Подруги

Анна Трахтенберг
                И.П.


  Игрушечный такой себе курортный городок: праздничная набережная, разделенная перпендикулярами узких улочек, взбирающихся на гору, но не очень далеко – еще одна параллельная улица, а выше уже только скалы и лес. Такое чувство, будто видела таких тьму –  даже странно... Все попадавшиеся по дороге казались вполне сонными, такое же оживление, толчея с разноязыким гомоном, музыкой и смехом встречались, наверное, только в кино... и еще что-то такое похожее в Праге...

  Но на осмотр времени совсем нет. Бегом к намеченному ресторану, некоторая суета вокруг заранее заказанного меню, двадцать минут на сувениры. Только и успелось –   приобрести тарелочку с черно-белым рисунком: башни, веранда кафе, да название – R;desheim... Без нее бы и не вспомнить... Еще дегустация... Плотный юноша со слегка редеющим ежиком на голове и трехдневной щетиной все пытался шутить, попутно ставя на место то ли конкретно русскую публику, то ли вообще надоевших за день клиентов. Объяснялся на вполне сносном русском с каким-то сильным славянских акцентом, но о вине говорил уверенно и гордо называл его своим – чистым издевательством были последующие десять миллиграмм из каждой бутылки общим смешным числом пять... Чемодан будет не поднять...

 И опять почти бегом к автобусу – он уже развернулся в обратном направлении. Теперь Рейн слева, в закатных лучах четко вырисовываются виноградники, замки с флагами на башнях, причудливые руины, светлые маленькие города, зажатые между рекой и горами, тоннели железной дороги. В кресле справа сидит Лия.
Они не встречались уже лет двадцать пять, если не считать скайпа. Разговоры, конечно, какие-то велись, но в реальную возможность встречи никто не верил. Все началось недели две назад. Леночке тогда не спалось, и мысли постепенно завертелись вокруг подруги...

 Все пыталась припомнить, когда же их дружба завязалась. Учились вместе лет с одиннадцати, но дворовый принцип общения побеждал в школе довольно долго, размежевание же по интересам случилось к окончанию восьмого: кто-то определился профессионально, ушел в училища, но совершенно неожиданно пятеро одноклассников оказались в новой математической школе. Вначале Леночка с Лией точно решили остаться в любимой 5-ой, но когда выяснилось, что половина класса уже разбрелась, тоже поплелись к математикам. Набор туда уже закончился (писались какие- то контрольные), но они все-таки пошли проситься. Лену спросили только, что больше: a или 2a, но ее не поймаешь... И подругу взяли – Георгий Данилович их всех натаскал...

 Лия жила сразу за новой школой, и тогда, наверное, Леночка впервые побывала у нее дома, но запоминала, собственно, только кухню, полутемную почему-то и довольно просторную, с парными запахами жарящегося мяса. Папа ее работал ветеринарным врачом на рынке, и его люто ненавидели торговки – за принципиальность и еврейство. Лена однажды наблюдала из своего окна, как он, сильно припадая на раненую ногу и размахивая палкой, служившей ему обычно опорой, гнался по улице за толстой бабой, у которой должен был, наверное, арестовать мясо. Та материлась и неслась со скоростью, не дававшей преследователю никакой надежды, но он упорно продолжал погоню, давно оставив позади и мясной павильон и территорию рынка вообще. И Ленина бабушка его не жаловала – завидя ее, он всегда вопил: "О, это Иванькина бабушка, отрежьте ей кусочек получше" –  и это означило только, что продавцу полагалось вовсе не бесплатно, но честно ее обслужить. Смущало больше всего это объединение с его непопулярностью, потому что польский ее антисемитизм, конечно, признавал евреев виновниками всех бед, но не мешал искренне любить и Лию, и всех остальных ее соплеменников, оказывавшихся по соседству. Честнейший и добрейший был человек, тьма завистников, мечтавших заполучить хлебное место, ничего не смогла нарыть против него, только и случилось за всю его службу одно знаменательное событие: из снесенного полубарака за школой семья перебралась в двухкомнатную хрущевку по соседству. Немного нелепый: рыжий (такой розово-желтый пушок на голове) хромой, с вечно спотыкающейся и слегка захлебывающейся речью... И Леночке радовался: "Иванькина – перевирал ее фамилию и сам любил эту шутку – я когда-то с твоей теткой в одном совхозе работал" Мамина двоюродная сестра Вирга была тогда зоотехником, а он ветеринаром. И Леночка с удивлением вдруг осознала, что теткиного лица ей уже нипочем не вспомнить, а Лиин папа – вот он, всегда перед глазами. И мама ее. Она была крупнее и, наверное, выше, жгучая брюнетка. Старшая сестра Лии была в нее, а сама Лия – в отца: мелкие, светло-русые, мягкие кудряшки, которые время от времени приходилось закручивать на бигуди для распрямления. У старших женщин были удивительные рты – с губами, не сужавшимися плавно к уголкам, а равномерно широкими по всей длине, яркими лепестками, в улыбке строившимися в завораживающий прямоугольник, Лия, впрочем, улыбалась не хуже.
И поездка неожиданно сложилась. Но и закончилась стремительно...

 Встретились в аэропорту, осмотрели друг друга критически, но сразу как-то о выводах и забыли – в силу вступили эмоции, к зрению имеющие мало отношения. Общаться легко и весело, тепло и немного грустно. Лия хлопочет вокруг гостьи, Лена посмеивается, сопротивляется опеке, слушает подругу иногда в пол-уха, а потом и сама включается в бесконечную болтовню про жизнь – что было, что стало, дети, здоровье, финансы и политика... С удивлением даже отмечает, что она ее и совсем не раздражает, в отличие от большинства людей вообще и бывших друзей, в частности... Не приобрела ни апломба (ну, если только чуть-чуть, житейского), ни амбиций, не ищет утешения в православии-иудействе или кришнаитстве, не суетится по мелким бытовым поводам. Кто-то недавно поразил несказанно, сказав, что вот, дескать, не повезло человеку, работать вынуждена, не очень сладко за границей живется. Леночка тогда даже опешила, для нее выбор казался достойным восхищения – большинство русских евреев в Германии предпочитает тихо жить на пособие и не заморачиваться, а она, не мучаясь лишними комплексами, предпочла простую работу комфортному безделью – как за это и не любить... Да вот, и она теперь пенсионерка...
Встали, побежали: Нойс, Дюссельдорф, Кельн, Амстердам...

 В последний день отправились по Рейну: он по-настоящему появился справа, где-то за Кельном – там перебрались на другой берег, долго оборачиваясь на величественный собор, а потом все пытались высмотреть реку за зеленью и домами. Но, в конце концов, выбрались на шоссе вдоль нее и на многие километры не расставались. Ширина не впечатлила, долго спорили, кто круче: Лия уверяла, будто Рейн, Лена была за Даугаву. Но берега – это да! И маленькие городки, отделенные друг от друга складками гор, и поросшие густыми лесами вершины, и обнаженные скалы, кое-где скованные цепями для предотвращения камнепадов, и проворные железнодорожные составы, то и дело ныряющие в туннели – все величественно и прекрасно... По некоторым участкам проехали трижды туда и обратно: вверх автобусом и немного пароходиком, который потом спустился далеко вниз, эффектно покрутился на стремнине, трижды спел про Лорелею, попыхтел на новом подъеме, но все-таки высадил на берег в получасе езды от места посадки.

 Совсем на закате заехали в Кобленц, а потом заспешили в какой-то поселок к фейерверку. Параллельно вниз по  Рейну неслись разукрашенные кораблики – так и соревновались в скорости до самого Бонна, от одной яркой вспышки до другой, то опаздывая к началу очередного салюта, то не дождавшись конца другого.

 В Бонне на набережной, почти в кромешной темноте, чуть разбавленной всполохами на башне почтамта, собрались тысячи людей, расположившись по газонам на расстеленных одеяльцах или даже просто так. на траве: что-то едят, разогревая на грилях, умеренно заливают пивом, музыка разносится из соседних ресторанов, все так спокойно и приличненько, только русская речь прорывается предвкушением и нетерпением. Постепенно приблизилась и сверкающая флотилия из разномастных корабликов. Широкие трехпалубники с накрытыми столами внутри замирали почти у самого берега, суда поменьше картинно разворачивались против течения и останавливались на стремнине. Потом между теми и другими места заняли теплоходы, подтянувшиеся со стороны Дюссельдорфа и мелкие лодчонки, набежавшие невесть откуда – такого столпотворения на воде не доводилось видеть никогда, разве что в фильмах про Индокитай... Наконец небо взорвалось тысячами ярких звезд, сверкающими каскадами, водопадами разноцветных брызг. Лия подняла над головой телефон, пытаясь заснять феерию на видео, а Леночка почувствовала вдруг, как в этой мерцающей темноте растворились их прожитые жизни, отлетели куда-то лишние годы, и стоят они рядом, слегка соприкасаясь плечами, две бестелесные почти и вечные сущности...

 Вот, почему, думает она, именно они стали подругами в последние школьные годы? Интересом общим была, конечно, учеба и все смотрели тогда одни и те же фильмы и книги читали тоже одни, но все-таки предпочтения были и какие-то свои, никем не разделяемые. Скорее всего, это Лия ее выбрала... Тогда вообще казалось удивительным, если кто-то выражал желание с ней общаться - не в коллективе, а именно с ней, с ней лично, а потому и благодарность была искренней. Лия же была легка, необидчива, без глупых разговоров о тряпках и мальчиках.... Потом, в первый год после выпуска, когда все поступили и разъехались, пристала к ней другая одноклассница, но ведь общались недолго... А Лиина верность подкупила навек. Или с дружбой, как и с любовью, - нити невидимы и природа симпатии необъяснима, а связывают пожизненно и выдерживают многое..

 Вернулись домой только в два часа ночи, а в шесть поднялись – пора было ехать в аэропорт. Разговоры сами собой затихли. Выпили по чашке кофе в итальянском бистро, съели один кусок морковного торта на двоих, обнялись: пока-пока...

 В жизни всякое бывает, может еще и случится....