ПОПИСЯРИКУ
Ничего не предвещало трагедии...
Светел июньский день, на небосклоне ни заметного облачка. Под приумыто-свежим ярилом светилась цветами радуги кора, точно вшитыми в неё якутскими алмазами. От красавицы-реки веяло освежающей прохладой. Любая тварь подавала голос, заявляя о себе, если не трещёткой, то жужжанием крылышек. Лето верещало на всех языках без умолку. Любая тварь подавала голос, заявляя о себе, если не трещёткой, то жужжанием крылышек. Летающая пузатая мелочь весело чирикала, объединялись в бесноватую хунту галки; а от сорок-соек исходил такой грай! Далече вкрадчиво звучал жалостливый отсчёт кукушки. В ответ - жизнерадостный хор лягушек. Пастораль, да и только!..
По-шахтёрски, утречком, корпел над статьёй на дачке Роман Борзинцев. Газетные обзоры писал без маеты, по зову души, теша хорошие чувства близких. По главной профессии юрист, "развивался, а не сжимался", учительствуя ещё и в техникуме.Через пару хоккейных часов работы: звук дверцы машины. Оторопная тишина была нарушена. С дачи наискосок загорланили трубно-зычные голоса: обсуждали заваруху на Украине; абсцентная лексика, велеречивый и похабный стёб - хорошего мало. Чу!Приятно запахло терпким дымком с мангала. Минут через двадцать трелей жаворонка ожил сотовый. Журналист чертыхнулся: не приветствовал вмешательства, творчество, как и лампочка, светло. Звонил Антон Белоконь, неудавшийся сорокалетний физик-математик (теперь бизнесмен).Участливо соседствовали годы, часто отдыхая вместе, товарищ проверенный.
- Здоровеньки булы, Роман. Занят небось?
- Да так, корплю, в запарке извожу бумагу.
- Загляни, хлопцы просят. Лады?
Пробежав черновик, вздыхая, зачеркнул ещё строку. Убрав печатную машинку в футляр (работал по-старинке), стал одеваться. В зеркале отразилась фигура – крепко-ладная; мускулистые руки, ироничный взгляд, утомлённый более от недосыпа.
- Ром, упоят шаромыжники, - слабо воспрепятствовала жена.- А им, каплюжникам, токо то и дай.
- Зовут мужики, уважить надо,Поля. А самогон пить - ни-ни. Неважнец будет...
Захватив любимую трубку, по узкой, мокрой от росы дорожке, почапал к соседу. «Согретый воздух охвачен золотом пылинок. Чувствуешь губами привкус звука, ковш слёз от восторга! Покуда кедрово-берёзовое Забайкалье с реками, озёрами живо творить можно, - думалось Борзинцеву. Но! Бессильно слово перед могуществом красоты природы. Целовал бы эту землю, обнимающую человека».
Далеко на горизонте появилась тучка.
Толкнул калитку.Она с подгнившими столбами закачалась, как припадочная, и распахнулась.Огород буянил зеленью. Золотистые подсолнухи тяжелели,уронив большие головы.
Добрым лаем встретила безобидная терьерша Жаннета. Лизнув руку горяче-шершавым языком, карманы обнюхав, спряталась в тень от джипа. Кличка полностью такова: Эльза Авраамовна Жаннет фон Ксешыньска. Если кто-то из гостей выпивал лишку, ему: как зовут собаку бизнесмена? Ежели не выговаривал – не наливали.
-Что, захотелось уик-энда? - вместо «здрастье» улыбнулся Роман.-Гужуетесь всё...
Компашка вольготно расположилась под тентом, занимавшим чуть-ли не половину участка. Столик уставлен закусью, мухоморами торчали рюмки вперемежку с бутербродами. Мужики уже на "взводе", разгорячены эмоциями и беспредметным по сути трёпом. Их сварливых мегер не было, видимо оставили в городе. Зримый душевный пинг-понг, который и есть счастье.
- Ох, давненько же не видел я "акулу пера", - обнимая гостя молвил хозяин. Небольшого росточка, коротко ершисто острижен; маленькая залысина, смешно щурится без очков. Курьезно отвисает не загорелое брюхо. Тоша незлобив, улыбчивый, тити-мити есть, - этим завлекал простушек-гёрл. - О банкирах читал, хвалю - дельно высек кулаков-финансистов. А бухгалтерши меня заколебали, действительно. Желают-таки телефончик: в кредитах, как в шелках.
- На кой ляд мне их колядки.
- Тогда за зустрич! Шоб ты был так здоров, как и хорош.
Залпом выпив, крякнули. Роман втихомолку скривился. "Палёнка грошовая, точно," - читая этикетку на литровой бутылке.
- Выпей моего, под 60, отлично "торкает,"- подбрился Ханкутилов, заросший щетиной желчный старикан. На дачах его кликали простецки "Мамай"; обкатав фамилию, сделав укорочено-знаменитой и гладкой для разговора.
- Ща! Размечтался! Более не желаю, с утра помогает... к обеду – кувырк голова! – заметил Роман.
Антон причалил к столу с горячим, но безнадёжно обгоревшим шашлыком. Услышав про "очищенный" – лицо печёным яблоком стало (заколебал Толян).
- Вот, Шурка Бурцев, одноклассник. - Рвёт когти от нас. "Отпадает" заметная долька, жаль.
Уезжающий сподвижник деловара - высокий босолицый русак гренадёрского телосложения. Словно молоко белый, восседал в гороховых шортах и футболке. На шее - полотенце, массивный крест из золота на такой же цепи. Говорил цинично-весомо, шершавым языком. На рингтон сотового абсолютно не реагируя.
- Сочи клёвый город. - Налоговики не борзеют. Девахи улыбаются. Кости бросить есть где. Разберусь...
- Где увидел хороших "нагловиков," - скоро-скоро встрял осоловевший уже Мамай. О семье–то не говоришь! Вот я...
- Толян, давай без дешёвых фортелей и выкрутасов, действительно.- Ищи алгоритм поведения и не нуди комаром. Хозяин стола требовательно-лобово.
- Позже заберу. - Главное: бабло в оборот запустить. Лицо односума смягчилось, мелькнула редкозубая улыбка. - Жена, с дочерью потерпят. И потянулся к сигаретам; дымя безостановочно, закончил: " Хочу конкретно тяпнуть по писят за Романа Юльевича. Классно разобрался с делом в арбитраже. Ну, чтоб было всё ровно и по зелёному!" Небрежно плеснув в рюмки из заканчивающейся уже ёмкости, Шурик встал. Бутылка усмехаясь погрозила горлышком. Вновь мужики закурлыкали. Стучали вилки, хрустел с ближайшей грядки лук; тарелки - почистились. Ух, и благодать!
Четвёртый из компании Максим, бритый по-арестантски наголо, с редкими усиками, форсистый, в солнцезащитных очочках, закалённо молчал. Соплёныш...
Чутко слушая речь, попыхивая трубкой гость, однако ужался, в беседу не вмешиваясь. Хмыкал, реплики по темам давая степенно, без охотки. Основной вопрос пока не просматривался, всё «галопам по Европам».
Вдали послышался ощутимый гром.
Краснобай Мамай осушил залпом полстакана "своей". Сжимая холёные кулаки, быковато глядя в землю, распарено-сомлевший, думал о чём-то. Дожевав с трудом мясо, шумно ёкая кадыком, идеолог (бывший) гнездовью:
- Ха,имею мечту: написать гимн самогону! На его ноль внимания: опять упивается в хлам – давний бзык...
... Анатолий Исаакович Ханкутилов слезливо-душевно, кустясь бровями, ворковал на таких вот мальчишечниках: "Не работал. Ни-ко-гда. Вот так, чтоб до пота каменщиком на стройке, токарем фрезерного на заводе. Или хотя бы управляющим цеха затрапезной фабрики". В реале жизненное бытие таково. Студенческий комитет института возглавлял, затем годы худо-бедно руководя профсоюзом, долго-долго трестовской многотиражкой. Инструктор горкома комсомола по идеологии, член бюро парткома. Апогей карьеры: менеджер по связям с общественностью Ад-министрации района! И это при такой пеньковой внешности!
На казённых должностях, известно, губительна привычка (употреблял безбожно). Наел отменную ряшку, сыто лоснился. «Работа такая, фартило» - оправдывался на церлах перед жёнами. Расставался с ними сварливо-долго, с "битьём посуды"... Они лёгким снежком улетучивались из памяти. «Троечник по жизни с гнущейся фигурой», - отметила Альбина (законная). Буксовал с единственным оболтусом не здороваясь годами. Что и говорить: характер – далеко не шоколадный. Божком ерепенясь втюрился в самогоноварение, обозначив марку с ценой. Ох, заячьих скидок в жизненном пути многовато...
- ...осуждаете, хихикаете... я один - вокруг пустыня... сочувствия от власти нет... выжали, как лимон... обман кругом, ложь официоза... догонялки за грешной мошной... давно исписался... стала житуха утилем... Вот я... Злость шпарила из него кипятком. Картечины слёз, из характерной горбинки носа - ручей.
- Самокопание в застолье к хорошему разве приведёт? - отметил Роман.
...И плаксивые хозяйки дач с упоением костерили гулёвого аппаратчика. На вечерних посиделках, швыркая ароматный чай из самовара, заедая тортиком магазинным. Хозяйка (в годах) задумчиво, фальцетом известила товарок:
- Из рассола новостей: Мамай сошёлся с ходульной!
- Потише, бабы трещите, услышат – неудобно... видела её: глазищи – ну, просто блюдца. Заметно, что баба-жох! Высказалась сухая, что гербарий Эллена.
- Что там говорить - приблудная конфеткой одета, не здоровается! Добавила Фаина, подруга не-разлей вода официальной жены.
Лица детных женщин - заплатами; телеса расквашены, глаза округлены. Ещё долго блёклые перемывали косточки, увязнув в словесной трухе. Маразм супердамский...
-Ждём тоста от массмедиа! – улыбнулся Белоконь. Всегда мне любо-душевны.
- О, зачин важнее дела, можно.
Моей любви от вас не скрою.
Люблю и женщин и спиртное.
- Класс! И - душой теплея, открыл литровую из припаса...
Крякнули теперь уже селезнями.
- У пре-э-с-сы яка думка о нэньке Украине?
Мир держится на вопросах, хотя большинство думают, что на утверждениях.
- О-ё-ё, братцы, за такой вопрос в пруду утопят! Заметьте, живым!
Поправив интеллигентно-тонкие очки готовился высказать фольгой светящийся монолог. Не скудный жизненный опыт учил превратностям судьбы, ничего-ничего - да вдруг обвал, летим в тартарары. Изогнув подковой нижнюю губу, горестно: «Что прок смеяться оскалено, а? Тут виноватых нет, одни несчастные. Мир лёгок, натянут спортивным трико. Хохлам, конечно, оставить территорию, всё-таки нация-с. Вздорных братьев без славян раздербанят по частям, желающие есть. На дворе истории политиканы кроят шарик не в один мах, резоны - у всех. Вообще-то, это разрешимые вопросы. Однако! – вряд ли мне доступны корявые решения. Маракуйте, чай не дети...»
- Дошлый, огранёно-искрящие рассуждения схожи. Я ж родился под Одессой, – задушевна реакция бизнесмена. Каков там воздух, а Овидиопольский лиман!.. а груши... раки... вино... девчата... Фантазии не в чем жить! Ситуация изменится, уверен - за миримся, не теорема Ферма. А ты широко мерекаешь, время слышишь, скажу так...
И потёр ручки, как домашний акушер.
Гнездовье, подняв ушки, внимало диалогу.
Толян, сняв жеванную кепчонку, вытер ладонью пот: "Мудрёно!"
- Ништяк! – лаконичный Максим.- Плесни-ка еще по глотку, если не в разор.
Курлыкнули журавлями после «своей», очищенной.
Веселье сбавляло обороты, уставая, мужчины теряли кураж. Летний день прикрывал веки. Ходили грудастые непричёсанные тучи. Разом зашло за них уморённое светило. С реки-кормилицы тянуло уже холодком; ветер зашелестел, осины и берёзы согнулись. Вторично громыхнуло, ощущалось наступление дождя и он мелко-мелко закапал ситечком.
- Айда, окунёмся ещё раз, - хорохорился выпотрошенный Мамай.
- Жесть! - рот скобкой у Максима.
- Чур, шабаш...сдаю материал... Анатолий отдохнул бы, нет уж моложавой прыти, а ершишься...
- Тогда по писярику! Разлив по-царски,очищенной.
Хохоча и заметно шатаясь, четвёрка мушкетёров компанейски спаянная ушагала.
- И - ку-ку вам, пьющая братия! Журналист, приняв враз стакан "очищенной", уплыл по волнам в гибкое, шатучее пространство, тошнотным жаром его обволакивающее. И - загогульно ушёл в семью. У калитки - терпеливая хозяйка. «Всё пучком, А-п-поли-н-н-ария!» Потрепав за вихры улыбающуюся ребятню, бухнулся на диван. О статье как-то не хотелось думать. Открыл газету: читать фельетон - возможности уже не те, заголовки и буквы сливались. "Для чего я напился, идиот?"
...Снилось видение: лето, мальчик в ситцевых трусиках играет в песочницу с братом; с русой косой мама угощает простоквашей; молодой и красивый отец, в военной гимнастёрке с закадычными друзьями споро рубит баньку; сургучную «перцовку» дружно выпивают в обед; «За зустрич!»...
Его бесцеремонно трясли за плечо.
- Ром, - а, Ромка, вставай сейчас же. Мамай утоп, сердце...
- Чего мелешь, деревня? Оглоушила...
- "Скорую" вызвали, участкового, ****ку евойную... Надтреснутым, будто старое дерево проговорила жена.
Ходко, босиком на реку. Не отмечая, что росистые ветви деревьев до кровянки царапают лицо. "Вот тебе, бабушка, и опохмельный день! Вот тебе и по писярику!»
На заречном крутобоком берегу видна машина "Скорой". Ноги Ханкутилова по колено лежали в мелких волнах реки. Колготились фельдшеры в белых халатах - искусственное дыхание утопленнику. В сторонке сидели с опущенными головами Бурцев и Максим. Жестикулировали стоящие кружком рыбаки-любители; возле них псы с мелко-чётким, как буковки, лаем. Вопросительные крики Романа, очевидно, не долетали, либо им не придавали значения. Горло сделалось шершавым. "Плыть-то до берега сорок метров, фактически," - растеряно думалось.
Держась за сердце, бившееся ошалело, еле-еле вернулся. Поля, глаза вытирая краешком платка: "Затаскает теперича околоточный... Бедко мне, Ромаша, ой, бедко»...
Дождик вечером прекратился, задурившая было непогода стихла. Спустя час Роман уловил тихие голоса. Понуро-виновато направился к соседям. В груди – ледяной холод, стыдоба облизывала душу; чувствуя преступником, не знающего вины. У открытой настежь покосившейся калитки стояло работающее такси. Собака, морщась, забилась в угол, тревожно выставив глазенапки на присутствующих.
В центре неубранного стола возвышалась Лариса. По танку в юбке словно трехтонка проехала... Залётная краля утирала ладошкой размазанные тушью глазищи, вереща оперной истеричкой. Будто мусор из дырявой котомки, сыпалось:" Толю в морг увезли... бесогон... клоун в Макдоналдсе... дачу куда... зачем очищенной напоили... всегда на руководящей работе... дома медаль... будь проклят самогон... что делать мне-е-е...?"
Помочь ей никто не мог.