В дверь колотили, как в набат… Кира едва успела отскочить в сторону – Женька ворвалась, как самум, раскалённая, тревожная. Вдобавок лохматая, смешная.
Причесала свои коротко подстриженные волосы. Расстегнула тонкими пальцами ухоженной руки шифоновую кофточку. Поправила облегающую юбку. Подмигнула зеркалу. Хороша!
- Ну, чего ты уставилась? Это я. Конечно, я. Знаю, что ты опять подумала. Тревожная, смешная, легкомысленная. Не забудь: ещё решительная. А сегодня - разгорячённая. И не хочу быть смешной.
Кира усадила подругу в кресло, как в Ноев ковчег, принесла чай.
- О, какие эпитеты из горячих уст! Женька, ты читаешь мои мысли, но и мне не до смеха. Славка с Лерой уехали к свекрови. Можешь полноценно и эмоционально изливать наболевшее.
- Я знаю, что твой муж меня странной считает, но какая есть. Вчера тебя к телефону не позвал, а я ведь ему сказала, что если ты мне не позвонишь – не доживу до утра. Не позвал – вроде живая. Вот примчалась, и хорошо, что его дома нет.
На Женьку Кира смотрела с любовью и беспокойством: "Да, Славка вчера забыл, наверное, про её звонок. Для него звонки с просьбами от Женьки - это всегда странности. А у Женьки, может, трагедия вселенская".
Перед глазами Киры вдруг вспыхнула картина, когда ещё в пору студенчества она познакомила подругу со Славкой, будущим мужем. На другой день Женька рыдала в телефон, говорила голосом трагической актрисы: «А я никому не нравлюсь так, чтобы руку поцеловали, как тебе, чтобы замуж позвали, как тебя. Знаешь почему? Я лицом не женственная, не благородная. Я изменюсь, вот увидишь. И ещё всем такие кульбиты покажу. Вот увидите».
И ведь изменилась, ещё как изменилась... И кульбиты виртуознее получаются.
Ещё школьницей Женька всякие выкидоны устраивала: то курить кольцами училась, то целовалась со всеми мальчишками подряд, то с парашютной вышки прыгала, то в студию восточных танцев бегала. Кройкой и шитьём увлеклась. Ещё уговаривала Киру бросить школу и вместе с ней уйти в художественное училище, чтобы запечатлеть красоту мира в красках на огромных полотнах. Рисовали обе хорошо.
Она научилась вязать. Собирала разноцветные клубки, как разноцветные надежды, не претендуя на роль Ариадны. Месяцами изучала кулинарию по древней бабушкиной книге, утверждая, что там идеальные рецепты идеальных хозяек. Полнела, худела. Самое главное, нашла себе икону стиля – Ирину Понаровскую в молодости.
Все ручьи её жизни текли в реку одного желания – превратиться в леди-совершенство.
И вот оно, совершенство, перед Кирой… Почти Понаровская… Изящная фигура-амфора, стильная стрижка выкрашенных в блонд волос, макияж, маникюр, изысканность в одежде, иногда аристократизм до манерности во всём, вечное любование собой, жажда комплиментов жизни и...
- Женька, что случилось? Когда угомонишься? – Кира обратила внимание на необычное кольцо подруги, новое, серебряное, которое она всё время крутила на пальце. А ведь Женька любила золото. Нет, не за его драгоценность, а за тепло благородного сияния, радость блеска.
- Тебе легко задавать вопросы. Легко меня утешать. А я хочу, чтобы в моём платяном шкафу висели мужские вещи, чтобы дома пахло не моими сигаретами, а мужскими. Чтобы мои будущие дети меня понимали и любили. Что, всё банально, да? Моя мать меня не понимает и не поймёт, слышишь. Утешай, утешай!
Кира, помнила все метания Женькиной мамы, которая всегда звала на помощь, если дочь не поддавалась уговорам, если рушила все каноны отношений с ней, братом, вернувшимся в семью отцом. Киру Женька слушала, доверяла ей. Знала, что она поймёт и простит все жизненные завихрения, которые заносили её порой в тупик. Тогда начиналась полоса пустоты… Женькиной страшной пустоты.
- Несёшь ерунду на постном масле. Ты ведь сама своего Георгия выпроводила. Причём тут твоя мама? - Кира насторожилась.
- Не хочу разбивать семью, хотя знаю, что лучше, чище, честнее его жены. Честнее него. Я знаю, что у вас со Славкой даже одна тень на двоих. Вы без слов друг друга понимаете. А я что-то не так делала и делаю? Дура? Почему во мне никто не видит то, что я есть на самом деле?
«Дура? Да умнее и талантливее Женьки быть не может. Господи, да сколько её умная головка всего вмещает. Сколько музыки в её душе, сколько всего живёт в её беспокойном шальном сердце, которое всегда хочет любви, просто любви. Сентиментальной, без расчета, без лицемерия. Просто любви», - у Киры защемило сердце.
Она слушала Женьку и понимала, что какой-то идиот с внешностью благородного идальго её обидел так, что теперь обиду ничем не вытравишь. Уже однажды так было… Было так больно, что она чуть не завалила защиту дипломной в вузе. Уехала на север. А вернувшись, отважилась расстаться со счастьем иметь ребёнка.
Отважилась… Тогда Кира носилась с Женькой, как с маленькой. Она не звонила ей, а каждый день писала письма, как в детстве. Бросала в почтовый ящик, благо жили рядом. В ответ получала исповедь об ошибках. Потом выслушивала вечные Женькины сравнения себя с теми, кого создала Саган своим раненым сердцем и поселила в израненной душе подруги. А Кира писала ей наивные стихи, лечила дружеским словом. Переживала каждый взрыв Женькиной боли, на которую бросалась, как на амбразуру. Спасала, как могла.
- Женька, ты, как чудная мнемозина, всё машешь ажурными хрупкими крылышками. Спустись с облаков. И высоко, как птица не взлетаешь, и, к огню подлетая, на земле обжигаешься до боли. Попробуй разглядеть себя сначала, ты ведь умница. Всё - в тебе.
- Вот и ты меня за дуру принимаешь. Да, да, странная, плохо в людях разбираюсь, живу легко. Нет, не легко, Кира, не легко! Иногда мне кажется, что всем нужна, а иногда я словно в пустыне, где каждый бархан готов засыпать с головой, - Женька вдруг сняла с пальца новое серебряное кольцо и положила в сумочку.
- Мне кажется, что ты давно по этой пустыне раскалённой шлёпаешь босиком, не чувствуя ожогов. Я это вижу. Трудно любить тех, кого не уважаем. Ты это и сама знаешь.
- Может, я так устроена, что мне больше нужна пустыня, чем земля обетованная?
На Женьку Кира смотрела, чувствуя, что она чего-то не договаривает. Не может или не хочет сказать о чём-то важном.
"Родная моя, ведь и погладить себя не дашь, пожалеть, колючка африканская. Какие тут утешения..."
- Кирка, что-то я сегодня устала, пойду. Завтра позвоню или приду после работы. Дай мне послушать что-нибудь из Леркиных дисков. Люблю её. Она у тебя чудо. И рисунки её наши напоминают. Помнишь мою мнемозину бледно-розового цвета, сидящую на луне? Я тебе её в десятом классе подарила. А Леркина мнемозина на стене какая-то голубовато-белая, и крылья у неё настоящие, стеклянные. Если у меня когда-нибудь будет дочь, назову Валерией. Пусть будет такой почемучкой, как твоя.
- У вас взаимная любовь. Знаешь, как она тебя называет? Леди Джейн.
По лицу Женьки поползла кривая тень печальной улыбки.
- Я завтра обязательно позвоню тебе, Кира. Скажи Славке, что я хорошая.
- Да он и сам уже сто лет знает, что ты у нас хорошая.
Кира обняла подругу и почувствовала в её плечах дрожь.
А завтра леди Джейн не позвонила. Позвонила её мама и сказала, что дочь в больнице, что она опять упустила возможность стать счастливой. Наверное, навсегда. Кира всё поняла - боль пронзила висок, пальцы похолодели, на сердце - иней, как тогда, когда она Женьку провожала в аэропорт, на север…
* * *
Неисповедимы пути Господни... Через два года Женька вышла замуж и... родила двух близнецов.