осознали себя худыми клерками и разбрелись в разные стороны по всей базе, чтобы не изображать молчаливый обслуживающий персонал на чужом банкете. Владивостокские герои и жены их говорили меж собой вроде и по-русски, но о чём-то таком далёком, нереальном, связанном с баблом и персональной крутизной, что понять их было почти невозможно.
Однако медленный, ленивый прилив золотых сумерек всё равно собрал всех в одно племя, сплотившееся вокруг приготовления попойки, кострища и шашлыка. К той минуте, когда решено было, что огню взвиться пора, все уже заметно опалились огненной водой. Едва стихия новорожденного костра с голодным треском поднялась в человеческий рост, присутствующих охватил индейский восторг. В салоне одного из джипов врубили музыку. Мощь и давление звука из динамиков едва не загасило огонь. Убавили громкость до уровня милосердия. Звёзды глянули с небес. Жены затанцевали у огня. Их мужья, переполненные молодецкой страстью, полезли на гимнастическую перекладину, торчащую поблизости. Начали показывать, кто что умеет. Жёны взрывались восторгом и рукоплескали каждому финту.
«Цепкие ребята!» - подумал Тит Выхухолев. Он отметил, что и Радик, и Сан-эпидем-Саныч, особенно после водки, каким-то образом сумели вписаться в их компанию, оказались приняты в члены разговорного клуба, допущены до словоизлияния. И тот и другой веселились, острили, самовыражались, и встречали вполне благожелательное понимание. Выхухолев же по-прежнему пребывал с краю. Ему противно было шустрить среди чужих, искать своей ниши, вплетаться в ткань случайного общества. А чужие здесь были все. Он принялся нажимать на водку и заедать помидорами, рассчитывая, что эффект публичного одиночества как-нибудь сам собой прожуется.
Помидоры скоро кончились. Водка осталась, ощущение неприкаянности тоже. Тит намаялся, дожидаясь, пока приготовится первая партия шашлыка. Он длинно залил в себя ещё одну, контрольную дозу горилки, взял шампур, увешенный кусками шипящего еще мяса, и ушёл гулять.
В пьяной его голове не было места каким-либо определённым планам. Он шёл, потому что шли его ноги. Выйдя за ворота базы и споткнувшись о широкую ленту дорогу, начинающуюся неизвестно где и ведущую незнамо куда, Тит зафиксировал у себя последнюю отчётливую мысль: «Во я сегодня накушался!». Далее он сделался послушной игрушкой сил природы. Дорога, на которую он вышёл, пленила его своим неодолимым магнетизмом. Заворожённый ею и подхваченной ею, Тит решил пройти её до конца. Чтобы увидеть, что там. И он пошёл. Вернее, это ему только казалось. На самом деле, он приклеился подошвами кроссовок к прохладной тверди, словно то была лента скотча, мушиная липучка, и дорога поехала конвейером. Гоголевские красоты украинской ночи открывались Титу по обе стороны. От полноты восторженных чувств он дышал сладким воздухом до глубины души, до полной вентиляции лёгких. Приливы нежности один за другим накрывали его с головой. И он встречал их высоким штилем выражений. Вступал в беседу с невыразимой далью. Пел обрывки песен. Иногда вспоминал о шашлыке и вгрызался в него, как экскаватор ковшом вгрызается в землю. Полнота счастья любовным дуновением омывала ему лицо.
Утратившего такие полезные ограничители, как чувство времени и чувство пространства, оступившегося мимо дороги и давно уже свернувшего куда-то в сторону, его плавно и безболезненно понесло по кочкам приключений. Сначала он попал в страну частных усадьб. Проламываясь меж домов, садов и заборов, он закономерно устремился на звуки веселья под открытым небом. Затем он оказался во дворе, где шла весёлая гульба с танцами вокруг длинного стола, богатого кушаньями и возлияниями. Решил, что гуляют свадьбу. Непонятным образом влился в круговерть веселья, был принят и награжден «штрафной» рюмкой тёплого самогона. Затем усилившаяся контактность привела к появлению в его объятиях какой-то здешней тётки. Кажется, они даже танцевали «медляк-кроковяк», возможно, вальсировали. Далее, как ему показалось, он был соблазнён половой интрижкой и оказался вовлечён в тёмные поселковые переулки. Тут его уговорили на действия, нелепые даже в полночь: натаскать песку, из одной кучи в другую. И он сделал это, энергично и творчески. Вооруженный двумя жестяными ведрами, он раз двадцать рысцой, по кромешной темноте, преодолел непростую и не короткую дистанцию от одного песчаного курганчика к другому. Причём, сквозь калитки и заборы, под плотный собачий гавк. Когда язык его высох и стал вываливаться от усталости, до него начало доходить, что песок-то, наверное, строительный, и он его ворует. Тогда он амбициозно отказался от роли песчаного человека и потребовал обещанного ему влюблённого сердца. На это он получил из темноты неожиданный и довольно обидный ответ, в котором разоблачалось несовершенство его внешних форм и внутренних сокровищ. Это легко расшифровывалось так, что, мол, если он сейчас же не уберётся по-доброму, то некто третий, заочно страшный, набьёт ему морду. До мозга его дошла довольно-таки стройная мысль: вот здесь, буквально только что, на нём, как на жертвенном бурсаке прокатилась ведьма. И никак иначе. Гиблые места… Жуткая земля Гоголя… Страшно...
Как он очутился вновь на дороге, ведущей из ниоткуда в никуда мимо базы отдыха, Выхухолев себе не представлял. Но дорогу он узнал, и это главное. Влекомый в неизвестность розой ветров и звёздными узорами, он отмотал время и пространство в обратном направлении. К базе вернулся неожиданно для самого себя. Среди других объектов ночной вселенной она выделялась всполохами разбойничьего костра, игравшими сквозь кущи.
Как Федор Конюхов, навьюченный снаряжением и всемирной славой, с достоинством усталого путешественника, неторопливо и важно выходил он в круг света. Его ещё не успели заметить, а ему уже открылась добрая, чисто театральная обстановка: лицом к огню, верхом на пне, царственно изогнувши стан, словно дочь египетская, восседает Гошина девушка Настёна; подле неё, припав на одно колено, стоит Радик и, вдохновенно глядя ей в щёку, рифмованно бормочет что-то на есенинский манер, типа, «…ты меня не любишь, не жалеешь... разве я немного не красив…»; сам Гоша неподалёку, скрестив ковбойски руки на груди, стоит и наблюдает всё это с недобрым отблеском костра в стёклах очков; Сан-эпидем-Саныч, сидя на корточках у огня, презрительно не желает глядеть на Радика и деловито ковыряет хворостиной раскалённые уголья, видимо, ворочая печёную картошку; Воронов Дмитрий, земеля Гошин, человек широких социал-демократических взглядов, надежда Владивостока и предместий, – тот просто и задушевно отдыхает на собственной волне, увлечённо что-то кому-то рассказывая; остальные бесследно отсутствуют, видимо, спят, сломленные свежим воздухом и вонючей водкой.
- Нет-нет, Радик! – раскатисто провозгласил Тит, вылезая в круг света, - Ты хоть и жёлтый тигр по гороскопу, хоть ты и светский лев по хобби, но по части сценического эпатажа до Великого Митьки тебе не допрыгнуть!
Заявив так, Выхухолев и сам удивился тому, что смог всё это складно выговорить. Значит пьяная одурь уже отступает от него, прилив сменился отливом.
- Ты где был!? – хором вскинулись участники ночного костра. У них были такие изумлённые лица, словно бы на них из лесу вышел снежный человек.
Тит окончательно собрался с мыслями и осознал себя сотрудником АО «СЛОН Украины». Он скользнул взглядом себе по одёже, ничего порочащего в своем облике не обнаружил. Рука его, как он успел заметить, крепко держала шашлычный шампур, согнутый буквой «Г», с единственным выжившим куском мяса. Равновесие тела и духа полностью вернулось к Выхухолеву. Удовлетворённый этим, он поделился новостью:
- Сообщаю! Полчаса назад я чуть не получил по морде. А вы могли бы так?
Никто даже не пошевелился. Гоша за всех ответил:
- Блин, Тит, мы уже не знали, что думать на твой счёт! Мы тут забеспокоились, облазили всю базу. Ну, всё, думаем, мы его потеряли. Сели по машинам и колонной джипов поехали нагонять кошмар возмездия на местное население. Воо-о-от. Нашли, типа, сельскую дискотеку в местном клубе. Думали, ты там танцуешь или ****юлей получаешь от местной молодежи. Не нашли. Опросили местных, но человека с твоими приметами никто не бачил, типа. Ну, чё делать? Вернулись. Давай версии строить – куда человек может деваться в наше время. Были даже такие, кто допускал, что пошел купаться и спьяну утонул. Ну, всё думали, завтра проплывает жопой к верху мимо набережной Днепропетровска. Короче, мысли у нас были всё мрачнее. Ты давай, больше так не исчезай. Ладно? А то шутки шутками...
Тит почти растроганно извинился и заверил, что не ожидал такого отклика сердец и не знал, что его настолько ценят, что даже выдвинули гипотезу о его смерти. Чутко следуя эмоциональной ноте момента, Дмитрий Воронов открыл свою «тойоту» и запустил FM-музыку, правда негромко, чтобы не будоражить тех, кто дрыхнет по фанерным домикам. В ночной тишине под липками разлилось сладкое мяуканье ультрамодного песенника Ильи Лагутенко. Извращенец эстрадных канонов и художник эфирных миров глумливо выводил свою знаменитую балладу «Проснулась ночью девочка...».
Чтобы совсем уж загладить шрам от своего поведения, недостойного звания работника индустрии ценных бумаг, Тит подхватил и развил тему, подсказанную радио-приёмником:
- А ведь мне, ребята, доводилось знать Илюшу, когда он ещё не был этим нынешним идолом! – заявил он.
- Блин! – усмехнулся Гоша, - Да кто у нас во Владике его только не знал!
- Дело было в девяносто четвёртом, по осени, - с удовольствием продолжил свои мемуары Выхухолев, - Помню, сижу это я у Великого Митьки в рабочем кабинете, в офисе на Постышева, кофеёк потягиваю, слушаю как его недорезанный попугай орет у себя взаперти. Я эдак, в углу, на диване, а Митька за своим генеральным столом бумажки подписывает. Потом, гляжу, заходит какой-то перец, подходит к Великому, здоровается пятернёй запросто. А Митька мне и говорит, дескать, вот, можешь познакомиться, это Илья Игоревич Лагутенко, будет нашим представителем в Лондоне. Мол, вот как бумаги нужные выправим, так мы его сразу туда и катапультируем. Ну, мне-то что? Впервые вижу, как говорится. Мы с этим перцем, не срываясь с места, на расстоянии, друг другу лапкой помахали, для протокола. Он мне по фигу, и я ему тем более. Его лицо тогда я видел только мельком. Он что-то спросил у Великого для уточнения и сразу вытек вон, за дверь. Однако впечатление, которое у меня осталось от этого мелька, изрядно меня позабавило. Это был не человек, а фантом голографии, честное слово! Как будто бы он не сам по себе, в соответствии с персональным волевым началом, а всего лишь чья-то проекция со стороны. Я не мог понять – что у него с глазами? Они выглядели, как шалые девки, отбившиеся от семьи. Было впечатление, что они ему хрен подчиняются. Они пространно и диковато шарили по стенам, по потолку, словно там показывались мультики. Короче, не человек, а порождение волшебного фонаря. След прожектора в облаках – вот на что он был похож! В ту пору знавал я во Владике одного местного интеллектуала по фамилии Кудисов. Талантливый персонаж, тайный советник по своему призванию. Он был известен тем, что про всех всё знает. Если бы выяснилось, что и на меня и на Великого Митьку у него заведены дела, то есть мы у него в картотеке, я бы не удивился. Ну, так вот, я ему рассказал о шапочном знакомстве с необычным Митькиным полпредом. Спросил его мнение. Кудисов заржал конём, а потом говорит: «Зная господина Лагутенко, я очень сомневаюсь в его полезности для штаб-квартиры на улице Пикадили. Это не тот человек, который станет следить за котировками рынков, нарабатывать брокерские контакты, генерировать предложения, создавать отчёты. Думаю, освоится немного, осмотрится и сорвется с привязи, а Великий Митька останется при своих интересах. Эх, мне бы на Пикадили вместо Лагутенко! Уж я бы!». Этот самый Кудисов в то же самое время, кстати, тоже был полпредом Великого, но в Китае. Так вот, позже, как я узнал, именно по-кудисовски всё и вышло.
Слабодан, выслушивая мемуары Тита, понимающее кивал головой и снисходительно ухмылялся. Славное было время, что и говорить! Поистине сказочные вещи происходили тогда с людьми.
- Как-то недавно даёт Илюша Лагутенко интервью, - добавил Гоша в тему, - Типа, музыкальным творчеством страдал с детства, ещё с Владивостока. А потом, говорит, чудом попал в Лондон, откуда и пошла настоящая карьера. При этом Лагутенко, увы, скромно умалчивает, что чудо это зовется Великим Митькой.
В беседу некомпетентно влез Королевский:
- А кто такой Великий Митька? Пацаны, я слушаю и никак не пойму...
Сочувствующего взгляда со стороны беседующих он удостоился. Ответа удостоин не был.
- Я вот лично с Великим знаком не был, - пространно глядя в огонь молвил Дмитрий Воронов, - Однако о делах его мне слышать доводилось. Говорят, Илюша Лагутенко работал барменом за стойкой бара, когда в заведение ненароком заглянул Великий Митька. Так, по разные стороны от стойки они и познакомились. Молва народная глаголит, будто бы предложение отправиться с миссией в Британию Лагутенко прям там, среди бутылок и получил.
Гоша слушал, усмехаясь, вспоминая, невозвратное время чудес.
- Если начать вспоминать, - рассуждал он, - То окажется, что Великий вообще многих куда-то отправил. В том числе, из тех, кого повстречал совершенно от фонаря, тупо случайно. Справедливости ради надо сказать, что именно благодаря ему, Великому, я оказался в теме фондового рынка. Конечно, заработать и сделать себя мне довелось самостоятельно. Тем не менее, первоначальная подача с лёгкой Митькиной руки – была! Надо отдать ему должное.
Очередь по кругу дошла до Выхухолева. Он замолвил такое словцо:
- Не, что касается зрелищно-слуховой и галлюциногенной стороны творчества, то к «Муми Троллю» Лагутенко претензий нет. Мяучит он здорово. Это практически Виктор Цой наших дней. Он несёт в души какую-то блудную маяту, опиум какой-то. Я бы сказал, он дозировано вводит в музыкальный эфир инъекции своего подсознательного. Ибо... Ибо...
- Что касается нашего музыканта, - добавил Гоша, - Отношение к нему может быть какое угодное, в широком диапазоне эмоций, но в одном он молодец – использовал шанс на все сто. Пробился, прославился, поднялся по денюжке, теперь вон про Владивосток спивае.
- Всё-таки интересно, - рассуждал Воронов Дмитрий, задумчиво наблюдая эволюцию огня и скучая, должно быть, по Владивостоку, - Как они с Великим Митькой разбежались? Слухи ходят, что они рассорились вдрызг, до вражеского состояния.
- Просто Великий перестал ему платить зарплату, - авторитетно разъяснил Гоша, - И тот, чтобы выжить, кинулся устраивать свою житуху и почти случайно нарвался на московского продюсера, который приехал в Лондон покутить.
- Да за что ему платить-то? – ещё более авторитетно вознегодовал Тит, - По моим сведениям, он приехал в Лондон и тупо принялся ничего не делать. Где-то в октябре Великий Митька туда его направил, а уже в декабре в моём присутствии отчитывал по телефону за то, что тот отсутствует на месте к началу рабочего дня. Причём, называл его на «вы», что в Митькином лексиконе почти как приговор, и вообще...
Беседующие у костра сдержанно хмыкнули. Воронов Дмитрий, человек с другого бока планеты, выдвинул итоговую гипотезу:
- Думаю, к тому моменту, как Великий Митька перестал присылать Лагутенке зарплату, тот уже подсуетился и обеспечил себе запасной выход. Так что, с носом и чистым минусом по деньгам остался именно затейник всего этого ералаша. Вот я и думаю, что не друзья они теперь, совсем не друзья. Хотя, по-человечески Илюша Лагутенко должен был бы его поблагодарить за участие в судьбе.
- Как минимум, посвятить ему свой очередной хит! – абсолютно серьёзно заключил Гоша.
Опять влез Королевский:
- Блин, да кто такой этот ваш Великий Митька? Мне может кто-нибудь объяснить?
Все опять глянули на Радика сочувственно и молча, как на калеку. Это прозвучало так же тупиково и неуместно, как некогда стоял вопрос о южном полушарии Земли: «Как же всё-таки они там ходят вниз головой и не падают?».
Поток слов и дел на сегодня иссяк окончательно. Дружно зевая, они разбрелись в разные стороны. Ночь навалилась на них чёрной ватой сна...
Жизнь в лагере зашевелилась, когда солнце было уже высоко, и зелёные цветущие воды Каневского водохранилища успели согреться, как чай. Приходя в себя, потягиваясь и почёсываясь, участники похода один за другим выглядывали из своих фанерных домиков. Ничего нового увидеть им не довелось. По утру примитивность и никчёмность базы показалась безусловной, не то что намедни.
Доев, что осталось, и признав очевидную тщету дальнейшего безделья, все разбрелись по огороженной территории в поисках последних, недополученных впечатлений. Нашли местную достопримечательность – речной кораблик - судя по медной табличке на капитанском мостике, немецкий, постройки 1936 года. С незапамятных времён сел он на прибрежной мели, мёртво врос в грунт берега и сделался частью ландшафта. С немалым любопытством излазили его изнутри и снаружи, и поразились качеству изделия. Время не сумело нанести кораблю никакого решающего поражения. Твёрдая воля трезвого человека запросто могла бы снять его с прикола и отправить в плавание. Пораженный качеством германской стали, Тит не удержался от восторга немецким инженерным гением, изяществом замысла, чисто немецкой душевностью исполнения. А Гоша Слабодан, оглядев всё, назвал корабль «посудиной» и принялся рассуждать – если всё это порезать на металлолом, то сколько можно заработать на продаже. В итоге, махнув рукой и предоставив немецкий корабль его одинокой вечности, парни сошли по сходням на берег и предприняли последнее, что ещё можно было предпринять - футбол.
Надавав по мячику пинков, набегавшись, парни к полудню поняли: до чего же всё это уже осточертело! К тому же, жёны давно уже ныли о том же. По этому поводу Гоша суммировал замечания относительно базы отдыха: нету сервиса, нету водки, нету тёток, и человеку вообще некуда потратить деньги. «Когда возьмём Фабрику, я наведу здесь порядок!» - пообещал он...
Последовавший за этим понедельник принёс явственное ощущение, что выезд на пастбище не приблизил команду «СЛОН Украины» к состоянию липкой сплочённости. Кто хромал, кто чесался, кто краснел обгоревшим на солнце носом. И все вместе остались как-то хмуро неудовлетворенны.
А лето 1999 года продолжалось, и было оно для фондовых работников поистине мёртвым. Все киты, все флагманы океана ценных бумаг Украины, так много обещавшие когда-то, затонули и теперь лежали на дне дырявыми титаниками. Начав пускать пузыри ещё осенью 1997 года, «фишки» рынка так и продолжали покачиваясь падать. К весне 99-го маятник гибели остановился, акции, подобно снежинкам, приземлились и устилали толстым слоем воображаемую линию равновесия. Наступил покой вечной мерзлоты. Это и было Дно! За «Укрнефть» давали в лучшем случае 2,5 грн/акция. За «Стирол» не давали и 2-х гривен. Раскалённые некогда до бела акции «Днепроэнерго» кисло и снисходительно оценивались гривен в 40 за штуку, плюс-минус копейки. И так далее, с тем же энтузиазмом.
Переживая эту ситуацию сугубо творчески, как бывший художник пера, Тит Выхухолев жалел, что у него совсем нет времени. Его так и подмывало взяться и написать современную пьесу об опустившемся брокере, причём так и назвать её претенциозно: «НА ДНЕ – 2». Но вместо этого у него выходили лишь короткие заметки в своём вахтенном бортжурнале, да и то – на темы отвлечённые. Вот всё, на что его хватало:
10 июня 1999 года
Сегодня Югославские военные подписали с НАТО капитулянтский договор. Они уходят из Косово...
Это как если бы русские взяли, да и ушли бы из Воронежа! Мозг отказывается этому верить.
В Белоруссии – масштабные учения по гражданской обороне, вплоть до уровня министерств. Лукашенко-Батька официально заявил, что знает о планах НАТО разыграть в стране косовский сценарий. Храбрый человечище. Сказал, что «прежде чем перевернуть страну, «ИМ» нужно будет разобраться со мной лично, а это будет непросто...».
А в Санкт-Петербурге обрушился бетонный козырёк одной из станций метро. Много жертв. В связи с этим вспоминается беда – недели две назад, в Минске. Был рок-концерт, море народа собралось, и вдруг налетел неожиданный шквал ветра и град с дождём. Толпа, человек 2000 примерно, перепугалась и ломанулась к станции метро. Получилась дикое давилово, было насмерть задавлено 54 человека, почти все – молодые девчонки. Они поскальзывались на каблуках, падали и по ним бежали. Мёртвые и умирающие лежали в два слоя.
Лукашенко так был потрясён, что почти ничего не смог сказать своему народу... А что тут скажешь? Фатум собирает урожай.
11 июня 1999 года
Наконец-то я постригся!
А то жарища на улице +34, а вчера была +32.
Сегодня сенсация! Все мировые информ-агентства верещат о том, что российские миротворческие силы в Боснии и Герцоговине вдруг снялись с места и ускоренным маршем двинулись в сторону Косова, 1000 десантников на бронетехнике. Несутся по шоссе, сопровождаемые югославской полицией. НАТО в шоке – все чиновники разбежались, нет никаких комментариев. В самой России тоже никто не знает – кто отдал приказ. Всё это тем более забавно, что ещё вчера в НАТО был банкет по поводу победы на Балканах, выпита масса шампанского. По НТВ прошёл злорадный комментарий: «Похоже, Россию здесь уже никто не ждёт!». И вдруг – такой сюрприз!
12 июня 1999 года
Сегодня, в 4 часа утра 200 российских десантников въехали в столицу Косово г.Приштину. Толпы сербов встречали их, как героев.
Министр иностранных дел губошлёп Иванов поспешил дать ночное интервью по телефону для СNN, где заявил, что это какое-то недоразумение и российские войска будут немедленно выведены из Косово.
А из Генштаба поступило сообщение, что вопреки словам министра иностранных дел, присутствие России в Косово будет только усиливаться.
День завершился тем, что белокаменный Ельцин очнулся и присвоил генералу Заварзину (который и вёл сегодня наших десантников) звание генерал-полковника.
13 июня 1999 года
Передают, что российские десантники окружили аэропорт в Приштине и не пропускают на него английские танки. Наш бронетранспортёр перегородил автомагистраль поперёк, и вражеский танк остановился, не смея двигаться дальше.
Говорят, генерал Заварзин и генерал Майкл Джексон провели нервные переговоры в штабной машине российской группировки.
21 июня 1999 года
Югославия капитулировала. Её войска покинули Косово за неделю до 610-годовщины Косовской битвы...
Теперь наши десантники сидят на аэродроме, как обосранные, ибо любимец Клинтона бражник Бориска в Кёльне заверил мировую шушеру, что Россия впредь будет воздерживаться от необдуманных авантюр, вроде той, что предприняли десантники. Натовцы довольны, не могут сдержать надменных улыбок...
22 июня 1999 года
Перелистываю зачем-то книгу Великого Учителя Школы кунг-фу «Ша-Фут-Фань» Скубаева Владимира Ивановича. Наткнулся на фразу, которая меня чем-то остановила:
«...С холодного Севера придут они, отважные мужчины и женщины... в своих древних поисках искупления греха, который совершили не они. Эти люди отложили Меч Силы и сохранили только Копьё Судьбы...».
Не вполне согласен с трактовкой будущего. Но звучит красиво.
К слову, г-н Чанышев, как философ, несоизмеримо сильнее. Рядом с ним вообще никто не в состоянии возвышаться. Хотя, как мастер кунг-фу, он конечно слабоват, и против Скубаева В.И. не продержится и пяти секунд. Даже против меня, наверное, не продержится. Особенно если в руке у меня окажется дубовая табуретка...
* * *
Депрессия пришла навсегда. Выгоревшее от жары небо обрело физическую массу, стало весить невыносимо. Стало размазывать снующих и ползающих, а так же мыслящих под ним. Чувствуя, как атмосфера вязким оползнем наваливается на плечи, депрессивные брокеры начинали драться, и тем самым постепенно смещались от идеального образа белых воротничков Сити в сторону архетипичного подобия приматов во главе с гиббоном Чарли. Мед тем, похоронную экспозицию Дна пополняли всё новые музейные экспонаты – белеющие рёбра и черепа, останки некогда вполне жизнерадостных компаний. Они сдыхали, как рыбы, оказавшиеся в пересохшей луже. «Wood&Company Украина», «А+», «Деловые Партнёры», «Рейдер», «Абсолют Инвестментс», «ТОМОВ Ценные Бумаги», «Гранд-Капитал», и иже с ними десятка три-четыре красивых имён – замечательные были компании. Ещё не так давно у них были планы и кое-какие мускулы для продвижения планов. Они питали общее варево фондового рынка своими иллюзиями и сами предпочитали питаться тем же. Когда иллюзии куда-то делись, многие отошли тем же путём, в небытие. Остальные, ещё нащупывающие у себя робкий пульс, сосредоточенно притаились на тонкой оси координат между «плюс» и «минус», уповая на доставшийся им спасительный ноль.
- Да что ж всё так плохо-то, а?! – вздыхал Гоша озадаченно, и стимулировал себя почесыванием макушки. Он отбрасывал от себя ИнвестГазету, протирал пальцами глаза под очками и возвращался к игре. Со страниц ИнвестГазеты веяло мраком. Поэтому шахматы, однажды занесённые в офис Выхухолевым, прочно здесь укоренились. То есть, именно на клетчатой доске было найдено убежище от реальности. Шахматы – как опиум для опустившегося брокера.
Королевский Радик играл хищно, авантюрно, с трудом подавляя в себе видимые рефлексы – выхватывать доску, бить ею соперника в череп, бросаться битыми фигурами. Маты, то отчаянные, то торжествующие, сопровождали его блуд по шахматным диагоналям. Он панически боялся проигрыша, и поэтому проигрывая, морально умирал до ближайшего реванша. Гоша, не смотря на свои интеллектуальные очки и паучью способность комбинировать, играл безалаберно, с лёгким сердцем теряя важные фигуры, с удовольствием залезая в такие головоломные ситуации, что лучше уж быть героем Чкаловым, опасно пролетающим под мостами. Радик любил играть против Гоши. Тут у них был колеблющийся паритет и личные счёты. Однако Гоша по сумме побед оказался более успешным терминатором за счёт того, что иногда играл против Сан-эпидем-Саныча и Выхухолева. Тит воспринимал шахматную доску, как лабораторию философского камня, и действовал по принципу: «А что будет, если я пойду вод этак?...». Его безответственные опыты принесли ему победу только единожды. Что касается Саныча, то он после пары проигрышей стал опасаться человека с пешкой в руке и никогда больше не позволял себе ввязываться в эту авантюру, где как нельзя доходчиво проявляется хрупкость человеческого ума. Тит и Радик друг против друга не играли ни разу. По причине убеждённой биологической несовместимости. Так повелось ещё в лучшие времена конторы, когда свои сетевые компьютерные игры-стрелялки Радик гонял под сценическим именем Fuсker, а Тит воевал принципиально как ANTI-Fuсker. Они с удовольствием и особой тщательностью убивали друг друга.
Шахматы, как безопасная имитация жизни, не требовали полной интеллектуальной мобилизации. По крайней мере, лично Гоша Слабодан играл избыточной частью своего разума, которая из третьей смены, и которой днём положено было отсыпаться. Дневная же смена Гошиных умственных сил постоянно и прилежно была занята в оперативной работе. Она – думала. Поэтому даже за игрой Слабодан всегда мог изречь полезную рабочую мысль, а если нужно, то и развить её в складную коммерческую гипотезу. Однажды, в дикую жару, от которой не спасали ни тень, ни жалюзи, ни лопасти вентилятора, Гоша занёс над клетчатой доской пятерню, выполнил крюковатый скок белым конём и сказал:
- Парни, кто мне скажет, что такое А-Дэ-эР? Кто правильно ответит, тому бутылка пива.
Саныч честно промолчал, не выходя из состояния покера с компьютером. Выхухолев и Королевский продолговато замычали, мобилизуя свою эрудицию. Стало ясно главное – они что-то слышали. Гоша, планируя своему коню новый крюк, обнародовал развитие мысли:
- Я вот что думаю, парни. Засиделись мы. Пора нам уже выходить на международные финансовые рынки. Пять миллионов акций «Запорожстали» лежат у нас мёртвым грузом. Так вот А-Дэ-эР – это как раз тот практический инструмент, который позволяет оживить мертвеца и выставить его в довольно съедобном виде к продаже на самых оживлённых рынках. То есть, замысел прост. Мы оформляем под наши акции специальные депозитарные расписки и поручаем выставить их на продажу, где-нибудь в Лондоне, к примеру. Во-о-о-т. На Украине, типа, уже имеются этому прецеденты. Насколько я могу судить, на Украине есть, по крайней мере, один первоклассный банк, который в состоянии такую работу провести. Называется «Ай-эН-Джи Бэрингс Украина». Слыхали? Тит, наведи контакты с ихним депозитарным отделом - телефоны, лица, электронная почта, тарифы запроси. Во-о-от. Вам шах, товарищ Радик! Это довольно затратная будет вещь. Но рискнуть надо. Главное, чтобы у буржуев появился хоть какой-нибудь спрос. Я почему-то склонен рассчитывать на лучшее. В конце-то концов, не зря же Югославию разбомбили. Теперь её надо будет восстанавливать, а значит, оживлённый спрос на металл предопределён. Соответственно, металлургические акции в целом, имеют право на любовь и внимание. Такой вот у меня ход мыслей. Чё думаете, парни, какие мнения?
Радик сделал вид, что глубокомысленно озадачен прыжками вражеского коня, и как бы сосредоточенно разглядывает на доске приметы зреющего мата. Возникший, было, риторический вакуум Титу не понравился. Он не мог потерпеть этого, прежде всего, по идейным и даже политическим соображениям.
- Гоша, ты мыслишь, как человек эпохи Великих Географических Открытий, - мягко, с далёкого разбега, возразил Тит, - Но вот, к примеру, Вилли Борзюк, который работает по газу с Мойдодырко, ты его знаешь, так вот он убеждён, что Югославию не для того бомбили, чтобы потом отстраивать заново. Более того, он считает, что это только начало, что в каменный век ещё много кого вобьют. Есть такие на очереди. А Борзюк, как я себе уяснил, человек многозначительный и неестественно осведомлённый. То есть, посвященный в политические вопросы и имеет доступ в сферы, где обитает информация в чистом виде. «Моор и Кросондович» с кем попало не водятся…
Королевский не выдержал и пыхнул, как дымовая шашка:
- Гоша, да что ты его слушаешь?! У нашего Тита вечно какие-то левые приятели! То Святой Отец, то Борзюк. Бездельники, понимаешь? Поставщики слухов и фобий. А Тит всю эту заразу потом тащит к нам. В наше стерильное помещение. В наш интеллектуальный клуб. Я сдаюсь...
Гоша с удовольствием потянулся руками ввысь и подвёл итог:
- Риск есть. А денег нет. Так что АДээРить нам придётся.
Уже на другой день Выхухолев знал всё про Американские Депозитарные Расписки и был полон решимости работать по плану Слабодана. Однако тот милостиво не допустил его до ADR и всё сделал лично. Провёл консультации с «ING Bank Украина», выяснил бюджет и сроки, исполнил документальные формальности, и запустил бумажного змея на всемирное торжище.
- Дней через десять наши акции покажутся в Лондоне, - сообщил Гоша в конторе, - Будем ждать новостей. Заодно кстати, и выясним судьбу Югославии. Товарищ Генеральный директор, ваш ход!
Поскольку период деловой неопределённости растянулся на всё лето, ничто кроме шахмат не мешало Титу выполнять свою прямую и основную работу. Следуя заданию Слабодана, он приводил активы компании к функциональному совершенству: обездвиживал пакеты акций на двух уровнях депозитарной системы, то есть, изымал из лап капризных регистраторов, лишал бумажной формы и размещал на специальных депо-счетах. Акции становились как деньги, в полной мобильной готовности к старту. В некоторой степени этот процесс начат был ещё при Костюшане-Прахове. Для хранения обезбумаженных акций тогда был выбран географически неудобный депозитарий АБ «ВАБанк». Теперь, спустя время, опомнились: обслуживание там оказалось дороговатым. Поэтому, недолго размышляя, решили поменять место хранения фондовых ценностей и выбрали для этого АБ «Клиринговый Дом», столь же неудобный географически, но гораздо более снисходительный в расценках. С этим были связаны определённые организационные хлопоты. Так что некоторую часть лета Тит Выхухолев провёл в ходьбе по мягкому асфальту, проделывая путь от прежнего депозитария к новому с заходом в родную гавань на Предславинской. Словно муравей, запрограмированно таскающий крошки, он следовал одной и той же схеме маршрута, и верил, что делает добро и приносит пользу. В общем, даже пустая жизнь оказалась содержательна упрямым ожиданием неизбежного чуда.
Как бы то ни было, и во что бы там ни верилось, но чем дальше, тем очевидней проявлялся наступивший исторический тупик: всё текло, но ничего не изменялось. Слухов о судьбе ADR не поступало. Сама тишина, глухим колпаком опустившаяся на этот проект, была плохим знаком. Гоша Слабодан лично держал руку на пульсе, общение с «ING Bank Украина» стало предметом его авторской заботы. Но время уходило в песок, а повода сообщить чего-то ободряющего для своей команды всё не было. Иногда он произносил задумчиво и по-шекспировски фатально: «Никому – ничего – нахрен – не нужно...».
Так и не дождавшись признаков жизни от своих ADR, засланных в эпицентр всемирного денежного бешенства, Гоша бросил всё и плавно убыл в Москву. Оставшийся без присмотра «СЛОН Украины» с трудом пережил наступившую пору технического одиночества. Контору накрыло длинной деревянной крышкой бессмысленности. Начинало казаться, что Слабодан смертельно разочарован украинскими делами и уже не вернётся. И никто уже не нарисует компании новую схему её блестящего будущего, не возродит мечту о великом распиле шляпы.
И вот, в один из румяных дней августа, глубоко после обеда, когда Выхухолев разглядывал что-то неважное на мониторе компьютера, в конторе зазвонил телефон. Как оказалось, источник звонка имел знакомые координаты: Евразия, Российская Федерация, Москва, АО «СЛОН», Баянов (лично).
«СЛОН» на проводе!» - вместо приветствия сообщил Баянов. Далее он был столь же лаконичен. Оказывается его интересовало мыльное предприятие под названием АО «Алые Страуса». Поскольку Тит не владел никакими сведениями на этот счёт, Вова определил ему персональное задание: «Узнай. По максимуму. Это может быть интересно».
Прицельная интонация Баянова заинтриговала Тита, и он проявил чудеса исполнительности, борзо пошёл по следу, обращаясь к разным источникам данных. Уже до конца рабочего дня ему нарисовался общий портрет объекта наблюдения. Дело с самого начала пошло настолько складно, что он удивился. Докладывая Баянову о добытых сведениях, он посчитал своим долгом прокомментировать открывшиеся странности:
- Озадачивает их открытость. Я бы сказал, беззаботная готовность говорить правду. В экономическом отделе, и в производственном, со мной беседовали, словно я – друг семьи. Вова, не могу поверить, что такое бывает. Это в наше-то время! Я даже насторожился. С чего бы такая доброжелательность и конструктивность, а? Может, думаю, это какая-то игра с их стороны?
«Угу..., - вдумчиво прозвучал голос Баянова, и в наступившей паузе Тит легко представил себе заострившиеся линии интеллекта на Вовином лбу, - Нет, не думаю, что здесь что-то в кустах. Просто такая вот аномалия. Заповедник, не тронутый кошмаром. Нам повезло».
Вслед за этим, из Москвы, как на воздушной подушке, примчался Гоша.
- Парни, есть тема! – провозгласил он, по инерции находясь ещё в движении. Парни переглянулись, читая взаимную сообразительность в глазах: «Сейчас Гоша достанет из цилиндра белого кролика!». И он не разочаровал их.
- Парни, московский офис предлагает нам слегка размяться. Как вы уже поняли, речь идет о предприятии с названием «Алые Страуса». Для кого-то это фабрика мыла. Для нас же – это фабрика грёз! Нам надо взять её. Штурмом, хитростью или измором – не имеет значения. Главное – победа! Водрузить флаг на их трубе – вот главное. Дело в том, что у нас есть один большой друг. Гораздо больше самого «СЛОНа». И есть добрая история дружбы. Так вот он очень хочет себе эти «Алые Страуса», для коллекции. Наш интерес состоит в том, чтобы не огорчить его в этом вопросе. Во-о-от. Заказ уже сделан. Денюжка пошла...
Вслед за этим Гоша уклончиво ответил на уточняющие вопросы подопечных и распределил роли: «Тит и Саныч – со мной, на передовую. Радик остаётся в Киеве».
Королевский остолбенел в камень. Он уже успел возбудиться до коньячного блеска в глазах, а тут - на тебе – такой приговор! В понятиях Радика это граничило с предательством. От тут же разъерепенился и хотел было артистично кинуться в эпилепсию. Однако Гоша, когда надо, умел быть бесчувственней древесины. Сухо формулируя, он накормил Радика пресным объяснением, будто бы тот будет полезней именно здесь, на месте, в точке сплетения телефонных проводов и денежных перетоков.
- Со дня на день к нам на киевский счет придёт лимон. Радик, ты хочешь быть начальником лимона? Вот будешь. Недолго, правда...
Королевский, бешено тлея изнутри, не зачёл Гоше в оправдание весь этот лепет. Чувствуя ожоги от летящих в спину молний, метаемых Радиком, парни прыгнули в тачку и с ликующим сердцем помчались вниз по глобусу, на юг, где живут приключения. По трассе Киев-Одесса, иногда длинно взмывая на могучие холмы и плавно скатываясь под уклон рельефа, счастливая «девятка» неслась в распростёртые объятия солнца. Украина широко развернула полотна своих урожайных пейзажей, и охотники за акциями, обозревая всё это сдобное великолепие, трепетно ловили носами жареный запах удачи.
К некоторому огорчению Выхухолева, он поначалу не вписался в авангард событий, и не сразу разделил азарт экспедиции. Заботы вокруг депозитария АБ «Клиринговый Дом» требовали тактичного и окончательного завершения документальных формальностей. Поэтому, связанный верёвками текущих недоделок, Тит на три дня задержался в Киеве. За этот краткий миг истории его шкура хорошо изучила на себе – что такое ревность и ненависть Королевского. Тот перестал разговаривать, демонстративно отворачивался и не отвечал на вопросы по делу, и только в случае явной важности рабочего момента снисходил с высот презрения и цедил что-нибудь сквозь зубы, вроде: «Я не знаю. Все вопросы к Слабодану». Тит поражался вновь открывшейся ему степени наглости и опасности Королевского, но мстительно терпел всё. «Подожди, подожди! – думал он, - Вот покончим с Николаевым, я тебе, сука, припомню...». Очень хотелось покалечить этого вздорного юношу с золотой прической. Однако тот по Гошиной милости посажен на денежную кнопку, и назначен сыграть важную и, как это ни странно звучит, полезную роль в начавшемся проекте «Алые Страуса». Выведенный из строя негодяй Радик – это не то, что нужно сейчас для успеха дела. Для успеха дела негодяй Радик нужен здравствующий и благополучный. Этот мучительный для Тита парадокс оставил его в покое только на пути в Николаев, в ночь, когда под стук вагонных колёс он упал своей мученической головой на казённую плацкартную подушку и сдался на милость железнодорожного ведомства.
Ведомство его не подвело, и ранним утром плавно доставило его тело на Николаевский вокзал. Разглаживая себе рукою заспанное розовое лицо, на котором явственно отпечатались морщины и складки подушки, Тит сошёл на перрон и глубоко вдохнул грудью кислородный коктейль новой реальности. Как и в первую свою высадку под этим небом, он ощутил то, чего никогда не обнаружат местные обитатели – воздух имел робкий, но волнующий аромат. Сперва он решил, что это запах, далёкого моря. Потом купил карту города и выяснил, что моря здесь нет. Зато есть Бугский лиман. Неужто пахнет лиманом?
Широко, на полную гармошку, наполняя воздухом грудь, Выхухолев Тит бодро потёк в путь, растворяясь в утренней дымке. Удивительная, глубокая ясность царила в его голове на фоне тотальной неясности общего чертежа судьбы. План начавшейся николаевской компании, насколько он знал, был таков: молниеносный хапок 25%-ного пакета акций на Украинской Фондовой Бирже; почти одновременный выкуп ещё 25%-ного пакета, осевшего ныне в закромах киевской конторы под названием «ОРТОДОКС»; после этого логика действий станет однозначной по своей безжалостной неизбежности – вежливое посещение директората «Алых Страусов», твёрдое обещание привязать к их ногам увесистый, 50%-ный пакет акций и спихнуть с моста в Бугский лиман; что будет после этого, знает только Бог и немножко знает Гоша Слабодан.
Десант «СЛОНа Украины» был обнаружен Выхухолевым в гостинице «Украина». Радушное заведение по проспекту Ленина красноречиво презентовало себя от самого порога. Сходу становилось ясно: это было гнездо, это был рассадник. Утро к этому времени стало уже скорее поздним, чем ранним, но парни встретили его прямо с кроватей, измученными от недосыпания лицами. «Бедняги! – подумал Тит, здороваясь рукопожатием, - Как они надышались ликёро-водочными молекулами здешней атмосферы!».
В баре, куда они вскоре спустились позавтракать, Титу стало ясно, что Гошу и Саныча здесь не только уже запомнили, но и зачислили в число козырных постояльцев.
- Надо нам отсюда делать ноги, - сказал Гоша, прожёвывая бутерброд с сыром, - А то не к добру эта популярность. Думаю, к нам уже приценились и вот-вот начнут грабить.
- Ага, - согласился Сан-эпидем-Саныч, припадая к стакану томатного сока, - Здесь такой гадюшник по вечерам! Достаточно напряжённые рожи сюда заглядывают. Хотя, с другой стороны, весело, девки за пятак...
Что бы там Выхухолев ни думал относительно культурной программы, исполняемой ими в лунное время суток, но главного своего дела парни из виду не упускали. Здесь же, за завтраком, он узнал, что уже проделана важная работа.
Во-первых, сразу по приезду, наградили своим посещением УФБ, Николаевский филиал, и документально застолбили своё участие в предстоящих торгах. Судя по ватной реакции тружеников биржи, всерьёз их никто не воспринял. Для данного пакета акций то был уже неизвестно какой по счёту аукцион, заведомо безлюдный, постный, по принципу понижения цены. Исторически так сложилось, что с давних пор никто не хотел покупать его. Цена с каждым разом понижалась на следующие 10%, и кое-кто мечтал, что она сравняется с нулём.
Во-вторых, нашли предлог побывать на мыльном комбинате «Алые Страуса». Там, недолго пообщавшись в среде мелких начальников, выяснили – есть ли в их рядах обиженные. То есть, обиженные настолько, что аж уволенные. Управление предприятием за годы торжества демократии обрело грубый феодальный стиль. Поэтому обиженные, в том числе и в ранге средних начальников, конечно же, нашлись. Координаты этих активистов в изгнании так же не составляли секрета.
В-третьих, на следующий день по прибытии из Киева, в час торгов, Гоша Слабодан был на «товсь», в аукционном зале. Здесь же, походя на львицу, стерегущую пахнущий кровью пакет акций, величественно присутствовала директриса «Алых Страусов», прозванная в местном народе не иначе, как Мама Львовна. Она логично и традиционно, на правах дежурного завсегдатая, посещала все торги, на которых бесплодно пытались продать этот пакет. Она ревностно покровительствовала ему и в тайне облизывалась, считая его своей законной и неизбежной добычей. Ей был смысл воздерживаться пока от активных действий, ибо цена обречённо снижалась, и никакой плотины поперёк этого процесса не наблюдалось в природе. Осознавая нерв грядущих событий, Гоша проявил максимальную осторожность. Он старался держаться столь скромно, что остался практически не обнаруженным на фоне вертикальных жалюзи. Когда же скучный и никчёмный аукцион, заведомо не предвещавший никакого сердцебиения, открылся, и ведущий-лицитатор с молоточком в руке завёл типовую песню зазывалы – «...предлагается к продаже пакет акций открытого акционерного общества...» – Гоша мягко отделился от маскирующей его обстановки, обнажил свою карточку участника торгов, и невинно, как дитя-убийца, сказал: «Покупаю!». Присутствовавшие там остолбенели. Когда аукционный молоточек ритуально стукнул в точку и лицитатор дрогнувшим от ликования голосом отрубил – «Продано!» – директриса «Алых Страусов» в прыжке метнулась к Слабодану, чтобы рассмотреть детали того, кто воткнул свои зубы в добычу, которую она прилежно караулила для себя. Но воспользоваться приёмом Медузы Горгоны ей не удалось. Гоша плотно замкнулся в себе. Так что в стёклышках его утончённых очёчков разъярённая повелительница мыльного комбината увидела только своё собственное отражение. Причём, возмутительно маленькое, уменьшенное до полной незначительности.
В-четвёртых, узнав о биржевой сенсации, активисты в изгнании убедились, что Гоша Слабодан и силы, его пославшие, шутить не привыкли. Как результат, наиболее информированные, а потому, наиболее апломбированные из обиженных, отбросили сомнения и перешли к деятельным формам сотрудничества: как на духу выложили весь план-расклад взаимоотношений управляющего звена на комбинате (кто фактический, кто номинальный, кто свадебный, куда ведут нити связей с внешними центрами влияния, на чём деньги зарабатываются, как распихиваются по карманам, кто кому должен и обязан); удивительно быстро и результативно помогли найти дармовое помещение под офис, которому предстояло стать штабом предстоящей осады «Алых Страусов»; познакомили с несколькими держателями акций, для которых мыльный комбинат уже в прошлом, и статус акционера для них уже не является гипнотизирующей ценностью (они вполне годились в первоцветы будущей скупки).
Ясное дело, рвение местных активистов подогревалось их реваншистскими настроениями. Кому из них, всю жизнь отдавших комбинату, не хотелось бы триумфально вернуться в знакомые кабинеты, к большому осмысленному делу, к власти, а быть может даже занять освободившееся место обидчика? Если бы кто-то из них чувствовал себя и вовсе народным мстителем, это можно было бы понять. Время такое – многим хочется отомстить. Так что, учитывая всё это, Гоша Слабодан делил полученный результат пополам. И всё равно, для начала получалось неплохо…
Таким образом, подъедая в баре «Украины» завтрак, состоящий из яичницы с парой сосисок, Гоша подытожил: сегодня должен быть важный день, ибо на Биржу должны прийти деньги, запущенные чудесной рукой Королевского.
- Так что, парни, и нам туда же! – определил Гоша расписание дня, - Ходить, нависать, знакомиться с тётками, жить там, прописываться, ставить раскладушки, что угодно делать, но без акций с Биржи не возвращаться. За нами Москва, отступать некуда.
Николаевский филиал УФБ был таков, что мимо него можно было пройти и не заметить. Тит Выхухолев не сразу понял, куда это они прибыли, когда Саныч остановил авто где-то на улице Московской. Оказалось, это тишайшее заведение. По архитектуре его и расположению можно было смело предположить, что когда-то здесь находилось что-то общественное, типа гастронома или почтового отделения. Здесь и следа не наблюдалось того помпезного величия, какое внушает о себе киевская головная контора УФБ. В столице, едва выходишь из круга Софиевской площади и ступаешь в тень Рыльского переулка, нос тебе немедленно щекочет запах многих миллионов денег. Когда же подходишь к тёмному гранитному фасаду здания Украинской Фондовой Биржи, и поднимаешь голову вверх, на могучие этажи, то понимаешь, что фондовый рынок тут не причём, что УФБ может совсем не торговать, а миллионами пахнуть всё равно будет. Здесь же, в Николаеве, даже приличная фирменная вывеска не способна была спасти образ конторы от сострадания.
Гоша Слабодан сходил на разведку и по возвращении сообщил, что известий из банка на Биржу пока не поступало. Надо ждать. Томительные часы ожидания были проведены сидя в салоне «девятки». То разговоры вели по делу, то обсуждали мимотекущих длинноногих девок, то дремали, то Гоша вспоминал, как занимался каратэ. А потом ожидаемое свершилось. Деньги, перечисленные Радиком, пришли на счёт Биржи.
Сразу после обеда Николаевская контора УФБ радостно закопошилась. Словно то не деньги позолотили её расчётный счет, а инъекция веселящего газа ввелась в её измученный хандрою организм. Гоша Слабодан и его команда на правах дорогих гостей были приняты во всех отсеках и помещениях. Началось оформление передаточных документов, удостоверяющих право собственности нового владельца акций мыльного комбината «Алые Страуса». Гоша, как виновник возбуждения, почётно присутствовал при акте излияния на бумагу каждой оплодотворяющей подписи. Титу Выхухолеву тоже досталась несложная бумаготворческая миссия. Он заполнял некий биржевой формуляр, отсылал его по факсу в Киев, потом долго и нудно, в несколько попыток получал его факс-версию обратно, в ухудшенном качестве, но с жирным, чёрным, прерывистым оттиском печати ЗАО «СЛОН Украины», похожим на лунный след башмака астронавта.
Окончание рабочего дня Биржи было увенчано банкетом: сдвинули несколько столов, накрыли чем-то белым и устроили торжественное поедание «Киевских» тортов, запиваемых шампанским. Радостное возбуждение тутошнего персонала понять было можно. Николаевский филиал УФБ жил нище. Не известно, находился ли он на содержании у головного столичного офиса, или у Фонда Государственного Имущества, но за счёт результатов собственной торговой деятельности ему прожить удалось бы с трудом. Николаевской Бирже давно уже не удавалось чего-нибудь продать. Соответственно, денег она не видела, вид имела бледный, зарплаты уделяла ничтожные, персонал держался на месте только мечтой о будущем капиталистическом расцвете страны и страхом перед ползущей безработицей текущих дней. Словом, на фоне затянувшейся финансовой диеты тоска по крупной сделке достигла на Николаевской УФБ поистине оперной высоты. И вдруг, как десантник с неба, в карман Биржи падает Гоша Слабодан со своим лимоном. Понятное дело, она получила в связи с этим богатую комиссию, и сотрудники её в тот же день были премированы. Есть с чего праздновать и есть на что кутить.
Виновники торжества, как особо приглашённые, участвовали в биржевой посиделке. Гоша Слабодан не отказывал себе в удовольствии понежиться в роли главного героя. Используя подъёмную силу прилившего куража, он весело поднимал тосты во славу всемирной фондовой торговли. Поднявшись в рост, с бокалом шампанского в элегантном хвате руки, он витийствовал о светлом инвестиционном завтра города Николаева. При этом не стыдился прибегать к стилистике Остапа Бендера, выдавая на гора позывные, вроде: «Я верю в биржевое будущее Николаева! Оно прекрасно, товарищи!». А чтобы поддержать пламень обожания, разгорающийся вокруг него, туманно намекал на свои обширные планы относительно юга Украины и на неизбежность дальнейшего сотрудничества.
Здешний коллектив так был тронут финансовыми результатами дня и Гошиным натуральным оптимизмом, что не удержался и в один голосом, почти хором, с почти умоляющей интонацией вопрошал: а может Гоша купит у них ещё и птицеводческий яйцесовхоз, решающий пакет акций которого Бирже всё никак не удаётся пристроить? Гоша Слабодан от неожиданности звучно хмыкнул прямо в бокал с шампанским. «Уважаю вашу предприимчивость! - учтиво похвалил он развеселившихся биржевиков и, вытирая салфеточкой шампанское со своего лица, ответил по существу, - Нет, птицесовхоз, особенно учитывая, что он уже давно без яиц, пожалуй уступлю кому-то ещё...».
Биржевики оказались на редкость весёлой компанией. Весело было всем, кроме Саныча. Он сидел тих и мрачен, с кругами теней под ледяными глазами, ибо вокруг лилось рекой шампанское, но Киевский торт ему приходилось запивать яблочным соком. Он с трудом дождался, когда всё это кончится...
Ближе к закату того же дня Слабодана посетила идея. Оглядываясь на местные гостеприимные сумерки, он сказал:
- Знаете, что я придумал, парни? Сделаем-ка мы с вами лёгкую паузу. Тем более, что нам надлежит обеспечить ещё одну проплату, на «ОРТОДОКС». Я сегодня разговаривал с Радиком. По моему заданию он ещё намедни провёл переговоры, а нынче уже заключил сделку о покупке пакета у «ОРТОДОКСа». Ещё двадцать пять процентов акций мыльного комбината у нас в руках. Я Радику оставил для этого листы с моими подписями, печать в сейфе. То есть, договор фактически уже подписан. Но Радик сам проплату с оффшора не сделает. Это моя забота. Так что, поехали, парни, доведём до ума то, что сейчас главное. А потом будем комбинировать дальше...
Трезвого Сан-эпидем-Саныча без пузырьков шампанского в крови уговаривать было не нужно. Гоша ещё не вполне закруглил свою мысль, а машина уже ловко неслась в заданном направлении.
- Надо же! – удивлённо вырвалось у Саныча, - Оказывается Королевский не даром хлеб у нас кушает?
- Угу, - отстранённо отозвался Гоша, разглядывая уходящий город в бронзовом цвете, и глубокомысленно накручивая себе на указательный палец виток своего чубчика. Саныч уважительно покосился в его сторону, наблюдая все признаки стратегического мышления.
Ночное возвращение домой сделало их причастниками загадочного праздника жизни, который всегда наступает в разгар осени. Целеустремлённые стада мелких грызунов мигрировали зачем-то с поля на поле, вместо того, чтобы спать. Поток света от фар, предваряя машину, нёсся вперёд и вылизывал трассу до серебристого сияния. По млечному этому пути бесчисленные, точно китайские солдаты, жалко и трогательно, от жизни к смерти, перебегали мышки. Причём, встречного движения у них не было, все они двигались в одну сторону – не то за вращением Земли, не то против. Машина неслась колесницей судьбы и давила их равнодушно, эти бессмысленные прощальные угольки чужого рассыпавшегося костра. От созерцания этой мистерии Гоша и парни большую часть пути были настроены философски...
Столица встретила их яркими сезонными красками. От Королевского Радика отдавало фиолетовым, как от тучи, беременной градом. Общался он только с Гошей. Остальных подчёркнуто не замечал в упор.
Несколько дней ушло на то, чтобы рассчитаться по договору с «ОРТОДОКС» и получить на руки встречный пакет документов о переходе прав собственности. Упаковав дорогие бумаги в прозрачный файлик, Гоша подвёл черту под первым этапом приключений: «Вот теперь есть с чем вломиться к регистратору! Пятьдесят процентов акций – это уже весомый аргумент для любви по принуждению...».
Тит и Сан-эпидем-Саныч победно улыбались, понимающе кивали головами. Радик пасмурно, словно тигр в клетке, мерил шагами комнатушку офиса и молча травился завистью. Ему дико хотелось на их место, в страну вечного пивасика и облегчённых тёлок, в бананово-лимонный Николаев.
Город, основанный великолепным князем Тавриды Григорием Александровичем Потёмкиным, как южная столица кораблестроения, и названный во славу небесного покровителя моряков, в разгар сентября наполняется мистикой края земли. Дух странствий необъяснимо будоражит сердце, словно город – это большой корабль, уже готовый к спуску на воду, корабль, над которым уже трепещут нетерпеливые паруса. А впрочем, что в этом загадочного? Это ведь юг, какой-никакой, и он красив, как молодость, он щедр, он бессмертен. В названиях улиц исторического центра, всех этих «Адмиральская», «Таврическая», «Артиллерийская», «Большая Морская», «Потёмкинская», «Адмирала Макарова», и подобных им, достаточно претензий на вечную славу, чтобы на равных вести перекличку со своим старшим северным братом Петербургом. Но здесь совсем нет той северной погружённости в тягучую негу былого. Здесь юг – он сух и лёгок под солнцем, как временно законсервированный русский Арго, ещё способный потрясти воображение копошащихся за морем чужеземцев. Север – это сон и праведность. Юг – это война и слава. Если Киев – город, в котором хорошо стареть, то Николаев – это место, где время явно течёт в обратном направлении. Может потому содержание нерукотворного золота в сентябрьском воздухе здесь на редкость велико, точно в зрелой жёлтой груше. И всюду на уличных торжках дивные яблоки рубиновых мастей. И лёгкие длинноногие девки стаями фланируют. И честная бедность кругом...
В один из таких волшебных дней, когда особенно ясно понимаешь, что смерти нет, охотники за акциями под предводительством своего командора в стёклышках переступили порог тихой малообитаемой конторки под вывеской «Южное Общество». Здесь их встретили, настороженно выставив вперёд левое плечо, убрав подбородок. Сразу было видно, что на реестре акционеров в этом офисе сидят мёртво, не шевелясь, как на противопехотной мине. Однако у Гоши Слабодана имелся отличный аргумент, чтобы навязать обороняющейся стороне обмен мнениями. Для начала он медленно-медленно, словно занятый высокими размышлениями в духе «О, сколько нам открытий чудных готовит...!», достал из кожаного своего портфеля пару пакетов бумаг и подал их на перерегистрацию. То были документы о праве собственности на 50% акций мыльного комбината. Предъявляя их, Гоша имел основание надеяться, что общественное мнение просядет под весом этой нешуточной величины. Подача бумаг была исполнена по всем канонам жанра и самодурства Госкомиссии ЦБ и ФР. Выхухолев и Сан-эпидем-Саныч чинно помалкивали, как вокзальные носильщики в ожидании доходного багажа. Создавая массовку, явно готовую засучить рукава, они обеспечивали своему шефу значительное моральное большинство. Поскольку документы, поданные Слабоданом, при первом беглом рассмотрении не встретили никаких замечаний, он сходу перешёл к десертному пункту повестки дня и в свойственной ему увлекательной манере завёл стандартную песнь о дружбе. О том, что петь всегда лучше хором, особенно если учесть, что делать это всё равно придётся...
Саныч с Выхухолевым не успели прикипеть душой к новой обстановке, как их начали выставлять в аут. Как-то очень легко, по-женски кокетливо, им придали сверхмалое ускорение в сторону входной двери. Переступая порог в обратном направлении, они выносили с собой неприятный вывод, что дружить с ними в этом царстве матриархата не хотят. «Невралгические амазонки!» – ворчал себе под нос растерянный Выхухолев.
Гоша, замыкавший этот исход трубадуров с бабьего острова, споткнулся у порога о какую-то идею.
- Знаете что, парни! – сказал он тихо, и проблесково маякнул стёклышками, - Вы меня подождите там, за дверью, а я тут попробую надавить тёткам на воображение...
Парни вышли на улицу и устроились в салоне «девятки». Не успели они ни задремать, ни сформулировать создавшееся положение, как Гоша Слабодан вышел к ним, сел в машину и сказал: «Всё о`кей. Они с нами». На лице его при этом мимолётно нарисовалось великое удовлетворение мастера.
- Бли-и-иин! – благоговейно затянул Сан-эпидем-Саныч и уставился на Гошу как на выставочную BMW-750, - Значит, реестр у нас всё-таки будет? О-бал-деть! Ты волшебник! Хотелось бы знать, что ты им такого сделал, что они вдруг разом подобрели? Наверное, что-нибудь интимное.
Гоша, вольно развалившись на сиденье, отвечал терпеливо и снисходительно, словно тренер спорт-общества «Трудовые Резервы» своему подопечному отроку-воспитаннику:
- Будет, Саныч, будет. Возможно, и больше реестра нам будет. Ха! Нет-нет, для интимных упражнений времени надо конечно побольше. Ха-ха! Просто есть секреты ремесла. Понимаешь? Любая атака должна быть многослойной. То есть, твоих аргументов должно быть больше, чем один. И лупить ими нужно по одному, в очерёдности, от слабого к сильному. Так появляется шанс, что один из твоих гарпунов дойдёт до мозга оппонента. Сегодня у меня оказался удачный набор гарпунов.
«Это всё очки! – убеждённо подумал Выхухолев, - Всё дело в его очках! Они могут всё. Они наверное лазерные... С дальномером... Ночного видения... Стерео...».
Настало самое время сделать пробную покупку бумаг у вольных акционеров или, художественно выражаясь, бросить в копилку первую монетку. Первоцветом скупки мыльного комбината «Алые Страуса» стал акционер по фамилии Кроль. Его не пришлось доставать, преследовать, убеждать, морально расшатывать. Он, пронюхав о приезде в город могущественного очкарика с командой мрачных помощников, сам искал встречи. Его, как человека коммерчески чуткого, распирало предположение какого-то решительного поворота в жизни города. Оказаться в толще, а ещё лучше, во главе новой исторической струи – было мечтой его жизни с тех пор, как грохнулся Советский Союз. Поэтому, явившись на разговор к Слабодану, он отрекомендовал себя по всем правилам агрессивного маркетинга:
- Здравствуйте! Я – Кроль! Последняя буква – «ль». Путеводитель по местам боевой славы и минным полям здешней коммерции! Дайте мне карт-бланш, и я сотрясу землю под комбинатом, не то, что там...!».
Гоша умел, когда нужно, делаться поролоновым. Тогда на него не действовало ни внушение, ни излучение. Он ответил:
- Начнём с простого. Продайте нам ваши акции! Пожалуйста.
Предварительно обратившись за справкой к своей николаевской агентуре, он уяснил себе профессиональный портрет акционера по фамилии Кроль. Оказывается, тот некогда был весьма значительным человеком на комбинате – заведовал снабжением. Но возгордился, попалился, попал в немилость, оказался грубо извлеченным из тела комбината и отправлен в аут. Лет пять с тех пор он живёт новой предпринимательской жизнью, но и старой не забыл. «Эх, кролем-брассом, не всё успел сделать! Какие были планы!» - любил вздыхать он, даже спустя годы. Теперь же сумасшедшая, несбыточная мечта вернуться на «Алые Страуса» неожиданно воскресла прямо у него на глазах и привела его деловую натуру в зажигательное состояние ламбады. Приблизительно понимая всё это, Гоша Слабодан не постеснялся обратиться к такому сильнодействующему средству, как прозрачный намёк в духе: «Нам, в принципе, нужны будут опытные люди, знающие комбинат...». Так что, относительно покупки у Кроля его акций, мучиться не пришлось. Кроль в тот же день слился по цене 1,2 гривен за штуку. Это было фартовое начало, ибо благодаря бывшему акционеру по фамилии Кроль, в копилку «СЛОНа Украины» упала первая жемчужина весом в 1%. Ещё один такой же, равноценный пакет акций, был практически недостижим, ибо числился за действующей хозяйкой комбината. Все остальные акционеры, рассыпанные по городу, как семечки, имели статус планктона.
Навеселе от собственной удали, Слабодан прибегнул к смелому психологическому эксперименту – нанёс визит на мыльный комбинат с предложением чистосердечной дружбы на благо всем. Комбинат, естественно, огрызнулся. Гоша вышел из дверей проходной непринуждённой, эластичной поступью курортного отдыхающего, подошёл к авто, где скучающие парни ожидали его возвращения, и подвёл черту под текущим этапом проекта «Алые Страуса»:
- Ну, что, парни... Дальнейший штурм комбината логично споткнулся.
Они завели машину и поехали обедать в «Дикси-Барбекю». Там, заказав всем по порции борща с помпушками и барбекю на второе, Гоша развил начатую мысль:
- Пора нам применить дальнобойную и очень тяжёлую артиллерию. Имею удовольствие сообщить, что на днях к нам на подмогу прибывает Чесотка. Не пугайтесь. Это не зараза. Это человек.
А пока был смысл заняться наймом квартиры. Немного повозились с этим, выяснили, что риэлторство в Николаеве пребывает в тлеющем состоянии, и по итогу того же дня квартиру наняли. Трёхкомнатную, в большой многоэтажке по улице Никольской. Вошли, огляделись и ахнули: это был музей улицы Красных Фонарей. Интерьер квартиры – от прихожей до сортира, от кухни до самой дальней комнаты – был выдержан в едином стиле с доминированием чувственно-красного. Шторы, абажуры, ковровые покрытия, обивка кресел и диванов, скатерти на столиках, настенные наклейки – всё оказалось подобранным под диктовку идеи, где между крайностями в духе тяжёло-багрового и нежно-розовощёкого, торжественно и возвышенно царствовал алый мак в тональностях. Один только потолок в этой квартире дерзко имел свой отдельный цвет – белый.
Сан-эпидем-Саныч, вертя головою, как в музее, тихо выругался и цензурно добавил:
- От это мы угадали! Здесь, хош не хош, морально разложишься. Хотя и некуда уже вроде...
Гоша Слабодан, довольно улыбаясь, поинтересовался у квартирного маклера - кто здесь обитал раньше? Маклер, учтивый гражданин без улыбки, терпеливо и подробно рассказал, что здесь пару лет жили три серьёзные молодые девушки, кажется, студентки; вели себя вроде бы прилично, скандальную репутацию квартире не создали.
- Да?! – удивлённо спросил Гоша, - Как же они у вас в такой обстановке удержались на краю? Не знаю, не знаю. Лично меня здесь так и подмывает устроить беспорядочный спортивный трах на выбывание.
На этом экскурсоводческая часть дела была завершена, и стороны перешли к сделке. Квартира была нанята за 200 баксов в месяц на условиях двухмесячной оплаты наперёд.
Возможно, под влиянием впечатления от квартиры, охотники за акциями в тот день не ограничились ужином в любимом своём «Дикси-Барбекю», а решили поискать себе культурных ощущений в баре-гадюшнике гостиницы «Украина», из которой только что переехали. Пришли, устроились за столиком на втором ярусе, откуда танц-пятачок смотрелся, как на ладони, и вытянули расслабленные конечности в предвкушении тягучего свето-музыкального балдежа.
- Если не встретим здесь любовь, то встретим полночь! – мечтательно пообещал Гоша. Парни чувствовали себя прекрасно, увещевать их было не надо.
В эту полночь им тут явилось много чего разного. Сначала, ещё на стадии относительно трезвого мировосприятия, это была официантка по имени Марфуша. Рослая, красивая, но уже измочаленная на короткой дистанции забега, называемого жизнью, она поразила их своей усложнённой интеллектуальностью. Она подхватывала любую мнимую неоднозначность скучного потока бытия и могла ввести в умственный ступор каждого, кто неосторожно заикался философствовать. Например так.
ПОСЕТИТЕЛЬ(на своей волне, не обращая внимания на Марфушу, принесшую третий бокал 0,5 л. пива): «...И не говори, братэлла! Я тебе так скажу – живи проще, радуйся осторожнее. А то жена, ведь она что...».
ОФИЦИАНТКА (ставя на столик блюдце с солёными орешками): «Вот-вот, мужчина! Оптимизм – худшая из черт, так как оптимист не видит всю глубину зла...».
ПОСЕТИТЕЛЬ, заткнувшись на полуслове, разинув рот, какое-то время переваривает затёкшую ему в ухо мудрость и офигевает от умственных усилий постичь глубину; поэтому когда Марфуша вновь появляется в зоне досягаемости, он не может удержаться от того, чтобы начать выглядеть умно.
ПОСЕТИТЕЛЬ (с вниманием, уважением и любовью, внезапно откуда-то у него взявшимися): «Марфа... инть... Арчибальдовна... Есть только миг между прошлым и будущим! Именно он, называется жиссь. Согласна? Ты согласна? Если бы мы с тобой этим мигом...».
ОФИЦИАНТКА (расставляя на столик по четвёртому бокалу 0,5 л. пива): «Тут мужчина одним мигом не обойдётся. Энштейн не позволяет. Там, где ты мигом – мне потом всю жиссь. Всё относительно. Даже теория относительности относительна. Однако если вы сегодня ещё что-нибудь закажете, то возможно, приблизитесь к абсолюту. К полному, стеклянному абсолюту...».
ПОСЕТИТЕЛЬ, догадываясь, что побит логически и прибит философски, глядит во след удаляющейся официантке, на её красиво колыхающуюся задницу под узкой юбкой, и мысль у него пульсирует, опущенная в пиво, одна и та же: «Зачем ей столько ума? Почему она его не бросит? Тяжело же носить!».
Публика, считающая себя умной, потом долго икала после официантки Марфуши. В баре её за это наверное и держали. Любой уважающий себя мужчина с полсотней гривен в кармане, уже реваншист. Поражённый чем-то однажды, он обязательно придёт ещё раз, чтобы снова поглядеть, как работает машина аномальных явлений.
Хватив свою дозу удивления от философствующей официантки, Гоша, Тит и Саныч, сходили на танц-пятачок, типа, размяться, и типа, потанцевать. В результате этого к ним, особенно к Титу, пристала пьянющая тётка, судя по всему, местная и доживающая жизнь здесь, в баре гостиницы. Ей требовалась исповедь, и вот ей показалось, что она нашла благодарных слушателей. Поскольку именно Тит показался тётке наибольшим гуманистом, ему пришлось выслушать от неё кое-что из раздела трудовой биографии. Оказывается, когда-то, ещё до того, как ей опуститься, она была медицинским работником, в области реанимации, возможно, санитаркой. Много и долго могла бы она рассказывать о проломленных черепах, вскрытых венах, оторванных конечностях, трупных посинениях. Но всякий раз, когда ей встречается такой вот добрый, исключительно порядочный, культурный юноша, как Тит, первой просится наружу одна и та же нечеловеческая история об отчленении. Однажды, в международный женский день 8 марта, ей повезло маяться на работе в составе дежурного отделения. К ночи в реанимацию доставили полуживого, истекающего кровью парнишечку младшего призывного возраста. Его сопровождал кто-то из числа знакомых, поэтому причина окровавленности стала известна отнюдь не благодаря дедуктивному методу, а почти из первоисточников. Получалось так, что юноша, не так давно вернувшийся из армии, обнаружил, что его любимая подруга детства предана теперь другому воину. Юноша долго и нудно пытался вернуть себе расположение ненаглядной. Когда же стало ясно, что ничего из этого не выйдет, он набрался мужества и преподнёс своей безнадёжно любимой Мальвине нечеловечески дорогой подарок, сопровождённый, естественно, пылким трубодурческим письмецом – он взял, да и оттяпал себе чем-то плохо заточенным свой именной детородный орган. Видимо, отчленёнку затем планировалось завернуть в это самое письмо, засунуть в бутылку и бросить в море. Но сознание тут же было потеряно сим окаянным лишенцем, и обескровленного клиента каким-то чудом успели примчать в реанимацию. Сколько лет уже с тех пор прошло, но не забыть во всех подробностях того, как пьяной ночью с 8 на 9 марта пришивали они всей своей дежурной сменой при помощи иголки, нитки и Гиппократа неровно отнятую часть тела на место...
Выхухолев обеспокоено почувствовал, что начинает увязать в подробностях, уже по грудь и даже по адамово яблоко. Но Гоша не дремал, он практически элегантно отстранил бывшую гиппократку от столика и тем вытянул Тита из трясины посторонней среды обитания. В баре-гадюшнике, меж тем, становилось всё оживлённей, тётки и девки всё прибывали. Гоша Слабодан, наблюдая очевидное загущение на танц-пятачке, рвался как парус. Пошли втроём за компанию размяться. Не успели сделать ни одного танцевального телодвижения, как к ним пристала девушка.
- Как тя звать-то, принцесса? – развязно промурлыкал Выхухолев. Та закатила шальные глазки и сделал пальцами очень понятный жест, означающий «секс обыкновенный, в дырочку». Гоша был тут как тут. Не тратясь на нежно окрашенные слова, он подцепил принцессу секса за локоточек и они ритмично задёргались в попсовом танце, улыбаясь друг другу. Ух, она и танцевала! Ярко, влюблёно, художественно. Здесь так не умел никто.
Весёлые брокеры смекнули, что ничего полезного больше здесь почерпнуть не удастся, и решили покинуть бар-гадюшник. Тем более, что на полуночный огонёк стали сползаться здешние гады. Обнаружив тут непрошенных и явно конкурентоспособных гостей, они уже воротили скулу от неудовольствия и медленно закатывали рукава. Это не осталось незамеченным, и Гошина компания, умноженная на принцессу, благоразумно удалилась прочь. Какое-то время им вслед неслась бывшая гипократова сестра с воплями: «Мальчишки! Что же вы не танцуете со мной? Вы что, импотенты?!». Однако пристать у неё не получилось...
Пришли в кабак «Дикси-Барбекю» и продлили заседание клуба уже вчетвером. Света здесь было поболее, и принцесса, извлечённая из гадюшника, открылась многими другими гранями. Имя у ней было Анюта. Возрасту ей было, не иначе, как семнадцатая весна на носу. Она оказалась такая игривая и непосредственная девушка, что Гошу понесло на театральные фокусы: он по секрету ей признался, что является майором милиции, а все они вместе группа спецуправления Министерства Внутренних Дел по борьбе с наркотиками, приехали инкогнито, поработать без прикрытия.
- Теперь вот вживаемся в ситуацию, - доверительно пояснил Гоша, - По нашим данным через Николаев идёт плотный наркотрафик...
Выхухолев с готовностью подхватил волну:
- Так выпьем же, товарищ майор, за победу воображения над разумом!
- И за победу ванилина над героином! – покатившись со смеху, добавил полупрозрачный Сан-эпидем-Саныч.
Анюта, по мере текущего пьянства, начала верить слабодановой легенде. В ней даже заворочилось разбуженное гражданское чувство. Она уткнулась лбом в Гошин череп и тихо, интимно, на полном серьёзе, заворковала: «Я могу вам помочь! Я знаю Людку... Она такая гадина! Герычем торгует... Давайте её накроем, а?».
Выхухолев поворотил пьяные глаза на окно. Сгущённая ночь прилипла к стеклу, залила город до макушки, до самого потолка мироздания, где посажены блестяшки звёзд. Титу стало вдруг невыносимо скучно здесь. Он оставил всё и всех за столом и ушёл гулять. То ли ночь была тёплая, подобно шерстяному свитеру, то ли он так нарезался, но ему было на редкость хорошо. Одна единственная рубашка отделяла его от космоса с его абсолютными нулями холода, однако ни одна игла дыхания вселенской темницы не потревожила его горячих белых плеч.
Гуляя, он прошёл весь центр Николаева, не пробитый холодом сквозь лёгкую ткань одежды, не задетый хулиганами, не повстречав востроглазых ментов. Замкнул дугу своей прогулки на пороге квартиры. Перешагнул красную черту. Упал на диван, уснул. Сквозь сон услышал, как открывается дверь, как прихожая наполняется характерными звуками, и до него дошло, что парни привели с собой Анюту. Уснул опять, тяжело и крепко, как амбарный замок.
Поздним утром, неожиданно хмурым, собиратели акций встретились на красной кухне. В сером свете окна разглядели друг друга обновлёнными глазами, слегка поговорили.
Сан-эпидем-Саныч – Гоше: «Ну шо? Как тебе Анюта?».
Гоша – Сан-эпидем-Санычу: «Никак. У неё сейчас, видите ли, критические ночи».
А день был субботний, обезоруживающий любое желание что-то сделать.
Гоша (всем): «Ну, что? Чем сегодня займёмся?».
Тит (всем): «Кто как, а я пойду прям сейчас прогуляюсь, город посмотрю, яблок с овощами нам на кухню куплю. А то худо мне после вчерашнего что-то...».
Побрившись с холодной водой, поскольку другой в кранах не было, Выхухолев отправился, наобум вдохновения. Светлая идея посетила его при первых же глотках свежего воздуха: он постригся, здесь же, в парикмахерской на улице Фалеевской. Ему было несколько неловко за его измождённое отражение в зеркале. Он молчал, пока девушка-мастер жужжала машинкой. Молчал, чтобы не дышать своим внутренним миром наружу.
Затем, обострённо чувствуя затылком языки осеннего ветерка, Тит пошёл бродить кругами, с любопытством поглядывая на старые улицы с одноэтажными домиками, с их двориками, полисадничками, виноградными плетьми, воротами. После вчерашнего ему было не то, чтобы муторно, но просто неуютно выше среднего. Заливать пиво водкой - не его призвание. Он надеялся, что глубокая кислородная вентиляция вкупе со свежими краеведческими впечатлениями вернут его к дружбе с жизнью. Где-то здесь, не то на улице Рюмина, не то в Курьерском переулке, он и получил по морде. А может, наоборот…
Не то получил он, не то от него получили - не суть важно. В общем, нарвался на контакт с аборигенами и разошёлся во мнении относительно права собственности на карманную наличность. Втянулся в энергичный обмен жестами. Ушёл, правда, на своих двоих, ровно.
Было уже за полдень, когда Тит, увешенный кульками, вернулся в квартиру красных теней. На обратном пути он набрёл на поляну партизанской народной торговли прямо в одном из дворов на главной улице города Советской, и накупил того, о чём затосковала душа его: замечательных толстомясых перцев, крупнокалиберных орехов и убойных весом румяных яблок.
Братья по командировке вышли в прихожую, чтобы поглазеть на него. Беззаботные их лица медленно переменились до рисунка настороженной чуткости. «Странно! – подумал Тит, - Точно такими вот лицами сопровождали меня встречные менты...». Он машинально оглядел себя и понял в чём дело. Правая штанина его джинсов на уровне бедра была в пятнах крови, кисть правой руки от костяшек и по пальцам тоже багровела засохшими потёками. Тит поразился, что заметил это только теперь.
Гоша и Сан-эпидем-Саныч многозначительно переглянулись, как младшие научные сотрудники, осознавшие нобелевскую глубину своего химического открытия, и загадочно уединились в гостиную, для переговоров. До слуха Выхухолева доносились возгласы их энергичного совещания на какую-то тему. Он же, не вникая в суть, спокойно пошёл на кухню, раскладывать по вазам и салатницам яблоки да орехи.
Гоша Слабодан внёсся решительно, как восставший лейтенант Шмитдт.
- Тит! Всё бросай, собирай шмотки живо, и сваливаем отсюда нахер!
Выхухолев изумлённо разинул рот. От Гоши исходило тонкое пламя воли и разума. Багровые шторы окна кровью отражались в стёклышках его очков. Хичкок, наверное, заворочался в гробу. Стивену Кингу, должно быть, икнулось.
Брови Тита выгнулись дугой под самый обрез чёлки, сделав низкий лоб вообще малозаметным, но Гоша и Саныч, занятые лихорадочными сборами, только отмахивались, мол, после, после всё расскажем! До Тита только сейчас дошло, что принцесса Анюта в квартире отсутствует. С тяжёлым сердцем, немногословно покинули квартиру, словно идущий на дно крейсер «Варяг». Загрузились в авто и выехали со двора.
Сделали круг по центру города. Саныч за рулём и Гоша справа – оба хранили охотничье молчание и с пристрастием разглядывали проплывающие мимо пейзажи. Неожиданно, а может, вполне ожидаемо, увидели свою Анюту. Стоя у перекрёстка Пушкинской и Адмирала Макарова, она сосредоточенно разговаривала с каким-то лосём-красавцем, богато одарённым вьющейся гривой взачёс. По каменной роже этого поп-идола было видно, что он привык быть на пьедестале и повелевать, по крайней мере, девками. Лицо у принцессы гадюшника было такое, словно она отчитывалась о проделанной за ночь работе. Сцена напоминала встречу агента со связным.
Гоша многозначительно спросил у Саныча:
- Ты всё понял?
Тот мрачно кивнул головой.
Гоша Слабодан, как и подобает главному герою сезона, взвалил на себя обузу принятия единственно правильного решения:
- Так что, нет у нас иного пути – уёбываем отсюда и поскорее. Лучше – в Одессу.
Отправились не мешкая. Ехали быстро, гладко, долго. Слабодан и Саныч обменивались репликами, туманными, как обрывки радиоэфира. Выхухолев заинтригованно вслушивался, не понимал, но и не мешал. Развалившись на заднем сиденье, он молча грыз яблоки.
Когда на полпути остановились возле какой-то харчевни, чтобы накормить Сан-эпидем-Саныча пельменями, Тит не выдержал и взмолился посвятить его в интригу бегства. Слабодан, прибегнув к большому тёмному пиву «Янтарь», как средству расширения сознания, рассказал следующее.
Едва Тит отправился на свою утреннюю прогулку, проснулась Анюта. Проснувшись, она тут же активизировалась. Позавтракав, чем было в холодильнике, принялась задирать не вполне выспавшихся брокеров своим остроумием. Придя, таким образом, в стандартное настроение девочки-шалавочки, она отправилась исследовать географию квартиры. Осмотрела всё, заглянула во все углы. Не забыла, как бы между прочим, сунуть носик за дверцы шкафов и мебельной стенки, выдвинуть ящички, обшарить глазёнками все ниши, какие были. Слабодан, опытный в различного рода напряжённых делах, отметил изыскательскую озабоченность Анюты, но виду не подал. Она же, утолив в себе жажду познаний, включила музыку и беззаботно затанцевала, призывно глазея на зевающих брокеров. Потом она куда-то звонила по телефону, с кем-то негромко и деловито беседовала в трубку. Сан-эпидем-Саныч и Гоша, держались равнодушно, и вроде как рассеянно, но внутренне уже сосредоточились и наблюдали, что будет дальше.
А дальше, спустя какое-то недолгое время, последовал звонок в дверь. «Это, наверное, ко мне!» - подхватилась Анюта, и прежде чем кто-либо успел разинуть рот, оказалась в прихожей и щелкнула дверным замком. Через порог шагнул чужой человек. То был провинциальный молодец с холодным и шарящим взором, стриженный мобилизационно, под «бокс». В нём не было ничего, за что мог бы уцепиться внимательный ценитель человеческих типажей. Если бы не одна деталь: по его затвердевшему бледному лицу мелким бисером мерцали капли холодной испарины. Кому как, а Слабодану суть наблюдаемого явления была вполне очевидной – юноша пребывал в тисках начинающейся наркотической ломки. Гоша внутренне собрался к чему угодно, даже к прыжку. Впрочем, прыгать не пришлось. Наркозависимый юноша под «бокс», выслушав что-то от Анюты, развернулся и вышел прочь, причём так решительно, словно делал это напролом.
«Это мой друг! - объяснила Анюта, закрывая за ним дверь, - Ему нехорошо!».
«Ещё бы!» - подумал Гоша озадаченно.
Принцесса срочно засуетилась.
«У меня дела, мальчишки. Увидимся вечером!» - сообщила она и выпорхнула из квартиры красных абажуров с отставанием полста метров от своего напряжённого друга. Гоша и Сан-эпидем-Саныч хотели было в четыре глаза и два мозга рассмотреть чудные события дня, однако заседание клуба озадаченных скоро было прервано возвращением свежепостриженного Тита. Лицо его было по-субботнему малосодержательно и политически нейтрально. Хотели парни вздохнуть с облегчением, но не тут-то было. Принимая от него кульки с дарами осени, они заметили его застенчивую окровавленность.
«А, фигня!» - беззаботно объяснил Тит, - Влип в небольшой махач...».
Гоша с Санычем многозначительно переглянулись. Кровь Выхухолева была последним и принципиально важным звеном в цепи текущих эпизодов жизни. Теперь всё стало на свои места. Брокерам ясно, словно на ладони, открылась фабула субботы:
1. Анюта пробила все нычки и пустоты квартиры, чтобы выяснить – что ценного здесь имеется.
2. Под видом невинного разговора по телефону дала кому-то какой-то знак.
3. Под легендой «доброго друга» в квартиру заглянул разведчик, чтобы на месте изучить будущий театр военных действий и оценить силы возможного сопротивления.
4. Принцесса Анюта, завершив свою миссию, текает к своим.
5. Тита, возвращающегося с прогулки, где-то на подходе к дому встречает банда обдолбаных боевиков принцессы, уже подтянувшихся для штурма квартиры, и навязывает ему неравный бой.
6. Со следами насилия Тит приходит домой и замыкает цепочку логических умопостроений Гоши и Саныча.
Выхухолев попробовал закатиться со смеху.
- Да не возле дома я подрался, а совсем в другом месте! – уверял он, - Ну, теперь-то вам понятно, что всё не так, что меня поцарапали чисто случайно, в другом месте, в другое время и совсем другие сограждане...
На предложение посмеяться вместе Слабодан не поддался. Он оставался умертвляющее серьёзен.
- А мне вот почему-то не кажется, что всё это исключительно случайно, - рассуждал он, мрачно припадая к тёмному, беспросветному пиву «Янтарь», - И твоя поправка, в принципе, не суть важна уже. Со всей очевидностью понятно главное, что наша Аня конкретная наводчица...
После преодоления Сан-эпидем-Санычем горки пельменей, «девятка» понесла брокеров дальше, к Одессе. Гоша, задумчиво глядя, как быстро смеркается, и тьма густеет клеем, продолжал обыгрывать тему тревоги:
- Я вот, что Саныч, думаю. Дурака я свалял, когда пошутил Анюте, типа мы менты, явившиеся пресечь наркотрафик. Как бы нам эта шуточка боком не вылезла! Возьмёт принцесса, да и сообщит про нас кому не надо. А местная наркомафия подумает, да и решит, типа, грохнем-ка мы этих гостей на всякий случай, от греха подальше. А то вдруг, и впрямь, это какие-нибудь спец-менты с лицензией на убийство...
Сан-эпидем-Саныч, мрачно ухмылялся и внимательно крутил баранку.
- В любом случае, если я прав, - размышлял Гоша, со смаком выводя жирную точку в своей версии, - То мы сделали очень правильно, что убрались сейчас из Николаева. Потому что если обдолбаные друзья Ани глаз на нашу квартиру положили, то писец. Наркоманов, особенно в момент кризиса, никакие двери не остановят. Ради денег на дозу они пойдут на таран. А то, что денюжки у нас водятся, принцесса ещё вчера сообразила. То-то она танцевала неудержимо! Как где музыка, так сразу танцует...
Одесса встречала их огнями электричества, так как согласно порядку суточного вращения планеты Земля, на меридиане Украины было уже черным-черно. Здесь брокерам сделалось так уютно и спокойно, словно мама взяла их обратно. Их воспоминания о проведённом здесь времени впоследствии носили ностальгический, обрывочный характер. Тут своё слово сказала пятилитровая банка «Оболони», стилизованная под бочонок. Купленная ещё при отступлении из Николаева, первым делом она и была откупорена и осушена по прибытии на новое место. Это помогло искателям акционерных приключений расслабиться до лунной походки в духе М.Джексона и осознать, какой это кайф – вовремя улизнуть с тающей льдины.
На ночь их приютила некая тихая гостиница, название которой запомнить не получилось. Но мальчик и дельфин в обнимку, оба античные, каменные, ночующие на пару в сквере напротив, запомнились им навсегда.
Тут же заботами гостиницы был удовлетворён основной набор вечерних желаний, какие обычно чешутся у странствующих романтиков, не ограниченных интеллектуально, но ограниченных финансово: выпивон, задушевная беседа, сауна, шлюхи. Дежурной службой гостиницы был вызван из кочегарки явно скучающий истопник, он же электрик, сантехник и культ-просвет-затейник, классический одесский «дядя Жора». По виду – пират в отставке. Он получил задание протащить ценных гостей по зигзагам местных достопримечательностей. Оживившись так, словно услышал своё любимое «Все на абордаж!», он в приливе радости потащил брокеров сквозь тьму, мимо мальчика с дельфином, сквозь рощи и кущи, каким-то тропинками вывел на освещённые почти безлюдные улочки и прямиком притащил в «Гамбринус», мифический и легендарный. «Гамбринус» оказался гораздо скромнее, чем слава о нём. Зато «дядя Жора» проявил себя как натуральный сундук, до неприличия нафаршированный первичным литературным сырьём – историями, байками, прибаутками, сплетнями. Усадив брокеров поближе к барной стойке, он накачал их пивом за их же наличные, себя не забыл за счёт тех же источников, и развернул им такое полотно артистичного трёпа, размалёванное чисто бабелевскими узорами, что те едва не потерялись – где и в какие времена они живут. «Дядя Жора» вывернул нутро родной Одессе, любимому «Гамбринусу», похвастался осведомлённостью о дыхании местной криминальной среды, погрузился в ретроспективу своего рода и семейства, позубоскалил относительно своей срочной службы на флоте, и уже начал было что-то нести относительно своего гениального племянника, которого от службы удалось отмазать. Но Гоше удалось-таки сбросить с себя анестезиологическое наваждение, в которое вогнал их всех одесский пивохлёб, и он чётко и громко произнёс волшебное слово: «САУНА!»
«Дядя Жора» с тем же энтузиазмом подхватился с места и так же радушно, тем же хитрым зигзагом повёл брокеров сквозь кущи и рощи, мимо мальчика с дельфином, обратно в гостиницу. Сауна уже была раскалена и проплачена. Однако машина по выжиманию денег из постояльцев продолжала работать, поэтому гостям учтиво порекомендовали шлюх - своих, кадровых. Отряд джентльменов чуть-чуть призадумался и держал совет. После всех сегодняшних расходов наличными у них оставались только сто баксов и половина пятилитровой банки «Оболони». Надо выбирать – если сегодня шлюхи, то завтра день без харчей. Джентльмены выбрали шлюх.
В благодатном мареве раскочегаренной сауны охотники за акциями враз отекли, оплавились, подобно восковым фигурам, оттаяли душой до последнего кристаллика вечной мерзлоты. Никогда ещё они не чувствовали себя как сегодня – экипажем тесной подводной лодки, братьями по пиву, по крови, по понтовому куражу, по элегантному античному приключению.
- Парни, так здорово, как теперь, уже вряд ли нам когда-то ещё будет..., - мечтательно бормотал хмельной Гоша.
Девушки из кадрового резерва гостиницы, одна светлая, другая тёмная, заявились вскоре, внесли в хор ликующей жизни новую музыку, и новый разгул крови по сердцам, артериям и членам. В течение оплаченного часа они старательно сделали всё, чтобы брокеры смогли представить себя голодными солдатами македонского похода, перевалившими Гиндукуш и изнасиловавшими, по обоюдному согласию, павший Вавилон.
Тит Выхухолев был пьян, счастлив, пресыщен и находился в блаженном состоянии философа-эпикурейца, созерцающего мельтешение мира из под сладостно полуприкрытых век. Время, проведённое в сауне наградило его ценным наблюдением Гошиного феноменального существа.
Очки. С новой, завораживающей очевидностью становилось ясно, что они у Гоши больше, чем очки. Они явно имели некую самостоятельную, и даже доминирующую ценность. Они обладали инфернальной силой неодушевлённого, но наделённого волей предмета. Можно было даже предположить, что это не очки плавно едут туда, куда идёт Гоша, а наоборот, сам он покорно, в полном согласии следует за дрейфующими по собственному плану очками. Без них Гоша как-то совершенно терялся на фоне живой природы, становился трудноразличим, лишался буржуазного флёра и джазового обаяния, которые будто тяжёлый лом прокладывали ему дорогу в жизни. Лишённый очков, он сразу начинал выглядеть как тривиальный хулиган-безпредельщик, при виде которого у порядочного человека неспокойно на душе, когда он вдруг выходит из-за угла где-нибудь на Второй Речке или на Змеинке. Поэтому Гоша не расставался с очками даже здесь, в сауне. Так и ходил меж двух шлюх, первобытно голый, украшенный только двумя судьбоносными предметами – очками и презервативом.
За перекуром девушки, светлая и тёмная, спрашивали:
- Мальчишки, а что вы такие бледные, незагорелые? Прям сметанные какие-то...
Слабодан, выжимая из весёлого бочонка «Оболони» последние капли, попутно тешил женское любопытство:
- Да мы того! Глубоко роем. Шахтёры мы, короче. С одного, типа, забоя. Во-о-о-от.
Выхухолев, удовлетворённо косея, подумал с облегчением: «Слава Богу! Мы больше не менты! Командир сделал правильные выводы...».
Весь другой день он проспал в гостиничном номере, практически трупно, не шевелясь.
Серый понедельник застал их в дороге. Брокеры, переосмыслив коммерческую действительность, катили по той же трассе, но в обратном направлении, к Николаеву. Город встретил их, как им показалось, настороженно, словно уже поджидая. Подъехав к подъезду знакомого дома, они нашли здесь совершенно мирную, отстранённую от варева жизни обстановку. Оставили авто и поднялись с большой аккуратностью к своей квартире. Дверь с её замками и тёмной обивкой также не хранила на себе следов зла и чужой обуви. Брокеры прошли внутрь. Квартира мирно почивала в красной дрёме. Почувствовав себя неожиданно уютно, искатели акций пристыжено переглянулись.
Гоша признался Сан-эпидем-Санычу:
- Блин, это была паранойя!
- Паранойя, блин! – мрачно согласился тот.
Все вздохнули с облегчением и почувствовали вдруг приток больших сил, и осознали безграничность своих возможностей. На фоне этого, Гоша Слабодан напомнил, чем так особенно важен текущий день:
- Сегодня к вечеру ожидается прибытие Чесотки. Доставка самолётом.
И оно состоялось.
Пока Тит дремал на кожаном диване в фойе гостиницы «Турист», Сан-эпидем-Саныч с Гошей смотались в аэропорт и встретили ценного гостя. Потом доставили сюда же. Чесотка вошёл красиво, грудью вперёд, в сопровождении многочисленных дипломатических чемоданов. Акварельное пятно облика его, а также класс костюма ровняли его с чиновником штаб-квартиры ООН. Глядя на приближающееся лицо Чесотки, Тит опешил. Он где-то уже видел эти глаза, высокомерные и проницательные, в которых усмешка снисходительного моря и бездна лазурной пустоты. Ба! Вспомнил: так глядит Миша Неграпонтов, когда у него всё хорошо, а из нагрудного кармана торчит толстая пачка денег. А ещё так глядит Брюс Уиллис в лучших своих фильмах. Соответствие просто тиражное!
Пока Гоша и Сан-эпидем-Саныч упирались в прибывшие чемоданы, Чесотка подошёл, поздоровался с Титом, глядя на него «Крепким Орешком», демонстрируя плакатную американскую улыбку, и сходу подарил ему свою визитку. Там было: «Андрей А.Чесотка, креативный менеджер».
В ближайшие вслед за этим дни своей жизни Тит узнал много интересного. А именно:
1. Заказчик всего этого приключения и будущий владелец комбината «Алые Страуса» - весьма известный в международном мыльном деле человек, к которому прилипло общепринятое уважительное звание «Мыльный Папа» (часто добавляют «всея Руси»). Разноцветные трубы его заводов торчат в небо везде – и в Сибири, и на Урале, и в Питере с Прибалтикой, и в Венгрии, и ещё где-то. Пришло время перекрашивать трубу в розовый цвет и здесь, на «Страусах».
2. Сам же Андрей А.Честока начинал свою сознательную жизнь вдалеке от мыльных дел. Он был врачом, то есть, доктором. А точнее, психиатром. Отсюда его чистые безумные глаза, так болезненно действующие на психопатов здравого смысла и маньяков частной собственности.
3. Каким образом Чесотка попал в мыловарение – непознаваемая тайна. Кадровая машина Мыльного Папы выдавала на гора и не такое. Главное, что он дивно преуспел на новом витке судьбы. Хозяин мыла российского, глянув в Чесоткины глаза, решил, наверное, так: «Этот парень на многое способен». Потому как направил его для начала в США, учиться. Учиться дорого и долго, на управленческого бульдога, на бультерьера корпоративных отношений. И вот, залоснившийся на американский манер, натасканный на эффективную дезорганизацию сложившихся производственных отношений и перехват власти, Чесотка десантировался в Николаеве. Его задачей было расшатать комбинат «Алые Страуса» вместе с его трубой, наклонить его круче, чем Пизанскую башню и отряхнуть с него прежнюю власть. Иначе говоря, расчистить директорские столы для креатива.
Оформив ему гостиницу, брокеры прокатили его по городу, накачав пивом в «Дикси-Барбекю», и оставили спать в люкс-номекре «Туриста», твёрдо веря, что этот воплощённый человеко-тротиловый эквивалент пробьёт оборону комбината. Ожидания их, как стало ясно потом, не были наивными.
Вскоре оказалось, что Андрей А.Чесотка является взломщиком корпораций не только по диплому, но и по убеждениям. В результате первого же его визита в директорат «Алых Страусов», на комбинате всполошились выше среднего. Видимо из всего набора методов деликатного вживания в среду он избрал тактику медведя, ломающего улей. А может просто неудачно надавил глазами – гипнотически, но мимо. Так или иначе, среда обитания враз уплотнилась, забегали неясные тени. Потом на мобильный телефон Чесотки авторитетно позвонили...
Не прожив в гостинице и недели, Честока напросился под крышу к брокерам. Его переезд со всеми его чемоданами проходил в тёмное время суток, в атмосфере тщательно маскируемой тревоги и нелегальности, определённо напоминая что-то киношное о бегстве провальной резедентуры «нашей» разведки. У брокеров Чесотке выделили самую дальнюю и самую интимную комнату.
Видя, что Чесотка сам не свой, часто кому-то звонит и мерит квартиру шагами, маячит с думающим лицом, что решительно не гармонировало с его врождённой безмятежностью и с его ООН-овскими костюмами, Выхухолев учтиво поинтересовался - в чём дело. И он оказался щедро вознаграждён за тёплое любопытство.
РАССКАЗ ЧЕСОТКИ
...На комбинате есть директор, он же Председатель Правления. Однако он не является ни носителем свободной воли, ни субъектом истории. Он только место занимает. Колесо истории крутит Мама Львовна. Она тут и комендант, и домоуправительница, и прокурор, и судья. А главное, в её ведении всё, что связано с волшебством возникновения прибавочной стоимости. То есть и снабжение, и сбыт, и финансы.
Но и могущество Львовны не столь абсолютно, как это видится из курилок и подсобок комбината. Власть её нанизана на штырь некоего теневого друга и патрона Раздуй-Вайтыло, который ведает тайнами реализации мыльных тонн, и оттяпывает себе от наваренной прибыли по-крупному. Он же, этот друг, патрон и распространитель чистоты, так же не измотан абсолютным всемогуществом. При случае с удовольствием козыряет тем, что тесно аффилирован с большими людьми из Индустриального Союза Донбасса.
Короче, это он позвонил Честоке на мобильник. Позвонил, назвался для протокола с этикетом, а затем в грубой форме объяснил: если не уберётесь, поступим с вами очень жёстко. Оказывается, вражескому штабу уже известна улица Никольская и дом, где окапались перехватчики акций. Монолог доброжелательно завершился примерно так: «У вас там кошка есть? Если мы придём к вам в гости, то и кошка не выживет. Всё. Повторять не буду»...
ТУТ РАССКАЗУ КОНЕЦ
* * *
- Мысли есть? – спросил Чесотка у Тита, внимательно следя за его лицом в поисках впечатления. Тит раскинулся полулёжа на диване бурячного цвета с полулитровой кружечкой в руке и, заглядывая в чай с колечком лимона, напоминающим спасательный круг, предложил несколько своих мыслей, на выбор.
Итак, грубый тон, распоясанный до уровня домашней кошки – это плохой признак. Значит, хозяйствующий гражданин осознаёт собственную силу в указанной теме и на данной территории.
Что же касается ИСД, то вот этого лучше не упоминать, особенно к ночи. Поссориться с ИСД – наихудшее из возможных приключений.
- А что такое Индустриальный Союз Донбасса? – обратился за уточнением Чесотка. Выхухолев имел на этот счёт довольно-таки смутные отрывочно-газетные представления, отложившиеся у него в памяти скорее на уровне впечатления, нежели свода фактов. Но попытался обозначить контуры этого айсберга, из тумана выплывающего им навстречу:
- Большой-пребольшой экспорт – вот что это такое! Это деньги – товар – деньги в квадрате. Люди делают металл. На Украине – это всё равно, что в России добывать нефть и газ. То есть, степень влияния в масштабах здешней экономики понятна, да? Но мне кажется, гораздо важнее их влияние в топливном балансе страны. Уголёк, антрацит, энергетические угли – вот ихняя фишечка. Они сидят на этой теме, как короли, и никто, в том числе на высоком государственной уровне не может с этим не считаться. Вот, скажем, взбреди нам в голову влезть в большой топливный расклад и начать портить там угольным людям настроение, так нас и предупреждать не стали бы. Сразу полетели бы молчаливые пули…
Глаза Чесотки с их лазурной бездной, где в тихую погоду, казалось, можно было ожидать мимолётное виденье одинокого паруса, сделались геометрически квадратными. Тит спохватился, понимая, что несколько перегнул. Не дожидаясь полной победы воображения над волей, убеждённо воздвиг продолжение начатой логической конструкции.
Мыло, рассуждал он, не есть профиль ИСД. Там про мыло вспоминают только когда надо помыть руки, не чаще. Для них это просто рабочая тема одного их маленького кореша с ежемесячным оборотом мылопродукта в пару сотен тысяч долларов. И если они выяснят, что с нашей стороны стоят очень большие профессиональные любители мыла, которые моют шеи и морды всея России и за пределами ея, то никогда не влезут в склоку. Это ведь не касается их напрямую. Они просто посоветуют своему мыльному корешу решить эту ничтожную проблему самостоятельно. Да и сам кореш, здраво рассудив, не рискнёт втягивать ИСД в конфликт с другим тяжеловесом, ибо тяжеловесам тут делить нечего, а ИСД за такую подставу намылит его самого со всех сторон. Отсюда вывод: надо чтобы Мыльный Папа сам лично подал голос и объяснил нашему оттопыренному другу политическую составляющую международного мыловарения...
Несколько дней тревога, как дым стояла в воздухе. Заботами Гоши Слабодана напрягли московский офис «СЛОНа». Те в свою очередь напрягли офис во Владивостоке. Там, на краю земли, мобилизовались, подняли свой кадровый архив и отыскали в столице Украины верных и очень опасных парней, знакомых некогда по военной службе на Тихом Океане. В короткие часы киевская бригада в полной боеготовности стояла на «товсь» и ждала отмашку, чтобы одним броском влететь в Николаев и грубо защитить брокеров с Чесоткой от дурных проявлений человеческого фактора.
Потом всё разом решилось вдруг. Тит Выхухолев понял это по весёлым возгласам и вальяжной болтовне, с которой в прихожую квартиры ввалилась хохочущая компания – Слабодан, Чесотка и Сан-эпидем-Саныч.
- Хорош чай дуть! – призвал Тита похохатывающий Гоша, - Собирайся, пошли бухать!
За окном было черно и загадочно, как в октябрьских историях Брэдбери, но кураж победителей придавал им собственное сияние от удовольствия, как лампочкам, и этого света было с избытком. Пока шли в кабак, Тит узнал подробности того, как счастливо лопнул мыльный кризис. Дело в том, что этому предприимчивому гражданину, который имел воображение угрожать всем, даже кошке, позвонил лично Мыльный Папа и поделился своими впечатлениями о фильме «Горец», предположительно в следующей манере: «...такое яркое, заразительное кино, что многие теперь стали думать, что они тоже бессмертные как Мак-Лауд...». Словно по волшебству, это решило всё. Вражьи тучи убрались за горизонт немедленно. Осада была снята. Угрожающие шумы в телефоне у Чесотки больше не возникали.
В превосходном настроении они провели нескучный вечер. Напились до состояния лёгкой морской качки и пошли на дискотеку, в ночной клуб. Там пенилась медитативная гульба тихих наркоманов. И тем не менее, Чесотка с помощью своего дипломатического имиджа, из которого он вообще не выходил, снял-таки яркую блондиночку в стиле «ABBA». В пульсирующем мраке техно-транс-дискотеки она обратила на себя внимание и красотой и, главное, адекватностью поведения. Имя у неё, как и место встречи, было слегка потустороннее – Барбара. Андрей А.Чесотка в дальнейшем так и звал её – «моя Барбаросса».
А на другой день добытчикам акций открылись горизонты безграничных возможностей. После общения с Мыльным Папой силы зла не только отступили подальше, но и пересмотрели свои планы, с войны на синтетическое сотрудничество. Двери «Алых Страусов» для брокеров открылись, словно двери магазина. Тон и поза Львовны-мамы оказались уже заметно мягче, уже без пафоса Армагеддона, а всего лишь презрительно-конструктивными. Получив об этом донесение от Чесотки, Мыльный Папа дипломатично пригласил Маму к себе в гости, на главный завод своей империи, где окончательно склонил её к пассивному сотрудничеству, и видимо что-то ей даже предложил, дабы подсластить кислую пилюлю капитуляции.
Для брокеров всё сложилось просто сказочно. Кабинет отдела маркетинга оказался в их распоряжении. Там, правда сидели две маркетингессы (маркетинг-ля-фам) по имени Люба и Сюзанна. Но они не мешали брокерскому творчеству. Как мера технического усиления КПД было установлено дополнительное оборудование: стол, стулья и корзина для бумаг. Одновременно с этим на текущий счёт, открытый в здешнем отделении банка «Аваль», выпал толстый слой денег адресом из Киева. Обналичивай – не хочу. Удивил Регистратор. Он, то есть, ООО «Южное Общество» настолько оттаял сердцем, что передал в распоряжении брокерам свою сотрудницу Оксаночку с реестром акционеров, прижатым к сердцу, чтобы та прямо здесь же, на комбинате, в маркетинг-лаборатории, заверяла совершенные сделки и принимала документы к исполнению. Так, неожиданно плавно, словно по щучьему велению, дело пошло. Акционерный пылесос компании «СЛОН Украины» начал свою работу, погнал воздух в себя.
Номером «один» в списке лиц, обменявших гордое звание акционера «Алых Страусов» на пригоршню тихо шелестящих банкнот, стала маркетолог Люба. Трепетным маркетинговым чутьём она в момент распознала в шаркающих брокерах тяжёлую поступь новой власти, и решила, что разумно будет отметиться в её очах, полюбить её в опережающем порядке. Так и поступила. Продала свои акции первой. Сорвала аплодисменты и похвалы, стала лучшим другом брокеров и сопереживателем их высокой миссии. Получила намёк, что будет представлена к ордену «За заслуги перед СЛОНОМ, второй степени». С утратой акций в Любе произошло что-то тёплое, социалистическое. На утро следующего дня она потрясла брокеров навалом своих душевных гостинцев. Придя на работу, она первым делом выставила им прямо на бланки договоров и передаточных распоряжений большое количество стеклянных баночек с разнообразными салатами, соленьями и вареньями домашнего изготовления.
Даже у циничного Сан-эпидем-Саныча увлажнились глаза. Выхухолев, тот и подавно не знал, куда спрятать свои малиновые уши. «Поле Чудес! – ошарашено подумал он, - Дело Якубовича живёт и плодоносит!».
Вернувшаяся от Мыльного Папы хозяйка «Алых Страусов» привезла с собой неизгладимые впечатления, а может и ещё что-то не менее ценное. Потому как собрала своих и сказала, вздохнув напоследок: «Сдаёмся!». Народ, не откладывая удовольствие надолго, пошёл сдаваться и делал это длинными вереницами, как обмороженные румыны, попавшие в кольцо под Сталинградом. Каждое утро, когда брокеры с плоским копиром «Canon» подмышкой и тугими пачками денег во внутренних карманах, приходили на работу, у дверей маркетинговой мастерской в ожидании их стоял большой отряд работников, вырванных из производственного процесса.
На первый легкомысленный взгляд всё это здорово напоминало очередь в зубоврачебный околоток, где за казённый счёт, то есть, практически бесплатно, больного лишают источника и причины его щемящего, ноющего беспокойства. И тусклые угольки глаз, подёрнутые пеплом терпения, чуть заметно тлеющие в сумерках заводского коридора, сопровождают всякое передвижение брокеров из двери в дверь, словно в надежде избавления от старой, надоевшей, монотонной боли. Титу пришла как-то мысль – повесить на дверь табличку: «Удаление акций у населения. Без боли». Отогнав дурную мысль, он укорил себя за свой шаловливый цинизм.
Моральное чувство Тита Выхухолева, довольно подвижное от природы, по ходу скупки «Алых Страусов» проделало определённую эволюцию. От гордости – к жалости, затем от жалости – к познанию терпкой истины. Поначалу магнитные, пристрастные взгляды акционеров, роями стерегущих двери отдела маркетинга, ласкали его самолюбие. Приходя на работу, они с Санычем с удовольствием здоровались с людьми, каламбурили по настроению, деловито объявляли порядок работы, собирали уважительное к себе внимание, как шмели пыльцу, уносили с собой как собственную заслугу и добычу, принадлежащую им по праву. Позже, немного посидев над заключением договоров и на выдаче денег, попутно рассмотрев целую галерею колоритных народных типажей, Тит непроизвольно пришёл к осознанию абсолютной, детской беззащитности своих подопечных. Они ещё помнят, что десять лет тому назад были людьми, строили планы. Но теперь у них уже ничего нет, ни за душой, ни в будущем. Им оставили только цепи рабского труда и звонкое звание акционера. Несколько зигзагов по жизни в поисках выхода, и вот они здесь, в руках брокера Выхухолева. Словно изгнанники у последнего прибежища, словно пескари в сачке. Акции – это всё, что они ещё могут продать. Остальное, если глубоко задуматься, уже продано в той или иной форме. Больше для игры в жизнь у них нет карт, нечем крыть.
Так отчего же с надеждой глядят их голубые глаза? И нет оттенков мольбы или тихого отчаяния в этой надежде. А есть терпеливое ожидание правды. Проходя иной раз мимо работников комбината, собравшихся к продаже акций, видя дорогие ему славянские лица, усталые от бедности, Тит испытывал прилив жалости. «Нет, братья и сёстры! – мысленно говорил он мыловаренным работягам, - Не смотрите на меня так! Я не для того пришёл, чтобы дать вам волю. Я стяжатель и злодей, пришёл, чтобы отобрать. Отобрать у вас ненужные вам иллюзии в форме акций...».
Однако очень скоро, по ходу продолжения скупки, по мере того, как на «Алых Страусах» выветривалась старая власть и всё твёрже заявлял о себе призрак Мыльного Папы всея Руси, Тит Выхухолев пришёл к пониманию истины: надежда в очах здешнего люда была адресована вовсе не ему лично и не Сан-эпидем-Санычу персонально, а России-матушке. В проворном шарканье киевских брокеров мыловаренный народ услышал твёрдую поступь иной власти, обрёл предчувствие русского духа. Им показалось, что Россия наконец-то повернула к ним своё лицо, оглянулась на них, вернёт в их жизнь порядок и смысл. Россия-матушка, пряничная Родина, земля непокорности, дом правды, прибежище детской надежды, чаша священной войны. Здесь, у южного края, всё опостылело глубокой бессмысленностью, бескрылостью, а северная Русь буянила и гуляла, сеяла кровью и жала слезами, сопротивлялась смерти как могла. И вот она, униженная, растоптанная, опозоренная, ботинки о неё вытирают, а всё равно магнитит к себе живые души. Туда, за правдой, смыслом и порядком, чисто инстинктивно тянулись они, эти братья и сёстры, эти персонажи реестра акционеров.
Причём это заразительное явление моментально перекинулось за заборы комбината, в городскую среду. Как только стало ясно, что на «Алых Страусах» будет новая власть с российским интерфейсом, в отдел кадров живо потянулись вереницы николаевских мужиков, замордованных безнадёгой. По городу поползли щекочущие слухи, что обновлённый комбинат начнёт массовый набор работников под нарезку высокой российской зарплаты. Жизнь на «Страусах» и вокруг него иррационально затеплилась надеждой.
Едва скупка акций наладилась, Гоша укатил в Киев и оттуда каждый вечер справлялся о текущих результатах. Когда ему сообщали, что нынче скуплено 0,3%, то получали от него большое моральное внушение на грани взбучки. Если же доклад был о приобретении за день 1%, то Гоша выделял скупщикам моральный пряник, хвалил и агитировал за поддержание темпа работы. Брокеры легко представляли себе Радика Королевского, который в нетерпении топчется у телефона и подсказывает Слабодану: «Жестче, жестче надо с этими бездельниками! Их безответственность просто возмущает!».
Пока объём скупаемых акций прирастал день ото дня, подобно жемчужине, в город Николаев постепенно и планомерно прибывали люди Мыльного Папы. Это были специалисты разного плана, имеющие чисто русский говорок и заряженные на стандартную, понятную им задачу: изучать «Алые Страуса» и думать над реорганизацией всех сфер этого предприятия под стандарты нового мыла. Всякого из этого числа, вновь прибывшего, Чесотка обязательно заводил в кабинет отдела маркетинга, где Сан-эпидем-Саныч и Выхухолев обрабатывали акционеров, и по-хозяйски, подобно директору зоопарка, объяснял: «А вот здесь у нас брокеры...». Гости переступали порог, беспощадно, до слёз в глазах, пожимали хрупкую брокерскую пятерню и уходили, влекомые Чесоткой в область дальнейших административных задач. Саныч с Титом, разминая себе пальцы, пострадавшие в результате этих визитов, вынуждены были признать, что у них там, между Смоленском и Уралом, кормят очень хорошо, гораздо лучше, чем здесь, между Чернобылем и Одессой.
Вечерами специалисты по реконструкции сбивались в буйные компании, занимавшие лучший угол в «Дикси-Барбекю», и гульбенили до глубокой ночи так, словно только что взяли штурмом Рейхстаг. Выхухолеву и Санычу стало невозможно отдыхать инкогнито – стоило только показаться на пороге, как ресторация огашалась криками: «А! БрокерАааа! Иди к нам, вы оштрафованы!». Так что вечер, планировавшийся ранее как тихий и трезвый, приходилось начинать с «штрафной» рюмахи в шайке весёлых ушкуйников, фанатов Стеньки Разина. Само по себе это не становилось поперёк глотки, и принципиальных возражений вызвать не могло. Однако на крики мыльных весельчаков оборачивался весь «Дикси». Так что, скоро вся гуляющая часть Николаева узнала, что Сан-эпидем-Саныч и Выхухолев – это какие-то модные брокеры. Им же, вечно нафаршированным чужой наличностью, такая огласка казалась делом угрожающим. Что может прийти в голову смекалистым николаевцам, какие демоны могут завладеть их воображением, особенно в сумерках тупика всеобщей перспективы? В результате Саныч с Титом стали ходить, пристально озираясь, словно что-то украли.
А реконструкторы, быстро уяснив, что сил, готовых на равных тягаться с ними, в городе нет, резвились от души. До мордобития как-то дивным образом не доходило, а что касается недвижимости, то здесь разрушения были. В одном популярном кабаке с названием «Счастливая Щука» мыльных дел мастера накушались водки «№9». Им стало так хорошо, а границы их сознания столь широко раздались во вне, что терпеть плен материальных оков реальности стало невыносимо. Они весело и решительно взялись восстановить равновесие. В итоге сломали в ресторане стену, слегка обрушили её. Осознав это как художественный факт, они угомонились и стали с удовольствием ждать, когда появится крутой хозяин со своими реальными претензиями. Потеряли много времени, не дождались. Тогда потребовали Книгу Посетителей (жалоб и предложений). В ней оставили крупную надпись: «Барыге на память. Игорёша и Мишаня отдыхали здесь». Тут же обозначили номер мобильного телефона. Затем беспрепятственно покинули ошеломлённую ресторацию. В дальнейшем они долго надеялись, что им позвонят - владелец или хотя бы директор. Однако дождаться претензий им так и не довелось...
По мере того, как наладилась скупка акций, устроилась и личная жизнь брокеров. Изучая архитектурное устройство комбината, Сан-эпидем-Саныч набрёл на оживлённую курилку финансового отдела. Здесь он, как это у него было отточено, завёл непринуждённый разговор, который неминуемо, как по рельсам, вёл к дружескому совету: «Девчонки, продайте ваши акции!». И получил ответ: «Если обещаешь потом жениться, то...».
Так в жизни брокеров появилась финансистка Наташа. Она первой из финансового отдела продала свои 63 акции за 63 гривны, и в тот же вечер была отведена в кабак «Жасмин», что по улице Лягина. Правда, то был уже канун годовщины Великого Октября, и Саныч решил провести эту праздничную паузу в Киеве. Так что, не прощаясь, укатил. А Тит остался, чтобы принять на себя и кабак, и Наташу. Спустя пару дней Сан-эпидем-Саныч позвонил на телефон и обнаружил, что речь у Тита стала какая-то несвязная, поэтому проявил своё дружеское участие: «Ну, типа, ты там шо, в усмерть обтрахался?».
Когда Сан-эпидем-Саныч вернулся, они с Выхухолевым крепко поссорились. Саныч имел на Наташу все права, так как именно он добыл её, то есть, надыбал. Тит же со своей стороны успел разглядеть в ней нечто ценное, редкостное. В ней отчеканилась какая-то древняя непознанная народность времён строительства Вавилонской башни, и черты её были искусно очерчены углём. В общем, Тит вцепился в неё и решил просто не отдавать. Что же касается самой Наташи, то ей нравился бледнолицый симпатяга Саныч. Но и Выхухолев ей тоже вроде не мешал. Короче, брокеры из-за неё почти подрались.
Все эти танцы с копьями под бубен вокруг древнего костра любви могли бы совершенно угробить основное брокерское дело, поломать слаженную скупку акций, когда победная гавань уже была видна без бинокля. Но вдруг, слава небесам, откуда-то появилась Анюта, и разукрасила ночи Саныча экзотическими красками блуда. Само собой выяснилось, что никаких злонамерений у неё никогда не было, и вообще, она такая мирная лапушка-подушка! Она благородно простила брокерам их неврастеническое бегство в Одессу и поселилась прямо у них дома. В общем, так все разошлись по своим красным комнатам, и ничего женское больше не мешало брокерам продолжать скупку акций со средней скоростью 0,5% в день.
Однажды в мелкий узор повседневных событий вписался эпизод, который при общем благодушии брокеров остался мало замеченным. Впоследствии им пришлось часто его вспоминать, как зловещее предупреждение свыше, как тревожный колокольчик судьбы, не понятый и не оценённый во время. А тогда, поначалу, всё было просто: в Николаев приехал Радик Королевский. Дело в том, что банковский счёт в отделении «Аваля», куда изначально были перечислены деньги на проведение скупки, оказался быстро исчерпан ударными трудами брокеров. Поразмыслив на эту тему Гоша Слабодан скомбинировал: поскольку ситуация на «Алых Страусах» находится под полным контролем, то завершающая фаза скупки может быть профинансирована «чёрным налом». Вот Радик и привёз в Николаев эти деньги-невидимки, тысяч восемьдесят гривен средними купюрами.
Королевский Радик появился во мраке предрассветного часа. Чёрное утро ноября развернулось перед ним как магический плащ фокусника. Подозрительные тени сопутствовали ему поодаль, как воры. Костлявая рука холода легла ему на ребро. До Радика дошло, что в этом городе он чужой, будто диверсант на вражеском складе. Порог красной квартиры он переступил уже пребывая в состоянии моральной ужаленности. Как?! – не давало ему покоя, - Как друг Гоша мог с ним так поступить?! Мало того, что не взял с собой на дело в Николаев, но и к тому же вот заставил его, Генерального директора компании «СЛОН Украины» бросить всё, оставить уютный Киев, и ехать в ночь с авоськой денег, как вшивому курьеру на сомнительном поезде, переполненном монструозными, психически подорванными простолюдинами!
Своим ядом Радик обильно поделился с помятым, полуспящим Сан-эпидем-Санычем, которому пришлось ни свет, ни заря, заводить авто и спешить на вокзал к прибытию киевского поезда. Когда же Королевский увидел красные покои брокерской квартиры, то был окончательно взбешён – тихо, но разрушительно. Изощрённое воображение бывалого блудника моментально нарисовало ему мучительными акварелями - чего он оказался лишён, оставшись в Киеве, какое волнующее приключение проехало мимо него на парадной гондоле! Пройдя на кухню с её багровыми будуарными шторами окна, он хмуро цедил сквозь зубы чай и раздражённо осаждал Сан-эпидем-Саныча, пытавшегося сообщить ему здешние новости: «Саша! Мне абсолютно всё равно, как вы тут ибётесь!».
Того же дня, после обеда, Радик потёк в обратный путь поездом на Киев. Брокеры еле дождались этого. Пока он присутствовал, они словно носили на себе по полцентнера лишних килограммов. Теперь можно было опять скользить лунной походкой.
От Саныча Выхухолев узнал о подробностях: «Пока мы ехали от вокзала домой, он такую пургу нёс! Прижал к себе кулёк с деньгами, как грудного ребёнка, и говорит, мол, случись в конторе как-то серьёзный попандос, я так спрячусь, что и с немецкими овчарками меня не сыщут. Я, говорит, знаю где прятаться. Типа, места надо знать. По-моему, у парня конкретно рвёт крышу. Приступ паранойи, или ещё чего. И я тебе скажу, мне очень не понравился этот разговор! Что-то тут совсем не так...».
Тит поёжился. Его шестое чувство заныло как зуб. Он порекомендовал: «Обязательно расскакжи Слабодану, пусть присмотрится повнимательнее. Опасный парень. Ух, опасный!...». Сан-эпидем-Саныч хмуро кивнул костистой головой и они с удовольствием забыли об этом загадочном эпизоде. В молодой жизни неутомимых брокеров была слишком высока концентрация примет иных, обнадёживающих, окрашенных в цвета неизбежного счастья.
Андрей А.Чесотка, хоть опасность давно миновала, не спешил съезжать с красной квартиры. Тут было гнездо ежедневного праздника. Пиво, коньяк, бабы, новости, сплетни, авто Сан-эпидем-Саныча под рукой – глупо выпадать из такого круговорота вещей. Более того, Чесотка и сам привносил свою долю бодрой канители в этот николаевский филиал Санта-Барбары. Блондинку в стиле «АВВА» именем Барбара, ту самую, что повстречалась ему счастливой ночью на наркоманской дискотеке, он повадился таскать сюда, на квартиру, отвоевав у брокеров себе главный диван в гостиной комнате. Атмосфера на красной территории сделалась вообще карнавальной.
Но вот однажды, когда жизнь уже во всю текла мёдом и молоком с коньячными пятнами на поверхности, случилось то, во что никак не хочется верить, пока оно не случится.
Неуязвимый для совести, как функционер Европарламента, морально пластилиновый Андрей А.Чесотка преобразился. Его лицо, глаза, голос, весь его человеческий портрет вдруг ожил, потеплел, проявил способность переживать и даже раскаиваться. Тревога и другие чувства нравственного порядка украсили его журнальное лицо. Триппер!
В беде, поставленный обстоятельствами в угол, познаётся человек. Чесотка оказался человеком действия. Осмыслив свои венерические симптомы, он с ловкостью гимнаста кинулся к телефону и принялся звонить в далёкий Ебург (с ударением на «Е»), своим медицинским друзьям, за советом. Те, видать, долго ржали в телефонную трубку - для поднятия Чесоткиного духа, естественно. А потом дали ему под запись проверенный на многих несчастных медикаментозный рецепт. С быстротой и целеустремлённостью, достойной метателя гранаты, Чесотка кинулся по городским аптекам в поисках животворящих препаратов. Того же дня перечень их, согласно ебургскому рецепту, был приобретён. Пострадавший начал своё грустное лечение. Теперь ему предстояло длительное алкогольное воздержание, и это вторично деморализовало его. Так что, бедняжка Барбара, сорвавшая нечаянно стоп-кран в поезде на Санта-Барбару, была осыпана матерными словами, как лепестками роз, и подобно прародительнице своей Еве, была выдворена за границу красной территории. Но без права искупления.
Не успело еще восстановиться равновесие в биосфере брокерской квартиры, и Андрей А.Чесотка, успешно проходящий излечение, не прицелился ещё на новую подругу, как аналогичная печать тревоги легла на светлый образ Сан-эпидем-Саныча. Огорченному его лицу заметно добавилось эпидемиалогических теней. Жалея и сопереживая, красная квартира услышала ещё один суровый приговор: тоже триппер. Или, модно выражаясь, триппер-2.
Саныч, мрачный, как Сфинкс, взялся за таблетки, ещё не доеденные Чесоткой. Тит Выхухолев, не боясь возмездия Олимпийских богов, хохотал над обоими. Разумеется, художница Анюта за эти свои заразные художества была послана в отставку и мягко вылетела за порог брокерской квартиры, как Ева когда-то вылетала через райский бомболюк.
Так, несколько сбившись с ритма, при лёгком ощущении досады, но апломбированные на реванш, участники штурмового брокерского отряда незаметно для себя перевалили за середину ноября. И вдруг уткнулись в финальную стенку. Скупка акций, превратившаяся в элегантное приключение, завершилась. «Алые Страуса» подписали акт о капитуляции.
Принципиально важные 10,5% акций мыльного комбината были собраны воедино. Теперь «СЛОН Украины» держал у себя в хоботе свёрнутые трубочкой 60,5% АО «Алые Страуса» и был горд собой, и тем, как филигранно и аккуратно вломился он в эту мыловаренную лавку.
- Объявляю вам благодарность! – радостно гаркнул Гоша в телефон с киевского конца провода. На николаевском конце того же провода это вызвало непроизвольный приток слюны и довольное почёсывание брюшка в предвкушении заслуженного гонорара. Саныч и Тит по-быстрому свернули все дела, навели порядок в бумагах и прощально закрыли за собою дверь в красные джунгли квартиры по улице Никольской. Перед тем, как покинуть Николаев, в последний раз позавтракали в замке с башенкой под вывеской «Дикси-Барбекю».
Сидя за столом в ожидании заказанной солянки с помпушками, брокеры меланхолично глазели по сторонам, лениво отпускали краткие реплики, сладко таяли от честно заслуженного безделья.
Саныч сообщил:
- Я посчитал. Выходит, что за полтора месяца скупки мы с тобой пропили всего три тысячи гривен...
- Угу, - рассеянно отозвался Тит, - Действительно, смешно...
На каждом столе в «Дикси» лежал фирменный барбекю-коврик, в стиле визитки, где красивым старинным шрифтом излагалась краткая история гражданской войны в США. Опять, и последний раз, Тит перечитывал эпическую справку о мужественной борьбе благородных южан против безликой орды всеядных свирепых бродяг-янки. Несчастная Америка! Горшок с трещиной. Склеенная тарелка. Отважные южане вновь вызывают северян на побоище, даже здесь, в русском Николаеве, даже на скользкой ресторанной тарелке с барбекю. Неспешно поглотив завтрак на общую сумму 20 гривен и оставив в память о себе 5 гривен чаевых, брокеры сели в авто и уехали.
Каждый увозил с собой своё. Саныч – недолеченный триппер. Выхухолев – полную сексуальную удовлетворённость и пожизненное впечатление о баснословно лёгкой деловой удаче. Что же касается наилучшего предчувствия о будущем и ожидания скорого предновогоднего премирования – оно было у них общее, поровну.
Поглядывая на сельских тёток, вёдрами продающих яблоки вдоль трассы, Выхухолев услышал в себе нечаянную пророческую мысль, тихо посетившую его: «Кайф, просто кайф! А ведь прав был Гоша – так хорошо, как здесь и теперь, уже не будет больше. Стой, время. Остановите это кино...».
Набрав яблок и скорости, брокеры неслись к новым приключениям духа и тела.
= глава Тринадцатая =
в помощь начинающим культуристам
Давным-давно, во времена теперь уже мифические, когда радио было добрым и разумным, Тит Выхухолев услышал и узнал, что на свете существуют фракталы. Оказывается, это такие материальные объекты, число измерений которых не равно трём. Форма поверхности этих объектов столь сложна, что её практически невозможно описать, пользуясь геометрической трёхмерностью. Так вот они, фракталы эти, мало того, что не поддаются точному взгляду математики, они ещё и с физикой не дружат. Их поведение часто выходит за рамки вселенских законов физики, а иной раз вовсе аномально и непредсказуемо. В общем, на фракталах современная наука здорово споткнулась. А примером подобной загадки является элементарная, с детства всеми любимая снежинка.
Тогда, в прошлом, услышав и осознав эту новость, Тит долго возмущался своим бодрым отроческим умом: ну как такое может быть? Раз у пространства три измерения, то почему же кто-то позволяет себе иметь число измерений, равное, к примеру, 2,85, или 3,14? Но теперь, в декабре 1999 года, Тит Выхухолев уже готов был допустить и не такое. Прохлаждаясь бездельем в конце декабрьского дня, он глядел в чёрное окно офиса. Улицу накрыло белым. Перед глазами его кружились, вальсировали снежинки. На Киев высаживался десант с неизвестным заданием сверху. Возможно, чтобы окончательно расшатать земные законы. Тит какое-то время наблюдал, как снежинки слой за слоем накрывают подоконник. Объекты с числом измерения не равным трём прибывали, накапливались до критической массы, возможно подготавливая явление чего-то странного в крупных масштабах. Чудо, как избавление от беспощадных объятий физики. «Где снег, там всегда некая тайна!» - подумалось Титу.
Именно в этот созерцательный час, исполненный предчувствий и недосказанности, Гоша Слабодан и предпринял раздачу брокерских пряников. «Я тут вот...», - прозвучали слова прелюдии и последовало вручение конвертов. Минута была достаточно возвышенной, и вполне позволяла вообразить себе, что в сих конвертах лежит счастливый билет, исполняющий любые желания. «Во-о-о-т, парни. В другие времена я заплатил бы вам больше, но велики издержки, много на Москву пошло...», - такими словами Гоша позаботился отполировать церемонию воздаяния. Понизил градус ожиданий. И очень верно поступил. Это позволило ему избежать наивных уточняющих вопросов вдогонку.
Тит, приняв, что ему причиталось, поразился впалой худобе конверта. «Блин! – подумал он, - Там что, квитанция на расстрел?». Но сразу же заглянуть в бумажную сокровищницу и тем самым усомниться в щедрой справедливости Слабодана ему показалось неприлично. «Усомнюсь дома», - решил в себе Тит. Он жалел, что в офисе сейчас не было Саныча. Уж тот бы обязательно обнажил бы полученную наличность, и всё, что можно сказать, сказал бы сразу, на месте происшествия. Но Сан-эпидем-Саныч где-то возился с машиной, посыпаемый загадочными снежинками, как сахаром.
Что касается Королевского Радика, то и он не стал принародно потрошить свой конверт. Однако ему, в отличие от Выхухолева, почудился там, видать, толстый слой шоколада. Потому как он решительно подскочил к Гоше и звонко, с размаху, поцеловал его в щеку.
Это произошло ошеломляюще ловко и внезапно. Будь на уме у Радика что-то другое, например, кинжал или отравленный зуб, Гошина щека всё равно пострадала бы, и никакая былая выучка по школе киоку-шинкай-каратэ, или даже зеркальный щит Персея, не спасли бы Слабодана. Опешив перед лицом явной фантасмагории, Выхухолев даже не собрался с силами, чтобы психически захохотать, хотя сценка того буквально выпрашивала. Гоша Слабодан ошарашено, как боксёр пропустивший удар, посмотрел на Радика. Стеклышки его очков моментально запотели. Он же, определённо, не нашёл ни сил, ни слов, чтобы достойно ответить.
- Так, знаете что, парни, пойду-ка я поужинаю! – объявил он и буквально бежал вон из офиса.
Выхухолев, сидя за своим ПК возле чёрного окна с опаской косился то на Радика, то на его отражение в стекле. А тот, едва за Гошей хлопнула дверь, подпрыгнул от радости, как на пружинках, и пустился по ковролину в пляс. «Что это? – изумлённо гадал Тит, - Румба или ламбада? И где этот подлец научился таким кренделям-коленцам?».
Уже в вагоне метро, возвращаясь домой, Тит мысленно исследовал вопрос: сколько должно быть в конверте у Радика, чтобы он так задёргался? Оставалось только смириться с гипотезой, что роль Королевского в теме «Алые Страуса» при всей своей внешней невидимости была важнее, чем это может объять своим упрощенным умом простой брокер-скупщик. Тита отнюдь не травмировало предположение, что Слабодан отсыпал Радику раз в пять больше пиастров, чем николаевским старателям. Гораздо более его воображение занимал этот молниеносный, кинжальный поцелуй в щеку. Какая-то смутная историческая аналогия робко топталась у порога и напрашивалась в гости. Будь душа Выхухолева чуть тоньше и чище, он бы расслышал глухое предупреждение отдалённой грозы. А так, оно лишь коснулось его удивлённого ума, словно задело краем невесомого покрова загадки, и кануло обратно, в будущее. Выхухолев так и остался в недоумении.
Гошин наградной конверт – вот единственное, что занимало его мысли, когда он добрался домой. Подобно малышу, оставшемуся наедине с подарочным кульком, найденным под новогодней ёлкой, тая от любопытства, заглянул он в бумажную сокровищницу. Зелёные стодолларовые купюры, новенькие до хруста, с запахом свежайшей типографской краски Федеральной Резервной Системы США улыбались ему из глубин конверта. Они были так нежны, тонки и девственны, что слиплись в исчезающее малое единство, совершенно не позволяя на глаз определить своё число. Тит непроизвольно сказал: «Ё!». Чуть ошарашенный, он взял это трогательное содержимое двумя пальцами, аккуратно, как бритвенное лезвие, извлёк из конверта. Сначала он испугался. Ему показалось, что купюр всего несколько. Начал пересчитывать вспотевшими пальцами. Немного полегчало. Купюр оказалось чуть больше, а именно, двенадцать. Вздохнув протяжно, как без сил упавший конь, он присел, сложил руки на коленях, и глубочайше задумался о смысле жизни. Тысячелетний египетский Сфинкс не мог бы выглядеть более задумчивым в эту минуту...
Но ставить вечные вопросы было некогда. Время ускоренно катилось под гору, день за днём приближая волшебную, загадочную дату перехода от 1999 к 2000 году. Средства массовой информации испускали волны страха: а смогут ли компьютеры всего мира беспогибельно перейти к летоисчислению нового тысячелетия? Но миру было нестрашно. Все доживали в предвкушении небывалых фейерверков, подарков, карнавалов и кристаллизации своих сказочных надежд. Первый миг 2000 года казался столь значимым для мировой истории, что за ним не было видно ни зги. Один шаг – и чудная неизвестность! Вероятно, томительное падение в пропасть счастья. Под звон колоколов, бокалов и новеньких EURO-монет.
Гоша Слабодан, отпуская контору на каникулы, сказал последнее, что оставалось ему сказать в уходящей эпохе: «Парни! От имени московского офиса, да и Владивостокского тоже, объявляю вам благодарность! Красивая была работа. Мы себя круто поставили. Заверяю вас, в третьем тысячелетии нас ждут большие дела. Желаю вам дожить. Всё! Контору - на ключ. Ключ – под коврик...».
И действительно, планета встретила границу эпох сказочным светопреставлением. Фейерверки над континентами и народами были такими бешеными и упоительными, словно Золотой Век человечества вернулся на землю. Небесное шампанское накрывало всех букетами своих самоцветных залпов. И с компьютерами всех земных полушарий ничегошеньки не случилось – они даже не мигнули с боем новогодних часов.
Тит Выхухолев с его повышенной чувствительностью к судьбоносным датам истории, не решился в эти дни искать себе приключений и принципиально исчез из поля зрения. Зато личный состав «СЛОНа» и «СЛОНа Украины» объединёнными усилиями поставили себе задачу именно приключений себе на праздники и поискать. Сборная команда из обоих офисов числом до десяти погрузились в автомобили и направились в сторону Карпатских гор. Ехали быстро, весело, спьяну, играючи минуя опасные участки дороги, презирая гололёд на серпантине, пару раз чуть не опрокинулись с отвесной кручи, чудом опережая снежные оползни и пробивая заносы. Как добрались до места, помнили плохо, что впрочем, не имело значения. Оттуда, из гнезда туристической базы, сидя на хребте Карпат, столичные путешественники хотели в деталях рассмотреть новогодние фонтаны огня, омывающие заревом все стороны света. Но реальность оказалась угрюмой, вплоть до чёрно-белого. Шарить по горизонту глазами, особенно трезвыми, было бессмысленно. Базу окружала первозданная дикость, какую оставил здесь когда-то уползающий ледниковый период. Биосферные консервы многотысячелетней выдержки – вот что наши здесь искатели новогодних приключений. Тишина, вселенской подушкой придавившая этот край земли, была такой оглушительной, что звук чиркающей о коробок спички изумлял: точно кол выламывают из штакетника. В общем, по всему становилось ясно, что железный век и цивилизация на планете отменены.
Восстановить свою причастность к человечеству киево-московские путешественники смогли только у телевизора. Под пенное вино и треск пламени в камине, они изрядно потешились зрелищем рода людского, напевающего сладкое медитативное заклинание «Миллениум! МиллллениУММмм...!», и всей карнавальной мешаниной летящего с обрыва истории в счастливое завтра.
А на утро был снег, лыжи и тишина.
На второй день января опять – снег, лыжи, тишина.
И на третий, и на четвёртый. Так день за днём. Заскучали сразу, остервенело. Кататься на горных лыжах никто из них не умел. Деньги потратить было совершенно некуда. Здоровый образ жизни встретил агрессивное сопротивление со стороны столичного холёного организма. Ещё немного, и путешественники начали бы кусаться. Благо, что атмосферу необитаемого острова разбавило известие, прилетевшее из Москвы, как чугунное ядро из царь-пушки: любимый президент российских зевак, удостоенный от народного фальклёра прозвища «Е-Бэ-эН», помахал стране и миру трёхпалой кистью руки и сказал «Я ухожу...». Благодаря этому, в перерывах между лыжными вылазками на снег, было чем занять скучающий разум.
Мало кто покидал место отдыха с такой радостью и с таким чувством искуплённого наказания, как эти братья по «СЛОНам». «Карпаты?! – сказал на прощанье Вова Баянов, измученный пьянкой и лыжами, - Никогда! Ни ногой!». В общем, бежали с гор на равнины вприпрыжку, будто освобождённые из военного плена. Неслись по наклонной на всех колёсах...
Как выяснилось вскоре после новогодних каникул, у компании «СЛОН Украины» действительно есть агрессивные планы, особенно на южном направлении. Гоша Слабодан, навестивший Киев вслед за крещенскими морозами, привёз с собой портфель брокерских заказов на два известных предприятия: Одесский Масложировой Комбинат и «ОдессаКабель». Ловкой походкой Розовой Пантеры, чуть пританцовывая от куража юношеских сил, его переполняющих, Гоша заявился в офис на Предславинской и провозгласил: «Парни! Одесса – наш стратегический город! Пошукайте его на географической карте, воткните в него красный флажок, чтобы не терять его из поля зрения. Потому что Одесса – наша судьба. Сдаётся мне, мы скоро переедем туда жить».
Парни раздвинули границы свих улыбок до жабр включительно, точно акулы. После длительного калорийного отдыха они готовы были взять штурмом всё, что угодно.
Тогда, на фоне захватывающих перспектив и золотоносных планов никто не смог оценить по достоинству одно эпизодическое скромное событие, с которого, по сути, и начался для компании «СЛОН Украины» 2000-й год.
Разных дел мастер Иштван Крыжопа появился сразу, едва откатила, пошла на убыль разноцветная, тягучая как кисель, волна праздничной безделицы. Как-то замечательным киевским утром цвета зрелого персика Сан-эпидем-Саныч и Выхухолев Тит получили от Гоши предложение собраться в его штаб-квартире на улице Саксаганского. «Поговорим о будущем!» - объяснил он. По известному адресу кроме самого Гоши, как оказалось, уже торчал Королевский и ещё один, знакомый незнакомец. В нём герои штурма «Алых Страусов» без труда узнали того буйного танцора, который отличился в потасовке с Князем, когда год назад делили офисную мебель.
- Вот, парни, для начала хочу вам представить нового сотрудника нашей компании, - объявил Гоша Слабодан, - Он имеет репутацию человека, который решает проблемы. У нас он будет заниматься технической поддержкой Радика, разгрузит его от хозяйственных вопросов и ограничит от зубов налоговых организмов. Его статус – заместитель Генерального директора. Звать его Иштван. Фамилия - Крыжопа. И поскольку все мы этим фактом заинтригованы, прошу нашего нового зама объяснить, что к чему.
Свежеиспеченный заместитель Королевского видимо привык уже водить любознательных зевак по лабиринтам своего происхождения. Поэтому, ничуть не колеблясь, и даже весьма артистично пустился излагать:
- Корни моего генеалогического древа уходят в самую толщу Черновицкой области. Эта местность, как вы знаете, лежит на перекрёстке всей Европы. Там сходятся в кучу границы и Чехословакии, и Румынии, и Венгрии, и Польши. Короче, винегрет на проходном дворе. Так сказать, восточно-европейская Куба. Поэтому, вполне закономерно, что у меня типично чешское имя. А фамилия чисто украинская. Крыжопольский район – слыхали? Есть такой там по соседству. Так вот там вообще всё крыжопольское...
Разглядывая чёрную, прямо-таки мексиканскую масть новоявленного сотрудника компании, Тит вынужден был согласиться: Черновицкая область – одно из самых загадочных мест Украины. Прошлое её подобно груде битых разноцветных стёкол, будущее – верёвочный мост через пропасть, а настоящее имеет подозрительно нездешнюю, карфагенскую раскраску. Вот он, радужный змей индейцев майя, переживший и разгром Карфагена, и самих индейцев...
Королевский Радик выглядел вопиюще довольным. Глаза его ликующе перекатывались, словно заспиртованные вишенки, попавшие в чайную ложечку из столового серебра. Хотя Тит и Сан-эпидем-Саныч всего лишь пожали плечами, он поспешил внести дополнительную ясность:
- Иштван несколько лет работал директором Китайского рынка. Круг вопросов, которые ему приходилось решать, сделали из него уникального специалиста, который будет нам в дальнейшем полезен и необходим. И вообще, я его давно знаю, он на хорошем счету у людей, уважаемых в городе.
Тит и Саныч, дружные и малоразличимые на фоне текущего эпизода, опять пожали плечами. Нам-то что? Руки вверх, сдаёмся.
Бледноватый Гоша смотрелся хмуро и безжизненно, словно из него выпито крови.
- Ну вот, - вдумчиво сказал он, когда презентации новобранца была поставлена точка, - Теперь о нашем завтра. Оно упоительно.
Далее, в свойственной ему манере великого умолчания всех деталей, он предложил устный набросок плана весенне-летней наступательной компании. Прозвучали такие ключевые, и даже осевые, слова, как «Южная Пальмира», «аппетиты клиентов» и «бросок на юг». Этого было достаточно, дабы инициировать в сотрудниках «СЛОНа Украины» что-то вроде постоянного тока малой мощности. То есть, нужные лампочки сознания зарделись угольками предварительного энтузиазма. Уловив на лицах подопечных освежающее дуновение амбиций, Гоша Слабодан вернул из мягкого будущего и приземлил всех в жестком настоящем:
- Но прежде, чем мы приступим к захвату Одессы, нам надо навести порядок в наших тылах. Речь идёт, прежде всего, о шоколаде...
Тут же, не отходя от кружки с чаем, Саныч и Выхухолев получили задание – отправиться на Чертовскую Кондитерскую Фабрику и организовать ударную скупку акций.
Из подъезда дома №115«В» по улице Саксаганского они вышли, наделённые планами, как новыми крыльями, но подъёма, как бывало, не чувствовалось, и лететь не хотелось.
- У тебя есть мнение? – спросил Тит.
- Не верю я! – сварливо огрызнулся Саныч, - Не верю я, и всё тут! Хоть убей!
Звучало как приговор. То ли по поводу Крыжопы, то ли имелась ввиду экспедиция в Чертов. Тит даже не стал это выяснять...
Зарядились пачками денежной наличности и отправились в путь на другое же утро. Тит, первый раз в жизни пересекавший Украину в данном направлении, отметил, как интересно меняется страна на запад, от города к городу становится всё более чужой. Вот едешь с севера на юг, и нет таких перемен. То есть, и география меняется, и ландшафты, и солнца больше, и фрукты крупнее, но нет перемены стиля, не пахнет чужбиной. Здесь же – другое дело.
План экспедиции был прост: под видом решительных пацанов, представляющих интересы главного акционера, заявиться прямо к директору и уломать, чтобы она сдала своих людей. Иного сценария не просматривалось, ибо после развода «СЛОНА Украины» с Праховым и Князем контора лишилась ценных неформальных связей на западе страны. Лояльность львовских торговцев, ранее уже работавших по скупке акций Чертовской Кондитерской Фабрики, теперь была под вопросом. За помощью к ним решили не обращаться.
По прибытии на место брокеры осмотрелись и всюду встретили глухую отчуждённость. Местность, вкупе с народонаселением, здесь проживавшим, представилась им крайне неблагоприятной для ведения рискованных денежных операций с наличкой. Типичный партизанский край с партизанскими традициями. Правда, ЧКФ в лице её администрации встретила киевлян приветливо, разместила их в тепле и чистоте – в помещении некогда детского сада, приватизированного, и теперь совершенно обезлюдевшего.
Однако насчёт акций гостеприимная администрация «Чертовки» показала брокерам шоколадную дулю, совершенно неприкрытую фиговым листом дипломатии.
- Вот что, ребята, акции я вам не дам! – душевно заявила блистательная хозяйка конвейера, приняв их у себя по бизнес-классу, с чаем и конфетами, - Есть у меня знакомые питерские шоколадники. Они богатые, у них производство, я с ними работать хочу. А вы неизвестно кто. Растащите всё на металлолом...
В качестве издевательской компенсации за горечь правды им была предложена секретарша из директорской приёмной, размерами, формой и характером подобная снежной бабе. «Заберите её, а то ей уже замуж давно пора!» - с беспощадной улыбочкой сказала шоко-вумэн Чертова.
Слопав за чаем коробку конфет, брокеры убрались ни с чем…
На обратном пути в Киев случилось весьма красочное и символическое происшествие, из тех, о которых принято говорить: «Это знак!». На въезде в Киев, прямо на границе леса и Борщаговки, где между жилыми многоэтажками ещё дымят печными трубами частные подворья, авто Сан-эпидем-Саныча задавило петушка. Вереница чьих-то кур намеревалась перейти улицу. Во главе вышагивал красивый, гордый, солидный петух чистейшего белого пера. Он первым занёс лапку и сделал шаг поперек проезжего асфальта. Саныч, не сбрасывая хода авто, прокатился прямо по нему. Тит не успел даже удивиться. Короткий птичий вопль, несколько ангельских перьев, взметнувшихся в воздух – и всё. Авто пролетело себе дальше. Тит ошеломлённо оглянулся: белый петушок неподвижно валялся на дороге...
Тита чуть не вырвало потоком праведной брани, но он споткнулся о первое же своё слово, которое было непечатным, на большую букву «Б». Он лишился дара ругательств, едва воззрев на Саныча. Тот был пуст и безразличен, как немецкая каска в музее войны. Его чистейшие синие глаза спокойно глядели вперед, навстречу картинам жизни. Тит усилием воли удавил в себе приступ душевного возмущения, и между брокерами состоялся дружеский, по античному глубокий диалог:
«Саныч, у тебя есть сердце?».
«Не-а».
«Саныч, известно ли тебе, что у множества народов мира петух считался и считается символом удачи, достатка, символом победы света над тьмой, добра над злом? Это священная птица. У неё даже в Евангелие своя роль. Ты понимаешь? Ей дано возвещать границу ночи. Своим криком она обрывает пир зла. Вспомни хотя бы «Вий» Голголя. И вот ты по этой божьей, загадочной птице своим пыльным колесом!».
«Ну а шо он вывалился на проезжую часть? Привык блин, что он везде главный и основной. Куры избаловали его. Вот и поплатился».
«То есть, у тебя даже никакого сожаления не осталось?».
«Не-а. Если б ты сейчас об этом не говорил, я бы уже успел забыть».
«Саныч, я простил тебе, когда ты однажды сказал, что негры клёвые пацаны, дескать, пускай себе приезжают на Украину и устраиваются жить. Помнишь наш разговор по дороге в Николаев? Я тогда списал всё на твою политическую наивность, которая в принципе, излечима. Но этого петушка, Саныч, я тебе никогда не прощу!».
«Ха-ха-ха! Расслабься...».
«Ну если б ты хоть одного пидораса задавил бы, хоть бы одного врага рода человеческого! Так нет же, подавай ему белого божественного петушка! Кто теперь разгонит ночные кошмары твоей Борщаговки?».
«Ха-ха-ха! Не думал, что ты такой ранимый...».
«Говядина ты, говядина!».
«Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Стареешь, друг. Птичку он пожалел... Кто нас с тобой пожалеет, когда...».
Осознав, что на эту тему сказано всё, Тит наглухо умолк. Что-то необъяснимое повернулось у него в душе и комком стало в горле. Он отвернулся, чтобы Сан-эпидем-Саныч не заметил навернувшуюся слезу. Ему было так жаль эту сказочную птицу, бессердечно убитую, словно то был ангел, вышедший навстречу и не успевший сказать: «Достопочтимому Титу – радоваться!». Конечно же мир не без добрых людей. Какой-нибудь неравнодушный свидетель происшествия не прошёл мимо и воздал павшему бойцу последнюю почесть, подобрав и препроводив в последний путь. Теперь он уже наверняка ощипан и торчит лапками вверх из кастрюли с кипящей водой. Какой нелепый конец...
Контора, заранее извещенная о провале миссии в Чертове, встретила их с прохладной отрешённостью, словно рыбный магазин. Позор ситуации, когда нужные компании акции так и остались неизвестно в чьих руках, лежал на брокерах, как несмываемое пятно Горбачёва. Они, разумеется, прибегли к оправданиям и предложили утешиться итогом в духе оптимистической трагедии: «Скажи спасибо, что не ввязались во враждебную скупку. А то закопали бы там, как на поле чудес, кучу золотых! По итогу получили бы ёжика в тумане. Чертов – это Энергодар в квадрате. Воротят скулу – гость непрошенный! Такая там обстановка...».
Слово «Энергодар» точно кусочек льда, брошенный за воротник, привёл Гошу в чувство. Он был очень недоволен, но смягчился и промолчал. Что бы он делал без Радика? Королевский Радик был тут как тут. В дефицитную минуту он всегда оказывался на месте, словно сидел у Гоши в кармане.
- Гошенька! – взмолился Радик, истово заблестев вишнёвыми глазками, - Дай только срок, и я сам, лично, решу проблему Чертовки! Здесь нужны другие люди и другие методы! Я им там устрою ночь длинных шоколадных батончиков!...
И Слабодан молча мотнул головой, не то соглашаясь, не то отгоняя навязчивый образ контрольного пакета акций.
Смирившись с тем, что мечты о ЧКФ идут пока на консервы, компания «СЛОН Украины» вознамерилась тихо-мирно, без адреналина, за игрой в шахматы, пережить остаток зимы, чтобы с марта приступить к новым брокерским подвигам. Гоша Слабодан, убедившись в том, что зимний покой на улице Предславинской – это уже обстоятельство неодолимой силы, оставил всё и уехал в шевелящуюся нервозную Москву. Надолго, до весны.
Февраль, отведённый конторе снисходительной судьбой, обещал пройти блаженно и созерцательно, на тибетский манер. Однако обещания своего не выполнил. Как-то раз, что обиднее всего – воскресным днём, Радик был пойман буквально как шпрот крабовой клешнёй. Это случилось на вещевом рынке «Петровка», где он слонялся от великого безделья, отдыхая душой в лабиринтах интернационального барахла. Дефилируя где-то возле ассорти рубашек «Collin`s» и мечтая перейти к shoes-натюрморту «Carlo PAZOLINI», Радик нос к носу столкнулся с Поршневым, директором Киевской Фабрики Туалетной Бумаги. Могло сложиться впечатление, что тот явился на «Петровку» именно в поисках такой нечаянной встречи. Потому как сразу схватил Королевского Радика за горло и стал показательно душить. Тем, кому ещё памятна была история с Павликом Морозовым, картину происходящего расшифровывать не пришлось: седой благородный дедушка намеревался удавить нежного школьника за очень плохой поступок, или хуже того, за грязную ошибку. А чтобы всем остальным это не показалось просто бытовым насилием, директор Поршнев сопровождал свой натиск пояснительным текстом. Таким образом, изумлённые свидетели этой горячей встречи волей-неволей оказались посвящены в тухловатую историю. Оказывается, этот благонравный с виду юноша должен был этому благородному дедушке деньги, изрядно денег. Ловкое движение фокусника – и в руке директора Фабрики появился вексель, весёлая бумажечка, весом в 140 тысяч гривен. Помахивая ею перед лицом ошалевшего Радика, Поршнев громко и пафосно обещал: «Я тебя посажу! Ты у меня сидеть будешь!».
Королевский хотел было инстинктивно возразить, что мол, директор с директором не должен так разговаривать. Но поскольку вырваться из поршневской клешни ему всё равно не удавалось, он занял позицию обиженной скромности и, густо краснея лицом, помалкивал. Даже тогда, когда Поршнев совсем уже вульгарно осмелел и с наглостью официального праведника принялся тычить векселем в Радика, предлагая ему съесть живьём сто сорок тысяч, тот нашёл в себе силы быть выше этого и не поддаться на провокацию.
В понедельник с утра офис «СЛОНа Украины» оглашался стилистически богатыми стенаниями Радика: «Петушара! Ненавижу!». Выслушав краткий отчёт своего Генерального директора о воскресном инциденте, персонал конторы в полном составе добродушно покатился со смеху. Сан-эпидем-Саныч, прекратив сползать по стенке, сделал Радику болезненное замечание: «Вексель надо съедать, если предлагают, а ты растерялся!».
Генеральному директору АО «СЛОН Украины» было не до смеха. Срок платежа по векселю, выданному Фабрике, наступил 20 декабря. На волне победоносных свершений конца 1999 года этого в конторе как-то особо не заметили. Вернее, заметили, но не придали значения. «Решим как-нибудь», - отмахнулся Гоша Слабодан, и все успокоились. Не получив денег в срок, директор Фабрики стал накручивать телефон. По номерам офиса «СЛОНа Украины», известным ему, жизни не было. Дозвониться удалось спустя несколько дней. Радик Королевский по долгу своего административного положения выслушал вступительную часть претензий и мягко, без метафор, послал Поршнева подальше, как и рекомендовал ему Слабодан. Директор Фабрики Туалетной Бумаги, видимо, не мог поверить собственным ушам, и поэтому продолжал примитивно буйствовать на телефоне. Следующий раз дозвониться в офис на Предславинской ему удалось уже во второй половине января. На проводе ему попался невозмутимый Сан-эпидем-Саныч. Тот сразил Поршнева своей тибетской отстранённостью. Плодотворнее было бы задрать голову и говорить про вексель с облаками. Сан-эпидем-Саныч талантливо не понимал о чем идёт речь, прикинувшись пицца-курьером. Директору Поршневу очень не хотелось обращаться в органы правопорядка. Сумма векселя была позорно невелика для того, чтобы поднимать серьёзную тяжбу. Тошнило от одной мысли, что придётся выкидывать на ветер дополнительные деньги. Ещё более противно казалось ему, честному советскому директору, обращаться к неформальным методам воздействия. Однако он был со всех сторон прав, и необходимость твёрдых мер подогревала в нём ярость и решимость. С какого-то момента Поршнев не расставался с векселем и носил его в кармане, вместо паспорта.
Но вдруг, как подарок судьбы, его формальный дебитор и личный враг Королевский сам попадается ему в охапку. Тут-то Поршнев и выдал ему по первое число!
Внушение, полученное Радиком меж торговыми рядами «Петровки», оставило ему впечатления нужной глубины. И не то бесило его, что ему пришлось претерпеть публичное унижение, выволочку на глазах мелко-торговых зевак, словно он украл баранку с маком. Не то бесило его, что крёстный отец векселя Гоша, заварил всю эту кашу, а сам смылся, оставив его на растерзание всяким сюрреалистическим тварям. А то бесило Радика и выводило его из человекообразного состояния, что подпись на векселе значилась Прахова-Костюшана, бывшего друга, а ныне безжалостно презираемого ничтожества и врага, но отвечать за это дело придётся ему, Королевскому Радику, человеку сотворенному из принципиально иного вещества, ему, ушедшему далеко вперёд по пути культурного развития! Большего оскорбления для него не смог бы придумать даже сам Прахов. Радик пребывал в такой ярости, что едва не поменял себе кожу.
Однако, даже если взбежать на Владимирскую Горку, на смотровую её площадку, и оттуда крикнуть – «Ничтожество! Петушара!! Ненавижу!!!» - тысячу раз, то вексель в кармане у Поршнева всё равно не воспламенится. Для избавления от проблемы требовались простые, практичные, правильные действия. Наличие под рукой такого технического директора, как Иштван Крыжопа, придало поведению Радика черты решительности и конструктивности. Не теряя времени, оба они кинулись к ближайшему эшелону, уходящему на восток, и в исторически кратчайшем прыжке очутились в офисе АО «СЛОН», город Москва, Сретенский Бульвар, 9/2, что по соседству с башенкой «Лукойл». Там их ожидало то, что Королевский трактовал как хамство. Там он впервые в жизни обнаружил, что ничего не весит. А вернее так: взвешен, найден слишком лёгким, зачислен в статистическую ошибку и аннулирован.
Уже в прихожей офисных апартаментов АО «СЛОН» Радик Королевский и Крыжопа Иштван почувствовали себя заблудившимися, и не знали, куда им идти дальше. Потому что они никого не заинтересовали, хотя их видели все. Сотрудники компании, переходя из двери в дверь, бросали на них взгляды, лишенные живой любознательности, и исчезали явно без всяких впечатлений. Мелькнул озадаченный Авель Андреевич, присмотрелся к ним издалека, словно к точке на горизонте, выронил несколько букв, в смысле приветствия, канул. Потом, вслед за полуоткрывшейся дверью с важной медной табличкой, в пространство, зримое оторопевшими киевлянами, высунулась голова самого Баянова. Она посмотрела на них, как на две пустые бутылки из-под пива, выставленные кем-то на полу в прихожей. Потом она молча убралась обратно, и белая дверь, возвеличенная медной табличкой, закрылась подобно створкам раковины. Изрядно прошло унизительного времени, пока растерявшимся гостям попался на глаза Гоша Слабодан, глубоко погруженный в повестку текущего дня. Они схватились за него, как тонущие за надувной матрац, и заставили думать об Украине. Королевский держал Гошу руками так, как его самого на рынке «Петровка» намедни держал директор Поршнев. Правда слова его, обращенные к объекту захвата, были составлены в ином порядке и не подразумевали контекст ультиматума. Это была мольба. Мольба, готовая перейти в молитву. Впрочем, у Радика не было времени, чтобы составлять своё «отче наш», адресованное персонально Гоше. Поэтому он прямо с тухлого слова «Вексель...» и начал. Гоша Слабодан утомлённо вздохнул. В отблесках его волшебных очёчков читалось подобие бегущей строки: «Как оно меня достало! Когда же она уже кончится, эта Украина!».
Что там в офисе АО «СЛОН», возле стеклянных утёсов «Лукойла», происходило дальше, - не известно, и не суть важно. Имеет значение только результат. Видимо молитва Радика была достаточно усердной и была услышана. Когда Королевский и Крыжопа вернулись в Киев, то Сан-эпидем-Саныч и Выхухолев поняли: Радик опять вымолил себе то, что хотел. Цветные кубики, из которых построена жизнь, опять замечательно сдвинулись и получился новый рисунок, в котором Королевскому снова досталась роль баловня. Он выиграл – красиво и убедительно. Тит и Саныч только рты разинули, когда до них было доведено новое административное устройство компании «СЛОН Украины». Отныне страшный титул Генерального директора лёг на нержавеющие плечи Гоши Слабодана. Он же, явно не собираясь волочь на себе эту рельсу лично, поручил тащить её перспективному юниору фирмы Иштвану Крыжопе, наделив для этого полномочиями И.О.(Исполняющего Обязанности). Радик же Королевский весело помахивал форматным листом бумаги, на котором красиво лежал текст Протокола собрания акционеров, единогласно уволившего Королевского Р.В. с директорской должности при одновременном назначении Слабодана Г.П. Сделавшись для компании человеком-невидимкой, Радик, тем не менее, исполнил танец весёлых тирольских гномов. Потому что, перестав за что-либо юридически отвечать, он по воле изобретательного Гоши сохранял за собой основополагающие права человека из АО «СЛОН Украины»: держать в кармане ключи от двери конторы и от сейфа с печатью, пользоваться пространством и оборудованием офиса, получать самую высокую в компании зарплату, выдавать жалование другим завсегдатаям конторы, делать им принципиальные замечания, навязчиво болеть за успех общего дела, мучить и унижать директора Киевской Фабрики Туалетной Бумаги Поршнева.
На фоне этих чудесных превращений Выхухолев и Сан-эпидем-Саныч выглядели скучно, уценённо, неактуально. Некоторая размазанность по стенке в качестве доминирующего ощущения досталась им в память об этом событии.
Буквально по пятам вернувшихся ходоков от «СЛОНа» московского «СЛОНу» киевскому поступили деньги для расчета по векселю. Освобождение от оков заёмного капитала произошло незаметно для окружающих. Выкупленный вексель тайно занял своё место в канцелярской папке меж других документов АО «СЛОН Украины». Досадная бумажка была обезврежена и похоронена под мусором текущей деятельности компании. Так наступила весна-красна года 2000-го.
Ничто, даже неуправляемые кадровые мутации внутри «СЛОНа Украины», не способны были искривить генеральную линию, предначертанную Москвой. Ничто не отменяло планов весеннего наступления. Контора дождалась прибытия Гоши Слабодана, отягощённого портфелем заказов, и поголовно убыла в Одессу. Выхухолева, правда, не взяли, оставили на хозяйстве. И тут его, оставленного без присмотра, стукнуло любовью.
Любовь выскочила ему навстречу, словно КАМАЗ-убийца на скользком перекрёстке. Ни увернуться, ни уцелеть, ни отмотать видео назад. Мощным прикосновением его перевернуло, расквасило всмятку, разобрало на элементы и воссоздало из праха заново. Это возымело длинные последствия, и даже увлекло его в дальнейшем по восходящему пути физической эволюции.
Дефилируя как-то в обед по улице Владимирской, совершенно не готовый к сотрясению, он увидел Её. То была взрослая девушка родом из незапамятных времён, на рассвете жизни, когда его болезненно впечатляли красавицы, очерченные контрастно, будто углём. Он познакомился с Нею случайно, и дружил с нею не по заслугам – Она была создана не для него. Тем не менее, что-то держало их вместе, и души их успели переплестись корнями. Получилась короткая баллада о любви, написанная, как заповедано, кровью чужого сердца. Все последующие годы он уже не чаял отыскать хотя бы следы, хотя бы буквы на камне в память о том. Время стёрло всё – и письмена, и следы зубов, и следы поцелуев. Всё отныло, отболело, удачно забылось.
И вот – привет. Точно прима художественной гимнастики Она красиво летела навстречу, увлечённо любуясь витринами. Тит Выхухолев давно уже и бесповоротно поменял свои предпочтения в пользу голубоглазых блондинок. Но это его не спасло. Увидев Её, мгновенно узнав, он вздрогнул, как от удара бича по голой спине. Он был потрясён: двенадцать утекших лет оказались бессильны перед Нею, время расписалось в своём безвластии. Линии Её совершенства сохранили божественный замысел, были по-прежнему царственны и снисходительны ко всему земному. Троянская Елена из-за которой подрались народы, не могла бы выглядеть достойней.
Расстояние, их разделявшее так много лет, утекало теперь с неумолимостью обратного отсчёта к старту ракеты. Он был в замешательстве, парализован мучительно тающим моментом чуда. Она же была подобна безупречному цветку, пребывающему в руке благосклонной судьбы. У Неё не возникло и тени предчувствия о том, что какая-то иная рука приближается к Ней, чтобы сорвать. Она не видела его, не чувствовала, не предвосхищала, и как видно, не помышляла в своих сокровенных мечтах о несбыточном стечении разошедшихся путей.
Ему стоило только протянуть руку на уровне Её талии, и он развернул бы свою планиду в неизвестном, манящем направлении. Он мог бы стать героем другой книги. Но в самый миг встречи, когда пространство и время утратили свою беспощадную власть, обнулились на счётчике судьбы, он не сделал ничего. Его рука вдруг налилась тяжестью в тысячу тонн, и не нашлось бы столь могучего подъёмного крана, чтобы поднять оную, как шлагбаум, поперёк траектории, прочерченной давно и навсегда. От лица Её, оказавшегося теперь так близко, исходил тончайший свет, который буквально обжог его. Это было сияние счастья. Она давно уже не с ним, далеко от него, забыла его, и она счастлива! Лёгкая улыбка, как провозвестница лёгкой мысли, как отсвет мирной зари в Её душе. Кто смог бы протянуть лапу и сорвать этот райский цветок, оборвать серебристую паутинку женского благоденствия?
Тит Выхухолев не смог. Обожжённый светом и скованный неведомой властью, он прошёл в сантиметре от Неё, уловив только аромат духов на прощанье. Отсчёт времени и пространства начался снова, в противоположном направлении, и теперь уже навсегда, к вечности и бесконечности. Раньше он самодовольно думал, что напившись с Нею сладкого ветра юности, он с честью избавился от плена этого яда, зачерствел, стал man суровый, непробиваемый для сантиментов. Теперь же вдруг понял, что отравился тем ядом на всю жизнь. Его сердцу вдруг стало так больно, словно пасть колизейного льва сомкнулась на нём. Словно из его груди вырвали с корнем виноградную плеть, растущую в юное прошлое. И вот плеть волочится вслед за Ней, взятая Её лёгкой рукою ...
До этого часа душа Тита была чутко подвешена на единственной, нежно звенящей струне. Теперь струна оборвалась, и душа глыбой рухнула куда-то в провал. Стало пусто. Ошеломлённый Тит, не видя перед собой ничего, продолжал идти по инерции. Не сразу он нашёл в себе силы оглянуться Ей вслед. Когда же он сделал это, то уже не смог отыскать Её глазами. Двери в иную реальность, куда он только что мог шагнуть, беззвучно закрылись. Вернее, захлопнулись глухим басом. Тит поднял к небу лицо и беззвучно спросил: «Небо, где твой удар милосердия?». И уронил голову, чувствуя, как кровь покидает его... Он умер.
Пару дней Выхухолев был мертвее мёртвого. Нет, не лежал он в гробу хрустальном, и во гробе, высеченном в скале, тоже не пребывал. Имелась масса свидетелей того, что он ходил на работу, возвращался домой, его видели там и сям, он, кажется, что-то делал по теме «СЛОН Украины». Однако это были не признаки общественно полезной жизни, а механические движения радиоуправляемого игрушечного вездехода, подталкиваемого издыхающими батарейками. Это были судороги прилично одетого, инвестиционно озадаченного трупа. Выхухолев был мёртв, определённо.
Когда жизнь вернулась к нему, а он понял это у себя на кухне, за завтраком, в девять часов, ибо настало воскресенье, он ощутил то же, что и герой Дюма, которого в виде мертвеца зашили в мешок и бросили со стены в море. Тот мученический герой воспользовался ножом и заново открыл себе и свет, и путь, и смыслы. Выхухолев пережил аналогичное превращение. Машинально добивая яичницу, он вдруг нашёл, что она вкусна. И кофе вкусен, и булочка с маслом туда же. С треском разошлась распоротая мешковина, в которую упрятала его смерть. Он глубоко вздохнул, улыбнулся, и жизнь ласково приняла его на руки, обратно. По-молодецки разорвав и разметав остатки чёрного плена, он возвысился над яичницей. Выйдя из-за стола, прошёлся по кухне, как недоевший гепард в клетке. Поднял ладони к лицу. Рисунок линий судьбы на ладонях, удивительно богатый подробностями, его не интересовал. Он сжал пальцы рук в кулаки. Пальцы оказались недостаточно сильными и не побелели от скрытой мощи. Тогда он пошёл в прихожую, к зеркалу, с которого всё это когда-то началось, и вообще много чего в разное время начиналось. Никогда ещё он не рассматривал себя столь взыскательно, как теперь. Обычно его интересовало состояние собственной причёски. Теперь прическа больше не имела над ним никакой власти. Он изучал своё телосложение, в пропорциях и осанке. Что-то загадочное произошло с ним за два минувших чёрных дня. Никогда ранее он не замечал то, что внятно открылось ему сейчас: насколько тщедушен, неразвит и запущен он физически. Дохлые ноги, дохлые руки, диетические плечи. Шея, не способная обеспечить благородную посадку головы. Живой атлас дистрофана. «Ты не готов к войне! - упрекнул себя Выхухолев, - Ты ни к чему не готов!».
Он немедленно вспомнил, что в подвале одного из домов по улице Луначарского, а это практически по пути на работу, есть качковый зал. Душноватый, но хорошо оснащенный. Затем он вспомнил ещё одно важное, по этой же теме: уникальный рецепт питания для спортсмена-супермена, нагоняющий массу тела в темпе извержения закипающей манной каши. Этот рецепт достался ему по секрету от одного квадратного парнишки по имени Спартак, с которым они трудились в одной бригаде шпаклёвщиков на капитальном ремонте ресторана «Метро Крещатик» в незабываемом 1991 году.
Таким образом, когда лучшие силы компании «СЛОН Украины» наконец-то вернулись из брокерской своей экспедиции по югам страны, они застали Выхухолева зримо видоизменившимся: он всё время качался и всё время жрал. Причём о первом, неявном, гипотетическом факте можно было догадаться прежде всего исходя из второго, очень явного факта. Собираясь поздним утром в офисе, брокерствующие коллеги с регулярностью восхода солнца наблюдали одну и ту же молчаливую картину: на рабочем столе у Тита в стройном порядке разложены и расставлены предметы культа – тупой нож, чайная ложечка, банка сгущенного молока, пачка творога на 200 граммов жирностью 5%, бутылка тёмного пива, чаще всего «Оболонь» - сорт «Оксамитовая»; он вскрывал ножом банку сгущёнки, разворачивал бумажную обёртку творожного кирпичика и поливал творог тягучим из банки молоком; потом звонко открывал бутылку пива; далее, вооружался чайной ложечкой и, орудуя ею как лопатой, загружал в пропасть своей ненасытной утробы мешанину творога, усугублённую сгущёнкой, а пивом всё это жадно запивал, дабы придать этому проходимость; мучительно всё это пережёвывал; предлагал поначалу даже угощаться.
Слегка ошеломлённый Гоша не сразу понял суть явления и попросил объясниться. «Очень просто! – жующим забитым ртом растолковывал Тит, - Творог – это белки. Сгущёнка – это углеводы. Пиво – реактив и катализатор волшебных превращений. Запускает агрессивный синтез новых молекул. Как результат – экстремальная мышечная масса».
Из всех обещанных Титом волшебных превращений наблюдатели поначалу заметили главным образом одно: Тит часто и озабоченно выходил из офиса, причём путь его дальнейшего следования подозрительно совпадал с вектором на туалет.
Впрочем, отнюдь не директор бэк-офиса Выхухолев находился теперь в фокусе пристального внимания. В фокусе пребывал Генеральный директор Гоша Слабодан. Дело в том, что экспедиция на Юг окончилась круглым нулём. Многообещающие темы, жирные проекты, лакомые объекты промышленности – всё это многообразие конвертируемого в зелёную валюту добра оказалось не по зубам. Одесский Масложировой Комбинат и «Одессакабель» уже давно нашли себе заботливых хозяев, и в отличие от «Алых Страусов» имели прекрасным всё – и бухгалтерский баланс, и внешний вид, и службу безопасности. Переговоры с управляющими и с владельцами этих предприятий вытащили на свет стыдливо умалчиваемые суммы, в которые они оценивали свою собственность. Ожидалось, конечно, что суммы будут огромны. Но оказалось, что они просто безумны. Московские хищники, узнав об этом, а также о том, что позиция акционеров названных предприятий неприступна до наглости, покрутили пальцем у виска и сказали «СЛОНу»: отбой! А «СЛОН» устами Гоши сказал «СЛОНу Украины»: мама зузу мабули е... мама зузу джяга джяга... урляля урляля.... а туки-туки-туки, джага-джага… Это была любимая песня Слабодана в текущем сезоне.
Итак, будущее компании «СЛОН Украины», которое ещё совсем недавно виделось исключительно в лучах восходящего и заходящего черноморского солнца, снова накрылось туманным одеялом. Выхухолев Тит жрал творог с пивом и сгущёнкой, а Гоша Слабодан ходил по офису маятником, будто капитан Нэмо в своей подводной каюте, от переборки к переборке, и накручивал себе чубчик на указательный палец. А пиратская команда брокеров зорко наблюдала за этим накручиванием, как за поворотом ключа в замке драгоценного сундука с пиастрами. Мыслительный процесс в изображении Гоши Слабодана удивительно точно повторял процесс производства электрического тока, если допустить, что палец – это ротор, а фрагмент чубчика, который он накручивал – это обмотка катушки индуктивности. Ротор-палец вращается, в нитях обмотки-чубчика наводится индуктивность, по нитям обмотки (по волосам т.е.) идёт электрический ток. Видимо, для принятия гениального решения Гоше не хватало электричества. Поэтому в этот раз накручивал он долго…
В итоге бросил это занятие, глянул в окно, за которым буйствовал счастьем киевский апрель, и сказал:
«Вот что, парни! Нужны темы. Ищите, короче».
После чего в первую же подвернувшуюся субботу прыгнул в поезд «Киев-Москва» и скрылся сиреневых сумерках востока. На память о себе он оставил в компании обновлённый порядок администрирования и перестановку кадровой мебели. Теперь, согласно доверенности, подписанной Слабоданом, появилась новая должность – ВРИО (Временно Исполняющий Обязанности) Генерального директора, на которую был назначен никто иной, как Иштван Крыжопа. В остальном компания сохранила свою кладку: здесь по-прежнему владычествовал Радик Королевский на правах внештатного корефана Гоши, да маячили двое универсальных чернорабочих – Тит Выхухолев и Сан-эпидем-Саныч. Радик гордо носил титул хранителя оффшорных печатей, а Тит и Саныч носили на лице растерянное удивление. Так компания «СЛОН Украины» встретила лето 2000 года.
Теперь, в обстановке осмысленного безделья и деловой мимикрии, появилась возможность осмотреться и обратить внимание на важные детали. Так были немедленно замечены превращения, грозно проступающие на внешнем облике Выхухолева Тита. Лицо его и туловище с конечностями поступательно увеличивались в объёме. Перемены были столь разительны в масштабах и темпах, что буквально встревожили обитателей этажа, где работали люди Мойдодырко. Они видели его лишь изредка, когда он от скуки или по делу зачем-то спускался к ним, потому и были ошарашены контрастом.
«Блин! – ужасался Князь, - Ну и жопа! Надо же так опухнуть!».
«Да-а-ааа, Выхухолев, отожрал ты себе мордашку! – делал замечание Прахов-Костюшан, - Центнер живого веса...».
«Сам ты центнер! – оправдывался Тит, - Всего-то девяносто три кэ-гэ».
«Так я-то по праву рождения свой центнер ношу, - упрекал Прахов, - А тебе позволено семьдесят, не более. А ты, блин, разожрался за пределы».
«Я качаюсь! – объяснял Выхухолев – Тяжким железом мучаюсь!».
Общественное мнение всего этажа подытожил сам Мойдодырко: «Ни хрена вы не понимаете. Человек обтрескался анаболиков».
Выхухолев, розовый от смущения, перестал появляться в пределах БИМа. Впрочем, даже отец, которому выпало счастье лицезреть его почти ежедневно, и тот не удержался от замечания: «У тебя руки стали как у грузчика. Зачем тебе это? Ты же образованный человек!».
Осознав, что от былого образа офисного доходяги сделан длиннющий шаг навстречу скульптурной славе, Тит Выхухолев не замедлил шагнуть ещё: он кардинально поменял модель своей причёски. Если раньше, как повелось с юности, он позволял себе романтический зачёс растительности головы назад, к затылку, оставляя свой невысокий светлый лоб открытым ветру, то отныне он приютил у себя на черепе «мощный полубокс» с короткой чёлочкой, стриженной под линейку как раз по серёдке лба. Оголённые затылок и виски холодило сквознячком, а подрезанная чёлка лежала вольно, как хуторская солома по крыше вниз. Что удивительно, с переменой причёски, он почувствовал себя каким-то совершенно другим человеком. Будто двойником себя самого.
Поработав над внешностью, Тит выправил себе новый паспорт гражданина Украины в замен бывшего у него доселе паспорта гражданина СССР, и сделал с него густую жирную ксерокопию. Свой чёрно-белый портрет он приколол кнопками к стене над рабочим столом и любовался на него. Таким, обновлённым, Выхухолев себя устраивал. Как-то увидев ксерокопию паспорта на стене, Радик Королевский приблизился рассмотреть её и не сдержался поржать, коротко и доброжелательно. Потом взял и спел Титу весёлую песню: «Владимирский централ...». В том смысле, что «Его ищет милиция!». Выхухолев улыбнулся за компанию, но этот смешок ему не понравился. «Беду накличет, маленький негодяй!» - подумалось ему. Так и вышло.
Два неприятных силуэта материализовались на пороге квартиры, когда Выхухолев-старший, подойдя по звонку, открыл дверь. «Мы из милиции», - просто, по-человечески представились они и вручили ему казённую бумажку мучительного канцелярского цвета, уносящего память к временам СССР. В ответ на помрачневшее лицо хозяина дома они охотно внесли ясность в немую сцену: «Да тут ничего серьёзного – придёт, даст разъяснение, побеседуем».
Всё это, включая бумажку, Выхухолев-старший передал своему безоблачному сыну, когда тот вернулся с работы. Прочитав заглавие бумажки (там, как зубы дракона в ряд оскалились буквы «П-О-В-Е-С-Т-К-А»), Тит непроизвольно выдал короткое: «Бль-а-а-ааа!», которое получилось у него вытянутым, как вой пикирующего бомбардировщика. Отец, чуть серый лицом, предупредил его: «Я матери ещё ничего не говорил. Ты уж сам там разберись. Надеюсь, какие-нибудь пустяки...». «Угу, пустяки!» - мотнул головою Тит и в этот же вечер дал дёру в Москву. Поступая так, он допускал любую гипотезу о своём будущем, включая и ту, согласно которой ему уже не придётся вернуться на территорию государства с названием Украина. Поэтому кроме паспорта он захватил с собой все свои сбережения в виде пятисот долларов США, а из полиэтиленового пакета с носками и полотенцем у него торчал большой зонтик. В московском офисе «СЛОНа» в тот день куролесили до позднего вечера. Поэтому о своём поспешном бегстве Титу удалось известить Слабодана – телефонограммой, лично.
Железнодорожную ночь спустя, заспанным припухлым утром, сойдя с подножки вагона, Тит Выхухолев попал в тёплые объятия искренних доброжелателей. Делегация от «СЛОНа» во главе с Гошей Слабоданом беззаботно улыбаясь, ждала его прибытия. Как шутили впоследствии, вспоминая этот эпизод: «Был снят с поезда...».
Фартовый офис в здании №9/2 по Сретенскому Бульвару встретил Тита атмосферой задумчивой отстранённости. Персонал был глубоко погружён в процесс жизнедеятельности «СЛОНа» и не обращал никакого внимания на внешние раздражители, вроде неопознанных блуждающих посетителей с улицы. В первую минуту Тит Выхухолев остро осознал свою здесь ненужность. Ему стало понятно, что должны были чувствовать Королевский с Крыжопой, в исторической ретроспективе уже опередившие его здесь своим паническим визитом. Но это только по началу. Скоро некоторые стали узнавать его, здороваться за руку, странно и задумчиво рассматривая его с головы до ног, видимо смутно припоминая обстоятельства предыдущей встречи. Таким образом, атмосфера несколько потеплела. Выхухолев обошёл весь офис, заглянул во все комнаты, увидел всё разнообразие слонов и слоников, охраняющих внутренний мир компании, а также Владимира Баянова, измотанного в тряпку, словно на нём всю ночь катались валютные ведьмы. В комнате, отведённой под кухню, куда он забрёл в поисках чашечки кофе, он с удивлением обнаружил везде – на столе и по всем углам – шеренги пустых бутылок из под пива, в основном «Золотая Бочка». «Здесь кто-то подвержен рекламному зомбированию!» - уяснил он себе. Таким образом, ему стало легче представить обстановку, которая заполняет компанию по итогам удачного торгового дня. Дарц, замеченный им в трейдерском зале, явно эксплуатировался беспощадно. Причём, журнальное фото дорогого Леонида Ильича Брежнева в качестве основной цели для дротиков, выдавало здесь руку Баянова, как ведущего застрельщика.
Выхухолев бродил по офису «СЛОНа» как по музею, Слабодан отдавал должное заботам рабочего начала дня. Чуть позже их пути пересеклись в комнате для посетителей, и Гоше пришлось вспомнить, что есть ещё и Киев с Украиной, и там что-то произошло, какая-то неприятность, кажется.
- Ну, что там? – вздохнул рассеянно Гоша и расчётливо приземлился в кресло, скрипнувшее кожей, блестящей, как у сытого негра.
- Вот, - красноречиво объяснил Тит и подал ему бездушную казённую бумажку болезнетворного цвета.
- Так-так... Читаем... Повестка..., - бормотал про себя Гоша, потом, дочитав содержание до конца, сделался беззаботно-озадачен лицом и посмотрел сквозь очки на Выхухолева, - А что собственно случилось-то? Если замочил кого невзначай - это одно, а если...
- Да в том-то и дело, Гоша! – заёрзал на диванчике Тит, - Перед лицом уголовного кодекса, а также гражданского кодекса, и даже устава ООН, я чист и светел. Ей-богу, мою совесть ничего не угрызает. А тут – на! – тебе такое... У меня одна единственная гипотеза – это как-то всё идёт по следам «СЛОНа Украины». Не забуду, как Прахов злорадно ухмылялся, когда на меня вешали пакеты акций, один за другим...
- Итак, сегодня, согласно этому приглашению, тебе надо быть у них. А ты наоборот, здесь, значит. Типа, как бы... Ага, а вот их телефон указан. Ты им ещё не звонил?
- Я рассудил так: начинать общение с властями лучше уже находясь на другом берегу. А то, знаешь ли...
Гоша озарился похвальной улыбкой и поощрительно блеснул на Выхухолева магическими очёчками.
- Кажется, ты ещё не потерян для фондового рынка! – заявил он, - Ну, ладно. Теперь, когда ты уже на другом берегу, никакого вреда никому не будет, если ты позвонишь им и узнаешь, что их беспокоит. Хотя, конечно, большие знания – большая скорбь... Давай, Тит. Не томи мусоров.
Корявыми от внутренней мобилизованности пальцами Выхухолев натыкал нужные кнопки набора телефона, и прижал к своему внимательному уху телефонную трубку, словно гранату, ожидая не то взрыва, не то холостого щелчка пистона. На другом конце провода, таинственным червём уползающего далеко на закат солнца, открылся люк в иную реальность. Оттуда отозвались работники государственного топора. Лицо Тита своею густою розовостью максимально точно иллюстрировало температурный градус их среды обитания. Он же, сделав голос утомительным и плавным, глаголил им: «Получилось так, что ваша повестка застала меня в Москве. Отец сообщил мне. Ввиду этого обстоятельства прибыть к вам именно сегодня, как вы настаиваете, у меня нет физической возможности. Однако, если вас устроит другой день и час, то назначьте мне его. Я приложу усилия, чтобы быть… А что, собственно, за тема предстоит нашей беседе? В двух словах... Ах, вот оно что... Ну, да, охотно дам разъяснения, и по сути, и в деталях. Буду, как вы сказали. До свидания...».
Разговор истёк, тоннель в дали потусторонние засыпало обвалом, Тит положил трубку на место. Его лицо ещё было какое-то время цветным, но потом стало терять свою розовость, стало нормально бледнеть. Слабодан рентгеноскопически глядя на подопечного, проявил любознательность:
- Ну? Что говорят?
- Фонд! – выдохнул Тит, не то, чтобы облегчённо, но уже без внутреннего давления в полторы атмосферы. Откинулся на спинку чернокожего диванчика и сжато изложил тему грядущего разбирательства:
- Инвестиционный фонд «ДУБОК», акции которого, если ты помнишь, висят на мне, вот уже второй год, как бездействует. Собрания не созывает, с акционерами не общается, дивидендов не платит, переписку не ведёт. Инвесторы в панике, подозревают наихудшее. Бомбят запросами государственные учреждения. И вот одно из этих самых учреждений, а именно, Министерство Внутренних Дел, хочет получить ответ на тупой вопрос – ПОЧЕМУ?
- Фу, ты! – беззаботно отозвался Слабодан, - Ну это проще. Я-то решил, что это связано с «Тэ-Тэ». Оно ведь тоже на тебе висит, вроде? Во-о-о-от. Там конечно с конфетами и не только, дел наворотить могли, запросто. Князь и Прахов дела там крутили – кто их там нахрен контролировал? Во-о-о-от. А раз так, то тебе надо просто объяснить ментам, что Фонд, типа, целёхонек, ничего не украдено, просто конъюнктура рынка не позволяет нанять путёвого управляющего. Только и делов-то! В принципе, дело чистое. Тебе не надо даже ничего придумывать, просто надо сказать, как оно есть на самом деле. Что касается состояния документации, оформления инвест-сертификатов, - там тоже нет причин для безпокойства. Князь там в своё время делал всё очень грамотно. Во-о-о-от...
- Понятно! – тяжело вздохнул Тит.
Гоша Слабодан взялся было накручивать на палец свой гениальный чубчик, но ясное решение пришло к нему немедленно. И он сказал Титу:
- Знаешь что? Поедем-ка мы с тобой в Киев вместе вечерним поездом! Мне будет за тебя спокойней.
Это и вправду утешило Тита, душевные силы в полном объёме вернулись к нему и вернули ему осанку.
- Отконвоировать решил? – пошутил он, - Чтобы я не уклонился в сторону Воронежа?
Гоша с удовольствием рассмеялся, и даже хлопнул его ладонью по плечу, за находчивость. Сказал:
- Не, чисто составлю тебе компанию. Подстрахую там, если что. Типа...
Вдруг лицо его стало терять озарение минутной радости, неуловимо покрылось картонной маской, сделалось погружённым в какую-то сумеречную глубину. Сознание его полностью вернулось на рабочее место.
- Вот что, - по обыкновению отстранённо сказал он, - Ты пока погуляй, отдохни, кофе попей. До вечера, короче...
И исчез где-то в кубометрах офисного лабиринта.
Выхухолеву Титу, совершенно незнакомому с Москвой и здорово ограниченному по карманной наличности, не пришлось мучиться выбором – как испить это время. Он просто пошёл куда глаза глядят, бродить, ботинки бить по ближайшей округе. В итоге был неприятно впечатлён отчуждённостью, цементным бесчувствием столицы. Но зато полюбовался на блестящий айсберг «Лукойла». Потом набрёл на магазин военной книги. Там разглядел на полке мощную тревожную обложку романа «Красно-коричневый», о котором что-то где-то уже слышал. Купил и чисто машинально открыл первую страницу, чтобы исследовать аннотацию. В результате принялся читать, и читал стоя, сидя, на ходу, до самого вечера, до поезда на Киев. Огонь со страниц «Красно-коричневого» поджёг в душе Выхухолева костёр мужества и благородной ярости. Поэтому, когда поезд тронулся и будущее медленно поволокло его к себе, наматывая на локоть километры пространства, Тит был уже закалён в пламени и готов ко многому. Гоша Слабодан предложил встретить полночь в вагоне-ресторане, что они и сделали. Там, сидя за пивом, они строили планы. Гоша о том, как ему затащить к себе в СВ вон тех зелёных девок. Тит о том, как он станет отбиваться завтра в мусарне.
А на другой день, в Киеве, зрелым уже утром, когда Тит Выхухолев присел на краешек стула напротив следователя, выяснилось, что «звоночек» с повесткой пока носит предупредительный характер. Судьба ещё не взялась волочить его за ногу по кочкам, а пока только щекочет за пятку, игриво.
Следователь сказал:
- Граждане жалуются. Вот у меня на столе письма, запросы, скарги. Всё, что поступало в Госкомиссию по ценным бумагам и в другие инстанции, теперь переадресовано нам. Граждане повкладывали свои приватизационные сертификаты в фонд «ДУБОК». Ждут дивидендов. Ждут результатов. Они задают вопрос, а мы его передаём вам, Тит Александрович: где Фонд? Объясните, пожалуйста.
Здесь же присутствовал и помощник следователя, годами моложе, но такой же типичный рыцарь дознания – невзрачный и аккуратный. Ему не сиделось. Он стоял, облокотившись о стеночку, и внимательно глядел Титу в висок.
Ответ на поставленный вопрос в течение предшествовавших суток был отточен Выхухолевым в разных вариациях и мог переливаться гранями на солнце. Доверительно жестикулируя руками, Тит объяснил:
- Когда я стал главным акционером Фонда, то первой моей заботой было назначить грамотного ответственного управляющего. И я его назначил. Это была молодая амбициозная компания «ДУБОК-Инвестментс», где директором стоял человек редких деловых качеств, знакомый мне по предыдущей совместной работе. Назначенный мною управляющий подошёл к своим обязанностям со всей ответственностью. Навёл порядок в документах и бухгалтерии, документально подтвердил активы, открыл почтовое сообщение с вкладчиками Фонда. То есть, необходимый порядок был восстановлен сразу. Осталось только приступить к выполнению своей главной задачи. А именно: зарабатывать прибыль и дивиденды для участников Фонда, путём коммерческого управления активами. Но именно с этим у нас с самого начала возникли проблемы. Управляющего я назначил в ноябре девяносто седьмого. Это было время блестящих перспектив и наилучших ожиданий для этой сферы бизнеса. Иначе я ни за что не стал бы связываться с этим хлопотным делом. Однако, далее обстановка решительно изменилась и фондовый рынок Украины год за годом пребывал в состоянии неуклонного падения. Поэтому в апреле девяносто девятого года управляющая компания «ДУБОК-Инвестментс» признала, что не в состоянии выполнить свою основную задачу, то есть, заработать для Фонда прибыль. Более того, издержки по обслуживанию Фонда, которые по законодательству ложатся на плечи управляющего, уже накопились в значительную сумму, и это сделало бессмысленным продление такой ситуации. Таким образом, «ДУБОК-Инвестментс» расторгла договор с фондом «ДУБОК» и вышла из инвест-управления. За весь указанный период «ДУБОК-Инвестментс» не провела ни одной операции с активами Фонда, поскольку рынок всё время падает, и любая операция привела бы к чистому убытку. Итак, подытоживая, могу констатировать, что с того момента, как я стал владельцем Фонда, и по настоящее время активы его находятся всё в том же, совершенно нетронутом виде. Зря вкладчики беспокоятся. Всё лежит мёртво, как консервы, как говядина глубокой заморозки. Со своей стороны я предпринимал попытки найти нового управляющего, неоднократно. Но, поверьте, ни одна приличная компания на себя это безнадежнее дело не возьмёт. Отдать же Фонд на растерзание каким-нибудь левым проходимцам – не могу, так как имею чувство ответственности. И вот получаем такую патовую ситуацию, как я это сейчас рассказал.
Выхухолев заметил, как следователь кисло морщится при каждом упоминании термина «фондовый рынок». То ли тема для него мутна и малопонятна, то ли наоборот, известна во всех безрадостных нюансах, а потому надоела до оскомины. Похоже, он готов был отпустить Тита сразу же, без формальностей. Однако и его помощник захотел приложиться интеллектом к расследованию и, совершая неопределённое движение поперёк пространства, задал вопрос, который нельзя было не признать эффектным:
- У вас неоднократно прозвучало ключевое понятие «активы Фонда». Активы, которые по вашим словам, сохранены в первозданном виде. Верно? Так какие же у Фонда активы? Можете перечислить?
Перед мысленным взором Тита, словно крокодилы по реке, проплыли некоторые памятные ему наименования. Да, он мог назвать. Он ответил уверенно, не спеша, смакуя свою компетентность:
- Что такое инвестиционный фонд вообще? Это килограммов двадцать документов, синяя печать и нулевой счёт в банке. То есть в физическом виде любой фонд почти не существует. Единственное, что в нём имеет ценность, это права собственности на акции, то есть коллекция выписок от регистраторов, которые эти права подтверждают. Вот и всё. Итак, активы фонда «ДУБОК» - это около десятка таких вот выписок. Их можно потрогать руками. В соответствии с ними Фонд имеет права на ряд пакетов акций. На память помню почти все. Например, Алчевский коксохимический завод, один миллион акций...
Следователи сосредоточенно переглянулись. «Миллион!» - многозначительно сказал помощник. Впрочем сделал это вполголоса, видимо, соблюдая коммерческую тайну.
...- Ковельнефтепродукт, Волыньнефтепродукт, - продолжал Тит размышлять вслух, - Ну это базы хранения такие. Там по мелочи. Потом что ещё? Гороховский сырзавод, процентов пять. Вишневецкий сырзавод, процентов пятнадцать...
При упоминании о сырзаводах следователи опять быстро переглянулись. Здесь их образное мышление, судя по всему, справилось гораздо лучше, чем в случае с коксом. Наверное, они живо представили себе горы сыра с дырочками на заводских складах и затосковали о вкусной и здоровой пище. Основной дознаватель не выдержал:
- Ну, вот вы говорите, коксохимический, сырный, другие заводы. Неужели всё это не является ценностью и не приносит денег?
Тит протяжно вздохнул, излучая искренность неподдельную, и ответил с досадой:
- Мало того, что денег не приносит, зато приносит постоянные расходы, связанные с поддержанием Фонда в рабочей форме. И эти расходы вытекают уже в обыкновенные убытки. Понимаете, пакеты акций у нас маленькие и поэтому на предприятиях с нами не считаются. Мы не в состоянии, например, приехать на правах акционера в город Горохов и увезти с собою болванку твёрдого сыра вместо дивидендов. А продать акции на рынке за справедливую цену – тоже не получается. Потому что нет ни желающих, ни рынка нет, ни созидательных идей. Вот если бы, к примеру, государство нашло мне управляющего для моего Фонда или само бы взяло на себя это управление, я был бы счастлив, честно...
Терпение у следователя вышло.
- Вот что, Тит Александрович, - сказал он, - Вот вам бумага, изложите ваше объяснение ситуации, так как вы рассказали. Наше Управление обязано ответить по существу поступившего запроса. Это и будет ответом. Только прошу – будьте кратки, не размазывайте.
Гражданин республики Украина Тит Александрович Выхухолев, 1967 года рождения, взялся за шариковую ручку, словно герой Стаханов за отбойный молоток. Силы следствия не успели опомниться, как пару листов покрылись плотным ровным почерком исповедальной писанины. Когда чернильная нить повести перелезла на третий лист, следователь занервничал и решительно воспротивился: «Ну, хватит уже, честное слово! Закругляйтесь, пожалуйста».
Поставив красивую подпись и получив обратно свой синий паспорт, Выхухолев Тит снова, в обратном уже направлении переступил черту, отделяющую свободу от заточения. Никогда в жизни он ещё не ходил такой лёгкой, несущей вперёд походкой. Минуя сумрачные коридоры и лестничные пролёты, не имеющие больше над ним никакой власти, он всё не мог прийти в себя от удивления: как легко он вошёл и вышел, как шутя отпустил его этот дом серой скорби.
Сдав на проходной свой временный пропуск, он вышел к золотистому свету, на вольную улицу, и уже спустившись по ступенькам крылечка, вынужден был остановить свой плавный бег. Путь ему пересекла молчаливая процессия: двое полицаев вели гражданина. Слуги закона вопреки своему унылому казённому обмундированию выглядели на удивление браво, прямо-таки по-эсэсовски. Небрежно, до пупа расстёгнутые пуговицы на кителе у одного, и по локоть закатанные рукава рубашки у другого, не позволяли усомниться, что эти люди при исполнении, погружены в самую глубину своего любимого дела. Сопровождаемый гражданин, по вопиющему виду его гардероба, принадлежал к той кремовой прослойке ржаного рабоче-крестьянского общества, которая называется «крутые».
Жрецы правопорядка выводили гражданина откуда-то справа, видимо, из чистилища подсобно-служебных своих темниц, и вели его мимо крыльца куда-то налево, в неизвестность, в бездну. Тит стал, как вкопанный, чтобы пропустить эту процессию. «На расстрел?» - подумал он, осторожно разглядывая всех троих. Правая щека гражданина была располосована глубокой раной, словно прошёлся нож плуга. Кровушка должна была бы залить его до пят, оставаясь следами ботинок на асфальте. Но рана была грамотно обработана и края её были четкими от неестественной чистоты. Эта розовая свежесть распластанного человеческого мяса на фоне аккуратной стрижки и дорогого костюма выглядела сюрреалистически дикой. На лице пленного – рана, на лицах конвоя – демоническое презрение к пленному, мстительное превосходство перед его тысячедолларовым прикидом, упоительное чувство своего могущества. Пленник – белая рубашка, лишённая галстука, расстёгнута по грудь, руки арестантски заложены за спину – идёт прямо, с достоинством, спокойный и не сломленный, а в глазах его угрюмая твёрдость: я отомщу!
Эта картина маячила у Тита перед глазами всю дорогу, пока он добирался на Предславинскую, в офис. Сан-эпидем-Саныч, встретивший на его месте по прибытии, выразил дружескую радость по поводу возвращения, но ёмкий вопрос его содержал нотку тревоги:
- Ну? Ну?!
Выхухолев, всё ещё преследуемый глубокомыслием, был светел челом пуще обычного. С таким вот челом, обращённым в будущее, он и ответил:
- Формально оправдался. Я изложил им на бумагу повесть нашей борьбы, Саныч. Они читали с удовольствием, им понравилось. Отпустили. В тайной надежде прочесть продолжение. Я хотел разбежаться и взмыть, чтобы вернуться в контору на крыльях радости. Но споткнулся, потому что увидел, как менты ведут с допроса или на допрос приличного барыгу со свежеразвороченным рылом. Мне подумалось – ведь на его месте мог быть и я.
Саныч выругался в адрес всей мусорской породы, но призвал Тита к спокойствию:
- Вряд ли, вряд ли. Интерес ментов к тебе ещё не достиг той стадии, когда включается мясорубка...
- Стоит ли этого ждать? Вот в чём вопрос!
Нет, уж. Кто-кто, а Сан-эпидем-Саныч никогда не числился в беззаботных идиотах. Подшучивая над Выхухолевым, он не собирался пудрить тревогу текущего часа.
- Я думаю, Тит, вопрос надо решать радикально и немедленно. Как говорится, гангрена пошла, и нехрен ждать, пока она доберётся до самых яиц. А то будет и нам с тобою рыло заштопанное. Это лишь вопрос времени. Давай, срочно говори с Гошей. Пусть как хочет, но спишет с нас этот Фонд долбанный!
Тит взялся набирать номер телефона Гошиной квартиры, говоря при этом Санычу и самому себе: «Да знаю, что он скажет... Спрячется за очками, блин...».
Тит оказался предсказуемо прав. Гоша одобрительно вздохнул, узнав, как было дело, и сразу же потерял к этому интерес. Глаза его задёрнулись полупрозрачными занавесками равнодушия. И вообще, от одного только слова «фонд» его воротило в стороны, как переевшего удава от жирного кролика. В тот же вечер он умчался на московском поезде, оставив пыль, бумаги и тлеющие угли.
Озадаченные Тит и Саныч призвали к ответу Королевского.
- Ты, Радик, пойми! – проникновенно внушал ему Тит, - Гоша у нас гражданин мира, и поэтому он всегда где-то далеко, даже если он находится в Киеве. А ты здесь, и такой же смертный, как мы все, такой же уязвимый. Поэтому, если за фонд «ДУБОК» возьмутся всерьёз, то размотают по ниточке весь наш клубочек, и в результате ласты на руках сделают всему личному составу «СЛОНа Украины». И лично к тебе у ментов появится особенно много вопросов. Замучают. Ну, включил воображение?
Хорошее летнее настроение Радика испортилось в момент. Вишенки в его глазах встревожено покатились. Он постарался сосредоточиться. Согласился, что вопрос следует немедленно решить. Спросил осторожно:
- Есть проект?
- Проект есть! – кивнул Тит.
Сан-эпидем-Саныч начал горячиться:
- Да слить этот конченый Фонд куда-нибудь в унитаз! У меня есть надёжный крендель. Он юрист, он это провернёт. Слить и забыть! А заодно «Тэ-Тэ»-шку нашу. Забыли, блин?! Это ещё один пушной зверёк, который уже подкрадывается незаметно. Там наши с Титом отпечатки шоколадных пальцев, конкретные, не отмываются. У меня семьдесят пять процентов уставняка, у Тита двадцать пять. «Тэ-Тэ» изнасилована Праховым и брошена. Труп не ликвидируется, отчётность в налоговую не подаётся! Блин!!! Наши яйца будут принадлежать нам только до первой проверки, Тит! Надо срочно сливать «Тэ-Тэ». А на это нужны деньги! Я не дам на это ни копейки из своего кармана. Пусть финансирует Москва! Радик, я офигеваю от твоего пофигизма!
Здоровый румянец зарделся на бледно-прозрачном лице Сан-эпидем-Саныча. Редчайшее явление. В другое время Тит похвалил бы коллегу за этот признак жизненных сил, но сейчас он был холоден и конструктивен, как пустой холодильник.
- Проект элементарен, - сказал он и объяснил, - У меня есть пара отчаянных парней из числа отдалённых родственников. Это люди, которые вообще ни хрена не боятся. Это Россия. Я вызову их сюда на несколько дней и мы красиво перепишем на них и Фонд и «Тэ-Тэ». Резон здесь двойной. Во-первых, они уберутся к себе в глубинку, потеряются там и здешние органы всех мастей только разведут руками – спрашивать не с кого. А во-вторых, если по какой-то причине Фонд опять нам пригодится, они спокойно вернут его. Это мои люди, я за них отвечаю.
Королевский полюбопытствовал:
- А кто они?
Тит аргументировано ответил:
- Бывшие менты. Сейчас уши из органов, ищут себе приключений. У обоих по две командировки в Чечню, умылись вражеской кровью. Короче, опасные, надёжные люди. Если я попрошу – помогут без лишних вопросов. Но хоть малость, а заплатить людям придётся, Радик. Баков по двести. Плюс дорога и покушать. Один возьмёт на себя Фонд, другой «Тэ-Тэ». Я уже звонил им, разговаривал. Они в полной боевой готовности, приедут хоть завтра. Ну, Радик? Найдёт компания такие деньги для спасения своей задницы?
Королевский начал прятать глаза.
- Не знаю, не знаю, надо посоветоваться с Гошей, - сказал он и проворно исчез.
- Ага, с Гошей! – сварливо огрызнулся Сан-эпидем-Саныч, – С другом своим, Крыжопой, он побежал советоваться, а не с Гошей. А вдвоём они – ещё с кем-нибудь... По секрету – всему свету...
Как бы то ни было, на следующий день Радик изрёк положительное решение:
- Деньги выделены. Вызывай людей!
Люди не заставили себя долго ждать. Тит встретил их на ж/д-вокзале, и они за неспешной беседой пешочком прошли по улице Коминтерна, дальше – на Саксаганского. Здесь, в пустующей Гошиной квартире, гости и были размещены на постой.
- Ну? – спросил Радик на другой день, рассматривая утомлённое алкоголем лицо Выхухолева, - Люди приехали?
Тот молча кивнул головой и повалился на расшатанный эргономический стул, отдохнуть.
- И шо? – полюбопытствовал Радик, - Как впечатление?
- Ужас! - признался Тит, - Но могу познакомить. Хочешь?
- Нет, что ты! – умоляюще замахал руками Радик и поспешил куда-то отбыть. Прежде чем, закрыть за собой дверь, обронил внятную оговорку: «И вообще ещё ничего не решено...».
День-другой гости томились в ожидании решительных действий. В светлые часы они бродили по городу, а по вечерам спрашивали Выхухолева: «Что там у нас? Когда уже?». Тот убеждал их не горячиться и проявить мудрость терпения. Они вроде как соглашались с этим и брались за бутылку. «Пей!» - говорили, разлив на троих и стукнувшись рюмочками.
- Радик, блин! – не выдержал Тит на третий день, - Давай срочно решать вопрос! Моё здоровье начинает уже буксовать. Люди тоже нервничают, рвутся на простор.
В ответ Королевский удивил его новостью:
- Всё отменяется. Людей своих отправляй домой, они нам уже не нужны. Мы тут придумали с Крыжопой... В общем, мы пойдём другим путём.
Тит разинул было рот, чтобы высказаться нелицеприятно, но Радик ловко поспешил выдать ему наличность, адресованную поселенцам квартиры на Саксаганского: сто долларов на компенсацию дорожных затрат и ещё по сто баксов на моральную компенсацию. Того же вечера Тит Выхухолев вручил деньги по назначению.
- Вот бабло, и аргонавтике вашей конец! - объяснил он, - Никакой нравственный долг уже не мешает вам отбыть восвояси прямо завтра. Наливай! Да, воздаяние за вашу бескорыстную готовность прейти на выручку оскорбительно мало. Ну, что это такое? Чистыми по сто баксов на нос по итогам загранкомандировки, за готовность подставить плечо в тухлом деле! Я возмущён, теоретически. Но я скажу вам, братья, что в глубине души рад такому повороту событий. Вы, скажу я вам, избежали теперь того, чтобы вляпаться в дело с туманным, очень туманным финалом. У меня все эти дни кошки по душе когтями драли – ну, куда я своих заступников втравливаю, выручая жопу свою?! И вот, всё теперь как-то иначе решилось. Слава Богу! Наливай, Димон. Я, кстати, предлагал своим деятелям, ну, из нашей конторы, пойдите, мол, сами посмотрите в глаза людям, которых вы сорвали с места, оторвали от семей, а теперь говорите, что самопожертвование ничего не стоит и даёте отбой! Они – не, что ты! Побоялись, не захотели прийти, познакомиться, выпить мировую. Я им сказал, что вы солидные люди с ментовской полосой в биографии. Они на всякий случай испугались... Наливай, Павлуха.
Благодетели прыгали на задницах от гомерического хохота. Хорошо, что встреча не состоялась. Это была бы звонкая пощёчина по деловому имиджу Выхухолева. Столь бесстыдно отрекомендовать их в том, что они серьёзные люди, мог только Тит.
Он проводил их лично, прямо к вагону поезда.
- Ну, ты, короче, обращайся, - сказали они ему на прощанье, - Если там череп кому проломить надо, или ещё чего поделикатнее. Приедем, исполним... По-дружбе...
Тит почти прослезился, когда хвост уходящего поезда растаял в дымке.
Итак, теперь вступал в силу план спасения под авторством Королевского. Выглядел он виртуозней, чем лента Мёбиуса: взять, да и всучить Фонд обратно Гоше, причём, не обращая внимания на него самого. Типа, проснулся человек по утру, а Фонд уже вот он, опять как номерок на ноге болтается.
- Там всё-таки есть ценности, - пояснил Радик, - Сейчас это сущая пыль. А завтра, глядишь, жирная тема. И доверять это каким-то там надёжным землякам, извини, Тит, просто грубая ошибка. Более того – недопустимая бесхозяйственность. Майно всегда должно быть в поле зрения. Ты согласен, в принципе? Так вот, что мы теперь сделаем! У меня есть знакомый регистратор. Ты от имени Фонда заключишь с ним договор на обслуживание реестра акционеров. После этого мы тупо сконструируем договора купли-продажи, по которым ты и Саныч продаёте акции Фонда персонально Гоше, а вернее «ФЕДЖИ», где он числится распорядителем. Печать вон в сейфе, ждёт работы. За подписью Гоши дело тоже не станет, потому как чистые листы с его загогулиной на всякий дежурный случай у нас имеются. Всё, вопрос снят! Утрясти финансы я беру на себя. Понимаешь теперь, как гениально и правильно мы поступим?!
Объясняя это дело, Радик серебрился честным светом предпринимательства. Лицо его было ясным, как блюдце. Лишь на миг облачко сожаления тёмным краем прошлось по нему, когда он закусил губу в тактическом раздумье и добавил:
- А что касается «Тэ-Тэ»-шки, то придётся пойти всё-таки на сценарий Саныча. Не очень мне это нравится. Он с этого захочет денег накроить. Но это, видимо, неизбежное зло... Пусть будет по-Санычу. Отдадимся милости его кореша-юриста...
- Гоша будет в шоке лёгкой степени тяжести, - предположил Тит, - Он конечно же не санкционировал это дело, да?
В ответ Радик пустяшно отмахнулся, словно прогоняя колечко дыма, и без всякого уважения к памяти благодетеля признался:
- Да Гоша вообще в тумане. Я ему говорю, а он чего-то не по теме бормочет, типа, ну вы там сами как-нибудь. Не знаю, что у них в «СЛОНе» творится, но Гоша в последнее время всё чаще озадачивает своим поведением. Рассеян, преступно безразличен. Так что, считай, что мы действуем в ситуации полного окружения, как в киевском котле осенью сорок первого. В общем, спасайся, кто может...
И не в том дело, что Королевский Радик умел быть по Станиславскому артистически убедителен. Когда тебе дают подержать в руках раскалённый кирпич, то приходит маниакальное желание вернуть его обратно, в руку дающую. Это как минимум, из чувства глубокого уважения, с минимальными титрами сопроводительного мата. Поэтому к исполнению предначертанного плана приступили на редкость резво, почти вприпрыжку. При этом Сан-эпидем-Саныч умудрился с первого же приступа измордовать оловянную хозяйственность Радика и отнять у него триста казённых баксов на юридические издержки по нейтрализации ООО «ТТ». Выхухолев, привязанный к Санычу учредительным договором, будто сиамский близнец, с уважением порадовался своему собрату по компании, вернее его иступлённой решимости вытащить свои кроссовки, глубоко влипшие в шоколад несбывшейся мечты.
Поскольку идейных препятствий на избранном пути больше не было, взялись и сделали. Начав с понедельника, к пятнице раздражающий вопрос ликвидировали. Победно удавили, как досадный прыщ на видном месте. Пока Тит и Саныч протирали брюки в гостях у надёжного юриста, который застенчиво свил себе офисное гнёздышко во дворе «Гастронома» на Крещатике, Королевский в сопровождении Крыжопы убедительно выкручивал руки своему знакомцу-регистратору где-то на лесопарковой окраине города, аргументировано понуждая его выполнить работу за бесплатно. В результате, общество с ограниченной ответственностью «ТТ» обрело себе нового счастливого владельца - по слухам, бомжа с харьковской областью обитания. А инвестиционный фонд «ДУБОК», подобный бомбе замедленного действия, вернулся вновь под власть подписи Слабодана, то есть, ему практически подмышку. Во всём этом красивом, слаженном, командном творчестве шероховатость приключилась только однажды, в день решающий, когда договорились всей компанией встретиться у регистратора для официальной подачи бумаг на переход права собственности. Королевский и Крыжопа опоздали. Видя, что человек-регистратор нервничает, Тит и Сан-эпидем-Саныч отбыли с места встречи для выяснения обстоятельств, и по пути домой встретили машину Крыжопы, нервно газующую встречным курсом. Из окон своих авто посмотрели друг на друга, как летчики враждующих истребителей. При первой же возможности Радик пыхнул на них из орального своего огнемёта: «Что это за интриги вы себе позволяете?! Жалко стало с Фондом расставаться!? Передумали уже!!?».
«Паранойя!» - потрясённо констатировал Сан-эпидем-Саныч. Выхухолев смеялся как блаженный идиот. В итоге всё равно все собрались, бумаги регистратору всучили, визитками обменялись и пожелали друг-другу жить подольше.
Наисладчайшей, десертной частью проведённой работы, естественно, стал доклад Слабодану о том, что он теперь счастливый и единоличный распорядитель открытого инвестиционного фонда, так сказать, слуга акционерам, отец вкладчикам. Отныне он в центре общественного резонанса, имеет право на пресс-конференцию. Докладывал Королевский, лично, с благожелательной улыбочкой аптечного жулика.
Гоша на московском конце провода задохнулся от удивления: «Радик, твою мать!!! Что вы там себе позволяете, обезьяны!? Что вы там творите, маза-фака!!?». Но, видимо, то, что творилось у Гоши в Москве было настолько гуще и калорийней, что киевский компот занял его внимание только на пять минут. Больше о фонде «ДУБОК» он не вспомнил ни разу.
Да и вообще, его не было на Украине всё лето. Однако, плодотворная Гошина кисть нет-нет, да и вносила в картину подвигов «СЛОНа Украины» новые оживляющие сюжеты. В глубоком июле, в разгар урожая абрикосов, когда офис на Предславинской находился в полуразмазанном состоянии от жары и безделья, команданте Слабодан напомнил о себе. В режиме телефонного мастер-класса он предупредил Радика о том, что дела у них там постепенно хиреют, а значит киевскому «СЛОНу» благоразумно будет напрячь мысленные мускулы на затылке и придумать, как содержать офис на собственные средства. У Радика были наготове несколько эластичных аргументов – почему это сейчас не получится. Однако Гоша Слабодан опередил его и, не давая поднять пыль аргументов, сказал ему нечто такое, отчего ассоциативной мышление Радика пришло к запаху мыла.
Вскоре после этого разговора Королевский и Крыжопа, соблюдая режим молчания, засобирались в дорогу.
- Вы куда? – с братской синеглазой доверчивостью полюбопытствовал Саныч, когда до него дошло, что за тихой вознёй таится грядущая экспедиция к очередному острову сокровищ.
- Иштван и я, мы едем в Николаев. Гоша в общих чертах переговорил с «Алыми Страусами». Нас должны нормально встретить. Если получится, сядем как-то на товаропотоке у них. Или на вексельных расчётах. Посмотрим, короче...
На этом Радик объяснять утомился. В общении с Сан-эпидем-Санычем он не позволял себе излишне углубляться в какие бы то ни было объяснения. Более того, разговаривая с ним, если только речь не шла о тёлках и сиськах, смертельно уставал уже на втором предложении. В общем, на следующий после этого день Сан-эпидем-Саныч и Тит с завистью проводили своих коллег по конторе в жаркую курортную сторону. Королевский и Крыжопа, не скрывая своего апломба, сели в радикову машину прямо напротив Предславинской, 28, и чинно, демонстративно, как на яхте отчалили навстречу высокой звезде по имени Солнце.
Саныч, обострённо чувствуя смутную несправедливость момента, но не находя стройных слов для её изображения, в сердцах обратился к загрустившему Титу:
- Вот я одного не могу понять, Тит Александрович, объясни ты мне! Почему у Королевского есть машина, а у меня нет? Или вот у тебя тоже. Почему нет? В то время, как у Королевского есть!
Выхухолев поглядел на него и потупил взор. Ясный пламень в глазах Саныча огрел его как пощёчина. И он не знал ответа.
- Саныч, ты главное не вздумай задать такой вопрос Королевскому. А то он тебе объяснит – как глубоко ты не умеешь жить. И до какой безнадёжной неправильности ты себя ведёшь.
Саныч не унимался. Праведная ярость давала ему право и силы выражаться.
- Я с ним и не собираюсь разговаривать. Впадлу! Но ты мне объясни. Он что, больше нас с тобой для этой компании сделал? Где справедливость?
Брови Тита от удивления полезли под чёлку. Он с восхищением уставился на Сан-эпидем-Саныча. Ему не был известен какой-либо другой человек, с такой светлой непосредственностью вопиющий к небесам о вечных вопросах. Почти святой. Дон Кихот периода массовой приватизации. Заворожённый высокой нотой момента Тит не посмел просто махнуть рукой и молча отвернуться. Поэтому ответил, как на душу легло:
- Не ищи справедливости, Саныч. Радик её дефлорировал. Он это любит. Крыжопа, кстати, что-то неразборчиво объяснил мне, типа, Радик где-то одолжил денег. Мол, восемь штук зелени, как раз на...
Сан-эпидем-Саныч презрительно выругался далеко в межпланетное пространство и опять посмотрел Титу в лицо с обезоруживающей честностью синих своих очей, нордических и беспощадных к врагам, и спросил:
- Скажи мне, друг Тит, вот положа руку на сердце. Можешь ли ты себе представить человека, который дал бы Радику взаймы? А тем более, такую уйму денег?
Выхухолев откровенно произвёл над собой короткое насилие, чтобы попытаться это представить. Ему вдруг сделалось стыдно за такую попытку. И он признался:
- Нет, Саныч, не могу. Это невозможно.
Страдальчески вздыхая, как глубоко раненый дельфин, Сан-эпидем-Саныч развернулся и понёс в кафе своё нутро, алчущее справедливости и еды. А за ним по инерции ещё волочилась как эхо мысль: «Даже Слабодан ещё не настолько офанарел. Надеюсь...».
«Мазда», игриво окрашенная под изумруд, появилась у Королевского весной. То есть, сразу после провала многообещающего броска на юг, к богатствам Одессы. Появление у Радика машины именно в этот момент, когда компания погрузилась в пресную апатию, выглядело свежо и дерзко, как налёт на булочную с ограблением в обеденный перерыв. Тит на это только пожал плечами. Его удивило то, что это его не удивляет. Дабы сохранить в себе душевной равновесие, он изобрёл себе объяснение: появление у коллеги хорошей тачки в период упадка компании говорит о наличии скрытых резервов этой самой компании, которые обязательно скажутся в будущем; то есть, все в свою очередь получат своё. Что касается Саныча – тот не мог себе позволить такую роскошь, как нейтралитет эмоций. «Мазда» в руках Радика, в то время как зарплата по конторе колеблется в диапазоне от двухсот до трёхсот долларов, была подобна вонючей подлой селёдке в руке того же Радика, которою он условно отхлестал контору по щекам. Сан-эпидем-Саныч в свои двадцать пять уже не ходил на поводу у сказок, кто бы их ни сочинял. Он дружил только с фактами. Поэтому явление миру изумрудной «Мазды» с Радиком за рулём вызвало у него чёрные, очень чёрные подозрения. Ну, а Слабодана на этот счёт никто и не спрашивал. Было и так понятно – ему всё равно. Одно только понятно не было – а что ему в этой галактике не всё равно?
Не успели Саныч и Тит соскучиться по своим дерзновенным товарищам, как те вернулись, голодные и разъярённые. Голод, бичующий их, был явлением морального порядка, как следствие большого облома и острой денежной недостаточности. В офис они явились, всё еще страдая потрясённым, но не добитым самолюбием. Поскольку картина поражения была нарисована прямо на их портретах, озвучивать подробности было незачем. Здесь и немое кино годилось. Однако, Тит и Саныч имели для таких случаев запас технологического сострадания и поэтому дали погорельцам как следует выговориться, так сказать, облегчить душу.
- Бля, сука, немецкая овчарка, ненавижу! – ёмко выразился Радик, - Чесотка – это могильщик «Алым Страусам»! Это приговор всей мыльной промышленности! Это дискредитация идеи мыла как таковой! Нет мылу во всём мире!!!
Крыжопа по-видимому, согласный в общем масштабе, снизошёл до деталей происшедшего. Говорил с привлечением носа.
- Не, ну шо это такое! – возмущался он, а возмущаясь, он всегда загонял голос в область носоглотки, - Мы приехали, а что мы приедем – было договорено. Мало того, что нас не встретили, нам ещё и искать его пришлось. День искали. Где он, кто вообще контролирует ситуацию на комбинате? Менеджмент слоняется, руки в брюки, разглядывает нас, как в зоопарке...
Королевский:
- В итоге, нашли Чесотку. Так лучше бы и не находили. Прикинь, сидит в директорском кресле. Руки на животе сложил, как барин. Глаза отсутствующие, витает где-то на стороне. То есть, эмоционально каучуковый, понимаешь? Мы ему – так и так, вот, приехали обсудить варианты, предложить разделение труда, типа. А он глядит отморожено и говорит, мол, Слабодана знаю. А кто вы такие – не знаю. Набрался наглости, спрашивает, типа, деньги-то у вас есть? Прикинь!
Крыжопа:
- Вот, а я попробовал у него что-то уточнить, задал ему пару грамотных вопросов, там, по сбыту-снабжению. И вижу – он вообще, блин, не в теме! Ни хрена не контролирует и не организует. Кстати, зачем далеко ходить? Представь себе активно работающий комбинат. И прикинь, какой там документооборот идёт ежедневно, в том числе и через директора. Ну, а теперь вообрази себе сюрреалистическую картину: сидит за мощным директорским столом этот самый Чесотка, полуудушенный за горло дорогим галстуком, а на столе ни одной бумажонки, ни одного канцелярского предмета, даже пылинки ни одной нету! Чисто и гладко, как до сотворения мира. Можешь себе представить? И это человек, поставленный что-то там контролировать и созидать?! Не, ну шо это такое! После этого он ещё спрашивает – а есть ли у нас деньги. Да какая тебе хер разница?! Мы о деле толковать приехали. А там, оказывается, не с кем толковать...
Королевский:
- Короче, тупик! У нас время там было, мы ради интереса зашли в горадминистрацию, нашли там зама, который промышленность курирует. Спросили его – как себя «Алые Страуса» ведут, на каком счету у властей? Так он говорит: блин, за полгода, как там хозяева поменялись, никто из нового руководства комбината ни разу не заглянул поздороваться; не знаю, говорит, как оно даже выглядит, хотя знаю, что Чесотка...
- Короче, всё! – раскапризничался Радик, словно обманутый вкладчик трастовой конторы, - Я знать его не хочу! И мы не будем с ним иметь никаких дел, даже если он завтра приедет сюда и станет умолять. Это моё принципиальное решение. Я его зачёркиваю!
Видя, как порозовел от возмущения Радик, Выхухолев Тит издевательски посочувствовал ему:
- Как я тебя понимаю! Жаль, жаль не было тебя с нами в Николаеве. Психологическая закалка в обществе Андрюхи Чесотки тебе не помешала бы.
Усложнённые ругательства Радика понеслись в ответ. Жирная, квадратная точка в проекте «Алые Страуса, часть вторая» была поставлена.
За этой чертой для «СЛОНа Украины» открылось томительное безвременье. Предчувствуя что-то недоброе, Сан-эпидем-Саныч мрачнел день ото дня. Гоша Слабодан куда-то канул окончательно. Булькнул в омут российского пространства, как монетка, которую бросили на прощанье, покупая задёшево надежду на возвращение.
На фоне хмурого Саныча Королевский Радик напротив, расправлял грудь, наливался жизненными соками всё больше. Применив метод образного воображения, можно было представить, как внутри его лопушится с восковым пафосом дорогой офисный фикус в кадке, купленный в магазине «Квіти України» на Артёма, 49. В подозрениях Саныча что-то было. Радик держал голову и хвост так, словно восходил по трапу, ведущему на палубу для пассажиров первого класса.
Подогретому состоянию духа Королевского очень кстати соответствовало оживление международной политической драматургии. В это время бешено восходила нечеловеческая звезда нового президента Российской Федерации, видимая не только из сопредельных стран, но и с южного полушария глобуса Украины. Радик, наблюдая за траекторией этой леденящей загадки, начинал жалеть, что некогда поспешил сменить свою первую фамилию. В свидетельстве о рождении он значился как Пупин. Разумеется, ему здорово досталось за эту фамилию во всех эпизодах детства, от школы до ВУЗа и между ними. В Университете он не выдержал и поменял себе фамилию – отменил папину, взял мамину, и стал Королевским. Спасибо маме, зазвучал солидно. Но теперь он впервые в жизни понял, что фамилия Пупин может быть очень выгодной. Более того, она звучала бы теперь политически. Все обязательно уточняли бы, переспрашивали бы, потому как заинтригованные созвучием фамилии Радика с брендом российского президента, подсознательно захотели бы сунуть нос в чужую тайну. Королевский Радик часто размышлял о президенте РФ, его восхищало величие избранных. «Интересно, какой у него дезодорант?» - думал он.
В сентябре, когда в Киеве ещё океан солнца, летней жары и стрекозиной игривости, но уже невольно тянет к плодам года, в том числе финансовым, в общем, именно в то время, когда жить бы и жить, Сан-эпидем-Саныч сказал Титу:
- Всё!.. (здесь длинно и нецензурно)... Я увольняюсь. Хай оно всё полыхает весёлым пламенем!
Тит не был ошарашен этой новостью. Чего-то подобного он давно ждал, ибо тени сгущающиеся в глазных углублениях Сашиного лица, слишком явно изображали его мучеником Освенцима, а тучи над его головой, тяжелеющие что ни день, слишком явно намекали, что он приговорён. Вдвоём они часто обсуждали крокодиловую абстракцию ползучей эволюции «СЛОНа Украины». Поговорили на эту же тему и в этот раз, напоследок.
- То есть, терпение лопнуло, да?
- Я бы сказал конкретней: тэрпэць урвався.
- Или всё-таки тэрпэць рэпнул? Так звучит менее категорично...
- Триснул, сука, триснул мой тэрпэць! Понимаешь? Рэпнул, тристнул, видирвався на хрен, вон, валяется в углу, в мусорной корзине...
- Я кстати, пытался на эту тему с Баяновым разговаривать. Говорю, так и так, есть точные сведения, что Санычу нашему цинично не платят зарплату. Услугами пользуются, человека эксплуатируют, а денег не платят. Он мне с тем же углом отражения, в своём духе ответил, мол, скажу Гоше, чтоб разобрался. Но я так понял, что кто-то кого-то тихо послал на три буквы. То ли Баянов меня, то ли Гоша Баянова, то ли Радик Гошу. А в итоге тебе снова не платят...
- Всё, всё! Третий месяц я работаю за спасибо. Хватит, ничего общего больше не хочу иметь.
- Не, ну а Радик должен это как-то объяснить, раз касса через его руки проходит? Он же не может делать вид, что не понял твоего вопроса.
- А он мне говорит, типа, получил прямое указание из Москвы денег мне не платить.
- Ну а ты?
- А шо я? Я сразу на телефон, к Гоше, так и так. А он мне, типа, впервые слышу. Я ему - ну так шо теперь делать? Он мне в своём усталом стиле, типа, ну вы там как-нибудь сами разберитесь. Представляешь?
- Саня, это бл*дство, простое, человеческое. Но я всё равно не могу себе представить, что Гоша тебя предаёт. Я почему-то склонен считать, что это всё интриги Королевского. Слабодан ему верит, как своему личному гинекологу. А тот этим пользуется и творит, что хочет.
- Естественно, Королевский! Интригует. На пару с Крыжопой. Но я и Слабодану больше не верю. Никому больше не верю.
- Но почему именно ты, Саныч? Могли бы и меня так же...
- Наверное считают, что я для них опаснее, чем ты. Я же им не молчу, всё в лоб высказываю. А ты молчишь. Да и Баянова, видать, опасаются. Вроде как дружбан твой.
- Ну да, я молчу в основном. Но они меня и не трогают. Потому и молчу.
- Со мной-то ладно, понятно. Ты-то что себе думаешь дальше?
- Саныч, я буду стоять до конца. Как бы там оно не сложилось. Пока меня не вынесут ногами вперёд. Эх, Саныч, сколько раз я говорил себе: Тит, что ты делаешь на этой ярмарке гандонов? Раньше я не мог бы себе даже приблизительно вообразить, что окажусь в одной шайке с такими плохишами, как Прахов и Королевский, что буду терпеть их фокусы и не шлёпну им по морде, более того, буду подчиняться им и формально, и по сути! Это называется – опуститься, полностью. Ты гляди, третий год жизни всмятку! Как время летит... И что же меня заставляет мириться с этим злом, с этим низким тошниловом? Саныч, не проходит ни одного дня, чтобы я не задал себе этот вопрос. И ответ на него так убедительно держит меня за горло, словно это сжатые челюсти доисторического гада-тарбозавра. Видел в нашем зоологическом музее? Ну, так вот, хватка мёртвая. Я пробовал сопротивляться. Знаешь, не получается. Похоже, и впрямь, нет цепей, прочнее, чем цепи золотые. В общем, этот самый ответ звучит как встречный вопрос: а почему я, который и заварил всю эту кашу, должен уступить, отступить? Да, ловкие пацанята оттёрли меня локтями на третьи роли - я умылся. Однако на долю дивидендов, хоть и малую, по итогу я имею право? Конечно, имею – есть у меня такая иллюзия, и она сильнее моего разума, признаюсь. И хотя я понимаю, что тот же Радик спокойно подотрётся любым моим правом. Но у меня есть всегда последний и главный аргумент в этом деле, мой чёрный пистолет – друг Баянов. Он меня не предаст, я знаю. Только благодаря его тени я всё ещё здесь. И буду. Наверное.
- Да, пожалуй тебе есть смысл мучиться дальше. Лично тебе. А мне – фонарь! Я уже предварительно говорил с Мойдодырко. Он меня опять к себе в БИМ возьмёт. Буду на должности ИОО. Значит, исполняющий офигенные обязанности. Куда пошлёт, то есть. На побегушках, на пару с нашим солнцем Яриком. С чего, блин, начинал, к тому, и вернулся. Ярик, кстати, тоже человек Баянову не чужой. Так что же он его отдал на съедение этим крокодилам, Прахову с Королевским? Ладно, это уже теперь не важно.
- А машину на кого оставляешь?
- «Девятку» нашу, что ли? Так я её и не собираюсь оставлять. Она лично на меня оформлена, так что со мной и уйдёт.
- Саныч, это не серьёзно, я считаю...
- Тю! И серьёзно и справедливо! Пусть контора мне заплатит за два с половиной месяца работы, тогда я машину верну. А так – что, лоха нашли? Я – не ты! Извини... Вырвалось.
- Саныч, могут быть проблемы.
- У кого? У меня, что ли? Расслабься. Бабки против машины. Другого разговора не получится. Должен кто-нибудь привести этих козлов в чувство? Или я не прав?!
- Я бы так не поступил. Я скорее своё отдам, чем возьму чужое...
- Тит, я достаточно много сделал для этой конторы, чтобы заслужить человеческое отношение. И если контора ко мне жопой повернулась, то и я ей тем же местом отвечаю. Я имею на это право.
- Формально ты прав. Но только формально...
- Знаешь, сколько «СЛОН» заработал на «Алых Страусах»?
- Бог его знает! Думаю, не много. Гоша говорил, что выигрыш по имиджу получился на порядок выше, чем по деньгам.
- Ну, так вот, чтобы ты знал! В «Коммерсанте» недавно писали, что Мыльный Папа купил себе очередной актив – николаевский комбинат «Алые Страуса», сенсационно недорого, всего за один миллион долларов. Понял, что к чему? То есть, я делаю вывод, что Мыльный Папа отвалил «СЛОНу» этот лимон баксов на выполнение заказа. А теперь, прикинем, какие у «СЛОНа» были затраты. За двести штук купили пакет акций на Бирже. За столько же купили аналогичный пакет у «ОРТОДОКСа». Наши с тобой затраты по скупке на месте составили ещё пятьдесят штук зелени. Итого, пришёл лимон, а ушло четыреста пятьдесят тысяч. Чистый осадок получается пятьсот пятьдесят штук. Нехилая шляпа, да? А теперь вспомни, сколько мы за эту работу получили. Они, что не могли кинуть нам на премию хотя бы двадцатник? Много? Ну, хоть бы по трёшке на человека! Неужели настолько жаба их задавила? Вот и всё их отношение к нам. Чего ещё ждать? Я сам только вот на днях об этом узнал. И прозрел. Просто прозрел!!
- Да уж, неприятная новость. Что сказать... Саныч, но я убеждён, что они справедливые люди. Просто что-то помешало им быть справедливыми и на этот раз. Какие-то внутренние проблемы. Возможно где-то влетели, где-то проторговались, вот и закрыли дыру этими деньгами...
- Тит, но не за нас же с тобою счёт!
- Грустно на душе, когда уходит друг внезапно, внезапно... Это Высоцкий. Блин, Саныч, что я здесь один буду делать?
- Сочувствую, Тит. И вообще, гляди в оба. Не нравится мне то, что здесь происходит. Очень не нравится. Плохо может кончиться. Смотри, чтобы крайним не стать по итогу. А в целом, удачи тебе! Может, хоть тебе повезёт...
Не создавая никаких прощальных эпизодов в рамках «СЛОНа Украины», Сан-эпидем-Саныч уволился. Иштван Крыжопа, как лицо административно возвышенное, расписался у него в трудовой книжке. Королевский, как лицо, приближённое к сейфу, ляпнул печать. Саныч пожал Выхухолеву руку и был таков. Как и обещал, с собой, в новую жизнь, он увёл и «девятку». Тит ожидал скандала. Однако пыль по этому поводу не поднялась вовсе. У Саныча спросили – он послал подальше, за деньгами. Этим полемика и ограничилась. Подводя черту под именем Сан-эпидем-Саныча в истории «СЛОНа Украины», Королевский приговорил:
- Этот частный случай только подтверждает общую истину. А она состоит в том, что он здесь был не в своей тарелке. Человеку с такими понятиями нечего делать на фондовом рынке. И вообще, посмотрите, как он одевается! Лично мне уже надоело видеть эти затёртые джинсы.
Отдавая должное пафосу Королевского, достойному выступления в Палате лордов, Тит спросил:
- Радик, скажи мне честно – это ты придал Санычу ускорение? Твоя работа?
- Он неряха. И от него всё время воняет машиной. Я неоднократно делал ему замечания.
- Других вопросов не имею. Кратко, ёмко, поучительно. Благодарю!
Вошла осень, разодетая в наряды одиночества. Ипохондрики и меланхолики всех градусов наклона почувствовали на себе нежное давление печали. Это пришедшая осень наступила на город всей стопой, всей своей невесомой тяжестью, под которой хрустнули не один десяток романтиков. «СЛОН Украины» был застигнут этой пятой в самом беспомощном состоянии: денег нет, начатые дела прочно застряли в дверях, воображаемые перспективы кривыми рельсами уходят в молочный туман грядущего, московский офис уподобился избушке на курьих ножках и повернулся железобетонным своим задом. Такой бессмысленной, брошенной всеми моськой «СЛОН Украины» себя ещё не ощущал. Преобладающие в такой обстановке ностальгические настроения среди персонала конторы способствовали плавной деградации, особенно в профессиональном плане. Точно удав кроликом, пагубное ретроспективное мышление овладевало людьми. Симптом упадка был навязчив и сладок, будто анаша.
Полистывая «ИнвестГазету», обращаясь к другим источникам сведений, Радик Королевский легко и естественно переходил на инвестиционный мат, тем более, что было от чего. Попутно он объяснял Иштвану Крыжопе, который тоже от нечего делать сидел и тоже листал прессу, но только жёлтую, о жизни модных людей:
- Ванюша, ты посмотри, во что превратился рынок! Зрелище столь жалкое, что невольно хочется подать милостыню. «Днепроэнерго» буквально по сто гривен за акцию! Остальное вообще разглядеть невозможно. Оно валяется как мусор. Бери лопату и греби!
- Попрошу не оскорблять, блять, нашу родную милицию, сравнивая её с никому не нужными акциями! – беззаботно отвечал Крыжопа, не отрываясь от чтения гламурной хроники, - Наша милиция, при всей её деэволюции, так низко валяться не станет.
- Гы-гы-гы! Ты у нас по милицейским вопросам эксперт, спорить с тобой я не осмелюсь. А я – специалист по Прахову. И чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что это была трагическая ошибка нашей компании, что всё началось с Прахова...
- Вообще-то всё началось с меня, а не с Прахова! – вынужден был поправлять Тит, который по той же общей причине тоже задумчиво бездельничал, за Интернетом. Суждение Королевского на сей счёт прозвучало незамедлительно:
- Знаешь, Тит, скажу тебе откровенно, ты только не обижайся. Как ты, персонально вот именно ты, оказался в недрах всей этой истории – для меня тяжёлая загадка. Просто ума не приложу, как это получилось и как вообще в природе такое получается. Факт твоего личного участия в судьбе компании – это, на мой взгляд, аномалия. Вот. Ты только не обижайся...
- Да что, я тебя не знаю, что ли? Знаю, поэтому и не обижаюсь...
- Понимаешь, чужой ты какой-то. Слегка не от мира. Нет в тебе жадности к жизни, жадности к успеху...
- Ты оговорился. Жажду, ты имеешь ввиду?
- Нет, именно жадность! То есть, жажда, возведённая в принцип. Так вот, жадности к жизни тебе и не хватает. Благодаря ей человек подобен тигру, то есть всегда готов на мгновенный прыжок, была бы добыча. Сейчас всё так устроено – либо ты хищник, либо добыча. И это справедливо.
- А Прахов по-твоему кто? – подал голос Крыжопа, откровенно улыбаясь тому, как Радик плетёт философские кружева.
- Ванюша, о Прахове я даже не хочу говорить. Это трагедия. Я уже сказал. В его бытность Гендиректором на контору такой золотой дождь пролился! По моим сведениям бывали такие дни, когда у него в сейфе штук по двести зелени лежало. Это когда мы скупкой ПИСов занимались. Представляешь вообще, какой уровень возможностей был тогда у компании? Кредит от Москвы вообще неограниченным был. Любая идея финансировалась сходу. Ну и как мы всем этим распорядились? А я предупреждал Прахова: на кой хрен сдались нам эти лоховские сырзаводы? Эти убитые пивзаводы, эта фабрика по изготовлению колючей проволоки! Куда, во что мы закапывали деньги в безумных количествах?! Хорошо, Ванюша, что тебя тут ещё не было, и ты не видел всей этой нереальности. Тебя с твоей хозяйственной жилкой кондрашка хватил бы.
Крыжопа презрительно фыркнул, чтобы придать эмоциональную окраску тому, что он сообщит, и собственно, сообщил:
- А известно ли тебе, дорогой друг Радик, что Прахов, который уже ездит на «Камри», в настоящий момент строит себе квартиру за сто штук баксов? И Князь тоже. Нашли хороший новострой на Печерске, проплатили и делают. Я буквально на днях с ними внизу, в фойе, поутряне столкнулся. Это они мне сами похвастались. Оба, между прочим, довольные жизнью, тему какую-то хавают серьёзную. То есть пацанчики реально поднялись, и подниматься начали, как я себе уяснил, ещё стоя одной ногой в «СЛОНе Украины». А теперь посмотри на себя и сравни – кто ты со своей зарплатой и кто они. Вопросы есть?
Радик покраснел. Конечно ему, как жёлтому тигру, было стыдно такое сравнивать. Он опустил очи, разглядывая что-то под столом, и выругался краткой эпитафией, в которой слово «ничтожество» было не самой крупной изюминкой.
Случайно это или закономерно, но в этот период деловой невесомости офис «СЛОНа Украины» становился подобием интеллектуального клуба. Коммерческие, примитивно заземляющие заботы, ввиду их отсутствия, не мешали этому. Широкий шаг в данном направлении был сделан, в том числе и благодаря Титу Выхухолеву. Дело в том, что именно в эти замечательные дни у него стала пошаливать печень. Теперь он мог легко представить себя боксёром, регулярно пропускающим удары по рёбрам, под правый локоть. Некоторое время он пробовал перетерпеть это дело, справедливо полагая, что оно само как-то пройдёт. Однако же поскольку удары по печени становились явно навязчивыми, он включил рассудок, пошёл по следу и быстро понял, что виной всему его авангардная спорт-диета. Проще говоря, ежедневный брикет творога, банка сгущёнки и бутылка тёмного пива. Не прибегая к рецептам медицины, он просто отказался в дальнейшем от такого героического питания, то есть, отошёл от авангарда в область овсяной каши. Мир для печени наступил незамедлительно. И больше Тит к старому не возвращался. Правда, нездоровый прогресс, которым он удивлял народ в железном спортзале, тоже иссяк. Первоначальную дистанцию от 60 до 120 килограммов в жиме лёжа он преодолел за три месяца. А теперь без творога с пивом забуксовал на 125 килограммах без всякой надежды на дальнейшее развитие. Да и сам начал плавно худеть, что ни неделя: 93 кг, 92, 91... и так дальше, в обратном от эволюции направлении. Это здорово его огорчало, но он какое-то время серьёзно размышлял: что важнее – то, что внутри или то, что снаружи? В конкурсе предпочтений победила печень. Таковому повороту событий открыто возрадовались Крыжопа с Ковалевским. До настоящего времени они с трудом переносили это ежедневное жлобство на столе у Тита в виде творожно-пивного набора, усугублённого сгущёнкой. Возражать открыто, а тем более делать замечания ввиду возрастающей мощи оппонента они не решались. Так что теперь, навеки избавленные от созерцания ужасов авангардной диеты, они ликовали, не скрывая слёз. Тит с кружечкой чая в одной руке и с коржиком в другой – что может быть интеллигентней, безобидней, возвышенней? После этого уже ничто формальное не мешало конторе на пути превращения в клуб интеллекта, чистого и отвлечённого. Титу Выхухолеву пришлось быть свидетелем и участником этого брожения.
Однажды, Королевский у него спросил:
- Ты смотрел мультфильм «Тайна третьей планеты»?
- Естественно, - отозвался он.
- Помнишь, там были такие персонажи – два капитана дальнего межзвёздного плавания, Ким и Буран?
- Ну?
- Как ты считаешь, они были гомосексуалистами? Ведь они так долго вместе были в космосе, в двойном одиночестве...
По инерции Тит почувствовал позыв к хохоту на тонкой грани лошадиного ржания. Но, увидев, что Радик похоронно серьёзен и даже как бы поэтически задумчив, ржать расхотел. Ему сделалось жутковато. Он решил усилить наблюдение за окружающей обстановкой и не оставлять Радика без присмотра у себя за спиной. «Шутит или не шутит? – гадал он, - Прикалывается или не прикалывается?». В любом случае, ему стало жаль отважных межзвёздных путешественников. Знали бы они, в какие списки хотят их зачислить!
Впрочем, загадочный вопрос Радика хоть и вызвал у Тита чувство военной опасности, но отнюдь не удивил. Королевский, от рождения одарённый щедро, горазд был на многое. Исключительную свою универсальность он уже давно доказал, и доказывать что-то ещё ему больше не было необходимости. Пределы его личности представлялись очень зыбкими, условными, в интервале от «минус бесконечность» до «плюс бесконечность». Способности его восприняли ту же характеристику. Если бы, к примеру, Радик нечаянно, просто вот по своей неосмотрительности и дымчатой задумчивости наступил бы ветхой, но культурной старушке на ногу, то не трудно предположить, что последует за этим. Размах дальнейших событий колебался бы в диапазоне двух вариаций, тяготеющих к противоположным бесконечностям. Если бы старушка просто терпеливо ойкнула и ни на что больше не претендовала бы, то Радик извинился бы перед ней. Он положил бы себе правую руку ладонью на область души и озвучил бы своё глубокое сожаление в столь кружевных выражениях, с таким честным сердцем, что даже непорочному Ихтиандру с его подарочной жемчужиной нечего было бы рядом делать. Но если бы старушка, увешанная извинениями, точно баранками, вздумала бы ерепениться, как это часто бывает, - «Ходют тут, не смотрют под ноги, Сталина на вас нету...», - Радик тут же, по верх баранок, обложил бы её таким фугасным матом, какового она, старушка, не слышала со времён петлюро-муравьёвской драки при штурме Киева. То есть, кроме своей природной одарённости, Королевский Радик был ещё и весьма начитанным человеком.
После увольнения Сан-эпидем-Саныча, убеждённого сторонника практической литературы в духе «Как выжить в тюрьме», умные диспуты в «СЛОНе Украины», провоцируемые бездельем, выросли на целую голову. Радик, интеллекту которого явно не хватало поводов для применения, вооружился мемуарами фельдмаршала Гудериана и наехал ими на своих коллег, как гусеницами танка. Потом были мемуары фельдмаршала фон Монштейна. Потом «Жизнь и смерть генерала Рохлина». Потом ещё что-то. Демонстрируя мускулы своей эрудиции, Радик явно задирался. В основном доставалось Выхухолеву. Тот пробовал подставлять зеркальный щит Персея. Радик, следуя правилу буравчика, становился изощрённей.
- Ты за кого – за демократов или за аристократов? – спросил он как-то раз Выхухолева.
- В каком смысле?
- Помнишь, в древней Греции были такие, аристократы с демократами? Кто тебе ближе?
Тит слегка задумался и признался:
- Аргументировано ответить не готов. А ты?
- Я сторонник демократов. Убеждённый. Они мне как-то ближе и родней.
- Ну, а я значит за аристократов буду. По определению. Из принципа.
Этот невинный вопрос о кратиях древнегреческого политикума неожиданно достал Тита до чувственной его печени. Он понял, что отсидеться за щитами не получится и решил упреждающе отхлестать Радика мокрой селёдкой контр-интеллекта. Посидев вечер-другой за глубоким чтением, он обрёл вдохновение вперемешку с дерзновением, и при первом же удобном случае спросил у Королевского, как бы вслух размышляя:
- Радик, вы там у себя в Университете теорию стоимости изучали?
- Шо!?? - удивился тот.
- Ладно, спрошу чего-нибудь попроще. Как считаешь, сколько стоит безсмертие?
Это не было случайной импровизацией Тита. Его мысленному взору часто возвращался сюжет, виденный им однажды с натуры: Гоша, опираясь на аргументы, пытается внушить Радику что-то о перспективах, а Радик, опираясь на популярную лексику отвечает Гоше: «Когда я вижу в реале фактические двести баксов, то не отвлекай меня перспективами! Какие могут быть, нах, перспективы, когда у меня на глазу американская бумажка зеленеет!». Да, он был такой. Обожал доступных синиц и тошнил на журавлей небесных. Когда в поле его зрения, на расстоянии вытянутой руки, возникала простая добыча, потенциальные сокровища более широкого круга своим существованием просто оскорбляли его.
Услышав слово «безсмертие» Радик внимательно насторожился. Быть может, мысль о подвохе пришла ему. А возможно тема, укрытая за этой философской категорией, держала его за душу. Он, в общем-то, пришёл на свет тонкой личностью.
Он маскировочно прикинулся рассеянным и попросил:
- Это ты мне? Повтори, я не разобрал.
- Вот ты человек возвышенный, практически потомок по линии Гермеса, с тебя статую ваять можно. И я тебя, как человек античный – человека античного, спрашиваю. Интересуюсь твоим экспертным мнением: сколько стоит бессмертие?
Тема Королевскому не понравилась, беспричинно. Он легко ушёл бы в защиту, прикинувшись занятым. Однако он был азартен, как булгаковский Парамоша, поэтому решил хотя бы узнать – в чём, собственно, дело.
- В какой валюте? – спросил он, показательно улыбаясь. Крыжопа, невольный свидетель, тоже развеселился.
- Прекрасный ход! – похвалил Тит, - Но это даже не попытка ответа. Бери баксы, калькулятор и попробуй прикинуть.
Радик посерьёзнел:
- Не вижу предмета о чём говорить. Бессмертие какое-то. Это чисто умозрительное построение. Баловство ума, короче. Я правильно говорю, Ванюша?
Иштван Валентинович Крыжопа был намного выше такого разговора. Он читал светскую хронику: как тратят богатые.
Тит же с готовностью поддел Радика на крючок и поволок дальше в тему:
- Отчего же? Трудно найти более актуальный и более реалистичный вопрос бытия. У меня вот, например, ключик от безсмертия висит на шее, на шнурочке. Всегда со мной.
С этими словами Тит полез рукою себе за пазуху и достал свой простенький нательный крестик, который получил при крещении в Ильинской церкви. При виде крестика Радик потерял самообладание. Он понял, что зря ввязался и может проиграть партию. Крыжопа, не поднимая глаз от газеты, презрительно фыркнул. Тит продолжал развивать наступление:
- Ты же не будешь оспаривать тот факт, что дверь первична, а ключ вторичен? Ключ появился только потому, что дверь уже есть. То есть безсмертие первично, реально и даже материально. И ключик к нему вот у меня на шее. А у вас, блин, на шее только масонские медальоны, как мельничные жернова.
Крыжопа фыркнул вторично. У него на волосатой груди вечно что-нибудь болталось и мерцало золотом – то медальоны, то кулоны.
- Всё в этом мире стоит ровно столько, сколько люди готовы за это платить, - заявил Радик. Это была его любимая формула. Он совершенно потерял игривый кураж и душевное равновесие, поэтому и схватился за нёё, как за резиновую дубинку.
- Да? – улыбнулся Тит, - А я вот читал, что цена безсмертия – жизнь. То бишь, жизнь, отданная за друга, на весах равна безсмертию. Ты вот готов заплатить накую цену?
Радик тихо закипал, но отбивался сдержанно:
- Сомнительный размен. Не вижу логики. Тупик просто. Я не знаю, есть ли здесь о чём вообще говорить?
- А вот любимые тобою древнегреческие демократы знали это наверняка, да ещё как знали! Созерцали статуи бессмертных олимпийцев и завидовали ми, по-чёрному и по-белому завидовали. Оставшись наедине со своими мыслями, взывали к олимпийцам, к молитвам прибегали так истово, словно это последний в жизни глоток воды. Мечтательно произносили слово «безсмертие» и с наслаждением слушали, как загадочное эхо разносится среди колоннад и анфилад, подобное ответу из божественной вечности...
Тит многозначительно умолк, чтобы позволить Королевскому прочувствовать плавное дыхание метафизики. Однако, видя, что выражение лица его никак не меняется, огласил ему приговор:
- А тут ты, со своим логическим тупиком! Учти, Радик - античные демократы сначала изумились бы тебе, а потом предложили бы тебе выпить яду, из жалости...
Радику всё это надоело, и он отрубил:
- Знаешь, иногда ты вроде бы ничего, нормальный такой. А иногда просто начинаешь бесить! Ну, не обижайся только. Это правда.
Иштван Крыжопа глубочайше вздохнул и наложил на эту сомнительную беседу своё экспертное мнение:
- Ну, они, те древние, были слишком суеверные, просто как маленькие дети. Воспитание такое, надо полагать. С детства у них сплошные мифы и легенды. Извини, мы себе в наше время такого позволить не можем. Сегодня надо быть реалистичным и по-хорошему циничным. Иначе, всё – ты лох, лузер, посмешище, мазафака, в общем. Так что выбирай. Демократия тебе это позволяет.
С уважением оценив, насколько красиво и складно Крыжопа загнул, Тит Выхухолев нагрел тему до нестерпимой температуры:
- Вот и я о том же. Безсмертие – это хлеб с вином. В прямом и насущном смысле. Незамысловато. Как раз для среднего, практичного ума. То есть, вполне постижимо и досягаемо. Прям тут, на земле. Рука Христова подаёт и угощает. Подходи, вкушай, человече, радуйся. Отныне Хлебом Жизни насыщенный, питием безсмертия напоенный. Смерть тебя уже не касается... Так-так! Нарастает предчувствие сенсации... Нарастает, нарастает... А раздача, прошу заметить, продолжается уже почти две тысячи лет. И хлеб воздушен, всё не черствеет, и вино всё того же античного урожая, заоблачный эксклюзив. К этому справедливо будет добавить, что никто более в такой вот понятной и буквально съедобной форме безсмертие не предлагает. Говоря подлым языком наших торговых понятий, Христос вышел на рынок с уникальным предложением, монополист при полном отсутствии конкуренции. Казалось бы, вот это да! Кто крайний? Займите мне очередь!!! Тем не менее, ажиотажа по этому поводу что-то не заметно. Почему-то я не вижу столпотворения как во время Рождественских распродаж в универмагах Нью-Йорка. Парадокс. Оказывается, мало кому оно теперь нужно, безсмертие! Меня посещает крамольная гипотеза. Извините, так, стало быть, всем нужна смерть?! Нет, это уже не просто парадокс. Это загадка, потрясающая основы мироздания! Экзистенциальный тупик имени Королевского. Необъяснимое что-то. Но, раз так, то... Как говорится, был бы спрос, а предложение себя ждать не заставит. В широком ассортименте...
Радик, не считая возможным дальше терпеть это истязание, рывком пресёк нить беседы:
- Время от времени мне хочется тебя подстрелить и сделать из тебя шапку! Фамилия твоя прямо напрашивается...
После этого Радик старался подчёркнуто не разговаривать с Выхухолевым. И как знать, возможно они бы даже поссорились в открытой форме, а может, и подрались бы, если бы из Москвы не поступил неожиданный сигнал. Вообще, в «СЛОНе Украины» уже прижилось такое настроение, что меньше всего побудительных импульсов к дальнейшему творчеству ждали именно из Москвы. Но вот, приводя всех в чувство, последовала команда: до конца года акции КФТБ выкупить по максимуму, то есть на все имеющиеся средства. И поскольку денежных средств у компании не имелось вовсе, то в качестве источника предложили запустить руку в перспективный портфель, взять там пакет «Запорожстали» в 4 миллиона штук акций и продать его, не взирая на безжизненный характер конъюнктуры рынка.
«СЛОН Украины» зашевелился, завозился, словно подгоняемый мухой-цэцэ. Тит Выхухолев с необыкновенной прилежностью взялся за изготовление проекта договора купли-продажи. Радик Королевский нетерпеливо пританцовывая в ритме «Убили негра, убили!», стал проникновенно соображать, как исполнить невозможное – продать «Запорожсталь». Иштван Крыжопа участливо принялся кому-то названивать по телефону и просить совета. Застоявшаяся контора так соскучилась по работе, что нерешаемости поставленной задачи просто не заметила. И дело было сделано. Каких-то пара дней, выброшенных в корзину для офисного мусора, и вот, они дотянулись до горла покупателя. Как выяснилось, во всей Украине есть только один любитель «Запорожстали», только один человек, который смог назвать цену не в виде рассуждений о намерениях, а в виде десятичной дроби и условных единиц. Вернувшись с переговоров, Королевский с Крыжопой сообщили Титу: «Суровый дядечка! Дядя, дядя, ты могуч, ты гоняешь стаи туч. Такой если захочет нас кидануть, то вернуть своё у нас никаких шансов не будет. Просто не допрыгнем». О ком идёт речь, о какой компании, Выхухолев так и не уяснил, ибо ему в ответ скользко темнили. Формально договорной стороной сделки со стороны покупателя был, конечно же, оффшор, название которого, словно американская улыбка, не о чём не говорило. Титу, как директору бэк-офиса, ответственного за составление договора, полагалось знать только банковские реквизиту и цену сделки. Цена же была подобна приговору: 0,025$ за штуку. То есть, всего сто тысяч бакарей! За четыре миллиона акций!! «Запорожстали»!!! «Что за эпоха настала! – сокрушённо мучился размышлением Тит, внося финансовые данные в договор, - Сокровища распатрониваем в дым. Золото бросаем под ноги. Канун Судного дня. Нам будет стыдно когда-нибудь... И мучительно больно за бесцельно прожитые годы...».
Приняв готовый договор в золотые руки, Радик отправился к покупателю. Крыжопа, приняв образ Антонио Бандераса, составил ему свиту почётного сопровождения. Их долго не было. Вернулись они только к концу рабочего дня. Спокойные, усталые, неразговорчивые, как диверсанты с задания. Крыжопа с размаху плющил челюстями жевательную резинку.
- Ну, можно поздравить? – вежливо осведомился Тит.
- Ты уволен, - бросил на ходу Королевский.
- ???
- Иштван Валентинович, объясните товарищу!
Крыжопа не выдержал, заколебался от смеха. Потом, переждав приступ юмора, рассказал сквозь жвачку такое:
«Значит, приходим, садимся напротив, даём читать договор. Человек читает, и прочесть не может. Спотыкается, матерится. Говорит: «Кто договор делал?». Мы ему: «Да есть там у нас черепан». Он говорит: «Ёптыть, оторвите этот черепан и выкиньте!». Мы: «А шо такое?». Он говорит: «Ошибка, нах, на ошибке, блях!». Мы: «Не может быть». Начали смотреть – точно! Пять штук и прямо на виду, и не все они безобидные. Тут он как начал нас мордой по столу возить, да показывать, какие у него в конторе принято договора составлять! Мы сидим, красные, сука, как советский флаг. Он говорит: «Ща я вам урежу за такое засранство и цену, и ещё чего-нибудь!». Мы ему: «Пожалуйста, не надо!». Короче, взялись заново, с нуля составлять договор. Времени угробили на это, маза-фака – сколько! Мужик говорит: «Так и быть, подпишу. Но с условием – чтобы этот грамотей, который там у вас есть, был уволен. Договорились?». Мы ему радостно: «Конечно! Он уже аннулирован! Можем прям от Вас по факсу ему об этом передать». Короче, давно мы с Радиком так адреналиново не развлекались».
- Блин! – Выхухолев инстинктивно вцепился в подлокотники кресла, словно катапультируемый.
- Не ссы! – покатившись со смеха, рекомендовал ему Крыжопа, - Проверять он не приедет. Мы теперь вместе с тобой будем сидеть, как на бочке пороха, ждать от него проплаты. Может ведь и кидануть, теоретически. Вот тогда будет настоящее кино!
Королевский устал мрачно молчать и позволил себе небольшой прорыв дамбы.
- Тит, жаль мы тебя с собой не взяли! – возвышаясь в своём праведном раздражении выговаривал он, - Послушал бы, что он про тебя говорил! В другом месте ты просто лишился бы работы сразу, понимаешь? Серьёзнее надо быть! Ответственнее! Это же командная работа!
- Честное слово, - побито оправдывался Выхухолев, - Такую форму договора мы уже использовали. Я её у какой-то конторы позаимствовал. И нормально было, всегда без замечаний. Сам не пойму...
- Короче, не о чем больше говорить! – назидательно обрубил Радик, - Ты всё понял.
Тит огорчился, умолк и пребывал в таком драматическом состоянии минут пятнадцать, не меньше.
Течение дальнейших событий в истории «СЛОНа Украины» было легко предсказуемым. Выручив по сделке сто тысяч долларов, компания в короткие сроки произвела три телодвижения:
во-первых, выкупили пакет акций Киевской Фабрики Туалетной Бумаги 1303500 штук, то есть 8,355% уставного фонда; владелец пакета компания «Отходы-Экспорт» бычилась и упиралась, но за 25000 долларов позволила себя уговорить;
во-вторых, прямо под Новый Год, когда в воздухе уже пахло ёлками и живым людям остро не хватало наличности, была проведена очередная скупка акций той же фабрики у мелких акционеров; сдались 16 человек, которые добавили в копилку «СЛОНа Украины» ещё 1,7023%;
в-третьих, остаток средств, тысяч 60-70 «зелёных» перебросили Москве; ликования и энтузиазма в Киеве это не вызвало, но Москва сказала: «Так надо!».
Получив зарплату и по 100 баксов премиальных, персонал компании «СЛОН Украины» канул в длинные новогодние каникулы. Настроение было относительно игривое, ибо за спиной остались уже 52,8051% вожделенной туалетно-бумажной Фабрики. До финишной ленточки оставался какой-нибудь шаг.
= глава Четырнадцатая =
или битва цветных карандашей
Что появилось раньше - Цвет или Время? Время – штука определённо цветная. Поэтому каждый месяц года окрашен по своему и сообщает миру своё цветное настроение. Так словно это двенадцать карандашей из набора для рисования. Апрель, к примеру, чистая бирюза. Июль бравирует всеми оттенками золота. Август безусловно румян, как персик в натюрморте с яблоками. Декабрь – белый, декабрь – чистое робкое чудо на самом дне чёрной ночи. В месяце под названием январь есть и торжество и какая-то детская легкомысленность, поэтому он нежно-розовый, не по-зимнему. Февраль же – месяц серьёзный, фиолетовый.
Закрыв офис пораньше, ибо день был пятница, Выхухолев Тит совершил длинную привычную ему прогулку от Предславинской – по Красноармейской – до Крещатика, следуя ментальному позвоночнику города. Никакая цель не вела его на поводке. Своею невесомой девичьей рукой чувство прекрасного вело его. Путь был привычный. Он просто шёл сквозь фиолетовые тени, любуясь вечерним Киевом. Иногда заходил в дорогие магазины, чтобы поглазеть на идолы общественного статуса. Кирпичом на душе у него ничего не лежало, легко было идти навстречу своей планиде.
Сумерки становились плотнее: от нежно-фиолетового намёка, когда он поравнялся с Институтом Иностранных Языков, до чешского лилово-фиолетового хрусталя, ближе к Бесарабке. Такая вот чешская ваза, виденная им однажды в ЦУМе, поразила его и запомнилась с восхищением. Теперь ею накрыли целый город. Голова кружилась от волшебства.
По мере того, как шаги приближали Выхухолева к Рулетке, вечер отыграл всеми градациями фиолетового, переполнился до краёв и опрокинулся, как ведро с чернилами. Смена караула меж светом и тьмою опять неуловима. От крыш и до неба залило гуашью бездны с неуловимыми оттенками. Игра сделана. Дыхание близкой весны уже оставило Киев без снега, и не на чем февралю расписаться прощальной фиолетовой тенью: «…Я вас любил…».
Ещё издали, от перекрёстка Крещатика и Прорезной, Тит Выхухолев с беспокойством почувствовал, что сектор мироздания, лежащий впереди, тайно уполовинился. Ещё ничего не было видно и понятно, но ощущение того, что за чёрными шторами ночи путника караулит дикая беззубая улыбка хаоса, высокой нотой встревожило сердце. Дойдя до здания Главпочтамта, Тит уже мог вполне увидеть и осознать то, что с расстояния только угадывалось. Он упёрся взглядом в зелёный забор. Насколько хватало видимости, сборная из деревянных щитов конструкция с фирменной маркировкой «М» тянулась поперёк Крещатика в сторону Консерватории и куда-то дальше. Можно было рассмотреть, что удав ограждения продолжался по противоположной окраине площади. В той стороне двигались огоньки авто вверх-вниз по Институтской, светились окна Октябрьского дворца, поэтому траектория забора, замкнутого в гигантское кольцо, вполне угадывалась. Однако что осталось, что происходило, что скрывалось внутри огороженного круга – было сокрыто от взора, и это томило дух предчувствием утраты. Шёлковое сердце Тита Выхухолева уловило смутную, неосознаваемую пока, но уже необратимую перемену пространства. Воздух как будто бы изменил своё привычное течение, уклонился в сторону, по искаженному руслу.
Заглянуть поверх забора Титу не хватало роста. Но с некоторого расстояния, от угла Главпочтамта, взойдя на пологую ступеньку его крыльца, всё-таки можно было разобрать главное: внутри грандиозного круга, который опоясывался нескончаемым удавом зелёного забора, ничего не было. Пустота казалась такой абсолютной, что ощутимо магнитила, вкрадчиво затягивала в себя зыбкую желеобразную лепоту окружающих кварталов. Выхухолев от удивления разинул рот. Кто-то взял карту Киева и прожёг её бычком сигареты, попал прямо в Майдан Незалэжности. Теперь в самом публичном месте города дыра, насквозь, не исключено, что на тот свет.
Душа отказывалась этому верить. Эффект был примерно такой, как если бы гоголевский чёрт уволок с неба Луну. Что касается монумента в честь Великой Октябрьской Революции, что возвышался на холме по над площадью, то его уволокли раньше, загодя, в 90-х ещё, и к этому все уже привыкли. На том месте сразу же смонтировали какой-то эксклюзивный японский экран метров 30 по диагонали. Он, как недремлющий глаз демократии, с тех пор терроризировал зевак и прохожих постылым гипнозом видео-рекламы. И вот теперь не было даже этого исполинского телевизора. Далече, на краю инфернальной пустоты, как бы сползая по склону холма в разинутый рот абсолютного небытия, торчала в чёрное небо гостиница «Москва». Этот сталинский дворец походил теперь на ракету, прощально и трогательно пытающуюся взлететь, оторваться от земли, предательски уходящей из под неё. Тит подумал: «Интересно, какой вид открывается теперь с того балкона, на котором я когда-то стоял?».
Тит обалдело пошёл вдоль забора, не понимая отчётливо, куда его тянет, на какое открытие он здесь ещё надеется. Попутно он выговаривал себе замечание: «Кажется я пропустил что-то интересное. Проспал вторую серию. Надо чаще бывать в центре города! Последний том Истории, которая всем надоела… Страницы листаются всё быстрей...». В одном месте стык между деревянными щитами, из которых состояло ограждение, разошёлся вразвал, и Тит этим воспользовался. Он аккуратно просунул голову в разинутую пустоту и так, замерев меж двумя маркировками «М», стоял некоторое время. Затем извлёк себя в целости обратно и задумчиво направился домой.
Дома парили ангелы. Отец пребывал в трезвости. Весёлое пощёлкивание печатной машинки разносило благую весть об этом. Соответственно, мать была счастлива и варила борщ, о чём возвещал душистый воздух с кухни. Телевизор с оптимизмом сумасшедшего молотил впустую, бормотал и вскрикивал в гостиной для себя самого. Благодушие дружной вечерней пятницы, царящей на семейном острове Выхухолевых, смягчило Тита. Мятая душа его разгладилась, и разувался он уже почти совсем мирным человеком. Прошёл, поздоровался с матушкой, поздоровался с батюшкой. Выхухолев-старший с несгибаемым упорством, на зависть любому дятлу, долбил какой-то материалец для какой-то газетки. Тит, извинившись, позволил себе отвлечь его от этого увлекательного и полезного занятия.
- Скажи-ка батя, - спросил он, - А есть ли у нас дома в библиотеке такой писатель как Платонов? Меня интересует его сочинение под названием «Котлован». Очень, знаешь ли, хотелось бы перечитать.
Отец глянул на него поверх очков, растерянно бормоча:
- Платонов? Платонов... Платонов... Сынуля, спроси у матери. Она точно скажет.
Тит сходил на кухню и вернулся раздосадованный:
- Матушка говорит, у нас другой Платонов имеется. А тот, который Андрей, увы, нет его у нас.
Отец опять прекратил щелчки по кнопкам машинки и глянул на него уже предметнее:
- Тебе зачем?
Тит, озадаченно разглядывая тяжёлые книжные полки, объяснил:
- Давным-давно, когда я был ещё полным от надежд, а крокодил солнце ещё не проглотил, довелось мне прочесть этот самый «Котлован». Чисто случайно. Я тогда понятия не имел, что есть на свете какой-то там Платонов. Помню, я был потрясён. Читал взахлёб, как заворожённый. Ни до, ни после ничего подобного по концентрации мрака мне не попадалось. Будни ада – я бы это так обобщил. То есть, доступными творческими средствами писатель выразил повестку дня преисподней: человек в клешнях бессмысленности. Или можно так сказать: человек, томимый зыбкими миражами смысла, ползает по дну стеклянной банки бессмысленности. Во как! Короче, я был потрясён надолго. Дело было на Дальнем Востоке, в самое муторное и чёрное время – году, эдак, в девяносто первом. То есть, чтение то было и к месту, и ко времени, и вообще в тему. Потом я вернулся в Киев, город светлый, и те впечатления скоро изгладились и потерялись. Эх, сколько лет прошло, батя...
Выхухолев-старший снял с носа свои простецкие очки, и сокрушённо покачал седой головой, согласно жалея о годах.
- И вот иду я себе нынче по Крещатику, почти счастливый. Любуюсь жизнью. Подхожу к Рулетке, ну то есть к Майдану Незалэжности, и что я вижу?
- Разворотили? – догадался Выхухолев-старший.
- Не то слово! – вздыхая подтвердил Тит, - Сначала я просто остолбенел. Я отказывался верить. Потом стоял и думал – на что это похоже? Первое, что пришло в голову – у нас в Киеве тихо и незаметно рванула атомная бомба и оставила воронку...
- М-н-да-а-а! – почесал себе за ухом Выхухолев-старший, видимо уже замышляя новую статью для прессы, - Это же была эталонная часть города! Это было его солнечное сплетение! Городская гармония, насколько она вообще в нашу эпоху достижима, была достигнута именно здесь...
- Вот-вот! – продолжал скорбеть Тит, - Было темно уже и подробностей не рассмотришь. Но там стоят осветительные прожекторы для строителей. Поэтому я увидел главное: роют! Роют мощно и глубоко. Особенно они вгрызаются в холм, на котором стоит гостиница «Москва». Там провал под землю выглядит особенно инфернально. Ну то есть, пугающе. Знаешь, черным-черно вокруг, ямища дикая, метров двести в диаметре. И по стенкам её, и по дну, копошатся крошечные человечки, мелкие строительные существа. Нет, решил я, это не вмятина от военного атома. Это самая настоящая иллюстрация кариеса, разложившего и проломившего зуб до самого основания, где по жуткому дну его ползают разрушительные бактерии. А по пути домой мне как раз и припомнился «Котлован» Платонова Андрея, не знаю, как его по батюшке…
Выхухолев-старший глухо заворчал, как далёкий гром из клубящихся туч, в том смысле, что «всё разрушат, гады». Подводя черту огласил приговор: «Из козьего болота Майдан вышел, в козье болото и вернётся...».
Мать позвала их на ужин. Они усердно повиновались. По завершении трапезы глава семейства вернулся к печатной машинке, ловить за хвост какую-то свою гонорарную мысль.
- Ты, бать, над чем сейчас работаешь? – дежурно поинтересовался Тит. Батя объяснил:
- Был я на днях в Торгово-Промышленной Палате, на брифинге. Там в гостях интересная делегация пребывала. Черномырдин с Примаковым во главе. Встретились с нашими деловыми кругами. По вопросам регионального сотрудничества. Вот пытаюсь, так сказать, осмыслить тему.
- Опять на пару со Зверским работаете? То есть, один за всех, всё для одного, как и прежде?
- Ну, куда ж без него? Это сейчас наша с ним коронная тема: приграничная торговля. Вместе копаем. Так что...
Выхухолеву-старшему нечто весёлое вдруг вспомнилось, и он душевно хохотнул.
- Зверский ценен уже хотя бы тем, что с ним весело, - объяснил он, - И в этот раз без анекдота тоже не обошлось. В общем, мы с ним пришли пораньше и посетили буфет. Ну, коньячок, пятое-десятое, обсудили тему брифинга. А коньячок, он как трясина, имеет свойство затягивать, засасывать. И мы, сами того не заметив, увлеклись. Засосало, нас по уши. Ну я-то ничего, еще мог совместить видимое и воображаемое в одну картинку. А Зверский с устатку заметно разбалансировался. Ну, тут время мероприятия подоспело, время занимать места для прессы. Я ему говорю: «Валер, ты не высовывайся, ладно? Отдохни, я сам поработаю». А он – ни в какую, не слушает. Тянет руку с вопросом и всё тут! И его, конечно же, быстро замечают, дают ему слово. А напротив пресс-ложи, перед нами прямо, длинный стол, за которым сидят члены делегации и Примаков с Черномырдиным в центре. И все внимательно смотрят на Зверского. Он поднимается, упираясь мне в плечо, и говорит. То есть, задаёт вопрос Примакову. А я как раз записывал это на диктофон. Вот этот эпизод, слушай...
Отец нажал «play» диктофона и Тит услышал:
«...Евгений Максимович! Россия велика, и естественно, Украина и Россия это всё... э-э-э... торгово-промышленные дела... э-э-э... очень, очень далеко! Но есть приграничные районы. Како-то будет, в принципе... э-э-э... различие? И как это будет развиваться? Всё-таки ближе Воронежская (засмеялся)... э-э-э... будем говорить, губерния, область?».
Дальше кассета зафиксировала длинную, нескончаемую паузу, и на фоне напряженной тишины было слышно, как кто-то осторожно закашлял. Выхухолев-старший отключил диктофон и снова зашёлся смехом, и похохатывая комментировал последствия:
- Примаков от такого вытянулся лицом и крепко задумался, что называется, завис. Похоже, впервые в жизни он не знал, что ответить. И всё журналистское племя обернулось и уставилось на нас с Валерой так, словно мы персонажи из «Двенадцати стульев». А на помощь Примакову, пока тот собирал буквы в мысли, неожиданно пришёл Черномырдин. Разрядил обстановку. «Хороший вопрос!» - похвалил он Зверского, сам улыбаясь до ушей. И все, кто был, с облегчением рассмеялись. Если уж такой мастер криво-коленных формулировок, такой экскаватор красноречия, как Виктор Степанович, похвалил, то ясно – Зверский самому Черномырдину нос утёр! Пока пресса веселилась, Примаков нашёл средневзвешенную мысль, и ответ о приграничной торговле всё-таки прозвучал...
Возникшее в делах конторы зимнее затишье напоминало трубу большого диаметра, брошенную на пустыре – по своей длине, по своей пустоте, и по кружочку света там, где-то впереди, который позволяет надеяться, но ясного обзора перспективы не даёт. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что некоторые события весны, последовавшей в свой черёд, оказались для Тита весьма неожиданными, и даже смутили его.
Сначала, под крики перелётных птичьих стай, в Киеве объявился Гоша Слабодан. Не прибыл, не посетил, а именно объявился. Потому как лично Тит узнал об этом случайно. Выйдя из офиса к лифту, он увидел за стеклом двери, ведущей на балкон, двух уединённых собеседников – Радика и Гошу. Королевский стоял навытяжку, замкнув руки на груди, покачиваясь маятником на каблуках и покусывая себе губы. Исполненное тревогой лицо его пребывало под печатью растерянности. Слабодан же был подобен остывшему пеплу. Безжизненность и прострацию заброшенной шахты в глазах его не могли теперь скрыть даже волшебные стёклышки очков.
Титу показалось, что Гоша заметил его и лёгким кивком головы подал знак приветствия. Поэтому он не стал мешать собеседованию, преспокойно дождался лифта и убыл по собственному плану. Однако Гоши он уже больше не увидел, ни в офисе, нигде. Весь оставшийся день Радик Королевский заметно маялся каким-то тягостным беспокойством, как будто носил в карманах по кирпичу. И лишь под занавес рабочего дня огрел Тита новостью: «Гоша расстался со «СЛОНом». Уволился, то бишь».
Лицу Выхухолева не было пределов, когда оно стало вытягиваться. Впрочем, он вовремя спохватился и обуздал рефлексию мышц. Одумавшись, он припомнил, как гостил в офисе «СЛОНа» и заметил тогда некий сквознячок учтивой, политкорректной отчуждённости меж Гошей и Баяновым. Но не придал этому значения, да и вообще озадачен был тогда всецело своей шкурной занозой. А теперь, оказывается, оно вона как повернулось!
- И он приехал специально, чтобы тебе об этом сообщить? – спросил Тит у Радика. Тот не удостоил его даже поворота головы. Ответил предельно вежливо, сквозь зубы:
- У меня ключи от квартиры. Гоша хочет забрать что-то из своих вещей. Вероятно, здесь он уже больше не появится. И вообще, я знал об этом немного раньше, чем сегодня...
Выхухолев Тит чувствовал себя так, словно на нём испытывают влияние невесомости. Будущее лишилось даже воображаемых очертаний и превратилось в первобытный бульон из атомов водорода и кислорода, с клёцками дезоксирибонуклеиновых молекул.
- Мог бы хоть зайти, поздороваться! – глухо пробубнил себе под нос Тит.
- У человека проблемы – не чета нашим! – сделал ему замечание Радик, - Ему не до церемоний.
- Не, ну он хоть сказал причину – что да почему, и чего ожидать нам тут? – упрямился Выхухолев.
- Предложил бросать всё и ехать с ним в Россию новый проект поднимать.
Услышав это, Тит извлёк своё зрительное внимания из липких сетей копьютера и с интересом перенаправил его на Радика. Тот стоял под настенной картой Украины, как вмороженный лютым Цельсием, и гипнотически смотрел на грандиозную путаницу путей сообщения меж двумя братскими странами, будто наблюдая, как крошечный вагон с Гошей на борту букашкой переползает условно-суверенную границу. Тит, будучи не в состоянии разделить медитативное состояние Радика, задал свой законный вопрос:
- И что ты ему ответил?
Королевский наконец-то повернул к нему своё молодое клубное лицо в обрамлении золотистых полубаков, и Тит увидел его безумную, до ушей, улыбку оглушённого окуня.
- Я сказал об этом Ванюше, и мы здорово над этим поржали! Ванюша так вообще старается на карту России не смотреть. Его от этой беспредельности в мурашки бросает. Гы-гы-гы!... Он на Урале срочную служил. До сих пор забыть не может. Гы-гы-гы!...
На другой же день Выхухолев, подстрекаемый любопытством не менее, чем озадаченный своим будущим, позвонил в Москву, на ухо Баянову. Тот с удивлением ответил: «Слабодан? Кто тебе сказал? Нет, фигня всё! Работаем, как и раньше...». Услышанное в телефонном разговоре Тит прилежно передал Королевскому: «Радик, революция отменяется, эволюция продолжается. Никакой Гоша никуда не увольняется. Баянов сказал, лично! Так что говорим «Гоша» - подразумеваем «СЛОН». Говорим «СЛОН» - подразумеваем «Гоша»...».
Радик не проронил ни звука. Он просто шагнул по направлению к Выхухолеву и уставился ему в лицо с таким видом, словно американский астронавт разглядывает через иллюминатор рябую Луну. То есть, долго и с превосходством белого колонизатора.
Вслед за этой игрой света и тени вокруг персоны Слабодана, чистое полотно безвременья было разукрашено для Выхухолева ещё одним загадочным событием. Ему позвонили из банка «АЖИО», прямо домой. «Тит Александрович, здравствуйте, Вы наш любезный! – сказали ему, - А приходите-ка Вы к нам чаи погонять! А? Заодно и дело обсудим. Да. У нас к Вам дело. Да. Хорошее дело исключительной важности. Ха-ха-ха! И такое бывает! Как Вам будет угодно, занятый Вы наш! Ждём-с...».
Как вслед за этим выяснилось, дело предстояло творческое по форме и историческое по содержанию. Медноволосая предводительница PR-управления банка, исповедующая в своём имидже эмоциональный стиль мамаево-курганной Родины-Матери, гостеприимно всплеснула руками-крыльями, усадила Выхухолева в тени лопухатого фикуса и прибегла к таким словам для изложения действительности: «Наше с Вами сотрудничество в прошлые золотые годы оставило неизгладимое впечатление, впрочем, как и неизгладимые следы. Поэтому, когда появилась идея нового проекта, у нас не возникло особых колебаний по поводу того, кому это можно доверить. Да-да! Лично Станислав Михайлович настоял на Вашей кандидатуре. Так и сказал – не доверяю никому! Выхухолеву одному. Ха-ха! Вот так...».
Объяснив в нескольких высококвалифицированных выражениях идею творческого проекта, PR-попечительница буквально за руку, как школьника, повела Тита в приёмную Председателя Правления. «Нет-нет, Вы погодите трепыхаться и сучить ногами! – увещевала она, - Мало ли, что Вы отошли от творчества! Вы справитесь. Талант не пропьёшь. Вы послушайте, поговорите. А потом уж решайте себе на здоровье!».
Председатель Правления банка «АЖИО» Станислав Михайлович Аржевитин, едва завидел Тита, отворяющего к нему дверь, заулыбался во все усы, поднялся из-за богатого своего стола и гостеприимно зашагал к нему через комнату навстречу. Перед собою он держал загодя готовую к рукопожатию руку, длинную и строгую, будто меч. Встретились посередине, поздоровались.
- Молодец, мужаешь! Вижу лицо бывалого человека! – похвально заметил Аржевитин.
- Правда? – усомнился Тит, - А мать говорит, что я деградирую обратно, к детству. Шутка.
Они прошли и воссели, каждый на своё место, как гость и хозяин, и банкир сказал:
- Для начала вот хочу вручить на память...
В руках его изумрудно зеленела обложкой книжка-брошюра. Он открыл её на первой странице, взял шариковую ручку и что-то коротко там написал.
- Вот, полистаешь на досуге. Здесь я попытался обобщить свой профессиональный опыт и наблюдения. Как раз к десятилетию банка. Осенью будем отмечать. Приходи, приглашаю. Наш коллектив будет тебе рад.
- Спасибо, - скромно ответил Выхухолев, принимая подарок. Книга носила название, которое могло бы обеспечить ей место среди раритетов Государственного Архива: «Первые 10 лет банковского дела на Украине». Вслед этому от Аржевитина последовал комментарий, переводящий стрелки беседы в актуальном направлении:
- То, что здесь мною изложено, носит характер сухого исследования. Цифры, графики, таблицы, выводы. Знаешь, но ведь это только скелет настоящей жизни. Уже завтра мало кто сможет на основе этого воссоздать дух и плоть этих десяти лет. Характеры и поступки – вот истинное содержание истории. И я себе поставил целью, пока это не поздно, пока всё это близко, изложить второй слой этого периода, где главные герои не цифры, а люди. Летопись тех же десяти лет, но уже в персонах и перипетиях. Понимаешь? Я взялся было за это дело сам, но потом вижу – дело безнадёжное, совершенно нет на это времени. Ну, и кому я мог бы это доверить, как не тебе? В своё время мы с тобой изрядно сотрудничали, твои способности уже доказаны. К тому же, ты дышал тем же воздухом эпохи, что и мы, жил теми же обстоятельствами. Тебе близко то, о чём я говорю. У тебя, думаю, получится. Возьмёшься за эту задачу? Со своей стороны я обещаю максимум сведений, доступных мне по этой теме. Ну? Что ты думаешь об этом?
Тит Выхухолев покраснел вместе с ушами. Он уже давно забыл, что значит стоять на пьедестале творческого признания. И вот теперь ему довелось вспомнить, как оно бывает, когда бабочки тщеславия ласково шлёпают по щекам своими шёлковыми крылышками.
- Серьёзное, знаете ли, дело, - изрёк Выхухолев, прощаясь, - Прежде, чем дать ответ, мне надо поразмыслить. Смогу ли? Это вопрос. Давайте договоримся следующим образом. Я постараюсь предложить свою концепцию работы, так сказать, свою формулу, начинку, обёртку. А вы это дело рассмотрите и приговорите: «добро», или «остричь», или «четвертовать», или «не годится вовсе».
На том и порешили. Выйдя из банка на улицу, Тит прочитал дарственную надпись в книге: «Моєму товаришу по АБ «АЖІО» з повагою. Аржевітін».
Лень и азарт боролись в утробе Выхухолева недолго. Душа его, отвыкшая от мучительного, ответственного труда, хныкала, висла на нём, как мокрое пальто и добром советовала не ввязываться, не лезть на галеру. Однако дух его уже был воспламенён, подобно подожжённому на ладони спирту, и ничего уже с этим поделать было нельзя. Разве что только выпить.
Так, подчиняясь искушению, первая строчка из шариковой ручки задумчиво легла на чистый лист бумаги. Мистический акт сотворения малого мира, кажется, начался. Факт умышленного заступа за черту новой неизвестности вроде бы зафиксирован. От Выхухолева теперь требовалось простое дерзновение: заново, в очередной раз войти в ту же реку. И он честно предпринял усилие, чтобы сделать это. И был озадачен, ибо что-то держало его.
В тайне от всех, и даже от себя, Тит Выхухолев ревностно лелеял данный ему творческий талант. Не велико было дарование, но Титу дорого. Подобно трогательному, ранимому огоньку лучины в объятьях сырой ветреной полуночи трепетало оно, и Тит бережно прикрывал его ладонями, словно куполом неба. Он не видел возможности и смысла развивать, приумножать свой талант, чтобы из светлячка искры возрос язык огня или даже всколыхнулось пламя. Однако он аккуратно хранил то, что получил от рождения. Именно поэтому, работая над творческими своими заданиями, он никогда не шёл путём халтуры. Он может и хотел бы облегчить себе жизнь, но при каждом приступе такого соблазна ему становилось плохо, его душу мытарило что-то похожее на морскую болезнь. Поэтому творческая часть его биографии была столь же мучительной, сколь и короткой. Отмучившись некогда вдохновением и сердечной ответственностью за дела своего творчества, он не предполагал, что придётся вновь кланяться огоньку своего таланта и греть о него свои руки. И вот – пришлось.
Честные попытки приступить даже к плану будущей работы подвели Выхухолева к неутешительному открытию. За те длинные годы с тех пор, как он отрёкся от своего творческого призвания, в нём что-то незаметно изменилось. Он утратил талант. Тёплый золотистый огонёк, который он некогда любил, ужался до состояния тлеющей искры. Она всё ещё способна была жечь ему совесть. Однако творить Титу оказывается уже нечем. Он задумался. Отказать Аржевитину было немыслимо. Он хороший человек, он надеется. Да и писательский инстинкт – штука азартная, обратно его не загонишь, раз вызов брошен.
При следующей встрече с банкиром Тит был почти искренен, говоря:
- Станислав Михайлович, большие препятствия заслоняют пути моего вдохновения. Рассмотрев ваш проект под разными углами, я пришёл к выводу, что создать нетленку у меня не получится. Много, видите ли, душевных сил тратится по месту основной работы. Да и некогда. Таким образом, я предлагаю поступить сухо, технологично, не вмешивая в это дело химеру нобелевских амбиций. У меня будет сюжетно-логический чертёж идеи, а также десятка три наводящих вопросов к этому. Постепенно, по ходу работы вы мне дадите под запись пространные размышления и документальные факты. Это будет сырьё для грубой творческой переработки с моей стороны. Таким образом, форсированно, за каких-нибудь пару месяцев я сделаю и передам в ваши руки некую литературно-мраморную композицию, не лишенную гармонии, но лишённую изящества. Авторства мне не нужно. Это будет ваша собственность. Ваша фамильная глыба, если хотите. Вы, как знающий тонкие нюансы перипетий, искушений и поступков, на ваше собственное усмотрение элегантно поправите мою заготовку, развернёте игру фактов под углом отражения истины. Знаете, очень трудно создавать из пустоты, из идеи, из нуля. Зато править, шлифовать – дело увлекательное и благодарное. В итоге из данного проекта, как я себе это представляю, получится первый том историографии банкирского рода Аржевитиных. Причём, доведённый до идеала полноты и совершенства именно вашей собственной рукой. Эту тонкую работу за вас никто не осилит, поверьте.
Выслушав тираду, витиеватую, словно кремовая дорожка по дорогому торту, Аржевитин осторожно спросил: «Ты думаешь?». И получив пламенное заверение, что это именно так, согласился.
Обеспечив себе творческое приключение, Тит Выхухолев на какое-то время почти стёрся из жизни конторы на Предславинской. В основном он курсировал между банком «АЖИО», где его снабжали историческим сырьём, и собственной кухней, где он, сидя возле светлого окна, подвергал это сырьё своим концептуальным воздействиям. Контора «СЛОНа Украины» в лице ничем не занятого кадрового резерва, перенесла отсутствие Выхухолева с деликатным презрением. Не сговариваясь, все решили: контора не должна совать своё юридическое лицо в личную жизнь каждого.
Именно в виду своего нечастого присутствия в офисе компании, Тит Выхухолев лишил себя зрелища, которое не только обогатило бы образный ряд его воображения, но и претендовало на центральный эпизод в постмодернистской интерпретации на тему Ветхого Завета. Если бы Тит прилежно ходил на работу, то возможно был бы тому свидетель.
Это случилось с Радиком. Глухой ватой тумана окутало его средь солнечного праздника молодого лета. Он даже не успел ещё решить – удивляться ему или остаться в позе сверхчеловека, коменданта нирваны. Ему осталось только констатировать факт: бежевый змей приполз откуда-то и обвился вокруг него в три витка, словно вокруг молодого баобаба. Змей вёл себя толсто и лениво, подобно докторской колбасе. «Может, это удав?» - задумался Радик. Впрочем, любопытство оказалось мимолётным. У Радика было такое чувство, что этот замечательный питон уже надоел ему своим закадычным знакомством, что он и доселе постоянно путался где-то в ногах, как преданное животное. Теперь же змей всполз по нему как по дереву и сказал ему прямо в ухо: «Возьми!». Голос у змея был с углублением в носоглотку, стилизуя манеру голубого бомонда. Радик немного оскорбился и даже обещал позвать на помощь свои моральные принципы. «В моих руках они опасны как вилы!» - пригрозил он. «Ну, возьми!» - гундосил бежевый змей, нежно наматывая на Радика ещё один виток. «Почему я?» - философствовал тот. Тягучий искуситель подсунул ему девиз десантника ВДВ, в новой, правда, редакции: «Кто, кроме тебя?». И тут же затянул сладким голосом Престли: «Only you!». Этим доводом он ввёл Радика в умственный ступор. Радик принялся умножать в уме с пересчётом на курс доллара. Потом потерял сознание...
Итак, посещение Выхухолевым любимой конторы на улице Предславинской обрело характер статистической случайности. Но даже при всём этом его несколько удивило, что застать Королевского на работе перестало быть возможным. Он поинтересовался на этот счёт у Крыжопы, ненароком замеченного в окрестностях офиса. Тот, прибегнув к интонации дружеской скорби, охотно объяснил: «Аллергены! Ты и не представляешь, насколько Радик у нас ранимый. Чуть что – воспаляется, отекает и выпадает в отключку. Я его давно знаю. А сейчас, обрати внимание, тополиный пух полетел. Бедный Радик, блин! Он так страдает в это время года! Как увидит первую пушинку в сезоне – офигевает и вырубается. Причём, жестко. Иногда приходится выскребать его с того света уже». Воображение тут же явило Титу босхианскую картину: свинцовый пух ада, как очередь из «Калашникова» настигает бегущего Радика и косит его, молодца, прямо на носилки. Бедолагу стало жаль от души.
Объяснение, данное Крыжопой, очень естественно легло в контекст предыстории. Тит вспомнил, что за Королевским действительно наблюдались подобные странности ещё тогда, когда контора работала под началом Прахова. Радик исчезал. Иногда по причине полученного на бл*дках фингала под глаз. А иногда Прахов объяснял, издевательски вздыхая: «Пух. Аллергия. Упал. Очнулся. Гипс...». Посочувствовав горемычной судьбе Королевского, Тит продолжал свои дерзновения на поприще придворного хроникёра.
За несколько месяцев труда по найму у банкира Тит Выхухолев сложил для себя полное и окончательное представление о загадочном возникновении банковского капитала на Украине. Ему не пришлось трудно и тщательно рисовать извилину эволюции, ибо она оказалась короткой и откровенной: сначала были комсомольские деньги, и денег было много, а комсомольцев осталось мало; вот и хватило каждому верному комсомольцу денег на большущий банк; так последние из ВЛКСМ стали первыми банкирами; а дальше начался скучный естественный отбор по Дарвину; ничего интригующего и былинного история эволюции кредитно-банковской системы независимой Украины больше не показала. Что касается Аржевитина, то славная участь последнего комсомольца ему как-то издалека не улыбалась, поэтому и банк у него получился скромен по-человечески, из того, что было – из обломков и опилок приговорённых к затоплению министерских контор УССР. Если комсомольские банки, условно говоря, походили на танкеры и сухогрузы каботажного плавания, то из банка Аржевитина получился белый дерзкий катерок. Водоизмещения и лошадиных сил конечно не хватало, зато жизнь на катере оказалась заметно веселей. Ныне, спустя десять лет, многие из одногодков, из тех, что с большими винтами, уже покоятся на дне вверх брюхом, а он вот ничего, маневрирует за буйками и ностальгически вспоминает свой первый выданный кредит, да бодро держит курс на третью свою пятилетку.
Впрочем, не столько феномен банка «АЖИО», подвергнутого всем мыслимым экспериментам и выжившего, увлёк литературного скульптора Выхухолева. Киношная судьба самого Аржевитина оказалась гораздо интересней. Тит и раньше слышал отрывочные байки о жизни его. Некоторые из них явно просились на ленту синематографа. Теперь же взору Тита преставилась вся начатая, но неоконченная судьба этого изрядного человека. «Хорошо! Благодатный материал!» - думал себе Выхухолев, заполняя каракулями строку за строкой, лист за листом. Родился себе человек в сроки отведённые для этого, а потом из глухого закарпатского села широко шагнул прямо к звёздам. Не, ну были, конечно, и промежуточные ступеньки на этой лестнице. Мальчонкой по великим праздникам кушал конфеты, мечтательно сидя на склоне любимой горы. Потом возмужал до первых усов, дрался табуретками в учебке ВДВ, за усы и за Родину. Не избежал повальной участи советского студенчества, которая занесла его в бесславный НАРХОЗ. Позже, очень логично перевоплотился в финансового ревизора Промстройбанка Украинской ССР и долго терроризировал его Черкасское отделение, применяя чисто десантную тактику. Затем – опала, безработица, и на голодный желудок светлые мысли о собственном банке. И вот, десять лет спустя, он на вершине узнаваемости. Мечтать о большем – это уже политика. «А ведь Аржевитин всего на шесть лет старше меня!» - размышлял Тит по ходу дела. Теперь, оглядываясь на свой собственный путь, Тит вынужден был констатировать вывод о бесцельности прожитых лет. Впрочем, работа над аржевитинским проектом не поощряла лирических отступлений ни в прошлое, ни в будущее. Для Тита, уже разучившегося писать умно и точно, это обернулось тяжёлой морально-трудовой повинностью, и он с трудом дождался, когда же это всё кончится.
Был уже глубокий июнь месяц, когда Тит Выхухолев в последний раз побывал в гостях у Председателя Правления АБ «АЖИО». Хроникально-литературная глыба-заготовка была уже сотворена и к демонстрации готова. Множественные согласования и уточнения из количества переросли в качество. Получилась относительно толстая рукопись.
Тит шагнул к богатому председательскому столу Аржевитина и аккуратно положил рукопись на гладкую полированную твердь.
- Работа готова! – сдержанно отрекомендовал Тит этот объём бумаги, истерзанный его талантом и чернилами. Банкир посмотрел на рукопись, потом на автора, потом снова на рукопись, причём слегка настороженно, как если бы этот предмет был чуть-чуть взрывоопасен.
- Здесь всё, что я мог бы сказать по вашей теме. На этом я себя исчерпал и поставил точку, - дополнительно пояснил Тит и, похлопав рукопись похвально ладошкой, как по щеке, подвинул её по направлению к заказчику, поближе. Аржевитин заулыбался себе в усы и наконец-то принял это явление в свои руки.
- У вас сегодня найдётся минут двадцать времени? – осведомился Выхухолев. Банкир в раздумье кивнул.
- Присаживайся, - указал он рукою на кресло у края стола, - Сейчас организуем чаю.
Золотой рыбкой мелькнула секретарша, исполняя чайное пожелание шефа. За чашечкой Тит сказал:
- С вашего позволения, Станислав Михайлович, побуду сегодня историком ещё раз, в последний. Меня интересует один эпизод, который не вошёл в нашу летопись. И не войдёт – этому там уже нет места. Спрашиваю просто из личного, частного любопытства. Дело было, если не ошибаюсь, в девяносто третьем году. Вы тогда чуть не потеряли банк при невыясненных обстоятельствах. Слухов на этот счёт ходило много. И сами вы были на себя непохожи, глядеть было горестно. А потом всё как-то вдруг разрешилось, и все в «АЖИО» снова заулыбались и стали жить-поживать и добра наживать. Так вот, это самая загадочная страница в истории вашего банка. Что же тогда случилось на самом деле? Если конечно это не страшная тайна...
- Хвалиться, конечно, нечем, - вздыхая ответил Аржевитин, - Но и тайны теперь уже не вижу. Теперь, оглядываясь на пройденный путь длинною в десять лет, я понимаю, что это просто рабочий конфликт, будни капиталистического труда. Так сказать, травмоопасный случай на производстве. Но в ту пору это было для меня шоком. Это перевернуло меня. И мои представления о человеке.
Аржевитин опять вздохнул, покинул своё председательское кресло и в размышлении зашагал вдоль стены своей банкирской славы. Стена, на зависть любому музею, была увешана дипломами, памятными грамотами, всевозможными знаками отличия и триумфа. Сосчитать их было затруднительно. Всё это были документальные свидетельства о восхождении Аржевитина лично и его банка, шаг за шагом, по пути прогресса, совершенства и общественного блага. Здесь же, радикально оживляя заформализованную экспозицию, висела на гвоздике сабля в ножнах. «Кажется, старинная!» - догадался Выхухолев.
Отогнав ожившие, видимо, зрительные образы, банкир сказал:
- Ну, изволь. Если это теперь ещё имеет значение... Изволь. Всё началось с того, что у меня украли акции.
Аржевитин опять окунулся в паузу. Протянул руку, снял со стены саблю, ловким, привычным движением сжал в пальцах рукоять. Она оказалась ему точно по ладони, как на заказ. Плавно и бережно светлый клинок извлёкся из богатых ножен и улёгся банкиру на плечи. Так, держа саблю правою рукою на рукояти, а левою за острие клинка, положив его поверх воротника белой своей рубашки, на манер коромысла, Аржевитин задумчиво пересёк комнату. Он медленно прошёлся по её противоположному пределу, вдоль окон, выходящих на «Макулан», на Красноармейскую, на кварталы модного центра столицы. И Тит, глядя на банкира, поразился. Как меняет человека оружие! Его осенило прилившее вдруг чувство живописности момента.
Там, за этими окнами исполняется вульгарная жлобская комедия, именуемая современной жизнью. Туда-сюда перемещаются человеки, у которых Божье чувство заменено чувством рентабельности. Живут, как велит телевизор. Размышляют проектами. Меряют условными единицами. Избалованы тонкими чудесами техники с её волшебными свойствами. Катятся на лакированных авто навстречу чему-то. Торгуют, обманывая других и себя. И, спрашивается, кому из этих тысяч экономических животных, хотя бы в глюке воображения, может прийти в голову, что совсем рядом, в десяти шагах, за стеной здания, ходит в задумчивости живописный средневековый человек, ростом и ещё чем-то внешним напоминающий то ли Петра Великого, то ли Никиту Кольцо, и синеватая сталь его глаз холодно гарантирует неприятелю войну? Офисный прикид может, конечно, некоторых обмануть. Однако в руке этого человека поблёскивает опасная сабля. Басурманским черепам крепко от неё досталось в какую-нибудь крымскую компанию одна тысяча такого-то года...
Тит улыбнулся про себя: «Вот так идёшь себе, нейтральный до невозможности, в глобальное миролюбие опущенный, а где-то угрожающе рядом какой-нибудь самурай с мечом прохаживается в раздумьях о войне...».
Аржевитин шутя, без страсти, сделал несколько фигурных движений саблей, рассёк воздух и вернулся к рассказу:
- Итак, акции. Они оказались украдены. И даже не у меня, а у всего банка. Не сразу это выяснилось. Предательство потихоньку тлело в отделе ценных бумаг. А когда пришло время, меня просто поставили перед фактом. Что называется, предъявили ультиматум. Заходят ко мне в кабинет какие-то двое и говорят: «Ты кто такой?». Я хоть и опешил от неожиданности, но ответил: «На двери табличка. Читайте, если умеете». А они мне: «Ты заблуждаешься. Тебя уже нет. Мы тебя увольняем. Гони печать!». И тут же предъявляют мне свои права, в бумагах. Читаю, и глазам своим не верю: передо мною стоят новые владельцы банка, под семьдесят процентов акций на двоих. И главное, все документы у них, сертификаты акций, всё у них выправлено верно, в соответствии с нашими внутренними процедурами, которые у нас в банке установлены. Для меня это был удар. В голове у меня это не укладывалось. Ещё вчера структура акционерного капитала была принципиально другой. Откуда взялись эти двое? В общем, они пришли качать права, а я им отвечаю: «Вот что, паны. Печать я вам не дам. Мне её собрание акционеров вручило. Собранию акционеров её и верну, под протокол». Они буром на меня: «Мы тебе что, не собрание акционеров? Не кворум?». Но я упёрся, и они, матерно ругаясь, ушли готовить это дело по всем правилам. А я кинулся выяснять – что да как. В отделе ценных бумаг разводят руками, глаза прячут, дурака валяют, мол сами не знаем как это так вышло. Крайних вроде как и нет. Оно конечно время было такое, начало девяностых. Бизнес делал первые шаги, опыта нет. А что касается ценных бумаг, то в этой сфере не существовало чётких регламентов. Как ведётся учёт, какими путями права собственности могут переходить, что собой должен представлять реестр акционеров? Всё это создавалось впервые, буквально на ощупь, ценой ошибок в том числе. Ну, вот. Мне было понятно, что без лояльности или без прямого соучастия кое-кого в отделе ценных бумаг этого фокуса произойти не могло. Ну, пусть даже я ошибаюсь, и это была всего лишь преступная халатность начальника отдела. От этого не легче. Внутреннее расследование я тогда отложил. Всё висело на нитке. Я стал выяснять – кто эти двое, которые захватили власть в банке? Скоро я узнал, что это некие Кутуза и Розенкранц, персоны, как говорится с репутацией...
Выхухолев заулыбался.
- Неужели прямо-таки Розенкранц!? – не поверил он своим ушам.
- Ага, ещё и какой! – серьёзно подтвердил банкир, - Ты бы его видел! Ну, так вот. Оказывается, эти двое уже вскрыли подобным образом пару банков, выпотрошили, как рыбу, угробили. То есть, специалисты в своей области. Это у них профессия такая: вынюхивать добычу, подкупать операционистов, шантажировать бухгалтеров, комбинировать с акциями. Талантливые, изобретательные негодяи. И вот я стал думать – что мне со всем этим теперь делать? Скоро была назначена дата акционерного собрания. Понимаешь, если бы это были мои собственные акции, не знаю, как бы я поступил. Может, и сломался бы, признал бы поражение. Не знаю... Но в том-то и дело, что захвачена была собственность многих акционеров, которые мне доверяли, как управляющему. Понимаешь? Их я подвести просто не мог, не имел права. Как спасти положение, я ещё не знал. Но знал, что обязан любой ценой. Ну, подробности моих переживаний и проведённой работы мы здесь умолчим. Главное другое. За день до собрания я с чемоданом денег в руках пришёл к Кутузе. Послушай, говорю, вот баланс банка. Когда вы с Розенкранцем дорвётесь до власти, то сможете выкачать из него столько-то. Не очень много, банк небогатый. А вам надо ещё разделить добычу, то есть, каждому достанется ещё в два раза меньше. И это ещё неизвестно когда, это ещё надо помучиться, и то, если Розенкранц не обманет. А я вот предлагаю заметно больше, чем тебе удалось бы получить в случае полного успеха. И причём, сразу, сейчас, живьём в чемодане. Он думал-думал, и неожиданно согласился. Знаешь, шансов у меня почти не было. Получилась чисто киношная удача. Я сделал ставку на его безумную жадность. И угадал. На другой день, как и запланировано, открылось собрание акционеров. В назначенный час я и все наши собрались. Ждём главного героя. Приходит Розенкранц, занимает лучшее место. Посматривает на часы, ждёт Кутузу. А я говорю: «Ну, что, панове, начнём?». Розенкранц в грубой форме возразил – мол, не разрешаю! «Пока не будет кворума, собрание не начнётся, я сказал!» - примерно так. Тогда я ему говорю: «Кворум есть, пан Розенкранц. С вами или без вас, в любом случае. Здесь сейчас присутствуют почти сто процентов голосующих акций». Розенкранц вскочил как ошпаренный: «Как так!?». «А так!» - говорю ему и сую в нос свежайшую выписку из реестра акционеров, и другие бумаги, подтверждающие, что Кутуза продал свою долю. То есть, кутузкины тридцать пять процентов уже вернулись под контроль банка. А Розенкранц со своими тридцатью процентами остался в дураках и уже ни на что не мог влиять. Что тут началось! Сначала он не мог поверить своим глазам. А когда до него окончательно дошло, что финита ля комедия, то он забегал. Начал орать: «Кутуза, сволочь, предатель! Пристрелю его, гада!». В общем, был в бешенстве неописуемом. Я ему лишь заметил резонно: «Единственное, чем я могу вас утешить, пан Розенкранц, так это выкупить у вас пакет акций за символическую цену, чтобы покрыть ваши издержки на подкуп наших клерков». Чем, кстати, впоследствии всё и завершилось. Куда ему было деваться? Подумал и сдался. Так был спасён банк «АЖИО». Финансовые потери мы потом конечно, долго восполняли.
- Офигеть! – восхищённо признался Тит, - Просто офигеть! Извините, вырвалось словцо. Давно не встречал такого гангстерского сюжета. И что было дальше? То есть, как они потом поладили, эти двое?
Аржевитин не разделил восторженного настроения Тита. Держась вдохновенной своей задумчивости, он вернул оружие на прикол, на стену, в созвездие других, более современных символов славы. Затем ответил:
- Судьба догнала негодяев. Стали врагами. Дела их расстроились. Кутузу потом нашли в подъезде собственного дома. Получил ножом в сердце. А Розенкранц смылся в Германию. Там он угодил в тюрьму, за махинации. Говорят, сидеть ему долго. Вот и вся история. Я ответил на твой вопрос?
- Вполне! – благодарно кивнул головою Тит, - Благодарю!
Банкир в свою очередь поинтересовался:
- Послушай, а ты чем сейчас занимаешься? А то мы всё по теме, да по теме. Про жизнь спросить забываю. Где работаешь?
Тит скромно потупил взор и скромно ответил:
- Бизнесом занимаюсь. В общем. Можно так сказать. Инвесткомпания, акции, приватизация. Такая вот планида, если не вдаваться в подробности.
Аржевитин с интересом посмотрел на Тита, как на афишу нового киносезона, и вдруг откровенно расплылся в улыбке. Это его развеселило. Не выходя за пределы тактичного, он сказал:
- Ты только не обижайся. Ну, вот я не могу представить тебя бизнесменом, дельцом.
Аржевитин снова солнечно разулыбался и покачал головой.
- Когда я ставлю рядом два понятия – Тит Выхухолев и коммерция – у меня что-то не сходится. Несовместимые это явления. Помнишь, я тебе когда-то говорил, что бизнес – это не твоё дело. Я и сейчас того же мнения. Бизнес – это ведь не пиджак, который можно одеть и носить. Это нужно родиться с таким призванием. По-моему у тебя всё-таки другое призвание. Ну, может, звёзды на небе считать. Знаешь, летают там кометы, вращаются планеты... Подумай над этим. Широко подумай!
Выхухолев длинно вздохнул и промолчал на этот счёт. Хотя определённое мнение у него имелось. Он сказал о другом:
- Мои недостатки, которые мне достались от природы, компенсируются элементарным везением. Главное, мне очень везёт на друзей. Знаете, Станислав Михайлович, мои друзья времён военной службы сопровождают меня практически всю жизнь. Они лучше меня, способней меня, но меня не бросают, за собой тащат. Кто я им? Как они меня терпят - не понимаю…
Банкир счёл нужным дать совет:
- Но учти, что с друзьями, даже с самыми закадычными, иногда что-то необъяснимое происходит, в один момент, и просто видишь перед собою другого человека, чужого. Раньше дружба проверялись красивой женщиной. Теперь – деньгами...
Аржевитин воссел в своё председательское кресло, и Тит понял, что время беседы уже истекает. Банкир ностальгически усмехнулся чему-то, и сказал:
- Сейчас вот Папа Римский в Киеве с визитом, так что по городу на авто не проедешь. Центр перекрыт наглухо. Мне сегодня с утра пришлось, не поверишь, впервые за десять лет проехать в метро. Впечатлений, конечно, получил! Народ, обстановка... Забыл ведь уже, что это такое. Так вот там, прямо в вагоне, встретил своего сослуживца по десантуре. Чистая случайность. Если бы не Папа, мы бы точно никогда не увиделись. Он у нас был офицером, инструктором по рукопашному бою. Оказывается, помнит меня, хотя мало ли таких там было! Ну, обрадовались, поговорили с ним, службу вспомнили, душевно, в общем. Он теперь по контракту работает – в Африке негров-десантников драться учит. Такие вот дела... Пожалуй, ты прав. Военная служба – это больше, чем просто вырванные годы. Иной раз и вспоминать не хочется, что там творилось. А потом вот так встречаешь того, кто прошёл такое же чистилище, как и ты сам, и понимаешь, что ничего в жизни не было зря...
Банкир глянул на часы.
- Ну, у тебя всё?
- Да, разрешите откланяться.
Тит решительно поднялся с места. Аржевитин с мимолётным сомнением взял со стола нечто вроде открытки и протянул ему.
- На вот, - объяснил с неловкостью, словно избавляясь и извиняясь, - Мне тут сказали раздать... Это пригласительный на Папу. Может, сходишь...
Выхухолев машинально сунул пригласительный в карман и крепким рукопожатием попрощался с банкиром.
«А ведь приговорил он меня, ей-богу приговорил!» - подумалось ему, когда он потёк в обратный путь. Шаги его эхом разносились по архитектурным пустотам с высокими потолками, столь характерными для старорежимных построек. Хорошо в старину строили, мудро. Длинные безлюдные коридоры дают человеку время на размышление. Десять лет назад Аржевитин купил под «АЖИО» эти купеческие стены с богатой родословной. Методами евро-ремонта вдохнул в славные руины молодую жизнь, получилась приличная банковская резиденция с внутренним двором и подземельями. Хотел даже рубить окно в метро. Не дали... Интересно, что не смотря на модерновый грим, которым умастили особняк, почтенная душа этого строения никуда не делась. Это было место, где всё время возникали размышления. Как знать, не оттого ли Титу на ум пришла длинная, как письмо XIX века, вереница символов: «Провидец наш Станислав Михайлович! Сказал – и приговорил. Сказал ещё в девяносто третьем году, что я не коммерсант, не купец, и словно пригвоздил к забору. Последовавшую затем жизнь я положил на то, чтобы доказать обратное. За что я только не брался, чем только не брался торговать! Уфимский бензин, польский сахар, бумажные мешки под цемент из Сегежи, говядина глубокой заморозки мехсекциями из Винницы, спирт автоцистенами из Обухова, три миллиона тонн уральской нефти на экспорт в Венгрию, и даже пластиковая тара под евробутылку – с рвением голодного посредника я бросался на всё, не смущаясь ни масштабами, ни шансами. Но ничто не приносило мне желаемого плода. Контрагенты подводили, покупатели спрыгивали, подписанные договора не исполнялись, возникали новые посредники, в длинной торговой цепочке обязательно кто-нибудь козлил. Лишь изредка, просто чудом удавалось заработать какие-то крохи. Общение со множеством вертлявых, жадных, лживых персонажей стоило большого здоровья, но я держался верой в успех. И лишь история со спиртом сломала меня, поставила на мне точку. Когда покупатель исчез, и вежливые бандиты ткнули меня носом в желтую цистерну: товар доставлен и должен быть куплен, или мы тебя заспиртуем. Как я вывернулся из этого попадалова – то вообще истинное кино. А ведь мог бы лишиться квартиры и жить на вокзале. Время было такое. Но вывернулся и понял, что произошло последнее чудо. Больше таких чудес не будет. Тогда бросил этот кошмар и подался к Великому Митьке. И там – пусто. Теперь вот «СЛОН». И я увидел свет в конце хобота. И я понял, что акции – моё призвание. Никогда я ещё не был так близок к какому-то решительному успеху, как теперь. Но почему же меня никак не покидает ощущение, что будущее опять висит на честном слове? Оно покачивается на воображаемом волоске при каждом сквозняке, когда Королевский, заходя в офис, отворяет дверь и прохладное дыхание возникает от раскрытого окна. Бред! Аржевитин конечно провидец, но я докажу, я пробьюсь! Процарапаюсь!».
Бегущая строка этого размышления оборвалась, едва Тит вышел из банка на тротуар Красноармейской с видом на «Макулан». В голове стало пусто и ясно. Он оглянулся на фасад здания, отделанный под фирменные оттенки «АЖИО» в широком спектре зелёного. Жаль, что больше незачем здесь бывать. Разве что за гонораром придётся...
Он двинулся в путь, но что-то мешало его сердцу работать. «Ну, конечно же! - пробормотал Тит, - Как я мог забыть?». Он запустил пальцы в нагрудный карман рубашки и извлёк оттуда тревожащий документ – пригласительный на Папу. Он припекал Титу грудь, словно горчичник. Это было выдающееся изделие современной полиграфии. Глянец, палитра красок, четыре степени защиты, голография! Опять же, этнические маячки расставлены: типичный орнамент украинского рушника, задействованный в оформлении, как привет украинскому сердцу. В левой половине билета, где доминируют сине-беловатые, небесно облачные мотивы, чёрная надпись: 2001 _ ВІЗІТ СВЯТІШОГО ОТЦЯ ІВАНА ПАВЛА ІІ В УКРАЇНУ _ 2001. Правая сторона глянцевого поля была безупречно оранжевой, как зрелый марокканский апельсин. Чёрным по оранжевому лежала надпись: БОЖЕСТВЕННА ЛІТУРГІЯ У ВІЗАНТІЙСЬКОМУ ОБРЯДІ. «Ага! - сказал Тит, заглянув на обратную сторону пригласительного, - А вот, значит, и загончик мой, чтоб не бродил. Сектор А». Согласно билета, Выхухолеву полагалось даже индивидуальное место в секторе – номер 12. Это с самого краю. Рядом на схеме изображён значок «пункт скорой помощи». Если ласты хорошенько вытянуть, то можно дотянуться. «Хорошо..., - подумал Тит, - Папа хоть и Римский, но порядок у него немецкий - паства вся при номерках».
Тит оценил это произведение полиграфических искусств по его истинному достоинству. То есть, по текущей его актуальности и возможному историческому значению. Это был, в общем-то, раритет. Люди коллекционируют такое. И Тит знал, как с этим поступить, знал с самого начала, наверное, с пятилетнего детства.
Он с терпким сожалением вздохнул: «Эх, Михалыч!». Если бы Тит Выхухолев был писателем по фамилии Гоголь, то своего Остапа Тарасыча он списал бы с Аржевитина. Не потому что Михалыч редкий образец целостной личности, а потому что живописный он, его легко представить: вот сидит он на отдыхе в жаркий полдень под мощной грушей – усы тёмные, в глазах стальная синева, на лице спокойно и светло от правды; пучком травы он вытирает свою верную саблю, едва остывшую от кровавой схватки; басурмане долго ещё будут помнить её своими черепами, и Бог весть, посмеют ли сунуться на землю Православную, пока жив последний казак...
Но теперь, когда вот эта вот несмываемая бумажка, этот билет измены лежит на ладони и властно заявляет свои полномочия, Титу ничего не осталось, как только вздыхать с сокрушением: «Эх, Михалыч! Сабле твоей уже не крошить басурманских черепушек во век. Потому как даже тебе, последнему честному казаку, уже кто-то поручил «раздать это». Воистину тяжелы цепи золотые! Мало кому дано разорвать их власть».
Редко когда ещё с таким усердием Тит искал урну для мусора. Пришлось изрядно прогуляться по Красноармейской. Нашёл её под дверью знаменитого магазина «Сяйво». Здесь, у грязного круглого отверстия в чистилище, пригласительный на Папу нашёл свой конец. Торжественно разрывая его на клочки, Выхухолев с укоризной приговаривал: «Бил тебя, бил наш Александр Невский, а ты опять за своё!». Отправляя обрывки ватиканского билета в пасть урны, Тит пожалел магазин, словно то не бумага была, а пригоршня радиоактивных элементов. «Бедный «Сяйво»! – подумал он, - Теперь пропал магазин, как есть пропал! Не повезло ему...».
Почему католические жрецы вечно улыбаются? Римские Папы в том числе. Титу лишь однажды, ещё в советское время, довелось видеть поблизости живого католического попа-ксёндза. Так вот он тоже улыбался. Весь Ватикан столетиями улыбается, и делает это одинаково. Это улыбка гибкого, ловкого, вкрадчивого существа. Это улыбка лисы, которая сладко втирает что-то петушку в его куриные мозги. В том духе, что, мол, выгляни в окошко – дам тебе горшка! Льстивые, фальшивые улыбки Пап-крестоносцев приподнимают жалюзи из овечьей шкуры над рядами мелких, частых, лисьих зубов. И даже «папа-мобиль» с его прозрачной пуленепробиваемой будкой не оградит бедных латинских овец от челюстей лукавого. Они уже прикушены, и хватка эта крепка... Они в своём пятилетнем детстве не могут увидеть фильм «Александр Невский», им этого не дано, им не спастись. А Тит Выхухолев смотрел его, и рисовал потом битву с крестоносцами до последнего карандаша...
Итак, мукам творчества пришёл конец. Полный и окончательный. Они остались в прошлом, отступили в будущее, а может быть, и навсегда оставили его в покое. Этого Тит не знал и несколько дней наслаждался простым счастьем вышедшего на дембель художника. Офис на Предславинской встретил его возвращение сонной хандрой и мягкой бессмысленностью. Тит, которого приподнимало на волне душевной лёгкости, воспринял это как добрый знак. Значит, ничего интересного он за время отсутствия не пропустил. Единственная новость обстановки, которую ему пришлось отметить, была привнесена персонально Королевским. В его скромном гардеробе появилась кожаная куртка. Это выяснилось первым же прохладным дождливым днём, когда он прибыл на работу в этой своей обнове. Выхухолев отметил стильность изделия и похвалил Радика за чувство прекрасного. Радик, улыбаясь, скромно опустил глаза.
- Напал на удачную распродажу, - пояснил он, - Каких-то пятьдесят баксов, и вот... Италия, кстати. Не турецкая, настоящая.
- Молодчина, растёшь! – вынужден был признать Выхухолев, - Сначала «Мазда», потом кожаная курточка в самую модную струю. Хотя я на твоём месте шёл бы в обратном порядке. Про твои мобильники последних моделей я уж молчу. Скажи мне, Радик. Вот у нас с тобой зарплаты, ну, почти равные. Сто пятьдесят баксов в твою пользу. Всего-то! Почему так получается, что у меня нет ничего из того, что есть у тебя? Это не упрёк, не обижайся. Просто мне тоже хочется все эти вещи. Особенно, кожаную курточку, Италия. Она добила моё терпение. Моё любопытство теперь не успокоится. Объясни мне, почему ты баловень, а я чернорабочий?
Королевский, как оказалось, был готов к такому объяснению, поэтому ответил влёт, без разбега. Строго, но снисходительно, как школьный преподаватель по труду, он ответил:
- Потому что у тебя неверное отношение к жизни. Ты неверно мыслишь, и мало читаешь!
Сказав так, Радик отвернулся с видом праведника. Титу же оставалось только признать его превосходство в борьбе за эту жизнь. Что он молча и сделал. В общем и целом ему было наплевать на чьи-то личные приобретения. Однако самодовольный вид назидающего Радика всегда был так забавен, что Тит и теперь не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться не доступным ему состоянием человеческой сверх-полноценности.
Тит в который раз уже спрашивал себя: «Что держит нас вместе, столь чуждых, иногда диаметрально разных людей, которые в иных жизненных обстоятельствах не вынесли бы общества друг друга ни единого дня? Вероятно, то же, что держит в куче любую пиратскую шайку: запах близкой добычи, щекочущий ноздри. Мираж нескольких лимонов баксов устойчиво маячит перед носом на расстоянии вытянутой руки и мешает трезво мыслить. КФТБ, ЧКФ, акции инвестиционного портфеля, - всё это навевает цветные сны о будущем дерибане бабла, о предположительных гонорарах преданной команде «СЛОНа Украины» в пределах десятков, а то и сотен тысяч бакарей. Золото Мак-Кенны! Смотрите на DVD...».
Возвращение Тита к будням компании, в свору единомышленников, скованных одной цепью, очень скоро вернуло ему знакомый привкус действительности. «СЛОН Украины» медленно, точно муха в древесную смолу, погружался в плен оптимистичной бессмысленности, что ни день, то глубже. И если бы не молодость с её бесшабашностью и презрением к времени, то могло показаться, что это уже навсегда. Так было до тех пор, пока... Пока не вызрел урожай клубники.
= глава Пятнадцатая =
в которой выясняется,
что Большие сиськи – отдельно, счастье – отдельно,
и вместе им не сойтись
Однажды, когда клубника уже сходила на нет, а черешня ещё не взобралась как следует на трон царицы продуктовых рынков, дома у Выхухолевых зазвонил телефон. Поскольку был уже глубокий вечер, Титу довелось подойти к трубке лично. Характерный, авторски окрашенный голос-фантом поздоровался, осведомился с кем имеет честь беседовать, а потом представился: «Кафкаров моя фамилия. Помнишь такого?».
Волною ассоциаций Тита моментально отнесло к берегам его военной юности. Холодную войну разве забудешь? Ветераны её буду сопровождать друг друга всю жизнь, хороводом кружась на водоворотах, словно обломки кораблекрушения.
По итогам обмена мыслями в терминах, понятных обоим, Тит сразу принялся набирать номер Королевского, на мобильник. Поскольку Радик оказался досягаем, у них состоялся короткий важный разговор:
«Радик, здорово! Это Выхухолев. Говорить можешь? Немного? Что, девки мучают? Хорошо. Дело вот какое: хозяин приехал. Надо встретить и поселить на Гошину квартиру, на Саксаганского».
«Какой ещё хозяин?!».
«Скоро увидишь. Записывай телефон... Я бы сам, но ключи у тебя, так что извини».
«Подробнее можешь сказать?».
«Он мне только что звонил. Звать его Абульфас, фамилия Кафкаров. Они в «СЛОНе» на пару с Баяновым заправляют. Тебе положено знать. Вот. Он проводил инспекцию филиалов. Из Питера к нам махнул. С ним ещё один внушительный дядька, тоже соратник, издалека сочувствует нашему делу. Короче, они уже в Киеве, ждут твоего звонка и деятельного участия. Пока! Я дома...».
Результаты телефонных забот того вечера материализовались на следующий день, в офисе на Предславинской. Тит уже был на рабочем месте, когда гости, вежливо доставленные Радиком на личном авто, шагнули в пределы конторы. По всем меркам эти ребята выглядели очень веско. Такой степени значительности доселе не могли предъявить иные соучастники компании – ни Баянов, ни Слабодан, ни Авель Андреич. Так что Гошино «парни» к этим двум не клеилось категорически. Увидев Тита, они подошли и вдумчиво поздоровались с ним за руку, восстанавливая в памяти обстоятельства знакомства. Да, служили когда-то рядом, но это было так давно...
У Выхухолева было такое чувство, словно эти двое вкатили с собой в контору что-то громоздкое, основательное, - не то бочку дубовую, не то строительную бетономешалку, а может, музейную торпеду на полтонны тротила. В общем, что-то условно ценное, и очень условно ликвидное. Удельная масса реальности как-то сразу увеличилась, значительно. И Выхухолев, фибрами чувствуя давление новой среды, обоснованно предположил: всё, эпоха Слабодана в истории конторы обрывается здесь и окончательно, и вот бульдозером надвигается что-то другое. Новый капитан ступил на осиротевшую баржу, и та сразу же дала заметную осадку, по самую ватерлинию. По глазам Радика, по его гостеприимному мельтешению Выхухолев догадался, что тот переживает сходное томление духа и на всякий случай боится. «Правильно, в общем-то, делает!» - подумалось Титу.
Радик конечно же не знал, да и не мог знать о дорогих гостях то, что было известно Выхухолеву. Поэтому воспринимал их исключительно зрительным нервом, то есть, по рисунку внешности. Подсказки интуиции тихим шёпотом на ушко – не в счёт. И что же он, Радик Королевский, видел своим оком первооткрывателя, так сказать, в чистом виде?
1. Абульфас Кафкаров. Человек-памятник. Субъект, только что шагнувший с постамента и несущий пафос, уместную помпезность и грандиозность базальтовой скульптуры. Прямая осанка, широкие плечи, рост Адольфа, подбородок Дуче. Походка – словно он ледокол. Профиль лица чёткий, можно спокойно переносить чеканкою на монеты.
Удивительно, что по-русски он говорил совершенно без акцента. Выглядело так, как если бы в кино показывали товарища Сталина, которого озвучивает Василий Лановой со своим постановочным драматургическим распевом.
2. Тот, который за компанию, идейно близкий делу «СЛОНа». Формально, это Геннадий Евгеньевич. Хотя великому русскому народу он хорошо знаком как Гена-Островитянин по прозвищу Тиран. Если вспомнить, что существует такое интеллигентское понятие как «дубина народного бунта», и попытаться это невместимое дело персонифицировать как-то в одном человеке, то получится он, Геннадий Евгеньевич. Былинная силушка, распирающая его слишком явно, и борода кадрового черносотенца – других аргументов в его пользу уже и не требовалось. Это могло служить ему вместо паспорта. Степан Разин эпохи приватизации. Лицом – сущее дитя, голубоглазое и наивное. Однако, его манеру глядеть мало кто выносит, особенно пацифистская братия. Взгляд его так вежливо прицелен, что невольно посещает желание спрятаться за бронежилет. Короче, опасный человек. Лучше не делить с ним деньги, а сразу отдать всё.
3. Оба они, и тот и другой, одеты как-то настораживающее. Не то под настроение Шопена, не то, в цвета еврейского погрома. Игры в чёрное – таков был стиль.
Что касается Выхухолева, то он лишь порадовался тому, что фактура бывших его сослуживцев отвечает теперь к высоким требованиям глянцевой живописи. С тех советских пор, когда все они носили одинаковую форму ВМФ СССР, канули века. Удивительно уже то, что их дороги, навечно разошедшиеся, подозрительным образом пересеклись вновь. Должно быть, во всём виновата кривизна пространства событий, доказанная Бернхардом Риманом, а может, опостылевшая всем шарообразность Земли. Однажды, период авантюрных своих дерзаний на Дальнем Востоке, Титу довелось видеть их в новом, актуальном качестве. Они тогда не обратили в его сторону отдельного внимания, слишком уж заняты были собственной эволюцией. Но у Тита было время, и он имел возможность накоротке понаблюдать за ними.
Абульфаса он застал уже как удачливого, богатого брокера на Фондовой бирже Владивостока. Позже, как выяснилось, вес его в «СЛОНе» неудержимо увеличивался. Он, уже давно равновеликий компаньон, потеснил самого Баянова, и пока тот бухал, старательно придерживался денежной практики. «Кафкаров купил и продал половину Приморья», - обмолвился однажды Гоша Слабодан. Для Тита это вполне объясняло – откуда Абульфас имел масштаб и власть появиться здесь теперь.
Геннадий Евгеньевич, в отличие от других, долго имел что-то общее с военным ведомством. На стыке 1994-1995 годов, когда Тит авантюристически щепачествовал в тени Великого Митьки, а Кафкаров уже встряхивал биржу, Геннадий Евгеньевич всё ещё числился боевой единицей в списках личного состава какого-то одичавшего гарнизона, кажется, в бухте Разбойник. По крайней мере, когда на контору Великого Митьки наехали лихие люди, оскорблённые запахом чужих денег, тот пожаловался именно Геннадию Евгеньевичу. Как по волшебству, к Великому Митьке на подмогу явились несколько мощных молодцов под потолок, причастность которых к морской пехоте скрыть было не возможно. Счастье, что до применения Геннадия Евгеньевича с его морпехами дело не дошло, уж больно заряжены они были на войну, и хроникёрам криминальной прессы было бы потом работы! Значительно позже Гоша Слабодан откровенно выражался: «Каждая брокерская компания должная иметь в своём арсенале такого вот костолома». Кого он имел ввиду – сначала понимал только Выхухолев. Теперь вот и Королевский прозрел, и понял.
Преданно глядя на увесистых, статичных гостей в чёрном, Радик принялся объяснять, как обстоят дела в компании. Докладывал старательно, как прилежный школьник у доски, жестикулировал. Крыжопа в образе Антонио Бандераса молчал в стороне. Тит поддакнул пару раз, когда это было уместно. Монолог Радика растянулся ровно на полторы минуты. Больше сказать было нечего, ибо подразумевалось, что в Москве и так всё знают от Слабодана непосредственно.
Жестикуляция рук, предложенная Радиком вместо документального обоснования к своему импровизированному спичу, показалась Кафкарову убедительной.
- Ладно, в общем и целом понятно, - сказал он, - Разобраться в деталях ещё успеем. А сейчас предлагаю следующее. Часа в четыре мы с Геннадием Евгеньевичем заедем за вами и далее всей командой посетим какой-нибудь модный у вас тут ресторан. Лучше, где-нибудь на Подоле. Посидим, выпьем за встречу. Нормальный разговор там и начнём. Возражений нет?
План Кафкарова был встречен с чутким вниманием, и главное, с пониманием. Поскольку само отсутствие возражений уже равнялось бурным и продолжительным аплодисментам, дорогие гости развернулись и убыли коротать время до вечера. Возможно даже, отсыпаться. Тит вышел с ними, проводить. Уже внизу, в фойе, выйдя из лифта, Геннадий Евгеньевич задал ему вопрос, который не мог не озадачить:
- Погоди, я не понял. Так ты что, здесь не главный?
Тит чуть не рухнул. Былинные глаза Геннадия Евгеньевича глядели на него чисто, без примеси юмора. Нет, он не издевается. Получается, в «СЛОНе» не имеют даже самого общего представления, что здесь происходит?! На миг Титу сделалось жутковато. Мысль о слепых силах природы посетила его. Отвечая, он не избежал того, чтобы казаться растерянным. Кафкаров остановил сбивчивую риторику опешившего Тита, мрачно пообещав:
- Разберёмся.
Советское народное остроумие и российская культурная традиция вдоволь наигрались экзотичными узорами его имени. Не утруждая себя тщательным соблюдением паспортной фактуры «Кафкаров Абульфас Исмаил-Оглы», друзья-товарищи по военной службе и послевоенным приключениям с азартом искали более ёмкие вариации на тему. Пробовали звать его «Абу», потом «Фас», а позже, уже под влиянием научно-технической революции в области средств коммуникаций, изобрели ему прозвище «Факс». Однако, всё оно как-то не клеилось и не приклеивалось. К тому же, подопытный активно сопротивлялся фольклорному творчеству народа, бывало, дрался. Попытку звать его на голливудский манер - «Фак» - он также не одобрил. Тем не менее, по мере борьбы, силы его убывали. И когда кто-то из друзей назвал его «Кафкой», он сдался. Время подтвердило, что такая литературная импровизация над его фамилией оказалась исчерпывающе удачной. Прозвище укоренилось, потому что соответствовало объективной истине. Кафкаров был мрачен, художественен и метафоричен, как самый настоящий Кафка. С его великодушного позволения сим жутким прозвищем стали пользоваться все добрые люди Руси, а также избранные граждане сопредельных земель.
Вечерний план Кафкарова преследовал созидательную цель. По идее, должен был получиться рабочий ужин с коммуникативно-дипломатическим оттенком. Однако ресторан «Гарбуз», где они засели проявил столь пленительный уют и хлебосольность, что не попасться на провокацию у них не получилось. Попались по полной программе. То есть, укушались во всех смыслах стремительно. А может, то виноваты стрелки часов – слишком шустро крутили своё сальто. Так или иначе, оглянуться пьяными глазами не успели, как сказочный мрак украинской ночи отрезал им последние пути беспечного отступления. Кафкаров-Кафка, почуяв над собою небесные звёзды, предложил идти на прорыв. Поскольку он был тем, кто щедро оплатил стол в «Гарбузе» за всю честную компанию, спутникам его приличествовало согласиться. Что они легко и сделали. Изобретать велосипед не стали, избрали простой и проверенный путь: к ночным девкам, а далее – на квартиру. Здесь своим знанием ночного Киева удалось блеснуть Иштвану Крыжопе. Пообещав светопреставление, танцы и приключения, достойные Симбада, он повлёк честную ватагу в сторону набережной Днепра. «У меня там есть человек!» - объяснил он. Траектория непродолжительного их путешествия уткнулась в «River Palace». Крыжопа объяснил: «Лучшее бардельеро города, от заката до рассвета. Рекомендую!».
Бардельеро, судя по конструктивным особенностям, был когда-то незатейливой баржей, а может, плавучей казармой, или даже гауптвахтой. Теперь с помощью сварки, покраски и дизайнерского эпатажа его стилизовали под колёсный пароход. С пьяных глаз действительно могло померещиться, что это чудо когда-то гордо ходило по раздольным рекам и возило советскую ретро-публику в духе «Волга-Волга». А ныне вот прислонилось к гранитной набережной Киева бортом, как щекой, перекинуло на берег сходни с того света на этот, и отдалось своей последней участи. Жалко до слёз судьбу его мать!
Когда полуночный отряд Кафки прибыл на место, там как раз проводилась дисциплинарная экзекуция. Навстречу гостям, по широким сходням выносили девушку. Несколько молодцеватых, невозмутимых, абсолютно идентичных с виду охранников держали её за четыре конечности, как лягушку. О внешности её во мраке этого забубённого часа понятно было только одно, что одета она предельно коротко. Соответственно, ляжки её в волшебном свете фонаря, белели до самых своих корней. Данное обстоятельство ещё больше добавляло к мученическому образу лягушонки, схваченной за конечности лабораторными штативами. Девушка была явно не согласна с таким её выносом, потому как судорожно дёргала всеми своими лапками и орала резанным образом что-то наподобие «Врёшь, не возмёшь! Волки позорныя!...». После того, как её вынесли и бережно посадили пылающей задницей на прохладный гранит пристани, в неё со свистом полетела босоножка, утерянная ею на сходнях. Вечер промысла, полный свето-музыкальных приключений для девушки на этом завершился. «Проштрафилась!» – догадливо откомментировал это событие Кафка и двинулся всем отрядом вверх по сходням мимо слёзно ревущей неудачницы.
Сей эпизод, кроме своей чисто развлекательной составляющей, имел безусловно и полезный практический, назидательный смысл. Он явно на что-то намекал. Однако гуляки, увлечённые созерцанием множества дефилирующих туда-сюда ногастых женщин, в следующую минуту уже мало чего лишнего помнили. Именно поэтому сразу же пали жертвой кражи. Не успели они дотянуться до алкоголя, как у Кафки со столика уволокли очки. Тёмные, эксклюзивные очки за триста баксов.
Ярость Абульфаса была поистине императорской. И не то, чтобы ему было жалко денег, которые он за них отвалил, но просто они ему нравились, поскольку напоминали о приятном вояже на Аппенины. К тому же в очередной раз за державу стало обидно. Он и соратники мигом поднялись в погоню, которая логично упёрлась в твердый живот начальника службы безопасности. Главный охранник с готовностью согласился: да, мол, у нас тут так – не щёлкай клювом! Однако попытка взвалить на его профессиональную голову претензии чисто морального содержания привели к тому, что нерв его взвинтился, глаз дернулся. На этот условный, хорошо отрепетированный сигнал в мгновения ока слетелись рьяные молодцы с бэджиками «охрана» на белых рубашках и со смирительными дубинками в руках. И быть бы здесь умелому и мотивированному избиению, если бы не чудесное озарение Геннадия Евгеньевича. Когда биороботы службы охраны уже набычились для атаки, он отчетливо возгласил: «Черномырдин!». Это слово произвело эффект парализующего заклинания. Сцена начинающегося побоища замерла, словно в стоп-кадре.
- Что, Черномырдин? – подозрительно, но учтиво переспросил влажный начальник охраны.
- Мы из делегации Черномырдина! – фантастически находчиво соврал Геннадий Евгеньевич, и в один момент сделался начальником положения. Страна, в общем-то, была хорошо информирована о пребывании в Киеве широкой делегации деловых людей под предводительством газового царя Черномырдина. СМИ повторяли об этом так часто, с таким почтительным радушием, что это дошло даже до сосредоточенных на своей профессии охранников «River Palace». Сам Геннадий Евгеньевич узнал об этом случайно, глядя ТВ-ящик за чаем. Это не только согрело его национальную гордость великоросса, но и вот пригодилось в минуту опасности.
Нет, они не были похожи на членов делегации Черномырдина. Но кто сейчас вообще на что-нибудь похож? Начальник охраны рассудил так: «Россия большая. Каких там только нету! Там может быть всё!». Избиение людей Черномырдина, пусть это даже простые носильщики багажа, вызовет внешнеполитические осложнения. Весёлому клубу «River Palace» такой славы не нужно. Поэтому начальник охраны, как человек, способный принимать мгновенные решения, осадил своих молодцов с дубинками и решительно перевернул эту досадную страницу. Лаконично извинился, развёл руками, мол, сами понимаете: хотя контингент девушек у нас тут танцует надёжный, но группа риска всё-таки иногда проникает и к нам. Так, увещевая на будущее внимательно глядеть за своими вещами, забузивших гостей вежливо проводили.
Шагая по сходням «River Palace» в ночь, Кафка похвалил Геннадия Евгеньевича за находчивость. Тот скромно уклонился от заслуженных лавров, заметив только: «Не, парочку я бы конечно успел вырубить. Но ты же видел, сколько их повыскакивало. И все натасканы. Шансов победить у нас было немного».
За ними возбуждённо спешили прилично одетые шлюхи. Пока остальные были заняты погоней и войной, Иштван Крыжопа, как и обещал, отыскал где-то в трюмах «River Palace» своего надёжного человека, и тот порекомендовал ему надёжных шлюх.
- А почему только три? – осведомился Кафка.
- Да мы с Радиком решили – баста на сегодня, мы - по домам, - соскочил Крыжопа с подножки трамвая ночных приключений, - Подбросим вас на хату, а сами – домой.
Кафка безнадёжно махнул в их адрес рукой: безыдейные, пластмассовые евро-сапиенс! Они даже в ресторане сидели с пепси-колой в обнимку, оправдываясь тем, что за рулём.
Медленно сползая по чёрному полушарию Земли, все главные действующие лица оказались скоро на своих местах: ночь - на дне вселенской оркестровой ямы, где не видно ни зги, одни звуки; отважные бродяги – на улице Саксаганского, 115 «В», на квартире. Та квартира, как обращали внимание многие, особенно лёжа на её кроватях и диванах, имела шик и нескромное обаяние купеческого барокко: потолки и стены чудно украшены характерной лепниной, гипсовые амурчики и русалочки глядят на всё происходящее откуда-то сверху. Впрочем, об этом здесь стоит упомянуть только затем, чтобы подчеркнуть: ни амурчикам, ни русалочкам спать в ту ночь уже не довелось.
Едва извиняющиеся лица Королевского и Крыжопы нырнули за порог и стёрлись из виду, Абульфас, настроенный как-то мрачновато, рванул душу нараспашку и объявил: «Девчонки, сейчас все за стол, пьём за алмазы на небе, а потом уже спустимся до профессионального уровня, кто чего умеет и к чему тяготеет!».
Из трёх надёжных шлюх, доставшихся им на эту ночь, Тит Выхухолев с самого начала принялся тяготеть к самой младшей. Она была юна до полупрозрачности. Хрупкая, узкая и недоразвитая во всех своих женских местах, она была подобна серебристой рыбке с зелёными глазками, а скорее весёлой неразумной русалочке, подружившейся с пьяными матросами. Не дожидаясь, пока гульбище на кухне, возглавляемое Кафкой достигнет градуса неуправляемой реакции, Тит возбуждённым амурчиком поволок шлюшку в будуары. Она хихикала, как будто ей моржовыми усами щекотали пятки. Добравшись до резинки её трусиков, Тит вспомнил про этикет, и не решился опускать церемонию ниже этой самой резинки. Поэтому тепло и вежливо спросил: «Как мне тебя звать?». Она же в свою очередь оказалась столь романтично настроена, что позволила ему всё: «А как тебе нравится, так и зови». «О! - сказал он, окончательно превращаясь в голого амурчика, - Я буду звать тебя – Мой Утешительный Приз!». Она расхохоталась звонким колокольчиком, и они совместными усилиями завозились.
Возились, правда, недолго, до тех пор, пока оба не убедились, что у обоих ничего профессионального не получается. Тит великодушно махнул на это дело рукой и позвал её идти пить чай. Она, поняв, что он не психопат, и не будет её бить, обрадовалась уже по-настоящему, обняла его за шею, и чмокнула губами в щёчку.
На кухне, куда они вернулись, артистично бушевал Кафка-Абульфас. Стол ломился от яств и сосудов, как и положено на пиру. С высоченного потолка глядела вниз гипсовая красота античного орнамента. Наблюдаемая сцена пенилась у подножья авангардной художественной идеи: предпоследний день Помпеи. Живописные блудницы, разинув рот, следили за центральной фигурой сюжета. Абульфас, грозный и щедрый до полной богоподобности, закатал рукава рубашки и дирижировал событиями. «Ешьте, пейте, девчонки! – подбадривал он, - А то скоро петухи заорут, покажется солнце и ваше тёмное время закончится!».
Тит Выхухолев присел к столу, устало обмякнув спиной о стену. Его Утешительный Приз, убедившись, что сексуальная опасность миновала, проворно вскарабкалась ему на колени и вела себя весело, как белочка, и заботливо, как голубица. Её стараниями тарелка Тита быстро наполнилась лучшими кусками со всего стола. Пока он пьяно думал – покушать ему или нет, застолье стукнулось о резкий поворот сюжета.
- Тит, скажи им, кто я такой!
Тит, хоть и надломленный от множества за сегодня выпитого, сообразил, что обращаются к нему, любезно и персонально. Более того, за столом стало тихо, и все кто тут был, уставились на него, ожидая важного государственного сообщения, по типу «От советского Информбюро!». Не совсем точной рукой Тит взял бутылку, налил себе рюмочку, и обратившись к Абульфасу, вознёс её над натюрмортами. Сходу, без размышлений, у него имелись два варианта ответа на поставленный вопрос: а) изобретатель смайлика для Аськи; б) дирижёр-диригент народного хора «Лопатинский Рудник». Но по ошибке, включив свой мыслительный процесс, он споткнулся и с удивлением сказал:
- Не знаю.
Кафка поглядел на него с укоризной. Тит понял, что обидел человека. Смягчить неловкость момента он не успел, потому что Кафка сам подсказал, какой ответ является правильным:
- Я – капитан второго ранга контрразведки Тихоокеанского флота!
От неожиданности Тит почувствовал в себе подсознательный импульс встать и вытянуться по стойке «смирно». Рефлексы военной юности – они и в старости рефлексы. Полная невероятность услышанного застала его врасплох. Лично он ничего подобного придумать не смог бы, даже на заказ.
Блудницы тоже слегка подавились, хотя имели профессиональную привычку ничего не принимать к сердцу. «Ё-ооо-о! Влипли...», - осторожно предположил кто-то из них.
- Скажи им, Тит Александрович! – обратился за экспертным заключением Кафка. Тит уже успел оценить красоту игры, поэтому авторитетно поддакнул:
- Да, девушки, подтверждаю! У них там, в повалах контрразведки, ещё и не такое можно услышать.
Быть может, ночные девушки и нашлись бы, что сказать на это, однако живое кино своим действием продолжало опережать их реакцию.
- Блудницы, слушай мою команду! – торжественно приказал Кафка-Абульфас, - Всем встать! В колонну по одному! По одной, то есть! Покинуть помещение вон! Шагом – марш! Ррр-аз, ррр-аз, ррр-аз, два, три!
Тит, не мог поверить глазам, но это действительно было наяву. Шлюхи с готовностью исполнили довольно-таки свежие для их восприятия команды. Гуськом потянулись из кухни в прихожую, и дальше – на волю.
- Не растягиваться! – подсказывал Кафка, - В ногу идти! Левой, левой, блин! Сено-солома...
Тит молча плакал от смеха. В хвосте блудной колонны, замыкая военно-карнавальное шествие, игриво подпрыгивал Его Утешительный Приз. Не грех ползти на четвереньках вдогонку этому косяку, чтобы запечатлеть в своей памяти всё до конца. Много чего аномального он ещё увидит в своей жизни, но такого - уж точно никогда.
Хлопнув дверью вслед душистому отряду, Кафка повернул лицо от тени к свету, и было видно, как сизая дымка помрачения медленно сошла с лица его. Духа Сталина и всех персидских сатрапов больше не было в его тёмных бакинских глазах. С удивлением глядя на Выхухолева ясным взором демократического гражданина, он сказал: «ЁпрстЪ! Что я наделал?!».
Будто в ответ на это в дверь позвонили. Продолжая удивляться себе и всему странному устройству жизни, Кафка вернулся, чтобы открыть. Оказалось, что колонна блудниц, столь чётко отправленная в бесконечность, успела сделать круг и вернуться.
- Товарищ командир контрразведки! – доложила старшая красавица, - Разрешите вернуться!
- Разрешаю! – торжественно, в тон прозвучавшему рапорту ответил «товарищ командир».
Далее Тит, уже совсем не противясь разгулу бреда, накрывшего реальность окончательно, будто бы смотрит кино в режиме замедления. Девушки, похихикивая, скидывают туфли, и всё тем же оживлённым гуськом ныряют в известном направлении, на запах кухни. Кафка, чинно ступая в тапочках с мощно загнутыми вверх носами, преследует их и настигает. И вот уже с кухни несётся его раскатистый смех, волнами взмывающий к высоченному потолку с музейным орнаментом. «Девчонки, где же вы так долго были! – слышится в исполнении Абульфаса, - Пора ведь уже и к процедурам переходить! Тит Александрович, ты как?».
Выхухолев в ответ на это закрыл лицо руками и задёргал головой. «Зачем же я так напился?» - подумал он словами Сени Горбункова из «Бриллиантовой Руки». Потом нашёл на ощупь самый дальний в квартире угол на самом дальнем диване, чтобы быть поменьше заметным, лёг, свернулся колачиком и вырубился. Часа четыре, пока не пришёл рассвет, и пока он сам не пробудился от того, что замёрз и захотел в туалет, про него никто не вспомнил.
Кафка, встреченный им по пути к ватерклозету, вид имел совершенно измочаленный. Похоже было, что на нём всю ночь ездили, а потом отпили у него половину крови. За ночь он, предположительно, глаз не сомкнул. По квартире в разных местах слабо шевелились вчерашние ведьмы, полностью утратившие свои чары с появлением солнца, как и обещал Кафка. «Я им заплатил уже – чего они не уходят?» - пожимал плечами он, зевал и потирал ладонями себе лицо, проросшее синей колоритной щетинкой.
Медленно и трудно, сквозь похмельные помехи в голове, начинал вырисовываться нелепый вопрос: «А где Гена? Где он, наш Тиран-Островитянин?». Абульфас мрачно признался: «Да хрен его знает! Куда он исчез, когда он исчез – я как-то упустил из виду». Витала шальная, неизреченная мысль: да был ли он здесь вообще, или его потеряли по дороге из «River Palace»? Часы показывали 8-15, как в Хиросиме. Неожиданный звонок в дверь привнёс спасительное оживление в тягучую задумчивость этого мучительного утра. Открыли. На пороге, слегка озаряемый солнечными зайчиками, стоял Геннадий Евгеньевич, целый и невредимый, чуть розовеющий от бодрости духа.
- А мы тебя обыскались! – дружно все вздохнули, - Оглянулись – ан нет тебя, утрачен! Больше так пить не будем...
Мощной своею рукою Геннадий Евгеньевич внёс в квартиру внушительную корзину до верху, с горкой, наполненную красивейшей клубникой.
- Последняя в этом сезоне, говорят, - объяснил он и передал это ароматное сокровище в похмельные руки товарищей.
- Гена, ты где это раздобыл в такую рань? – похвально восхитился Кафка.
- Да бабушку тут одну неподалёку встретил. Гляжу, идёт, несёт. Я её попросил продать мне, она и продала.
Тучи с лица Кафки сошли окончательно, и он от души загоготал, обращаясь к Титу:
- Геннадий Евгеньевич у нас, если что просит отдать, то ему почему-то всегда отдают. Причём бесплатно. Надеюсь, бабушка не пострадала спозаранку?
- Нет-нет! Всё оплачено! – заверил добытчик, - Пятьдесят гривен за десять килограммов, вместе с корзинкой. Давайте мыть и есть.
Последнее, что было сказано о клубнике, имело форму мелко-криминальной версии:
- Сдаётся мне, что Гена чуть свет, пока хозяева спят, слазил в чью-то частную усадьбу и обчистил грядки...
Ели клубнику долго и молча, сопя себе под нос. Разрушения личности, нанесённые похмельем, чудодейственно устранялись с каждой новой ягодой. Жрицы, при естественном освещении утратившие чары коммерческого блуда, тоже ели, истекая алым соком. «Почему они не уходят?» - мысленно любопытствовал Тит, - Ведь Абульфас уже заплатил им. Наверное, решили здесь поселиться...».
Цель визита Кафки и Геннадия Евгеньевича в Киев была и осталась для Тита совершенной загадкой. Когда он, спустя неделю, проводил их на вокзал к московскому поезду, то остался наедине с большой итоговой мыслю: что всё это значит? «То ли это заря новой эры встаёт нам навстречу, - размышлял он, - То ли это финальные титры уже пошли. В фильме снимались... Режиссёр-постановщик Гоша Слабодан... Музыка Королевского...». Повод для гипотез в обе стороны дали ему сами же гости дорогие. В первый день, прямо после ознакомительного их визита в контору на Предславинской, когда Тит пошёл проводить их на улицу, они задали ему очень глубокий, точный и профессиональный вопрос: «Королевский и Крыжопа – кто они?». Сердце у Тита взыграло от приступа долгожданной надежды. Какой беспощадный по своей точности вопрос! Мучительно захотелось выговориться за все эти бестолковые годы удивительных приключений «СЛОНа Украины». Однако, понимая, что здесь, у вестибюльных дверей, гармошку правды на всю ширь не растянешь, Тит постарался ответить ёмко и философски исчерпывающе: «У меня нет фактов, которые я мог бы предъявить и доказать. Но если бы это от меня зависело – я бы с ними не работал». Кафка успокоил его: «Ладно, разберёмся». Тит воспрянул духом и с той минуты жил предчувствием решительного преображения искривлённого порядка вещей. Однако день шёл за днём, а чего-то главного никак не происходило. Никто больше не интересовался его экспертным мнением. Зато ему пришлось констатировать факт: Крыжопа с Королевским и Кафка неплохо поладили. Это его не удивило – Радик умеет ладить. Когда надо, Радик замечательно исполняет роль бесплатного круглосуточного таксиста. Тит догадался, почему разговор о делах у него никак не клеится. Всё интересное о «СЛОНе Украины» Абульфас уже узнал в изложении Королевского, и это его устраивает. И вот теперь СВ-вагон с дорогими гостями уехал, а вопрос остался: Мендельсона ожидать, или Шопен нам всем будет?
Упершись носом в эту дилемму, Выхухолев пребывал в некоторой рассеянности духа, но недолго. От силы пару недель, пока не узнал, как водится, случайно, что Кафка купил новенький оффшор и отдал его под власть уполномоченных подписей Королевского и Крыжопы. Тит Выхухолев, не смотря на свою физическую тренированность, условно сел на задницу. Он не только не ожидал такого поворота обстоятельств, но ещё больше не ожидал, что это событие окажет на него столь оглушительное впечатление.
В этом деле, конечно, имелась железная рациональная основа. Новый оффшор призван был заместить на всех позициях старые добрые «FEEG, Inc.» и «FANTOBUS Corp.», в которых уполномоченная подпись принадлежала Слабодану. Тем более, что срок действия Гошиных полномочий уже давно истёк, и проблем до сих пор не возникало чисто случайно, по недосмотру и лености депозитарных клерков. Однако кадровое оформление этого новшества несло на себе печать страшноватой иррациональности. Полный карт-бланш, моментально выданный дуэту Королевский плюс Крыжопа, был знаком безысходности, закольцованности пути на очередной круг ада.
Тит взялся руками за голову, смирно закрыл глаза и сидел, как буддийский болванчик, паря лёгким пёрышком в нирване. Он не любил, презирал китайцев. Но честно пробовал разобраться – почему. Много раз пробовал. И вот теперь, ему всё ясно открылось. Он вдруг понял, до него вдруг дошло – что такое великий китайский фатум. Это безмозглая гусеница шелкопряда, которая своими жестокими челюстями перемалывает любые ткани жизни на своём пути; она неумолимо и слепо движется в одном, однажды выбранном направлении, до конца веточки судьбы. Китайцев, как листьев в лесу, не счесть, и каждый – на своей родовой веточке. И на каждого есть жирная гусеница, которая с неумолимой алчностью, бесстрастно ползёт и обречённо доползёт до конца. Китаец, насмерть перепуганный этим фактом ещё в материнской утробе, рождается с полуразрушенной психикой. Отсюда берут начало его последующие моральные уродства: пожирание опарышей и прочих копошащихся, культ набитого брюха вообще, нечеловеческая, ошеломляющая жестокость, бездонное златолюбие, опустошающая суеверность. В попытке умилостивить слепое чудовище фатума маленькие жёлтые человечки, пожелтевшие от страха, создали культ его почитания. Гусеницу, ползущую по веточке, назвали драконом, и тысячи лет празднуют это дело, пытаясь отвлечь фамильное чудовище своей нации от его основного занятия.
Выхухолев Тит открыл глаза. Разобравшись, в чём заключается китайский ужас, он пожалел маленьких жёлтых человечков: «Бедные, бедные... Век бы их не видеть!». Получалось так, что компания «СЛОН Украины» необъяснимым образом, от самого начала её переопылилась китайским проклятием. И вот теперь великий ползущий фатум преследует её, как свою законную жертву. На минуту Тит почувствовал благоговейную жуть перед этим неумолимым нечто. Он просто уже не видел человеческих рациональных сил, способных хоть что-нибудь исправить в порядке вещей. Не без усилий он стряхнул с себя это чувство, это жёлтое китайское оцепенение. Итак, отныне он светел, прост и холоден, и он пойдёт до конца. Хотя бы ради репортёрского любопытства.
- Так что, значит ты у нас теперь уполномоченный по новой компании? – безразлично переспросил Тит.
- И не только! – подтвердил Радик, чуть надувшись в зобу от внутреннего достоинства, - Мы с Ванюшей ещё и совладельцы, пятьдесят на пятьдесят.
Радик мельком посмотрел на деревянное лицо Выхухолева. Взгляд этот можно было бы описать не иначе как при помощи эфирного слогана ВВС «Глядя из Лондона» - настолько сочно выражалось в нём нравоучительное превосходство. «Вылитый Прахов в первые счастливые месяцы своей карьеры!» - подумалось Титу.
- А почему не Кафка, или не Геннадий Евгеньевич, к примеру? – продолжал он ковыряться в подробностях.
- Ну, потому что мы так решили, такое принято решение, - утомлённо и вежливо отрезал Радик. Дальше, как он любил выражаться, был тупик, и углубляться в историю феномена было бессмысленно. Да и способность к удивлению, как горючее для любопытства, была истрачена Выхухолевым до самого дна. Когда не способен удивляться, то и знать уже не хочется.
Он протянул руку:
- Дай печать посмотреть.
Радик неохотно доверил ему подержать новенькую печать для нового оффшора. Тит покрутил, повертел её, сделал пробный оттиск на бумаге. Прочитал название и заметил:
- «Хардкор Трейд Лимитед», значит... Что-то беспокойное мне это напоминает... Знаешь, с названиями надо быть поосторожней. Как назовёшь контору, такая и кредитная история у неё будет...
В ответ Королевский забрал у него печать и промычал что-то безадресное, намекая интонацией на утомлённость и исчерпанность. Тит молча согласился: говорить действительно не о чем, пустая бочка жизни катится дальше.
Он попробовал, но не смог решить простую на первый взгляд задачку на сообразительность: «Что Радик сделал Кафке, отчего удостоился такого безоглядного доверия?». Ну, Крыжопа Иштван Валентинович, с этим всё ясно, он танцор вприсядку. Сплясал, как Хрущёв перед Сталиным. А Радик что сделал? Он же ничего не умеет!
Дух и воображение Тита на какое-то время оказались в плену оцепенения перед лицом непостижимого. Метафизика всего происходящего улыбалась ему пугающим отверстием водоворота. Хорошо, что силы житейской реальности крепко держали его за штанину и властно одёрнули его, помогли очнуться. Неожиданный звонок на телефон компании в один момент мобилизовал и дух и воображение, и весь арсенал человеческих качеств Выхухолева. Звонили из Днепровского районного управления ГУМВД Украины, искали его персонально, приглашали в гости, в чистилище, с неизвестным исходом.
- Это Фонд! – мрачно объяснил он в конторе, - Снова взялись за Фонд. Ну, что они от меня хотят?
Иштвану Крыжопе, как бывшему директору Китайского рынка, были очень хорошо известны интересы и хобби работников государственного топора. Но природное благоразумие плотиной стояло на пути этому его опыту, и не позволяло ему растекаться широкими лужами жизненных историй. Поэтому он ёмко, точно, почти сочувственно объяснил:
- Хотят взаимности!
По уже знакомому ранее адресу Красноткацкая, 2«А», примерно в тех же кабинетах Тита Выхухолева ожидали свежие следственные кадры. Лица их были зеркалом высокой самодисциплины и офицерской прямоты. Это огорошило Тита прямо с порога. Быть честным, вежливым и гражданственно-активным как-то враз расхотелось. Он поздоровался и присел на краюшек стула, гадая, когда к нему подадут электричество.
- Мне поручено разобраться с вашим Фондом, - сказал следователь, не поднимая своих государственных глаз от бумаг на столе.
- Очень приятно! – покорно приветствовал Выхухолев такую повестку дня и сразу же поспешил добавить, что он уже давал показания на этот счёт год тому назад, да и к Фонду уже не имеет никакого отношения, ибо другой теперь у Фонда владелец.
- Я читал ваши показания, - бесчувственно сообщил следователь, - Они слишком поверхностные. Все факты, изложенные в них, требуют детализации. Например, возьмём эпизод, когда вы становитесь владельцем акций Фонда. Требуется не только констатировать факт сделки, но и назвать место заключения сделки, время, сумму сделки, контрагента, при каких обстоятельствах познакомились. Ясно? И так по всем эпизодам: место, время, сумма, контрагент, обстоятельства. Вот вам бумага, пишите всё заново, как я вам сказал.
Листы бумаги угрожающе придвинулись к нему по крышке стола, словно сползающая снежная лавина. Явным холодком повеяло от них, и Тит внутренне поёжился перед лицом наступающей стихии закона. Ему крайне не понравился этот цепкий, профессиональный, ответственный подход следователя к делу. Ничего хорошего, как выясняется, высокие исполнительские качества госчиновника обществу не несут. Впрочем, смятение владело душою Тита ровно одну секунду. «Следак ещё не представляет, на кого он нарвался! - азартно подумалось ему, - Он не знает, что я бывший журналист. Он решил мне устроить экзамен паники, как простому смертному, но даже не подозревает, что мне взять и изобразить любой факт в любом ракурсе, витиевато с узорами, это всё равно, что снежков варежками налепить...».
В общем, Тит решил прибегнуть к тактике вежливого изматывания противника, как было и в прошлый раз – писать длинно и бесконечно, как Лев Толстой, чтобы принимающая сторона сочла за счастье отнять у него ручку и выгнать вон. Примерно так и получилось. Писал красиво, лирично, литературно. По ходу дела размышлял даже: не высунуть ли ему кончик языка в знак гражданского усердия и текущего удовольствия от процесса. В общем, изводил чернила и время, пока не услышал музыку капитуляции: «Короче, короче, закругляйтесь уже! Незачем так размазывать!».
«Мы вас вызовем, если потребуется», - нетвёрдо пообещал следователь и отдал ему паспорт. А Тит, унося ноги, бубнил себе под нос: «А вот фигушки! Теперь вам потребуется гражданин Слабодан, иностранный подданный». Конечно, ничего лишнего, изобличающего или подставляющего Гошу, Тит в руки следователя не передал. Но технически, формально, стрелки для сумасшедшего бронепоезда государственного дознания он перевёл на него, потому как перевести их просто к обрыву было невозможно. Впрочем, если смотреть в суть текущего момента, то пустить гончих по следу Гоши Слабодана, как раз и означало – пустить бронепоезд под откос. Успокоенный этим, Тит вторично вышел на волю.
Уходил не оглядываясь. Только странная мысль прилипла к нему, трепыхалась за ним, точно флажок на ветру: «Что-то зачастил я в гости к Органам. Денег у меня всё нет, а Органы уже есть...».
Офис «СЛОНа Украины», куда он сразу же направился, встретил его обновлённым антуражем. Стол Радика Королевского доселе выглядевший как театр бумажных действий щепетильного клерка-сироты, теперь стал чист, будто гордый лёд хоккейного поля. Весь бухгалтерский кошмар в сметённом состоянии пребывал отныне на бывшем столе Сан-эпидем-Саныча, исполняющем роль мусоронакопителя первой инстанции. Образовавшуюся пустоту и чистоту рабочего места респектабельно занял комплект новый компьютера, уже подключённый и расставленный по местам в логичном порядке. Системный блок, 19-дюймовый монитор с плоским экраном, мощный сабвуфер, колонки, клава – всё из пластика цвета эсэсовского мундира. Голова Радика Королевского вдохновенно торчала здесь же. Он уже сидел за новым компьютером, двигая мышью по коврику, и судя по лицу, чувствовал себя капитаном звездолёта.
Тит не сдержал возгласа восхищения.
- Ух, ты! Наконец-то компания вспомнила о чувстве собственного достоинства! Нам уже пора полностью модернизироваться!
В ответ на этот восторг Радик очень тактично и очень назидательно попросил Тита иметь ввиду, что:
- Это компьютер не компании, а мой лично. Куплен на мои деньги. Здесь пребывает исключительно по моему хотению.
Тит издал длинный звук «а-а-ааа!», который говорил о скорой понятливости, и по инерции ещё полюбопытствовал:
- Дорогой небось?
- Штука баксов, - ответил Радик, подчёркивая интонацией голоса своё уничижительное пренебрежение к этой самой «штуке». Тит прошёл к своему месту, всё время оборачиваясь, ибо от чёрного мощного компьютера Королевского глаз отвести было невозможно. «Интересно, когда возрастающее благосостояние некоторых сотрудников конторы начнёт приводить к росту благосостояния самой конторы? - задался немым вопросом Тит, - Или здесь работает обратная зависимость?». Крепко поразмыслить над этим ему не дал новый звонок телефона. Радик поднял трубку, поморщился, выслушав что-то, передал её Выхухолеву:
- Это тебя.
- Что, опять!?
Титу нравилось это голодное и всё более обостряющееся внимание вселенной к его персоне. Уткнувшись ухом в телефонную трубку, он машинально пробубнил дежурный позывной: «Компания «СЛОН Украины...», и этим словно бы выбил главный камень покоя, на котором держится целая лавина. Подражая своим нарастающим темпом и хриплым рокотом необратимому сползанию разбуженной каменной стихии, голос с другого конца провода ударил в барабанную перепонку уха, как в барабан:
«Э-ээ! Бль... Напрочь... Я кончено понимаю, что это слон… слоник недомученный... всех стран... Бль... нахер, всех вас в жопу... Я спрашиваю, козлы напрочь... Да вы знаете!? Что такое грузить мороженную говядину на Китай?!! Туша за тушей в тридцатиградусный мороз... Я вас всех со слоном вашим... вввж-ж-ж-о...!».
Тут с Выхухолевым что-то произошло. В нём как будто взорвался полуистлевший склад боеприпасов, оставленный армией императорской Японии. Не слушая дальше, он вдруг заорал так, что перепугал Радика.
- Слышишь, ты! - и далее он в грубейшей форме, и в беспощаднейших выражениях, как русский немцу при форсировании Днепра, пообещал звонившему повстречать его, изъять его имя из списка живых, и вообще закопать в обломках Улан-Батора. И это была почти истерика.
Связь оборвалась на половине сюжета, как будто невидимый диверсионный враг перегрыз провод. Тит ещё какое-то время стоял над телефонным аппаратом, как над братской могилой. Радик благоразумно поднялся с места и отошёл подальше. Тит растирал пальцами себе виски и ошалело пытался размышлять: «Что с этим миром творится? И что со мной в этом мире происходит?». Горечь в душе стояла непередаваемая, как сажа в дымоходе, ибо то был Великий Митька. Пьяный в бубен, явно попавший в какую-то соковыжималку, под пропеллер каких-то обстоятельств, в конец распоясавшийся, но всё равно Великий Митька, друг, товарищ и брат. Теперь с ним покончено. Никому ещё в своей жизни Тит не обещал такой злой расправы, не говорил таких помоечных слов. И вот – на, тебе! Досталось не врагу лютому, а лучшему другу, побратиму военной юности.
Выхухолев нашёл в себе силы для любопытства – что с ним такое произошло? Что взорвалось в погребе души? Возможно, то были все переживания и разочарования последних нескольких лет, тихо накопившиеся до критической массы. А может быть, то виноваты гормоны, тестостерон, переполняющий организм в результате тяжёлых тренировок в спортзале и естественным образом повышающий агрессивность.
Когда Тит совсем остыл, Королевский позволил себе озвучить актуальное, как он посчитал, наблюдение:
- Тит Александрович, я конечно извиняюсь, это может быть не моё дело, но мне кажется, что ваше дружеское окружение падает в моральную деградацию. Ну, я хочу сказать, чисто по-человечески разлагается. Баянов угрожающе синячит. Этот вот, который звонил, вообще, по-моему, уже сорвался и летит. Пойми, я по своему уважаю Баянова, но...
- Эх, Радик! – с укоризной оборвал его Тит, - Что ты понимаешь в дружбе, и в жизни вообще!? Студент, блин. Грустно на душе, когда уходит друг – внезапно, внезапно...
Королевский вдруг заулыбался до ушей и на краткий миг стал похож на простого человека:
- Высоцкий? – догадался он.
Тит похвалил его:
- А ты, Радик, не так уж и безнадёжен, если имеешь понятие о Высоцком! Я, пожалуй, пересмотрю кредитный рейтинг твоей личности в сторону повышения...
Далеко ли, долго ли предстояло ещё катиться ясну солнышку в золотой колеснице по летнему зениту – дни никто не считал. А только стал Тит Выхухолев замечать в Королевском Радике некую перемену. Радик сделался каким-то дымчато-задумчивым, и сладко-загадочным. Подобным образом начинает выглядеть девушка, которая уже немножко забеременела, но никому ещё об этом не доложившая. Ходит тихо, чему-то улыбается, подобно Джаконде, и снисходительно жалея взглядом окружающих её, недогадливых простаков, не посвященных в её интимную тайну. Вероятно, девушка, с которой написан великий портрет, была-таки слегка в положении. Так вот и Радик обратил на себя любопытство Выхухолева тем, что стал похож на сдобную булочку, начинённую изюмом.
В чём тут дело Тит понять не мог. Да и не склонен был ковыряться в чужой сдобе. Однако, метаморфозы, запущенные внутри Радика продолжали развиваться. Следующее, чем он вскорости удивил, было открывшееся в нём влечение к предметам роскоши и символам статуса – особенно последнее. Нет, Выхухолев и сам уважал дорогие, принципиально недоступные ему вещи. Но предпочитал не травить себе душу несбыточным, не тратил себя напрасным их созерцанием и разглядыванием нюансов. Радик же, поставив себе хороший компьютер и подключившись к Интернету, проявил себя как влюблённый ходок по каталогам всемирно знаменитых фирм. Поскольку Тит всё равно воспринимал это как простое баловство, то поначалу пребывал где-то в стороне, болезненные чары миражей не трогали его внимания. И так до тех пор, пока не стал свидетелем хождения Радика интернет-каталогами эксклюзивных марок ручных часов. Соучастие в этом на правах знатока принимал Иштван Крыжопа. Их голодный диалог достал Тита до глубин чувствительной его печени. Сначала, занятый своими делами, по привычке не обращал внимания, но постепенно до его сознания стало долетать:
«...обрати внимание – семьсот сорок деталей! Где они тут помещаются и что они тут делают? Запредельная вещь...».
«Так, читаем: механизм... мануфактурная доработка Клааува-Бенцингера... золотой ротор гравирован вручную... Ты прикинь! Получается, каждые часики – это, фактически, авторское изделие... Радик, ну это уже на что-то похоже! Приличному человеку такое не впадлу носить...».
«...так, что тут у нас... серебряный циферблат, гравирован в ручную... Ага! Смотри! Значит... показывает восход и заход солнца, время солнечных и лунных затмений...».
«...а также положение Солнца и Луны относительно знаков Зодиака... Это у нас Астролябиум, да? Гордые часики...».
«Не, это конечно интригует, но это ещё в рамках моей фантазии... А вот это уже, обрати внимание, действительно за гранью умопостижимого... Планетариум – прошу любить...».
«...показывает положение Солнца и Луны по отношению друг к другу в течение суток... положение семи основных планет Солнечной Системы, по отношению друг к другу и к знакам Зодиака... Ты прикинь! У меня мозги закипают... Я представить себе этого не могу, как всё это совместили? Это же не компьютер, это чистая механика, под тысячу деталей...».
«А вот ещё, гляди, часики... Эти вообще показывают индикацию созвездий... Твою мать! Ну нельзя же так соблазнять человека! У меня встаёт, когда я это читаю...».
«А главное – зачем? Ну, кому это интересно знать – свои координаты в Солнечной Системе, к примеру, в обеденный перерыв?».
«Согласен, Ванюша. Это пир тщеславия! Меня вот, например, вполне устраивают вот эти часы... дают отображение светового дня и показывают мировое время...».
«Ага, и корпус из розового золота».
«Именно!».
«И крышка из сапфирового стекла».
«Так точно, товарищ Крыжопа!».
«И ремешок из крокодиловой кожи».
«Ыгы! Ремешок из крокодила. Устраивает...».
Тит, подстрекаемый любопытством, не выдержал и приблизился к ним посмотреть – вокруг чего пляшет пламя страсти. Своё проникновение в тему он обставил риторически:
- Извините, я тут принудительно слышал ваш высокий диалог... Это я вам скажу, готовый текст к продолжению мультфильма «Тайна третьей планеты». Капитаны Ким и Буран снова вместе! Они выбирают себе фантастические часы, которые помогут им в новых космических приключениях! Что вы, что вы! В таком деле экономить на функциях нельзя! Мало ли, что ждёт героев в глубинах Вселенной...
Два капитана оглянулись на Выхухолева. Потом переглянулись, и дружно, счастливо, как молочные жеребята, заржали смехом. Тит, заглянув в экран монитора, увидел картинку от которой веяло потусторонней дороговизной, и вынужден был заметить:
- Да, часики, конечно, пленительные. Гипнотизируют, факт. Но я не понимаю, откуда в вас этот нездоровый мазохизм? Что толку смаковать семьсот сорок деталей этого нечеловеческого изделия, если они доступны лишь князьям и боярам мира сего? Нет, я конечно согласен с тем, что мысль материальна, и надо мечтать, но...
Капитаны дальнего звездоплавания опять закатились жизнерадостным смехом. Лицо Радика круглилось и сияло, словно колобок, который только что от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, и по маслу прокатился. Он благожелательно поправил:
- Дело в том, что у некоторых людей мысль заметно материальней, чем у других!
И они опять разулыбались до ушей, с большим удовольствием загыгыкали, будто межпланетная слава уже хватала их за пятки. Выхухолев посмотрел на них сочувственно и отошёл в сторону, ничего не понимая.
Радик же продолжал его удивлять. Следующего дня, в обеденный перерыв, когда Тит пытался трапезничать за 15 гривен в кафе-подвале, Радик подсел к нему за столик со своим компотом и завёл доверительный разговор. Тит удивился до глубины души, вплоть до потери аппетита. Не содержанию, а именно тону, товарищескому тону беседы, как будто сидят на привале фронтовые побратимы и душевно смакуют виды на послевоенную жизнь.
- Ну, как вообще настроение-то? – с заботливостью корабельного политрука спросил Радик.
- Девушки-кафэшницы наши совсем перестали работать над меню! – сварливо пожаловался Тит, - Совершенно не наедаюсь! И качество – сползает вниз по стенке. Доколе, спрашиваю? Где европейская совесть?
- В Европе! - сочувственно подсказал Радик, - У нас же среди набора видов совести доминирует восточно-европейская специальная. Но, крепись. Не долго уже осталось терпеть это хамство.
- Ты думаешь? – оптимистично не поверил Тит. Радик выглядел мечтательно и убеждённо, будто внук Циолковского.
- В последствии вопрос питания мы поставим вертикально! - констатировал он, - Наймём солидную фирму, которая специализируется на организации офисных обедов. Ванюша знает парочку вариантов, которым можно доверять. Таким образом и меню будем формировать заранее, и наконец-то перестанем находить длинные волосы в картофельном пюре.
- А что, у нас появилось основание надеяться на такое счастье? – снова позволил себе усомниться Тит, но уже несколько осторожно, слыша отдалённые шаги приближающегося чего-то хорошего.
С ответом Радик уклонился, вовремя спрятав рот в компоте. Однако лицо его проблесково сияло, как маяк на мысе Надежды. Никогда ещё Тит не видел его таким доброжелательным, душевным, безвозмездным мечтателем. А он всё сыпал и сыпал жемчугами.
- Первое, что мы сделаем, - пообещал Королевский, - Это создадим себе респектабельный офис. Меня мутит уже от нашей собачьей конуры. Это даже не конура, это гроб с окантовкой! Здесь хорошо лежать мёртвым, а не созидать. Так вот, мы купим квартиру с большими комнатами и высокими потолками. И не на Оболони, и не на Александровской Слободке возле крематория, а именно в тихом, интимном, супердорогом центре, например, на Пушкинской, или около Золотых Ворот. Закатим авторский ремонт с хорошим дизайнером, и сделаем себе цитадель, где даже обстановка пахнет большими деньгами. А? Как тебе? Кроме того, учтём обязательно полугостиничную комнату для особо важных клиентов, чтобы ценный для нас человек имел возможность не покидая нашего офиса поработать изолированно, или даже отдохнуть...
Слушая вдохновенный водопад Королевского, заинтригованный Тит не мог взять в толк две вещи. Во-первых, что случилось с этим золотоволосым юношей старшего призывного возраста? Откуда этот приступ коллективизма и открытости? А во-вторых, где материальное основание для такого множества восторженных глаголов? Где горит тот огонёк, который столь явно подогревает галлюцинации стратегического планирования? Тит окинул мысленным взором все возможные источники денег, и догадка, аки звездочка небесная нежно кольнула его своим лучиком.
- Погоди, погоди, - забормотал он над опустевшей своей тарелкой, - Неужели Ка-эФ-Тэ-Бэ?
Радик расцвёл, как земной шар в день советского Первомая.
- Ну да! Фабрика! С голубой каёмочкой.
- Да ты что?! Откуда движение? Почему я узнаю опять последним? Расскажи поподробней, Радик, порадуй!
Радик расплылся и похорошел, как теле-бабушка, рассказывающая русские народные сказки для детского воспитания.
- Ну, так мы же с Ванюшей работу ведём, как-никак! – доверительно сказал он, - Общаемся с Абульфасом Исмаиловичем. Вот наконец-то удалось его убедить, что пора поставить на вопросе Фабрики жирную, окончательную точку. Принципиально вопрос решён – оставшуюся у нас «Запорожсталь» продаём, и с этих денег одним мощным броском докупаем недостающие проценты акций. Всё! А дальше, зайдя на Фабрику, мы дадим ей оптимальную арендную нагрузку, выкинем людей «БУБА Трест», продадим кое-какую недвижимость, заберём из банка депозит. Из вырученных средств профинансируем то, о чём я сказал гораздо выше. Это уже реальность Тит! Реальность, которая уже шаркает сандалями в нашей прихожей!
- Хорошо бы..., - подавился воздухом Тит. Ему, говоря словами классиков неунывающего жанра, хотелось плакать и верить.
- Вот, как раз сейчас мы с Ванюшей ведём переговоры о продаже пакета «Запорожстали», - сказал Радик.
И он не соврал. Пару дней спустя Королевский и Крыжопа в приподнятом тонусе показались в конторе, и Выхухолев услышал долгожданный призыв:
- Тит Александрович, готовьте, пожалуйста, договор на продажу. Сливаем «Запорожсталь» по три с половиной цента. Вот вам реквизиты покупателя.
Тит с готовностью кивнул и обратился к нужным файлам компьютера. По ходу дела напомнил:
- А вы пока, будьте любезны, обеспечьте мне листы с Гошиными подписями. Желательно восемь штук.
Ответ Королевского прозвучал, как строгое замечание:
- Никакого Гоши! Продаём с нашего «Хардкора»!
- Да, но! Акции висят на старом добром «ФЕДЖИ». Как ты хочешь обойтись без фактора Гоши? Гоша – это реальность!
Радик в этот минуту выглядел беспощадно. Чёрные, начищенные до блеска эсэсовские сапоги были бы ему к лицу.
- Возражаю! – отрубил он, - Гоша – это уже нереальность, полная и окончательная. Вот тебе два листа с его подписями. Делай перевод акций на «Хардкор». А оттуда будем уже продавать за деньги.
- Да?
- Да!
Королевский рубил плоть истории топором. Вернее, он сам был топор для истории. Обрубив лиану, на которой прощально болтался призрак Гоши, он тем не менее, смягчился напоследок.
- Как бы там ни было, - сказал он на полтона ниже, - Я всё равно Гошика люблю, как друга, как наставника. Но кто ему виноват, что он промотался и завалился в пике? Типично русская бесшабашность – выйти из народа, ломануть денег, кататься как сыр в масле, потом задурковать, сбиться с правильного пути, пустить деньги по ветру и вернуться опять в народ. Нет, нет! Надо постепенно уже привыкать, что Слабодана больше нет с нами. Слабодан исторически мёртв...
Сказано-сделано. Тит Выхухолев провёл все необходимые манипуляции с принтером и с депозитарными счетами, Радик тиснул печати где надо, и Гоша Слабодан своими бессмертными подписями на чистых листах оказал делу «СЛОНа Украины» прощальную услугу. Вслед за этим акции «Запорожстали» были в кратчайший срок проданы. На оффшорный счёт «Hardcore Trade Limited» поступило 35000 долларов США. Не без удовлетворения Тит отметил, что за год цена акций выросла на 1 цент, и воспечалился, что четыре миллиона штук «Запорожстали» в прошлогодней сделке пришлось слить так бездарно дёшево.
Как бы то ни было, торжественный доклад Радика аккуратно поступил Кафкарову Абульфасу Ибрагим-Оглы, и никакое препятствие уже не стояло на пути к Фабрике Туалетной Бумаги. Деньги для скупки были в наличии. Желание обладать промышленным объектом тоже отчётливо чесалось. Осталось только раскрыть пошире свои загребущие объятия. И вот, в этот самый, позолоченный момент случилось то, чему в теории вероятности, как впрочем, и в теории относительности, просто не было места. Дверь в конторе на улице Предславинской мягко отворилась, и через порог невесомо шагнул Гоша Слабодан.
Эффект его появления был страшен. Персонал конторы обернулся на него и окаменел с разинутыми ртами. Гоша, будто бы читая их мысли, сходу заявил: «Да живой я, живой!».
Уста Королевского отверзлись первыми:
- А мы думали... А нам сказали...
Гоша без запинки, как по писанному, подхватил:
- Да, было, подтверждаю. Но вот - воскрес!
Знакомые проблески магических очёчков, загадочная полуулыбка, измученный годами инвестиционных приключений кожаный портфель в руке – всё это убедительно предлагало верить. Присутствующие в конторе обалдело зашевелились, потом сами разулыбались, потянулись здороваться, и у всех читался на лицах какой-то робкий вопрос. Казалось, ещё чуть-чуть, и кто-нибудь тактично спросит: «Ну, как там, за гранью?». Гоша Слабодан, будто предвидя это, сам сказал:
- Да в общем, никуда я из «СЛОНа» и не уходил. Просто оставил чисто торговые заботы на попечение Баянова, а сам взялся за перспективные темы. Типа, которые требуют отдельного внимания, частых поездок... Короче, в Москве меня было мало, но душой я от «СЛОНа» не отрывался. Во-о-оот. А тут как раз подоспела наша любимая Украина. Мне сообщают, что мол, так и так, рельсы к Фабрике проложены, прямо к дверям директора Поршнева. Типа, осталось забить золотой костыль, кому, как ни тебе. И вот я здесь. Правда, отношение к золотому костылю у меня скептическое. Мне ближе серебряный гвоздик, последний, заветный, в крышку гробика... Ну-с, предводитель, доложите-ка обстановку!
Радик, повинуясь наработанным рефлексам преданной дружбы, доложил: акции Фабрики распределены частями на разных счетах-депо; для того, чтобы войти в директорскую дверь Поршнева, и аккуратно вынести его за конечности на газонную травку напротив проходной, не хватает каких-то ничтожных несколько процентов.
Обитатели конторы улыбались. Возникло некое радостное движение. Неправдоподобность текущего момента утратило свою парализующую концентрацию. И даже начало казаться, что добрые сказочные времена раннего Слабодана никуда не уходили, и всё будет легко, как в шляпе у фокусника.
Дух ренессанса оказался заразен. Гоша, хватив его на полные лёгкие, подтаял, точно леденец на солнце, и решил немедленно поделиться кое-какими своими соображениями.
- Я вот что думаю, парни! – сказал он, и при этих словах его сладко ожили непорочные грёзы 1997 года, - Докупить у пипла оставшиеся проценты – это уже вопрос технический и предрешённый. Новый год встретим уже на Фабрике, как на Рейхстаге. В такой ситуации на первый план выходит кадровый вопрос – кого ставить новым директором? Нет, Поршнева умножать на ноль мы не будем. Человек он пенсионный, спешить ему больше некуда, оставим его каким-нибудь заместителем или советником по вопросам производства. Он будет нам полезен. А вот вопрос первого лица, иначе говоря, подписи и печати, достаточно щекотлив. Во-о-оот. Напрашивается некое нестандартное решение. Вот, так сказать. Я собственно, что предлагаю? Как я это дело вижу? У меня есть достаточно смелая кадровая идея. Титу, например, уже пришлось с этими кадрами немного посотрудничать, он не даст соврать. Это неожиданная и мощная идея, я считаю...
Он сделал едва заметную паузу, и в этот пробел времени Тит заинтригованно оглядел ряды коллег. На мексиканском лице Иштвана Крыжопы не шевельнулся ни один мускул. Радик же, полуоткрыв рот, живописно изображал собою памятник чувству ошеломления. Словно отняли у человека кое-что незаменимое из членов тела его и положили перед ним на стол. Зрелище завораживающее. Заставляющее офигеть и смотреть на это вечно.
- ...директором на Фабрике мы поставим Чесотку. У него есть множество качеств для такого дела. Во-о-оот. Тем более, что в настоящий момент он как раз не занят. Его только что уволили с должности на «Алых Страусах». Во-о-оот...
Не успел Гоша как следует накрутить себе на указательный палец первый виток своего чубчика, как атмосфера окаменелой интриги кардинально изменилась. Лицо Радика выразительно побелело. Затем его бросило лицом в краску. Смятение овладело его глазами. И вот, действием какой-то неведомой силы его приподняло и буквально выкинуло в двери. Титу Выхухолеву, успевшему разглядеть, как Радик метнулся вон, пришла мысль о гранате. Если бы глубоко за пазухой у Радика хранилась граната и вдруг лишилась бы чеки, то ему надлежало бы именно так и поступить – молниеносно и решительно, в одном прыжке спасая товарищей от братской могилы. Тит, уставившись на дверь, машинально ждал, когда в глубинах здания жахнет взрыв. Впрочем, наваждение сошло на нет быстрее, чем пена сходит с пепси-колы.
- Ты как? – спросил его Гоша, - Что думаешь на счёт Чесотки?
Выхухолев несколько удивился, что его мнением интересуются, но постарался быть конструктивным. Усилием воли он вызвал у себя в памяти разноцветный образ вышеупомянутого деятеля и что-то взвесил на мысленных весах. О результатах этого взвешивания сообщил Слабодану:
- В этом что-то есть. С каждой секундой моих размышлений я всё больше и больше с тобою согласен. Во-первых, у него имеется замечательный американский костюм, и он умеет с достоинством его носить. Это немаловажно. Во-вторых, опыт «Алых Страусов» бесценен априори. В-третьих, и в основных, автономность Чесотки в киевской среде, чужой для него – великое благо. Никто из местных посторонних не сможет дёргать его за ниточки. Надо ли ещё что-то добавлять?
Гоша согласно кивнул головою. А Тит добавил:
- Только мне кажется, что не стоит на Чесотку возлагать каких-то созидательных задач. Пусть будет простым и эффективным гауляйтером, как на «Алых Страусах». Кому-то же надо быть плохим? Он будет злым немцем, а мы будем добрыми инвесторами. И народ к нам потянется.
- Ну да, - подвёл черту Гоша, - Я вот тоже так думаю, что вопрос с кандидатурой директора решён.
Выхухолев посмотрел на непроницаемого Крыжопу. Тот молчал, скрестив руки на груди, как ковбой у стойки салуна. Выхухолев заметил:
- Однако у Радика нашего, по-моему, иное мнение. Мне показалось, что он не доволен таким изгибом событий. Он что, рассчитывал стать директором Фабрики?
- Ерунда, - меланхолично отмахнулся Гоша Слабодан, - Я думаю, что смогу его убедить... Там столько работы! Всем хватит... На всю жизнь...
Вскоре вслед за этим он опять исчез из Киева в приблизительно известном направлении. После себя он оставил дыру в пространстве. Или что-то вроде того. Кометообразное его мелькание в Киеве, как и подобает блуждающему небесному телу, подняло пыль и оставило пустые ребусы в умах. Каждый по-разному чесался от упоминания вслух имени Чесотки, но все едины были в странном том ощущении, что Слабодан элементарно продырявил полотно объективной реальности, и сквозь рваное отверстие зябко потянуло свежестью непредвиденного будущего.
- Послушай! – сказал Радик Титу, спустя какое-то время, - Ты умеешь делать добрые дела?
От удивления Тит поехал бровями вверх. Как ловко и скользко подкрался враг!
- Я конечно не волшебник, но..., - ответил он осторожно, - А что?
- Есть дело, которое впишет твоё имя в летопись компании «СЛОН Украины» золотыми буквами.
- Политический теракт? – принялся юродствовать Тит, - Кинуть пачку дрожжей в общественный сортир на Крещатике? Или дохлую кошку – в форточку консерватории?
- Стыдись! Это же ретро, век угля и пара! – упрекнул его Королевский, - Пора уже отказаться от этих дедовских замашек. Учись мыслить в масштабе Интернета. В общем, надо открыть депозитарный счёт для «Хардкора». Займёшься этим?
- Ну, это моя работа по должности, - смиренно развёл руками Выхухолев, - Куда ж деваться? Однако, хочу тебе заметить, за такое вряд ли меня отчеканят на монетах за место герба. Где открываем счёт? В «Клиринговом Доме»?
- Исключено! - приговорил Радик с непреклонностью судьи Гаагского трибунала, - Мне совершенно перестала нравиться эта вывеска. Ты думаешь, зачем мы с Ванюшей туда вместе с тобой наведовались? Чтобы провести ревизию, проанализировать. У нас с ним сложилось такое единодушное мнение, что там не хватает солидности. Там не чувствуешь себя в безопасности. Вот мы с ним изучили рынок депозитарных услуг и решили остановиться на «Транс-Банке». Вот там и откроешь счёт. Лады?
При слове «Транс-Банк» сознание Выхухолева загрузилось ветхими, отсырелыми ассоциациями, словно его заставили заглянуть в открывшийся погреб с картошкой. Не самый ностальгический вид на прошлое, пусть и в мимолётном эпизоде.
Тит созвонился с депозитарным отделом, собрал пакет необходимых для открытия счёта-депо бумаг и, спустя полчаса, был на месте. Его тронуло неожиданное впечатление, словно вот только вчера ещё он был здесь, нанимался на работу, смутно на что-то надеялся. Время явно обошло стороной этот квадратик на карте Киева. За пять лет здесь ничего не изменилось: та же парковка на тротуаре, тот же чугунный цвет здания, создающий иллюзию тысячетонной массы, те же окрестности с серой скалой высотки, где угнездилась Госкомиссия по ценным бумагам. Озираясь на всё это, Тит Выхухолев опять, не в первый уже раз, поймал ощущение, что жизнь его закольцована. Куда бы он не шёл, за чем бы ни стремился, путь его постоянно выделывает круги, и он с удивлением обнаруживает себя на том месте, из которого вышел без оглядки и, казалось бы, навсегда. Шамбала, блин! Так бродяга идёт сквозь лес, ничего не подозревая, и вдруг выходит на поляну, где уже был недавно. И понимает: сделал круг, значит, заблудился. Порог «Транс-Банка» Выхухолев переступил с тяжелым сердцем. «Мать моя Родина! – угрюмо сказал он в себе, - Неужели я и впрямь заблудился в жизни моей?».
Процедура открытия счёта была стандартной и не причинила ему моральных издержек. Спустя кратчайшее время, Тит принёс в офис свидетельство за синей печатью Хранителя и показал Радику: «Нате, любуйтесь». Радик посмотрел в бумажку полусонно, сквозь прозрачные веки, издал неопределённый носоглоточный звук и откинул её от себя подальше. Тит, впрочем, уже давно устал удивляться Королевскому. Королевский обожал Рериха и капризничал, как Сальвадор Дали.
Следующим, уже чисто должностным рефлексом Выхухолева, была изготовка документов для перевода пакетов акций с двух прежних оффшоров, которые себя изжили, на только что открытый счёт «Hardcore Trade Limited». Радик же, едва уловил первое чистосердечное поползновение Тита в этом направлении, отреагировал удивительнейшим образом.
- Оставь это дело, - нейтрализующее посоветовал он, - Мы тут с Ванюшей посоветовались... Короче, мы не будем работать с «Транс-Банком». Это было ошибочное решение. Всё, забудь про этот счёт, он нам не нужен. Мы поищем другой депозитарий.
И столько ватной апатии было в интонации этих слов, что Тит старательно и с удовольствием постарался забыть о работе, проделанной впустую. На память осталось только большое, как сохатый лось, недоумение: что, блин, творится в нашем муравейнике? Что за пятна на нашем солнце?
Какие бы чудеса и астрономические явления не сопровождали будни конторы, впереди уже торжественно вырастало из тумана нечто значительное, с томительным предвкушением ожидаемое, почти историческое. Красная дата овладения Фабрикой Туалетной Бумаги надвигалась на «СЛОНа Украины» неотвратимо. Так, должно быть, айсберг надвигался на «Титаника». И вот она, эта дата, с неумолимостью настала.
Используя наличные денежные ресурсы, а ещё более того ресурсы личного обаяния и грамотной демагогии, Радик сумел внести в сообщество акционеров КФТБ нужное смятение: подкупил неформальных лидеров, запустил серию диких слухов о Конце Света и Фабрики, сочинил компромат на Поршнева, довёл до коллективного сознания проект сладкой жизни при новом хозяине. В общем, как учила немецкая военная наука, разбросал листовки по окопам противника - «Рус, сдавайся!». В итоге, авторитетные люди из числа акционеров, не только проплаченные, но и дезориентированные, пришли сдаваться. Сами пришли, многих других привели с поднятыми вверх руками. В руках сочно зеленели сертификаты акций.
- Покупаем, естественно, на «Хардкор»! – распорядился Королевский. Как оказалось, они с Крыжопой времени не теряли и уже успели к этому времени открыть новый депо-счёт, куда и предполагалось теперь складывать покупаемые акции. Посмотрев на эти новые для него реквизиты, Выхухолев только пожал плечами: «УКРОП Кастоди» на его взгляд не имел вообще никакой репутации, это был даже не банк. И почему выбор пал именно сюда - понять было невозможно. Однако учитывая тот нержавеющий факт, что Королевский и Крыжопа получили от Кафки полный картбланш на ведение всех дел, Тит просто взял реквизиты нового счёта-депо в дело, и работа понеслась.
Скупка длилась ровно два дня. Покупали по цене 6 копеек за акцию. Пакеты у людей были небольшие, в пределах норм массовой приватизации. Так что бывшие совладельцы Фабрики выходили из офиса «СЛОНа Украины» с суммами от 3 до 10 тысяч гривен в кармане, но уже без иллюзий о сытой акционерной старости европейского образца. Всего на Предславинскую пришло 38 человек, и принесли они в копилку «СЛОНа Украины» 1134552 штук акций, что составило 7,3484% от уставного фонда КФТБ. Если учесть, что до этого в разные времена и обстоятельства уже были куплены 52,8051%, то теперь общим числом был установлен контроль над пакетом акций в 60,1535%. Свершилось!!!
Тит Выхухолев не ставил себе целью запомнить лица Королевского и Крыжопы в тот триумфальный день и час, и не особо наблюдал за ними. Однако ему казалось, что у кого-нибудь в конторе на Предславинской должны были бы стоять слёзы в глазах. На календаре значилось 21 сентября. Хотелось петь: «Этот день мы приближали как могли! Этот день Побе-е-е-ды-ы-ы... Этот пра-а-аздни-и-ик...».
Не теряя времени даром, полномочные деятели «СЛОНа Украины» взялись за организацию внеочередного собрания акционеров КФТБ. Тит на радостях предложил свою помощь, но его вежливо устранили.
- Ты у нас бэк-офис, - объяснил ему Радик кто он такой, - И не твоё это дело. Это дело наше и Абульфаса Ибрагимовича. Когда наступит день прибегнуть к твоей лошадиной силе, мы к ней прибегнем, не волнуйся. А пока отдыхай, собирай калории.
Говоря это, Радик улыбался, как румяный каравай из духовки. Титу, испытывающему в эти дни головокружение радости, оставалось лишь союзно радоваться за Королевского, за себя, за всех причастных. Поэтому он радушно последовал совету Радика, и не слышал высокую томительную ноту осени, едва уловимо звенящую в душе, как отголосок звездопада, чиркнувшего невзначай о золотой Софийский купол.
Акционерное собрание вскоре было официально объявлено. Его назначили на последние дни декабря. Теперь уже можно было дать волю мечте. Можно было детально предвкушать события той упоительной даты. А там – провести собрание, занести на объект нового директора, вынести с объекта старого директора, взять в руки большие ножницы и разинуть их на стрижку купонов. В общем, теперь оставалось только зажмуриться сладко и ждать.
В эти дни, казавшиеся действительно счастливыми, в конторе «СЛОНа Украины» парили ангелы. Королевский и Крыжопа похорошели. Дали о себе знать их глубоко зарытые душевные сокровища. Они сделались доброжелательны, снисходительны и даже товарищески предусмотрительны. Старательно делали друг другу массаж, разминая трапециевидные мышцы. Озорно и весело хватали друг друга за ягодицы, будто играя в пятнашки. Расшалившись, словно октябрёнок, Радик пускался в дразнилки. «Ванюшка – цыган! Ванюшка – цыган!» - любил подначивать он Крыжопу. Иштван Валентинович заметно нервничал, дёргался и пытался не остаться в долгу. «А ты – снежок! Йети! - контратаковал он, - Белокурая бестия!». Королевский жмурился, как от солнца. Ему нравились такие характеристики. Он любовался ими как собственным отражением в зеркале.
Вообще же, вспыльчивый Крыжопа проявлял в эти дни редкое благодушие. Задирания Радика он рассматривал как ритуальную борьбу карлика с ботинком, поэтому на самом деле не принимал дразнилки близко к сердцу. На правах старшего товарища он продолжал опекать Радика своею мудростью советника. А в минуты прилива мажорного настроения, он вдохновенно травил байки...
...про Путина:
«Когда Путин приехал на Украину, то сразу понял, что это не Россия. Це зовсім інша планета. Поэтому даже на параде, стоя рядом с Кучмой на трибуне, ему продолжало интуитивно мерещиться, что здесь что-то коренным образом не так. Трибуна вождей нации стояла вдоль Крещатика, лицом к бывшей Рулетке, то есть на Софию, а спиной к бывшей гостинице «Москва». Путин же, пока парад не начался и обстановка позволяла стоять по стойке «вольно», едва заметным поворотом головы пробовал оглядеться окрест и понять, куда он всё-таки попал. И первая же попытка увидеть пейзаж за левым плечом заставила его остекленеть.
По левую сторону, естественным образом окаймляя Майдан Назалэжности, пролегала тихая респектабельная улица Архитектора Городецкого. Как ручей вытекала она из широкого потока Крещатика и куда-то там вглубь кварталов извивалась. И, собственно, ничего странного для непуганой киевской жизни в тот момент там не происходило. В пределах хорошей видимости блестели витрины небольшого аккуратного магазина, торгующего бытовой техникой. Владелец же магазина, купец добрый, меценат и трудоголик, решил поработать. Ну и что, что воскресный день! Ну и что, что праздник и парад! Время-то зачем попусту терять?! Вот он, герой капиталистического труда, и подумал: а дай-ка я пока новую партию товара в магазин загружу! Подогнал фургон, подогнал грузчиков, и давай они тягать коробки с печами и холодильниками. Когда Путин ненароком оглянулся в сторону улицы Архитектора Городецкого, то он как раз и увидел это интенсивное движение огромных коробок.
Преодолев парализующее удивление, Путин деликатно обратил внимание Кучмы на сей фантастический факт: мол, Данилыч, я тут конечно в гостях, но по-моему это шевеление творится где-то совсем рядом. Намёк Путина расшифровывался легко: один хороший бросок гранаты – и всё! А если в коробках гексоген? Расстояние-то метров сто, не более.
Данилыч обратил своё драгоценное внимание в ту сторону, посмотрел и рассудительно согласился: да, действительно, глав государств в последнее время гасят по-модному, высокотехнологично, в том числе и с помощью направленных взрывов. В общем, это была бы плохая примета для государства – отметить десятую годовщину независимости трупами двух главнокомандующих на параде. Поэтому Кучма подозвал к себе кого-то ответственного за всю обстановку вокруг и сказал: «А ну-ка, разберись там, объясни им основы демократии». Нужные люди метнулись к очагу несанкционированного движения коробок и быстро восстановили там торжественную пустыню.
Какими словами и с каким пристрастием спецслужбы объясняли потом незадачливому купцу пропасть его вины и попадалова – точно неизвестно. В деловых народных кругах достоверно говорят одно: владельца магазина, мецената и трудоголика, очень жестко опустили на деньги. Ну, а магазин бытовой техники вслед этому тоже как-то сам по себе тихо исчез с респектабельной улицы Архитектора Городецкого...»
...про детство:
«В детстве меня хотели обучить музыке. Мне было-то лет семь, но я уже хотел играть на банджо. А мама моя хотела, чтобы я научился играть на мандолине. Понятное дело, что спор, который между нами по этому поводу возник, окончился не в мою пользу. Я подчинился маминому авторитету и был обречён на мандолину. У мамы была добрая знакомая, которая сама где-то серьёзно оркестировала, и заодно давала частные уроки. И вот договорились об аудиенции. Я в ту пору уже учился в школе. И был у меня там один кровный враг из параллельного класса, на редкость бешенный и подлый первоклашка. Мы друг друга ненавидели, и редко когда проходил день, чтобы мы не дрались. И вот, схватились с ним опять в беспощадном клубке. Мне после уроков идти на смотрины, а мы с ним дерёмся. В тот раз бесноватый первоклашка бился как-то особенно остервенело и, сволочь, расцарапал мне всё лицо. Ну, просто крест на крест - обе щеки, нос и вообще всё. Причём, в кровь. Дома мать увидела меня, ужаснулась, добавила ещё, отругала, но идти надо. Раз встреча назначена. И вот, значит, на таком фоне приходим к оркестровой тётке. Ну, а мама, конечно, постаралась меня как-то поэлегантнее подать, приодела, как на свадьбу. И вот, стою я перед этой тётенькой-музой. На мне возвышенный костюмчик, хоть в опере пой: тут манжетики, а тут вот такое жабо... И над всем этим моя раскорябанная рожа, вся в красных бороздах, как будто кошки меня драли. А тётенька такая вся из себя – чинная и благородная, очень представительная, привыкла внушать уважение. И как взялась она меня для начала, для знакомства, воспитывать! Как же так, говорит, ты такой взрослый мальчик, у тебя такая хорошая мама, а ты себе такое позволяешь! Да где это видано, чтобы серьёзный мальчик позволял себе такое лицо! Да как тебе не стыдно драться! Да как ты собираешься учиться музыке с таким внешним видом!
Короче, нашла она много внушительных воспитательных слов, и все они дошли мне до нужной глубины. Постепенно глаза мои увлажнялись, и скоро в них стояли, едва сдерживаясь, огромные слёзы. Я молчал, упрямо сцепив зубы и сжав кулаки, и клятвенно себе обещал: «Я убью его! Я поймаю его и просто убью! О, как я буду его убивать!» В итоге что? Придурка этого конечно убить у меня не получилось. И мы с ним долго ещё дрались, пока его не перевели в другую школу. На мандолине толком играть я так и не научился. Но эта сцена, когда тётенька-муза чистит мне совесть, до сих пор у меня перед глазами, как будто это было вчера. Быть может поэтому, когда я слышу нежные звуки мандолины, мне невольно хочется кого-нибудь убить...»
...опять про Путина:
«Итак, пребывая на киевском параде, Путин чувствовал себя не в своей тарелке. Помпезные торжества в честь десятой годовщины независимости Украины уже сами по себе были несносными пощёчинами по лицу российской власти, роль которого исполняло лицо Путина. Так что президенту РФ пришлось в тот день изрядно поёжиться. Особенно после того, как стали заметны странности в работе местных служб безопасности. И когда дело дошло уже до самого парада непосредственно, и последняя истекающая минута торжественно натянулась струной, Путин, судя по всему, продолжал ждать новых мелких фокусов. По крайней мере, был повышенно чуток ко всему, что происходило вокруг.
В эту звонкую минуту войска, прибывшие для прохождения парада, боялись не главнокомандующего своего, который стоял плечом к плечу с другим главнокомандующим, а Министра обороны Кузьмука. Следует особо заметить, что другого такого генерала, как генерал армии Кузьмук Александр Иванович, вооружённые силы современности, то есть, армии всех стран, не знают и не узнают. Это был слишком масштабный человечище, чтобы существовать в двух экземплярах. В нём было что-то былинное, какая-то тень от Ильи Муромца, какая-то вулканическая мощь. Глядя на него, легко предполагать, что именно благодаря избыточным силовым данным он поднялся из лейтенантов в генералы, раздвигая конкурентов в стороны, как чахлую траву. В общем, был он был украшением и осью парада, так что рапортуя главнокомандующему Кучме, он конечно же находился на острие внимания и главнокомандующего Путина. Все – зеваки, граждане, президенты, войска, и даже окрестные воробьи – с почтительным внимание ждали от него, Министра обороны республики, последней, решающей команды к началу парада.
И вот, когда подготовительный церемониал был соблюдён, для всеохватного праздника не осталось больше второстепенных слов, последовали слова первостепенной важности, то есть, команда к параду. Глубоким, бочковым басом, громоподобным рокотом, голосом от которого детонируют склады боеприпасов и бензобаки вражьих самолётов, генерал Кузьмук скомандовал. Мощные усилители, расставленные по периметру обширного пространства, возведя возможности генеральской глотки в «энную» степень, пророкотали над Майданом Незалэжности: «Крррр-р-роко-м-мм!... Ррр-р-ру-уу-ш-шш!!!».
Внимательные наблюдатели, непрерывно следившие за лицом Путина, словно за барометром погоды, заметили, как оно отчётливо вытянулось. Что касается глаз президента РФ, то они лишились своей профессиональной керамичности, ожили, и от удивления полезли вместе с бровями на светлый отеческий лоб. В глазах Путина в тот миг читалось (с немецко-русским словарём): «Оба-на! И что теперь будет? Во я попал...». Должно быть, ему почудилось тайное шумерское заклинание с неизвестным исходом. Однако уже в следующую секунду войска, крепко чеканя шаг, слаженно и мажорно двинулись в наступление по праздничному Крещатику, мимо трибун, и Путин сообразил, что экзотический рык Министра обороны Украины означал старый добрый «Шагом, марш!». Лицо президента РФ в тот же момент вернулось в свои берега и вновь обрело свою марочную непроницаемость. Народная молва упорно утверждает, что будто бы после этого Путин в окружении своей свиты изрёк нетленные слова: «Жаль, что у нас нету такого вот генерала Кузьмука. Надо, чтобы был. Хотя бы один...».
Королевский Радик не отставал от Крыжопы, и резвился в благодушии, как вареник кувыркается в сметане. Теперь Выхухолев частенько катался на его «Мазде», поскольку тот охотно брался его подвезти, если им оказывалось по пути. И здесь Тит сделал для себя новое открытие: оказывается, в пути Радик слушает Высоцкого! Пока авто неслось куда-нибудь из пункта «А» в пункт «Б», в салоне хрипло стенало обнажённое сердце поэта: «Друг, оставь покурить! А в ответ - тишина. Он вчера не вернулся из боя... Всё теперь одному. Только кажется мне - это я не вернулся из боя...». И далее в том же духе. Выхухолев с изумлением поглядывал на профиль Радика: что с этой восковой фигурой случилось? Откуда из него попёрла такая человечность? Нет, Тит никогда не думал, что Королевский – говядина. Но всё-таки...
- Охрененно, да? – спрашивал его Радик, - Кто бы знал, что Высоцкий – это такой кайф! Сидишь за рулём, слушаешь, и прямо растёшь над собой.
- Откровенно говоря, - признался Тит, - И я бы раньше не предположил, что Высоцкий в салоне легкомысленной «Мазды» может так впечатляюще звучать. Если бы в кабине «Краза» или карьерного «Белаза», то да, это гармонично по определению. А оно оказывается вон как – что называется, верняк в любом интерьере. Кто бы мог подумать?
- Понимаешь ли, так достал этот эФ-эМ-формат! Этот сблёв! Эти позывные поколения Next, эти музыкальные бульки пилевинских человечков!
Выхухолев снова с удивлением и с неподдельным уважением поглядывал на профиль Радика, на его стильный золотистый полубак. В своём праведном гневе тот был почти божественен, особенно если солнечный луч ненароком скользил по его золотистой причёске. Вот только что, ещё минут пятнадцать назад, это был довольный жизнью прожигатель века, расплывающийся в сладком, вальяжном полуприщуре, словно Кот Матроскин. А вот на его месте уже какой-то беспощадный архангел, со строгим профилем лица, готовый рубать своим светлым мечом коросту мира сего – FM-уродцев, пепсикольников, гомосеков-шестидесятников...
Привычно выруливая на стыке Предславинской и улицы Ивана Фёдорова, мимо парадного подъезда Лингвистического Университета, Королевский оживлялся теперь ещё больше, чем бывало. Алчно поблёскивая глазами в сторону снующих здесь породистых студенток, он издавал мозаичные, драматургические тирады: «Ах, как цветёт эта тёлочность! В любой сезон года цветёт! Невозможно стало ездить – вынужден головой крутить, а не баранкой. Так можно и в столб удариться! У-уу-х, бл**юги! Погодите ещё немного. Вот вы у меня где будете – всех в горсть возьму! Всем устрою приём на работу через кабинет! Индивидуальный подход в особо циничной форме – гарантирую!».
Иштван Крыжопа, тоже позволявший себе изредка прокатиться с Королевским на «Мазде», сделал ему как-то замечание:
- Радик Вадимович, позвольте улучить вас в двуличности! Это как минимум. Какого хрена вы столь нетактично и негалантно отзываетесь о девушках? Передовые девушки столицы, между прочим. Они не пошли широким путём проституции! Они встали на узкий и шаткий, можно сказать, верёвочный мостик высшего образования. Оно им надо – казалось бы?! А они встали и идут, преодолевая соблазны и препятствия. А вы их кроете таким грубым обобщением, как «тёлочность»! Если вы, Радик Вадимович, имеете такие лютые претензии к этим девушкам, то почему же вы не остановите свою машинку возле чахлой бабушки и не подвезёте её? А вот возле тёлочности обязательно остановите и обязательно подвезёте. Я бы посоветовал вам уважительней относиться к девушке, как явлению природы вообще, даже если половая интрижка с нею вам не светит в частности...
Крыжопа любил подзадорить Радика, поддев его за ребро на крюк риторики. Радик же охотно на этот крюк поддевался и начинал серьёзно трепыхаться. Иштван Валентинович с плохо скрываемой улыбкой наблюдал за его словесными каракулями. Вот опять, за ребро подвешенный Радик, оглашал свою доктрину:
- Бабушку мне подвозить или цветущую тёлочность – это вопрос моей доброй воли! Да и вообще, что ты знаешь о бабушках? Разумеется, в общей статистике тёлочность будет иметь огромный перевес. Но это не потому, что воля моя озлобилась, а потому что проявить свою доброту мне просто не удаётся. Можешь себе представить поведение бабушки, если к ней подкатит изящная «Мазда», и некто за рулём ненавязчиво предложит транспортную помощь? Бабулька просто убежит, потеряв вставную челюсть с перепугу. Ей померещится, что её хотят украсть и лишить чести. Поколение сталинизма – от них трудно ожидать адекватности. Так что оставим бабушек в покое. Они комфортней чувствуют себя на тротуаре. Что же касается тёлочности – да, я охотно подвожу тёлочность. Но это же не значит, Иштван Валентинович, что в этом деле мною руководит хотя бы тень того высокого чувства, которое называется уважением. Да за что мне уважать это явление природы, именуемое, как вы изволите выражаться, девушкой? Какая в ней чисто человеческая ценность? Голова – пуста, как банка из под кофе. Основная мотивация в поведении – тупой апломб и неудержимое потребительство. Как неотъемлемый фрагмент личности – дебильный, но модный рюкзачок за плечами. И недопитая бутылочка спрайта в руке. Бутылочка какой-нибудь газированной гадости в руке – это обязательная программа. Если тёлочность идёт и не посасывает при этом модную бутылочку, то её личность теряет в самооценке сразу пятьдесят процентов. И всё! Вот досточтимый, Иштван Валентинович, какую на самом деле пустоту вы пытаетесь именовать девушкой. И я даже не знаю, чего во мне больше, презрения или жалости. Вот ходит тёлочность туда-сюда, цветёт, нос задирает. А я слегка абстрагируюсь, и вижу, что в будущем это, скорее всего бабушка, которая роется в помойке. Все они – завтрашние бабушки на помойках. Потому что детей они толковых не нарожают, здоровье у них кончится быстро, а тупые амбиции заведут их в тупик. Так придут их судные дни...
Крыжопа добродушно потешался над праведным румянцем Радика и над его прокурорским пафосом. Радик безусловно нашёл бы себя в роли председателя какого-нибудь лютого трибунала. Он умел не только обличительно говорить, но и излучать при этом сияние веры в собственную правоту. Инквизиция – вот настоящее призвание Королевского.
А Тит Выхухолев, поглядывая на то, как они резвятся, никак не мог отогнать от себя ощущение, что он опять не знает чего-то важного. Что-то снова произошло, и Крыжопа с Королевским уже знают об этом. А он, тот, который вообще всё это когда-то затеял, в очередной раз исполняет роль слепца. Его пока ещё не бросили и ведут, только из жалости. Однажды он сказал Королевскому:
- Учёные утверждают, что самое оптимистичное животное на свете – это крыса. Дескать, именно этим объясняется её живучесть и сверхъестественная способность приспосабливаться к меняющимся условиям среды. Ты вот не похож на крысу. Однако другого такого оптимистичного животного, как ты найти сейчас невозможно. Что с тобой происходит? В чём источник твоего мажорного настроения? Откуда этот твой кураж? Бледная немочь клерка, не смотря на твою «Мазду», ещё долго будет пятном на твоей биографии. А из тебя уже прёт адреналин богатого жениха!
Радик посмотрел на Тита с каким-то загадочным превосходством, и утончённо улыбнулся, как Луна с новогодней открытки. Измерив таким образом немощь духа алчущего правды, Радик поучительно молвил:
- Храбрый никогда не бывает бедным! Юлий Цезарь. Запиши и запомни.
Сопротивляясь нажиму такого авторитета, Выхухолев постарался воздать аналогично:
- Во времена того же, упомянутого Юлия, на полном серьёзе принято было считать, что признак божественного в человеке – это как раз отсутствие желаний. Радик, ты погляди, как далёк ты от божественного! Тебе так много надо от этого мира!
- Что же плохого в том, что я хочу, например, много денег? – оскорблённо зарумянился Королевский.
Дабы точка в этой дискуссии была квалифицированной, как шляпка забитого гвоздя, Тит промолчал, отложил своё последнее слово, порылся дома в книгах, а на другой день протянул Радику кусок тетрадного листа, где его собственной рукой была изображена мысль из не менее глубокого источника.
- На, - сказал Тит, - Читай и запоминай.
Королевский недоверчиво ушёл в чтение:
«По апостолу Павлу, сребролюбие – корень всех зол, второе идолопоклонство. Существует шесть исчадий греха сребролюбия: предательство, ложь, обман, клятвопреступление, насилие и убийство».
Осилив текст, Радик немедленно передал его Крыжопе. Потом они долго и счастливо, от живота, смеялись. Тит не очень понял – над апостолом Павлом или над ним самим. А может просто по причине своего внутреннего ощущения счастья. «Нет, я решительно не знаю чего-то очень важного, того, что уже произошло и щекочет им пятки!» - озадаченно размышлял Тит.
А потом приехал Кафкаров Абульфас Ибрагим-Оглы. И сразу спросил: «Где акции?». Как и в прошлый раз с ним был Геннадий Евгеньевич. Тот, подобно черносотенцу, был одет во всё черное, боеготовое. Поэтому вопрос Кафки, несмотря на будничную свою тональность, имел достаточный удельный вес, чтобы обеспечить чёткий и прямой ответ.
- Акции у нас! - чётко и прямо ответил Радик. Далее, при напряжённом безмолвии заинтересованных свидетелей завязался протокольный диалог:
- «У нас» - это у кого?
- У нас, вот. У меня, у Иштвана Валентиновича. У конторы, в общем.
- А конкретней? Собрали шестьдесят процентов акций Фабрики. Каким образом они теперь распределены?
- Двадцать четыре процента висят на «Хардкоре». Ещё двадцать четыре процента - на мне. И ещё двенадцать процентов - на Иштване Валентиновиче.
- А до этого как они распределялись?
- Раньше они висели пакетами на «СЛОНе Украины» и на старых наших оффшорах – на «Фантобусе» и на «ФЕДЖИ». Но мы приняли решение всё упорядочить. Оптимизировать, так сказать...
- Теперь получается, всё собрано и упорядоченно в ваших лично руках, да?
Радик и Крыжопа, чутко присмирев, хлопали глазами. Как будто бы ожидали эха. Воцарилась неожиданно глубокая тишина. Кафка медленно повернулся к Выхухолеву и вроде как собирался задать какой-то вопрос. Тот, свинцово помрачнев лицом, развёл руками беспомощно и сказал в опережение:
- Для меня это такое же открытие, как и для тебя.
- Тит не в курсе, - снисходительно объяснил Королевский, - Это не его уровень компетенции. Мы не считали себя обязанными его информировать.
Как кошки и собаки загодя чувствуют назревающее землетрясение и начинают беспокоиться, так и участники этой памятной встречи безотчетно поняли, что Кафка где-то в глубине себя начинает вскипать магмой ярости. Показалось даже, что по лицу его пробежала испарина. Мужество, с каким он держал себя в рамках монументального респекта и спокойствия, могло быть достойно оценено даже врагами.
- Ну, предположим! - продолжил он, - А почему именно на себя вы переписали акции? Почему, к примеру, не на Тита Александровича? Или хотя бы, как вариант, не на меня?
По реакции лица, вернее, по отсутствию таковой, можно было предположить, что Радик готов к подобным вопросам. Поэтому уверенно, как отличник у школьной доски, он объяснил:
- Тита лучше здесь не привлекать вообще. Он просто не в теме изначально. Мы же вот с Иштваном Валентиновичем ведём всю работу и действуем исключительно в интересах дела, прошу это понять. Конечно, мы могли бы зачислить эти акции куда угодно и на кого угодно. Но управляемость процессом была бы в таком случае утрачена. А этого допустить нельзя. Потому что Поршнев (это директор Фабрики) хитрая бестия, он на всё способен. Я же работаю с ним персонально с самого начала. Я знаю, что он может выкинуть. Позже к этому делу я приобщил Иштвана Валентиновича. И мы уже как следует держим Поршнева за жабры. Пойми, нам сейчас главное – красиво и технично провести на объект своего директора, и аннулировать Поршнева. Если мы этого не сделаем, то потеряем ещё несколько месяцев. Фабрику за это время могут просто растащить и распродать по кускам. Мы не должны этого допустить. Надо действовать наверняка. Вот для этого мы с Иштваном Валентиновичем и сконцентрировали оперативную власть у себя. Теперь мы имеем возможность гибко реагировать на возможные контрдействия.
В наступившей паузе было слышно, как Абульфас шумно дышит ноздрями. Мрачный Геннадий Евгеньевич, сверля прицельным взглядом живые мишени, вторил ему.
- Кого вы планируете поставить директором Фабрики? – спросил Кафка, чуть собравшись с мыслями. Радик, старательно внушая уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне, объяснил:
- Есть у нас с Иштваном Валентиновичем один очень ценный дядечка: Наум Соломонович Жрецкий. Мы его давно знаем. Это очень уважаемый в Киеве человек, многих консультирует по вопросам экономики. Когда Иштван Валентинович был ещё директором Китайского рынка, они очень качественно сотрудничали. Так что мы готовы аргументировано рекомендовать именно Жрецкого. Он не позволит Поршневу намутить с бухгалтерией при сдаче должности и поможет нам оптимизировать финансы Фабрики. А главное заключается в том, что мы его знаем, и это будет полностью подконтрольный нам человек. Не взбрыкнёт, что называется, и будет реализовывать ту политику, какую ему укажут.
Кафка решительно призадумался. В эту минуту он слегка напоминал пушкинского Вещего Олега, поставившего ногу свою на череп некогда любимого коня.
- Вот что, господа! – огласил он свой приговор, - Слушай моё задание! Акции Фабрики все должны быть переведены на меня, лично. Пока я здесь. Договорились? Неделю времени для этого будет вполне достаточно.
Королевский и Крыжопа содержательно переглянулись.
- Технические препятствия к этому существуют? – осведомился Кафка.
- Вроде бы нет, - ответили те, - Технически это не проблема. Раз такое решение, то... В общем, постараемся.
- Вы не постарайтесь, а вы сделайте!
- Кафка, ты только не волнуйся! – попросил Радик в умоляющей манере, - Сделаем, раз надо.
Итак, состав того, что произошло в тайне от Выхухолева, лежал теперь, как говорится, на поверхности. Простота и логичность случившегося обезоруживала. Тита удивило лишь то, что он почему-то всё ещё способен удивляться. Что же касается осознания смысла и значения происшествия, то оно доходило до него постепенно, как вода подбирается к ногам горемычного босяка, оказавшегося на дырявом «Титанике». Выхухолев, сколько было возможно, отступал, не позволяя самым мрачным догадкам и предчувствиям подняться ему до колен, по пояс, до ноздрей, и захлестнуть вовсе. «Нет, - уговаривал он себя, - Не может быть. Слишком просто и мучительно гениально было бы это...».
В скором времени, когда Тит Выхухолев сидел в кафе-подвале над тарелкой ячневой каши и задумчиво её кушал, на плечо ему упала чья-то тяжёлая лапень. И добрый, тихий голос, от которого на ум сразу приходят люди в белых халатах, позвал: «Идём!». Тит выронил вилку. Потом плавно, избегая резких движений, обернулся. Увидел Геннадия Евгеньевича. Тот выглядел как всегда хорошо, в чёрном. Короткие сапожки и берет спецназа морской пехоты придавали его образу потрясающую убедительность.
- Куда? – спросил Выхухолев, теряясь в догадках о ближайшем будущем.
- К проституткам, - вежливо объяснил Геннадий Евгеньевич и принялся созерцательно разглядывать содержимое Титовой тарелочки.
- Не может быть! – поразился он, - Ячневая кашка?! Да ты что! По военной службе скучаешь?! На Флот опять захотел?
Геннадий Евгеньевич неожиданно для себя самого развеселился. Посетители подвал-кафе услышали его сдержанный, удивлённый, полуудушенный «х-х-ххх!» смех. Должно быть, именно так смеётся скучающий в засаде разведчик-диверсант. Заведённый весельем Геннадий Евгеньевич подсел за столик, напротив, и Тит, тоже разулыбавшийся, объяснил ему:
- Нет, Геннадий, это отнюдь не ностальгия по Флоту и службе. Это просто мой прагматичный выбор. Во-первых, предельно дёшево, а во-вторых, крайне полезно – микроэлементов много.
- Хорошо, что Кафка этого не видит! – продолжал потешаться Геннадий Евгеньевич, - Он бы упал! Нет, пора тебя брать на поруки, для исправительно-трудовой коррекции. Х-х-х-ххх!
Но тень грандиозной тучи опять нашла на него, и он уже совершенно официальным, практически ультимативным тоном сказал:
- Бросай это дело, слышишь?! Не могу этого видеть. Сейчас пойдём, купим дорогой водки, грибочков маринованных, селёдочки тихоокеанской, ещё чего-нибудь. Будут тебе микроэлементы в ассортименте. А это оставь. Не могу без содрогания видеть, как ты это усваиваешь. Легче тебя убить милосердно, чтоб не мучился.
Зная Евгения Евгеньевича давно, но немного, Выхухолев тем не менее уже привык к тому, что Гена шутит как-то опасно. Не надеясь уже доесть свою стариковскую ячку, Тит поинтересовался только:
- Поход к продажным девушкам – Кафкина затея?
- Скорее затея Королевского, - уточнил Геннадий Евгеньевич.
- Хе-хе. Радик подлизывается? Льстит услужливо? Откупается или в друзья набивается?
- Скоро увидим! – совсем уже мрачно, исподлобья пообещал Гена, - Идём, машина ждёт уже.
Радикова изумрудная «Мазда» весело помчала их вверх по крутой наклонной плоскости улицы Щорса. Мимо по левому борту пронеслось незабываемое для Тита Выхухолева здание бывшего банка «Денди», и он втайне вздохнул: «Надо же, как бывает! «Дэнди» и рок-н-ролл мертвы, а Радик - ещё нет!». Кафка и Геннадий Евгеньевич всю дорогу мрачновато молчали, словно хранители ядерного чемоданчика. Что касается Радика, то он был на подъёме духа, раскован, шустр, излучая круглосуточную готовность на весёлый подвиг по подрыву общественной морали. Путь был недолгим, но пролегал по местам его боевой славы. Когда преодолели улицу Щорса и свернули по бульвару Леси Украинки вправо, Радик обратил общее внимание присутствующих на великолепную «высотку» из красного кирпича, торчащую в небо, словно толстый заточенный карандаш. Это гордое здание было одним из новых украшений Печерска, символом всепобеждающей любви человека к деньгам и славе. Цилиндрический корпус этого башенного дома внушал смутное высокое чувство, что-то вроде благоговейного ужаса перед адом геометрии.
- Кажется уже заселяют! – комментировал Радик, с удовольствием поглядывая на панораму справа, - А год назад это была ещё стройка. Краны торчали. Строение уже было, стены возвели, но тогда ещё за купол не брались, и внутреннюю отделку не начинали. Короче, были кирпич, пыль и сквозняки. А я тут гулял с одной красавицей мимо. Ну и затащил её наверх, по обоюдному согласию, посмотреть на столицу с птичьего полёта. Блин, чуть не померли, пока лестницей поднялись до верха. В общем, взобрались на самую маковку. А там такие виды открылись, такой прилив адреналина! Я не смог сдержаться и нагнул красавицу прямо там, на вершине, офигевая попутно от захватывающих видов и перспектив. Это непередаваемое ощущение – цинично изощряться над беззащитной девушкой и чувствовать себя царём мироздания! Не пробовали? Потом я ту подругу месяц не мог отыскать. Она от меня скрывалась... И вот с тех пор, как увижу эту шикарную высоточку, так сразу прилив сладких воспоминаний накрывает меня...
Щедро и безвозмездно делясь радостью о пережитом, Радик плотоядно урчал и светился тихим, неестественным светом катастрофы, как лампочка при пониженном напряжении. Кафка и Геннадий Евгеньевич поглядывали на Радика с дозированной ненавистью. Выхухолев же наоборот, старался не смотреть в его сторону. В эту минуту он на редкость завидовал этому баловню экзотической любви.
- Давай уже ближе к делу! – хмуро потребовал Кафка, обрывая шёлковую нить радиковой мемуаристики, - То есть, ближе к продуктам.
Где-то уже за израильским посольством Радик ловко свернул к подъезду соответствующего магазина. Там и затарились под диктовку Геннадия Евгеньевича, который вызвался на этот раз быть стол-мейстером. Затем изумрудная «Мазда», несколько утяжелённая закусочной снедью, легла на обратный курс, то есть, покатилась по бульвару Леси Украинки, снова мимо любимого Радиком фаллического здания.
До настоящего момента поездки ничто не удивляло Тита Выхухолева. Слоняясь мыслями где-то далеко, он рассеянно помалкивал. Однако, когда Королевский вырулил на перекрёстке напротив грустного памятника Леси и плавно направил колёса в тупиковую, интимную часть улицы Кутузова, Тит очнулся. Окружающая реальность понемногу начинала становиться интересней, чем акварели его собственного внутреннего мира. Тупик наглухо упирался в какую-то воинскую часть, где по понедельникам играл свои дисциплинарные марши обмундированный плац-оркестр. В целом же, эта местность носила выраженный административный характер. Застройка – сплошные НИИ советского прошлого, аскетический казённый дух на фасадах. Любопытство Тита разогревалось: куда бы это теперь они могли направляться? «Мазда» притормозила у парадного подъезда одного очень характерного здания, далее которого уже ничего не было, кроме собственно музицирующей воинской части.
- Приехали, господа, выходим! – объявил Радик последнюю остановку. Челюсть Тита при этих словах немного отвалилась, будто передразнивая мороженого хека. Радик связался с кем-то по мобильнику и самодовольно добавил: «Мне сообщили, что всё на мази. Сауна натоплена. Две блудницы уже пришли, ждут. Говорят, клёвые...». Пассажиры изумрудного авто медленно-медленно выгрузились вон и, прихватив водочные принадлежности, чинно шагнули по ступенькам парадного крыльца, к большим стеклянным дверям. Выхухолев не мог в это поверить. Он допускал, что это всего лишь сон.
- Кафка, ты вообще представляешь, куда мы сейчас направляемся? – попробовал он одёрнуть Кафкарова, который, как ему показалось, не ведает, что творит. Тот спокойно и даже как-то умиротворённо ответил:
- Ну, я читать-то умею, как-никак. Вот, на табличке тебе написано – «Фонд державного майна Украины».
Выхухолев наивно изумился:
- И ты так спокойно об этом говоришь?! Я что-то не пойму – мы куда ехали? К проституткам или в Фонд Госимущества?
Кафка понимающе просиял и даже коротко улыбнулся.
- Сейчас всё узнаем, - успокоил он впечатлительного Тита, - Радик у нас в этом деле сегодня рулевой. Он нас ведёт и приведёт, будь спок.
Меж тем, у казённого крыльца здания ФГИ скучали двое. Судя по суетливым повадкам и техническому оснащению, телерепортёры. Как творческие личности они были временно уничтожены невыполнимым заданием редакции телеканала – запечатлеть какой-нибудь пульс деловой активности на фоне фасада ФГИ, какую-нибудь выгодную сторону жизни. Поэтому с появлением изумрудной «Мазды» и её экипажа, они воспрянули духом и принялись жадно снимать на видео сюжет восхождения по ступенькам вновь прибывшей делегации. Можно было предположить, что повинуясь репортёрскому инстинкту, наиболее интересные детали вниманием они не обошли. Таким образом, в зарисовку о буднях ФГИ Украины виртуозно вплеталась красная нить правды: баночки маринованных грибов в руках Выхухолева, мощные тихоокеанские хвосты селёдок, торчащие из кулька, который держал Кафка, горлышки дорогих водочных бутылок, победоносно выглядывающие поверх полиэтиленовой авоськи Геннадия Евгеньевича. Вечерние телезрители будут довольны.
- Кафка, мы в эфире! – поздравил Тит Кафкарова, - Интересно, какой это канал Тэ-Вэ? «Один плюс Один», наверное... Они любят рассказывать о бизнесе.
Кафка оценил преходящую лучезарность момента:
- Вижу, вижу. В хронику мы уже попали. Нам остаётся только ещё попасть в учебники истории.
Следуя за Ковалевским, они миновали стеклянные двери, затем преодолели хромированный турникет фойе. Радик вполголоса произнёс какое-то волшебное слово, и форменные люди на вахте не издали ни единого звука, притворившись манекенами. Всем видом показывая, что им совершенно не интересно, куда направляются эти неизвестные с водками и селёдками, охранники только проводили их участливым движением понимающих глаз.
Отворяя какую-то дверь, тут же, за турникетом направо, добродушные путешественники по территории режимного объекта государственного значения дивно попадали в область непредсказуемых сексуальных приключений. Переступая эту умозрительную, магическую черту, Тит Выхухолев всё ещё пытался бороться с действительностью, как с наваждением, донимая Кафкарова риторическими вопросами:
- Вот скажи мне, Кафка, в российском ГосИмуществе такое возможно? Чтобы зайти в здание государственного фонда исключительно для рабочей встречи с проститутками, для бухалова и траханины?
Кафка тоже не без тени удивления озираясь по сторонам, отвечал чётко и ёмко:
- Не только не возможно, но даже не воображаемо. Хотя… Знаешь, разрыв шаблона в этой жизни может поджидать за любой дверью…
Тит обалдело почёсывал себе макушку.
«Кто же есть на самом деле наш Радик, если он в состоянии такое устроить? Мы совсем не знаем нашего Радика!» - подумалось тут ему, но свежую мысль эту сразу же оттеснили новые впечатления.
Прямо с порога, за волшебной дверью, можно было понять, что здесь располагается добротная сауна с джентльменским набором массажно-развлекательных и банкетно-бытовых отсеков. Гостей уже ждали. Две блудодеицы – одна стройная, другая с увесистыми грудьми – томились тут, и выглядели действительно здорово. Распорядитель заведения, скучный юноша позднего комсомольского возраста, тоже был замечен, но ввиду своей тенеподобности, реалистичное присутствие не имитировал, и лишь доставал молча из шкафчиков дежурные тапочки и водочные рюмки.
Геннадий Евгеньевич громко приветствовав шлюх, сказал себе и всем присутствующим:
- Так, моя – стройная! Я кошачьих люблю.
Выхухолев, не сдержав азарта, тоже поспешил к раздаче:
- Кафка, ты не против, если я себе возьму вторую, выпуклую?
- Да берите вы что хотите! – непритязательно отмахнулся от них Кафкаров, - Сейчас ещё двух приведут.
Принялись дружно раздеваться до тапочек. Потом обмотавшись выданными им свежими простынями, как туниками на манер римских сенаторов, пошли осматривать апартаменты. Мышцы нижних конечностей Геннадия Евгеньевича, мелькавшие меж краями туники, потрясли блудниц своею нечеловеческой мощью. «Ох, йё-о-ооо!» - громко не удержались они, загипнотизировано следя за членами великана.
- Нет, нет! – запротествовал Геннадий Евгеньевич, - Никаких «й-ё»! Сначала лёгкий стол, выпьем за знакомство. Ритуал разрушать не дам.
Сказав так, он первым и занялся организацией поляны. Женщины взялись помогать, но главное дело – разделку селёдки – он им не доверил. Расстелив пряно-ароматную рыбину, он кинжальным жестом ножа отделил от неё в разные стороны всё сразу – голову, потроха, икру. Наблюдавшие это согласились: знает дело не на шутку! Словно шеф-повар рыбного ресторана с полувековым стажем.
- Тут дяде Гене равных нету, - одобрительно прокомментировал Кафка.
- Просто я её люблю, - оправдывался за работой дядя Гена, - Селёдку, Родину и водку.
Потом состоялось неизбежное: все дружно сели за стол и выпили. Патриции в простынях и гетеры, игриво прикрытые тем же, тихоокеанская селёдка частями на блюде, слёзы Третьего Рима в водочных бутылках, всё как-то сместилось, сблизилось, заиграло под флейту и бубен, и стало так первозданно легко, словно последних двух тысяч лет борьбы не было вовсе, и мир ещё не разделён мечом от вершины до самых корней. Круговорот вещей и сущностей в природе обрёл над пирующими должную власть, против которой трудно совладать, за что-то трудно зацепиться, кроме как друг за друга. Первыми течение фатума плавно унесло Геннадия Евгеньевича с его кошачьи отточенной Афродитой. Рассчитывая дождаться, когда движение событий замкнёт полный круг и увидеть появление их обновлёнными из пены и живыми, Тит Выхухолев тем не менее ощутил, что его самого начинает подмывать тем же Гольфстримом. Догадавшись вцепиться в свою грудастую Венеру, он и глазом не успел моргнуть, как его вынесло из трапезной в более сумеречные сферы, кажется, в коридорчик-предбанник, а оттуда уверенно повлекло в ещё более тёмные тупики. Блудная девушка, взявши его за руку вела его, словно буксир. Наблюдая за безошибочным её движением, Тит смекнул: «Эге-е-е! Да она тут как дома, маршрут знает! Значит, она здесь не впервой. То есть, пользуется доверием и числится в штатном расписании...». По ходу элегантная простыня была решительно сорвана с её скульптурного тела и Титу открылось всё богатство её стати. «Твою маман! – восхищенно вырвалось у Тита, - Какая красотища!». Его воспламенённый взгляд несколько раз окатил блудодеицу вниз-вверх, подобно морскому приливу, чутко огибая линию её живых сокровищ, и на таком вот эмоциональном подогреве, они ввалились в сумерки разврата.
Слабо фосфорицирующее тление подсветки не оставляло зрению шансов там, куда они попали. Здесь было устроено царство ощущений и догадок. «Кабинет массажа и релаксаций» - попробовал догадаться Тит, потому как здесь, у стеночки, угадывался широкий и длинный массажный стол. Причём, здесь уже было занято. Геннадий Евгеньевич, поскольку больше просто некому, проявлял тут свою здоровую профессиональную сексуальность. Изловчившись в какую-то совершенно акробатическую позу, они с проституткой мочалили друг друга без любви и жалости. Только руки-ноги торчали в разные стороны. Геннадий Евгеньевич рычал, проститутка трудолюбиво мычала. Но кто из них где находится в хаосе этой подвижной композиции - ввиду мизера подсветки понять не представлялось возможным. Выхухолев только успел разинуться от изумления и подумать: «Никогда не достичь мне такого профессионализма, никогда...». В следующий миг он уже был настойчиво опрокинут в глубокое кожаное кресло где-то в углу кабинета, и какое-то время перед его носом раскачивался плохо различимый, но от этого не менее выдающийся бюст проститутки, задевающий его легкими шлепками по щекам. Это упоительное гипнотизирующее зрелище заслонило собою весь мир, и прошлое, и будущее. «Какое завораживающее единство формы и содержания!» - сладко подумалось Титу, и только благодаря этой идиотской мысли он ещё оставался ноздрями над поверхностью сознания. Остальное всё отделилось, погрузилось куда-то и не принадлежало уже не ему.
Вдруг средь египетского светлячково-зеленоватого мрака взорвался торжествующий рык. Словно бы лев счастливо задрал в зарослях тонкую антилопу. «Не зря Гену прозвали Тираном!» - прояснилось в голове у Тита. Почтительно, и даже нежно, он освободился от нависающего тела своей наёмной любовницы, поскольку она совершенно вмяла его в кресло. Дядя Гена и его стройная самка античного леса уже слезли с массажного стола и уходили в дверь, пошевеливая светлыми задницами.
Оставшись наедине с природой, Тит почувствовал себя не столь деликатно, как до этого, и без лишних слов поволок жрицу похоти к освободившемуся алтарю. Та ловко и послушно опрокинулась спиною на массажный стол. Выхухолев же, поймав уже дозу куража, устроил её сильные молодые ножищи у себя на плечах и принялся с азартом демонстрировать – как вколачиваются строительные сваи. Блудница временно рассталась с умом. Сотрясаясь грудастыми телесами от множества тупых ударов, она мотала головой из стороны в сторону, обуреваемая стихией. Как это и положено в бреду и в лихорадке, что-то бормотала, выдавая пароли, явки, имена. Иногда ясно слышалось: «О! Генри... О!...». Тит попутно себе размышлял: «Что за хрень? Какой такой Генри? Кто этот крендель, о ком речь? Генри Киссинджер или Генри Миллер? А может, это сам великий О`Генри?!! Боже, какая честь, в таком месте! Поистине не знаешь наперёд, где настанет твоя минута славы...». Глаза его привыкли к обстановке фосфорицирующей тьмы, как бы аллегорически изображающей сумерки сознания, и он с любопытством оглянулся по сторонам. По стенам были сплошные зеркала. Поэтому он с гордостью увидел своё зеленоватое отражение – в фас и в профиль. Напряжённое, накаченное тело, и всё такое... «Красавец! – польстил сам себе Выхухолев, - Где ещё такое увидишь – мягкое порно с собственным участием? Как говорится, роли исполняли...».
По мере исполнения к Титу стало опять подступать острое приключенческое чувство. Осознание того, где именно находится он в столь голом виде, возвращалось к своей кристальной ясности и захватывало дух. Исключительность текущего момента, его историческая ценность делали кровь ещё пьяней. Тита закуражило чисто пиратской удалью. Ему померещилась живая картина, будто бы наблюдаемая им со стороны. Вот он в недрах важнейшего государственного учреждения, можно сказать, на фундаментальном камне его, влупляет бесшабашной пятидесятидолларовой проститутке. А над ним этажей десять этого солидного учреждения, наполненного госслужащими, как «Титаник» туристами. Стены здания загадочно прозрачны, подобно бутылочному стеклу, поэтому хорошо видно деловитое муравьиное движение на этажах и благородные лица, чуть нахмуренные государственной озабоченностью. И оно есть от чего хмуриться. Все – кто подсознательно, а кто наяву – ощущают эти странные, потусторонние толчки силою 2-3 балла по шкале Рихтера. С ненормальной регулярностью поправляют покосившиеся на стенах картины, графики и календари. Они озадачены и не могут понять причину своего интуитивного беспокойства. Хотят и не могут объяснить: почему падают со столов карандаши, почему лихорадит диаграммные показатели приватизации, почему осыпаются котировки украинских акций, почему растекается чай по столу, почему все на нерве – от клерков, до хозяев высоких кабинетов – словно ФГИ построен на дремлющем вулкане. В конце концов, что вообще происходит с этой жизнью, отчего ломаются каблуки и карьеры, с потолка мелко летит штукатурка, а добрые планы падают в мусорные корзины? О, мои несчастные птички! Братья и сестры по приватизации! Это потому что вы не знаете то, что хорошо известно охране у входа в фойе – то, что в основе вашего мироустройства затеплился бордель, и на камне положенном во главу угла, кто-то влупляет жрицам-девицам мощно и постоянно. Охране же всё по барабану, у ней пластмассовая совесть и бэджики, а также чёткий график дежурств – сменился и плевать на всё, ушёл домой. «Держите меня, я на многое способен! – азартно радовался Тит, - Я могу потрясти основы государства! И я уже потрясаю их! Фэ-Гэ-И сейчас треснет до самой крыши! Потом я возьмусь за другие органы! Кстати, у меня здесь работает знакомая, четвёртый этаж. Позвать её что ли? Нет, вздор. Будет скандал. Я её потеряю... Интересно, скрытая видеокамера здесь установлена? А ведь наверняка! Актуальное кино могло бы получиться...».
- Может хватит уже? – робко поинтересовалась Титова блудница, которой всё это уже стало надоедать. От этих слов Тит тоже пришёл в себя, и согласился: да, пора уже с этим кончать.
Покончив счёты с блудной страстью, они оставили в покое массажный стол и вышли на территорию света, сами уже электрически нейтральные, как две истраченные батарейки. Коммерческая любовница, продолжая исполнять роль путеводительницы по лабиринту сауны, сказала Титу:
- Пойдём под душ.
Она безошибочно знала – где это. Там, позаботившись о тщательном и всестороннем омовении вспотевшего клиента, она почему-то спросила:
- Тебе хочется счастья в этой жизни?
Тит, слегка ошарашенный таким драматургическим поворотом, глянул на неё чуть внимательней, нежели раньше. Телесное совершенство жрицы было абсолютным, каноническим. Рост, фигура, кожа – сплошная провокация к изнасилованию. А неповторимые эти сиськи он будет помнить до конца дней своих. Однако лицо, словно бы лишённое всякой индивидуальности, не поддавалось запоминанию. Живая имитация идеальной служанки.
В иное время, оказавшись под душем с такой вот проституткой, вопрошающей о счастье, Тит весело рассмеялся бы. Мол, понимаю, сам с юморком. Но вопрос прозвучал задумчиво, в бездну, без расчёта на ответ. Недобитая душа девушки разговаривала сама с собой. Удивлённый Тит проникся минутной жалостью к этой погибающей человеческой единице, и наверное именно поэтому ответил ей честно, как перед расстрелом:
- Нет, добрая фея, не хочется. Я уже был когда-то счастлив. Можно ли желать большего? Счастье - «два» – это уже не счастье, это Голливуд.
Тем временем невидимые курьеры коммерческого секса доставили в сауну двух «новеньких» - для Кафки и запасную. Одна, сквозь свою невестову молодость смотрелась полудохло, вконец заезженно, как будто бабушка-лошадушка, обтянутая полупрозрачным пергаментом кожи. Другая была куда сочней, бодрей и даже изюмистей, однако на правой щеке её, будто кратер на лунном полушарии, зияла свежая язва – след от приземления раскалённого окурка. Кафка молча ужаснулся. Налил обеим водки, усадил за стол отъедаться, а сам с благородным возмущением принялся набирать красные номера своего мобильника и вызывать новую партию девок, из собственных списков, поприличней. Управившись с этим, он объявил: «Вот что я вам скажу. Поедем-ка мы все на квартиру! Здесь абсолютно нету жизни...».
Тит Выхухолев легко вообразил себе, какая жизнь развернётся на квартире этой ночью, поэтому решительно дезертировал. Никому ничего не сказав, он оделся и вышел прочь, за дверь, мимо пластмассовых глаз охраны, на улицу, под тихий дождь.
Было уже темно и непонятно сколько времени. Здесь, на воле, с каждым глотком кислорода к нему стала возвращаться ясность мысли. Колесница чужих приключений отстала от него, и жизнь вернулась к берегам собственной биографии. Сопровождаемый дружеским шуршанием мелких осадков, он шёл вдоль окон первого этажа, то сумеречных, то полных жёлтого света. Где-то там всё ещё бушевал и витийствовал Кафка, и конченые девки ползали, как тени древнегреческого ада.
Воспоминание, томительное и нежное, посетило вдруг Тита. Как он мог забыть, хотя бы даже на секунду?! А ведь именно здесь, за этими самыми окнами, в стенах этой теперешней ****ской сауны, располагалась когда-то редакция славной газеты «Деловая Украина». И он там работал! Когда Фонд Госимущества не существовал ещё даже в виде сонного кошмара, и здание №18/9 по улице Кутузова принадлежало какому-то советскому индустриальному НИИ... Проще говоря, таинственным, государственно-историческим летом 1991 года здесь во множестве тупиков и отсеков обустроили свои конторки первые коммерческие арендаторы. Среди них была и моднющая на то время газета «Деловая Украина», штаб-редакция которой засела на третьем этаже. Газетное дело живо разрасталось, и там стало тесно. Вскоре «Деловой Украиной» были заняты дополнительные площади, уже на первом этаже здания, в замечательном углублении из вестибюля направо от проходной. Короткий коридор выводил в несколько помещений. Там, смежно с отделом рекламы, стоял его, Тита Выхухолева, юного биржевого репортёра, рабочий стол из желтоватого ДСП, на котором всегда было одно и то же: лист бумаги формата А-4, шариковая ручка и полстакана чая. И вот, мысленно десантируясь в ту глубину лет из нынешнего года 2001-го, он мог с большой точностью утверждать, что сидел и пил водку сегодня в обнимку с проституткой и в закуску с селёдкой на том самом, бывшем своём рабочем месте. Что с нами вытворяет время! Кто бы мог такое предполагать десять лет назад? А на месте той массажно-развлекательной комнаты, обнесённой по стенам зеркалами сексуального тщеславия, располагался ранее небольшой, уютный спортзал НИИ с штангами и тренажёрами. Тит Выхухолев приходил сюда за мускулами и за мужеством, пытался ставить свои тщедушные рекорды в жиме лёжа. Знал бы он тогда, что спустя две пятилетки у него на этом самом месте будет особый, живой и голый тренажёр! Охренеть – что вытворяет с человеком жизнь! Петля Мёбиуса отдыхает... А впрочем...
Так ли уж это курьёзно и неожиданно, что именно на месте бывшего офиса «Деловой Украины» теперь пролегла территория коммерческого секса? Титу вспомнилось, как один здешний качок, известный на этажах под прозвищем Качан, часто несущий службу вахтёра на проходной, жаловался ему о нервности своей работы: «Стою на вахте, поздно уже, делать нефига, пытаюсь советы Вэйдера читать – как развивать квадрицепсы. А «Деловая Украина» что-то там у себя наверху празднует, гульбенит. Ну, шумит и шумит, мне-то что? А потом слышу кто-то кого-то на лестничную площадку выволакивает, да как начинает трахать! В лестничный пролёт, сюда, ко мне, тока успевали заколки из чьей-то прически падать! Как мне служить в такой обстановке? Это вредно и невозможно... Я был измотан...».
Тит разулыбался, вспоминая обиженное лицо Качана. Ничто теперь не напоминает о прошлом. Фонд Госимущества, заполучив себе это строение, вышвырнул вон всех весёлых арендаторов, как лягушат из теремка, и всё переделал внутри. Теперь кругом дизайн в духе бизнес-администрирования, новая планировка перекрыла пространство. Ничего не узнать. Одна только сексуальная традиция осталась связующей нитью разных времён. Как выясняется, она оказалась не только не изжитой, но и усердно развитой, приподнятой на профессиональный, коммерческий уровень. Меняется в этом мире всё: архитектура, власть, климат на планете. Только секс не меняется и постепенно усиливается...
Титу Выхухолеву подумалось даже, что блудная обречённость этого места возможно уходит корнями гораздо глубже в недра истории, чем это кажется сейчас. С самых стародавних времён эта часть Киева, тогдашняя окраина города, безраздельно принадлежала военным. Здесь строились оборонные земельные валы, крепости, квартировали полки и батареи. И как знать, может на месте нынешнего ФГИ стоял когда-то офицерский бордель. А там как знать, может и солдатский.
И с этими мыслями Тит дошёл до станции метро «Печерская» и нырнул в народ, в социум, как в сказочный колодец. Дома, глубоко за полночь, его разбудил звонок телефона. Придавив трубку ухом, он услышал, как сладко мурлычит голос Королевского: «Если бы ты знал, как у нас здесь хорошо... Присоединяйся... Тебя ждут неземные забавы...». Выхухолев только мысленно поёжился: могу себе представить! Радик напомнил ему прекрасную до пояса сирену, призывно поющую аргонавтам из-за камня о сладостях бытия. «Нет уж! – решил себе Тит, - Где Королевскому хорошо, Выхухолеву – смерть...». И отключил своё сознание вместе с телефоном...
День отбытия ценных гостей при всей его неизбежности возник внезапно и ловко, словно такси-катафалк, поданное к подъезду. Тит Выхухолев только уже на вокзале, провожая, решился спросить о том, что и так было понятно:
- Так что они? Перевели акции на тебя?
- Нет, - ёмко ответил Кафка.
- Кони педальные! И что теперь?
- Пришлём нашего Авеля Андреича, проведём собрание... Разберёмся...
Говоря так, Кафка был хмур. Андреич-Зорро наблюдателем на собрании – это конечно сильный ход. Психическая атака каппелевцев на чапаевские пулемёты. Скрипичный концерт на тонущем «Титанике». Имитация власти в условиях беспомощности. В общем, канун переворота.
= глава Шестнадцатая =
исполняется в стиле «помидор-rock»
Миша Неграпонтов, пожизненный компаньон Великого Митьки, любил носить майку, маркированную его авторским слоганом – «хохлы и негры». Где одни, где другие и где сам Миша Неграпонтов – взгляните на карту мира и ужаснитесь: как далеки они друг от друга. Каюсь, было время, когда хотелось мирно укокошить Мишу – так он умел достать доброго человека. Но Миша Неграпонтов, как оказалось, пророк. Он перешёл по рекам Сибири, как посуху, выжил против всех законов физики и УК, и по-прежнему смешит политическую географию своей авторской майкой. С годами слоган не тускнеет, Неграпонтов гениален, русский народ запоздало матерится...
* * *
«В последнее время, год-полтора, мировая «прогрессивная общественность», как известно, здорово взъелась на Украину за то, что на её территории творится интеллектуальное пиратство. Сеть заводов и заводиков производит горы компакт-дисков, разумеется, без всяких лицензий и без отчислений владельцам авторских прав. Видимо, больше всех страдает от этого Америка. Так как именно она долго и нудно грозит из-за этого ввести экономические санкции (кстати, вот только что, с середины декабря санкции были-таки введены). Так вот, в рамках этого международного нажима, в Киеве состоялось нравоучительное мероприятие. Для украинских журналистов была устроена пресс-конференция. На ней главенствовал подобный баклажану, чёрно-лиловый негр. Он, как ведущий специалист, приехал учить Украину защите прав интеллектуальной собственности. Один из журналистов, парень в тёртых джинсах и оттянутом свитере, спросил: «Вы, простите, из какой страны будете?». Баклажанный негр ответил: «Из Сенегала». Украинская журналистика в лице многолюдно присутствующих дружно покатилась со смеху. Ржали с удовольствием, волнами. Ещё бы! Какие-то лет двадцать тому назад в Сенегале вряд ли существовало даже само понятие «интеллекта», а сегодня эти негры уже приезжают учить нас интеллектуальной собственности! Какой позор державе!».
Эта зарисовка с натуры, сделанная Выхухолевым-старшим, прозвучала в офисе «СЛОНа Украины» в пересказе Выхухолева-младшего с одной единственной целью: внести здоровый политический юмор в нездоровое аполитичное умонастроение конторы. Это ему не удалось. Втянуть персонал компании в терапевтическую дискуссию о правах негров на интеллект помешало чугунное обстоятельство. «Да какая, нахрен, держава, когда у нас проверка!» - раздражённо огрызнулся Королевский.
Тит Выхухолев сочувственно вздохнул: «И то правда!» В конторе весь декабрь было неуютно – плановая налоговая проверка накрыла её. Инспектор – типичный убийца авианосцев – обложился бумагами и день за днём роет, копает, запускает потную лапу на всю интимную глубину, аж до самого 1998 года. Задаёт вопросы о векселе. Радик забился в туалет и боится попасться ему на глаза. Отвечать за многолетнюю финансовую похоть «СЛОНа Украины» был обречён Иштван Крыжопа. Впрочем, он, как бывший директор Китайского рынка плюшевых чебурашек, воспринял это дело как непринуждённый КВН. Бледнеть лицом и изображать конструктивное раскаяние была призвана блондинка-бухгалтер по фамилии Сердцепятко, специально для этого и нанятая Крыжопой. Сам же «Ванюша», когда крокодил проверки разевал на него пасть, с разбойничьей ухмылкой набирал какой-то номер на своей мобилке-раскладушке и вежливым голосом произносил волшебные слова: «Наум Соломонович! Тут возник шершавый вопрос...». Следовала золотая подсказка – что сделать и что сказать. По итогу очередного Соломонова решения крокодил щелкал зубами воздух и оставался голодным.
Постепенно, с жертвами, известными только Крыжопе, инспектора удалось выпроводить, навсегда. Дни, оставшиеся до собрания акционеров, проходили на вздохе облегчения. Крыжопа являлся на работу исключительно в образе Че Гевары. Свободное от забот время он с публичным удовольствием смаковал свой давний проект обустройства пельменного цеха. «Пельмени – это дико рентабельно!» - доказывал он. Теперь, когда Фабрика Туалетной Бумаги готова была распластаться для полного её употребления новыми хозяевами, было окончательно понятно, где этому самому цеху суждено расположиться. Ничто больше не могло сдержать широкого пельменного потока, который накроет город уже в ближайшем будущем. Увлечённость Крыжопы этим вопросом выглядела такой чистой и беззаветной, что Радик впадал в состояние созерцательного катарсиса, хорошо знакомого фанатам театра. Глазки его маслено блестели и закатывались, как у весёлого лисёнка. Достигая верхней отметки удовольствия, он умилительно похохатывал, держась лапкой за молодое брюшко. Тит Выхухолев живо разделял его настроение. Трудно было представить себе что-то более сюрреалистическое и постмодернистское, нежели Че Гевара, детально озабоченный обустройством пельменного цеха. Когда силы нового Мирового Порядка захотят прикончить саму память про «товарища Че», то они так и поступят – выбросят на рынок партию изделия под маркой «пельмени из Чегевары», на упаковке которого будет красоваться портрет небритого Иштвана Крыжопы в бессмертном берете...
День собрания акционеров отнюдь не щекотал душу сограждан астрономическими явлениями, радугами через весь небесный колпак, волнами сотрясений по всему плоскому блину Земли. Более того, предновогодний восторженный дух мандариновой веры в несбыточное чудо давно уже, лет десять, как перестал сопровождать последние числа календаря. Таким образом, это был серый, статистический день, припорошенный пылью вместо снега.
За час до открытия все ключевые персоны были в сборе. Делегацию новых отцов туалетной бумаги Киева самоцветно украшал наблюдатель от московского офиса компании «СЛОН» Авель Андреевич Узоров. Они явились на пороге кабинета директора Фабрики, точно судьба.
Всё ещё директор Владлен Петрович Поршнев, отдавая должное носителям контрольного пакета акций, принял всех у себя, и был при этом любезен. Война окончена. Лист с текстом капитуляции уже в печатной машинке. Новый флаг над КФТБ ещё не реет, но старый флаг под грустный сигнал трубы «Отбой!» уже медленно сползает вниз по флагштоку.
Тит Выхухолев, впервые переступивший этот порог, поразился какому-то послевоенному, чисто сталинскому аскетизму поршневского кабинета. Взгляд вошедшего гостя скользил как по льду – ему просто не за что было зацепиться. Тит стал оглядываться по сторонам. По правую руку на подоконниках он увидел денежные деревья Поршнева. Они сидели в солидных бочковатых ёмкостях, мощные и жирные, с крепкими стволами и совершенными по форме кронами. Нигде до этого Титу не попадались денежные деревья в таком бушующем состоянии. «Ботаническая иллюстрация на тему: деньги пьют соки земли!» - пришло ему на ум. С трудом оторвавшись от созерцания завораживающей аллеи на подоконниках, он повернулся и по левую руку, вдоль стены, противоположной окнам, разглядел какие-то полочки рядами. Видимо заметив любопытство Выхухолева, директор оживился и с готовностью принялся объяснять:
- А вот, это наша гордость, так сказать, музей продукции предприятия. Можно сказать, музей эволюции нашей торговой марки.
Все присутствующие с интересом обратились в этом направлении и подошли поближе, поглазеть. Директор Поршнев с прилежностью экскурсовода взялся объяснять:
- Нашему предприятию уже более пятидесяти лет, и всё это время мы не стояли на месте. Фабрика не только успешно выполняла отраслевые задания, так сказать, выдавая вал по плану, но отдавала должное новаторским идеям. Да-да! Не удивляйтесь. Понятие «инновационная экономика» - это не ваше капиталистическое настоящее. Это наше социалистическое вчера! Обратите внимание: сколько здесь экспонатов – столько технологических ступеней преодолела наша Фабрика, восходя вверх, к совершенству...
На выставочных полках-стендах в чинном порядке лежали предметы, слегка различные по цвету, оформлению и даже по размерам, но абсолютно одинаковые по смыслу и судьбе. Это были рулоны туалетной бумаги. Всего десятка три.
- Вот это образец из самой первой партии, - комментировал Поршнев, - Время было суровое, послевоенное. Видите, и оформление было предельно простым. Правда, за этой скромной серостью скрывается отменное качество, уверяю вас. А вот наша Хрущёвская серия. Как можете заметить, в цвете и дизайне уже гораздо больше гуманизма и свободы. Правда, на качестве это не сказалось. Вот мне лично особенно близка брежневская галерея. Это уже при моём непосредственном руководстве. Обратите внимание, какое разнообразие образцов. Брежневский период, я вам доложу, обозвали застоем совершенно подло. Потому как это было временем беспрерывных новаций и поисков образа будущего. Даже в нашем низком деле, да-да, не удивляйтесь! Что ни образец, то новый технологический приём, новый маленький успех – то в качестве, то в эффективности, то в рентабельности. Не все образцы, конечно, пошли в серию. А из тех, что были утверждены в производство, не все дошли до народа. Куда оно всё девалось – хрен его знает. Наше дело было производить. И мы это делали. А какие планы были на будущее! Кстати, на первый взгляд кажется, что повысить актуальность нашей продукции невозможно. Она и так круглосуточно актуальна. Однако за историю Фабрики дважды предпринимались попытки актуализировать продукцию до политического уровня. Вот, смотрите, гордость нашей историко-производственной экспозиции: образец туалетной бумаги, предложенный нашими разработчиками в разгар Карибского кризиса. На ней, как на киноленте чередуются три кадра-сюжета: американский полосатый флаг-матрац, далее надпись Ю-Эс-Эй, потом плакатный портрет Дядюшки Сэма, стилизованный, кажется, журналом «Крокодил». Инициатором этого образца бумаги выступила первичная комсомольская организация Фабрики. Старшие партийные товарищи – одобрили. А в итоге комсомольцев наказали. Коммунистам тоже сделали незабываемое внушение с самого верха, и этим всё кончилось. В тираж этот политизированный образец не пошёл. Увы, наши государственные идеологи уже тогда были такими трусами и так отчаянно любили Америку, что пересрали больше, чем американцы, узнавшие о наших ракетах на Кубе. Н-н-да! Ну, вот, а потом, уже под моим директорством, мы ещё раз попробовали возложить на нашу продукцию аналогичную нагрузку. То есть, использовать туалетную бумагу, как средство политической мобилизации масс. Это был тревожный период китайской агрессии против Вьетнама в семьдесят девятом году. Однако там, на верху, от нас отмахнулись и рекомендовали нам повысить социалистические обязательства по производству привычной, мирной продукции. Вот и всё... А потом, накануне войны с Ираком американцы преспокойно выпускали туалетную бумагу с изображением Саддама Хусейна. Вопросы есть?
Слушатели откровенно веселились по ходу рассказа Поршнева. Особенно Радик – его развлекало всё, что касается духа и стилистики советской эпохи. И вообще, любое величие, которое уже далеко и не опасно, его вдохновляло.
- У меня, извините, вопрос, - улыбаясь заявил Тит Выхухолев, - А вот это вот, здоровенное такое, в углу – это что? Рулон туалетной бумаги для слонов и зоопарков?
- Нет, это наше несостоявшееся будущее, - без тени шутки отвечал Поршнев, - У нас были планы развития. Мы сотрудничали с отраслевыми институтами. Готовились предложить народному хозяйству страны новый вид продукции – особую техническую бумагу для широкого спектра промышленности, от химии до строительства и даже в космос. Но Перестройка всё это угробила. Мишке Меченому – несмываемая память! Так что теперь дело нашей Фабрики навечно прилипло к ж-ж-жопе...
При упоминании персоналии Горбачёва по элитному лицу советского директора Поршнева прошлись беспощадные желваки партизанской мести. Однако ни веселиться, ни мстить времени уже не было. Уточнив процедурные моменты предстоящей мистерии, все действующие лица вдохновенно переместились кому куда полагается, так сказать, «по местам стоять!», согласно сценарию.
Собрание открылось гладко, красиво, и благообразный наблюдатель от Госкомиссии по ценным бумагам восседал на почётном месте отдельно от всех, как бронзовый божок культа. Судя по повестке дня, то был культ контрольного пакета акций. Зал собрания с баскетбольными атрибутами бывшего спортзала был плотно напихан народом. В поисках правды и дивидендов опять поприезжали люди издалёка, иной раз заняв денег на дорогу. Так что не требовалось дополнительно поливать собрание керосином – воодушевления и пламени здесь хватало. Акционеры бузили, активничали, горланили с задних рядов, требовали, вносили предложения, в общем, вели себя как несмышлёные дети. До многих, особенно до последних рядов, не сразу дошло, что здесь не киностудия, и массовка не получит ничего.
Тит Выхухолев, знающий запрограмированность всех решений собрания, позволил себе пребывать в отстранённой задумчивости. Он сидел на крайнем левом фланге второго ряда кресел и рассеянно листал книжку с былинным эпическим названием «Генерал Лебедь», до тех пор пока до сознания дошли возгласы из зала: «Да кто он такой этот Жрецкий?! Всё время слышим – Жрецкий, Жрецкий! Покажите нам его!!! Кто это вообще такой?! Покажите нам Жрецкого!». Тит крепко захлопнул книжку и заинтересованно приготовился к чему-то интересному, потому как это прозвучало прямо по Гоголю, почти что «Приведите Вия!».
Королевский Радик, витийствующий в президиуме собрания, приподнялся, ленински вскинул перед собою руку и громко попросил:
- Наум Соломонович, не сочтите за труд, покажите себя народу!
Из первого ряда поднялся какой-то человек и нехотя, как бы исключительно вопреки личной скромности, обернулся к народу и застыл на краткое мгновение своим портретом в фас. Всё собрание, вся орда мелких акционеров дружно замерли, как мультипликационные бандерлоги перед известным ползучим персонажем из «Маугли». На краткий миг истории воцарилась гробовая тишина.
Жрецкий Наум Соломонович оказался незаметным пожилым дядечкой, всем своим видом выпрашивающим не то жалости, не то соболезнования, не то милостыни мелкой монетой. Сказать, что он ни на что не похож – означало бы сказать всё. В палитре русского разговорного языка нет таких осторожных красок, какие не переборщили бы, не приукрасили бы действительность Наума Соломоновича. Минутой позже его «проголосовали» новым председателем Правления и попросили занять место в президиуме собрания. Убогость его на фоне теперь уже «бывшего» Поршнева подчеркнула себя с исчерпывающим пафосом. Жрецкий производил впечатление тёмного провала в стене, украшенной радужными фресками.
«Ага! - ошалело подумал Тит, - Так вот перед кем наш Крыжопа на полусогнутых!».
Массовый мелкий акционер вообще не сумел собрать кубик Рубика у себя в голове, лишь одинаково выпучил от изумления глаза. Дух куража покинул собрание и больше не возвращался. У граждан, мечтающих о дивидендах, появилось такое смутное чувство, что в роддоме произошла подмена. Некоторые, особенно те, что ближе к выходу, стали сниматься с насиженных мест и уходить, не дожидаясь финального занавеса...
После собрания узкий круг лиц, причастных к мистерии смены власти на Фабрике, проследовали на директорскую территорию, где уже побывали с утра. Поршневу конечно было кисло, но держался он молодцом. И вообще, новые хозяева отнеслись к нему с максимально допустимым уважением: он получил место в Правлении, и кое-какие полномочия в ранге замдиректора по производству. Так что, горечь и облегчение бродили в нём, не смешиваясь. В сумме двух названных свойств и получалась эта терпимая кислятина, которая владела теперь его лицом.
- Товарищи! – призвал Поршнев застенчиво, - Позвольте мне последний раз на правах хозяина этого кабинета угостить вас, и вместе с вами порадоваться, что сегодня всё более-менее удачно обошлось.
В директорском кабинете уже томился ожиданием стол, длинный, точно ковровая дорожка, сервированный в ностальгическом стиле эпохи КПСС, по разряду приёма официальных делегаций. Впечатление советской протокольной экзотики создавалось особенно благодаря красивому выпуклому самовару в центре. Бутылки недорогого коньяка и белобатонные бутерброды с икрой и шпротинами обеспечивали всей композиции гармоничную завершённость форм. В принципе, ничего иного к этому памятнику СССР, трогательному и прощальному, добавить было нельзя.
Теперь, когда все солидарно расположились вокруг стола, представилась возможность рассмотреть нового директора получше. Третьесортное качество одежды Жрецкого стало ещё очевидней: какой-то пёстрый свитерок, какие-то серенькие брючки, воротник рубашки с унылым маскировочным орнаментом. Таким образом, согласно одёжке, это был классический старьёвщик, который сам носит то же самое, что у него валяется в лавке на продажу. Однако, манеры этого загадочного бедняка, только что коронованного в начальники, усиливали легчайшее по началу впечатление конспирологии до степени доказанного факта, и это вызывало у окружающих чувство благоразумной осмотрительности. Жрецкий вёл себя как сытый питон. Манерой речи и жестикуляции, тягучей эмоциональностью и ленивыми движениями он талантливо изображал толстого удава, медленно-премедленно вынимающего своё тело из мангровых зарослей, виток за витком, метр за метром.
За чередою осушаемых коньячных рюмок и зажёванных бутербродов кто-то ненавязчиво спросил Жрецкого – есть ли у него план? Иначе говоря, есть ли у него персональное мнение, как нужно улучшить управление Фабрикой и вообще, какие перспективы теперь открываются? Наум Соломонович, люто глядя перед собой, как в бездну, извлёк из себя растянутый ответ: «Печать… Ключ от сейфа… Уставные документы… Договора… Бухгалтерия... Сначала я тщательно приму всё это у прежнего директора... А потом посмотрим...».
Тит Выхухолев, уже приятно окосевший, содрогнулся от мистического холодка. Джентльменская степень опьянения освободила его от паутины вторичных впечатлений, и образные знаки истины приоткрылись ему. Сначала он не понимал – как это так получается, что Жрецкий не прячет глаза, не блуждает ими, но с ним совершенно невозможно встретиться взглядом. Теперь до него дошло и он тихо ужаснулся. Глаза Жрецкого имели свойство глядеть не мигая. Они были безжизненного болотного цвета – серо-буро-зелёные, как сдохшая жаба. Это были глаза древнего змея. Вселенская печаль почивала в них. Возникнув при начале времён, этот мудрый гад покинул адские топи Силура и деловито переполз в Мезозойскую эру, потом всё дальше. Эти немигающие глаза видели живьём всё то, что украшает палеонтологические музеи мира в виде остатков и объедков. Ему довелось жрать всю эту зоологию – от динозавров и саблезубых, до мастодонтов и австралопитеков. Он был свидетелем того, как отсыхали величайшие ветви на древе эволюции. Он видел, как сгинули целые миры и континенты, райский сады с царством бабочек. Он ползал по океанскому дну, когда оно поднялось из вод и всюду корчились в судорогах яростные акулы и зверообразные рыбы древности. Он пережил всех, и всех пробовал на вкус. Теперь вот эти современные, наиболее омерзительные из всех предыдущих – мельтешат, лопочут, пью чай из самовара, кушают коньяк из рюмок. И что особенно бесит в них – они строят планы! О, времена... О, зоология... Таких глупых мартышек земля ещё не знала! Обольстительные кошмары собственного воображения мешают им видеть дальше ****ского декольте. Он один видит будущее напрямую, сквозь вихри световых квантов, ему одному открыт конец времён в его беспощадной логичности и простоте. Он знает, что переживёт всех оставшихся, как пережил уже всех сгинувших. Он знает, что всё сущее под небом достанется в итоге ему одному. Но когда это случится, то на опустевшей земле больше нечего будет сожрать, кроме собственного хвоста... От того-то и невозможно было повстречаться с ним взглядом. Его зелёные болотные глаза с лютой доисторической печалью глядели прямо в ад будущего.
Осознав, что траектория банкета начинает вытягиваться в эллипс, Тит оставил всё это и вежливо попрощавшись, ушёл. Он ехал домой на трамвае №33 и на душе у него было странно от недорогого коньяка. Уже дома его, подобно голышу, запущенному из пращи, настиг телефонный звонок Авеля Андреича. Бодрым и как всегда позитивно заряженным голосом тот призвал Тита к важной встрече. «Приходи, потолкуем!» - сказал. Поскольку у Выхухолева была такая душевная особенность – легко вдохновляться – он подхватился, мобилизовался, доел матушкин борщ и в исторически короткие сроки прибыл на улицу Саксаганского. Однако, там его ждало разочарование. Авель Андреич, повстречавшийся ему, увлёк его в какой-то хилый ресторанчик в тех же окрестностях, и скоро стало понятно, что толку, хоть и обещано, не будет. У Авеля сегодня вечерний поезд на Москву, и он всего лишь хочет культурно догнаться алкоголем, то есть завершить разгон космического аппарата, начатый на банкете Киевской Фабрики Туалетной Бумаги.
- Скажи, Андреич, а чем занимался корабль, на котором ты служил? – спросил его Тит.
- Космической разведкой. Остальное – военная тайна.
Авель Андреич родился на крымском побережье, в райском посёлке Черноморск. Семнадцать лет подряд наблюдал, как в море садится солнце, и завидовал аргонавтам. Возможно этим объяснялась повышенная парусность этого человека. Так или иначе, из него получился межконтинентальный бродяга. Он и выглядел: то как баркас без якоря – мечтательно, брошено, неприкаянно, то как беглый каторжник – дерзко, художественно, анархично. Вот и теперь, явно к бою и походу готов: мечтателен, амбициозен, длинные патлы до плеч картинно растрёпаны, словно пройдя сквозь шторм, где с визгом рвало и крепко штормило. Своим видом он убедительно внушал, что кроме карманных баксов в нём нет больше ничего от мира сего. Так что даже случайным попутчикам и бывшим проституткам хотелось исповедаться ему. Это был душа-человек, хоть пьяный, хоть наоборот.
- Андреич, ты помнишь слова военной присяги? – спросил его Тит.
Андреич уставил на него свои глаза, будто круглые камушки с крымского пляжа, серые и приветливые. Но ответил с готовностью. Он это умел – говорить и отвечать с готовностью.
- Ха! Помню, конечно. В общем.
- Вот и мне почему-то недавно вспомнилось: «Я, гражданин Союза Совестких Социалистических Республик, принимаю присягу и торжественно клянусь...!». И дальше, как написано. Но ключевое слово – «клянусь»! О чем мы там клялись, не припомнишь ли?
- Ну, как сказать... Могу. Там много слов, одно красивее другого. Но если сделать обобщение, то речь шла о Родине. То есть, о Советском Союзе.
- Во-о-о-т, Адндреич! И у меня не выходит это из головы. Советский Союз погиб. А мы с тобой живы, как ни в чём ни бывало. Мы не уберегли Родину, хотя клялись беречь ценой собственной жизни. Однако же сидим вот уютно, пьём, закусываем, умничаем. Мы не исполнили клятву, Андреич! Во все приличные времена это означало только одно: мы прокляты!
- Не, ну, я так не думаю! – уверенно отозвался Авель Андреич.
- Помнишь, как оно в Спарте бытовало? Если на тебя легло пятно позора – смой его или умри. А в наше время, что нам делать с нашим пятном? Ведь проклят – значит, обречён...
- Не, ну, я так не думаю, - бесконечно уверенно успокоил Выхухолева Андреич, - Давай ещё одну, за нас, за ветеранов холодной войны... И вообще, с чего это тебя так колбасит? Откуда такое настроение?
- Андреич, меня не покидает ощущение вовлечённости в тихую катастрофу. Как будто громадный оползень медленно съезжает к обрыву, а я на нём сверху, прилип к нему всеми лапками, и еду вместе с ним, глубоко вниз, к финальным титрам, похожим на эпитафию. Возможно, это реакция психики на то, что я давно уже занят не своим делом...
- Не, ну, я так не думаю... Так, сколько времени на часах? Ага. Скоро поезд...
- Андреич, какое у тебя впечатление относительно Жрецкого? Что за тип, как думаешь?
- Мутный и опасный дядька! – категорически определили Авель Андреич с видом почтальона, штампующего сургучную печать, - Но это, поверь мне, решаемая проблема. «СЛОНу» доводилось преодолевать и не таких. Будем работать со всеми.
- Да? Мне бы твою убеждённость! Я хочу ошибаться, но по-моему, управляемость всего украинского проекта вами утрачена. «СЛОН» перестали уважать, не то, что бояться...
- Не журись! – уверенно предложил Андреич, - «СЛОН» ещё не всё показал, на что способен! Так, а теперь...
Он пружинисто поднялся из-за столика, поднял за ручки свою дорожную сумку и поставил точку:
- ...а теперь, чемодан – вокзал – Москва!
Северное сияние новогодних праздников уже изрядно поблекло, а Тит Выхухолев не торопился возвращаться на работу. Пару раз в конце января он наведался в офис, на Предславинскую. Там его встречала загадочная тишина заброшенной шахты, и было слегка неясно – а есть ли вообще теперь куда ему возвращаться? Дивное состояние необитаемости сохранялось в конторе «СЛОНа Украины» и в следующем месяце. Он звонил Крыжопе на мобильник, но тот беззаботно убаюкивал его: всё нормально, пока отдыхаем!
Единственное, что украсило заворожённую летаргию февраля, так это редчайшее календарное явление, наступление особой, на что-то намекающей даты 20-го февраля. Если записать её цифрами, то получится 20022002, то бишь, сочетание цифр, симметричное во всех направлениях. Подобная дата, но уже состоящая из «1» и «2» маячит человечеству через 110 лет. А последняя предыдущая, состоящая из «0» и «1», была аж в одна тысяча сто каком-то году. О, как нам повезло! Мы застали парад нулей и лебедей...
В этот день Тит вытащил из своего почтового ящика странное письмо. Начиная от внешних реквизитов и вплоть до начинки – всё озадачивало в нём. Отправитель был обозначен в углу конверта синим канцелярским штампом: «Киевская Фабрика Туалетной Бумаги». Содержание текста нелепое – оглашается собрание акционеров. Какое ещё собрание?
После 23-го февраля Тит заявился с утра в офис и был вознаграждён за свою любознательность. Иштван Крыжопа по какой-то причине тоже объявился здесь. Он, явно пребывая в деловом раже, влетел в контору, рыща чёрными глазищами по сторонам, словно выискивая добычу. Едва кивнув головою в сторону Тита, он запустил руки в папки с бухгалтерскими бумагами и стал сосредоточенно что-то там изучать, листая. Выхухолев, тем не менее, решил несколько очеловечить суховатую обстановку своим десертным вопросом:
- Куда вы с Королевским пропали? И вообще, работа будет? Зарплата будет?
Крыжопа, а сегодня он был в образе небритого Бандераса, поднял на него глаза. Остроумный вопрос о зарплате особенно понравился ему. Он даже заулыбался на три четверти размаха, застенчиво скрывая уголком рта традиционно отсутствующий верхний клык. За находчивость Тит немедленно получил в награду небольшую приключенческую новеллу.
Оказывается, прямо накануне Нового 2002 года, не успев толком порадоваться долгожданной развязке в деле КФТБ, Крыжопа и Королевский с интервалом в полчаса поразбивали свои машины. Причём, Радик врезался в чёрное блестящее авто главного прокурора по уголовным делам Ватутинского района, известного в народе под прозвищем ZAZA. Так они волей-неволей и познакомились, и Радик, даже не взирая на тяжёлые финансовые издержки, горд этим актуальным знакомством.
Но Крыжопе-то что? Царапину на своей тачке починил, и забыл. А вот Радика буквально вдогонку накрыло новой волной приключений. Сразу после Нового года, под Рождество где-то, ехал он в кампании друзей, уже как простой пассажир на заднем сиденье. И вот, на проспекте Победы впереди идущее авто вдруг включает заднюю скорость, и они крепко врезаются. Там оказались в дугу пьяные менты. Замутились разборки. Радик по началу остался сидеть в машине, пока товарищи общались с бабуинами правопорядка. Потом ему надоело, он вышел и начал уговаривать ментов, что мол, давайте уже разбегаться. Те – ни в какую. И в это время сзади в машину с полного хода врезается ещё одно авто. Тачка, из которой только что вылез Радик, скомкалась гармошкой и выгнулась вверх дугой. За рулём дикого таранного «болида» оказался какой-то депутатский помощник, тоже пьяный, как Дед Мороз. Радик был в шоке, у него подкосились ноги. Ибо не выйди он случайно из машины, быть бы унылым, поломанным мясом. Дня через три его уже могли бы закопать.
Смешно конечно, однако несчастья как будто магнитом стали прилипать к Радику, одно за другим. Не успел он прийти в чувство от своих автомобильных потрясений, как нога судьбы нанесла ему новый удар. Сидя в приятной компании под куполом какого-то демократичного заведения, он что-то съел. Вернее, что он съел как раз известно: некий иностранный бутерброд вроде гамбургера, запил его пепси-колой «лайт» (без калорий), потом на десерт пожевал с десяток орешков-фундук. В чём здесь прятался ужас – категорически не понятно, но в результате такого гастрономического сочетания Радик словил дичайшую аллергию. Прямо на глазах у всей честной публики его разнесло в квадрате, как надувного слоника, и приятели едва успели вызвать «скорую».
- Так Радик очутился в больнице, где пролежал несколько дней при смерти, под капельницей, - сочувственно окончил свою новеллу Иштван Крыжопа. В глазах его читалось: «Бедный, бедный Радик!».
- Бедняга! – со вздохом согласился Тит, и изо всех сил попытался это представить: Королевский отдаёт концы…
Крыжопина мобилка издала призывный сигнал, и тот старательно ушёл в разговор с каким-то веским абонентом. Судя по именным оговоркам, это был Наум Соломонович. Когда они наговорились, Тит чисто рефлекторно поинтересовался:
- Ну, как там Жрецкий? Осваивается?
Антонио Бандерас в исполнении Иштвана Крыжопы показал всем своим видом такой порыв, словно хотел по-мексикански выругаться. Но сдержался и вежливо озвучил такой текст:
- За это можешь не беспокоиться, человек на своём месте. Однако общая атмосфера, которая сложилась вокруг Фабрики начинает выводить его из себя. Он – профи элитного уровня. И он меня спрашивает: с кем работать, с кем решать вопросы? А я пожимаю плечами, типа, сам ещё не разобрался. А тут ещё ваш Зорро-Авель нагнал сюрреализму. Ты после собрания быстро ушёл и не застал его во всей красе. Зорро налился зельем и давай умничать! Пристал к нам с Радиком, как жуйка к ботинку: вот вы, говорит, сколько получаете? ну сколько? я, вот лично, говорит, получаю три-четыре штуки зелени в месяц; это если ленюсь, а если, типа, не ленюсь, то больше; хотите получать столько же? нет, говорит, я вас спрашиваю – хотите? ну, так будете, я вам это обещаю, легко! от вас, дескать, требуется только одно – желание работать; вот покажите Москве своё желание работать, одержимо работать, как лососи против течения, и вашей зарплате не будет краю, она будет как море разливанное – это я вам говорю, типа... А Наум Соломонович слушал-слушал этого лосося, потерял терпение и что-то умное брякнул о моделях управления бизнесом. За это Андреич ваш Авель сходу опрокинул ему на голову новую бочку размышлений по теме: нет, говорит, я не согласен с методами Геннадия Евгеньевича, они, типа, уводят нас в гангстерское прошлое Чикаго... Наум Соломонович чуть не упал. Он мне потом сказал: слушай, я и до этого никак не мог себе уяснить – кто у них там в «СЛОНе» главный, а теперь вообще даже предположений не осталось; говорит, я могу даже вынести этого пьяницу Узорова, но не выношу хаоса; и так не ясно, с кем там можно вести дела, кто хоть за что-то отвечает, а тут – на, тебе! – ещё какой-то Геннадий Евгеньевич возникает со своими методами... Ну, шо это такое?
Заключительную реплику отчаяния Иштван Крыжопа выдал с капризным акцентом в носоглотку, как дитё с прищепкой на носу.
Выхухолев показал ему письмо от КФТБ.
- А, это..., - безразлично заметил тот и отмахнулся.
- Ну, так что, в апреле новое собрание будет?
- Ну, типа, да, - признал он с таким небрежением, как будто речь идёт про уши мёртвого шимпанзе, - Действуем понемногу, без фанатизма. Процедуру подготовки уже открыли. Видишь, вот и рассылка уже пошла.
- Хоть бы сказали заранее...
- Да мы подумали – ну, чего Тита дёргать, пускай человек попразднует нормально, отдохнёт. Заслужил, как говорится...
- Слушай, а Москва-то знает?
- Естественно! Работаем при полном контакте всех сторон.
Посоветовав попросту выкинуть это письмо, дабы не грузить себе голову ерундой, Крыжопа с беззаботным видом ушёл, удалился в длительную неизвестность. Тит сначала порывался бросить письмо в глотку мусорной корзины. Но что-то удержало его за руку. Поэтому он просто отложил его в сторонку, изредка мыслями возвращаясь к нему. Возвращался, впрочем, всё реже, а потом и вовсе выбросил из головы. Пусть уполномоченные люди заботятся – они же в контакте!
Зависнув на роли голимого статиста, фатально не имеющего силы хоть на что-нибудь вообще влиять, Тит позволил себе ангельскую беззаботность ещё на месяц. Однако же, отметив мельком свой День Варенья, он будто бы очнулся. Смутное беспокойство взяло его за душу и никак не хотело отпускать. Может, виною тому был необычайно тёплый апрель, внушивший сезонную озабоченность всей живой природе. А может всё дело в тонко звенящей паузе, растянувшейся меж островами событий, как надрывный верёвочный мостик? На пике остроты авитаминоза Тит вдруг понял, что о нём прочно забыли со всех сторон и что в его существовании, возможно, уже нет никакой надобности. Вакуум, образовавшийся вокруг, был по меньшей мере обиден. Тогда, чтобы напомнить о себе и попробовать вернуть своё имя в повестку эпохи приватизации, он снова взялся за то странное февральское письмо. Согласно ему через две недели должно состояться собрание акционеров. Чем не повод подать голос? Кроме того, перечитывая вопросы повестки теперь, словно впервые, Тит опять уловил, как фальшивят эти ноты. Что-то здесь было не так. Не спи, паранойя! Знаки тревоги мерещились ему в письме. Беззаботность Крыжопы казалась ему занавеской, за которой прятался отнюдь не белый рояль и не ящик сгущёнки. Сделав на письме вопросительные пометки, Тит передал его на московский факс «СЛОНа».
Это невинное, почти машинальное действие Выхухолева имело эффект пуска баллистической ракеты. Причём ракеты, неожиданно попавшей в цель. Переполох на том конце траектории свидетельствовал, что совокупность тревожных звоночков, накопившихся за последние месяцы на украинском театре инвестиционных приключений, наконец-то восприняты, как вероломное нападение без объявления войны. Московская сторона отреагировала фантастически оперативно. Уже через три дня все они – Тит и выездная бригада «СЛОНа» сидели на киевской квартире по улице Саксаганского 115 «В», солидарно нависнув над письмом. Они окружили его, словно место падения Тунгусского метеорита, и скептически молчали. На факс-копии, полученной в Москве, предостерегающе темнели пометки толстым фломастером, сделанные рукою Выхухолева. Текст и линии пометок разглядывали так примерно, как в штабе армии глазели бы на оперативную карту фронта. Метод мозгового штурма, применённый ими, не открыл им ничего нового, утешительного. Во весь рост торчал один единственный пренеприятный факт.
- Я вот ещё летом, как узнал, что произошёл вывод акции с первоначальных оффшоров, сразу сказал: сп***или!
Заявив так, Гоша Слабодан отстранился от созерцания опостылевшей бумажки. Нет, он не претендовал на дар прозорливости, но кто-то же должен первым назвать ключевое слово, объясняющее всё. Кафка поглядел на него с таким красноречивым молчанием, что совести его стало неуютно, и он с достоинством заткнулся. Однако, произнесённое им слово своё дело уже сделало. И настоящее положение дел вдруг волшебным образом прояснилось до звонкой прозрачности. Всем стало легче. И даже как-то веселей.
Выхухолев торопился объясниться:
- Мне и в голову не могло прийти, что вы там вообще не в курсе. Меня всего лишь смутили некоторые пункты повестки дня. Вот я их отметил и отправил вам, чтобы прояснить для себя лично – что к чему... Чисто из любопытства…
- Меня от твоего факса как будто подушкой по балде стукнуло! – заверил его Авель Андреич. Кафка уточнил:
- Звонит мне Андреич во Владик в час ночи и говорит: гляди какой на Украине беспредел пошёл. И передаёт мне это письмо на факс. Я принимаю, читаю, и рука моя тянется к ядерной кнопке. Бросаю всё тут же и лечу в Москву, нахожу Гошу, беру его с собой, как талисман, и вот мы здесь... Так, ну что делать? Вызывать надо гандонов срочно. Мне просто интересно, как они это объяснят.
Подразумеваемые персонажи не заставили себя долго ждать и явились парой, по первому вызову. Бледнолицый Радик с блуждающими от растерянности глазами и ощетиненный, готовый к прыжку индеец Джо Крыжопа, свирепо жующий резинку, не скрывали своего удивления этой встречей. Людей с востока они явно не ждали. Прошли и поздоровались за руку со всеми, кроме Выхухолева.
Радик попробовал излучать солнечный свет и быть вообще упреждающе приветливым, но Кафка не позволил карамели растекаться далеко.
- Как вы мне это объясните, господа бумажные? – со студёной любезностью спросил он и сунул им выхухолевский факс, к носу ближе.
Радик глянул в бумагу, и лицо его стало меняться так, словно хотело сбросить свою кожу. Старый добрый Радик Королевский кончился. Теперь осталось подобие его, какой-то неудачный двойник, истукан топорной работы. Что касается Иштвана Крыжопы, то он и смотреть не стал. Кажется, он заранее знал, что здесь произойдёт. Он лишь увеличил амплитуду жевательных движений, заросшая щетиной челюсть его стала выписывать что-то вроде цифры «8». Слегка запинаясь, тоном вежливым до полной дисциплинированности, Радик начал защищаться:
- Кафка! Абульфас Исмаилович! Ты только не волнуйся! Ну, пожалуйста, ладно? Вот. Мы решили провести собрание. Только и всего. Ничего больше, поверь!
В глазах Кафки медленно возникало что-то лилово-чёрное. Кажется, это был цвет Варфоломеевской ночи.
- Предположим, верю, - допрашивал он, - Но почему я узнаю об этом последний? Почему извещение о собрании попало мне в руки случайно? Или я здесь уже никто?! Если бы Тит не поднял тревогу, я мог бы вообще не узнать, что какое-то там собрание проводилось. Так, что ли?
Выхухолев ожидал получить в свой адрес от Королевского с Крыжопой сноп испепеляющих молний из очей. Но мятежные друзья подчёркнуто презирали видеть его вообще, будто он прекратил своё существование.
- Мы собрались тебя известить, но попросту не успели, - с жевательным акцентом сказал Крыжопа; он держался сухо, официально, явно чувствуя себя в белом кителе.
- Да не о том речь веду, в конце-то концов! – выразился Кафка и, теряя выдержку, принялся мерить шагами пространство, маячить, как властелин саванны, уловленный в клетку, - А речь о том, что повестка дня собрания сформирована без моего участия. Это что за новости? Вы поглядите, что вы тут наворотили: «Пункт 4. Решение о продаже административного корпуса фабрики»! Почему никто не спросил моего мнения? Я, например, против. И никогда не дам на это своё «добро». Или господин Кафкаров здесь вообще уже не берётся в расчёт?
- Кафка, ну, пожалуйста, только не волнуйся, только не переживай! – напугано взмолился Радик, - Тут нет ничего такого. Это всё чисто рабочие, технические мероприятия. Наум Соломонович настоятельно рекомендовал это сделать. Он плохого не порекомендует. Он же сразу после собрания сказал, что надо сделать в первую очередь. Вот, Зорро - свидетель, должен был быть в курсе...
Это был лепет пельменя, попавшего в миску со сметаной. Кафка взрычал:
- Не сметь называть Авеля Андреича по кличке! Он для вас глубокоуважаемый Авель Андреич, навечно!!
Иштван и Радик вытаращили перепуганные глаза, будто выдавленные изнутри, и благоразумно замерли. Кафка, дрожа от ярости до кончика хвоста, сформулировал приговор:
- В общем так! Акции Фабрики должны быть возвращены. Идите, и готовьте документы. Двух дней вам для этого достаточно. После завтра я хочу видеть мои акции у меня на счёте. Понятно? И это уже не распоряжение, и даже не приказ. Это ультиматум. Вперёд!
Мятежная парочка уходила так, как уходят на глубину водолазы в свинцовых ботах – молча, с достоинством, ловя медным затылком одобрительные взгляды провожающих. Когда дверь за ними закрылась, Кафка не смог держаться более и разразился криком души:
- Не, ну видели, с какой наглостью он жуёт свою жвачку?! Этот танцор мамбо!
Включился обратный отсчёт времени. Однако не успели часы как следует натикать, то есть, на другой день уже, Кафке позвонили на телефон и предложили встретиться. Встречу назначал мурчащий голос Королевского, но было впечатление, что фантом Крыжопы присутствовал при этом, суфлировал, нависал на подсказке. Договорились о месте – пусть это будет ресторан «MARCHE», вечером. Отказавшись от страховочного сопровождения, Кафка пошёл. Патологическая биография «СЛОНа Украины», загадочная неадекватность всей длинной предыстории, задавали текущему моменту игривое напряжение. Там, куда отправился Кафка, могло случиться всё что угодно. Воображение рисовало маслом. Хотелось взять топор и пойти поучаствовать. Однако всё решилось до оскорбительного просто.
Кафка вернулся рано, трезв и холоден. От него исходило спокойствие дремлющего вулкана. Некая тень лежала на нём, будто виртуальный фрак, видимый в инфра-красных лучах. Этим он напоминал симфонического дирижёра, который вусмерть намахался и вот, задумался: а не бросить ли ему это занятие, а не сменить ли ему амплуа?
«Видели бы вы, с каким размахом Крыжопа жевал свою резинку! Так двигать челюстью смеет только один в мире человек – главный тренер эН-Ха-эЛ! Крыжопа наплевал на авторские права и жевал резинку аналогично!». Это всё, что было у Кафки для прессы.
Разговор получился коротким. Королевский и Крыжопа, нераздельные, как сиамские кошмарики и неразрывные, как яйца, устроились напротив и промурлыкали: «Наше страстное желание обрести друга является предателем нашим!». Кафка враждебно ухмыльнулся. Он не любил Ницше. Близняшки всё тем же сладким распевом гомеровской сирены растолковали ему: ночь уйдёт, как вода Великого Потопа и не оставит камня на камне от прошлого – уже завтра всё будет по-другому, и ничего нельзя будет узнать. «Слабодан девальвирован как бизнесмен и подорван как личность. Мы не хотели бы иметь с ним никаких дел. Кто такой Выхухолев – мы вообще не желаем больше знать. Он и раньше имел значение только после запятой, а теперь и вовсе накрылся нулём. «СЛОН Украины» мёртв и валяется на обочине приватизации. Этот труп воняет уже всем. Баянов, Авель Андреич, московский «СЛОН» - смешны и уже никому здесь не интересны. Что касается КФТБ, то у Фабрики новые хозяева. Мы теперь короли туалетной бумаги, отныне, и во веки веков. Аминь. Ну, а ты, Абульфас Исмаилович, единственный человек во всей этой истории, с которым ещё можно как-то разговаривать. Ну, так давай! Предлагаем тебе равноправное деловое партнёрство на наших условиях». Королевский с Крыжопой ворковали сладко, но газа их глядели не мигая. Кафка же, машинально вкушая Фуа-гра с фруктами «Фламбе», боролся с навязчивым сомнением: «Сплю я что ли, и вижу сон? Или это всё виноват кальян? Сука!».
Остаток волшебной ночи Кафка провёл на балконе с видом на трубы Станции Теплоснабжения №1. Когда рассвет позолотил их верхушки, Кафка очнулся. За его квадратными плечами оживала кухня квартиры. Слабодан с Выхухолевым собрались там пораньше, дабы разделить своё «я» между чашечкой животворного чая и подробностями хроники из жизни «СЛОНа Украины». Кафка зашатался в сторону кухни, не в силах оторваться от пейзажа золочёных труб Станции. Рдея поэтическим сожалением в глазах, он взорвался, как диктатор на трибуне: «Оказывается со мной всё ещё можно как-то разговаривать! Я их маму и так и эдак!! Я им сердце вырву!!! Во Владике люди ко мне на приём заранее записываются!!!!».
Взрыв ярости ушёл в пустоту, по направлению к трубам СТС №1, которые всё гуще отекали золотом. Вслед взрыву, как и положено, настала чудная тишина, на фоне которой нежно, словно мелихиоровые колокольчики, позвякивали чайные ложечки в стаканах. Кафка шагнул с балкона на кухню, и за столом уже совершенно мирно, подобно практикующему невропатологу сказал:
- Немедленная ревизия всех документов «СЛОНа Украины», вот что нам нужно.
Офис компании «СЛОН Украины», куда поспешили они, красочно иллюстрировал революционную смену правительства, может быть даже путч. Должно быть так выглядел кабинет Керенского в 17-м, когда он смылся в женском платье. В воздухе ещё держалось тепло живого человека. Зияющая пустота белела разбросанными повсюду бумагами. Из привычной обстановки была изъята важная деталь: чёрный компьютер со всеми прибамбасами испарился со стола Королевского.
Кафка переступил порог и немного прошёлся дорогими своими ботинками по ковру из документов. Выхухолев лунным шагом следовал ему, любуясь на то, как важные некогда бумаги проплывают где-то внизу, будто под крылом самолёта. Листья, уносимые плавным течением Леты. Когда ему удавалось разглядеть что-нибудь знакомое или понятное, он поднимал это с отвращением и складировал на столы. Это была уже не контора. Это был сортир, в который попала бомба.
Какая-то бумажка призывно зеленела всеми оттенками надежды. Кафка остановился и поднял её. Оказалось, что это сертификат акций «Запорожстали» на 100 тысяч штук.
- Это чего-нибудь стоит?
Выхухолев пожал плечами и скептически поморщился, объясняя:
- Слишком маленький пакет. Сейчас такое количество вообще никто не купит. Спроса нет... Ну, может быть, пару штук бакарей. Так сказать, при живом воображении.
По лицу Кафки будто бы хлестнуло порывом ветра. Видимо, это был след живого воображения.
- То есть, две штуки баксов – это всё что осталось от «СЛОНа Украины»? Я правильно понял? Или моё воображение шалит?
- Нет, ну почему же? – поспешил Выхухолев, ибо ему очень хотелось заступиться за честь своего бэк-офиса, - Есть вещи принципиально недоступные чужим присоскам. Я имею ввиду депозитарный портфель. Лежит себе, как полезное ископаемое, ждёт часа...
Тут Выхухолев осёкся под напором нарастающего безотчётного беспокойства. Оно возникло в нём как звук отдалённой электрички, и вот стремительно приближалось по стонущим рельсам. Кафка с любопытством глянул на замолчавшего Тита и выразил желание уточнить и выяснить окончательно: что есть в закромах, реально.
Тит немедленно обратился к Хранителю АБ «Клиринговый Дом» и запросил выписку со счёта. Телефон-факс не долго томил душу и вскоре ожил. Дружественно заурчав пластмассовым чревом, он поймал на себе охотничий взгляд Кафка с Выхухолевым и показал им свой бумажный язык. Те дождались, пока лист факс-бумаги выползет совсем и, приняв его на руки, стали зрительно гулять по нему, подобно египтологам, остолбеневшим над редким папирусом.
Кафка скоро признался, что смотрит в пустоту:
- Ты чего-нибудь понимаешь?
Тит Выхухолев, директор бэк-офиса, видимо теперь уже бесповоротно бывший, понимал иероглифы случившегося как никто другой. Просто он обалдел и никак не мог решиться поверить увиденному. Потому и стоял молча, разинув рот, усиленно взмаргивая глазами и легонько потряхивая головой, чтобы улучшить чёткость изображения зрительной картинки. Однако минута истекла, пошла другая, ничего не помогало и пришлось поверить бумаге.
Итак, согласно выписке от Хранителя на счёте «FEEG, Inc.» числились пакеты акций: 20000 штук никому не нужной «Запорожстали», 40000 штук ещё более не нужного никому «Ровноазота», 500 штук вообще безнадёжного АО «Свердловский машиностроительный завод», и всё. Оставив белые пятна в истории, географии и в теории капитала, бесследно испарилось всё остальное: 151575 акций «Запорожкокса», 278000 акций Крымского содового завода, 63000 акций «Стеклопластика», 550000 акций Свердловского машиностроительного завода, 350000 акций Макеевского труболитейного завода, 69000 акций «Укрграфита», 254996 акций Чертовской Кондитерской Фабрики...
Тит Выхухолев, вернувшись в чувство, прищурился, как сыщик над мокрыми уликами, и вдруг объяснил:
- Ты понимаешь, вот здесь оно было раньше и всегда. Это единственное, что можно констатировать... А ну-ка...
Оживлённый скипидаром догадки, он немедленно принялся набирать следующий телефонный номер.
- У нас был ещё один портфель, в Хранителе «ВАБанка», - объяснил он попутно.
- Почему - «был»? – напряжённо спросил Кафка, хмурясь всё больше, темнея лицом, как штормовой фронт.
- Не, ну сейчас проверим! – обнадёжил Выхухолев, - Если хранить акции не у Хранителя, то где хранить-то? Казалось бы! Лежат они там себе и лежат, не первый год. Я как провёл их обездвиживание, так и не интересовался ими. Кому придёт в голову, что у Хранителя что-то с ними может случиться? Надёжней, чем в сейфе. Казалось бы...
Кафка с нарастающим подозрением выслушал это «Казалось бы...» и еле дождался, пока из «ВАБанка» придёт ответ. Телефон-факс деловито ожил, сосредоточенно зажужжал где-то внутри своего пластмассового черепа и вторично показал брокерам белый язык. Бумага выползала, словно белый флаг. Она вываливалась, будто вскипающая манная каша через край кастрюли. Она удлинялась, как чистый путь к счастью. Тит, стоявший на изготовку, принял её на руки и подверг разглядыванию с пристрастием.
- Доннер-ветер... Ёпрст... Блин! – растерянно пожаловался он, - Теперь я уже вовсе ничего не понимаю. Тут у нас висели пакеты Вишневецкого сырзавода, Чертовской Кондитерки, той же Ка-Эф-Тэ-Бэ... А теперь? Глянь сам.
Кафка нетвёрдой рукой принял факс-лист и, заглянув в содержимое выписки, констатировал:
- Ничего. Ноль, то есть. Абсолютный причём.
- Ты понимаешь? – прибито удивлялся Выхухолев, - Они не побрезговали даже занюханным пакетом Эн-Пэ-О имени Фрунзе величиной в одну тысячу акций! Всё вымели, фуцины! Вот ф-ф-ф-фуцины! У меня голова кругом идёт...
- Фуцины – это не они, - поправил его Кафка, - Это мы с тобой!
Выхухолев, всё ещё способный на искреннее чувство, оторопело изумился: «Я живой?!». Но Кафка, уже не вникая в оттенки и детали, принялся крупным хищником метаться по клетке офиса, не то возгоняя в себе ярость, не то сам разгоняемый ею.
- Как?! Как они сумели так красиво нас сделать, а?! Ведь мы-то с тобой не новички! Повидали кой-чего, хавали жизнь эту всякую! А тут попались, как пионеры-ленинцы! Куда мы смотрели? Почему позволили так смешно и просто обмануть нас?!...
Кафка вдохновенно декламировал ещё что-то на эту тему, однако Выхухолев, точно пощёчиной оглушённый, уже не воспринимал. В его ушах, как гул от удара здоровенного колокола, стояли медно гудящие слова-мучители «Нас» и «Мы». Он вдруг явственно почувствовал, как внутри что-то медленно сдетонировало. Какая-то тягучая цепная реакция взыграла в нём. Он представил себя водородной бомбой и накрепко зажмурился.
Водородная бомба ведёт себя очень интересно. Сначала на команду «поехали!» реагирует простенький, без затей, а-ля Хиросима атомный заряд, упрятанный в сердцевину водородной бомбы как косточка в вишню. Он включает фонарь с египетской тьмой. То есть обыденно взрывается как десять железнодорожных составов, гружёных тротилом. А вокруг него слоями, точно капустными листьями, навёрнуто всяких металлических одёжек: из урана, из свинца, из дейтерия, и прочих лабораторных исчадий. Атомный заряд выдаёт миллион градусов по Цельсию для подрыва этой пиццы, и начинается фрагмент Конца Света. Металлический дейтерий превращается в водород, урановая глазурь тоже не дремлет, нагоняет жару ещё, и водород не выдерживает, с ним начинается что-то непонятное - не то плавиться он, не то делится на элементарные частицы, не то слепляется в кондитерский кулич. Но как бы там ни было, крышка над адом в тот миг явственно приподнимается. Сторонний наблюдатель видит сначала атомную вспышку, которая быстро гаснет, и на её месте остаётся оранжевый фонарь, как солнышко в ненастном закате. Две-три секунды рдеет этот раскалённый глаз погибели, приговаривая всё вокруг. И вот он-то уже потом взрывается по-настоящему. То есть, переворачивая небо и землю.
Выхухолев почувствовал, как его буквально приподнимает бешенством нарастающей вспышки. Дальше всё ясно, как прописано в Апокалипсисе. Ударная волна размажет Кафку по белой стене, как граффити. Затем настигнет улепётывающего Слабодана и шваркнет его об асфальт башкою так, из неё потечёт арбузный сок. Потом отыщет снобствующего на «Камри» Прахова-Костюшана, выдернет его из ботинок и закинет в гадючные крапивы Таращанского леса. Как десерт, в почётную последнюю очередь, ударная волна накроет ресторан, где сидят и жрут борщ с пепси-колой два капитана – Ким (Королевский) и Буран (Крыжопа) – и натыкает в них длинных оконных осколков, как иголок в портняжьи подушечки.
«Кони педальные! Я столько раз предупреждал и предостерегал! Я столько лет терпел там, где следовало бить морду! Огибал углы там, где надо было врубить локтём с разворота! Прогибался под общие интересы там, где другой стал бы намертво пробкой! Работал расходным материалом, козлом спортивным! И мне теперь говорят, что я это допустил?!! Что я - тоже фуцин?!!!». Никогда ещё Титу Выхухолеву, человеку-бомбе, не хотелось взорваться настолько по-настоящему, как сейчас!
И он не взорвался... Как обычно.
Мучительно проглотив жабу обиды, он взял себя в руки и медленно открыл глаза. Прямо перед собой он увидел товарищески участливое лицо Кафки.
- Что с тобой? – спросил тот, озадаченно разглядывая Выхухолева, - Тебе плохо? Гляди, испариной покрылся. Мокрый, аж заблестел.
- Заблестишь тут! – посетовал Выхухолев и утёр ладонью влагу со своего обличья. Кафка в продолжении темы опять заходил по офису, что-то говоря, но Тит уловил только основное: надо срочно вызывать сюда Гошу.
Вызвали, и Гоша явился действительно как никогда срочно. Вошёл, с музейным любопытством озираясь по сторонам, криминалистически безукоризненно переступая через бумажки и документы, разбросанные по полу. Затем выслушал сермяжную правду жизни, с усилием, как плевок, бросил по известному адресу позывной «Пидорасы!» и взял минуту на размышление. В углу увидел кулер, полный воды, решил залить напавший вдруг сушняк, стал искать посуду. Нашёл керамическую кружку, чистую на вид, но прежде, чем налить в неё из кулера, взял её задумчиво в руку, как Гамлет бывало держал череп бедного Ёрика, и так же глубокомысленно разглядывал её. В итоге изрёк с некоторым сомнением: «Надеюсь, Радик в неё не надрочил?».
В принципе, за стратегическим решением далеко не нужно было ходить. Оно, как обычно, хранилось в голове у Гоши, как в коробке для мелочей. Ему всего лишь пришлось намотать на указательный палец завиток своего чубчика, создать видимость озаряемой задумчивости, и мысль упала к ногам его, как зрелый кокос.
- Нам надо срочно ехать в «Клиринговый Дом», - распорядительно заявил он, - Придётся идти по следам бременских музыкантов. Наша задача сейчас одна: надо выяснить, где осели наши бумаги и как далеко тянутся нити заговора. А то, что один из депозитариев конкретно в теме – это стопудово!
Устремляясь к выходу, буквально у порога, они споткнулись о какую-то тяжёлую бумажку. Присмотрелись, подняли с пола, и чем больше присматривались, тем глубже обалдевали. Оказывается, то была сшитая степлером коллекция банковских выписок с расчётного счёта «СЛОНа Украины». Только счёт был новый, в другом, неизвестном доселе банке. Кафка, листая один за другим бумажные корешки, машинально бормотал:
- Что за хрень? Какой-то Захидно-Пивденный Компромбанк... У нас там разве был расчётный счёт? Не, ты погляди, какой оборот по счёту, какие суммы... Пятьсот тысяч, три миллиона двести тысяч, полтора миллиона... Ага, и везде одна и та же тема – купля-продажа акций... «Агропостач», «Глухив-Вторсировина», «Техагросервис», «Бандюгивка-ремдеталь»... Кто-нибудь слышал такое?
Гоша, поправив очёчки, холодно выдал экспертную оценку:
- По-моему, это тупой обнал. Парни открыли второй, а может уже и не второй счёт в абсолютно левом банке, и активно занимаются обналичкой постороннего безнала. Абсолютно убитые мусорные акции гоняют кругами, выносят из кассы десятки килограммов денег и получают свою калорийную комиссию. Одним словом – конверт. Хоть сейчас заводи уголовное дело.
Кафка брезгливо кинул бумажки туда, откуда они были подняты, и со словами «С этим мы ещё разберёмся!» поспешил за порог. На реплику Выхухолева о том, что лучше бы забрать ценную находку с собой, Кафка отмахнулся: «Пусть валяются пока. Вернуться сюда они уже не посмеют».
Банк «Клиринговый Дом», куда привела их погоня, встретил своих взъерошенных посетителей гулкой музейной тишиной. Как успел для себя заметить Тит Выхухолев, это был вообще самый тихий и безлюдный банк из всех, куда ему приходилось захаживать: идёшь, не встречая по пути никого, слушаешь, как отдаются эхом звуки собственных шагов и чувствуешь лопатками оценивающий прищур объективов видео-наблюдения. Белое безмолвие и контролируемое человеческое одиночество – вот во что погружается всякий, кто дерзнул преодолеть фильтр внешней охраны и отправиться лабиринтами этого учреждения в поисках денег и правды.
Депозитарный отдел, куда принесло посетителей, был традиционно тесен и женственен. Единственный сотрудник мужского достоинства, которого звали Дима, занимал место по центру пространства, как и положено начальнику. Из под офисного стола его застенчиво торчали носками вперёд две пары обуви: приличные, в духе «я у мамы финансист», и пыльные, стоптанные ботинки землепроходца. В лакированных туфлях пребывали ноги Димы, а утоптанные «шузы» стояли, что называется под парами, или, иначе говоря, в резерве. Можно было догадаться, что в стильной обуви Дима дефилирует исключительно в стенах «Клирингового Дома», а в походных ботах топает по колдобинам внешней среды обитания, то есть, на пути домой и обратно. Из этого можно было твёрдо заключить, что зарплата у начальника депозитарного отдела очень маленькая и не позволяет часто покупать хорошую обувь. Впрочем, оно могло означать совсем иное: Дима очень рациональный, бережливый человек, рачительный хозяин и ясный прагматик. Если последнее верно, то банку с Димой повезло. Именно такой человек нужен депозитарию-Хранителю. У такого со склада ценных бумаг даже мышь без разрешительной печати не убежит. А уж корпоративным правам клиентов под его опекой так вообще гарантирован вечный покой...
Посетители, встреченные поднятием светлого благонадёжного лица Димы, сходу заявили:
- С глубоким прискорбием, на третьем году нашего с вами сотрудничества, вынуждены сообщить, что нас обокрали. И вот мы здесь, чтобы пролить свет на обстоятельства.
Благонадёжность не сошла с лица Димы, как тень от занавески. Она осталась на нём, как эмблема правды и спокойной совести даже тогда, когда он выслушал текст претензии. «Нет, - флегматично покачал он праведной головой, - У нас такого быть не может». И неспешно, бережно соблюдая достоинство старшего на борту, обратился к папке документов под грифом «FEEG, Inc.». Положили на стол, открыли, вызвали к жизни заархивированные бумаги, зашелестели белыми листами, пересматривая, снимая со скоросшивателя. Открывшийся им факт был грустным: под каждое списание пакета акций со счёта «FEEG, Inc.» лежал минимальный для рамок приличия, но достаточный для закона набор бумаг – и договор купли-продажи, и передаточное распоряжение к договору.
- Как видите, процедура соблюдена, печати, подписи, форма документов..., - без эмоций, в низкокалорийной тональности комментировал Дима.
- Писец! – тихонько вымолвил Гоша Слабодан, разглядывая договора, - Вот и повсплывали мои листочки...
Реплика адресовалась Кафке, и тот понял о чём речь. Крыть было нечем. На документах, как след доисторических ракушек на белом известняке, лежали характерные, вязально-петельные подписи Гоши. Кафка для приличия изобразил глухое негодование:
- Ну, вы хотя бы могли обратить внимание, что бумаги вам подавали незнакомые люди! Не товарищ Выхухолев вот, а кто-то другой. Это вас не насторожило?
Дима невозмутимо пожал плечами:
- Отнюдь. Во-первых, лично я не занимаюсь приёмкой документов, для этого у нас есть специалисты. Во-вторых, больше половины документов поступают к нам вообще по почте. Нам что важно? Чтобы подпись и печать соответствовали своим образцам в анкете клиента и на карточке образцов подписи. Я вам уже всё продемонстрировал. Всё легитимно, в данном случае всё у нас соответствует. А то, что Выхухолев, или не Выхухолев – поверьте, и он, и те, другие, у нас уже так примелькались... Да и вообще, у нас слишком много работы, чтобы следить, кто у нас мелькает. Мы смотрим в бумагу. Понимаете?
Пересматривая меж тем ещё раз документы со своими подписями, Гоша скептически хмыкнул. Потом объяснил причину своего чёрного восторга:
- Пидорасы так спешили, что перепутали местами печати. Видите? Там, где нужно поставить «ФЕДЖИ», стоит «Хардкор», и наоборот.
Начальник депозитарного отдела Дима вгляделся, вчитался и зримо скис. Наконец-то горемычные клиенты увидели его слегка виноватым.
- Да, - смиренно промямлил он, - Это действительно недосмотр нашего специалиста, принимавшего документы. Грубый недосмотр... К сожалению, нет никакой возможности сейчас допросить его. Дело в том, что он скоропостижно уволился в неизвестном для нас направлении. А то бы пролил нам свет.
Гоша вежливо хмыкнул себе под нос - «Кто бы сомневался!» - и развернул вопрос шире:
- Ну, хорошо. На основании открывшегося обстоятельства Хранитель может признать сделку не состоявшейся и включить обратный ход?
Дима был технологически безжалостен:
- Печати, видите, мало отличимые друг от друга, обе тесненные, на белом фоне. Так что... Легитимность сделки, на мой взгляд, от этого мало пострадала. Это теперь вопрос суда, если хотите...
Гоша отступил на полшага со словами: «Пока не хотим».
Единственное, что аккуратный профессионал Дима мог ещё сделать для дорогих клиентов своего отдела, так это выяснить, как поживают их фондовые ценности по новому адресу прописки. Из распоряжения на перевод акций со счёта «FEEG, Inc.» следовало, что приземлились они на счёт «Hardcore Trade Limited», открытый у Хранителя «Транс-Банка». При слове «Транс-Банк» Тита слегка шатнуло, он беззвучно застонал. Невозмутимый белорубашечник Дима тут же сделал телефонный звонок в том направлении и долго что-то выслушивал в трубку, изредка сочувственно поддакивая и вздыхая. Потом кратко изложил гостям суть услышанного:
- В «Транс-Банке» до крайности возмущены поведением ваших товарищей. Как мне сообщили, эти двое – один рыженький, другой чёрненький, с хвостиком – подали документы для зачисления акций на счёт «Хардкора» и производили впечатление вполне добропорядочных клиентов. Но как только акции на счёт поступили, они сразу же подали новые документы, уже на перевод их к другому Хранителю, и настояли на том, чтобы это было сделано тут же, незамедлительно. В «Транс-Банке» их восприняли как солидных людей, во всём пошли им навстречу, обслужили так сказать, авансом, и с тех пор больше их там не видели. Полгода уже. Счёт за проведение транзакций и за обслуживание они, разумеется, не оплатили. Их пробовали искать, и до сих пор пробуют, но не получается. Мне сейчас всё о них высказали, такие они и сякие, нагадили кругом по-мелкому, и вообще...
«Там хоть по-мелкому!» - тихо возмутился Кафка.
- А куда акции пошли из «Транс-Банка», это можно выяснить? – попросил Гоша.
Дима с готовностью кивнул, мол, знаю, выяснил уже. Гоша Слабодан опередил его:
- Погодите, погодите... Тит, а вот когда была последняя скупка акций фабрики, на какой счёт зачисляли, у какого Хранителя?
- На «УКРОП Кастоди», вестимо. Там у «Хардкора» специальный счёт для этого был открыт. Хорошо, не моими руками. Королевский лично постарался.
Гоша дедуктивно блеснул стёклышками очёчков и авторитетно оформил вывод по делу:
- Так вот, голову даю, что акции из «Клирингового Дома» приземлились по итогу в «УКРОП Кастоди».
Начальник депозитарного отдела Дима невозмутимо подтвердил:
- Именно так мне только что и сообщили.
Обворованные и оскорблённые молча глянули друг на друга, взвешивая ценность открытия и неповторимость момента. Не сговариваясь, подумали об одном и том же: в погоню!
Погоня проходила через сердце города, по улице Рогнеденской. Здесь она споткнулась о порог ресторана «Первак». Это показалось естественным, ибо время было уже к обеду. Сопровождаемые радушным приветствием дежурного распорядителя они степенно погрузились в глубины тенистого катакомбного зала. Слабодан с Кафкой вольготно разместились за столиком и с удовольствием любовались интерьером в стиле «а-ля Киев студента Булгакова, год 1913-й». Выхухолев же, не находя душевного покоя даже здесь и сейчас, занялся самобичеванием.
- Ведь это я, лично я открывал счёт в «Транс-Банке»! – в полголоса, слегка озираясь по сторонам, каялся он, - Я думал, что для общего дела! Старался, понимаешь? А они мне потом, мол, зря старался, руководство передумало, нам этот счёт не нужен! Мне – что? Я этот эпизод из головы выбросил и забыл. А сегодня вдруг – на! Всплывает этот «Транс-Банк». Значит, всё-таки он был им нужен, и они заранее планировали всё это людоедство! И вот я теперь перед вами, как ощипанный...
- Да успокойся ты! – великодушно утешал его Кафка, - Угомонись, говорю! Никто тебя не обвиняет...
Потом принесли жареных перепелов, водку, ещё что-то, как заказывали, и они дружно, однако без фанатизма, выпили за победу. Несмотря на тревожный внешний фон и общую деловую обеспокоенность, обед прекрасно лёг в канву событий дня. То есть, прошёл с аппетитом и пошёл на пользу. Тем более, что кушали за счёт Кафки. За порог вышли, как заново родившиеся.
- Спасибо, кормилец! – сказал Выхухолев, довольно манипулируя зубочисткой.
Кафка молча кивнул, по-царски принимая благодарность. Он вообще любил делать добрые вещи. Однако впереди их ждали вещи довольно-таки гадкие, поэтому беззаботное солнце лишь на секунду тронуло его, и синеватая туча снова накатила тенью на лицо.
Дальнейший путь был им предначертан куда-то на Кловский Спуск. Воспроизведя мысленно карту города, Тит уверил всех, что это должно быть где-то совсем неподалёку и предложил пройтись пешком, нежели скучать на такси. Так и сделали. Он повёл их напряжёнными перекрёстками тесного Бессарабского центра, протащил узким тротуаром гламурной улицы Бассейной и вывел на вольный простор солнечной улицы Мечникова. С этого места география плавно, чуть заметно пошла в гору и сразу стало интересней. По левую руку их провожали кресты какого-то православного храма, где по слухам, отчитывают бесноватых. Тут же, ассорти, подобно костям черепа, белели корпуса знаменитой Октябрьской психбольницы. Далее, уже по правую руку, скучно и безлюдно поблескивал широкоформатными стёклами назидательный памятник АБ «ИНКО», некогда великому и ужасному – аквариумная коробка штаб-офиса банка, всесильного, но красиво лопнувшего. А ещё чуть впереди, где улица Мечникова упирается в дугу Кловского Спуска, их ждал перекрёсток, на котором стараниями охраны были застреляны двое налётчиков на «Правекс-Банк». Дело было, кажется, в незабываемом 1993 году...
Тит, повеселевший от шарового обеда, взял на себя обязанности экскурсовода, и беззаботно обо всём этом рассказывал. Постепенно увлекался, увязал в подробностях: «Вот здесь, прям тут, на стыке улиц они и валялись, бедолаги. Два молодых свежих трупа…». Кафка тяжело помалкивал, изредка выдавая похоронные ремарочки в том духе, что лучше бы здесь валялись другие широко известные два трупа, один другого свежее.
Гоша Слабодан скептически ухмылялся. Кафка же постепенно наливался мраком и делался всё сосредоточенней в своём молчании. Тит не понимал в чём дело, но готов был допустить, что Кафка мысленно приводит себя в боевое состояние на случай встречи с вероятным противником на Кловском Спуске. «Кстати, - заметил про себя Тит, - Путь пешочком оказался не так близок, как я думал. Следовало бы нанять экипаж!».
Взмыленные пешим походом, они отыскали-таки нужный адрес по Кловскому Спуску и прямо у фасадного подъезда с табличкой «УКРОП Кастоди» были вознаграждены сюрпризом: «Мазда», до боли знакомая, изумрудная стояла здесь, буквально в шаге. Они обступили вражеское авто молча и с презрением, как гроб неприятеля. Немного подумали.
- Вот это будет сейчас встреча! – резюмировал Тит, - Я хочу видеть как забегают его глаза! И как он сам забегает!
- А это точно его машина? – попробовал уточнить Гоша, - Кто-нибудь помнит его номер?
- Девяносто процентов, что это он! – приговорил Кафка, - В нашем скорбном деле больше нет места невинным совпадениям. За мной, янычары!
Офис «УКРОП Кастоди» оказался подвальным. Советское бомбоубежище, подвергнутое евро-ремонту – вот что это такое было. Тихо, странно и бездушно, как и положено в мирное время, было бы здесь, если бы не один вежливый человечек, вышедший им на встречу. Гибкий и учтивый до степени «чем могу служить-с?», он определённо напоминал фокусника, только что публично разоблачённого. Костюмом своим и галстуком он был замаскирован под типичного банкира, собирающего с населения нектар депозитов, но это не избавляло его лицо от печати тихого плута.
- Денюжкин! – представился он и вежливо попросил их в переговорную комнату три на четыре без окон. Там они присели за стол трое против одного и побеседовали.
Кафка не стал пересказывать всю изумительную историю «СЛОНа Украины» от самых истоков, а прибег сразу к похоронной её части, можно сказать, к текущему эпилогу с эпитафиями. Как можно более тщательно изобразил моральный портрет тандема Королевский-Крыжопа в аморальной рамочке и завершил свой спич на словах «наглая кража». Денюжкин, благородно серебрящийся ранней сединкой, всё это время чутко сопереживал сюжету новеллы. Пошаркивал конечностями под столом, двигал кадыком над узлом галстука, менялся лицом, восклицал что-то вроде «ну, надо же! ай-яй-яй...», в общем, изображал богатую внутреннюю жизнь. Когда же Кафка высказался по теме и прямиком предложил восстановить справедливость, Денюжкин мгновенно умер внутри, стал фарфоровый, правильный и вечный. С видом стерильного пастора-проповедника, который вот-вот возьмёт в руки поднос для сбора долларовых пожертвований и скажет «Аллилуйя!», он озвучил нечто совершенное по своей риторической форме, и заранее, видимо, отточенное:
«Я не могу стать на вашу сторону. Я не могу стать на их сторону. Потому что я стою на стороне закона, исключительно и убеждённо! Я бывший юрист. И я люблю закон. Люблю исполнять его. В стенах этого офиса нет ни одного противозаконного документа. Более того, если какой-либо документ принят здесь в работу, значит, он уже по определению чист, как невеста и правомочен, как жена. Если здесь у меня хранятся какие-то акции, то это только потому, что всё в высшей степени надёжно и легитимно. Потому что здесь территория закона. И ничего незаконного здесь не может быть. Итак, хотите, я открою вам счёт в ценных бумагах? Имею честь предложить вам стать нашим клиентом».
Кафка уклонился от этой стрелы с утончённым ядом и, уже поднимаясь уходить, поинтересовался:
- А пан Королевский часом не здесь ли теперь? «Мазда» стоит припаркована прямо возле территории закона.
Денюжкин, не снимая с лица этикеточную свою полуулыбку, легко парировал:
- Ну, что вы! Откуда ему здесь быть? Что касается автомобиля, то он принадлежит одному нашему сотруднику. Чем ещё могу быть полезен?
Покидая вежливый офис «УКРОП Кастоди», отряд пострадавших ощущал затылками, как их беззвучно расстреливают в спину. Они вышли на вольный свет и признались друг другу, что давно уже не чувствовали себя так мерзко. Словно бы их только что отхлестали по щекам белыми парадными перчатками. Пуще всех страдал Кафка. Опаляя взглядом изумрудную «Мазду», дремлющую на прежнем месте, он утверждал:
- Зуб даю – подонок Королевский сейчас здесь. Забился куда-то под стол к Денюжкину, а теперь подглядывает за нами сквозь какую-нибудь щель.
Тит выразил желание подождать, подкараулить Королевского, когда выйдет, и разобраться с ним в грубой форме, отмудохать, как он выразился. Проект сразу же был отклонён ввиду низкого КПД.
- А может, тогда машину ему разбить? – задумался Гоша, - Типа, наш ему привет...
И это размышление было пресечено на дальних подступах от его реализации.
- А вдруг и впрямь это тачка чья-то ещё? – сумеречно загоготал Кафка, - Прикинь, картина! Выходит какой-нибудь человеко-ангел с территории закона, тут три гоблина немотивированно разбирают его любимую «Мазду» первобытными орудиями труда. Да и чем, вправду? Не ногами же хулиганить! А кругом ни одного беспризорного кирпича, как вижу, не валяется – кругом порядок гитлеровский. Шины проколоть, и то нечем!
- Зубами рвать буду..., - безнадёжно вздохнул Гоша, и они пошли своею дорогою.
- Ничего, ничего, эта машина нам ещё пригодиться, - вслух рассуждал Кафка, - Я всё верну. Я всё у них отберу. С голой жопой останутся. Жить пойдут в Гидропарк, в набедренной повязке, или под мост метро. Это в лучшем случае...
- Как тебе господин Денюжкин? – спросил его Тит, - У него такие честные глаза, что невольно хочется заподозрить.
- Господин Денюжкин – это презерватив, профессиональный, - уверенно констатировал Кафка, - То, что он глубоко в теме, можешь даже не сомневаться. Краденные ценности честному человеку хранить никто не доверит. Только тому, кто повязан общей статьёй УК. Это принцип любого преступного сообщества. У меня сил не было глядеть на его правдивую рожу и выслушивать эти его издевательства. Но пройти через это было необходимо. Картина всего происшедшего становится мне всё ясней и уже почти как на ладони...
Титу больше не хотелось ни о чём спрашивать. Лично ему было ясно одно и главное: в этом деле всё отчетливей начинало пахнуть грядущими трупами, безвременно павшими.
Обратный путь по улице Мечникова хоть и шёл плавно под уклон, томительной протяжённости своей не утратил. Выхухолев поглядывал на Кафку. Тот мрачнел с каждым метром асфальта, набираясь оттенков тени, вплоть до лилового. В чём было дело – оставалось только предполагать. Этот день, как и другие предыдущие, давал слишком мало причин, чтобы сохранить солнцеподобность лица.
Когда миновали легендарный магазин «Киянка», потаённым мучениям Кафки настал край. Он решительно встал, как бронепоезд, для которого кончились рельсы, и внятно выругался. Из краткого содержания им сказанного стало известно, что дело, оказывается, в ботинках.
У Абульфаса Кафкарова было такое кредо: когда он приезжал в какой-то город по делам, на неделю и больше, то он шёл в самый богатый магазин этого города и покупал себе какую-нибудь нечеловечески дорогую пару обуви. В ней он ходил, передвигался, в ней возвращался к себе во Владивосток, где и выбрасывал в урну, взяв аккуратно за шнурки. Сколько бы раз он ни бывал в Киеве, он всегда делал так. Однако в этот нелёгкий раз кредо его стало ему поперёк. Обнаружив где-то в тиши Пассажа гламурную витрину с ценниками, бросающими вызов здравому смыслу, он не смог пройти мимо, просто так. Зашёл, выбрал, оплатил. Его воинская османская лапень, всунутая в узколапчатый итальянский ботиночек Baldinini, сразу почувствовала себя не совсем дома. Однако изделие так хамило своей ценой, что Кафка не мог не принять этот вызов.
Обувь по замыслу и по исполнению своему была в общем-то хорошая. Поносив её день, он махнул рукой: «Да хрен с нею, носить-то неделю, не больше. Потерплю, привыкну». И нога, в общем, привыкла. Ботиночки сдались, подались, сделались по ноге, и дело пошло, особенно, если учесть, что Кафка редко ходил пешком на дистанции более ста метров. Так что, в общем, и спроса с бешеных ботиночек особого не было. Главное – экстерьер и осознание фактической дороговизны. Однако сегодня многое вообще шло не по правилам и не по планам. Вот и пеший путь до Кловского Спуска, обещанный Выхухолевым, как пятиминутная прогулка, оказался изряднее, чем индийский поход Афанасия Никитина. Титу с его вечными полуспортивными мокасинами любое расстояние – прогулка. А вот изящные полуботиночки, высокопарно прославляющие бессмертный итальянский стиль, быстро напомнили Кафке и о своей родословной, и о своей экстра-дороговизне, и о кривизне пространства, и о муках ада, уготованных гордецам. Он мрачнел, стискивал зубы, но держался, поскольку добраться до «УКРОП Кастоди» было принципиальной задачей. На обратном пути бешеные «скороходы» взялись за Кафку с прежней страстью, и скоро его посетила мысль: «Да чего ради?!!».
Так вот, миновав легендарный магазин «Киянка», он решительно остановился, в скупых выражениях объяснил спутникам мотивы своих действий, и снял обувь. То есть, разулся. Возглас освобождённого каторжника поднялся из глубин его грудной клетки. Он постоял немного на тёплом асфальте, пошевеливая пальцами в носках и блаженно щурясь на солнце, потом взял ботиночки пальцами за шнурки и предложил следовать дальше. Какое-то время Тит с Гошей держались за животы и покатывались со смеху. Живописность Кафки, шлёпающего в светлых носках по улице Мечникова, была недоступна для воспроизведения средствами кино-магии. Поэтому братья по разорению любовались уникальным моментом как могли. Гоша, в приливе художества назвал Кафку йогом. А Тит попытался было затянуть «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах...», но у него не оказалось ни голоса, ни слуха. Он заметил Кафке:
- За всю историю улицы Мечникова, или как там называлась она раньше, по ней ещё не шёл и уже никогда больше не пройдёт чистыми носками человек с черными ботинками в руках.
Кафка раздвинул горизонты этого замечания гораздо шире:
- А не кажется ли тебе, дорогой товарищ, что история «СЛОНа Украины» вообще больна уникальностью? Кто осмелится, или кто сумеет повторить то, что мы здесь натворили? С таким же усердным криволапием, и с той же тягой к документальной фантастике...
Титу в этот момент не хватило свежих мысленных вензелей, чтобы красиво добавить к вышесказанному. Ему только подумалось: где же ещё, как не по соседству с Октябрьской психбольницей человеку уместно гулять по тротуару в носках? И совесть, конечно, слегка уколола его за то, что он беззаботно подбил всех на пеший поход.
Встречных прохожих было немного, и что интересно, почти никто не обратил внимание на человека в носках, вернее, мало кто это заметил. У всех были свои проблемы, цели и мечты, все были рассеянны и погружены в своё эго. Сим фактом босой Кафка оказался даже слегка обескуражен. Встряхнуть общественное сознание явлением чуда у него не получилось. Если никого не удивляет босой прохожий в интимном центре столицы, то кого удивит сельский бродяга, гуляющий босиком по водам провинции?
Впереди, пристав к обочине, дежурила машина-такси. «Сейчас поедем» - пообещал Кафка, и тут запищал его мобильник. Он поднёс трубку к уху и разразился длинной радостной тирадой на каком-то своём наречии. Видать, звонил ему дорогой сердцу земляк. Кафка долго стоял так у края тротуара, эмоционально пошевеливая пальцами ног под носками. Пока одна рука прижимала к уху телефон, другой рукой, которая держала ботинки, он энергично жестикулировал. Со стороны могло показаться, что солидный человек в светлом дорогом костюме дошёл до края отчаяния, словно до края карниза, и голосует проходящим автомобилям своими ботинками, потому как больше уже нечем. На пике эмоционального порыва Кафка перешёл вдруг на русский, и над улицей Мечникова вдруг понеслось: «Не поверишь, так обобрали, что воображение просто буксует! Раздели и разули буквально! Ей-богу, вот, босой иду в центре города! Подошвами соринки чувствую. Босяк, я их маму! Ничего не оставили...».
Потом вдруг протянул мобилку Титу, расплывающемуся во всю ширь улыбки:
- На, тебе хотят привет передать.
Тит изумился и прилип ухом к аппарату.
«Здорово, старая ты развалина!» - прилетело ему из какого-то другого пространства и времени. Тит сразу узнал. То был Алик, вернее, один неземной человек по имени Али-Экпер-Ибн..., и долго ещё можно продолжать. Ещё один дружбан по военной службе. Он и в двадцать лет называл Тита старой развалиной, и многих своих сверстников вообще так называл, потому как начитался с юных неокрепших лет опасного депрессанта Хэменгуэя. В памяти возник образ: вот окончательный край земли русской, где обрываются все железные дороги, вот тучная гора Большой Иосиф, за которую вечно ныряет солнце, а вот у подножья этой махины долговязый Алик бредёт лирично и печально, как осенний Пушкин, и в спину ему врезается полновесный красный кирпич, брошенный каким-то подлым солдатом Дальневосточного Военного Округа; Алик, живописный и удивлённый, медленно поворачивается, медленно бежит и догоняет, и вот начинается короткая нравоучительная драка с применением черенка лопаты в область черепной коробки... Как давно это было!
«Ну, ты как, всё пишешь?» - донеслось Титу из другого измерения.
«Нет, Алик, я уже давно всё бросил. Я больше не газетный негр. С журналистикой покончено».
«И я тоже больше не служу в стройбате. Давно уже. Теперь вот сражаюсь с местными алкоголиками. Покрылся шрамами».
«То есть, ментовствуешь? Понятно...».
«Слушай, ну как же вы там допустили такое, что моего брата так обидели, а? Что там у вас на земле Гоголя вообще творится? Опять чертовщина?».
«Алик, и не спрашивай. Мёртвые души подняли восстание и Вий открыл свои окаянные зенки, честное слово. Бесы водят нас кругами и мытарят, как маленьких. Я сам уже давно понимать отказываюсь...».
«Ну, ты гляди там за обстановкой внимательно. Ладно? Чуть что - дай знать. Мы прибудем большой командой и восстановим конституционный порядок. Брата в обиду мы не дадим...».
Наговорившись, Тит вернул мобилку Кафке и сообщил:
- Алик предлагает свою скорую и деятельную помощь. Говорит, в случае чего, готов прибыть лично и взорвать ситуацию в городе.
Кафка хмуро вздохнул, внося поправочку:
- Он конечно храбрый солдат и добрый брат мой по жизни. Но взорвать он может только бутылку шампанского.
Они направились прямиком к скучающему такси, и Кафка договаривал по пути:
- Конечно, он может привести с собой десяток верных пацанов. Но это же не Чикаго и не Владивосток. Здесь вязкая среда и неизвестные науке обстоятельства. Поэтому, мне ещё придётся продолжить моё дознание и многое взвесить. Кстати, говорят, у вас здесь на хозяйстве чёрный пистолет имелся. Уже не задаю даже риторического вопроса – где он сейчас может быть? Но всё-таки, интересно…
Вместо ответа Тит и Гоша, не сговариваясь, принялись разглядывать облака. Риторическое молчание могло означать всё что угодно, но ничего утешительного. Как говорится, Бог весть!
Дойдя до машины и договорившись с таксистом, Кафка оглянулся. Не увидев поблизости урны для мусора, он поставил свои несносные Baldinini просто на бордюре.
- Прощайте, гады! – сказал он, - Да будет тот, кто вас найдёт, счастливей меня!
Уносимые с места расставания, пассажиры в салоне такси дружно думали об одном: как долго они там простоят, вот так, словно обувь человека-невидимки?
Следующие несколько дней Гоша Слабодан пропадал в бильярдной, а Тит валялся дома на диване и читал «Анабасис». То есть, команда побросала вёсла и отдалась во власть сил природы. Один только Кафка пытался создавать эффект движения против волны. Ему хотелось до краёв нахлебаться ядовитыми водами торжествующего предательства, чтобы убедиться окончательно и упиться нанесённым оскорблением, чтобы попытаться нащупать дно ямы, где мерзкие раки измены доедают труп «СЛОНа Украины». Так, следуя далее путём дознания, Кафка оказался на КФТБ. Неизвестно, что творилось на производственной территории, но в административном корпусе было дико от неестественной тишины. Не встретив нигде никого, Кафка преодолел дверь с табличкой «Директор» и обнаружил на должностном месте тихого человека, в котором сразу угадал Жрецкого. Впрочем, человек этот также не производил впечатления живого и своим наличием отнюдь не скрашивал мемориальной мертвечины административного этажа. Сколь учтиво и тактично начал Кафка, столь же вежлив и аккуратен был ответ, полученный им. Условно живой человек обликом своим красноречиво напоминающий о тленности всего сущего, ни разу не моргнув замеревшими навеки глазами, монотонно и слабо, словно экономя свои батарейки, сообщил ему, что:
а) документация Фабрики в сейфе;
б) ключ от сейфа у Королевского с Крыжопой;
в) Королевский с Крыжопой неизвестно где;
г) сам он ничего не знает и не понимает, потому как знать ему не положено, а понимать ему не хочется;
д) он просто получает зарплату, чтобы быть здесь на этаже;
е) остальные уволены;
Быстро уразумев, что это тупик в слепой кишке обстоятельств, Кафка покинул директорский кабинет, как водолаз-исследователь покидает каюту капитана затонувшего корабля – медленно, задумчиво, отягощенный новыми впечатлениями и неразгаданными тайнами. Ему доводилось уже бывать здесь пару раз – в сопровождении Королевского, который взялся представить его руководству Фабрики как будущего совладельца и главного инвестора. Чтобы, как выражался Радик, свыкались с неизбежным, и запоминали барина в лицо. Сидели за чаем у Поршнева в кабинете, говорили по делу, о планах капиталовложений в производство и текущей динамике сбыта продукции. Директор был сух, лаконичен и вежлив, насколько может быть вежлив хозяин положения в беседе с претендентами на его корону. У Кафки осталось доброе о нём впечатление.
Когда он спускался по лестничному пролёту прочь с этажа, устремляясь уже совсем покинуть Фабрику, ему повезло: призрак Поршнева двигался ему навстречу. Бывший директор направлялся встречным курсом, вверх по лестнице в компании какой-то зрелой дамы, в которой угадывался функционер административного этажа. Сам Поршнев, ничуть не изменившийся со дня драматической смены власти, был милостиво оставлен на КФТБ, на должности какого-нибудь зама по производству, и теперь судя по всему, был единственным, кто делал здесь хоть что-нибудь. Они шли, Поршнев давал какие-то указания, и сопровождающая его дама с деловыми картонными папками в руках внимательно кивала в знак того, что «будет исполнено!». В общем, фантомные боли производственного процесса на Фабрике ещё чувствовались. Инерция созидательного движения, запущенного ещё в мифические времена СССР, всё никак не хотела угаснуть.
Кафка культурно поздоровался. Поршнев поднял лицо и глянул на него осудительно, как трамвайный контролёр на жалкого безбилетника.
- Что вы тут делаете? – последовал холодный сухой вопрос.
Кафка опешил.
- Я здесь по делам. Вы что, не помните меня...
- Вы кто? Акционер?
- И по закону и по справедливости, я...
- Нет, вы уже не акционер! – продолжал походя хлестать его Поршнев, - Вы бывший! А у меня есть указание от настоящих акционеров никого постороннего на территорию Фабрики не пускать.
- Послушайте, вы чего-то недопонимаете. Я хотел поговорить...
- Покиньте территорию немедленно! – безжалостно отрубил Поршнев, - И не заставляйте меня повторять!
С эхом этих слов Поршнев прошёл мимо и продолжил путь на директорский этаж. Кафка остался стоять с разинутым от изумления ртом, парализованный ядом новой реальности. Ему стоило усилий, чтобы собраться с мыслями и найти слова, соответствующие моменту.
- Ты у меня добьёшься! – в ярости крикнул он, - Я тебя посажу, сука ты старая!
Взрыв души взметнулся вверх, вдогонку шагам удаляющегося Поршнева. Но без результата. Адресат ускорил шаги и уже скрылся где-то, и сделалось тихо. Безмолвие и философия остались в удел Кафке.
По возвращении домой, на Саксаганского, он немедленно разыскал Выхухолева и спросил:
- У тебя акции Фабрики имеются?
Тот утвердительно кивнул и потупил от скромности очи.
- Десять штук.
- Отлично! – обрадовался Кафка, - Завтра мы с тобой пойдём к нотариусу, перепишешь на меня половину.
Контору нашли подороже, на улице Тургеневской, кажется. Дама-нотариус при всей своей юридической многозначительности не сдержала нежной сострадательной улыбки. Чего только не приходилось ей заверять за свою нотариальную жизнь, но до таких мультипликационных масштабов опускаться ей доселе не доводилось. Кафка и сам, купивший, продавший, перепродавший сотни всевозможных пакетов акций, и много ещё чем владеющий, впервые в жизни исполнял роль блохоуловителя. Прийти солидно, с хорошей постановкой голоса, дабы оформить на себя пять акций с 25-копеечным номиналом каждая – это нужно иметь заострённую самостоятельность мышления или поломанное чувство юмора. Пуговица на костюме Кафки стоила больше, чем эти, с позволения сказать, ценные бумаги. Вот гражданин Выхухолев – с тем всё было понятно с первого взгляда. Но зачем это нужно было гражданину РФ Кафкарову, Абульфасу Ибрагим-Оглы? Тем не менее, учитывая то, сколь солидно выглядел и непринуждённо держался Кафка, нотариус поняла суть происходящего: это всё ролевые игры, каприз ошалевшего от скуки миллионера. Всё красиво оформила и предложила оплатить счёт, который в сто раз превосходил бухгалтерскую стоимость самого предмета сделки. Счёт, ввиду скучной своей стандартности, тут же был покрыт наличностью. Никогда ещё Кафкаров Абульфас не уходил от нотариуса с чувством столь грандиозно чего-то свершённого. Выхухолев, сопровождавший его, тоже тихо внутри себя офигевал. У него осталось пять акций КФТБ, и это уже посмертно. Вдвоём они наведались к Хранителю «ВАБанка», где с недавних пор вёлся реестр акционеров Фабрики, и оттуда Кафка вышел уже новым человеком – с выпиской на руках, где чётко и разборчиво значилось его имя под синей печатью. Робкое формальное право оттаскать Поршнева за ухо теперь у него вроде бы наметилось.
Кафка не дал времени утекать просто так, в канализацию. Вооружившись, точно монтировкой, своим пакетом акций общей номинальной стоимостью «одна гривна 25 коп.», он метнулся в Дарницу, на штурм КФТБ. Как выяснилось, там к его возвращению уже подготовились. На директорском этаже административного корпуса появился блок-пост. Прямо в коридоре, поперёк дверей, ведущих в приёмную, был установлен надёжный чиновничий стол, и за ним посажен офицер милиции. Нельзя сказать, что Кафка этим фактом не был слегка озадачен, однако приблизился, не сбавляя хода, как право имеющий. Возможно, он что-то собирался сказать прежде, чем перешагнуть через этот укреплённый пункт, но его опередили. Милицейский чин, как оказалось, целый майор, живо поднялся из-за стола, вытянулся, подобрал пузо и с приложением руки к козырьку фуражки чётко отрапортовал: «Товарищ Каспаров, за время вашего отсутствия происшествий на Фабрике не случилось! Дежурный на посту – майор Слива!».
По своему боевому воздействию доклад Сливы был эквивалентен удару подушкой по голове: то есть, не больно и смешно одновременно. Заряд динамита, который Кафка принёс в своём сердце, рассыпался в пудру. Разинув от удивления рот, он стоял и глазел на пузатого молодца в погонах, который тоже глазел, но, скорее, выжидательно. Видели они друг друга впервые, но сроднились мгновенно, потому что службу понимали одинаково. Обезоруженный Кафка стоял и тихо смеялся. Благо, нашёлся ответить: «Благодарю! Вольно, садитесь!».
Когда растерявшийся мозг его снова начал конструктивно соображать, завёл вежливый служебный диалог:
- А что, к примеру, пан Жрецкий сейчас у себя?
- Никак нет! – с похвальной чёткостью реагировал майор, - Наум Соломонович на этаже отсутствует. Он в деловой командировке. Обещал быть не скоро.
- А господа Крыжопа с Королевским? Как они поживают?
- Н-немогу знать. Сегодня я их ещё не видел.
- Отлично, отлично... Ну, а кто вообще на Фабрике живой есть?
- Поршнев есть.
- Да? А будьте любезны, доложите ему, что я пришёл. Только не говорите ему, что пришёл товарищ Каспаров, а просто передайте ему вот это...
Кафка вручил майору свою выписку из реестра акционеров, и тот немедленно выполнил сию немудрёную просьбу.
Из дверей приёмной несколько настороженно показался Поршнев. Кафка выглядел погасшим и даже как бы философски умиротворённым, поэтому у них получился разговор. Они молча вышли на лестничную площадку этажа, подальше от ушей милицейского майора, и Поршнев сказал:
- Не могу принять вас в своём новом кабинете. У меня есть строжайшее указание избегать любых контактов с вами и вашими людьми. Так что, не обессудьте. Давайте говорить здесь. Я и так навлекаю на себя неприятности...
Кафка понимающе кивнул и миротворчески извинился за то, что был несдержан в прошлый раз. Поршнев молча пошевелил желваками под бледной кожей своего породистого лица и дал понять, что страница того прискорбного эпизода благополучно перевёрнута. Разговор, который состоялся след за этим, оказался кратким и не имел никакого прикладного значения. Поршнев поставил точку словами: «Я может быть и занял бы вашу сторону, но хоть убейте, не пойму, что вы собираетесь дальше делать. Они хозяйничают на Фабрике на полном законном основании. Вы сами создали эту ситуацию, сами им всё отдали. Так что же вы хотите от меня?». И Кафка с досадой понял: говорить далее не о чем. Они сухо попрощались.
Несколько дней после этого Кафка где-то загадочно пропадал. Общественность всех уровней, включая товарищей по разгрому, с любопытством потеряла его из виду. Спустя время он объявился, решительно восполнил ментальную пустоту коллективного бессознательного, возникшую вследствие его исчезновения, и объявил Большой Сбор.
Слабодан, Авель Андреич, Выхухолев, то есть оперативные участники этой истории в ранге пострадавших и готовых действенно сочувствовать попранной справедливости, собрались на квартире по улице Саксаганского 115 «В», в гостиной комнате с высокими потолками, откуда глядели на них гипсовые амурчики. Они расселись по креслам и дивану. Кафка же, водрузив себя в центре внимания, осмысленно прохаживался по узорам ковра, чем вполне напоминал Эркюля Пуаро в кульминационном эпизоде детективного расследования. Правда, домашний халат его и богатые тапки с мощно загнутыми носами, смещали общее впечатление в плоскость каких-то иных архетипов.
- Джентльмены! – сказал Кафка, - Я пригласил вас с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие.
Благодарные слушатели устроились поудобнее и приготовились получить заслуженное эстетическое наслаждение. Хотелось поскорее узнать – кто там, далее по тексту, к нам едет – ревизор, прокурор, духовой оркестр Министерства Обороны или хор имени Верёвки. Однако Кафка, чья натура и биография постоянно заскакивали за рамки шаблонов, и здесь не был тривиален. Свою преамбулу он завершил так:
- Жопа, о которой так долго предупреждали большевики, и призрак которой до сих пор бродит по Европе – свершилась!
Никто почему-то не улыбнулся. За грубым каламбуром, словно за тонкой занавеской, темнел неподвижный силуэт, напоминающий здоровенный шкаф. Если то была не беда ещё, то большущий геморрой с неизвестным исходом. Джентльмены, объединённые общей причастностью к этому, чутко помалкивали. Речь Кафки полилась ровным литературным потоком. Витийствуя, он мерил плавными шагами центр гостиной, по ходу как бы размышляя над сюжетом. Для совершенства обстановки не хватало только беглого пощелкивания машинистки-стенографистки, прибивающей человеческую мысль чёрными булавками к белой бумаге.
- Я сегодня не спал всю ночь и думал: как могло случиться, что весь этот мир, который был наш, неожиданно и моментально стал не наш? Как пустые ребятишки, никчёмные манекены смогли обставить нас? Я ничего не понял. У меня лично нет ни единого оправдания, кроме одного: с самого начала, ещё в девяносто седьмом, когда мы собирались советом директоров «СЛОНа» и решали, работать ли нам на Украине вообще, лично я был категорически против. Я считал, что участвовать в приватизации следует в Казахстане, а не на Украине. Вот, Гоша не даст соврать. Но теперь, когда мы, как говорится, приехали до самого конца рельсов, у нас на руках голые факты вместо собственности, и надо решать, что нам теперь с этим делать. Чтобы попробовать ответить на этот тошнотворный вопрос, давайте для начала восстановим картину происшествия, так сказать, в четырёхмерном, историческом виде. Итак, выключаем свет, включаем ламповый кинопроектор, и вот, перед нами разворачивается следующее кино. Радик Королевский родился мечтательным парнишкой. По началу, все его мечты были только про баб. Какое-то подлое чудо вело его за руку по жизни и привело на улицу Предславинскую, в офис компании «СЛОН Украины». Сия контора, как никакая другая располагала к мечтам. Иначе как объяснить, что Радик, не заработавший на своей должности трейдера ни копейки, позволил себе иллюзии о собственной сверх-ценности и о своей оскорбительной недооценённости? Иллюзии о восхождении к вершине власти и статуса на ровном месте не возникают. Питательная среда для этой проказы была. Организм компании понемногу разлагался, и вот, оттолкнувшись ногами от политического трупа первоначального Гендиректора Прахова, Радик всплывает на вожделенный уровень иерархии и сам становится Гендиректором «СЛОНа Украины». Гоша наш Петрович Слабодан по простоте душевной вручает ему ключи от ларца и отмычки от нашего будущего. Радик бьётся в торче от счастья, но недолго. Ибо компания к этому времени уже безденежна и мало управляема, денежный дождь из Москвы кончился. Стоять во главе голодной пиратской шайки у Радик нет ни сил, ни способностей, да и вообще, это оскорбляет эстетику его амбиций. Он беззаветно убеждён, что явился в мир для чего-то большего. Где-то примерно в этот период исторического времени, занимаясь рутиной Фабрики, он словил своим нежно-розовым мозгом шальную мысль: Поршнев – это отсталый дедушка, который совершенно не смыслит в современном менеджменте; а вот я бы на его месте повёл дела так-то и так-то, и сделал бы Фабрику очагом прогрессирующей индустрии. Он поделился своим прозрением с Гошей. Тот решил, что это всего лишь лёгкий приступ юношеского максимализма, глюк мечты, радуга в мозге, и это скоро пройдёт. Погружённый по самую маковку в большие московские дела, он только отмахнулся, типа, не отвлекай, потом разберёмся. Радик же воодушевлённо понял это как жест одобрения и стартовую отмашку. И вот уже шальная мечта «Почему бы и нет?» обернулась болезненной оранжевой страстью – править Фабрикой и её народом. Ну и, разумеется, по ходу всего вышесказанного Радик не только саммоотдавался изнурительной работе в конторе, но и не забывал заниматься отдыхом. Сидя за пивом в компании таких же никчёмных дрыщей, как он сам, Радик, понятное дело, хвастался: вот, мол, как озвездительно я устроился в этой жизни – попал в контору, где такой себе приветливый бардак и братская любовь, а сотни тысяч зелёных денег валяются без присмотра, а вокруг дебилы, и только один среди них святой – мой личный эксклюзивный друг, всемогущий волшебник из Москвы, который по моему желанию превратил меня в Гендиректора. Ну и, как это обычно бывает, хвастуна услышали нужные уши. Информация пошла по рукам и логично попала в картотеку одного пламенного коллекционера подобных сведений. Как по заказу, в ближайшем окружении Королевского активизируется смутный его приятель Иштван Крыжопа. Он делает Радику предложение, от которого невозможно отказаться: избавить его от пошлого бремени управленческой ответственности при сохранении всех управленческих удовольствий. И вот уже принят Крыжопа в контору, дабы отражать нападения налоговых маньяков и решать другие шершавые вопросы современности. Радик ликует и радуется. Но не долго. Какая-то примесь начинает попадать в его чувство счастья. Всё вроде по его, а кайфа не хватает. Что-то начинает омрачать его сны и грёзы, словно дурная горошина под простынёй. В представлении Радика единственным и всемогущим гарантом его благополучия на этом пути являлся Гоша, который во всём шёл ему навстречу. Впрочем, Гоша шёл навстречу всем, кто хотел и пытался хоть что-то делать, но Радик, ошибочный баловень судьбы, болезненно воспринимал это как свою личную эксклюзивную привилегию. Поэтому когда Гоша вёл себя не так, Радик начинал дёргаться, беситься и по-детски ревновать. И Гоша наш, сам того не ведая, периодически такие поводы Радику давал. Ввиду того, что проект «СЛОН Украины» скоро показал свою подчёркнутую второсортность и, я бы сказал, объективную ущербность, Гоша стал бывать на Украине всё реже. И вот Радику, едва ставшему главой компании, начало являться малознакомое ему доселе чувство богооставленности, одиночества перед враждебным лицом окружающего мира. Душа-человек Гоша вручил ему подержать двухпудовые позолоченные гири, а сам смылся. Конечно, баловню Радику такая самостоятельность и нахрен не нужна была. На этом моральном фоне, как я понимаю, последовал эпизод героического штурма и славного взятия комбината «Алые Страуса». Радику здесь досталась почётная доля стоящего на стрёме. То есть, он по решению Гоши остался в Киеве. Как в сладком сне видел он себя козырным участником этого приключения: тёлки, пьянки, акции, деньги, тёрки, решение вопросов, снова пьянки, тёлки, пальцы врастопырку, Тит на посылках, и вообще. И вдруг такой облом! Наверное, он был в припадке бешенства. Он мог бы водружать знамя победы на крыше поверженного комбината, а его оставили сторожить будку. Думаю, обиделся он тогда на Гошу крепко, с занесением в личное дело. Затем, последовала пафосная история с векселем, над которой ржали даже во Владивостоке, на Нерченской. Надо ли особо говорить, что она здорово встряхнула Радика, и пылкое его обожание в адрес Гоши лишилось своей первоначальной невинности. Он переформатировал своё мировоззрение, и с той поры не расставался с калькулятором, вычисляя свою выгоду, варианты будущего и своё место в этих вариантах. В этом ему помогал Крыжопа, который был всегда удобно под боком и быстро прибирал себе роль авторитета, утраченную Гошей. Ну, а походу дела Гоша всё ещё пытался совершать какие-то телодвижения с тем, чтобы вернуть компании пульс коммерческой жизни. Насколько мне известно, кроме всего прочего продвигалась весёлая и простая идея: скрестить пингвина и карликовых слоников. Или, говоря бухгалтерским языком, пробовали вписаться в мистерию мыловарения на Украине путём эксплуатации свежих ещё заслуг перед мыловарами. Королевский плюс Крыжопа отправились на «Алые Страуса», где сидели наши стратегические союзники в лице господина Чесотки, и несмотря на Гошину протекцию всё изговняли. Начали с понтов, взяли неверный тон и вернулись домой с дыркой от бублика. Как я уже предполагал выше, Радик имел по отношению к «Алым Страусам» ревность неудовлетворённого любовника. Если я прав, то вторично отвергнутый «Страусами» Радик, чья амбициозность опять получила нестерпимую пощёчину, приобрёл новый надлом психики и записал в личные враги того, кто эти самые «Страуса» олицетворял. То есть, господина Чесотку. Но давайте вернёмся из сферы психологических мерцаний в сферу экономической реальности. Она была такова, что «СЛОН Украины» всё дольше валялся в безделье и всё больше напоминал арбуз, не сорванный вовремя, перезревший и тайно гниющий из самой сердцевины. Нет, трупные пятна ещё не пошли по холодным ушам «СЛОНа Украины», однако внутренняя бражка уже взяла своё и переросла в открытую гангрену сразу же, как только возник слух об увольнении Гоши из московского офиса «СЛОНа». Радик запаниковал о своей будущности, и в состоянии смятения ещё крепче подпал под обаяние доброго, надёжного, понятного Иштвана Крыжопы. По его совету он вычеркнул Гошу из списка перспективных знакомых, отряхнул прах его с ног своих и, в общем, избавился от химеры дружбы, как от чемодана без ручки. Крыжопа внушал ему что-то ещё, но Радик поначалу испытывал нерешительность, словно бы шнурки его счастливых кроссовок были связаны меж собой. Время же как-то само по себе шло куда-то, принося и оставляя за собой всякие странности. Такова природа времени. К этому все привыкли. Правда, в нашем случае странности попёрли с удвоенной частотой. Сначала как снег на голову материализовался дух Кафки, вашего покорного слуги, до поры витавший где-то на безопасном расстоянии, на одном меридиане с Австралией. Затем он же, то есть, Кафка во плоти, достал из кармана три штуки баксов и подарил хлопцам, чтобы те могли по бедности своей купить себе оффшор. Ну, те и купили, причём поставили себя в уставных документах не только полномочными держателями подписей, но и владельцами оффшора. Что стряслось с господином Кафкаровым Абульфасом Исмаиловичем, какое умственное потрясение накрыло его тогда, что он собственноручно возвысил этих лягушат до уровня единовластных распорядителей амбаром? Теперь на этот вопрос даже он не может ответить. Сон разума Кафки породил чудовищ, двух. Разум Гоши, правда, уснул гораздо раньше. И, главное, если б они хотя бы клялись в верности или обещали чего! Да нет, не клялись и не обещали. Просто раскрыли рот и сказали, что для пользы делу это не помешало бы. И вот, в подтверждении того, что мысль материальна, нате – получите! Однако с получением золотого ключика карнавал исполнения желаний для Крыжопы с Королевским не завершился. Не успели они как следует поверить в своё немыслимое счастье, как на них свалилось новое: его сиятельство Кафкаров дал добро на то, чтобы вспотрошить инвестиционный портфель «СЛОНа Украины» и на вырученные деньги докупить недостающий пакет Фабрики. Что и было динамично затем исполнено. Купленные акции, разумеется, зачислялись на счёт новенького оффшора, к которому кормилец Кафка имел уже чисто легендарное отношение. Кто знает, каким ещё формам мутации подверглась бы реальность, если бы не Гоша. Его шальной визит в самый разгар этого мутагенеза, был ещё одной странностью в череде прочих, но уже с противоположным знаком. Могу уверенно предполагать, что киевское появление Гоши потрясло студень конторы. Его воскрешения тут не ждали, более того, оно было нежелательным. Он уже ничего не мог дать сверх того, что Крыжопа с Королевским только что получили. К тому же, пришлось бы уступить ему власть и свободу в принятии каких-то решений. Кто бы такое надругательство над собою потерпел? Только не они! Гоша ещё только вошёл поздороваться, а они уже сгорали от нетерпения: когда же этот маза-фака отсюда уберётся? Как там у Лескова? «Почти полупочтеннейший и премногомалозначащий», если не ошибаюсь. Примерно такой теперь статус имел Гоша в глазах бывших своих друзей и подопечных. Он же, не подозревая об этом, пустился возводить новые планы и цели для «СЛОНа Украины». Его раздражённо терпели до тех пор, пока он не обронил слово «Чесотка». Это была фатальная и практически уже неизбежная ошибка. Последняя и окончательная в цепи многих предыдущих. Ввергнуть Радика в большее бешенство, кроме как обещанием поставить директором Фабрики Чесотку, было бы невозможным. Именно с этого момента, прошу обратить внимание публики, холодные уши «СЛОНа Украины» пошли трупными пятнами, о которых говорилось чуть раньше. По ниточке жизни, на которой всё ещё болталось это несуразное животное, хватили серпом. Аут! Иштван Крыжопа, давно уже уговаривавший Радика на что-то большее, понял, что вот, пора, что Радик готов, и решительно пошёл на штурм его мозга. Довёл до слёз, внушая ему, типа: «Ну и чего ты добился? А я тебе говорил! Завтра тебе придётся подчиняться этому жлобу Честоке. А после завтра он тебя сожрёт, тебя выставят на улицу. Пойдёшь наниматься, как ущербный, к другим жлобам, баксов за двести. Ты готов к такой перспективе? Пепел туалетной бумаги не стучит в твоё сердце? И вообще, мало ты, что ли, для конторы сделал? Хороша благодарность! Мало тебя Гоша предавал? А Кафкаров Абульфас – нафиг тебе этот нерусский с понтами отца народов? Знаешь, пора тебе всё-таки определиться – на помойке ты родился или право имеешь. С кем ты – с нами или с ними? Решай, срочно!». Итак, могу себе представить, что примерно такой текст и прозвучал. Ну, какое решение принял Радик мы теперь знаем. В тот судьбоносный момент свою волшебную роль сыграли чистые листы с авторскими подписями Гоши, который щедро сыпал ими вокруг себя, подобно сеятелю, года, наверное, два. Не торжества безумия ради, а для пользы дела, разумеется! Большая часть их действительно применялась по замыслу. А то, что иногда оставалось лишним, Радик бережно коллекционировал у себя за пазухой. По-началу, без умысла, чисто рефлекторно, а затем и более осознанно, так сказать, на всякий случай. Ну, вот он, случай, и представился. Десятка полтора чистых листов, которые оказались в распоряжении Радика, конечно не хватило на то, чтобы вымести из холодильника «СЛОНа Украины» всё до крошки. Но основные куски уволокли. Поверх листов с подписями Гоши через принтер нанесли тексты договоров купли-продажи, тиснули где надо печати, которые всегда были под рукой, и вот бумаги, хрустящие от свежести, пошли по инстанциям. Так, через магию кражи, чудесно возникли два свежих долларовых миллионера. Нам же только круги на воде вместо привета. Далее Королевскому с Крыжопой надлежало формализовать обретённую над Фабрикой власть. С технической точки зрения это был уже сущий пустяк: объявили собрание акционеров – собрание акционеров провели. Точка. Крыжопа конечно же сказал Королевскому, мол, нахрена тебе мучиться директором, нафиг тебе эти нервы – давай человека поставим, пусть отдувается. Радик и не возражал. Думаю, намаявшись в директорстве «СЛОНа Украины», он уже давно перестал мечтать о первой должности на Фабрике. Его мечты стали уже смелей и масштабней. Ему мечталось: как бы так иметь всё, но ни за что не отвечать? А тут – на тебе! – мечты сбываются, причём без глубокой медитации. Посадив надёжного человека в директорское кресло, Радику оставалось только являться аккуратно раз в месяц, снимать по праву хозяина чёрно-белый нал и отправляться крутить тёлкам сиськи, с новой силой. Перспективы, как можно себе представить, кружили ему голову. Сиськи всех стран в его руках объединялись... Кандидатура нового директора Фабрики альтернатив и разногласий не допускала: Жрецкий, и только он. Вообще-то вокруг такой ключевой фигуры, как директор, всегда и везде летят искры, хоть немного. Но только не в нашем случае. Объяснение этому сегодня ещё прозвучит. Итак, джентльмены, вот вам дедуктивный пейзаж котовасии, постигшей нас. Если хотите, плод моих исследований и сопоставлений за последние три дня и, особенно, за сегодняшнюю бессонную ночь. Какие будут мнения?
От Выхухолева последовали бурные овации и возгласы «Браво!».
Авель Андреич скептически что-то забормотал, в духе «Не, ну я так не думаю...».
Гоша Слабодан, доселе скромно разглядывавший ногти себе на пальцах руки, поднял глаза, поправил очки на носу и с невинным оптимизмом заявил:
- В принципе, всё очень близко к первоисточнику. К реальности, типа. Во-о-о-от. Я бы, например, всё в кучу так собрать не сумел бы...
Изумлённый Тит добавил по существу:
- Похвальна не только логика, но и богатство образов и метафорический диапазон вашего доклада, товарищ Кафкаров. Я конечно осведомлён о вашей крайней начитанности и двух высших образованиях, но мне и в голову не приходило, что арсенал вашей риторики оснащён такими красками...
Абульфас, чернея измученным лицом, оправдался:
- Когда тебе прищемят в дверях что-нибудь важное, ты тоже станешь красноречив, уверяю! Даже попугай, доведённый нечеловеческими условиями жизни в плену, в одиночной клетке, начинает глаголить. Так что, спасибо Радику с Крыжопой. Если б не они, я бы жил счастливо и молча.
Выхухолев честно радовался за товарища:
- Послушай, Кафка, ты же готовый драматург! Ты, случаем, не пишешь ли чего в стол? А то, доставай, запускай нетленку. Пора тебе именной кратер в мировой литературе оставить.
Кафка скромно потупил очи и молвил невнятно:
- Ну, почему же... Оставляю кое-какие записи... Какие-то мысли... Может, вернусь к этому когда-то…
- Не скромничай! – приободрял его Тит, - Того, что ты здесь изложил, уже хватит на сценарий для телесериала.
Терпеливо молчавший Авель Андреич вдруг задвигался, деятельно забеспокоился и свежестью своей мысли извлёк присутствующих из кайфа сюрреальности на сквозняк трезвой действительности:
- Однако, если говорить о нашем деле по существу, то вопрос стоит нестерпимо больно: что теперь делать? Или сформулирую то же самое, но только ещё страшнее: подарили мы им Фабрику, с концами?
- Вот, братуха! – солидарно подхватил Кафка, - Чётко выражаешься! К этому, собственно, я и веду сегодня.
Кафка снова включил свой мыслительный маятник и, прохаживаясь по комнате, продолжил самовыражаться:
- Последние дни я не бездельничал. Видел очень разнообразных людей. Сначала Авель Андреич, пошёл к твоим друзьям по военной разведке. Они конечно уже забогатели, окупечились, им не с руки лично участвовать. Однако, сочувствие выразили. Коль дело совсем уж в тупик зайдёт – обещали до порога Кучмы проводить. А пока дали мне в руки путеводную ниточку и проводили с благословением. Пошёл по ниточке, и привела она меня к Пете и Павлику, консперативно выражаясь. То есть, местные джентльмены удачи, распорядители акционерного общества ножа и топора, два Весёлых Роджера в ранге смотрящих по городу. Удивительно простые и деликатные в общении люди. Я им всё изложил, как есть. Они молча кивнули и ушли. На другой день встречаемся снова, они мне сообщают примерно следующее. Оказывается, нас угораздило пересечься с местным клубом, условно говоря, весёлых и находчивых скрипачей. Умеренно безобидное, почти интеллектуальное сообщество, тихий еврейский клуб по интересам – вот что это такое. Работают бескровно, уголовный кодекс обожают. Специализируются на вежливом отъёме чужой собственности. Выслеживают слабые акционерные общества и взламывают их, при соблюдении основных юридических приличий. Мне показали их племенной ресторан на Русановке, где они собираются, дабы подышать одним воздухом, перетереть темы, похвалиться добычей, вынести общие для всех решения, приговорить, наконец. Какое-то время мы сидели в машине неподалёку и дежурили. Мне хотелось отловить там кого-нибудь из наших заклятых друзей. Но не довелось... Так вот, нынешний директор фабрики, Жрецкий Наум Соломонович совсем не последняя фигура в этом движении. Так что наше с ним знакомство – из разряда фатально неизбежных. «СЛОН Украины» своим поведением буквально напрашивался: да завалите же меня кто-нибудь! Жрецкий вынюхал, просчитал и завалил. Это просто работа у него такая – ничего личного, как говорится. И Фабрика теперь, конечно, обречена. Он её красиво выдоит, распилит и продаст кусками. Итак, в нашей маленькой шайке Жрецкий-Крыжопа-Королевский гвоздём является именно Наумыч. Он гарант, крыша и мозг. Иштван Крыжопа – его доверенный человек и правая рука, в общем, младший брат по разуму. Ну а Радик – элементарный агент влияния, которого поначалу играли в тёмную, а потом посвятили в тему, соблазнили и привлекли. То есть, Радик, типичный неофит, идейный предатель, подслеповатый адепт воровской темы, живая отмычка. Слабым звеном шайки является именно он. Случись что – именно он, а не Крыжопа, послужит для Жрецкого расходным материалом или разменной монетой. Ну, а чтобы Радик чего доброго не перевербовался и не ушёл в отрыв, они его приблизили к себе по самое не могу. Парни, вы может быть в курсе, что у Крыжопы есть некая парадная девушка?
Парни оживились.
- Видели однажды! – с удовольствием подтвердил Гоша, - Как-то мы всеми собрались здесь на квартире, отмечали мой день рожденья. Так он был в паре с мадемуазелью. Ивелина, кажется, её звали. Довольно яркое впечатление производит. Высокая, чёрная, вся такая неформальная. Крыжопа при ней, как мне показалось, исполнял роль обслуживающего персонала, пылинки с неё сдувал.
Выхухолев, как живой свидетель этого, закивал головою, подтверждая. Кафка же, понимающе вздохнул и продолжил театр разоблачений:
- Ну так вот, к сведению вашему, настоящее полное имя данной героини – Иезавель. Но прикол не в этом, а в том, что она есть родная и единственная дочь, нашего с вами любимца Наума Соломоновича. Кровиночка, типа.
Кафка взял паузу, мысленным лотом измеряя глубину тишины.
- Ну, что скажете? Нехилый замес, да? Но погодите ржать, то ли ещё впереди! Итак, получается, что Крыжопа потенциальный зять Жрецкого. Вот она – паутина, которая держит шайку в состоянии солидарности! Впрочем, сей факт сам по себе не был бы для нас так интересен, если бы не поток последних новостей. Мои источники сообщают, что новым приближённым бой-фрэндом красавицы Иезавель в последнее время замечен никто иной, как глубоко нам знакомый пан Королевский...
Благодарные слушатели дружно присвистнули в знак восхищения сюжетом.
- Не хилый поворот!
- Это античность!
- Не, ну я так не думаю. Всё это запрограмировано...
Насладившись эстетическим смятением в первом ряду партера, Кафка повёл своё детективное шоу дальше:
- Что же получается? Или Крыжопа теперь как зять отставлен и унижен. Или они живут в дружбе и согласии все вчетвером. Как стратег и мудрый паук, Жрецкий не может допустить первый вариант, ибо Крыжопа – важное звено и проверен в делах ещё с времён Китайского рынка. Значит, всё-таки вчетвером! Здесь мы видим применение нехитрого приёма, дабы на этом, принципиально важном этапе покрепче пристегнуть Радика к упряжке. Послушная, сознательная дочь – страшное оружие в руках мудрого папы! Впрочем, не слишком ли я циничен? А если там просто любовь, чистая и возвышенная? А?
В ответ полетели пошлые смешки.
- Ну, так вот, к чему я веду? – спохватился Кафка, - При всех известных нам теперь обстоятельствах, вырисовывается цель – Королевский Радик. Именно его яйца для нас приоритетны. Больше всего акций висит на нём, и он чужеродное, техническое звено в шайке. Посыплется он – Жрецкому ситуацию не удержать. Однако для того, чтобы сконструировать грамотный и безотказный подход к объекту, надо выяснить - что он собой представляет, то есть, кто такой Радик есть. И тут наша погоня с разбегу грубо споткнулась. Меня люди спрашивают: кто такой Радик? А я только плечами пожимаю, типа, хрен его знает. Некто! Мне тогда справедливо замечают: не, ну так работать невозможно, надо знать. Так что теперь моя очередь поставить перед вами вопрос: что такое Радик? Давайте мобилизуем нашу пропитую память и прямо сейчас составим на Радика досье. Что мы о нём знаем? У нас хотя бы фото его имеется?
Парни оживились было, но мотор коллективного интеллекта сразу же начал запинаться. В поисках подсказки они оглядывались друг на друга, постепенно проникаясь осознанием диковатого факта: Радик – это белое пятно неизвестного происхождения. Никто ничего достоверно про него не знает. Команда воззвала к Гошиной совести: «Твой же, блин, выдвиженец, кому, как не тебе знать-то? Вместе же по тёлкам лазили!».
«Надо бы у тёлок поспрашивать», - взывал к юмору Гоша. Однако по существу крыть ему было нечем, и он смиренно каялся, поправляя себе очки:
- Лазить-то лазили. Но только вот сейчас до меня с удивлением дошло, что и я не знаю, кто это такой. Ничего существенного у меня на него нет. И фотки с его рожей, кстати тоже не имеется. Наваждение какое-то...
Кафка не выдержал и, раскатисто матюкаясь, ушёл на кухню за кружкой чая. Когда вернулся, Гоша Слабодан утешил его свежим рассуждением:
- В принципе, всем нам известно о Радике одно и то же: учился в Университете, прописан на Оболони, вместе с мамочкой, имеет какого-то родственника высоко в Министерстве Здравоохранения, начитан, обладает художественным воображением, морально неустойчив. Всё.
- Ну, может быть, ещё что-нибудь?! – взмолился Кафка, - Какая-нибудь фактура... Ну, парни, давайте, мобилизуйтесь!
На выручку поспешил Выхухолев:
- Его любимым выражением была реплика из фильма «Подвиг Разведчика»: «Вы болван, Штюбинг!». В последнее время я слышал это у него постоянно. Я не мог понять, почему он так смакует эту фразу. Теперь начинаю догадываться. А вообще, любимое кино у него «Приключения принца Флоризеля». Радик был от него в восторге. Мне, кажется его самая заветная и окончательная мечта – уехать в Монако и сделаться Флоризелем...
Кафка не выдержал этой пытки, сорвался с пьедестала и заметался по комнате, как при пожаре.
- Я ему дам Флоризеля! – грохотал он, точно пушка при штурме Измаила, - Он у меня забудет, что это такое! Ах ты, разведчик! Ах ты, нарцисс! Ах ты, гомо-эректус!
Но, постепенно подостыв вместе с остывающим в кружке чаем, Кафка вернулся к стратегической задумчивости и сказал:
- Тит, это всё акварели. Это годится для психологического портрета. То, что он инфант и психопат, это мы и так знаем. А нам нужны факты биографии, связи, делишки, грешки, адреса, явки.
- О Крыжопе мы знаем ещё меньше, - попробовал успокоить его Выхухолев. Кафка безнадёжно отмахнулся:
- Да что нам этот, с хвостиком! Танцор в присядку из Крыжополя – с ним всё понятно…
Пепел досады медленно покрыл поле мозгового штурма. Стало тихо от беспомощности. Авелю Андреичу, как несгораемому историческому оптимисту, такое настроение было не по душе, и он восполнил тишину звуком своей речи:
- Так что же сказали благородные разбойники Петя и Павлик? У них есть какое-то общее видение – как следует поступить в нашей ситуации?
- Да, есть, - медленно, словно взвешивая что-то, отозвался Кафка, - Отлавливаем, говорят, пидорасов, вывозим в лес, простреливаем из пистолета колено, и они сразу же возвращают похищенные ценности справедливому владельцу. С нами, разумеется, наш верный нотариус, который прямо там, под ёлкой и оформит сей гражданско-правовой акт. Всё. Только, говорят, желательно, чтобы у вас уже был покупатель, чтобы спихнуть ему отбитое имущество за пару дней. Потому как ответка со стороны объединённого клуба весёлых и находчивых скрипачей будет обязательно, и она будет предельно жёсткой. Владеть и управлять своим возвращённым имуществом возможности уже не будет никакой. Просто убьют. Нас-то им не достать. А вот вам, говорят, будет жарко. Поэтому так: вернули акции – тут же перепродали кому-то, кого не жалко. Взяли деньги и исчезли подальше, лучше в Россию. Всё вроде ясно, но я призадумался: покупателя на Фабрику с такой репутаций не скоро найдёшь. Да и в порядок её надо сначала привести, предпродажная подготовка нужна – иначе нормальной цены не дадут. А для этого нужно своего директора ставить, собрание проводить, аудит. Это с одной стороны. А с другой: если получится быстро продать Фабрику, пусть и за минимум денег, то здесь, под ударом останется Тит. Ну, даже если и он с нами покинет Украину, останутся его родители – враги могут отыграться на них. Нет, я не могу так поступить. Свою матушку я бы ни за что не подставил. Кроме того, есть ещё один аргумент: мало кто знает, кроме меня, что у нашего Гоши есть новый украинский проект, насколько мне понятно, многообещающий. Здесь будет создаваться приличный офис. Если я приму сейчас жесткий вариант решения нашей проблемы по схеме «пидорас-багажник-лес-пистолет-колено-нотариус», то на новом Гошиноми проекте можно сразу ставить крест. А там уже закручены определённые деньги – мои, главным образом...
Выхухолев не выдержал:
- Гоша, ты опять новое дело затеял!? Надеюсь, круто замахнулся?
- Ну, типа..., - нехотя сознался тот.
- Таким образом, - продолжал Кафка, - Я изложил в сжатом виде эти свои возражения и сказал им, что обстоятельства толкают меня на путь законных официальных действий. Они же мне в ответ: ты чё, парень?! Типа, нашёл где и с кем шутить! История, говорят, не знает случая, чтобы кто-то что-то сумел у них отсудить или вернуть по закону, метод белых перчаток против них не работает. Эти ребята из еврейского клуба сильны беспредельно. Всё, что выглядит законно – это их территория. Здесь с ним тягаться невозможно, и ничего они не отдадут, из принципа. У них во власти, до самой верхушки пирамиды всё схвачено, и сам Кучма не поможет. Так что наш тебе совет, как доброму человеку: багажник, лес, пистолет, и так далее, по рецепту. Иначе делу – труба. Я подумал-подумал, говорю, мол, нет, парни, на это я пойти не могу, у меня люди окажутся под ударом. Тогда Петя и Павлик похлопали меня сочувственно по плечу и пожелали мне чуда. Ну, а я вернулся к разведчикам Авеля Андреича и они познакомили меня с одним надёжным милицейским генералом. Тот быстро смекнул в чём дело и взялся нам помочь. Дал почти стопроцентную гарантию на успех. Так что, Тит и Гоша, не позднее, чем завтра нас ждут по адресу: Горького, 114. Будем писать заявление и начинать нашу борьбу. Официально, законопослушно, по-чеснухе.
Голоса собрания понизились в минутной тревоге, как накануне грозы. Призадумался и Кафка. Потом поделился последним соображением о предстоящем деле:
- Однако, хоть мы и не пошли гангстерским путём, Геннадия Евгеньевича мы сюда всё-таки вызовем. Надёжный костолом и убеждённый славянофил нашему спокойствию здесь явно не помешает. Всё ли ясно, господа?
Друзья призадумались о ближайшем будущем, нудном и досадном.
- Лично для меня до сих пор остаётся неясным только один вопрос, - многозначительно заявил Тит и заговорчески окинул взглядом присутствующих здесь. Он был окончательно измучен давним ощущением, будто бы живёт в каюте «Комсомольца», догорающего и погружающегося в ад океана. И вот теперь, эта тоска смертная вдруг оставила его. Ему стало легко. Он снова начал понимать – что является важным в действительности, а что есть галиматья и напрасное томление духа. И поскольку общее внимание уже приклеилось к нему, он настоял на своём:
- Вопрос к знатокам. Кто поставил фингал Вове Баянову?
От неожиданности такого разворота мысли, присутствующие разинули рты и даже растерялись. Потом лица их потеплели, они что-то начали припоминать.
- Ну, помните тот случай, - уточнил Выхухолев, - Когда Вова с черным глазом вернулся из Киева в Москву, чтобы выступить с докладом перед инвесторами?
Так тягость неизбежных будущих забот отступила от сердец их. Все начали смеяться и что-то в тему рассказывать. Что касается конкретно упомянутого именного фингала, то больше других знал Гоша Слабодан, как свидетель и почти участник событий, приведших к подбитию Вовиного глаза:
- Дело было глубоким вечером, в «Ривер-Паласе». Вова попёрся к шлюхам поближе, но сначала решил поужинать. Мы с Сан-эпидем-Санычем сопровождали его, от греха подальше. Так вот, мы оставили его в ресторане, а сами перешли в другой зал, к дансингу, на ****юг полюбоваться. Мы там недолго буквально были. Во-о-о-от. Но за это время Вова успел не только поесть, но и нажраться как следует. Денег расплатиться у него почему-то не оказалось. То ли карман ему по ходу дела там пробили, то ли просто посеял где-то свой портмоне. Короче, ситуация неприятная, но не смертельная. Во-о-о-от. А он как напьётся, так в героизм впадает, начинает действовать. Ему бы просто нас с Санычем позвать - делов-то! Так нет, он пошёл разносить ресторан, начал «Ривер-Палас» на воде раскачивать. В итоге, привлёк к себе внимание службы безопасности и получил от неё в глаз. Я и Саныч, ничего не подозревая возвращаемся к Вове, а его как раз из ресторана выносят. Двое дюжих молодцов держат его с боков за руки, а он свисает, как мокрый костюм на прищепках. Ну, мы на выручку, типа, отдайте его нам, мы его у вас купим. Во-о-о-от. Мордовороты спрашивают у Баянова: кто это такие, ты их знаешь? Вова медленно поднимает голову, глядит на нас диким глазом, соображает и говорит: «А это мои бультерьеры. Знаете, что такое бультерьеры? Это почти что пит-бультерьеры. И сейчас они вас будут рвать!». Короче, выдал такое в эфир и опять поник, болтается. А мордовороты набычились, и давай подкрепление вызывать. Мы с Санычем чуть в штаны не сходили! Не, ну представьте нас в тот момент. Я – ботаник из будущего и Сан-эпидем-Саныч – выпускник Бухенвальда. Назвать нас бультерьерами – прикиньте, какое западло! Охрана же юмора не понимает! Ей за это деньги платят, чтобы не понимала. Короче, нам каким-то чудом удалось уложиться в несколько последних секунд и всё объяснить. Вовин ужин мы оплатили, его самого тоже купили и приняли уже на свои руки. Такова была история...
Дружный хохот и доброжелательные комментарии значительно улучшили общее настроение. Хмурое собрание терпящих бедствие незаметно превратилось в шутливый вечер-капустник. Гоша с Кафкой тут же с удовольствием вспомнили другое приключение Баянова, по сюжету своему лишь немного не дотягивающее до русской народной саги «Ирония судьбы или с легким паром».
То есть, дело было так. Однажды коллектив компании «СЛОН», утомлённый пересчётом текущих прибылей, отправился из Москвы в Петербург, отдохнуть. Так прямо закрыли офис к вечеру и отправились, ибо то была пятница. Как рассаживались по машинам, как выбирались на трассу и гнали потом в сторону Питера – значения не имеет. Главное, на месте оказались во время, в самый разгар напряжённой культурной жизни города на Неве. Музеи ночью не работают, поэтому с разбега предались отдыху. От свежего воздуха и новизны географического меридиана так наотдыхались, что не заметили, как потеряли Баянова. Или он сам потерялся – никто теперь не упомнит. Оставшись в одиночестве, один на один с чужим пространством и мощной дозой алкоголя в крови, Вова Баянов стал быстро отрываться от реальности и скоро перестал видеть десять различий. В общем, он решительно и прочно забыл, где он находится. Когда ему надоело бессмысленное пересечение городского пространства под разными углами, он нашёл себе зеленоглазое такси и откровенно спросил у водителя: «Ты Арбат знаешь?». Водила от неожиданности споткнулся о первую букву, но потом собрался и ответил: «Знаю». Ещё бы, кто же Арбат не знает? Он один такой на всю Вселенную. Тогда Вова основательно забрался в машину и сказал: «Поехали!». Едва отдав это распоряжение, он сразу же вырубился, вмёртвую. Вероятно, водила такси потратил-таки некоторое время на борьбу со своим изумлением, а потом и с сомнением, но вид дорогого Вовиного пальто в итоге победил. Предположив, что клиент достаточно удойный, он взялся за дело, погнал карету, куда заказали. Уже внятно рассвело, когда Вова Баянов очнулся и стал возвращаться к мироощущению. Постепенно сознание окончательно совместилось с картинкой, проплывающей за окнами авто, но Вова просто отказался этому верить. «Где я?!» - спросил он совета. Человек за «баранкой» ответил: «Там же, где и я. Вот, к Арбату подъезжаем, как заказывали». В этот день Баянов не сразу преодолел травму своего восприятия. Пушистая сумма денег, которую пришлось отдать таксисту за путешествие из Петербурга в Москву, помогла прийти ему в чувство и снова подружиться с жизнью. «СЛОН» потом ржал, как лошадь...
Тит, представляя себе всё это, тоже валялся. Да и рассказчики, Кафка с Гошей, в два голоса дополняя друг друга, тоже не отказали себе в удовольствии всхохотнуть над сюжетом. Эх, было же оно, времячко безмятежное и счастливое, было...
- Порадовали! – благодарил Тит, - Признаться, я всегда считал, что не родился ещё человек, равный Великому Митьке в хождениях по канату чёрного юмора. Однако Вова эпизодически его просто переигрывает.
- Не, то дела прошлые уже! - оговорился Кафка, - Вова сейчас молодчик! Взял себя в руки, больше не бухает и в приключениях не участвует. Деньги зарабатывать становится всё сложней, так что не до анекдотов уже.
Тит, кстати, поинтересовался делами Великого Митьки, выразив некоторое беспокойство:
- Прошлым летом он позвонил нам в контору. У меня было впечатление, что он пьян в дугу, и вообще морально разбит. Это был не разговор, а обрывки его криков. Из них я понял только одно – он так или иначе причастен к загрузке вагонов с говядиной в Китай. То ли как приказчик, то ли в качестве грузчика – не ясно. Мне за него тревожно. Такое было ощущение, что он идёт по краю.
Кафка помрачнел.
- Понятия не имею, - хмуро сказал он, - Чем он сейчас занят и где он. Известно только то, что во Владивостоке у него больше ничего нет, разорился в пух и прах. Схватил парень с неба звезду, какая мало кому вообще улыбается, грандиозно начал и всё просрал. Теперь многим людям должен, кое-кого кинул, так что дорога ему обратно во Владик закрыта. Мише Неграпонтову тоже. Мишу так вообще, и о деньгах спрашивать не станут, убьют сразу, прямо в аэропорту. Такие вот, брат, дела.
Выхухолев сокрушённо вздохнул и признался:
- А ведь я Великого Митьку так обидел! Он что-то спьяну хамил, матом крыл. Мне показалось, что это сугубо лично мне адресуется. Меня просто бешенство какое-то ослепило, и я ему так ответил, что мне самому до сих пор больно. Такого друзьям не говорят. Всё, братцы, потерял я друга...
Благородное собрание на квартире ничего ему не ответило, постепенно перемещаясь уже на кухню, для посиделки и уточнения планов на противное милицейское завтра. Тит Выхухолев, следуя туда же, никак не мог отвязаться от лирического своего настроения. Вот уже скоро, когда станет очевидной тщетность праведных усилий, и вся эта киевская история поучительно накроется медным тазом или тюзовским занавесом, дороги их судеб разветвятся и разведут их в разные стороны, вероятно, уже навсегда. Теперешнее время, как ни странно, будет вспоминаться не с такой досадой, как оно того заслуживает. Спустя годы трудно будет осилить здравым разумением всё это дурное варево обстоятельств, которые сейчас отравляют жизнь. Серые фигуры предателей уже не воскреснут в памяти с обличающей чёткостью. Им во след сохранятся лишь полустёртые наброски сажей. Но с тобой навек останутся чеканные лица друзей, вечно молодые, ясные, как солнце правды.
Заметив под Гошиными очками глубокую тень обречённости, Тит подал ему спасательный круг исторического оптимизма:
- Всё это нынешнее живое, проходящее через нас, как электричество, уже спустя совсем немного времени станет для нас не важнее, чем прочитанная книга, отставленная на дальнюю полку. Мы ещё улыбнёмся, вспоминая что-нибудь...
Было похоже, что Гоша Слабодан давно уже вынашивал в себе ответ на подобную сентенцию. Потому как с готовностью выдал:
- Лично я до конца дней своих буду улыбаться, как приговорённый. Помнишь, Тит, в самом начале, когда ещё не было в Киеве никакого офиса и вообще решение работать на Украине ещё не было принято, мы с тобой сидели в парке на скамеечке и беседовали за жизнь с одним местным делягой?
- Помню, конечно. В парке, возле Университета была та встреча. Орехо-Взуев фамилия его.
- Во-во, точно! Осведомлённый такой дядька, достаточно неординарно мыслит. Во-о-о-от. Я тогда начал у него что-то про акции выспрашивать, мнение на приватизацию. Он поглядел на меня, как на раненого, и сказал: какие, нах, тебе здесь акции!? Украина – это помидоры!
Выхухолев засмеялся:
- Помню, помню! Лечил наш мозг, терпеливо так…
- Я тогда не поверил ему, - покаялся Гоша, - Решил, что мужик – полное ретро, отстал от времени. Теперь вот не забуду ни его, ни его заклинания «Украина – это помидоры». Пожизненно буду вспоминать и дико лыбиться при этом, как отражение Гуинплена в луже...
= глава Семнадцатая =
как обещание крови
Геннадий Евгеньевич, прибывший в Киев для осуществления миротворческой миссии, увидел на Крещатике занятную афишу и задержался, разглядывая. Афиша зазывала почтеннейшую публику на грандиозный концерт Бориса Моисеева. Сам Боря, стилизованный под белого лебедя, как он это любит, проступал торжественным портретом во весь формат рекламного листа. А поперёк всего этого, от края до края, чётко и жирно, чёрным фломастером какой-то местный партизан оставил подпись: «Підораси нам не потрібні!». Именно её, надпись эту и разглядывал Геннадий Евгеньевич, как безусловную культурную ценность. «Этот народ не безнадёжен! – рассудил он в итоге, - Есть ещё у людей и совесть, и понятия. Откуда только они берутся, эти Крыжопы с Королевскими!?».
Милицейский генерал, который взялся обеспечить восстановление справедливости в границах Киевской Фабрики Туалетной Бумаги, оказался дельным человеком. Умел показать чёткую, без пробелов работу. Ещё более дельным и, пуще того, деятельным оказался следователь, которому он доверил изобличение негодяев. Известный в милицейском народе под прозвищем «БГ», тот имел призвание, то есть, рождён был именно для этого ремесла. Поэтому действовал с азартом, рьяно, высокохудожественно, и находил в этом приятный смысл жизни. В результате, у него всегда всё получалось.
Явившись в назначенный час на Горького, 114, Кафка, Слабодан и Выхухолев изложили свою печаль ограбленных в устной жалобе, а потом и в письменном формате. Так, на свет родилась «Заява» и завелась первая папочка с «Делом». Поскольку вместо фотопортретов подозреваемых в деле пока что зияли дыры, Выхухолев потрудился дать детальное их описание. Он так талантливо постарался, что негодяи предстали мысленному взору следователя, как наяву. Пуще прочих, с каким-то особенным вдохновением, у него получился образ гражданина Жрецкого. Свой акцент художника Тит сделал на нищенском облике вышеупомянутого: «Одет аккуратно, с подчёркнутой бедностью и выразительной жалостью к самому себе. Глянуть мельком – охота подать милостыню. Но присмотреться – совсем не бедолага, отнюдь». Генерал цепко зыркнул на самого Выхухолева, что-то подумал и сделал заключение: «Испытанная еврейская методика. Чем опасней, тем слабее и безопаснее на вид. Не думаю, что в этом плане нас ждут какие-либо открытия. Мы работали и не с таким материалом». И следователь БГ, засучив рукава, взял в руки топор предварительного следствия и кинулся в погоню. Эпизоды понеслись, как в широкоэкранном боевике, прыжками оставляя позади недели, месяцы и годы.
Сначала тёмные духи ОГПУ-НКВД явились мытарить законопослушную душу гражданина Денюжкина из «УКРОП Кастоди». Тот проворно оградился магическим кругом из бумаг-документов, бормоча заклинание: «Здесь территория законности... Здесь храм юридической чистоты...». Однако, метод гоголевского Хомы не помог. В бумажной идиллии скоро обнаружились какие-то незначительные пятнышки, которые под нажимом следовательской любознательности стали разрастаться, подобно стригущему лишаю. Плотина дала течь, потом и вовсе рухнула. Денюжкин перестал выглядеть непогрешимо и начал выглядеть очень мокро. БГ не поленился прочесть ему мораль: «Любого, повторяю, любого встречного на улице возьми и посади без суда и объяснения лет на десять – и он, в принципе, будет догадываться за что сидит. Это тем более верно для вашей персоны! Не я ли говорил вам сразу, по-хорошему – Денюжкин, сдавайся!? А вы мне, что в ответ? Русские не сдаются!? Образцовый гражданин не испытывает терпение правоохранительной системы! А гражданини Денюжкин решил испытать. Это больше, чем преступление. Это ошибка!».
Ужас в глазах директора «УКРОП Кастоди» ещё не рассосался, как следует, а брызги расследования уже долетели до банков, фигурирующих в деле. Вообще, в крупных, публичных финансово-кредитных учреждениях решительным посетителям не так рады, как в маленьких креативных фирмочках теневого сектора. В «ВАБанке», например, прямо на проходной, дежурные охранники службы безопасности упёрлись лбом и пытались не пропустить БГ с его бригадой молодцов-оперов. БГ на это не растерялся и даже обрадовался. Пришить к делу пару банковских сторожей в качестве активных пособников и так уже разветвлённого преступного сообщества – означает вывести дело на общенациональный уровень. Мечта любого следователя! Тут же, на проходной, БГ мастеровито принялся составлять акт о должностном сопротивлении, которое от полнокровного преступления отделяет слишком зыбкая условность. До охранников быстро дошло, что это какой-то не тот, не частный случай, что это немного серьёзней, и они взмолились: «Не, погодите, погодите! Мы не сказали «нет»! Мы просто на работе! Мы не хотим соучаствовать!». БГ показал им уже составленный акт и молвил: «Меняю эту страшную бумагу на вашу гражданскую лояльность». Охрана расступилась, пропустив бригаду оперов внутрь банка, и тем самым выкупила составленный карающей рукой документ. БГ с молодцами влетели по лестнице на второй этаж направо и навестили офис депозитарных услуг. Скоро там запахло корвалолом...
По другим адресам тоже не пришлось никому долго объяснять, что сопротивление органам следствия может довести до беременности. Дело быстро пополнялось фактурой.
Сведения о выемке документов с ошеломительной решительностью прокатившейся по банкам конечно же не замедлили дойти до директора «УКРОП Кастоди». Денюжкин, уже и не зная, господин он ещё или уже окончательно гражданин, не выдержал. «Неужто сидеть и ждать, пока за тобой приедет гроб на колёсиках?!». Решив так, он взял паспорта, наличность, кредитные карточки и метнулся к аэропорту Борисполь. Тот факт, что клиент задёргался, конечно же не остался в тайне от всевидящего ока БГ. Состоялась красивая погоня, в которой в качестве приглашённого наблюдателя участвовал сам Гоша Сдлабодан. Директора «УКРОП Кастоди» взяли прямо у стойки регистрации на рейс Киев-Копенгаген. Всё было по законам жанра: «гражданин Денюжкин, вы арестованы», стальные браслеты наручников, грамотное сопровождение на выход. Гоша был в шоке от динамики происходящего. Никогда ранее он ещё не чувствовал себя персонажем советского кино-детектива. «Судьба Резидента» почему-то вспомнилась ему.
Вал следственных мероприятий катился дальше, подобно снежному кому, вовлекая в общую массу материалов по делу всё новых граждан и документальные отпечатки деяний рук их. Дошла очередь и до капитанов дальнего звездоплавания. Крыжопу Иштвана Валентиновича взяли благородно, без насилия. Он проявил возвышенное безразличие к усилиям оперативников, поэтому особых физических издержек не претерпел. А вот Радик, начитавшийся в своё время про викингов, а также Лимонова с Крапоткиным, избрал путь борьбы. Когда за ним пришли, двери свои, крепкие, как у бронепоезда, он открывать отказался. А когда в двери постучались как следует, он набрал «02» и пожаловался, что бандиты, переодетые в милицейскую форму, взламывают неприкосновенность частного жилища. По указанному адресу немедленно выехала хорошо вооружённая группа оперов и в результате, два вооружённых отряда МВД столкнулись у дверей Радиковой квартиры. До применения стволов дело конечно не дошло, но дуэль на милицейских «корочках» состоялась. Когда же выяснилось, что удостоверения и полномочия с обоих сторон совершенно качественные, то объединённая мощь правоохранителей снова обрушилась на дверь. Королевский не растерялся и снова набрал «02», а заодно адвокату, и далее прошёлся по всему списку спасательных номеров телефона. В общем, Радика выковыривали долго. Насилу извлекли.
Что касается Жрецкого, то по совокупности всех формальностей он выглядел непорочным до степени полной и совершенной округлости. Для того, чтобы подступиться к нему, взять его, подтянуть, привлечь, пришлось бы грубо нарушить то, что называется законностью. Более того, он вдруг перестал появляться в своём рабочем кабинете и Фабрика стояла сиротою неделю-другую, потом третью... Когда же опричные люди по заданию БГ всё-таки обнаружили место его пребывания, то первая же попытка познакомиться с ним поближе, разрушила всё, что они себе понапридумывали. Им в лицо было заявлено, что «Я – это не Я, и вообще, мне пора музицировать!». То есть, объект предложил версию, будто он не Наум, а его брат-близнец, Дональд. Жрецкий Дональд Соломонович, гражданин Канады, временно пребывающий на Украине из чисто ностальгических соображений. И главное, предъявил авиа-билет и прочее, и прочее, документально подтверждающее, что это так. «А где братишка мой яхонтовый Наум Соломонович - понятия не имею!». В общем, следствие с разбегу поскользнулось на Жрецком, как на банановой кожуре, и какое-то время пребывало в прострации, творчески осмысливая новизну обстоятельств.
Однако никто ничего осмыслить не успел, потому как вслед за этим произошло маленькое гнусное чудо, которое всё перевернуло и снова сделало будущее неизвестным. Дело в том, что БГ как-то довольно неожиданно, раньше срока дали очередное офицерское звание. Он и без того был явно перспективным и многообещающим следаком. Но тут ему, что называется, попёрло. Повышенный в звании, он был немедленно повышен и в должности, вследствие чего, сразу же поставлен на дела другого, звёздного уровня. Дело же «СЛОНа Украины», осиротевшее, вскоре получило новую драматическую прописку: его перевели на Владимирскую, 15.
Задержанных граждан-подозреваемых как-то очень автоматически выпустили на волю. Кафка со товарищи весьма хотели спросить у своего любимого генерала – что всё сие означает? Ответ же и без того читался на генеральском лице. Он выглядел раздосадованным и где-то даже озадаченным. Нехотя, будто процеживая сквозь зубы государственную тайну, он признался, что в игру начинают втягиваться инстанции МВД, симпатизирующие супостатам. То есть, элегантно отстранив опасного БГ через его повышение по службе, некто высоко сидящий длинной своею рукою, как кочергой, перетянул горячее дело, подобно печёной картошке, к себе поближе, в круг своего влияния. «Утрачиваем контроль над ситуацией..., - вынужден был информировать своих подопечных генерал, однако при этом не забывал обнадёжить, - Ну ничего, будем работать дальше. На Владимирской, пятнадцать, тоже добрые люди имеются».
Поскольку уже во всю благоухало изумительное лето 2002-го года, знакомство с добрыми людьми произошло не в стенах вышеупомянутого адреса, а на лужайке по соседству, через дорогу. Ещё недавно здесь стоял тенистый каштановый скверик. Однако ввиду помпезного строительства отеля «HYATT» с фасадом на Софию, на Богдана Хмельницкого и на Владимирскую, 15, под одну безжалостную гребёнку срезали почти весь зелёный пояс, окаймлявший пространство Софийской площади. Вековых каштанов след простыл, а лысые пространства засадили декоративной травкой, модными ландшафтными кустиками, добавили ещё каких-то декораций, и тупо установили здесь обширное пивное заведение с летними столиками под шатрами и зонтами. Получилось пресно, скучно, функционально.
Для милицейских джентльменов с Владимирской, 15, допускающих, что кроме закона в этой жизни есть ещё и Божья правда, наличие удобной кафешечки в полста метрах от парадного крыльца Управления было актуальным, как воздух. Оставив за дверями своих кабинетов стиль, букву и формальности, они приходили сюда, за летние столики, чтобы заняться сутью.
Добрые люди, которых рекомендовал генерал, а их было двое, были подобны друг другу до деталей, если не сказать, на одно лицо. Оба сытые, мощные, с руками-лопатами, с тяжёлыми борцовскими загривками и пустыми безжалостными глазами. Правда, один был при погонах, судя по звёздам - подполковник, а другой по образу своего костюма – чисто курортник. Тот, что при погонах, пребывал в состоянии подавленной нервозности, словно в нарастающем ожидании прыжка с парашютом. А курортник наоборот, сообщал окружающему пространству спокойствие и отстранённость египетской пирамиды. За одним столиком с ними, в круг, расселись все участники освободительного движения во имя КФТБ. Разливное пиво мелко пузырилось в пластиковых стаканчиках, а по центру стола, как ось вращения угнездилась тарелка с бутербродами тончайшей красной рыбы. Генералу, впрочем, не по чину было рассиживаться, поэтому он представил новых соратников друг другу и, сославшись на некие безотлагательные обстоятельства, плавно отчалил в сторону Владимирской, 15.
Добрым людям конечно же были уже известны главные детали темы, однако Кафка счёл своим долгом пересказать свою инвестиционную трагедию заново. Когда всё было сказано, и жесть новеллы перестала жалобно дребезжать, он поинтересовался экспертным мнением милиции – каковы реальные перспективы у подобного дела? Добрый человек, тот, что при погонах, насупился чугунно и сжимая пальцы в кулачищи, уверенно пообещал: «Будут они у меня баланду тюремную жрать!». Потом словно какая-то «эврика» тронула его за разум, ибо он переменился в лице с тёмного на светлое, и выразился далее так: «Хотя, если по понятиям, ответить должен тот, кто привёл этих гандонов в контору». При раскатах этих слов он почему-то сделал уверенный жест в сторону Тита, словно гоголевский Вий, указывающий безобразной лапой – «Вот ОН!». Тит даже не удивился. За все эти последние приключенческие годы он уже так истратил себе душу и стоптал свои эмоции, что сил у него хватило только на то, чтобы подумать: «Господи! Что мне ещё предстоит вытерпеть? Сколько ещё обид придётся мне молча сожрать?». Он поглядел на Гошу и заметил, как тот явственно уменьшился в своих линейных размерах. Гоша словно бы подобрался и сосредоточился для пружинистого скачка. Вот ещё секунда, и будет, как в кино: он выхватит из под себя табуретку, вдребезги разнесёт ею лампу, изобличающую светом всё вокруг, и сквозь кромешную темноту и панику застолья одним прыжком вынесет оконную раму со стёклами и исчезнет по ту сторону, в овраге. Это первое, что пришло в голову Титу при взгляде на Гошу. Тот в свою очередь осторожно и выжидательно поглядывал на него сквозь хрупкие линзы очков. Выхухолев же Тит оставался безмятежен, словно ничего не слышал, будто ограждённый от угроз мира сего спасительной и счастливой глухотой. Его беззаботный вид явно поставил в тупик доброго человека при погонах. Хуже всего работать на дознании с эмоционально тупым контингентом. Странная ситуация недосказанности и двусмысленности зависла над уютным летним столиком, однако продлилась ровно миг. Компаньон подполковника, слово которого, кажется, кое-что весило в этом мире, поправил неправильно взятую ноту. «Не скучай, угощайся!» - сказал он Титу, кивком головы намекая на тарелку с лососевыми бутербродами. Тит коротко поблагодарил, но не шевельнулся, дабы не быть в фокусе всеобщего внимания. «Давай-давай, не стесняйся!» - здоровенная, как весло, рука лично протянулась до тарелки и подвинула её к Титу ближе. До него дошло, что это как раз то предложение, от которого невозможно отказаться, и угостился. Дальше за столом разговаривали мало, без энтузиазма. Про Выхухолева все вдруг забыли. Повеселевший Гоша постепенно увлёкся до того, что ужаснул всех своими ближайшими коммерческими планами. «Есть идея, - доверительно сообщил он, - Покупаем небольшой кусок земли, где-нибудь в степях, и начинаем заселять его китайцами. То есть, открываем коммерческий завоз маленьких желтых человечков. Бизнес простой и безотказный. Желающих будет – тьма... Денег тоже будет нескончаемо...». Новые коллеги по борьбе коротко зыркнули на Гошу. Тихий ужас, мороженая оторопь угнездилась в их глазницах. Так с благоразумной опаской следовало бы смотреть на пламенного октябрёнка с гранатой в руке. Паузу спустя, добрый человек, свободный от погон, выразился навстречу: «С теми китаёзами, которые уже здесь, и то не знаем, что делать. А ты хочешь эшелонами новых завозить! Не будь диверсантом, ладно?».
Вспоминая потом эту первую посиделку возле Владимирской, 15, Выхухолев спросил у Кафки – кто такой этот вольный гражданин, который был на пару с подполковником? Кафка сдержанно выдал допустимый максимум сведений: «Это один авторитетный киевский бандит. Тебе лучше не знать». Получалось так, что этот добрый гангстер – один из немногих уцелевший авторитетов 90-х – лёг под МВД и именно поэтому всё ещё живой. Теперь он вроде как заказной Робин Гуд, работает на интересы государства и государственных генералов там, где не работает закон. Где надо объясняет, где надо убеждает, а где надо – обрывает яйца... Во благо общества – всё что угодно.
Кафка, как товарищ и брат по Тихоокеанскому флоту, посчитал своим долгом предупредить:
- В твоё отсутствие от ментов снова прозвучало шальное предложение, дескать, давай-ка переведём все стрелы на Выхухолева. Мол, сделаем его крайним, прессанём как следует, а там поглядим. Разумеется, эту идейку я пресёк сразу. Объяснил им, что ты не при делах, и что у тебя отнять вообще нечего, кроме талончика на трамвай. Такие аргументы до них хорошо доходят. Так что на фоне практикующих ментов наш гангстер выглядит наиболее вменяемым человеком.
Тит Выхухолев невольно поёжился: как близко и неслышно, оказывается, ложатся пули!
- Что же получается? – огорчился он, - Получается, что наш генерал практически расписался в своём бессилии? Не можем исполнить заказ, так давай хоть что-нибудь исполним – так получается? Королевского за Крыжопу не взять, так давай хоть шкурку Выхухолева добудем себе на воротник – так что ли?
- Ты не кипятись! - посоветовал Кафка, - Я на твоей стороне, и тебе нечего бояться.
- Да я и не боюсь! – оправдывался Тит, - Я о сути говорю, о принципе...
- Нашего генерала я спросил в таком же ключе: типа, как это понимать? Он меня заверил, что работу в заданном направлении никто не останавливал, однако теперь продвижение нашего дела серьёзно осложняется. Вот, мол, отсюда и попытки нащупать какие-то обходные пути. Проблема заключается в том, что на стороне наших врагов зашевелился другой ментовский генерал. Причём с такой московской фамилией, что просто диву даёшься, как он сумел так высоко выслужиться в украинской милиции. Говорят, ну очень сильный и очень влиятельный дядька! Вот он-то дело наше и не пущает. Такие, брат, сумерки у нас по курсу, такая вот Харибда...
Предчувствие упомянутой Харибды видимо читалось на лице Тита. Потому как Выхухолев-старший за вечерним чаем поинтересовался:
- Какие дела, сын? Что задумчив? Что за тень на светлом твоём челе?
Выхухолев-старший был снова пьян, в пределах, правда, человечности. В такие минуты он готов был утешить весь мир, и щедрость сердца его теряла рамки. В жизни Тита то были не худшие минуты.
- Да вот, батя, молодость уходит, просачивается! - пожаловался он.
Седая голова Выхухолева-старшего клонилась к сковородке, где желтели обрывки яичницы. У него был вид раненого русского витязя.
- Эх, мне бы пару твоих лет! – вздохнул он.
Тит мысленно согласился: бонусом добавочной молодости батя распорядился бы куда лучше и ярче его! Они были разными. Тит – обитатель своего внутреннего мира, отец же его – увлечённый путешественник по мирам внешним, настоящий естествоиспытатель, Миклухо-Маклай по призванию.
Тихая волна жалости подступила к Титу: вот же досталось отцу его, прожившему жизнь сочно и удачливо, попасть на исходе шестого десятка лет в эту паутину сюрреализма, в этот национальный парк белой Африки, где клеймо экономического животного заменило всем и смысл жизни и партбилет. Седой и утомлённый, как отцы всех времён и народов, он уже не имеет власти над окружающей действительностью – она больше не слушается его, не гнётся по воле его. Прошлые заслуги его никому не интересны, имидж пропит, связи работают всё хуже, постаревшие друзья сами отходят на периферию жизни, и всё, что ему остаётся – это мучиться в попытках добыть какие-нибудь маленькие, последние свои журналистские грошики.
«Сильный человек! – подумал Тит, - Я тоже нищий, но у меня есть иллюзия исправить это дело, она не даёт мне упасть, расчеловечиться. У вот у бати даже иллюзии уже нет, как нет и времени. Откуда у него силы держаться, работать? Вот он бы выстоял в Сталинграде, и в Порт-Артуре. А я бы нет...».
Между тем Выхухолев-старший, лаконично ограничив своё мнение на счёт уходящей Титовой молодости, стал рассказывать что-то интересное. Тит постепенно прислушался.
- Побывал сегодня на одном мероприятии. Собралось много народу, пресса, были докладчики, банкиры. Кучма Данилыч наш прибыл, выступил гвоздём программы, задвинул речь про текущий политический момент. Ну, после всего, как обычно, пишущая братия и просто сочувствующие зеваки из числа рядовых участников медленно вытекли через парадные двери на улицу. А за нами следом и сам Президент. Народ ещё не успел разойтись, и вот охрана прокладывает промеж нами живой коридор. Стоим смирно, пригвождённые опекой охраны, и глядим, как Данилыч идёт сквозь наше море народное с глубокой государственной заботой в глазах. А я стою прямо с краю, и Данилыч, проходя мимо, вдруг мельком замечает меня. Замечает, останавливается и вдруг решительно меняет направление, идёт ко мне. Подходит, подаёт руку поздороваться. Я конечно не ожидал такого, опешил, но тоже тяну руку. Поздоровались, заулыбались. Сам здороваюсь, а боковым зрением вижу, как охрана Кучмы побагровела, напряглась, выдала лёгкое смятение от непредвиденной вводной – дескать, кто такой, почему не знаем? А после, когда Кучма со свитой ушёл, гляжу, вокруг меня образуется зона отчуждения. Окружающая публика меня так это в упор рассматривает, мучительно пытаясь вспомнить – что это за государственный деятель?
- Браво! – восхитился Тит, - Я горжусь тобой! Завтра все жёлтые газеты напишут. Не думал, что ты и Данилыч настолько знакомы.
Выхухолев-старший, на миг почувствовав забытую нежность лучей славы, с удовольствием объяснил:
- Ну как же! В мою бытность в «Деловой Украине» мы с Васей Бабанским частенько заседали за круглым столом. Леонид Данилыч тогда ещё не был Президентом, а возглавлял Союз промышленников и предпринимателей. А Союз этот патронировал нашей «Деловой Украине». Ну, вот мы за одним круглым столом и встречались, решения общих задач ради. Заседали, обсуждали, витийствовали. Сколько коньяка было попито!
- Надо же! - удивился Тит, - Лет-то сколько прошло с тех пор, а он помнит, при его-то занятости.
- Да и не в том дело, что помнит, - молвил отец, - А то ценно, что не считает зазорным поздороваться с бывшим рядовым соратником, а ныне простым смертным. Не каждый способен снизойти с высоты Олимпа.
- Пожалуй так, - задумчиво согласился Тит, - Данилыч, оказывается, человек. Махина власти не расплющила его.
Некий коммерческий червячок шевельнулся было в нём и он позволил себе предположить:
- Послушай, батя. А ведь тебе многое доступно! Ты мог бы высоко взойти. Мог бы стать какой-нибудь коммерческой шишкой под крышей сильных мира сего или каким-нибудь влиятельным деятелем-пропагандистом власти. В любом случае, дружил бы с деньгами. Не то, что сейчас вот.
Отец сокрушённо мотнул своей былинной головою и выдал, как на исповеди:
- Эх, сын! Конечно я могу проходить сквозь стены, и ты знаешь, что для меня не существует закрытых дверей. Но что за радость – участвовать в этих тараканьих бегах? Мне противен этот аттракцион хитрости и пронырливости. Я хотел бы сберечь для себя смысл жизни...
- Молодец, батя! Я знал, что ты примерно так и ответишь. Но ты мне объясни – в чём он, смысл твоей жизни? Как ты его себе представляешь?
- Жить своим талантом и ничего не просить у сильных мира сего. Даже если у тебя ничего нет, кроме яичницы. Остальное, сын, такая глупость, такой мелкий размен...
Теперь, как и неоднократно до этого, когда безнадёжность борьбы становилась всё очевидней, Тита одолевало острое искушение: ну что стоит обратиться за помощью к бате, опробовать силу его связей и его человеческой бронебойности? Он бесстрашный и верный, он расшибётся в лепёшку, но сделает! Впрочем, расшибленного отца он себе не и не простит. Нет, не нужны Титу такие жертвы. Пусть больше никто не погибнет за металл...
А между тем, трясина Владимирской, 15, постепенно засасывала своих новых клиентов внутрь своих глубоких кабинетов. У Кафки и его команды появилась невольная возможность ознакомиться с архитектурой казематов, отстроенных ещё при царях и сохранивших по сию пору тяжеловесное очарование жандармского стиля. Всякому входящему под эти своды невольно являлось на ум нечто из классики про «тюрьму народов». Именно тут Гоша и Радик увиделись в последний раз. То была очная ставка. Радик держался надменно и агрессивно, типично, как персонаж мелко где-то нагадивший.
- Я не знаю этого гражданина! – с видом укушенного достоинства заявил он.
- Как же-с не знаете-с? – сквозь зубы улыбнулся следователь и с готовностью предъявил Радику несколько документальных свидетельств с синими печатями, доказывающими как минимум обратное.
- Ну, то есть, формально знаю. Вынужден знать. Однако, знать не желаю.
- Вот как!?
- Моральные принципы этого человека неприемлемы для меня.
- А конкретней, о чем идёт речь?
- Дело в том, что этот человек тесно сотрудничает с опасным международным аферистом, который известен как доктор Маркус Шкулбяка. Интерпол много лет безуспешно разыскивал этого мошенника. А между тем доктор Шкулбяка был свободно вхож в московскую штаб-квартиру компании «СЛОН», и всё это кончилось тем, что силы Интерпола, напав на след, штурмом взяли офис «СЛОНа». Я ничего общего не хочу с этим иметь. Порядочному человеку нечего делать в компании аферистов.
- А откуда вам известно о штурме «СЛОНа»?
- Из Интернета.
- Да что вы говорите! Надо будет полюбопытствовать...
Пока Радик самозабвенно испражнялся на бывших работодателей и благодетелей, Гоша Слабодан постепенно заскучал. От нечего делать, он навёл фотообъектив своего мобильника на бывшего друга и нажатием кнопки запечатлел его текущий портрет. Радик всполошился и заистрерил:
- Вы видели!? Он меня сфотографировал! Примите меры, срочно! Сейчас моё фото ушло в Интернет! Меня могут убить прямо на выходе, прямо у вас на крыльце! Примите меры!
Следователь заразился паникой Королевского и спросил у Слабодана:
- Зачем вы это сделали?
- Да вот, хотел запечатлеть дорогую рожу моего лучшего ученика, себе на вечную память, - печально объяснил Гоша.
Кажется, следак готов был поспорить о дороговизне упомянутой рожи, но мобильник у Гоши на всякий случай отобрал и отдал на экспертизу. Так что, Радику пришлось бояться ещё минут пятнадцать, пока эксперт не вернул мобилку с экспертным заключением: «В Интернет из неё ничего не выходило». Фото-файл, конечно, ликвидировали.
По тому же адресу и, опять-таки, на очной ставке, повидаться с Королевским довелось и Выхухолеву. Это была скучнейшая окопно-позиционная встреча. Им нечего было друг другу сказать и спросить было нечего. Спрашивал следователь. Однако, как ни крутил он вязальным крючком допроса, так и не смог потянуть за какую-нибудь новую петлю интриги. На прощанье Королевский с высоты превосходства порекомендовал: «Вы, гражданин следователь, объясните пожалуйста товарищу Выхухолеву, что пребывание в компании таких персонажей, как Слабодан, может плохо окончиться». Следак обалдел от такой наглости на вверенной ему территории и запоздало призвал Королевского не борзеть.
Что касается Абульфаса Кафкарова, то ему, измученному перипетиями всех этих длинных, малоперспективных разбирательств, очная ставка с Королевским внушала тошноты как никому другому. Поэтому он сразу же постарался вырубить его простым и наивным вопросом:
- Радислав Вадимович, скажите честно – вы наркоман?
При звуках этого вопроса в крови Радислава Вадимовича, видимо, заиграли какие-то хим-реактивы. Иначе было бы трудно объяснить метаморфозы разнообразных эмоций пожаром прокатившиеся по его обличью. Тщетно пытаясь придать своему окаменевшему багровому лицу видимость биологической жизнеспособности, Королевский тянул паузу. Возможно, в это время он заряжал бронзовую пушку своей мысли порохом, мечтая врезать ответом наповал. Однако, то немногое, что у него получилось на выходе, было хуже чистосердечного признания:
- Мой ответ: НЕТ! – трудно, с лязгом, как ржавый терминатор, ответил он.
- Больше вопросов не имею, - поблагодарил Кафка, и это была чистая правда. Радик лишён лоска, обтекает, сползает по стенке от морального нокдауна. Вот, следователь ещё раз убедился – с каким человеческим материалом имеет дело. Что ещё можно привнести на чашу Фемиды теперь, в итоге всего? Скучная документальная часть дела следователю и так известна.
- А что, Королевский и вправду наркоман? – уточнял потом у Выхухолева следователь.
- Мне никогда не приходило это в голову, - пожимая плечами, размышлял тот, - Но теперь я уже ни в чём не уверен. В ящике стола у него вечно валялись разнокалиберные таблетки. Однако, за Королевским водилась такая слава, что он у нас аллергетик. Так что, ничего худого вплоть до настоящего момента мне в голову не приходило. А теперь вот сижу и припоминаю, как у него наблюдались какие-то резкие перепады настроения, глаза иной раз прямо на ровном месте, посреди нейтральной беседы делались вроде как дурными, обалделыми. Это сейчас я задумался на этот счёт. А тогда, раньше, я просто считал, что Радик у нас такой себе тихий психопат, трейдер с оголёнными нервными концами, мученик рыночной синусоиды. Ну, и в общем-то, жалеючи эту его врождённую подорванность, работал с ним дальше. А что делать? И с психами работать надо. Куда от них денешься? Они сейчас везде...
Это были дни, когда Выхухолев пребывал в растворе особо контрастных чувств. С возвышения прожитых лет он оглядывался назад и пробовал понять: что это такое с ним было? Можно ли назвать это жизнью, или же это была увлекательная форма смерти? Его не отпускало такое ощущение, будто бы он хотел с разбегу впрыгнуть в чью-то золотую колесницу, дабы с честью и славой въехать в покорённый город, однако промахнулся и лишь кончиками ногтей зацепился за самый её краешек. И вот, беспощадная колесница протащила его как следует по кочкам, оставила на нём все извилины и неровности пути, потом вовсе оторвалась и была такова. Он же очнулся, поднялся, отряхиваясь, и теперь бредёт с отшибленной душой дальше, по следу её. В таких вот ободранных чувствах Тит Выхухолев и пересёкся тропою с одним важным персонажем недавнего, неостывшего ещё прошлого.
То было в метро, на какой-то станции по Оболоньской линии. Его кто-то окликнул по имени и он, подняв глаза, увидел это лицо, которое ему не дано забыть: медицински-белое, словно из него выпили кровь, и унылое, как необитаемая планета. Прахов! Впрочем, мучнистого налёта просвещённой снисходительности на его лике, как бывало раньше, теперь не осталось и следа, словно бы его стёрли влажной ветошью. Теперь лицо Прахова приблизился к естественному человеческому образцу и совсем по-человечески тревожилось неким тайным обстоятельством.
Уловив эту перемену в Прахове, Тит удивился: с чего бы это преуспевающий делец, владелец новенькой CAMRY передвигается, как простой сын народа, на метро? Поздоровавшись, Тит Выхухолев первым делом про это и полюбопытствовал. Прахов, казалось, был рад встрече и живо воспользовался поводом, чтобы выговориться в сторону квалифицированного, понимающего собеседника. Как оказалось, CAMRY свою он продал, а также квартиру и вообще всё, что можно было продать, ибо собрался покинуть пределы Украины. Сейчас вот оформляет документы на ПМЖ в Соединённые Штаты. Обстоятельства, подстрекающие его, он сформулировал такими словами:
- Ты прикинь, два этих ублюдка крутили какие-то свои афёры, делали чёрную обналичку, а когда их сцапали за жопу, они взяли, да и заявили, что я у них был за бухгалтера. Ну, прикинь, пидорасы какие! И вот сейчас менты дело раскручивают и меня на допросы тягают. Я, конечно, особо-то не боюсь, потому что моих подписей нигде нет и вообще ничего нет, кроме голого поклёпа. Но почему я должен ходить теперь под подозрением по милости этих козлов? Так что, уезжаю, насовсем, подальше. Я всегда знал, что Украина – тупиковая страна.
С почтённым сочувствием слушая Прахова, Тит сразу же уверенно предположил – кто эти страшные «двое». Но, идя навстречу своему пытливому духу, попросил уточнить:
- Знаешь, нас окружает великое множество козлов, ублюдков и короедов. Которые из них конкретно лишили тебя иллюзий о Родине? Что за демоны, поимённо?
Прахов оторопело заморгал белёсыми ресницами, и голубоватая вода в его глазах с недоверием затаилась.
- Я думал, ты и так понял. Крыжопа с Королевским, кто же ещё!
Тит закивал обречённой головою:
- Признаться, я догадался. Красноречивые эпитеты, изречённые тобою в их адрес, могли бы справедливо указать и на кого-то другого, если применять их по очереди. Однако, собранные воедино, в один веник, они могут принадлежать только этим двум крокодилам. Ты знаешь, что они нас обокрали? То есть, обокрали «СЛОНа Украины», вчистую?
- Не-е-е-ет...
Нижняя челюсть Прахова отчётливо отвисла, как верхняя полка в плацкартном вагоне. Любуясь изумлением его, Тит вкратце рассказал, как случилось воровство. Получалось так, что теперь они с Праховым побратимы, вернее, сводные братья по геморрою.
- Теперь вот судиться хотим. Решили натравить на них ментов, и тоже очень интересно проводим время на даче показаний, на очных ставках и в общении с опасными людьми.
Когда отлив дара речи у Прахова сменился приливом, первое, что он сказал, было:
- Ты гляди что творят! Какие размашистые пидорасы! Многостаночники!
Потом набрался нехарактерной для него глубокомысленной печалью в глазах и подвёл черту:
- Знаешь, во всей этой истории мне жаль только тебя. Ты с самого начала был как лох-простачок, и над тобою все тихонько потешались. Уж извини за правду. Что касается остальных? Гоша, например, сам виноват, своими руками себе разгром обеспечил. А я его предупреждал: нехрен дружбу водить с людьми ниже директора! Нехрен дела дворняге передоверять, когда есть для этого человек, поставленный учредителями! Но Гоша решил по-своему. Вот оно боком и вылезло. Его мне не жалко. Эх, ты помнишь, как всё начиналось! Какие были ожидания! Ладно, мне уже пора ехать, дела зовут. Вот тебе номер мобильного телефона Королевского. Может вам удастся пробить – где он пасётся. Если что, звоните мне. Я сделаю всё, чтобы помочь вам найти его и засадить. Это в моих интересах. Я мечтаю, чтобы он сидел...
На этих титрах Прахов-Костюшан проворно заскочил в двери вагона только что подошедшего поезда метро. Провожая его глазами, Тит догадывался, что это уже архивное прошлое, что они больше не увидятся и все телефоны мира напрасны и бессильны в этой истории. Костюшан сейчас обмозгует новость, услышанную от Выхухолева, и его рвение к эмиграции в Штаты усилится втройне.
Итак, мелькнув на прощание полной луной меж корявыми ветвями, Прахов глухо канул в Лету. Лунные зайчики ещё стояли в глазах Тита, когда щекотливая ниточка, связующая его с реальностью, опять требовательно задергалась. Он всё ещё кому-то нужен! Убедительный глубокий голос нашёл его по телефонному кабелю на закате дня и настойчиво порекомендовал прибыть с утра в район Харьковской площади для пустяшной беседы.
- На тему?
- на тему «СЛОН Украины». Вам это знакомо?
- До боли.
- Ну, так, ждём. Больно не будет. Не опаздывайте.
Возвращая телефонную трубку в состояния покоя, Тит догадывался, что очередной гражданский подвиг уготован ему. Общество снова намерено взыскать какой-то пользы с него. Когда же это кончится? Несколько смущала географическая новизна места назначенной встречи. Однако, удивляться он уже необратимо отвык. Кафка со своей командой в этот момент отлучились в Москву, посоветоваться было не с кем. Так что, Выхухолев, скрепив сердце, просто пошёл, куда позвали, рассчитывая увидеть там приблизительно знакомых ему и до смерти надоевших милицейских начальников.
По прибытии на Харьковскую площадь он с тихим изумлением увидел по указанному адресу сверкающую государственным ужасом металлическую табличку: «Генеральная Прокуратура Украины». Как резво дело «СЛОНа Украины» выходит на новый орбитальный уровень!
Двое молодых прокуроров с пылающими очами архангелов приняли его под белы руки, с казённым почётом усадили за стол и придвинули к нему поближе некий документ.
- Знакомо? – спросили они.
Выхухолев проявил спасительное любопытство, всмотрелся. То была биржевая заявка на куплю-продажу векселей. Ничего родного в этой бумажке для Тита не было ни по форме, ни по содержанию. Однако, зевнуть безразлично и отодвинуть её от себя ногтём мизинца со звуками «Не-а!», было опасно и немыслимо. Ибо проклятым клеймом на заявке синела круглая печать «СЛОНа Украины». Тит попросил объяснить, в чём собственно дело. Ему объяснили:
- Дело собственно в том, что на Межбанковской Валютной Бирже, в фондовом её секторе, долгое время происходили сомнительные финансовые зигзаги с применением вескельных схем. И компания «СЛОН Украины», к которой вы некотором образом причастны, также поучаствовала в этих игрищах. Обстоятельства этого мы сейчас и расследуем.
Выхухолев Тит чистосердечно залепетал в том смысле, что «СЛОН Украины» никогда не торговал векселями, потому как имел другую специализацию. В приступе гражданственности он чуть было не ляпнул, что у компании опыт соприкосновения с векселем был только однажды, да и тот негативный, но вовремя прикусил язык. Чувство законопослушности должно знать меру. Тита доброжелательно укорили:
- Но вы же не станете отрицать, что на биржевой заявке печать вашей компании и подпись вашего директора Королевского?
Тит пошёл на решительное сотрудничество с Генеральной Прокуратурой:
- Не только не стану отрицать, но и с удовольствием подтверждаю: да, это печать компании, а это подпись Королевского. Его рука, именно!
- Выходит, «СЛОН Украины» всё-таки торговал векселями? Иначе как вы объясните факт существования данной заявки? Она, кстати, исполнена Биржей.
- Объясняю это как элемент афёры, затеянной директором Королевским, который решил втёмную, не ставя в известность учредителей, использовать банковские реквизиты и печать компании в своих личных, корыстных целях. Точка.
Выхухолев сроду не поверил бы, что можно получить такое удовольствие, закладывая другого. Оказывается, можно. Месть врагу – слаще зефира. Тем более, такая праведная и заслуженная месть, и к тому же украшенная узорами законопослушания.
- Повторяю официально: компания векселями не занималась, более того, избегала этой темы, несмотря на соблазны, ибо у нас была чёткая специализация. Девиз компании: «Наше дело – акции, победа будет за нами!». А данная бумаженция, повторяю, это плод теневой самодеятельности Королевского – директора и комбинатора. Лично для меня это открытие. Учредители тоже теперь удивятся.
С любопытством разглядывая биржевую заявку, Тит молча обратил внимание на то обстоятельство, что она датирована ноябрём 1999 года. Это было то сладкое время, когда десант «СЛОНа Украины» победоносно завершал свою миссию в Николаеве, и Радик скучал в киевском офисе один. Впрочем, как теперь вырисовывается, вовсе он не скучал, а скорее наоборот – творчески эксплуатировал биржевую свою предприимчивость. Так вот, оказывается, с чего началось-то, грехопадение в корысть ненасытную!
Исполнив неформальный допрос Выхухолева, следователи Генпрокуратуры отпустили его, довольно скоро и довольно миролюбиво. «Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а от тебя Генпрокуратура и подавно...», - задиристо бормотал он себе под нос, удаляясь от сверкающей государственным металлом вывески-таблички на дверях. Из кварталов Харьковского массива, он выбирался объятый размышлением: вот так, совершенно нежданно, всего один вшивый факт способен объяснить мутнейшую и длиннейшую историю-аброкадабру. Дата на биржевой заявке дала Титу ключ к несложным логическим вычислениям. И вот, жизнь да смерть «СЛОНа Украины» объяснимо слились в одно неизбежное.
Итак, осенью 1999 года Радик в одиночестве горевал в офисе на Предславинской. В Николаев его с собой не взяли. Душевная по этому поводу ужаленность его требовала моральной, а лучше, материальной компенсации. Ему, словно бы в отместку, мучительно хотелось срубить бабла. Он искал, как это сделать, и нашёл: быстрый мутняк на Межбанковской Валютной Бирже, благо, среди тамошних комбинаторов имелись кое-какие знакомые. Так, воспользовавшись своей беспризорностью, он втихоря крутанул своё первое потаённое дельце. Сколько и чего он провёл по Бирже – теперь можно только воображать. Главное, попользовав реквизиты «СЛОНа Украины» в чьих-то тухлых интересах, он заработал себе левую комиссионную денюжку. Это очень хорошо объясняет – откуда у нищего, в общем-то, студента Радика, спустя несколько месяцев появляется изумрудная «Мaзда». Почувствовав вкус лёгкой доступной деньги, он, как говорится, отвязался. Гоша в его глазах значительно уменьшился в росте и вообще, перестал быть добрым волшебником. А после той тошнотворной истории, когда Поршнев отшлёпал его векселем по щекам, Радик тихо взбесился. Любые сентенции Гоши Слабодана о перспективе, о командной работе, о дисциплине и ответственности, с той поры воспринимались им не иначе, как оскорбительные, едва переносимые глупости. Дальнейшее ясно как день: Королевский предал не потому, что его банально купили, сделав ему неотразимое денежное предложение. С точки зрения Радика – о каком предательстве вообще речь идёт? Просто Гоша перестал для него существовать, он банально перерос Гошу и честно перестал воспринимать его как живую реальность. Здесь никто не виноват, даже Дарвин с его естественным отбором.
Самое интересное, что в Генеральной Прокуратуре понятия не имеют о крахе «СЛОНа Украины» и сопутствующей роли Королевского. Понимание этого не сразу осенило Тита Выхухолева, а возникло и утвердилось постепенно, по ходу собеседования. Прокурорским следакам Королевский был актуален совсем по другому поводу. Они, как стало в итоге ясно, и понятия не имеют какая интересная, жирная муха попала им в сачок. Уже оказавшись на воле и направляясь домой, Тит размышлял: а не вернуться ли прямо сейчас и не рассказать ли прокурорским ищейкам всё – и про Фабрику Туалетной Бумаги, и про «УКРОП Кастоди», и вообще? То-то у них лампочки во лбу загорятся! Ловили пескаря, а поймали омуля! Но что это даст? В сущности, прокуроры занимаются не Радиком Королевским, они работают гораздо шире, у них заботы государственного масштаба. Они раскручивают делишки Межбанковской Валютной Биржи, а Радик – лишь один из многих фрагментов этого дела, один маленький камушек в большой аферистической мозаике. Подвиги Радика за пределами Биржи им не нужны. Да и не верил Выхухолев уже ни в какие мундиры с погонами. Они, конечно, имеют воспламенённый апломб и борзое, гончее рвение, эти ребята-следаки, но Радика им не взять, руки коротки. Против клуба весёлых и находчивых скрипачей они так же бессильны, как и ментовские их собратья. Нет, пусть Генпрокуратура смотрит свои сны, не будем ей мешать своими радио-помехами...
* * *
«...Когда же Персей, сын Данаи и Зевса, прибыл к Кефею, сыну Бела, и взял себе в жёны его дочь Андромеду, то родившегося сына назвал Персом...».
Человек, измученный безысходностью жизни, осознающий свою прикованность кандалами обстоятельств к галере идиотизма повседневности, находит убежище в бессмысленном. Перед лицом бессмысленного хорошо отдыхается – регулярные зрители ТВ подтвердят. Нечаянное пересечение с бессмысленным помогает человеку поднять собственную самооценку, сползшую было, подобно трико без резинки. Если бы не эпизоды бессмысленного в этой жизни, чем мог бы утешиться искатель смысла, какими эквивалентами мог бы взвесить свои духовные сокровища?
Встреча с Юрчило, нечаянная, как десятка на асфальте и бессмысленная, как американская комедия, легла на изношенную душу Тита, подобно лечебному лейкопластырю.
- Ну, как живёшь? – спросил Юрчило.
- Не спрашивай. Всем миром правит добрая, но мне уже не страшная... Чуть не сказал «Генпрокуратура». В общем, по-Шевчуку. Слышал такого?
- А я думал, по Марксу. Товар-деньги-товар. Деньги-товар-деньги. Ходят слухи, что ты вроде как приподнялся. Говорят, работаешь с какими-то жирными инвесторами.
В ответ Выхухолев изобразил счастливый хохот. Потом выразительно и сокрушённо замотал головой, отмолчался. Выслушал откровенное впечатление о себе:
- На днях видел тебя случайно. Я как раз ехал в троллейбусе по Малой Житомирской. Гляжу в окно – идёшь по тротуару, измученный какой-то, глубокомысленный до синевы. Честно говоря, ожидал увидеть тебя более гладким.
Разглядывая Юрчило, Тит улыбался этой встрече, точно Гагарин с фотографии. Пути их давно разошлись, но когда-то они работали рядом, в одном ремесле. Тит взбунтовался против запрограмированности своей жизненной борозды и ушёл в скитания, взыскать себе другую планету. А Юрчило остался на своей траектории, имея душевный мир с собой и сберегая это внутреннее согласие как единственное своё имущество. Он был честным газетным негром. Ему не хватало врождённой жесткости мышц в области челюстей для того, чтобы сделать карьеру. Поэтому из него получился рядовой закоренелый журналюга, все жизненные силы которого ежедневно ложились на бумагу. И вот он перед Титом весь, как есть, напоминающий поезженный велосипед - такой же худой и звонкий, и такой же загнанный. Титу подумалось: «Вот, Юрчило сейчас такой, каким должен был стать я. Юрчило - это иллюстрация к моей альтернативной биографии. Юрчило - это несостоявшийся Я». Что-то подобное сочувствию шевельнулось в душе его. Даже сейчас, стоя у обломков разбитого корыта, без денег и без ясности впереди, Тит ощущал необъяснимое превосходство над своим бывшим собратом по перу. Наверное, нечто подобное чувствует ветреный моряк, повстречавший кропотливого землепашца. Тит не завидовал Юрчило. Славный он, способный парень, но исход его пути предрешён. Денег у него никогда не будет. И женщины своей мечты ему не видать. Работодатели вечно будут вымогать от него интеллектуальной покорности, моральной эластичности, и если он будет ершиться, то будут гнать его из газеты в газету, как уже гонят и теперь. И сомнительная участь жонглировать словами будет всюду, как рок, преследовать его. В результате, когда-нибудь в обозримом будущем, он с выжатым мозгом, с израсходованными нервами, бросит всё, захиреет неприкаянно, поймёт, что это были сто лет, прожитые зря. Потом тихо выйдет в тираж. Газетная бумага, на которой он оставил свой жизненный след, тоже истлеет. Вот и всё. Судьба журналиста.
Нет, приключения Тита Выхухолева тоже могут окончиться гомерическим хохотом и пропиской в бочке. От этого вообще мало кто застрахован. Однако у него есть хотя бы иллюзии - устойчивые, навязчивые иллюзии о волшебном завтра. И они греют не хуже солнца. У Юрчило нет даже иллюзий. Он не дурак, и знает чем всё кончится. Он шурует себе, как трудолюбивый паровозик по колее, ведущей в тупик, в отстойник, к вечному приколу. И зная это, Юрчило не собирается ничего менять. Какой сильный человек! Какое умение абстрагироваться! Какая независимость мышления! Эх, брат...
- Чем занята твоя короткая жизнь? – спросил Тит, улыбаясь блаженному виду отважного побратима.
- Ежедневно что-нибудь сочиняю для зевающей публики. Давно собирался с силами, собрался. Теперь между буднями рожаю толстую книгу. Пишу, в мучениях.
- А ты можешь не писать вообще? Или у тебя это чешется?
- Нет, не могу не писать. Как остановить собственное сердце? Иногда хочется это сделать, но не получается. Так вот и бросить своё занятие не в силах. Сердце бьётся, я пишу. Оба этих шевеления прекратятся вместе.
- Ну, твори, автор, раз такая тебе беспощадная планида, - разрешил Тит, сочувственно улыбаясь, - Я испытывал тебя. Ты верный человек, до конца верный. О чём книга-то?
- О магах.
- Не понял...
Экстравагантность побратима Титу хорошо была известна. Юрчило всегда умел найти оригинальный угол зрения на что угодно. Но всё-таки...
- Они попались мне у Геродота. Легендарный старик сообщает о них с ноткой предостережения. Когда жутковатое ассирийское царство схлынуло с просторов Азии, как отступившее море, под солнцем, кроме всяких других странностей осталось племя магов, древнее и мрачное, возможно, ещё заставшее последних динозавров. Иранские берега загадочного Каспия послужили им колыбелью. Оттуда в мир человечества пролёгает их путь, оставляющий за собою след то чёрными, то красными полосами. Магия первых времён являла собою чисто духовный феномен, возникший вне человеческой воли. Не иначе как повестка в чернорабочие астральной мастерской. Формула огненного уравнения плюс ящик с неземными инструментами – вот, что это такое было. Духоподъёмной силы первоисточника с избытком хватило на Великую магическую эпоху Халдеи. Потом пришла баба, царица то есть, Семирамида звали, и дело накрылось тазом. Магию она сделала прислужницей политики и завоеваний. Началась материализация духа и знаний, ревностное идолопоклонство. Священство занялось спешной обналичкой своей власти, и даже не заметило, как сделалось придатком государственной машины. Словом, к тому времени, которое указал Геродот, магия уже необратимо деградировала в прикладное искусство и стала обслуживать чисто житейские попечения. Какой цели служили ключи безграничных возможностей, если они попали в подчинения удовольствиям? О, чародеи, заставьте розы цвести зимой! Наделите несказанным вкусом вино! Примените свои силы к свету, чтобы красота женщины сияла великолепием божества! Легко! А может, душа имеет каприз сиюминутного развлечения, встряски эмоций, щекотки нервов? Нате! Рои причудливых фантомов вселенского театра сна к вашим услугам! Короче, маги охотно потакали желаниям, а цари перетекали от опьянения к опьянению. Не трудно понять – куда всё катилось. Напомню, что к началу нашей эры из всего огромного числа магов нашлось всего трое тех, которые ещё помнили – зачем они существуют. Всего трое тех, которые не разменяли свои знания на потребу брюху и текущему политическому моменту. Всего трое тех, кто не отказался от поисков Истины, и она открылась им Вифлеемской звездой. Помнишь волхвов у Рождественских яслей? Только этот момент, один единственный, оправдывает историческое существование всего рода магов, и он же ставит на нём точку. Любая магия с той ночи была уже вне закона перед лицом Истины. Великий путь пройден без остатка. Исполнившие предназначение магического знания и освобождённые от тяжкого груза исторической миссии, эти трое уже как простые люди, вольные от заклятий, с простым ликующим сердцем канули в просторы Азии. Их конец был, наверное, столь же ужасен, сколь и возвышен. Весть о том, что Ветхому миру настала крышка и поднимается солнце Новой Эры, вряд ли понравилась тому самому Ветхому миру. Скорее всего, последние законные маги своею кровью рассчитались за Истину. Но только они! Все остальные, повторяю, неплохо устроились. И уже не важно, что этим волшебникам были доступны действительно грандиозные знания управления огнём, вызывания молний, повелевания змеями и львами. Червь мира сего сожрал их, и магия превратилась в театрализованную смесь ритуалов, мелкого чародейства, фокусов и гипноза. Когда-то, на восходящей лестнице своего исторического предназначения, они повернули и пошли вниз, ступень за ступенью. В короткий срок они разложили ассирийское царство в труху, в прямом смысле слова. Царский Вавилон рухнул, как песочный. Подступившие враги ничего не могли понять. Где великий город, где великая слава его и богатства, да и было ли всё это? Всё кончилось в один день, в одну ночь, вернее. А вот маги, как та запечатанная бутылка с секретом, оставшаяся после отступивших вод ассирийского владычества, уцелели и достались в наследство следующим владыками Азии – персам. По духу своему и традициям то были чуждые друг другу народы. Маги с их ассирийской изощрённостью и эффектностью, с одной стороны, и прямодушные, воинственные, не празднующие Золотого Тельца персы, с другой стороны – их корни уходили в разные миры, и они были обречены на вражду. Тем не менее, используя человеческие слабости персидских владык и богатство чародейских средств, маги опять умудрились хорошо устроиться. Они пленили правящий слой персов своими премудростями и стали его вторым «Я». Они сделались советниками, толкователями снов, лекарями, они стали управляющими при царском дворе и при домах знати. И вот, незаметно для себя, персы стали смотреть на мир их глазами, думать их головою, соизволять их волею. Однако, под влияние магов попала только знать персов. Массовое телевидение тогда ещё не было придумано. Кланы с родословной поскромнее и воины-простолюдины избежали очарования магами и крепко держались своих отеческих обычаев. Поэтому, по мере роста влияния волшебников, в народе зрело возмущение. Что касается магов, то персы были ненавистны им, так же как некогда и ассирийцы. Служа власти, они имели склонность направлять её к саморазрушению. Но персы оказались крепкими орешками и не спешили разлагаться. Тогда маги решили, что пора уже самим стать властью. Хитростью и подлогом, пользуясь распрями в царской фамилии, они поставили на царство самозванца и стали править огромной империей, как бы от имени персидского царя. Правление это сразу же отличилось подрывом устоев, сил и ресурсов империи, попытками разрушения религиозных основ персидского владычества и традиций рядового воинства. Подневольные народы ликовали, персы же пребывали в шоке и растерянности. Так маги бесчинствовали от имени персидского трона целый год. А потом самозванство вскрылось, и представители знатнейших родов устроили дворцовый переворот. Персы восстановили свою власть, а магам устроили кровавую баню по всей империи. Недобитые волшебники разбежались как тараканы по всему свету, а персы впоследствии праздновали тот день, как торжество великого избавления от беды, и называли его Праздником Избиения Магов...
Тит поймал себя на том, что слушает, разинув рот. Потоком чужого сознания его чуть не унесло от берегов, чуть не смыло в канализацию. Спохватившись, он вернул на место полуотпавшую челюсть и сделал замечание:
- Ну, так на то он и Геродот! Тебе-то что?
- А вот, что. Постепенно я изучил эту тему на всю ширину доступных мне первоисточников и пришёл к выводу, что изничтоженные в древности маги не перевелись совсем, а выжили и, более того, снова неплохо устроились. Теперь уже у нас, на Руси широкой.
- Надо же...
- За последние три тысячи лет тактики своей они не изменили. Угнездившись на важных полочках общества, они тихо и незаметно подменили наши ценности. Они приучили нас глядеть на мир их глазами, думать их мыслями, принимать их волю за нашу собственную. Я не знаю какова теперь власть магов над стихиями огня, насколько им повинуются электрические потенциалы природы, служит ли им флора с фауной. За истекшую бездну времён что-то конечно могло быть ими утрачено. Более того, мне кажется, что резкое ускорение научно-технического прогресса за последние пару веков есть прямое следствие именно деградации магического ремесла. А с другой стороны, им теперь прежняя высота волшебного искусства и не очень-то нужна. Теперь они могут обойтись простыми фокусами. Им больше не нужно втираться в доверие царям, ни персидским, ни ассирийским, ни римским, ни хазарским. Эти тираны были так подозрительны! С ними приходилось здорово повозиться, и дело это было опасное. Теперь же маги сами назначают царей над народами. Раньше влияние волшебников ограничивалось ближним кругом одурманенных ими владык. А ныне в мозг каждого человека вживлено тончайшее оптическое волокно, и все они, проводники эти, пучком сходятся в руке мага. С этой привязи почти невозможно сорваться, и власть чародеев над нашими душами колоссальна. Правда, нам оставлены утешительные бонусы. Каждый простой человек имеет обязательное счастье видеть калейдоскопы гипнотических наваждений, что некогда было доступно восприятию лишь избранных жертв - ошарашенных владык древности. Теперь очарованы все, поголовно. Вавилону нашему приговорено рассыпаться. История кончилась...
- Занятно, занятно. Ты случайно не знаешь, зачем они перекрашивают Киев в синий цвет? Ладно, шучу. Давай серьёзно. И чего же они хотят? То есть, в стратегии, в концептуальном смысле.
- Вряд ли у них могут быть какие-то творческие цели. Они ведь давно уже преступники перед лицом Истины. Значит, воля отнята у них. Ими самими правят их прежние и нынешние преступления. Но давай смотреть, что они делают теперь. Это покажет нам, куда направлены рельсы фатума. Теперешние дела, мысленной проекцией опрокинутые в будущее, выдают контуры финала, на который запрограммирована магия беззакония. Внешне их деятельность выглядит как сложный узор преобразований, как служение гуманистическому культу реформирования всего, что только возможно. Наше общество они уже преобразовали. Теперь взялись за среду обитания. Что они ещё возьмутся переделать – можно только гадать. На очереди сама человеческая природа. А что? Историю прикончили. Осталось прикончить человеческий род.
- Слушай, ты перегрелся. Тебе отдохнуть надо... Ну, и как они это делают? То есть, каким образом преображают всё вокруг?
- Не поверишь – простым прикосновением руки!
- Да? Страшная сила...
- Всё, к чему бы ни приложили руку, будь то архитектура или система образования, будь то кинематограф или план развития промышленности, всё это получает тайную печать мутации, тихого своего червя, который выжирает содержание изнутри и в итоге искажает смысл задуманного. Чем больше я проникаюсь деталями этого явления, тем очевидней для меня становится вывод, что именно растворение смыслов, тотальное обессмысливание любых проявлений бытия – это и есть главная забота магов. Это тот самый яд, с помощью которого маги держали в повиновении обманутые народы в прежние времена. А ныне тихие ужасы их волшебства накрыли и нас...
- Погоди, кажется, Брэдбери уже освоил эту тему...
- Это не тема, это приговор нашей повседневности, и нет никакой надежды вдруг проснуться и обнаружить, что это всего лишь дурной сон. Оглянись внимательней, вспомни. Мало ли бессмысленного и до абсурда странного сопровождает тебя по жизни? Знакомо ли тебе чувство, когда в реальность происходящего трудно поверить, когда от противоестественности фактов хочется зажмуриться и проснуться? Готов поручиться, что слово «бред» в твоём лексиконе уже накалилось от частого эмоционального использования.
Выхухолев длинно вздохнул и чуть призадумался.
- Да..., - признался он в итоге, - Абсурд и бессмысленность навязчиво сопровождают меня... И слово «бред» действительно прописалось в моём обиходе... Ну, и зачем ты об этом пишешь? Надеешься, что тебя с этим издадут?
- До того, как взялся за перо, я поставил себе этот вопрос. И ясно себе ответил: нет, не надеюсь. Так что, друг Тит, я сознательно и старательно пишу в стол. Пусть эта книга будет исповедью перед лицом Отца-Вседержителя, пусть она оправдает мою жизнь – так я сказал себе. Слава Богу, настоящая исповедь не нуждается в издательстве. Так, освободившись от химеры тщеславия, пишу теперь легко и страшно, сижу, свесив ноги с обрыва.
- Ты крут! Я тебя понимаю, но я бы так не смог.
- Пустяки, друг Тит. Со временем мне понадобится немного денег для подарочного тиража, на полсотни экземпляров. Хотел заручиться твоей поддержкой. Поможешь?
Тит вздохнул так глубоко и длинно, как опускают в колодец ведро. Из глубин своих он долго доставал порцию горькой воды. Достал и угостил напиться:
- Старик, я по-прежнему джентльмен в поисках десятки, и рангом выше за последнюю пятилетку я чудесным образом так и не поднялся. Мне чего-то принципиально не хватает – то ли цепкости, то ли хватательности. У меня нет той особой жажды, которая позволяет человеку успешно карабкаться вверх по пирамиде потребностей Маслоу. Единственное, что с меня можно взять – это литр донорской крови, если маги захотят вырвать тебе сердце. Звони, если что...
За этим они прощались, и вряд ли увидятся скоро.
- Ну, брат Юрчило, что ты скажешь мне напоследок?
- Запомни мои слова: из всех дел и задач наиважнейшим для нас является избиение магов. Мы обязаны найти в себе силы, скинуть с себя злых магрибских колдунов и избавиться от них навсегда.
- Ну, предположим. Изобьём их – дальше-то что?
- А дальше будем праздновать. У нас будет свой Праздник Избиения Магов. То будет праздник великий, как День Победы!
- Ты всё-таки ненормальный...
- Мы с тобой одной крови – ты и я...
* * *
Как где-то сказано: временность – атрибут бытия; но так как всё возникает на время, а погибает навечно, то время есть гибель.
Произошло и прошло достаточно всякого разного, для того, чтобы можно было с чувством прибегнуть к поэтической строфе:
«...Слишком быстро
катится камень с горы,
катится камень с горы – наше время...»
(Крематорий)
Дело Киевской Фабрики Туалетной Бумаги уподобилось прокисшему тесту. У милицейских чинов, причастных к следствию, погоны росли как на дрожжах. Однако для выпечки доброкачественного, так сказать, проектного решения, дело уже явно не годилось. Единственным, что продвигалось вперёд, а вернее, камнем катилось с горы, было время...
Скоро судьба настигла негодяев. Крыжопа был расстрелян из «ТТ» в подъезде собственного дома. Королевский насмерть отравился несвежим хот-догом. Жрецкий эмигрировал в Канаду и там угодил в тюрьму, за махинации, надолго... Отнюдь не злорадный по своей природе Тит Выхухолев тем не менее получил сладчайшее моральное удовлетворение фактом торжества высшей справедливости...
И проснулся. Лежал в постели, приходя в себя, не в силах поверить, что это был всего лишь глупый, несбыточный сон.
* * *
Теряющий терпение Кафка заседал в любимом своём «Перваке» на Рогнединской и делился зреющими своими сомнениями с электрически-нейтральным Титом:
- Похоже, наши менты крутят динаму, уже не стыдясь. Когда я уезжаю в Москву, они тупо бросают всё и занимаются другими темами. Стоит мне вернуться в Киев, начинают изображать бешеную деятельность, покрышки с визгом дымятся об асфальт, клятвенно звучат реляции, мол, будут пидорасы жрать тюремную тюрю, будут! Я уже просто хохотать начинаю – нет сил серьёзно воспринимать это кино. Говорю, дайте же хоть какой-то уже результат, покажите хоть полшага вперёд! А они мне с готовностью: вот сейчас-сейчас, надо только увеличить ассигнования, ещё денег вкинуть, там-сям зарядить да подогреть. Ты понимаешь, что происходит? Ничего ещё фактически не сделав, менты уже вскрыли меня на сумму, соизмеримую с первоначальными затратами на скупку контрольного пакета Фабрики, и хотят ещё. Представляешь? Может мне их совсем усыновить? Общие мои затраты сейчас вплотную подошли к черте, за которой уже любые наши усилия и даже сам гипотетический факт победы, теряют свой финансовый смысл. Так сказать, дублёнка выделки уже не стоит. А ментам хоть бы хны! Приезжаю, а они как галчата из гнезда, голодные клювы разевают, мол, закинь чего-нибудь, а то победы не видать. Ах, затейники! Легко представляю себе такой видео-клип: узкий круг просящих ментов хороводят вокруг картонной папки с нашим делом и весело напевает - да хрен ли нам этот нерусский! Не получится сделать работу – будем разводить на деньги как можно дольше. Наступать – бежать, отступать – бежать: какая разница? Заработаем в любом случае...
У молчаливого Тита давно уже кончились патроны точных слов. Он сосредоточенно скорбел над тарелкой рыбной юшки. Кафка же, беззлобно ломая кости жареным перепелам, доверительно делился своими сомнениями:
- Чем дальше наше дело заходит в тупик, тем настойчивей моё искушение прибегнуть к рецепту Пети и Павлика. Голоса демонов всё навязчивей. Вот, даже сейчас, когда мы с тобой обедаем, они буквально в требовательной форме внушают мне: да грохни ты этих пидоров, урой их красиво и люто, как они того заслужили. И я откровенно не знаю, сколько я ещё продержусь…
Тит Выхухолев, медитативно пережёвывая рыбные кусочки, почёрпнутые из глубин юшки, мерно кивал головой, не то соглашаясь с ходом мысли, не то подчиняясь колебательным движениям собственных челюстей, не то воображая себя на камбузе во время качки в 4 балла. Искушение не к месту упомянутых демонов было ему хорошо знакомо. Проект убийства Королевского он готов был обсуждать долго и увлечённо, до полного креативного истощения.
С гадом можно было сделать всё что угодно. Например, продать на Кавказ, чтоб сидел как толстовский Костылин в рабской яме. Или, к примеру, засунуть в бензопровод изумрудной «Мазды» чуть-чуть нитроглицерина в целлофановом пакетике. А можно и заказать обоих козлов китайцам. У Геннадия Евгеньевича есть контакты с Триадой, этим можно воспользоваться. То-то Иштван Крыжопа удивится, когда невзначай повстречавшийся ему на улице застенчивый монголоид, знакомый ещё по работе на Китайском рынке, с широкой улыбкой скажет «Hi, master!» и насадит его на широкий тупой тесак в духе «летающий меч дао»! При всей своей экзотичности, это самый надёжный вариант, ибо Триада действует иступлённо и фанатично, как бульдог, и выполнит заказ, даже тридцать лет спустя, если не представится случай сделать это раньше. Добрая страшная традиция. Ну, для разнообразия рецептов мщения можно и «Графа Монте-Кристо» перечесть, или, на крайний случай, обратиться к сюжетной сокровищнице Голливуда. Короче, демонам есть, где разгуляться, и есть чем пировать.
Однако душа Выхухолева была полна не этим. Участь лично Королевского и лично Крыжопы уже не вызывала у него никакого любопытства. Он рассеянно слушал Кафку и не слышал, поскольку мысленно пребывал не здесь. Сквозь интерьер «Первака» проступала другая картина, другой вид, который стоял перед глазами его, как образ чёрной кино-фантастики и держал его сердце подобно куску мяса на вертеле.
Накануне он ненароком побывал на Майдане Незалежности, в той точке географии, которую по инерции продолжал называть Рулеткой. Так иногда случается, что живёшь в городе, почти ежедневно пересекаешь его в разных направлениях, но при этом умудряешься долгими месяцами не видеть главного, проходить стороной от своих любимых мест, где гуляла когда-то под руку с тобою твоя удача. За тревожной суетой своей сюрреалистической повседневности Тит Выхухолев как-то упустил самый момент, когда циклопическое котлованокопание на Майдане окончилось, и горделиво открылось новое лицо площади, архитектурный венец преображённой Украины. И вот намедни шёл-шёл куда-то, озадаченный, и помимо воли, словно влекомый течением, прибился к границам какого-то не вполне знакомого пространства. Нет, благодаря ориентирам местности и внутреннему компасу Тит понимал, где находится. Тем не менее его, почти машинально вышедшего на знакомый простор, вдруг осенило цепенящим чувством чужбины.
Какой-то тишайший ноющий звук послышался, а может, только почудился ему. Не то стон оборванной струны, не то изогнутой двуручной пилы стенания. Так отозвалось в душе его первое, чисто пока сердечное впечатление, не взвешенное ещё на ладони рассудка. И вовсе не звук почудился ему, а какое-то бесформенное слово грустным ветром огласило тишину его души. Не понять...
Нет, ему конечно доводилось видеть и разглядывать в подробностях макет будущего лица Майдана Незалежности. То есть, мысль архитектора, предварительно окостеневшая в модели проекта, была ему известна, и ничего кроме вздоха сожаления у него не вызвала. Однако он не мог себе представить, что в реальности, в натуральных своих масштабах, это будет такой ватный ужас. И вот Тит стоял, оглушённый, на границе миров и пробовал понять, что же это такое видят его глаза. Методом подбора нужных слов он постепенно очеловечил невиданный ранее ландшафт, предал его суду метафорических красок. Если строительный котлован, вывернувший в своё время это место наизнанку, очень определённо напоминал недра сгнившего зуба, куда вгрызались не то бригады стоматологов с отбойными молотками, не то кариесные монстры с тем же оснащением, но с противной целью, то теперь Майдан Незалежности был подобен циклопической пломбе, которую на этот изувеченный зуб поставили. Настойчивость такого сравнения возрастала по мере мысленного движения в сторону бывшей «Москвы». Сия помпезная гостиница, уже переименованная в «Украину», смотрелась теперь чуть неловко, как голый на краю обрыва. Уютный скверик, что густо кудрявился у её подножья и служил ей зелёным пледом на коленях, отныне исчез, уступив место лысой, безжизненной целесообразности. В сущности, то, что увидел Тит, было похоже на кратер серой, застывшей лавы. Обширное поле сплошного бетона казалось литым нечеловеческою рукою и внушало суеверный холодок какого-то лунного одиночества.
По мере стояния у границы чужой реальности впечатления Тита самопроизвольно мрачнели. Истина какого-то иного плана пугающими штрихами проступала сквозь видимый пейзаж. До него вдруг дошла суть того, что здесь случилось: чьё-то гигантское раскалённое копыто весом в миллионы тонн наступило на солнечное сплетение упавшему городу, вмяло и сплющило и Рулетку, и гранитные ступени, и ведущие вверх, и половину холма, по которой взбиралась лентой улица Институтская, и оплавило всё это до жидкой лавы, до горячего сургуча. Там, где некогда красовалась сталинская Площадь Октябрьской Революции, теперь остался след исполинского копыта. Оплавленное жаром клеймо остыло, затвердело, и новое лицо Майдана Незалежности своей бетонной маской напоминает оккультный тибетский космодром с ракетой посередине, которая никогда не взлетит. О, Боже! Что они наделали...
«Где мои слёзы, почему они не наворачиваются?» - подумалось Титу. Он почему-то вспомнил свою матушку, и её день рожденья в незабываемом 1993 году. То было 4 октября. Отмечали скромно, в семейном кругу, на кухне, перед телевизором. По ТВ как раз показывали кадры из растерзанного Белого Дома в Москве. Несколько дней до этого семья Выхухолевых сердечно переживала за ход московского восстания и отчаянно желала поражения ненавистному гаду Ельцину. И вот, прямо за чаркой в честь матушкиного дня рожденья, довелось увидеть разгром своих. При виде того, как из павшей крепости Белого Дома выводят под конвоем предводителей восстания, матушка тихо заплакала и сквозь слёзы молвила: «Пропала Россия...». А сегодня Тит не сомневался – когда матушка увидит, что стало с Майданом, она снова заплачет, точно так же.
Насмотревшись на разинутый зёв украинского модерна, Тит развернулся к нему спиной и продолжил свой путь. Фрагменты нечеловеческого пейзажа увязались за ним, как привидения, маяча перед его мысленным взором. Особенно досаждала триумфальная колонна. Разумеется, она должна внушать какой-то победный экстаз и отбрасывать тень величия. Легко допустить, что для множества сознательных граждан она действительно станет колонной, на которую опирается небесный свод Украины, чтобы не упасть. А для души Тит Выхухолева она всегда будет рукояткой заточки, которой закололи любимый город. Покрыли бетонным одеялом и с размаху пригвоздили, точно в том самом месте, где на гранитных ступенях склона холма раньше стояли монументальные изваяния фигур восставшего народа. Чьё сердце пробито исполинской заточкой? Что за приговорённый покоится там, в глубине земли? У Выхухолева так ныло в груди, словно это пробито его собственное сердце. Впрочем, так оно и было.
Плоские, прозрачные колпаки-саркофаги, как волдыри, покрывающие собою провалы в пустоту под Майданом Незалежности, воскресили в памяти Тита что-то из Пушкина, кажется: «...в той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный...». Это помогло ему осознать – какая мысль, сразу не прочитанная, а потому самая верная, первой посетила его при виде всего этого колоссального в своей бессмысленности новостроя. Первое впечатление, вздохнувшее ветром в его сознании, было созвучно краткому слову «смерть».
Страдая от бессилия и жалости, Тит негромко сокрушался: «Долбанные маги! Это их рука... Ну, так знайте, злые магрибские колдуны – человек, который молился на иконки Мандевиля и хотел денег, только что умер. Но уже родился новый человек, тот, кто изобьёт вас всех, до последнего убитого, до последнего... Как ему и заповедано...».
Анекдото-Эпилог
Киев – Москва – передача эстафеты – аромат Украины
Блюстители окаянной тишины Петя и Павлик оказались правы: путь вежливого соблюдения правил официального следствия, так сказать, упорство в соблюдении закона, или, ещё точнее выражаясь, жизнь тотально «по-чесноку», есть непростительное буржуазное заблуждение, ведущее под откос. Таким образом, мученики за инвестиции зря потратили отрезок жизни, кусок здоровья, килограммы зелёных денег, и ничего из украденного вернуть не смогли. Когда стало ясно, что их красиво сделали с обеих сторон, они воззвали к силам, наделённым предельным могуществом в рамках сюжета. Они почти без труда, играючи, нашли человека, которому дано заносить челобитные на олимп власти. Сочинили учтивое ходатайство. По форме то был текст на страницу, а по содержанию – стон прищемлённого законолюбия, или гимн приверженности правовому государству (это как посмотреть). Вручили данное сочинение человеку, проходящему сквозь стены, и он занёс. Леонид Данилович Кучма, президент Республики Украина, прочитал это и нормально воспламенился ревностью о справедливости.
«Что там у вас творится в ведомстве? Люди жалуются. Ты разберись там предметно...».
Высокопоставленное Лицо, коему адресовалось указание, попыталось аккуратно исполнить, вникнуть и разобраться. Однако сивые милицейские генералы построились фалангой и сказали ему: «Да не вникайте Вы! Оно Вам надо? Всё там нормально – мы проверяли. Люди уважаемые, сами разберутся». В общем, веса у Лица против генералов не хватило, и государственное его усердие ушло в песок.
Королевского с Крыжопой, не говоря уже о Жрецком, беспокоили всё меньше. Чисто уже по инерции, совсем изредка приглашали на Владимирскую, 15. Однако, это была уже не дача показаний, а скорее просьба что-нибудь прокомментировать. На волне повышающегося настроения Радик уже откровенно импровизировал. Его излюбленным припадком было: прямо посреди собеседования поставить дичком глаза и уйти в мантру «Все люди – братья... Давайте любить друг-друга...». Он столь уморительно изображал эту дурку, что следователи, серо скучающие на казённой службе своей, были ему благодарны. Ибо в жизни их так мало перфоманса, и так не хватает декаданса!
Что же касается Гоши Слабодана, то его, напротив, беспокоили всё чаще и всё тщательнее. Выглядело так, что следствие начинает поворачиваться через левое плечо кругом. «Господа, что за хрень?» - озадаченно вопрошал Кафка своих генерал-попечителей. Те выдавали ему новую порцию убаюкивающих обещаний и просили денег. Не было необходимости проводить мозговой штурм на кухне квартиры по улице Саксаганского для того, чтобы понять: менты, уразумев, что заказанную работу выполнить не в состоянии, перешли на тактику выдавливания самого заказчика. Учуяв перспективу посадки, заказчик смоется из страны, и дело можно будет сдать в утиль; как говорится, генералам – Слава, а клиенту – Аминь...
Повстречав Гошу однажды после очередной дачи показаний, Тит прочитал на лице его пакт о капитуляции. Гоша подавленно сообщил:
«Слушай, на меня, кажется, дело шить начинают. Типа преступная халатность в обращении с фондовыми ценностями, повлекшая беспорядки в особо крупных размерах... Блин, бред во сне! Когда я уже проснусь от этой Украины? И главное, ты понимаешь, следак смотрит волком. Я не врубаюсь, с чего так ветер переменился? Есть у меня такая чуйка, братан, что меня сегодня с допроса в последний раз на волю отпустили. Следующий раз будет мне уже подвал Гестапо... Короче, я всё нахрен бросаю и валю отсюда подальше...».
Выхухолев с прискорбием молчал. Оставалось только позвонить на FM-радио и заказать для Гоши дорожную песенку Илюши Лагутенко «Утекай».
* * *
На этом можно поставить точку.
Последуем же доброй традиции старинных романов, когда под красной чертой совершившейся уже истории лаконично сообщается о дальнейшей, можно сказать, потусторонней судьбе любимых персонажей. Так вот...
Ничто не приносит такого удовольствия, как бесплатный доступ к расходному материалу WC! Короли туалетной бумаги, возымевшие сию пожизненную привилегию, кайфовали года два. Новый общественный статус «хозяина» ласкающим образом сказался на их внешности – они расцвели, округлились, стали нескромно лосниться. А дальше случилось Обыкновенное Чудо. Однажды на Фабрику пришли чужие неразговорчивые люди с высоким порогом чувствительности, взяли их за штаны и выкинули на зелёный газончик напротив проходной. Королевский с Крыжопой поднялись, отряхнулись от соринок и сильно удивились происходящему. Но тут выяснилось, что акций у них уже нету. Волшебные бумажки тихонько списаны со счёта Хранителя постановлением некоего, условно говоря, Гадючьского райсуда, близ Диканьки. Шумная возня вокруг КФТБ давно уже привлекла внимание других пожирателей, рангом позубастей. Родственная шайка весёлых и находчивых виолончелистов, квартирующая в Швейцарии, переступила через тушки киевских братьев по крови и скушала Фабрику на завтрак. Новомученики за акции долго потом сочиняли жалостливые письма, куда только можно, в Гаагу, в трибунал. Но всё без толку. Рейдерский захват – это как смерть атеиста, то есть, уже навсегда...
Компания «СЛОН» в лице Московского и Владивостокского офисов приказала долго жить. Учредители собрались где-то на Рублёвке и закатили пикник по поводу раздела туши. Чинная гулянка старых друзей-компаньонов незаметно перетекла в драку на кулаках. Как сообщают достоверные источники, дело дошло даже до пистолетов. То ли было что делить, то ли надоели друг другу насмерть. Однако потери были минимальные, и в общем, все живы и по сей день.
Сан-Эпидем-Саныч заделался приказчиком бензоколонки где-то на Броварском шоссе. Мойдодырко построил себе особняк на Андреевском спуске. А Выхухолев помирился с Великим Митькой. Великий, подтверждая своё титульное прозвище, противоестественно восстал из пепла, как птица Феникс, и оседлал Федеральную программу по утилизации чего-то там нескончаемого. Он теперь на Руси, как выражается Миша Неграпонтов – «главный по говну». Отчасти, это метафора. Следы пыльных ботинок Тита Выхухолева теряются с глаз моих. Наверное, партизанским зигзагом ведут в кукурузу новых приключений...
Я видел последние украинские минуты Гоши Слабодана.
Он выглядел как фельд-маршал Паулюс накануне пленения. Своими сомневающимися ногами он шёл по пассажирскому терминалу Бориспольского аэропорта на московский рейс и сокрушённо бормотал: «Украина – это помидоры!». Кто-то случайный встречный по неловкости стукнул его плечом о плечо. Деморализованный Гоша даже и не подумал оглянуться, лишь поправил съехавшие в сторону очки. Улететь и забыться – вот всё, что ему хотелось. А между тем, толкнувший его приходился ему почти земляком и почти ровесником. То был молодой модный москвич, только что прибывший встречным самолётом. В свои довольно-таки зелёные годы он успел красиво заработать, и вот решил проверить – можно ли применить своё выдающееся «Я» на новой почве и в новом измерении. Московские газеты что-то про Украину писали. Страна чудес. И вот он впервые здесь, и всё вокруг вызывает у него пытливое любопытство.
Выйдя через двери пассажирского терминала на волю, он сразу почувствовал, что воздух здесь имеет аромат. К примеру, домашний воздух не пахнет, не волнует ни обаяния, ни воображения. А вот Украина встретила тонким, сладким, устойчивым ароматом мировой загадки. Благоухает и манит.
Набрав полные лёгкие и с интересом оглянувшись вокруг, он остолбенел. Взгляд его, скользнув окрест, зацепился за огромный презентационный бигборд, белеющий недалече. Гостеприимный щит-квадрат содержал чёткую нравоучительную надпись, которая огрела московского путешественника, точно мокрой тряпкой по обличью: «Нехуй шастать!». Какое-то время гость Киевской Руси стоял просто оглушённый, мотая головой и не понимая, как такое может быть. Потом культурный шок начал его отпускать. И по мере того, как он приходил в чувство, способность к внимательному чтению вернулась к нему. Собравшись он перечитал приветствие на бигборде по буквам и слогам. Получилось уже что-то другое. Ещё одна попытка прочтения дала совсем уже терпимый градус реальности. Оказывается, надпись гласила: «Нехай щастить!». Москвич, понятное дело, не знал славянских диалектов, но был сверхестественно догадлив. Он понял, что ему желают добра. Напутствуют, типа, пусть всегда будет счастье!
Он разулыбался, и на этом основании решил, что дальше ему будет необыкновенно хорошо...
2005 - 2010 гг
P.S.
Посвящается памяти Алексея П.Слабинского, инвестиционного брокера, соратника по борьбе за денежные знаки...