"Мостовая пусть качнётся как очнётся.
Пусть начнётся, что ещё не началось..."
Окуджава
Я вернулся в Москву после работы на Севере, куда я отправился в тот год, когда закончился мой недолгий брак. Уезжал я в 84-ом году, и три года спустя вернулся совсем в другой город. Москва 87-го года поражала небывалой вольностью. Особенно удивлял центр. Особенно Арбат. В моём представлении так мог выглядеть европейский город. Как-то не случилось мне до 87 года бывать в европейских городах, впрочем Прибалтика вполне считалась в ту пору Европой - там-то я бывал не раз... Ошеломила первая пешеходная улица в перестроечной Москве. Вдоль, по обе стороны расположились художники и музыканты. Не говорю уже о фонарях через каждые три шага... Много живописи очень разного уровня и множество рисующих - прямо на глазах - за считанные минуты. Портреты, портреты... Слоняясь по Арбату, вдыхая пресловутый воздух свободы, я и не заметил как солнце стало уходить - и вдруг мой взгляд выхватил живописного молодого мужчину испанской внешности, беседующего с художницей, окружённой, видимо, её же рисунками. Какое-то время робость, приобретённая в отъезде, мешала мне заговорить, но решившись, я спросил о возможности карандашного портрета... И тогда "испанец" сказал мне: "Так вот девушка может за полчаса нарисовать вас!"...
Название "девушка" было, конечно, условным. В то время я была уже вполне взрослая мать небольшого семейства. Воздух свободы вынес меня на Арбат. Этому способствовали некоторые обстоятельства. Отпуск закончился, я вышла на работу. Мой ребёнок в эти летние месяцы был с бабушкой на даче, а муж работал ненормированно, бродя по лесам и лесопаркам до темноты - мне не надо было срочно бежать домой после работы. Арбат был переполнен рисующими - очень разного уровня, то есть все, кто полагали себя рисующими... Наша "контора" находилась недалеко. Мои коллеги-друзья уже вовсю ходили после работы на Арбат рисовать - они и уговорили меня присоединиться к ним. Я с некоторым усилием перестраивалась после декретного отпуска и воспринимала свободное время как неожиданный подарок. Конечно, в выходные мы были на даче, и посреди недели я тоже ездила к своим, но остальная часть недели кроме работы была полна совершенно другой деятельности, новой реальности, вообще непохожей ни на что в предыдущей жизни. Вечера на Арбате были непредсказуемы: после рисования двух-трёх портретов я отправлялась с друзьями, а иногда одна, бродить по этой необычно новой для меня улице, слушать музыкантов, смотреть картинки и другие работы художников... Мои друзья познакомили меня с Андресом, сказочной красоты испанцем, который скрашивал мне периоды ожидания между портретами. При этом он категорически отказывался от позирования, хотя я предлагала бесплатно, по дружбе его нарисовать... В эти летние дни он был постоянным посетителем "улицы искусств".
Так неожиданно для себя я присел на складной стульчик и художница начала меня рисовать. Она должна была время от времени смотреть на меня, а мне и вовсе ничто не мешало её разглядывать. Постепенно я вглядывался, и у меня как будто открывались глаза. Как будто рисовать должен был я. Она сосредоточенно работала - поскольку объявлен был точный срок - полчаса на портрет, к тому же быстро темнело. Я с удивлением замечал оттенки цвета в её глазах - ярких и прозрачных одновременно: то цвет морской волны, то то сизоватость туч, то бирюза, то сапфир, то... и я сам начинал ощущать себя художником, это удивительное чувство разрушало мою замкнутость и я невольно расправлял плечи и поднимал голову. Всё же общая задумчивость, молчание и наступающие сумерки не давали мне расслабиться. Впрочем, это состояние я последние годы и не испытывал. И вот сейчас чувствовал в себе перемены... Спутник (испанец) с интересом наблюдал за быстрыми движениями карандаша и видимо был поглощён этим полностью... Всё это положение казалось мне некой медитацией: полуразмышление, полусозерцание... Вдали слышалась музыка. Гитара. Пение. Иногда проходили шествия кришноитов с барабанами, как бы песнями, несколько раз за эти полчаса. То будто я в Европе, то в Азии... И то, что не нужно было двигаться и говорить, было необычно для меня. Этих минут неподвижности, видимо, и не хватало мне несколько лет.
Чем дольше я разглядывала свою модель, тем ярче она мне казалась. Мужчина, так неожиданно появившийся, когда я уже понимала, что за весь вечер у меня ни одного портрета, только полноценная болтовня с Андресом (впрочем, он рассказывал интересные вещи - о себе, об Испании)), показался мне сначала угнетённым, неуверенным, грустным. Но в то время как я рисовала его он становился прямо-таки д`Артаньяном, и даже не 20 лет спустя, а всего лишь 15... Во всяком случае на бумаге он был именно таким, даже глаза его заблестели (на рисунке). Надо сказать, что время (месяц или чуть больше) рисования на Арбате не только поставило мне руку, подзабывшую, как рисуют, но и научило вглядываться. В процессе рисования мне начинал нравиться любой человек, сидящий передо мной в надежде увидеть себя на портрете, и это приводило всегда к близкому сходству. Обычно передо мной возникали люди среднего возраста, несколько раз дети - это было самое интересное. Два раза приходилось даже заново делать портрет, да, бывало и такое. Одна женщина лет сорока поразилась как я передала её возраст, не изобразив морщинок... И да, я чувствовала, что портрет - это моё призвание. В основном же, для меня и моих друзей это было соединение игры и дополнительного заработка. В то время на Арбате существовала постоянная такса для портрета. Карандашный или угольный рисунок любого уровня и размера всегда оценивался в десять рублей.
Да, в голову приходили мысли, те, которые я отгонял несколько лет - и от которых спасался в условиях вечной мерзлоты... В эти минуты непривычной праздности я снова думал о своей жене - бывшей, разумеется, с которой мы прожили немногим больше года - счастливо, как мне казалось. Я вспоминал о том, как громом среди ясного неба прозвучал её монолог - о том, что она больше не может так жить - я столько услышал о том, как делал всё возможное для того, чтобы её чувства угасали с каждым днём: я думал только о себе, все разговоры были только о моей работе, моих планах, моих интересах - никогда я не спрашивал её, что она хочет, думает, чувствует... Оказывается - никогда! И то, что я собирался летом в поле вместо того, чтобы вместе ехать в отпуск - это тоже приплюсовалось - я даже не спросил её, не посоветовался, а теперь когда же будет этот отпуск вместе? - ведь сразу после поля будут камеральные работы, а в октябре-ноябре отдых уже сомнительное удовольствие. И так далее - а теперь уже два месяца как в её бюро появился новый программист, и у неё с ним все интересы - общие... И дальше я думал о том времени - был почти целый год, когда я не находил себе места - мог свободно ехать в поле, а вместо этого уволился и уехал в другое "поле", в вечную мерзлоту. На три года.
Всё меньше оставалось рисующих на улице, всё больше было музыки. Мой рисунок двигался к завершению. Мне почему-то было немного жаль этого грустного мужчину, хотя я совсем ничего о нём не знала, мне казалось, что он чем-то подавлен... И я хотя бы на рисунке придавала ему куража: усы приподнялись и немного изменили вектор, намечалось даже начало улыбки... Не хотелось в точности передавать его настроение - и я делала то, что обычно не позволяла себе - фантазировала немного. Сходство, я надеялась, не было нарушено. В общем, не успела пасть на Арбат темнота, а рисунок был готов и подписан. Яркий брюнет "со взором горящим" был более удачливым "братом" своей модели, но когда мужчина увидел свой портрет, на его лице появилась та самая полуулыбка, которая до сих пор была только на бумаге... Он выложил на подрамник двадцатипятирублёвую бумажку. Сдачи у меня не было (не заработала), я подняла глаза к Андресу, и уже было ясно, что он как обычно был не при деньгах... На улице было пустовато... но когда я сказала, что будем искать кого-то, у кого можно разменять, мужчина выпрямился и сказал: "Конечно же, это без сдачи! ваш портрет стоит большего!" - сказано было от души. Неожиданно! Я была польщена. Андрес радовался не меньше моего...
Когда я увидел себя на портрете, то замер на месте. И улыбнулся своему двойнику. Таким я был 10 лет назад... правда, усов тогда у меня не было. Обычная такса за рисунок на Арбате показалась мне слишком ничтожной. После трёх лет отсутствия я вернулся в Москву с кучей денег... Художница удивилась - я нарушил традицию и сделал ей вечер почти за троих. Испанец улыбался мне зеркально. Художница (как оказалось - архитектор) поставила, как я понял, свою фирменную подпись-печать романским шрифтом - буква Т внутри буквы О... Портрет был аккуратно свёрнут в рулон и упакован в тонкую бумагу. Ноги несли меня над землёй. Что-то начинало меняться в моей жизни. Начинался новый этап, зажглись безумные арбатские фонари, музыка звучала громче, молодёжи становилось больше... Неужели время перемен? И я меняюсь? Ещё ничто не кончено? Всё только начинается, хотелось мне сказать! И даже петь. И даже... - нет, для бурных танцев с молодыми я ещё не созрел, но сама мысль об этом!... Неужели я УЖЕ не тот унылый неудачник с повисшими усами? Неужели - воздух свободы и ветер перемен "опьянили профессора..."? Или - это внутреннее освобождение...
Арбатское рисование продолжалось глубоко в осень. Но когда руки стали мёрзнуть, я ушла с Арбата. Появлялась на нём уже как все прохожие. А к следующей весне ситуация на "улице искусств" сильно изменилась. Рисовали в реальном времени уже немногие. Продавалась разная живопись и изделия handmade. Продавались, как я поняла, места на Арбате. На таких условиях рисовать там не хотелось. И Андреса я больше не видела. Так он и остался принадлежностью и персонажем Арбата того сезона. Таким же как "король портрета", средних лет мужчина, явно технарь, не умеющий рисовать, делавший портреты с кулачок, но привлекающий публику шутками-прибаутками; таким же как "нарк Миша", восемнадцатилетний, с голубыми глазами, приносивший мне кофе на "рабочее место" и однажды пытавшийся признаться мне в любви; таким же как талантливый китайский художник-портретист, к которому стояли очереди, и даже я не удержалась - он сделал мой портрет за ту же десятку - и до сих пор он у меня есть, подписанный иероглифами... Таким же, как тот промелькнувший печальный мужчина (геолог? просто инженер? граф Монте-Кристо?). Что с ними, где они? Больше четверти века прошло. Хочется верить, что жизнь этих разных людей произошла не скучно, но и не экстремально, что у них всё состоялось.
Хочется так думать. О том, что Андрес нашёл себя, здесь или в Испании, о том, что "король портрета" снова занялся тем, чему был обучен, что Миша перестал быть "нарком", побыв им всего ничего, что китайский художник раскрыл все свои возможности у себя на родине, и что грустный мужчина начал новую, лучшую жизнь, которой был достоин. А мои друзья-коллеги... Мы вернулись в профессию. Да мы и не уходили из неё даже на Арбате. Мы и не терялись. Видимся с ними и знаем почти все этапы друг друга до сих пор.
Иллюстрация "Марианна", сбм карандаш. Мой рисунок.