Пса ругали образиной, динозавром, крокодилом и еще как-нибудь грозно-обидно из-за несуразно выпирающей, мощной грудной клетки, значительной высоты в холке и привычки путаться под ногами. Зимой шерсть вокруг пасти слипалась в острые сосули и действительно, напоминала броню вымерших ископаемых. Честившие так его, любили выпить. Животные, известно, не переносят запах алкоголя. Оттого, скорее, наигранная неприязнь была взаимной. В самом деле, какая нелюбовь между ними! Когда самые пропащие работяги-колдыри, норовили пнуть не пыром сапога, а спинкой, не исподтишка, а публично, и не ударить вовсе, а качнуть ногой для проформы, чтобы не мешал на пути, перед этим предупредительно матюкнув. В ответ лай, ворчливое рычание, ленивый оскал, в зависимости от энергичности нападавшего и настроения у собаки. Это все равно, что в узком, давно устоявшемся коллективе: на одни и те же лица глядеть устали, в отпуск не могут-охота, вот и донимают друг друга до изнеможения, бывает до драки, а случись беда с кем — стеной встанут. Женщины из управления относились к животине трепетно, бездетные, можно сказать, где-то по-матерински. Кормили мясом без примесей, бывало на косточке, реже ветчиной и докторской колбасой. На площадке одной из лестниц, ведущих к зданию, в морозы устраивали ему царское ложе. От старого, списанного кресла брали поролоновую подушку, на нее сверху две-три телогрейки кидали. Чем не кровать, на которую по преданию вождь варваров мог бы возлечь с королевской дочкой. Хотя кочевник, привыкший ко всякому, возможно оценил лежанку, но не уместился бы на ней, тем более с бабой-неженкой. Вместо него, свернувшись в клубок и дрожа, пребывал в бодром духе заснеженный и свободный от исторических параллелей современный пес по кличке Малыш. В десяти метрах его ждала уютная, теплая конура. Пес страдал боязнью закрытых пространств.
Ходили разговоры, будто бы еще месячным он стал свидетелем смерти своего брата или причиной житья на улице при любой погоде была прежняя старая, подслеповатая собака, не пускавшая в будку. Большинство склонялось к более правдоподобной версии: щенка-близнеца пристрелили за боевитость рабочие соседнего завода. В общем, произошло ужасное, после чего Малыш никогда, ни в ледниковую пору, ни в куцый зной не ступал лапой в какое-либо помещение. Главный экономист Прокопьевна (именно она притащила сюда двух кутят), пыталась приручить к «дому» лаской, уговорами, приманкой. Дальше козырька, у входа, куда собирались курить, не соизволил. Механик злой с виду дядька, по натуре же грубоватый добряк, попробовал взять глоткой. Поднялся скулеж до небес и пришлось отступиться.
Так бы и прожил тихо-мирно пес с глупой фобией на пороге учреждения по строительству с уклоном в электромонтаж без особых потрясений, если бы не новый сторож. Сержэн — кавказец, татарин ли с юга, свалился к нам в чахлую тундру вместе с очередной осенней волной переселенцев, вечно странствующих, жадных до работы и подержанных авто, принес на бархате смуглой кожи запах дальних костров. Темпераментный, загорался щепой от идеи, поступка да не остывал мгновенно, как многие его соплеменники, упорно таил, точно жадный рыбак ржавые снасти, какую-нибудь дремотную мысль. Благодаря ей выстраивал отношения, линию поведения с кем бы то ни было, гнул свое. Подвижный человек без возраста с телом бегуна на короткие дистанции и улыбкой лежачего Будды, быстро подружился с настороженной собакой. Хотя по иному, наверное, никак. Ведь их объединяло одно дело: сторожить, охранять. Человек за деньги, кобель — за ласковое слово и харч. Не знаю, чем он взял пса, на каких струнах загадочной собачьей души сыграл, но тот полюбил Сержэна так основательно и безоглядно, что порой, забывался и в порыве угодить аккуратно сжимал челюстями длинные полы шуб и рукава пуховиков своих прежних благодетелей, впрочем, не нанося им никакого ущерба, разве только пугал. К нему не стали относиться хуже, сваливая новую, неприятную черту характера на некоторую придурковатость — малыш, одним словом! А может быть кровь от убийства первого щенка еще свежела у них где-нибудь в подвалах памяти, может помнили (опять слухи) о генетической порче: ощенившаяся сука путалась с волком. Разве гонять стали чаще, угощать меньше. Урезка хрящей окупалась щедрыми подачками новоявленного хозяина.
Я-то знал, потирая освобожденное от тисков добродушного разбойника запястье, откуда пурга грядет, но формально привязаться к службе охраны не мог. Сторож работал педантично, подобрал толкового сменщика племянника, успевал совмещать должность дворника. Зимой чистил обширную площадь возле зданий от снега, летом — от окурков и мусора, буквально выбривал поверхность до синевы. По графику открывал-закрывал ворота, включал фонари, делал обход помещений, переписывал номера, оставленных на ночь машин, творил прочие скучные, прописанные в инструкции вещи. Не опаздывал, одевался чисто и взглядывал трезво, послушными, верными, влажными от надсваи глазами. Не стеснялся помогать. Его видели лазающим под трактором, тянущим провода, чего-то разгружающим и копающим, и все это, разумеется, (чтобы сэкономить фонд заработной платы и получить нам премии) за одну охраничью ставку. Постепенно успел обаять всех, кроме меня. И дело тут не в укусе (скорее нежном захвате), не в личной обиде, а в нечто большем, обширном, всеобъемлющим, которое никак не сообразовывалось, не стыковалось с красивыми и гладкими частностями, не формулировалась в стройную теорию. Мы оба чувствовали взаимную невыносимость. Сержэн взял меня под наблюдение. Не косился зло в мою сторону, не щерился, просто дал понять: видит меня даже спиной, знает, где нахожусь и чем занимаюсь. Я же пытался вывести его из тени и другим показать.
«Нельзя, - думал, водя окурком по перилам крыльца (давно надо выбросить, зараза, прилип к пальцам!), поглядывая на сторожа и пса, бегающих с мячом, - гулкому кувшину ожидать воды либо другого содержимого, если черпать неоткуда. - Эти счастливые бесились возле стены, на ней чернели слова «пусто» и «монстр», точно подтверждавшие мои рассуждения. - Страшных пустышек много и мне безразлично ходят они, жрут, спят, так нет же, тянутся в социум! Заводят семьи, приятелей, любовниц, домашних животных. Начинают их переделывать, исподволь, незаметно, из добрых побуждений. В итоге похищают индивидуальность, жесты, манеры. Пытаются втиснуть чужие достоинства и недостатки в свой духовный вакуум, в межреберную тесноту. Не понимают: ничего, кроме анатомически правильно расположенных органов, туда больше не поместится. Пусть бы переделываемые ими, дышали страхами, суевериями, слабостями, разными фрейдистскими штуками... Нет, надо перекрыть воздух, искорежить, изломать и выбрать следующую жертву».
Будучи заместителем начальника отдела кадров я желал избавиться от Сержэна и тупо придумывал повод. Шеф, проходя мимо, словно прочитал мои мысли, дружески похлопал по спине, пробурчал, вроде того, смотри, потеряешь отличного работника, нигде больше не сыщешь, лучше попроси стену закрасить и, крутя ключи на указательном пальце, проследовал к служебной машине. Я махнул рукой. Сторож бросил возню с Малышом. Собака в тоскливом одиночестве застыла, присела на задние лапы и вяло забила по асфальту хвостом, ожидая продолжения игры.
В конце квартала, в последний рабочий день недели я закрылся в кабинете на ключ и остался готовить отчет. Все давно разбежались, некоторые под разными предлогами умудрились исчезнуть сразу после обеда. Никому не терпелось просиживать даром редкие, жаркие, полярные дни. Народ тянуло на шашлыки к водоемам. Моя давняя со студенческих лет привычка оставлять самое важное и сложное на последний срок, лишила меня этой радости, заставила щуриться в монитор, нервно почесываться и вздыхать. Чтобы облегчить вынужденное одиночное заключение развел чай погуще, в качестве пятиминутной поблажки позволил себе интернет. Короткий отдых растянулся на неопределенное время, главным образом, из-за того, что постоянно отвлекали. Сначала шаги по коридору, проверяющего и закрывающего двери; подергал и мою, я, сам не знаю отчего, скорее инстинктивно, чем сознательно притаился, он ушел, возвратился, дернул сильнее, крикнул в замочную скважину, типа, есть кто живой, постоял, протопал дальше; потом, намного позже чьи-то далекие голоса. Короче, мешали работать. Все-таки через пару часов я сумел сосредоточиться на составлении таблиц.
Воздвигнув на столе свежеотпечатанные, еще горячие результаты труда, услышал совсем близко, где-то на этаже Малыша. Надо просто хорошо знать этого пса, чтобы научиться отличать обычное рычание на своих от грозного рыка, так несвойственного доброй и боязливой собаке. Чей-то смех, шепот дразнил и подначивал пса. Происходила тихая борьба. Чужаки стремились добиться от него каких-то определенных действий. Вдруг лай, крики и, разорвавшее барабанные перепонки визгливое постанывание, скорее похожее на жалобу ребенка. Оглушенный я заметался, зачем-то схватил огнетушитель, открыл дверь и выскочил в коридор. Чернявые парни опрокинулись за угол и застучали башмаками, летя со второго этажа на первый к выходу. Они перекликались уже на улице, точно стая встревоженных птиц, покидавшая обжитое место. И все же мне хватило доли секунды узнать рубашку с характерным восточным орнаментом и спортивный костюм синего цвета с белыми лампасами. Земляки Сержэна иногда по вечерам просовывались в щель ворот, висли на заборе о чем-то негромко переговаривались. И если рядом (он всегда вертелся поблизости) находился Малыш, то, мне иной раз казалось, они с излишним усердием нехорошо примериваются, присматриваются ко псу, а сторож, в поддержку их намерениям, таинственно оглядывается и кивает.
Собака лежала надорванной пуховой подушкой тут же на ступеньках лестницы по направлению к выходу мордой вниз, будто выпустили на волю немного пера, сразу превратившегося в странно седую, тусклую шерсть. По инерции мельчила лапами, будто еще надеялась догнать кого-то. И вздымались бока в такт сумасшедшему пульсу. Одна из артерий обрела власть над организмом, заставила сокращаться диафрагму и прыскать на бетон красным. Смутно припоминая азы оказания первой помощи я пережал брючным ремнем выше, хотя не был уверен, что пса можно спасать также, как человека. Тихо подошел Сержэн и присел на корточки, изображая глубокое дыхание, словно от бега, волнение. Он также, как я, ссутулился, уменьшился, сжался, опустил руку на лоб страдающей собаке, зашептал, может быть тоже молитву, как и я только на своем языке. Давно заметил, если человек хочет расположить к себе или быть сопричастным к социальным событиям, группе людей, то он подсознательно копирует действия других, поведение толпы, отдельного индивидуума. Даже при лавине, камнепаде в горах, жертвами становятся чаще те, кто инстинктивно, видимо, чтобы умилостивить природу и показать, что против них не стоит проявлять агрессию, бегут не резко в сторону, а по пути схода. Мне показалось, Сержэн разгадал мои намерения разбить ему голову первым попавшимся под руку тяжелым предметом и сделал психологическую уловку, надеясь на мою милость, и я, конечно, попался. Нет, если бы он оправдывался, защищался, тогда получил бы. Бить же сидящего рядом в печали, пусть и показной, не могу. Дурацкое благородство!
- Николач, помоги, повезу в болцу, - услышал сквозь дебри лесов и бетонные стены голос сторожа.
Он всегда глотал в конце слова звуки и вместо «Николаевич», говорил «Николач», а «больница» вышла теперь у него «болцей». Я про себя поклялся испортить Сержэну, если не жизнь, то настроение надолго.
- Бери ключи от дежурной машины, вот адрес. Пса под капельницу. Завтра заявление по собственному на стол, - просипел нездешним голосом ему в ответ.
Мы снесли Малыша вниз, уложили на заднее сидение старенькой тридцать первой волги. Она дернулась с места, камушки из-под колес тронули ноги, в воздухе запахло жженой резиной. И тут я понял: проклятый сторож снова обманул! Сделал меня соучастником! Ведь это я должен был везти собаку к ветеринару, а он должен оставаться на смене, доработать до конца, записать о происшествии в журнал, вызвать начальника охраны и кого-нибудь из наших, хотя бы главного энергетика, описать приметы нападавших, проверить, не украдено ли оборудование, предметы. Теперь же мне свалились на голову его заботы, а он, может и не появляться больше никогда. Трудовой книжки нет, работает по договору. Все моя трусость. Когда я понимаю — запутался тип, виноват сам, не выгорело, не предвидел, не умею топить дальше, хотя надо бы. Начинаю подыгрывать, часть ответственности брать на себя, выгораживать. Раз было такое, после развода с женой, помогал вору выносить имущество со своей дачи. Попал в психологическую ловушку. Подлец представился грузчиком, мол, хозяйка потребовала часть имущества свезти ей на новую квартиру. После того, как груженный грузовичок лихо запрыгал по гравийке, дошло: мою бывшую он называл Олей, она была Юлей, и не было у нее никакой квартиры, раздел имущества и жилья еще не произошел! Но располагающий вид трудяги, открытая улыбка, прыткость, стремительность и соленые анекдоты, а главное, несходство в имени на одну букву сыграли ва-банк. Шевельнулось же нехорошее предчувствие в начале, мог и вызвонить Юльку, к соседу через забор сбегать, узнать, расспросить, докопаться, однако, глянув на огромные, волосатые лапы с наколотыми перстнями на пальцах, на бычью шею и загорелые жернова-лопатки, резво трущиеся друг о дружку при носке мебели, понял, дрогнул, смалодушничал. Составил в полиции несуществующий фоторобот. Подыграл!
Пришлось оставаться на ночь, вместо Сержэна. На утро случился скандал. Сторож не объявился, дежурный автомобиль нашли брошенным возле ворот. Пришлось долго и нудно объясняться сначала со своими, потом с чужими представителями различных инстанций, писать объяснительные, быть допрашиваемым, подозреваемым, обвиняемым и оправданным, наконец дойти до точки, никто руки не подавал, пока начальник не шепнул на ушко: пора в отпуск. С отдела набежали, поздравили, чуть ли не шампанским в потолок бахнули. За первой волной поздравляющих кинулась вторая, третья лишь слегка лизнула мои губы горькой настойкой. Они гору с плеч сбросили или ком с горы скатили, раздавивший меня. Я оказался за турникетом опустошенный, злой на вымышленный отдых, не полагающийся мне, но оплаченный и подсчитанный в днях. И весь я казался самому себе каким-то вымышленным и ненастоящим. Вот Малыш — реальный герой потому что поверил и не побоялся. Лежит где-нибудь сейчас на операционном столе и постанывает под наркозом. А я — хмельной, с круглой суммой на зарплатной карте, выгнанный с почетом. И Сержэн — продуманный герой. Пусть гад, разрушитель, добился же все-таки своего, сумел затянуть пса в помещение, применил шоковую терапию, излечил.
Вызвонил ветлечебницы. Малыша нигде не было. Он туда не поступал! Решил вернуться на работу, найти (где-то в бумажках) адрес, разобраться со сторожем по-взрослому. В пустующей днем проходной уже появился новенький, равнодушный охранник. Он сонно пробормотал: «Без пропуска не пускаем». Напрасно мой, слегка помятый тревогами корпус, бился о неприступную с нашивками грудь солидного охранного ведомства. Корректно выдавленный вон, присел на бордюр и начал с досады садить один за другим "кэмэл". Глазами попросил помочь девушку из бухгалтерии,(у них всегда много работы, они задерживаются допоздна) легкую на ногу, выпорхнувшую прочь. Она лишь кивнула, поскорее отвернулась, ускорила шаг, боясь поддаться душевному порыву и помочь мне наперекор общественному бойкоту. На бетоне сидеть холодно, я решил посидеть на траве, тем самым спровоцировать охранника выйти из укрытия в «чисто поле», где у меня было бы больше шансов на маневры и возможность прошмыгнуть внутрь. Подойдя, приметил у края газона небольшой утоптанный холмик, похожий на небольшую могилку для карлика с воткнутой в него палкой и дощечкой на палке с надписью «Не ходить!» Точно помню: угрожающее предупреждение всегда находилось в центре цветочного оазиса, там еще чернеет прежнее отверстие. Значит, сюда что-то (кого-то?) зарыли и для отвода глаз переставили табличку. В голове зажглась лампочка, и полная до жути картина окончательно нарисовалась.
Они убивать Малыша не хотели, лишь завлечь в здание. Наверняка, изображали нападение на сторожа. Собака восприняла угрозу серьезно, вошла в раж, вынудила их обороняться. В спешке и суматохе произошло непоправимое. Проверять закопанное в земле не хотелось, боялся — стошнит. Теперь торопиться некуда. Я двинулся в ближайшее тур агентство с одной мыслью: подальше отсюда, где потеплее.
Через неделю, прогуливаясь по пляжу в Таиланде, увидел бегущего мне навстречу желтолицего парня с собакой. На миг защемило сердце, я прилип к песку, встретил непреодолимую преграду нахлынувших воспоминаний. Захотелось махнуть рукой, как прежде, закричать: «Сержэн, Малыш!» Уж больно человеческий силуэт, цвет кожи, походка и грация, порода и окрас были похожи на тех, родных. Пес бегал за мячом. Приблизились и отхлынуло. Местный пацан, который с утра, предлагал мне рыбу с лотка, теперь играл с собакой. Таец оказался совсем черным, юным, прихрамывающим и неуклюжим, пес пегим, тощим и неторопливым от жары, а мяч — стоптанным кроссовком. Парень настойчиво пытался затащить собаку в море. Он кидал обувку с ноги в воду, дразнил палкой, погружался по пояс, подзывая из набегающего, мутного прибоя пса. Тот начинал скучать и поскуливать, жалобно подвывать, видно очень любил мальчика, готов ради него шкурой жертвовать. Перед могучей и соленой, ускользающей за горизонт стихией робел. Это было выше его собачьих сил. Знакомое чувство на уровне интуитивного, чувственного восприятия слегка сжало виски. Точно я заново повторял давно пройденный урок, точно передо мной прокручивали кадры выученного наизусть старого кино. Так они бегали друг за другом и кружили по самой кромке, пока подросток не изловчился и не сгреб собаку в охапку, бросил в шипящую волну. Животное взвизгнуло и ужаленно, поджавши хвост, просвистело ракетой в прибрежные кусты. Юнец оторопел, испугался, ожидал видно совсем иной реакции, понесся вслед, выкрикивая на бегу кличку своего питомца.
Ближе к вечеру, чуть улицы курортного заграничного города подернулись ряской первых, блеклых огней, в серое вещество, при поедании сочного, золотистого манго, втемяшилась банальная мысль: в любви не бывает запрещенных приемов, когда веришь в свою правоту. Неважно, какого рода эта любовь: мужчины к женщине, матери к ребенку, которая что-то запрещает или наоборот, пытается к чему-либо приучить, к домашнему животному или другому одушевленному существу. Если пытаться перекраивать привычки и предпочтения, искоренять с наскоку комплексы и недостатки, то скоро волшебный храм доверия, искренности и терпения превратится в жестокий аттракцион с бесконечной дрессурой или зверинец, где ненависть рыскает по вольерам.
Я восстановился на работе. Малыш вернулся. Не знаю, кто его выхаживал, где он отлеживался. Пес мало кого узнавал из старых приятелей, часто ощетинивался и без причины лаял. Ночевать спускался в теплотрассу, рискуя каждый раз быть съеденным обитавшими там бомжами. На задней лапе ближе к хвосту, куда его ранили розовела проплешина. Она долго не зарастала и служила лично мне вечным напоминанием и укором. Мужики при встрече со мной, отводили глаза и шептали:
- Испортил, Николаич, собаку, испоганил.