Часть 4. ГСВГ, Финов

Геннадий Обрезков
       В этом доме (в центре снимка), на первом этаже, жила наша семья в 1956-1960 годах. В то время он не был таким нарядным. Не было и мансарды. Крыша дома была плоской. В дом мы входили через крытое застекленное крыльцо. Его боковая и задняя стенки были деревянными, оконные рамы высокие. Они были составлены из небольших, размером примерно со стандартный лист бумаги, стекол. На снимке видно, как обновилось крыльцо. Палисадник от улицы был отгорожен полутораметровым штакетником. Его дальнюю сторону прикрывал ряд высоких и непроходимо густых кустов сирени. Ближняя сторона была огорожена невысоким штакетником, высотой около 70 см. А сейчас видно – на месте палисадника растут ель и две туи…
       Под старым асфальтом на дороге виден еще более старый и под ним булыжное покрытие. По нему не только мы, детвора, бегали, по нему, в свое время, и фашисты ходили. Вдали, в конце нашей улицы, видна легковая машина. Она движется по автодороге Эберсвальдерштрассе мимо бывшего нашего жилого городка со стороны FinowFurta в сторону Eberswalde-Finow. Она проезжает как раз напротив того места, где находились ворота контрольно-пропускного пункта (КПП). Первого дома с левой стороны который у самого перекрестка, в те далекие годы не было. Он выстроен почти на том месте, где стояло здание КПП. А напротив него, там, где сейчас пустырь, стояло длинное одноэтажное здание Военторга…

    ПЕРЕЕЗД…
       Где-то в начале осени 1956 года состоялся наш переезд из Вернойхена в Финов. Между городами, а если точнее – между гарнизонными жилыми городками, расстояние было небольшое – всего двадцать три километра по прямой, строго на север. Но если по самой короткой дороге, через Гекельберг и Эберсвальде, то получалось около тридцати пяти километров… Об этом с удивлением узнал много десятилетий спустя, разглядывая вытащенную из семейного архива старую, потертую на сгибах, карту-километровку Берлина и его окрестностей,  изданную в Германии в 1954 году. Отец всегда брал ее с собой, выезжая на рыбалку или охоту… Но в то время мне казалось, что мы переехали куда-то очень далеко, в совсем другой, не похожий на прежний, мир. И даже, как будто бы, в другую временную эпоху…

       Помню, в день переезда было сумрачно и прохладно. Все наши вещи уместились в крытом брезентом кузове американского «Студебеккера». Часть мебели мы оставили на старом месте новым жильцам. Но и в Финове нас ждала не пустая квартира. Всей семьей мы уместились в салоне небольшой легковушки. Не запомнил, какой модели была машина. Было сыро и зябко. Отец сел рядом с водителем. Мы, втроем, с мамой и с сестренкой, грелись на заднем сидении, тесно прижавшись друг к другу. Наверно, это был единственный случай в моей детской жизни, когда я не особенно интересовался тем, что происходило за окнами машины. Может, приболел… Или наш переезд происходил рано утром и просто хотелось спать.

       Мы въехали в Эберсвальде с юго-восточной стороны, пересекли его насквозь с востока на запад и продолжили движение в сторону Финова. Параллельно нашей дороге, севернее её, то приближаясь к ней, то удаляясь, тянулись две водные артерии – Finow-Kanal и Oder-Havel Kanal… В 45-м именно здесь, в районе дороги и каналов шли тяжелейшие бои. С севера, на помощь осажденному Берлину, согласно приказу Гитлера, пыталась прорваться крупная группировка немецких войск… Не получилось! Не смогли! По этой дороге мы и двигались к месту нашего назначения.

       Оставив позади себя западные пригороды Эберсвальде, мы проехали всего пару километров вдоль лесного массива и как-то незаметно оказались уже на главной улице Финова. Этот город мы тоже проехали насквозь с востока на запад… За промелькнувшими на выезде из Финова домами, слева вдоль дороги потянулось деревянное ограждение нашего жилого городка, за которым нам предстояло провести четыре интересных, но, увы, так быстро пролетевших, года… Сегодня два эти города так разрослись, что слились в один населенный пункт Eberswalde-Finow…
 
                ЗНАКОМСТВО.
       Гарнизон занимал обширную территорию между городами Finow и Finow-Furt и находился южнее соединяющей их автодороги. Аэродром почти со всех сторон был окружен лесным массивом. Большинство военных объектов – штабы, казармы, склады, различные служебные и хозяйственные здания, места хранения и парковки различной военной техники, располагались среди берез, сосен и других лесных деревьев. Гарнизонный жилой городок, в котором проживали офицеры и члены их семей, находился на западной окраине Финова и состоял из двух параллельных улиц, протянувшихся от дороги Фино-Фурт – Эберсвальде, перпендикулярно к ней, с севера на юг. Между домами соседних улиц, как в обычном селе, находились садово-огородные участки. От самого Финова, в то время, городок отделялся узкой полоской леса, которая, постепенно расширяясь, тянулась вдоль гарнизонного ограждения с наружной стороны также с севера на юг и соединялась за городком с основным лесным массивом. Сегодня лесополосы уже нет. На ее месте выросла новая улица, застроенная небольшими домами…

       Наша улица начиналась сразу за КПП. Сегодня она называется Zum Samithsee… Вдоль ее правой стороны, если смотреть от КПП, стояли в ряд «разнокалиберные» по архитектуре, в основном одноэтажные, с мансардами, жилые дома. У них были красные черепичные крыши, а со стороны улицы, под окнами, перед каждым домом были небольшие, аккуратно ухоженные палисадники. Самый первый дом в этом ряду, отстоящий от КПП примерно на 50-70 метров, был двухэтажный и двухквартирный с необычной для этих мест плоской крышей. Именно в этом доме нашей семье и была выделена квартира на первом этаже…

       Левая сторона улицы, опять же если смотреть от КПП была более разнообразной. Почти вплотную к забору ограждения своим торцом примыкало длинное одноэтажное здание барачного типа, в котором находился магазин Военторга. В нем можно было купить все – от любых продуктов, до любых промтоваров… Из-за нашего близкого с ним соседства все жители городка шли за покупками мимо наших окон.  Далее, вдоль улицы, протянулась небольшая роща, в которой росли сосны, березы, клены и различного вида кустарники. Узкий «фасад» рощи, выходящий на улицу, находился как раз напротив нашего дома.

                О РОЩЕ И НЕ ТОЛЬКО…
        Роща с трех сторон, «подковой», обтекала единственный в городке оставшийся с войны разрушенный жилой дом, грустно смотревший на улицу своим сохранившимся фасадом с пустыми глазницами окон. Кроме фасада сохранилась и задняя стена дома, но черепичная крыша была полностью обрушена внутрь между этими стенами. Под развалинами полностью сохранились невредимыми подвальные помещения, которые мы, мальчишки, конечно, тщательно исследовали. Раздумывая о причинах странного характера разрушений этого дома и отсутствия следов взрыва, мы с друзьями пришли к выводу, что крыша могла обрушиться скорее всего от воздействия сильной взрывной волны от упавшей где-то в стороне от дома бомбы большого калибра. Если бы было прямое попадание, развалились бы и стены. А на месте подвала была бы огромная яма.

        И роща, и разрушенный дом были излюбленным местом наших игр в войну других интересных забав. Вот где нам с друзьями было раздолье! Среди поросших кустами развалин этого дома мы играли в войну, устраивали привалы между «боями», обсуждали наши дела и строили планы на будущее. Особенно интересно было обсуждать просмотренные в Доме Офицеров художественные фильмы и мультики, или прочитанные в книжках истории. Но особенно нравилось нам разводить костры, для которых мы собирали сухие сучья. В роще этого добра хватало… И, конечно, ломали и подбрасывали в огонь свежие зеленые сосновые ветки, которые горели с веселым треском, наполняя всю округу вкусно пахнущим дымом… А потом, в дышащих жаром угольях, мы пекли принесенную из дома картошку и, обжигаясь, с наслаждением ели ее вместе с обгоревшей, слегка очищенной, кожурой. И веселились, глядя на свои, перепачканные сажей, физиономии.

       В памяти хорошо отложились березы… Они запомнились потому, что весной мы, мальчишки, добывали из них березовый сок. У каждого из нас были свои перочинные ножики. Выбрав себе дерево, мы лезвиями ножей высверливали дырочки в стволе и прикладываясь губами к коре, пили сок прямо из дерева. А вытекал он буквально струйкой. Иногда мы вставляли в отверстия подходящие трубочки и набирали сок в припасенные банки. Хорошо помню, что после утоления жажды, мы камнями забивали в дырочки выструганные деревянные чопики-пробки. Жалко было оставлять на дереве открытую ранку с напрасно вытекающим соком… А еще роща запомнилась потому, что от нее исходил, особенно в сырую туманную или дождливую погоду, чудный лесной запах – запах хвои, прелых листьев и грибов – родные для меня запахи детства.

                ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА.
       Далее, за разрушенным домом, по левой стороне улицы тоже стояли дома, среди которых была и наша начальная школа, в которой я учился со второго по четвертый класс. Расстояние между вторым и третьим домом на левой стороне было увеличенным и в глубине этого пространства стояло высокое темно-серое здание необычной архитектуры. У него была островерхая крыша из темно-красной черепицы и высокие узкие окна. Здание было окружено старыми раскидистыми каштанами, под которыми летом царил такой густой полумрак, что даже камни фундамента и земля рядом с ним покрывались тонким налетом зеленого мха…

       Позже я узнал, что это здание когда-то было церковью немецких протестантов – кирхой. Верхняя часть ее башни-колокольни, «срезанной» то ли войной, то ли приказом начальства, была на одном уровне с коньком крыши и потому не бросалась в глаза. Во время нашего проживания в городке здание кирхи было приспособлено под Дом Офицеров. Просматривая сегодняшние спутниковые снимки нашего городка, с сожалением констатировал – с выводом наших войск из Германии бывшее здание кирхи было полностью кем-то разрушено, кирпичи и строительный мусор вывезены в неизвестном направлении, и на снимках, среди буйных зарослей кустарника, с трудом различался контур фундамента снесённого здания. Странно даже, кому и зачем всё это понадобилось…

       Недалеко от Дома Офицеров на тыльной стороне улицы, между гарнизонным ограждением и жилыми домами, с их садами-огородами, находился стадион. Вдоль его западной стороны были вкопаны скамейки для зрителей, а вдоль восточной тянулось традиционное гарнизонное ограждение: снаружи – деревянный глухой забор, а с внутренней стороны – забор из колючей проволоки. В некоторых местах, в нижней части забора, доски не были закреплены. Раздвигая их, не только мы, мальчишки, выбирались на разведку окружающей нас местности, но и взрослые, целыми семьями выходили прогуляться и отдохнуть в лесу, на природе…

       На современных снимках гарнизона, сделанных со спутника, наглядно видны изменения, которые произошли на территории жилого городка за прошедшие 60 лет. Жилые дома полностью обновились и выглядят красиво, как новые. Ограждение жилого городка отсутствует, но по ровной линии кустарника, протянувшейся с севера на юг, параллельно стадиону, четко видно, где оно проходило. Стадион превратился в огромный бесформенный пустырь. С западной стороны на него вылезли огороды и хозяйственные постройки новых жителей городка. О прежнем существовании стадиона сегодня можно догадаться лишь по хорошо заметному в северной его части, недалеко от фундамента разрушенной кирхи, овалу бывшей гаревой дорожки. Потому что внешний вид травы, не одно десятилетие растущей на ней, сильно отличается и видом, и цветом от той травы, которая растет за ее пределами. Напротив нашего дома, вместо разрушенного, также выстроен новый дом. Исчезло и здание военторга. На его месте теперь заросший бурьяном и кустарником пустырь. И уже нет ни КПП, ни ворот, ни ограждения…

                ГАРАЖ.
       Правая сторона улицы, опять же, если смотреть со стороны КПП, начиналась с большой, примерно 40 на 50 метров, прямоугольной площадки, потянувшейся от гарнизонного забора до стены нашего дома. Она была ровная, покрыта щебнем и хорошо укатанная. Очевидно, «при немцах» использовалась для стоянки машин. В ее дальнем от нас, по диагонали, углу, прижавшись к гарнизонному ограждению, находился большой кирпичный гаражный бокс, высотой примерно в полтора-два этажа. Из-за его двух огромных створок ворот он больше походил на самолетный ангар. Створки всегда были приоткрыты. По-видимому, при фашистах, это здание служило гаражом для спецмашин. Под крышей гаража двумя рядами протянулись четыре смотровые ямы.

       Размеры гаража были довольно внушительны. В нем вполне, если в два ряда, могли бы уместиться четыре средних размеров машины. Удивительно, что командованием гарнизона это здание никогда не использовалось. Хотя бы под склад. Оно было абсолютно пустым и аккуратно прибранным. Пол в нем, по всей площади, был засыпан чистым желтым песком с глиной и утрамбован. И несмотря на то, что нигде не было видно ни малейшего пятнышка от подтеков масла, солярки или бензина, внутри здания постоянно держался стойкий густой запах горюче-смазочных материалов. Сейчас и этого здания уже нет, только заросшие бурьяном и кустарником остатки фундамента...

      Мы, детвора, исследовали этот гараж сверху донизу. И особенно тщательно – подоконники небольших окон, расположенных в ряд на двух противоположных стенах, под потолком, на высоте около двух с половиной метров. Вдруг, какой-нибудь фриц там чего-нибудь позабыл… Но ничего заслуживающего нашего внимания мы не нашли. Очевидно, что все уже было тщательно обследовано кем-то любопытным до нашего появления в городке… Четыре года спустя гараж все же наполнился жизнью. Когда нам пришла пора уезжать в Союз, нужно было как-то упаковать наши крупногабаритные вещи – мебель и пианино… Отец выписал доски. Их привезли, сгрузили, занесли под крышу этого самого здания и… работа закипела…

       Каждый день, возвращаясь со службы, отец уединялся в свою «мастерскую» и как заправский плотник, по заранее рассчитанным размерам и чертежам, пилил доски и сбивал из них разнокалиберные ящики. Они оказались настолько удобными и прочными, что выдержали не только транспортировку по железной дороге из Германии в Ростов, но и неоднократные, в течение года, переезды на поездах и грузовых машинах, перемещения с одного склада на другой, пока мы не получили квартиру. Я использовал любую свободную минуту, чтобы не только посмотреть, как рождаются эти ящики, но и хоть в чем-то помочь отцу в его работе. Иногда, кроме меня, в гараж заглядывали и более серьезные зрители. Многие офицеры, из числа наших знакомых, приходили, смотрели на работу отца, прикидывали… Ведь рано или поздно и им придется столкнуться с такой же проблемой – как благополучно перевезти на Родину приобретенные в Германии вещи.

                ДИСПОЗИЦИЯ…
       Гарнизонное ограждение, обойдя с двух сторон площадку с гаражом, подходило к нашему двору, поворачивало на 90 градусов вправо и шло параллельно проходящей метрах в тридцати от него, почти никогда не смолкающей дороги из Финова на Фино-Фурт. А по эту сторону ограды был наш сад, в котором росли фруктовые деревья и ягодные кустарники. Между садом и домом был небольшой внутренний дворик, который отделялся от сада живой изгородью из разросшихся высоких кустов сирени и вишневой поросли, с узким проходом сквозь нее, от которого далее через весь сад тянулась длинная тропинка.

       Все дома на нашей стороне улицы и на параллельной ей, соседней, имели похожие земельные участки, засаженные фруктовыми деревьями и кустарниками. Между участками, относящимся к разным улицам, была проложена грунтовая дорога, шириной около четырёх метров. Через каждые семьдесят метров на обочине этой дороги были установлены бетонные ящики-мусоросборники. Они имели вид тонкостенных, из армированного бетона, «кубиков», со стороной, примерно, в один метр и двадцать сантиметров, и такого же размера высотой. Что удивительно, большинство жителей нашего городка огороды не сажали и вообще сельхоз работами на своих участках не занимались. Разве что, только собирали урожай с фруктовых деревьев, которые были посажены прежними жильцами городка, возможно, самими немцами…

                КОГДА ЧТО-ТО ПОШЛО НЕ ТАК…
       Вскоре после нашего переезда в Финов в самом конце октября атмосферу всего нашего гарнизонного бытия стала наполнять необъяснимая для нас, для детворы тревога. Перестали звучать шутки, исчезли улыбки, на лица взрослых, как будто, нашла какая-то тень… Мы с сестрёнкой почувствовали это, глядя на родителей, но вопросы старались не задавать. Отец отнёс на аэродром хранившийся в доме противогаз… Полёты на аэродроме в дневное время шли практически непрерывно. Отец стал пропадать на службе и какое-то время оставался ночевать на аэродроме. Он уходил на службу, забрав с собой всё лётное обмундирование, которое хранилось дома, потому что тоже принимал участие в вылетах. Потом, не помню уже от кого, услышал слова – Венгрия… мятеж… Но никаких подробностей в то время ни от кого не услышал.

       По прошествии большого времени картина всё же стала проясняться. В Венгрии были граждане, недовольные социалистическим выбором своей страны. Кто-то считал, что этот выбор был навязан Советским Союзом. Кроме того, в стране оставалось на свободе значительное количество венгерских нацистов, которые активно сотрудничали с немцами во время Второй мировой войны и участвовали в сражениях против наших войск. И им очень хотелось взять реванш за своё поражение. В стране также активно действовали спецслужбы стран НАТО, которые вели пропаганду, создавали провокации, старались вывести противников режима на улицы и создавали законспирированную военную организацию для захвата власти. Наше руководство внимательно следило за развитием событий и информировало венгерские спецслужбы о грозившей опасности путча. Но вскоре события начали развиваться стремительно. И хотя в Венгрии находилась группа наших войск, им была дана команда – не вмешиваться. Была надежда на то, что венгры сами справятся с возникшими у них проблемами.

       Но всё оказалось намного сложнее и проблемы переросли в трагедию. Запад направлял в Венгрию инструкторов, оружие, боеприпасы и главное – подстрекателей. Пролилась первая кровь. В начале мятежники расправлялись только с партийными и государственными руководителями всех уровней, до которых они смогли добраться. Затем стали убивать обычных своих граждан – тех из них, кто принимал активное участие в строительстве новой Венгрии или даже только просто сочувствовал. И, наконец, озверевшие от крови и безнаказанности путчисты стали нападать на советские воинские гарнизоны и пролилась первая кровь наших соотечественников. И тогда Советским руководством было принято решение вмешаться в события и помочь братскому народу подавить разгоравшийся мятеж… Нашим войскам в этом деле помогала авиация. Когда разведка доносила по каким маршрутам двигались колонны мятежников для очередной кровавой расправы, наши авиационные части наносили по ним мощные бомбовые удары. В них принимал участие и Вернойхенский бомбардировочный авиаполк. В итоге мятеж был подавлен в сравнительно короткие сроки. Он длился всего шестнадцать дней, с 25.10 по 09.11.1956 года.

       Прошло время… В начале семидесятых годов я служил в вертолётном полку в городе Броды Львовской области. Как-то во время перекура на зелёной травке недалеко от вертолёта в нашей компании молодых лётчиков, лейтенантов оказался офицер-техник в звании капитана. Он служил срочную службу в Венгрии в пятьдесят шестом году. Как-то незаметно разговор коснулся венгерских событий. Капитан рассказал кое-какие подробности. И итог подвёл: – «страшно было…» В его рассказе, в том числе прозвучало, что в 1956 году Будапешт был разрушен даже больше, чем за годы прошедшей Мировой войны. Всё потому, что жестокость путчистов разбудила ответного зверя и в наших воинах. Когда наша пехота при поддержке танков производила зачистку города от мятежников, если с верхних этажей каких-нибудь зданий раздавался выстрел в нашу сторону, то вся цепь солдат укрывалась за бронёй танка, который разворачивал башню в направлении, откуда раздавался выстрел и методично, снаряд за снарядом, стрелял в основание дома, пока он не обрушивался. Затем группа зачистки неторопливо двигались дальше, до следующего выстрела сверху… И только таким образом сумели подавить очаги сопротивления как в городе, так и за его пределами…

                О САДЕ И ВАРЕНЬЕ…
       Фруктовые деревья в нашем саду были высажены вдоль забора в один ряд. Их было немного – яблоня, черешня и две вишни. Вдоль противоположной стороны участка росли кусты красной смородины и крыжовника. Деревья в саду были старые, раскидистые, но давали неплохой урожай. Особенно любима мною была черешня. На нее было удобно залезать. И часто, сидя на толстых ветках, я подолгу наблюдал за проезжающими мимо нас по дороге немецкими машинами и велосипедистами…

       Когда приходило время, мы все наслаждались дарами природы, собранными с этих деревьев, которых хватало и на то, чтобы полакомиться, и на то, чтобы сварить из них компоты и варенье. Сколько помню, мама умела очень точно подбирать для конкретного варенья «золотую» весовую пропорцию плодов и сахара, а, главное, умела вовремя заканчивать процесс его варки. И поэтому варенье всегда получалось очень ароматным и с удивительно красивым по цвету прозрачным сиропом. И потому его «песенка» пелась недолго… Мы с сестрой не давали варенью засахариться… Скорее всего, высокое качество любой выходящей из-под маминых рук продукции, было следствием её дружбы с большим толстым сборником самых разнообразных рецептов под названием «Книга о вкусной и здоровой пище», которая была её любимой настольной книгой.

       В ней было великое множество рецептов многих блюд, солений и варений. Ее можно было рассматривать бесконечно. Помню, на развороте обложки, на фоне изображенного пищевого изобилия, были напечатана обширная цитата из какого-то выступления руководителя нашего государства И.В.Сталина о необходимости полноценного и правильного питания советских людей… В книге было очень много цветных иллюстраций, которые все – и дети и взрослые, разглядывали, глотая слюнки, с большим интересом и удовольствием. Да и сама книга издавала такой приятный запах, что ее не хотелось выпускать из рук… Разглядывая книгу мы нисколько не сомневались в наличии всего этого изобилия в нашей великой стране… Потому что к середине пятидесятых годов были преодолены трудности первых голодных лет послевоенного времени.

                НАШ ДОМ.
       С южной стороны дома, к его боковой стене, примыкало застекленное крыльцо, над которым нависала крона высокого старого дерева, растущего на самой границе с соседним участком. Между деревом и крыльцом был проход во внутренний дворик. За входной дверью в дом находилась широкая лестничная площадка, с которой мы заходили в квартиру. С неё же одна лестница вела вверх, на второй этаж, а другая вниз, в подвал. Лестничные пролеты и вверх и вниз были одинаково широкие. Второй этаж занимала семья подполковника, инженера полка. Но его мы видели редко, а болезненного вида жену и двух их дочерей еще реже. Жили они как-то незаметно и большую часть времени проводили или в стенах своей квартиры или уезжали на долгое время в Союз.

       Подвальные помещения повторяли планировку дома и при желании их можно было бы переоборудовать в жилые. Но, как и в других домах, они использовались как склад для хранения всего самого нужного и не нужного. В одном из помещений подвала мы хранили запасы угольно-торфяных брикетов для отопления, которые засыпались с улицы через небольшое подвальное окно. Так делали и все наши соседи.

       Конечно, квартира нам очень понравилась. От входной двери она делилась на две половины длинным коридором. В правой половине располагалась гостиная, которая одновременно была спальней родителей. Из гостиной был проход в небольшую комнату-кабинет. Этот кабинет мы делили с отцом на двоих. В нем я делал уроки, читал книги или что-нибудь мастерил. В этом же кабинете однажды появилось пианино и началось мое приобщение к высокому искусству…

       В левой половине квартиры сразу за входной дверью в длинном узком помещении находились туалет и ванна. Между ванной и окном стоял высокий бак-титан, в котором мы грели воду для мытья дровами и угольными брикетами. Далее, за стенкой, находилась кухня, а в самом конце коридора была наша, с сестренкой, спальня. В общем – весьма даже приличная и по сегодняшним меркам трёхкомнатная квартира. В каждой комнате, недалеко от входной двери, стояла огромная, под потолок, печка, отделанная по всей высоте узорчатой глазурованной плиткой. В каждой комнате плитка имела свой цветовой оттенок – сиреневый, бледно зеленый или красный. Печки топились угольными брикетами, которые прессовали из угольной пыли и торфа. Придя с улицы в холодную погоду, так приятно было прижаться к ней всем телом и греться…

                ВМЕСТО КОЛЫБЕЛЬНОЙ…
       Из всего, что связано с домом, с наибольшим теплом вспоминаются моменты, когда мы с сестрой укладывались спать. Вечером, невзирая на наши протесты и просьбы, мама отправляла нас готовиться ко сну. Пошумим еще немного, угомонимся и, затем, через традиционные туалет и умывальник, направляемся в спальню. И, вот, мама, как всегда, пожелав нам спокойной ночи, выключает свет и прикрывает дверь в нашу комнату… На своих кроватях мы всегда лежали головой к окну, лицом ко входной двери. И как только свет погас мы с сестренкой сразу затихаем на своих постелях и во все глаза смотрим в сторону двери. Ждем!

       И вот, на противоположной от окна стене, под потолком, в углу комнаты, слева от входной двери появляется тоненькая вертикальная полоска света высотой примерно полметра. Она медленно перемещается слева направо, проходит над дверью, постепенно делаясь шире и ярче…  Это означает, что со стороны Фино-Фурта, из лесного массива выехала и движется по шоссе в нашу сторону какая-то машина… После прохода световой полоски над дверью, до нас с сестрой начинал доноситься высокий и далекий звук мотора… Потом световая полоска доходила до правого угла комнаты и перескакивала на соседнюю стену и сразу делалась шире. Приближаясь к окну, проходя мимо печки, она начинала распадаться на множество частей, и становилась похожей на современный штрих-код…

       И вот уже, по нарастающему звуку мотора, можно различить тип машины – грузовая или легковая… Светотени, на глазах увеличиваясь по ширине и высоте, все с большей скоростью стремились в сторону окна… И вдруг – внезапно исчезали…  Звук машины, протяжно пропев громкое прощальное «а-а-о-О-О-У-У-И-и-и-и», уступал место недолгой тишине. А в углу комнаты бесшумно скользила по стене уже новая полоска света… Нас с сестрой это завораживало настолько, что… сон приходил быстро и незаметно… Так мы начали потихоньку обживаться на новом месте. Знакомиться с соседями… Интересно, что родители встретили здесь и некоторых старых друзей и знакомых, с которыми их пути пересекались еще в Ораниенбурге, Коттбусе и Коломые… Тесен мир!

                ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА.
       Первым делом, я стал обследовать территорию будущих «боевых» действий… И в первую очередь – развалины дома, находившиеся немного наискосок, правее от нас, через дорогу. Между его сохранившимися стенами лежали остатки крыши и потолочных перекрытий. Удивительно, что между внешними стенами здания сохранилась и часть внутренней стены, на которой как будто висела в воздухе огромная кирпичная дымовая труба. Глядя снизу на нее и на плывущие над ней облака, казалось, что труба качается. На этой же стене, со следами ступенек упавшей лестницы, на уровне межэтажной площадки, сохранилась ниша туалета, со стоящим в ней унитазом… Весь этот дом и «джунгли» вокруг него из в беспорядке выросших деревьев и кустарников, слившихся с рощей, был идеальным местом для наших мальчишеских игр…

       В процессе ознакомления с новым местом нашего проживания, мне пришлось убедиться, что гарнизон в Финове занимал куда более обширную площадь, чем Вернойхенский гарнизон. Однажды, мы пошли лесом в направлении аэродрома и незаметно для себя отошли от жилой зоны на значительное расстояние. На нашем пути в лесу оказалось огромное, похожее на пустую коробку, здание, высотой с трёхэтажный дом. В нём свободно мог бы уместиться современный самолёт типа Ан-12. С одной стороны здание имело несколько ворот, перед которыми находилась забетонированная подъездная площадка шириной до десяти метров. Противоположный от ворот край площадки вплотную подходил к выходившему из леса полотну одноколейной железной дороги, заросшей не только травой, но кое-где и кустарником.

       Между уровнем площадки и уровнем полотна была высота до полутора метров. Вся эта картина напоминала перрон железнодорожного вокзала. Глядя на неё нам стало понятно, что сделано это было для удобства разгрузки вагонов, а здание было большим складом для хранения поступивших грузов. К складу подходила только одна, заросшая травой дорога, подходившая к складу со стороны аэродрома. Конечно, мы осмотрели все закоулки внутри и снаружи здания, но ничего интересного для себя найти не удалось. Но всё, нами здесь увиденное, именно своей заброшенностью, как-то остро напомнило о прошедшей войне... А из-за большой удалённости аэродрома от жилого городка мы, мальчишки, в ту сторону практически не забредали.
 
                ТАИНСТВЕННЫЙ ДОМ.
       Еще одно здание, отмеченное печатью войны, не разрушенное, но и нежилое, больше похожее на каменный барак, было следующим за нашим домом, в соседнем дворе… Здание было длинным, узким, одноэтажным, с пустыми, без стекол и рам оконными проемами, с выбитыми дверями, но с сохранившейся крышей. Внутри помещений ничего другого, кроме обломков кирпичей на бетонных полах, не было… Дом выходил на улицу своей торцевой стороной, а его боковая стена, с темными глазницами окон, тянулась параллельно разделяющему наши дворы ограждению из проволочной сетки.

       Каждым летом, среди буйно растущей под окнами этого дома травы появлялись два-три больших, удивительно красивых цветка, на длинных стеблях, с пятью или шестью длинными, оранжевого цвета, лепестками и ажурными тычинками. А на сохранившей следы побелки оштукатуренной стене, чьей-то рукой, синей краской большими буквами были выведены два, загадочных тогда для меня, слова – Балашов, и чуть правее и ниже – Аркадак… Сколько лет этой надписи? С военных времен или она появилась в уже в послевоенное время? Так и осталось загадкой…

       Но однажды у нас дома появилась толстенная увесистая книга – географический Атлас офицера. Это был один из томов, входящих в подписную многотомную серию – «Библиотека офицера», на которую подписался отец. После недолгих поисков я нашел в нем два города с этими названиями, находящимися в Саратовской области недалеко друг от друга. Стало понятно, что, следуя привычке оставлять памятные записи не только на стенах рейхстага, но и на других вертикально стоящих стенах в Германии, кто-то из наших, очевидно, солдат обозначил место своего проживания в Союзе. А через много-много лет, на востоке страны, в поезде дальнего следования, мне встретился человек, который когда-то, вскоре после нас, тоже служил в Финове. И, удивительно! Когда мы обменивались своими воспоминаниями о нашем пребывании в Финовском гарнизоне, оказалось, что он помнит и наш дом, и находящийся рядом, заброшенный… И когда я только произнес – Балашов, мой попутчик досказал – Аркадак… Все-таки, тесен мир!

       Удивительно, что мы, детвора, никогда в своих играх в этот дом не забегали. Почему-то не хотелось… Как будто что-то, внутри нас, не пускало… И красивые оранжевые цветы никто никогда не срывал. Хотя они были видны не только с нашего двора, но и всем, кто проходил мимо этого дома… Сегодня, спустя много десятилетий, размышляя обо всем, что видели наши глаза, опираясь на дополнительную информацию о тайнах Третьего Рейха, на ум стали приходить некоторые размышления, которыми поделюсь позднее.

       Кстати, географический Атлас офицера стал моей настольной книгой на долгие годы и даже десятилетия. Кроме географических карт в нем находились планы крупнейших городов мира. Изучать Атлас мне помогали почтовые марки, которые я собирал. Названия государств или колоний, принадлежавших Англии, Франции и некоторым другим странам были незнакомы. Но тем интересней было найти их в Атласе и что-то о них узнать… Красочные изображения животного и растительного мира, а также изображения с политической, исторической и спортивной тематикой, расширяли кругозор и создавали эффект присутствия в интересном месте или при совершении какого-либо события, отображенного на марке. Потому география и история были для меня самыми любимыми предметами в школьные годы и на уроках мне доставались только отличные оценки.

                ПРО ОЗЕРО.
       По сравнению с Вернойхеном, в Финове интересных для нас мест было не меньше… Чего стоило только наличие на западной окраине жилого городка, за второй улицей, небольшого, диаметром около 100 метров, но глубокого озера с песчаными, поросшими камышом, берегами. Оно делало нашу жизнь в городке намного интересней. А если учесть, что озеро «до краев» было наполнено щуками, окунями, плотвой и красноперкой, то ничего не оставалось делать, как становиться рыбаком. Впервые в жизни я поймал свою рыбку именно на этом озере. И на всю жизнь сохранил любовь к этому чудному мужскому занятию – рыбалке. Что может сравниться с волнующим зрелищем резко ныряющего в глубину поплавка и сладостным ощущением трепещущей на конце лески тяжести, не желающей покидать свою стихию, рыбы!

       Старожилы городка рассказывали, что раньше на месте озера был глубокий песчаный карьер. Однажды на его дне открылись и начали бить родники… Постепенно карьер наполнился водой и превратился в настоящее озеро с довольно крутыми берегами и глубиной – даже страшно было себе представить, до двадцати метров! Говорили, что на его дне увяз в песке немецкий танк, и нашим командованием делались безуспешные попытки его вытащить… С юго-западной стороны из озера вытекал небольшой ручеек. Он петлял среди осоки и камышей по влажной луговине в направлении к соседнему, гораздо большему по площади, озеру, почти со всех сторон окруженному лесом. Его подболоченный берег и подходы к нему были покрыты такими плотными и обширными зарослями камыша, что мы даже не пытались подобраться к чистой воде для рыбалки. Да и как-то страшновато было одним в таком диком месте…

                ПРО «ЧУДУ-ЮДУ ГРЕМУЧУЮ».
       Недалеко от нашего озера, ближе к аэродрому, находился довольно глубокий песчаный карьер, в котором, как мне казалось, легко мог бы «спрятаться» двухэтажный дом. Когда мы, детвора, до него добирались, то с большим удовольствием кувыркались вниз по крутым сыпучим песчаным склонам до самого дна… Но после одной находки, мы стали осторожнее в играх, и более внимательны к обнаруженным нами «мелочам»… Как-то, в очередной раз, скатились вниз по сухому песчаному «рафинаду», мимо чернеющего на нем, как нам показалось, камешка. Оглянулись… А камешек-то вырос!? Как жучки майские, заработали руками и ногами… Назад… Вверх… Посмотреть…

       Окружили… Молчим… Из песка, сантиметров на двадцать пять-тридцать, торчит крашеный светло-серой краской стабилизатор и часть корпуса то ли большой мины, то ли небольшого калибра авиабомбы, диаметром примерно сантиметров двенадцать, не меньше… Когда мы на своих попках съезжали вниз, туда же, за нашими телами пополз и песок… Вот и вылезла на свет Божий «чуда-юда гремучая». Хорошо, что никто на нее не наткнулся… Как говорится – Бог миловал. Все мимо нее проскочили… Никто из нас руки не протянул – потрогать. А ведь всего-то нам было тогда лет по восемь-девять… Но уже научены были чужим горьким опытом. И родители рассказывали, и в школе предупреждали – не прикасаться к найденным боеприпасам… Очень много детей, да и взрослых, погибло после войны. Кто из-за своей глупости, кто-то по неосторожности, а кто-то из-за смертельно опасного любопытства! В то время в газетах часто писали про подобные случаи…

       Оглядываясь, мы осторожно съехали вниз и в стороны от опасной находки и в другом месте стали выбираться из карьера. А когда выбрались, рассказали первому попавшемуся нам на дороге офицеру о своей находке… Он всех нас похвалил и от лица службы и от себя лично объявил благодарность за бдительность и осторожность… Конечно, мы засияли от радости! При следующем посещении карьера, «чуды-юды» мы там уже не увидели…

                О ПРОДПАЙКЕ.
       Семьям офицеров выделялся продовольственный паек. В него входил полный набор необходимых продуктов, включающий в себя не только мясо и мороженую рыбу, но и разнообразные овощи – картофель, морковь, свеклу, свежую или квашеную капусту и настоящие русские соленые огурцы. Именно они мне как-то особенно запомнились, потому что своим необычным вкусом и ароматом сильно отличались от немецких сладковато-пряных консервированных огурчиков, которые мы покупали в магазине Военторга. Когда мы приносили со склада огурцы, тогда в нашем меню появлялся суп-рассольник, который всем нам очень нравился. Кроме всего этого, в паек входили и специи – сухая горчица в порошке, лавровый лист, корица, перец и соль… А еще давали галетное печение… Все продукты, кроме мяса и рыбы, мы, обычно, получали сразу. Ну, а «главные» продукты брали на складе в течение месяца по специальным талонам, по мере надобности.

       Раз в месяц отец приносил домой листки с распечатанными на них талонами. Сначала мы с мамой ходили на склад за продуктами вместе. Но когда дорожка была уже «протоптана», да и я подрос, мама стала доверять мне ходить на склад одному. Она вырезала ножницами нужные талоны, инструктировала, наставляла и отправляла меня в «дальнюю» дорогу. Примерно в середине своей длины обе наши улицы под прямым углом, с востока на запад, пересекала грунтовая дорога. Гораздо позже, уже после нашего отъезда, на ней появились дома и дорожное покрытие, и она тоже стала улицей… Дорога упиралась в пустырь, от которого веером расходились грунтовые дорожки и тропинки, ведущие к озеру, к песчаному карьеру, к продовольственному складу или мимо него в служебную зону и далее на аэродром…

       Пустырь и прилегающая к нему местность находились в районе песчаных залежей. Пересечение дороги и второй улицы было «облагорожено» большой круглой клумбой, диаметром около восьми метров, на которой в песке, каким-то чудом, росли, довольно чахлые, «анютины глазки». Клумба была огорожена «по-нашему» – надежно и просто! Вокруг нее, по периметру, были вбиты в песок деревянные колья и по их верхушкам, примерно в полуметре от земли, была протянута… нитка колючей проволоки.
            
       Я запомнил эту клумбу на всю жизнь. Когда отец купил мне велосипед, добираться в любую точку гарнизона стало намного проще. В том числе и на склад. Однажды, в сухую погоду, я разогнался и хотел проскочить мимо клумбы на скорости, потому что по песку крутить педалями велосипеда было очень тяжело. Но до меня мимо клумбы проехал грузовик. И песок разворошил, и колею оставил… Влетел я в этот песок, скорость упала, с трудом кручу педали и… под острым углом… все ближе и ближе к «ограждению». Как завороженный – и отвернуть не получается, и останавливаться не хочется. А надежды не теряю. Вдруг – прокручу и проскочу. Дальше было не интересно… Не проскочил! Под острым углом въехал в проволоку… До сих пор у меня, чуть выше правого колена, сбоку, белеет длинный шрам от встречи с «прекрасным»…

                СКЛАД.
       Продовольственный склад находился на полпути между служебной и жилой зонами. Чтобы добраться до него, нужно было пройти по дорожке за «таинственным» домом, между садами до соседней улицы, и уже по ней идти в сторону аэродрома. Все запасы продуктов питания находились в ведении продовольственной службы ОБАТО (батальона аэродромно-технического обеспечения). На обширной территории среди редких деревьев старого соснового леса располагались хранилища для продуктов. В длинных буртах хранились укрытые соломой и присыпанные землей овощи – морковь, свекла и что-то еще, съедобное… А в таких же длинных, но сумрачных и холодных погребах хранилась картошка, стояли бочки с соленьями – капустой, яблоками и огурцами… Запомнилось, как просто и надежно хранилась свежая капуста. Длинная корневая часть кочанов не отрезалась. На ровных площадках кочаны укладывались корневой частью вверх и засыпались песком. Когда нужно было достать кочан, то его просто вытаскивали за торчащий из песка корень…

       Продукты мы получали на складе, в отдельно стоящем здании, которое было похоже на огромную пустую коробку кубической формы. Оно было сделано из деревянных брусьев, обшито почерневшими от времени досками и стояло на высоком каменном фундаменте. Его корпус, высотой с двухэтажный дом, выглядел черным утесом на фоне золотисто-коричневых стволов раскидистых сосен и их темно-зеленых крон. Чтобы войти на склад, нужно было подняться по довольно высоким ступенькам крыльца. За скрипучей дверью находился небольшой тамбур, а за ним огромный квадратный зал с высоким, до четырех-пяти метров, потолком. Стены его были выкрашены светло-синей краской, которая, казалось, уже сама по себе была источником холода. Вдоль двух смежных стен тянулись прилавки-столы, оббитые оцинкованной жестью. Верхний свет проникал в зал через ряд небольших, расположенных почти под самым потолком, окон, отчего внутри было спокойное и приятное для глаз голубоватое освещение.

       И зимой, и летом внутри помещения было одинаково прохладно. Но, пожалуй, главной достопримечательностью был стоящий на складе устойчивый, очень сложный из-за множества составляющих, приятный запах свежих продуктов и специй, который действовал на всех, ожидающих своей очереди на получение продуктов, завораживающе и умиротворяюще. Наверно потому, что будил гастрономические мечты… Продукты выдавали кладовщики – солдаты срочной службы, одетые поверх формы в чистые белые халаты или фартуки. Иногда в зал выходил важный, как генерал, начальник склада – старшина сверхсрочной службы. С ним очень уважительно здоровались те, кто уже был с ним знаком, кто обращался к нему с какими-либо персональными просьбами. В летнее время вся складская территория густо зарастала сочной зеленой травой. Когда мы, в своих путешествиях по городку оказывались недалеко от склада, то иногда, проголодавшись, проделывали в земляных насыпях узкие норки и запуская в них руку, добывали себе морковку на пропитание. Лишь бы домой не появляться… А то мамы больше гулять не пустят…

                СКВОРЕЦ.
       Однажды, загрузившись продуктами, я возвращался со склада домой. В одном месте, между садами, находилась детская площадка, окруженная высоких деревьями – кленами, березами и разросшимся орешником. В середине этой площадки был вкопан столб с закрепленным на нем сверху, легко вращающимся на подшипнике колесным диском от грузовой машины. К диску было привязано несколько длинных прочных веревок. Их нижние концы были завязаны в виде широких петель, сидя в которых мы, детвора, крутились вокруг столба, как на карусели…

       Дело было весной. Проходя через площадку, я увидел на одной из веток, нависающих прямо над тропинкой, самозабвенно поющего скворца. Он буквально захлебывался от своего птичьего счастья! Я невольно остановился и заслушался… Таких разнообразных трелей, посвистываний, прищелкиваний и других жизнерадостных звуков как-то раньше даже и не приходилось слышать. А скворец не только пел, но и весь прогибался, закидывал головку назад, тряс в экстазе крылышками, топорщил перышки…

       Загляделся я на его радость, послушал его арию. Но… пора идти домой. Не успел сделать пару шагов по тропинке, как мне на голову что-то шмякнулось, теплое и мокрое… Осторожно посмотрел вверх. А скворец свою головенку наклонил и одним блестящим глазком на меня поглядывает. Мол, прости, не хотел… Ах ты ж, засранец! Ну, думаю, спасибо, наградил! Однако, снайпер – точно в макушку попал… Иду домой и размышляю, а если бы коровы летали? Представил себе и как-то веселее стало. Дома мама улыбнулась моей «беде» – это на счастье! И нагрела воды помыть голову…

                ИНТЕРЕСНАЯ НАХОДКА.
       Как-то весной мама купила в городе, в одном из немецких магазинов, семена лука, укропа, петрушки, редиски и каких-то еще овощей. Выбрав подходящий день, мы вышли в сад вскопать землю под грядки. Копали по очереди. Вдруг я заметил, что совсем рядом со старым кустом сирени, отделяющему наш внутренний двор от сада, среди травы и почти вровень с землей выглядывает ребро бетонной плиты толщиной около трех сантиметров. Заинтересовался, начал расчищать бетон от земли и травы и обнаружил, что вкопанные вертикально плиты образуют в плане квадрат с размером одной стороны немного меньше полутора метров. А, вот, на какую глубину уходит обрамленная бетоном яма – это предстояло мне выяснить в будущем…

       Летом, когда начались школьные каникулы, я вспомнил про эту загадочную яму. И вот однажды, вооружившись «взрослой» штыковой лопатой и захватив с собой небольшой детский совок, вышел в сад и как заправский археолог начал свои раскопки… Сняв верхний слой дерна и немного углубившись я увидел, что это была не обычная мусорная яма для бытовых и пищевых отходов, а захоронение использованных или вышедших из строя технических изделий и различных деталей от радиоаппаратуры… Постепенно на краю ямы росла гора моих находок – радиолампы, провода, конденсаторы, какие-то «железки» непонятного назначения и даже целый блок радиоаппаратуры… Все это было когда-то и кем-то весьма старательно присыпано землей… Впрочем, по сохранившейся кое-где маркировке и надписям было понятно, что захоронение было сделано немцами еще во время войны.

       Внимательно прощупывая каждый комочек земли, на глубине примерно чуть больше полметра, я, каким-то чудом, обнаружил малюсенький предмет. Расчистив его от грязи, обомлел от радости… На моей ладони лежал маленький самолетик размером примерно три на три сантиметра, по форме напоминавший бомбардировщик Юнкерс с двумя моторами. Он был изготовлен из пластмассы розового цвета, похожей на ту, которая используется для изготовления зубных протезов. Хотя, скорее всего, это и было раньше зубным протезом…

       На крыльях и фюзеляже самолета были крохотные, ювелирно четкие изображения черных крестов, а на хвостовом оперении, с обеих сторон киля, была изображена еще более крохотная свастика. Технология нанесения краски была проста - в нужных местах были сделаны нужные углубления и затем заполнены черной краской, которую стереть было практически невозможно. Интересно, что и на найденном в Вернойхене автомате краска была нанесена в подготовленные углубления и потому стереть ее также было практически невозможно. Нижняя сторона самолетика была плоская, и можно было догадаться, что подобного вида модели могли использоваться в штабах при планировании авиаударов – их удобно было двигать на расстеленных картах…

                НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ ПО ПОВОДУ…
       Конечно, с тех пор много воды утекло… Сейчас сожалею, что после обнаружения самолетика прекратил свои раскопки. Видно, переключилось внимание на что-то еще – другое и важное. Впрочем, мы могли всей семьей и в отпуск уехать… Но сегодня, вспоминая эту и другие находки, вспоминая наш дом и то, что его окружало, вспоминая то, что читал о войне, и о том, как немцы строили и маскировали командные пункты, ловлю себя на мальчишеских мыслях… Эх, если бы повнимательней осмотреть наш подвал и прилегающую к дому территорию! Ведь как-то увязываются в единый сюжет возникающие вопросы и размышления…

       Дом нестандартной планировки мог служить апартаментами для высоких гостей. Широкие лестничные пролеты, позволяющие свободно идти по ним одновременно трем человекам в ряд. Или средний – на пару ступенек впереди. Так ходили высокие чины Третьего Рейха в сопровождении офицеров охраны… Рядом с домом – идеально ровная, размером с две баскетбольных площадки, покрытая утрамбованным щебнем автостоянка, с гаражом для спецмашин… А какие тайны хранил длинный пустой и явно не жилой дом, состоящий из череды нескольких помещений, окна которых выходили только в одну сторону, в сторону нашего дома. Ведь в самом доме нет ни малейшей вещи или предмета, по которым можно было бы догадаться о его прошлом. Хотя можно предположить, что это были помещения для охраны. Кем-то в здании все было старательно прибрано… Как и в гараже… И явно – не нашими, а немцами. И только куски битого кирпича, неизвестно откуда взявшиеся и как будто нарочно разбросанные по бетонным полам… У дома-то все стены целые, разрушений нет…

       Если бы наши наводили здесь чистоту и порядок, то, наверно, использовали бы эти помещения для каких-либо целей… Найденные мной останки аппаратуры и радиодетали, и особенно самолетик, явно относились к штабным аксессуарам… Все это сейчас наводит на мысль, что возможно здесь, где мы жили, находился замаскированный командный пункт, из которого осуществлялось руководство боевыми действиями авиации вермахта к востоку от Берлина. Здесь – в смысле, под землей… Немцы умели прятать, маскировать свои секретные объекты. И, вполне возможно, что вход в него был из подвальных помещений нашего дома… А плоская крыша – идеальное место для размещения радиоантенн… Эх! Пришли бы эти мысли лет на шестьдесят раньше… Да если бы вовремя и хорошо поискать…

                ДОМ ОФИЦЕРОВ.
       Дом Офицеров был для нас, гарнизонной детворы, подлинным культурным центром притяжения, потому что кроме просмотра детских фильмов, в нём проходили детские праздники, утренники, выступления художественной самодеятельности. На доске объявлений, которая находилась на обочине нашей улицы, за несколько дней до воскресения вывешивалась информация о программе на выходной или праздничный день и главное – о начале детских и взрослых сеансов с названиями фильмов. Помню, с каким трепетом мы, детвора, ожидали и с какой радостью встречали известие о предстоящих детских фильмах. Каждый из них, для нас, был событием! На всю жизнь в памяти сохранились увиденные эпизоды из фильмов про войну, про разведчиков, пограничников, про мирную жизнь… А, кроме них, еще были фильмы исторические, комедийные и сказочные. Но наибольший восторг мы испытывали от просмотра сборников мультфильмов! Они были в то время в основном рисованные и такие необыкновенно красочные, интересные и содержательные, что вся гарнизонная детвора буквально жила обсуждением увиденного на экране. До следующего воскресения…

       Конечно, названия большинства фильмов память не удержала. Но особо запомнились «Звезда», «Подвиг разведчика», «Кортик», «Чапаев», «Котовский», «Стрекоза», «Старик Хоттабыч», «Первоклассница», «Александр Невский», «Чук и Гек», «Судьба барабанщика» и многие другие. И еще помню – скучных, неинтересных фильмов не было никогда… А очень красивая, жизнерадостная и волнующая мелодия песни из кинофильма «Стрекоза» была, можно сказать, лейтмотивом нашего детства, нашего времени – середины пятидесятых годов… Все то, что мы видели на экране, служило наглядным дополнением того, чему нас учили и как нас воспитывали родители и школа. А они нас учили разумному, доброму, вечному… Тому, что стояло, стоит и будет стоять выше всех идеологий и политических разногласий. Оно учило нас быть настоящими людьми, любить и гордиться своей Родиной!

       Внутренняя планировка Дома Офицеров была очень проста. Сразу за вестибюлем по осевой линии здание было разделено стеной на две части. В левой стороне находился кинозал, в котором взрослое население городка смотрело свои взрослые фильмы, а вся гарнизонная детвора наслаждалась просмотром детских фильмов и мультиков. В этом же зале проводились торжественные собрания в честь различных знаменательных дат и праздников. В правой части был танцевальный зал, в котором для взрослых проводились вечера отдыха, а для нас, для детворы, проводились праздничные утренники, вручались подарки…

       Пол в зале был паркетный, а потолок стилизован под ночное небо. По всей поверхности он был драпирован черным или темно-синим, похожим на бархат, материалом, по всей площади которого были наклеены вырезанные из фольги красивые блестящие звездочки. Они были разного размера и вызывали у нас, мальчишек, неподдельный к ним интерес. Каждому хотелось иметь хотя бы одну такую звездочку в домашней коллекции своих самых ценных вещей. Когда поблизости не было взрослых, мы бросали вверх свои шапки или кепки, стараясь не только добросить их до высокого потолка, но и попасть в выбранную звездочку. И когда это кому-нибудь удавалось, она слетала с потолка по замысловатой траектории, вращалась как кленовый лист, приводя в восторг удачливого «зенитчика» и его товарищей.

       Как-то, во время новогоднего праздника, в танцевальном зале проводилась лотерея, с помощью которой разыгрывались различные подарки и сувениры. Я оказался в «нужном месте, но в ненужное время»… Кто-то из организаторов остановил меня, пробегавшего мимо, и определил вытаскивать из «волшебной» коробки бумажки с номерами… А мне так хотелось присоединиться к друзьям, смотревшим в это время в соседнем зале сборники мультфильмов! Но пришлось выполнять свою почетную обязанность до «победного» конца. По завершении лотереи мне в утешение вручили персональный подарок – небольшую фарфоровую белочку, держащую в лапках еловую шишку… Сколько лет прошло, а белочка сохранилась…

       Из танцевального зала через две двери, можно было пройти в зрительный зал. Над каждой дверью со стороны кинозала был укреплён карниз в виде дуги, сделанный из металлической трубы, к которой на кольцах были подвешены тяжелые бархатные портьеры. Если кто-нибудь опаздывал к началу сеанса, то входящий сначала попадал в этот своеобразный тамбур и уже после того, как наружная дверь была закрыта, раздвигал половинки портьер, заходил в зал и приступал к поиску свободного места. С помощью такой простой конструкции свет из открытой двери не проникал в затемненное помещение, не мешал сидящим в зале зрителям и не отвлекал их от просмотра фильма.

       Однажды мне довелось немного постоять в этом тамбуре и подсмотреть секретный документальный фильм об атомной или водородной бомбе, увидеть на экране страшный взрыв… В зале были собраны все офицеры полка, в котором служил мой отец… Зашел я туда случайно, на звук, и постоял всего несколько минут. В тамбур вернулся из зала специально поставленный для охраны от посторонних старшина сверхсрочник и немедленно выставил меня за дверь. Но, конечно, свой кругозор я успел немного расширить…

                БИБЛИОТЕКА               
       Из вестибюля на второй этаж вела узкая лестница. Поднявшись по ней, мы попадали в большую комнату, в которой царила атмосфера «давно минувших лет». Ее создавали старинная мебель, паркет, ковры и высокая дубовая дверь, украшенная резным орнаментом, за которой находилась библиотека. Стены комнаты были оклеены старыми тиснеными обоями с красивым орнаментом, а вся она была наполнена загадочным приятным ароматом «старины глубокой»… Здесь же находилось удивительное и притягательное для нас, мальчишек, чудо техники – неизвестно кем и когда установленный в этой комнате игровой автомат. Конечно, сегодня он никому не покажется верхом достижения инженерной мысли. Это сегодня… Но тогда, в далекие пятидесятые! Размером он был с приличный комод или как две, поставленные рядом стиральные машины. Верхняя панель автомата была закрыта прочным стеклом, под которым находилось игровое поле. На нем были расположены фигурки футболистов обеих команд. Управление ими происходило с помощью специальных рукояток, расположенных в ряд на противоположных сторонах аппарата.

       Начиналась игра после опускания в щелку монетки номиналом, точно не помню, в 15 или 20 пфеннигов. В глубине аппарата начинало что-то жужжать, загоралась подсветка игрового поля и два световых табло – по одному с каждой его стороны. Откуда-то, из глубины на поле выстреливался игровой шарик – футбольный мяч… Поворотом рукояток игроки вращали фигурки, стараясь забить шарик в ворота противника. При забивании гола в квадратных рамках на табло высвечивались по порядку цифры забитых мячей, от одного до десяти… Как только один из игроков забивал десять мячей, игра заканчивалась. Конечно, мы играли, до тех пор, пока не заканчивались выделенные нашими мамами монетки…

       Помещение библиотеки было узким, но довольно длинным. Напротив входа стоял рабочий стол библиотекаря, на котором в небольших ящиках хранились карточки выдачи книг. По осевой линии до конца комнаты тянулся стеллаж, до самого верха, забитый множеством интереснейших книг. Читателем я был активным, книги читал, как говорят, запоем и быстро менял их на новые. Содержание книг менялось по мере моего взросления. Я прочитал все сборники сказок народов мира, всю детскую литературу и очень много книг про недавно прошедшую войну… Максим Горький как-то сказал: «Всему лучшему во мне я обязан книге…». Подпишусь под этими словами. Мое полноценное, полномасштабное вхождение в большую жизнь началось здесь, в гарнизонной библиотеке в немецком городе Финов. Каждый раз с трепетом в душе я входил в это волшебное помещение, наслаждался волнующим сердце запахом книг, предвкушая встречу с новым, интересным, неизведанным ранее миром.

       Конечно, начинал я со сказок. Выбор был богатейший! И какие это были книги! Богато иллюстрированные сборники сказок различных народов мира, читая которые не только изумлялся сказочным поворотам сюжета, но и познавал историю, культуру, бытовые особенности, характер и саму душу того народа, с чьими сказками я знакомился. Ну и, естественно, проникался уважением к народу, в глубинах которого эти сказки родились. Увы! Таких сборников сказок уже не выпускают…Сегодня всего прочитанного уже не вспомнишь и не перескажешь… Но у всех сказок было нечто общее. Все они были добрыми. И написаны они были правильным, грамотным, литературным, чистым русским языком. И в них всегда добро побеждало зло. И к побежденным носителям зла победители всегда проявляли благородное великодушие. И никогда не смаковались сцены насилия и жестокости…

       Прошли десятилетия… Уже сам стал дедом. Однажды в книжном магазине увидел красочную книгу альбомного формата – «Русские народные сказки». Вот, думаю, порадую внучку! Только удивило, что сверху вроде как фамилия, не то автора, не то составителя или еще кого… Но – женщина и кандидат филологических наук! Открываю, читаю, и диву даюсь! Названия-то знакомые, но все изложено не нормальным русским языком, а каким-то современным американизированным жаргоном… Помню, где-то слышал выражение - «таким языком только помои размешивать…» Точнее не скажешь…

       А как сказать иначе, если в сказке мальчик Иванушка, проявив хитрость «ударил старуху чем-то тяжелым по голове и убил ее»… В другой «сказке» главный герой «толкнул бабу Ягу в горящую печку, закрыл заслонку и долго слушал ее громкие вопли». Не дословно, по памяти, но максимально близко к первоисточнику… Далеко продвинулась наша филология. Засунуть бы эту «филологу» вместо бабы Яги в ту же печку, да вместе с плодами ее творчества, на перевоспитание и исправление… Наряду со сказками, моими любимыми были книги «про войну», особенно те, в которых описывались боевые будни нашей авиации. В то время большие романы на военную тематику еще не были написаны. И потому книги о войне выходили в виде сборников воспоминаний, рассказанными, по горячим следам, участниками боевых действий.

       Одна книга мне особенно полюбилась и запомнилась. Она была очень толстая и необычно большого формата… Я читал ее «запоем», «взахлеб»… Называлась она «Взятие Берлина» и состояла  из великого множества маленьких рассказов – воспоминаний участников сражения за Берлин, записанными, казалось, прямо среди развалин, в перерывах между очередными атаками, автоматными очередями и разрывами снарядов… Под заголовком каждого рассказа имелся мастерски выполненный карандашный рисунок, наглядно иллюстрирующий его содержание… Эти воспоминания были очень живыми, яркими, достоверными, не сглаженными, интересными и одновременно жесткими от той правды о войне, которая была в них озвучена, от того, как все было на самом деле. Мне даже порой казалось, что от самой книги пахло дымом пожарищ, порохом, горелым металлом, кирпичной пылью и кровью… Я настолько вживался в описываемые события и так сопереживал их героям, что в полной мере ощущал себя участником этой великой войны. Да я и сейчас ощущаю… Подобной правдивой литературы о войне я больше нигде не встречал. Кроме, пожалуй, одной – её автор Максим Коробейников. Название – «Подробности войны». Издательство Москва «Молодая гвардия», 1988 год.

       Однажды решил перечитать книгу в третий раз. В ответ на мою просьбу о выдаче, женщина-библиотекарь неожиданно сказала: «Книгу запретили… Изъяли… У нас ее больше нет». Для меня это прозвучало как – засекретили… Дело государственное! И хотя было непонятно, почему, но вопросов задавать не хотелось…  Значит так надо! Я был рад тому, что успел прочитать ее дважды.

        Ближе к пятому классу в круг моих интересов вошла приключенческая литература и я стал зачитываться книгами о шпионах и разведчиках, о работе уголовного розыска. Самой любимой из них была книга из серии «Военные приключения» – «И один в поле воин…» Параллельно им читал книги Жюль Верна, Марк Твена, Майн Рида, Стивенсона и других писателей. Дух захватывало от восторга! Вот так – просто, живо и захватывающе интересно расширялся мой кругозор и происходило познание окружающего меня мира. Но на первом месте у меня всегда были книги об авиации, о воздушных боях. И среди них самой любимой была книга рассказов летчика, трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба «Служу Родине».

                ВОЕНТОРГ.
       Мама часто посылала меня в магазин. Напишет записку – чего и сколько брать, и вперед… Если честно, ходить в магазин было интересно. Там было столько «всякой всячины»! Магазин Военторга - длинное, барачного типа здание, было расположено буквально в двух шагах от нашего дома. Оно было побелено известью и потому в солнечную погоду, глядя на него, даже глаза резало от избытка света… В середине здания находилось небольшое крыльцо с несколькими ступеньками. Сразу за входной дверью был тамбур, из которого, если налево, мы попадали в продовольственный отдел. А в правом крыле здания находился магазин промтоварный. И в том и другом – глаза разбегались от изобилия и разнообразия соответственно продуктов или вещей.
 
       В продовольственном – сразу от входа, вдоль всего зала, протянулась витрина-холодильник, за стеклом которой находились продукты, требующие охлаждения. Запомнились бутылки с лимонадом и «зельтерской». Так все называли минеральную газированную воду, на этикетках которой было по-немецки написано: «Seltzer Wasser». У немецких стеклянных бутылок были интересные пробки – в виде белых фарфоровых конусов с надетыми на них красными уплотнительными резинками. Закрытие бутылок происходило с помощью рычажной системы из толстой проволоки.  Очень удобно для многократного использования. Сейчас, через почти шестьдесят лет, немецкие технологии приняты на вооружение и в нашем государстве. Правда, такими «закрывашками» стали оборудовать, в основном, бутылки с водкой под названием «Первак». Ну, и то неплохо…  В продовольственном отделе никогда не было дефицита продуктов. Хотя немцы к нам в магазин практически не заходили, но «витрина социализма» всегда была заполнена разнообразным продуктовым изобилием. В продаже всегда было и свежее мясо, и некоторые виды колбас, а также селедка и ближе к праздникам – балык из красной рыбы и даже – из осетрины.

       Запомнилось изобилие различных, прекрасного качества, консервов – мясных и рыбных. Цены на них были доступными. Мама часто посылала меня купить баночку крабов в собственном соку. Консервы из крабов были для нас по цене практически также доступны, как сегодня шпроты или сайра. В крабах было повышенное содержание иода… А маму уже тогда начинала беспокоить щитовидная железа, для лечения которой нужен был иод. Лично у меня крабовое мясо восторг не вызывало, но ел, конечно, и не капризничал… Икра – красная и черная, продавалась свободно, но цена на нее уже «кусалась»… Потому этот деликатес на наш стол попадал в основном по большим праздникам.

       Кроме этого изобилия в магазин привозили сезонную южную экзотику – бананы, ананасы, кокосы, апельсины, мандарины, инжир, финики и что-то ещё другое, всего и не вспомнишь. Кокосовые орехи своим видом очень напоминали головки новорожденных младенцев. Наиболее желанным для нас лакомством был арахис. Эти земляные орехи продавались не очищенными, в своей легкой скорлупе, напоминающий по виду картон, из которого сегодня прессуют упаковку для куриных яиц. Дома мы их очищали и жарили на сковороде. Хотя, припоминаю, что, бывало, пробовали жарить прямо в скорлупе, которую очищали уже после обжарки.
 
       Хлеб в магазине был всегда немецкой выпечки в виде широких и длинных батонов с закругленными краями и только двух сортов – белый, за одну марку и серый, за пятьдесят пфеннигов, соответственно. Белый был чисто пшеничный, а серый – из смеси пшеничной и ржаной муки. Хотя тот и другой обладали неплохим вкусом и запахом, они не могли выдержать никакого сравнения с нашими традиционными «кирпичиками», выпекаемыми в гарнизонной пекарне. Белый пшеничный, с темно-коричневой хрустящей корочкой и настоящий черный, ржаной, который мы приносили с продсклада, издавали такой чудный волнующий запах и имели такой непревзойденный вкус, что одним своим присутствием создавали в доме ощущения праздника.

       В промтоварном отделе Военторга просто глаза разбегались от увиденного. В свободной продаже лежали те товары, наличие которых в любой семье считалось в 50-е и 60-е годы признаком достатка и счастливой жизни. Это в первую очередь фарфор, хрусталь и ковры. Конечно, цены на них были высокие и чтобы приобрести что-либо из них деньги приходилось откладывать. В остальном разнообразие товара в отделе было такое же, как сегодня в супермаркете. Одежда и обувь, белье постельное и нательное, косметика и предметы личной гигиены, детские игрушки, бытовая химия и еще многое другое нужное и полезное. На всю жизнь мне запомнился волнующий, чарующий, изумительный, завораживающий запах… туалетного мыла! С ним не хотелось расставаться! А само мыло просто хотелось съесть!

       Как-то у мамы был день рождения. Думали с ней вместе, какой бы подарок мне ей подарить. Думы закончились тем, что мама дала мне какую-то сумму денег и послала в магазин что-либо купить на мое усмотрение. В магазине я долго глазел на выставленный на витрину товар, не зная на чем остановить свой выбор. Наконец продавщица поинтересовалась, что у меня за проблемы? Признался. Она поинтересовалась, сколько у меня денег. Услышав ответ достала откуда-то небольшую хрустальную вазу и протянула ее мне. - «Бери, маме понравится!». Ваза и мне очень понравилась! Она была диаметром как наш обычный гранёный стакан, и высотой, как два поставленных друг на друга стакана. Только стекло было намного толще, отчего и ваза была довольно тяжёлой. Её верхний край не был ровным и гладким, а скорее зубчатым, в виде верхушек лепестков. А сами лепестки начинались от массивной короткой ножки, и вся их поверхность была покрыта тонкой резной сеточкой, отчего ваза выглядела очень изящной. Мама просто в восторг пришла от такого подарка…

                О НЕМЕЦКИХ МАГАЗИНАХ…
       Выбор товаров и продуктов в Военторге, их разнообразие и качество вполне удовлетворяли запросы жителей гарнизонного городка. А кому хотелось большего разнообразия деликатесов, тот отправлялся в прогулку по городу, в магазинах которого можно было найти «все, что душе угодно». Что иногда делали и мы… Идти по улицам немецкого города было очень интересно. В Финове дома в то время были, в основном, не выше четырёх этажей. Во многих из них были небольшие частные магазины. При заходе в любой из них над дверью обязательно звенел колокольчик. Если в магазине не было посетителей, то обычно его владелец находился в глубине дома, занимаясь своими повседневными делами. На звук колокольчика к посетителю выходил хозяин или хозяйка магазина, которые и жили в этом же доме. У немцев принято вежливо приветствовать хозяев магазина и уходя – прощаться с ними. Эту традицию с удовольствием приняли и поддерживали все жители нашего городка. И мы тоже легко заучили – при входе говорить «gutten tag», а при выходе – «auf viderzeen».

       Особенно нам запомнились посещения овощных и мясных магазинов. В овощных зелень и вся огородная продукция не только радовала стерильной чистотой, но и своей свежестью и необыкновенно приятным запахом. Такое же, если не большее впечатление, производили и мясные магазины. Они поражали не только своим вкусным запахом, но и богатым разнообразием предлагаемой продукции. При том, что все было натуральным, без искусственных добавок. Их, в то время, наверно еще и не было. И запах в магазинах был такой, что уходить из них просто не хотелось… А еще всех нас удивляла необыкновенная чистота улиц, аккуратный вид домов и ухоженность территории вокруг них. Немцы вообще народ очень чистоплотный и для них чистота, аккуратность и порядок – это национальная традиция! Это для них что-то святое!

                О НЕМЕЦКОМ ОБЩЕПИТЕ…
       Иногда мы всей семьей выходили в город не специально для покупок, а чтобы просто погулять, отдохнуть, набраться впечатлений… Обычно во время этих прогулок мы заходили в немецкий пивной ресторан-закусочную. На немецком языке эти заведения назывались gaststatten. На русском звучало проще – гаштет. Обычно отец брал себе пиво, а нам с мамой и сестрой что-нибудь из лимонадов. Но главным блюдом для всех была традиционная немецкая еда – сосиски с тушеной капустой! Каждая порция умещалась на небольшую, примерно с ладонь взрослого человека тарелку в виде подноса прямоугольной формы, сделанную из белого прессованного картона.  На этот же поднос немцы ложили маленькую ложку горчицы. Немецкая горчица на вкус слегка кисловатая, но приятная и совсем не острая, и даже мы, дети, спокойно макали в нее сосиску и ели. Её вкус очень похож на современную деликатесную, которая бывает в наших современных супермаркетах.

       В летнее время на немецких улицах, как и в Союзе, под зонтиками, шла бойкая торговля мороженым. Конечно, родители нам с сестрой его покупали. В отличие от нашего, советского, в большинстве своём белого или кофейного цвета, немецкое мороженое было разного цвета и соответственно – аромата. Но, если честно – его даже близко нельзя было сравнить с нашим, советским – пломбиром или с эскимо на палочке, которым мы наслаждались при поездках в отпуск. От немецкого только запах исходил приятный, а на вкус оно было каким-то пресным и сильно водянистым…

       Как-то в один из выходов в город мы проходили мимо немецкого ресторана. И появилось желание не просто перекусить, а нормально пообедать. Зашли, сели за свободный столик. Подошел официант, спросил на русском, пополам с немецким, языке, что бы мы хотели заказать. Отец немного владел разговорным немецким и вперемешку с русским нашел общий язык с официантом. Узнав какие блюда есть в наличии и посоветовавшись с мамой, сделал заказ… Честно – не помню, что мы ели на первое, а на второе нам принесли шницель. Все было вкусно, но меня поразила тарелка, на которой этот шницель принесли. Довольно большая, фаянсовая, овальная по форме, она была разделена перегородками на разного размера отделения. В самом большом лежал сам шницель. А в остальных было что-то свое – картофельное пюре, тушеная капуста, соус, что-то из овощей с зеленью. Все выглядело красиво, аккуратно и аппетитно!

       Пока мы ожидали заказ, я с интересом разглядывал зал и посетителей ресторана. Особенно меня заинтересовали два пожилых немца, которые вели неторопливую беседу за соседним столиком. Уже при нас им принесли их заказ – что-то из вторых блюд, салаты и графинчик с прозрачной жидкостью. Скорее всего это был шнапс. В графинчике его было налито не больше 100 грамм. Один из немцев плеснул в бокалы буквально по столовой ложке шнапса. Затем они пригубили только, поставили бокалы на стол, немного закусили и продолжили разговор. Потом они понемногу добавляли шнапса в бокалы, делали по маленькому глоточку, закусывали и продолжали разговаривать… Ну, у нас так не пьют!

       Почему меня так заинтересовали эти немцы? Мне не раз приходилось видеть, как ведут застольные разговоры приходившие к нам на праздник гости и как они выпивают. Обычно водка разливалась в стопки или в рюмки до краев, затем под тосты их опустошали до дна и… продолжали разговоры. Затем ставили на стол очередную бутылку… Когда мы уходили из ресторана немцы опустошили свой графин только наполовину… Возможно у них такая культура пития… А возможно это просто немецкая бережливость…

       Хотя… Когда я только начинал служить в вертолетном полку, то слышал рассказы старожилов, которые в свое время участвовали в совместных войсковых учениях стран Варшавского Договора. Во время больших привалов бывали и совместные застолья с братьями по оружию. У наших авиаторов всегда в неприкосновенном запасе (НЗ) имелась фляжка с «огненной водой» – спиртом. Когда наши офицеры угощали немецких, то наливали им, как себе. Немцы недолго отнекивались, пытаясь держать свой немецкий форс, но видя, как наши лихо опрокидывали содержимое стаканов и сначала аппетитно «закусывали» рукавом и только затем тушенкой, начали быстро перенимать русский опыт. И потом вместе с нашими горланили «Катюшу»… В народе шутили про европейскую культуру: «на халяву и уксус сладкий»…

                О ПРАЗДНОВАНИИ НОВОГО ГОДА…
       С каким-то особым теплом вспоминается, как мы праздновали в Германии Новый Год. Главным украшением во всех домах была елка. Устанавливать сосны было не принято. Настоящую лесную красавицу – пушистую, пахучую приносил в дом отец. Мы все вместе украшали ее елочными игрушками, купленными в немецких магазинах. До сих пор с восторгом вспоминаю необыкновенно красивые разноцветные стеклянные шары, которые казались просто произведением искусства. Качество изготовления шаров выло просто изумительным. Особенно поражала необыкновенная тонкость стекла елочных игрушек и даже большие по размеру шары казались легче пушинки. Кроме шаров в комплект елочных игрушек входили серебристые еловые и сосновые шишки, стеклянные фигурки различных животных и птиц. Всех их объединяла большая схожесть с живым оригиналом и изящество исполнения фигурок мастерами.

       Кроме стеклянных шаров и других игрушек особый восторг у нас, детворы, вызывало развешивание на елке новогодних хлопушек. Каждая из них хранила свой особый секрет и потому мы с таким нетерпением ожидали наступления новогодней ночи, которая всё до поры тайное делало явным. Хлопушки внешне были похожи на большие конфеты. Внутри находилась картонная трубка длиной около шести-семи сантиметров и диаметром примерно двадцать пять миллиметров. Трубка заворачивалась в листок цветной бумаги с каким-нибудь рисунком на новогоднюю тему. Концы оберточной бумаги скручивались как у обычной шоколадной конфеты. Из этих скрученных концов с обеих сторон выглядывали узкие ленточки из плотной бумаги.
Если одновременно дернуть за ленточки в разные стороны, раздавался громкий хлопок, похожий на выстрел. Сила этого «выстрела» была такая, что корпус хлопушки в одном месте разрывался и появлялась возможность достать то, что было спрятано внутри.

       А внутри было настоящее произведение искусства в миниатюрном исполнении. Это могли быть предметы кухонной утвари – ложки, вилки, черпаки, ножи и прочие кухонные принадлежности. Но также часто встречались маленькие машинки, лодочки, домики, наборы разноцветных кубиков, матерчатые куклы, Санта Клаусы и Снеговики – всё, что подсказывала мастеру, который их делал, его фантазия. Все, что из дерева, было выточено очень тщательно. Особенно мне запомнился молоток для приготовления отбивного мяса. При крохотном размере этого молотка – длина ручки около трех сантиметров, а колотушка меньше одного кубического сантиметра, на рабочей площади колотушки имелось множество расположенных рядами острых зубчиков в виде пирамидок. А еще в комплект новогодних радостей входили скатанные из фольги шарики размером примерно с нечищеный орех фундук. Если такой шарик с размаху бросить на пол или в стену, раздавался тот же звук выстрела, как и у хлопушки.
 
       Очень поднимало нам праздничное настроение купленное у немцев лакомство – медовые пряники в виде сердца. Упаковочная коробка представляла из себя красочно выполненный домик из покрытого глянцем картона. В него вмещалось семь или восемь вертикально поставленных пряников. Сам по себе домик уже был для нас красивой новогодней игрушкой. Его верхняя часть представляла из себя островерхую крышу, с нарисованной красной черепицей, местами покрытой снегом. На каждой из четырех наружных стен был изображен свой сюжет и имелись свои герои. С одной стороны в окошке было видна установленная в комнате елка, украшенная игрушками и цветными гирляндами. А в окошко с улицы заглядывал Дед Мороз с большой белой бородой, в валенках и в традиционной шубе с большим воротником и в красной шапке. За его плечами был большой мешок, из которого выглядывали краешки новогодних подарков. На другой стороне у стены дома была нарисована высокая ель, под которой сидели зайчата, а на ее ветках белочки. Все зверушки тоже заглядывали в окошко, где детвора водила вокруг елки хоровод. На следующей стороне у окошка стояла Снегурочка, и рядом с ней рыжая лисичка с пушистым хвостом. На четвертой стороне была входная дверь с крыльцом, над которым был нарисован навес. А над дверью под навесом горел фонарь. Вокруг дома изображены были сугробы снега…
 
       Меня очень трогало и создавало какое-то особое ощущение праздника то, как готовились к встрече Нового Года немцы. Мы, конечно, не знали, как это происходило у них в домах и могли судить об этом только по витринам их небольших магазинов. Зимой темнеет рано и когда мы выходили в город за покупками, то, зачастую, возвращаться приходилось в густых вечерних сумерках. Проходя мимо витрин с включенной внутри них цветной подсветкой, мы не могли не восхищаться искусством немцев создавать новогодний праздник буквально из ничего.
      
       Представим неширокое, до 80 см, но высокое, с человеческий рост, окно, выходящее из магазина на улицу. Из оконного проема, глубиной до полуметра, убирались всякие образцы товара. Вместо них в его нижней части укладывался слой ваты, изображающей снег. Внутренние боковые стороны оконных проёмов обычно окрашивались в голубой или салатный цвет. На одной из боковых стен проема на высоте примерно в один метр крепилась к нарисованному стволу ели единственная густая еловая ветка, которая, свисала так, как-будто была на дереве. Она перегораживала весь оконный проем и на этой хвойной лапе нередко висели две-три шишки – настоящих, родных, светло-коричневых, длиной до 15 см. Сверху на лапу укладывали несколько ватных клочков имитирующих снег. К ветке на нитках разной длины были подвешены всего два-три больших стеклянных шара, обычно разного цвета и оформления. На ватном снегу внизу оконного проема где-то сажали небольшого зайчонка или белочку из папье-маше,  где-то просто была брошена жменька мелко нарезанных блесток, которые создавали ощущение искрящегося снега… И всё! И никаких излишеств! Никакой мишуры!

       Над всей этой красотой в верхней части оконного проема горели невидимые с улицы цветные лампы, подсветка которых делала эту витрину живой картинкой природы… Не знаю, удалось ли мне передать читателю свои чувства от созерцания этой красоты, но лучшей картины, выражающей саму суть новогоднего семейного торжества, я не встречал… Как-то в Ростове накануне Нового Года остановился перед украшенной к празднику витриной. В ее середине, окруженная штабелями товара, стояла метровая искусственная елка, о существовании которой можно было только догадаться, потому что ее практически не было видно из-за огромного количества игрушек, разноцветных гирлянд и серебристых блесток. Множество таких же гирлянд и блесток было развешено по стенам витрины и на натянутых вдоль стекол шпагатах… И всё пространство витрины было густо завешено вырезанными из бумаги гигантскими снежинками. Мишуры много, а ощущение праздника нулевое…

       Когда заканчивались новогодние праздники елки из квартир выносились на задние дворы. Обычно утилизировали их мы, мальчишки, устраивая большие костры. Но перед тем, как бросить елки в костер мы их тщательно осматривали. И не напрасно. Случалось, что хозяева не замечали оставшиеся на ветках елочные украшения и каждый из нас, кто находил что-нибудь ценное бурно выражал свою радость. Однажды и я нашел среди густых веток выполненную из прозрачного стекла неповрежденную фигурку оленя с горделивой осанкой и с большими ветвистыми рогами… Пришел и мой черед радоваться красивой находке!

                ПАРИ…
       Самый ближайший к нашему жилому городку гаштет находился совсем рядом с КПП. В свободное от службы время многие офицеры заходили в этот гаштет освежиться пивом. Хозяином гаштета был немолодой немец с уже заметным пивным животом. Он был приветлив, добродушен, хорошо владел русским языком, был интересным собеседником. Но все наши офицеры догадывались, что владелец, он же бармен, был сотрудником Штази – Государственной Службы Безопасности Восточной Германии, ГДР, которая работала в тесном контакте с нашим Комитетом Госбезопасности. Обе эти службы просто не позволили бы какому-нибудь случайному человеку открыть гаштет в непосредственной близости от воинской части, понимая, что его посетителями обязательно будут советские офицеры – носители государственных секретов. Памятуя об этом все наши, посещая гаштет, старались в беседах никогда не затрагивать служебную тему.

       Однажды отец вернулся домой веселый и с порога попросил маму заварить дома горчицу. Мама умела правильно ее заваривать в соответствии с рецептом, полученном от сослуживцев в еще первые послевоенные годы. Припоминаю, что она в граненом стакане соединила сухую горчицу, уксус, сахар, соль, растительное масло, тщательно перемешала и залила горячей водой. Так как в те времена крышек пластиковых не было, мама воспользовалась старым народным способом – отрезала горбушку от принесенного со склада хлебного «кирпичика», накрыла ею стакан, плотно прижала горбушку к стеклу и даже покрутила её влево и вправо, чтобы крышка была хорошо прижата. Потом поставила стакан в укромное место, прикрыв его отцовской меховой летной курткой. И пошел процесс созревания…

       Отец рассказал, зачем ему понадобилась горчица. В гаштете возник спор. Один из наших офицеров спросил бармена, нет ли у него более острой приправы к сосискам, чем немецкая горчица. Немец пожал плечами: – У нас всегда и везде такая, традиционная. – Офицер, разгоряченный пивом, констатировал: – Да, хлипкий вы народ, немцы, как ваша кисло-сладкая горчица. И даже такую слабую вы и то по чуть-чуть мажете. Хотя ее можно ложками есть. – Бармен улыбнулся: – Могу и не по чуть-чуть… – Он достал из-за стойки бара чистую чайную ложку, зачерпнул горчицу из баночки и отправил ее в рот. Проглотил и не поморщился! – Ну ты герой! Может ты и нашу, русскую, ложкой сможешь? Немец, подзадоренный спором и желанием постоять за честь нации, ответил: – А что? И смогу! – Он опять улыбнулся. – После вас… – Давай на спор! На ящик пива! – Бармен и наш офицер ударили по рукам…

       В назначенный день и время в гаштете собрались все, кто были свидетелями спора и заключенного пари. Все первым делом заказали пиво и сосиски с капустой. Немецкую горчицу никто не брал. Все тянулись к принесенному отцом стакану, черпали из него и ложили на свои тарелки по пол чайной ложки нашей душистой ароматной и, конечно, очень острой горчицы. Затем приступили к трапезе. Сосиски с нашей горчицей шли на ура. Со всех сторон раздавались одобрительные и даже восхищенные слова в ее адрес. Бармен внимательно наблюдал за происходящим. Видно, что он боялся какого-либо подвоха с нашей стороны. Но видя, как быстро исчезают сосиски под русскую горчицу – успокоился. Пришло время выяснить отношения, по существу.
 
       Наш главный спорщик взял в руку чайную ложку, зачерпнул ею горчицу, с верхом, набрал побольше воздуха в легкие и одним махом её проглотил. Затем он быстро выдохнул и сделал несколько глотков пива. Лицо было напряженным, по щекам текли слезы… Пришла очередь камрада… Бармен вышел из-за стойки со своей ложкой, подошел к столу и тоже зачерпнул из стакана горчицу. Над краем его ложки тоже возвышалась небольшая горка. Тут вмешался наш спорщик и, пожалев немца, ножом срезал выступающую над его ложкой горку горчицы, и отправил её обратно в стакан. Оглядев застывших в ожидании присутствующих, камрад также набрал в легкие воздуха и решительно отправил горчицу в свой организм. Очевидно, он не сразу и не все проглотил. Организм был в шоке, вернее в ступоре. Наши протягивали бармену кто стакан с водой, кто кружку пива… Он стоял с выпученными глазами, с открытым ртом, но дышать не мог. Лицо было сначала багровым, а потом стало менять свой цвет на белый, зелёный, синий… И он рухнул на пол, потеряв сознание. Все наши перепугались – а вдруг умрет. А это скандал, международный… Начали приводить немца в чувство… Откачали! Слава Богу, ожил!
 
       Все посчитали, что в споре победила дружба. Проигравших не было. Но немец всё равно принёс к столу ящик пива. Потом все поднимали тосты за здоровье немца и всех присутствующих и за дружбу между народами. Наши угощали бармена сосисками, и он, вместе со всеми, осторожненько и полегонечку макал ими в ту же самую острую горчицу и пережевывая показывал большой палец вверх. Понравилось!

                О СЕМЬЕ И ВОСПИТАНИИ…
       Перелистываю в памяти свои детские годы и что-то не припоминаю, чтобы отец меня когда-нибудь воспитывал. Да и мама, тоже… Имею ввиду проведение каких-то бесед, нравоучений… Да и ремнем меня никто не порол. Мама, правда, частенько грозила выпороть меня за непослушание. Особенно за то, что я редко возвращался с улицы домой в назначенное ею время. Для напоминания о возможном наказании на одной из стен квартиры висел широкий кожаный ремень. Но не поясной, а тот, который служил для правки лезвия опасной бритвы. Он был короткий, всего около 40 сантиметров. Ремень этот за долгие годы исправной службы заметно постарел. Отец пользовался новым. А старый служил для нас с сестрой страшилкой… Со стены ремень убрали, когда я учился в седьмом классе. Мама как-то и за что-то решила меня по воспитывать. Она сняла ремень со стены и стала им грозно размахивать. Я поймал свободный конец ремня, и мы какое-то время совершали с мамой синхронно движения, как будто вытряхивали пыль из половика. Наконец мама устала, улыбнулась и отпустила свой конец… С силовыми методами было покончено!

       Меня воспитывала сама обстановка в семье, само присутствие в моей жизни и отца, и мамы… Отец дома бывал редко. Но главное – он был! Как начальник воздушно-стрелковой службы полка он отвечал за профессиональную подготовку воздушных стрелков-радистов, в том числе обучение их навыкам стрельбы по воздушным целям из кормовой турельной установки, состоящей из двух спаренных 23-х мм авиационных пушек. При этом отец продолжал летать в составе экипажа, точно не могу сказать, то ли в качестве штурмана, то ли на рабочем месте стрелка-радиста. Когда не было полетов отец уходил на службу в повседневной форме одежды. Его лётное обмундирование оставалось висеть на вешалке в прихожей. Я очень любил зарываться в летную одежду отца, особенно в его кожаную куртку. И стоял, и впитывал в себя все чудные запахи, которые от нее исходили. Она пахла небом, аэродромом, самолетом и даже авиационным топливом… И отцом. Для меня это были самые дорогие мне запахи. Вот это и было моё главное воспитание!

         ПРОИСКИ БЫВШИХ СОЮЗНИКОВ…   
       Иногда мы всей семьей выходили на прогулки по окрестностям гарнизона. Для меня лес и все, что с ним связано – это, после аэродрома, очень важная составляющая времени моего детства. Мы все вместе наслаждались лесным воздухом, его свежестью, его неповторимыми запахами, его звуками – шумом листвы, голосами птиц. Хотя отец был родом из степных краев и его детские годы протекали в донских просторах, но за время фронтовой юности и затем пятнадцатилетней службы в лесистой местности он тоже полюбил леса и нам не приходилось долго его уговаривать присоединиться к нашей компании. Прогулки наши были интересны еще и тем, что во время них нам случалось сделать какие-то открытия…

       Хотя насчет открытий с некоторых пор всем нам, и взрослым и детям пришлось проявлять намного большую осторожность, особенно если где-нибудь на природе на наши глаза попадались необычные предметы, нарядные детские игрушки или предметы домашнего обихода. По нашим гарнизонам в группах войск прошло сообщение, что из расположения одной воинской части на прогулку за её пределы вышли два офицера и жена одного из них. Отойдя от ограждения на небольшое расстояние, они увидели в траве непонятные предметы – несколько закрытых наглухо металлических цилиндров, размером с обычную сардельку, соединённых между собой то ли проводами, то ли тросиками… Подняли, посмотрели, сунули в карманы, чтобы в своей части показать специалистам. При возвращении с прогулки, недалеко от расположения части, найденные предметы взорвались у них в карманах. Погибли оба офицера, женщина была тяжело ранена. В сообщении было сказано, что западные спецслужбы с помощью своих агентов раскладывают недалеко от наших воинских частей мины, замаскированные под различные предметы привлекательного вида, чтобы создать у нас атмосферу страха. Вот такая была у нас холодная война…
 
       Однажды, удалившись от городка на значительное расстояние, мы прошли смешанный лес и вышли на участок, где в основном росли березы. Здесь мы набрели на старую лесную дорогу. Немного пройдя по ней, за поворотом, мы увидели стоящую в кювете небольшую легковую машину. Скорее всего это был Опель. Когда подошли поближе, то поразились его внешнему виду. На кузове не осталось ни малейших следов краски. Весь он был рыжий от ржавчины. Очевидно, машина горела. Стекол, даже осколков, не было видно. Самым поразительным было то, что корпус машины был буквально изрешечён пулевыми отверстиями. Создавалось впечатление, что несколько человек, окружив машину, буквально поливали ее огнем из автоматов. Очевидно, что был прострелен бензобак, и машина вспыхнула как спичка. И всем нам подумалось – какая трагедия здесь разыгралась в последние дни войны? Да еще в такой глуши… Видно кто-то уносил ноги от надвигающегося возмездия… Да не ту дорогу выбрал…

                О ПОЕЗДКАХ В ОТПУСК…      
       Каждый год мы всей семьей ездили в отпуск. Впечатления от поездок делились на два вида – дорожные и, назову так, домашние. Любые впечатления западали в память, занимали в ней какую-то определенную нишу и были для меня очень дороги. Подготовка к поездке начиналась со сбора вещей, которые мы должны были взять с собой в дорогу. Мама продумывала все до мелочей и укладывала в наши дорожные баулы все, что, по её мнению, могло пригодиться в дальней дороге и при посещении родственников. Запас вещей на все случаи жизни был такой, что мы смело могли ехать и на Северный полюс. Кроме всего прочего чемоданы заполнялись многочисленными подарками для родни, которые вызывали у всех наших близких неподдельный интерес и большую радость. Хорошо помню, что из немецких вещей родители никогда не брали что-то про запас для торговли. Даже мыслей на эту тему не было.
 
       Чтобы взять в дорогу эту огромную гору вещей, нужно было иметь соответствующую тару. Обычно жители военных городков приобретали в немецких магазинах огромные фибровые чемоданы. В нашей семье таких чемоданов было два. В каждом из них мы с сестрой могли свободно поместиться вдвоем. Чемоданы были очень прочные. Закрывались они, для надежности, ключами на два замка, которые находились ближе к краям чемодана. А в его середине была установлена дополнительная защелка. Для увеличения прочности конструкции чемоданы в четырех местах перепоясывались поясами жёсткости, изготовленными из тонких, пропитанных лаком деревянных реек полукруглого сечения, которые крепились непосредственно к корпусу чемодана с помощью металлических заклепок. На повороте, там где рейки огибали закругленные края чемодана, на них заклепками крепили защитные металлические дужки для предохранения реек от поломок во время переездов.

       Чтобы завершить описание этого чуда инженерной мысли добавлю, что для транспортировки этих чемоданов, кроме главной мощной ручки, укрепленной в их средней части над защелкой, на торцевых стенках чемоданов имелось еще по одной ручке из нескольких слоёв толстой кожи. С их помощью, при необходимости, можно было нести тяжелый чемодан вдвоем. Народный фольклор окрестил эти чемоданы весьма живописно и точно - «Великая Германия». Или по-другому – «Смерть носильщикам – радость оккупантам». О качестве и прочности чемоданов можно судить по тому, что с середины пятидесятых годов прошлого столетия и до сего дня они сохранили свое первозданное состояние и до сего дня используются в нашей семье для хранения различных домашних вещей.               

                ДОРОЖНЫЕ ЗАРИСОВКИ…
       Все пути в Союз начинались или с Берлинского вокзала, или с вокзала во Франкфурте-на-Одере. Сами поезда и поездные бригады были советскими. Западно-Европейские железные дороги имели более узкую колею по сравнению с нашей, Советской, и поэтому на приграничных станциях в Польше и в Белоруссии поезда «переобувались». В Польше – когда поезда шли с запада на восток. В Бресте – когда поезда шли с востока на запад. Поездные составы на пограничных станциях загоняли в специальные места, где во всех вагонах менялись колесные пары. При въезде в Европу ставили европейские, а при въезде в СССР возвращали на место наши. Пассажиров из вагонов во время смены колесных пар не высаживали.

       Каждый год мы ездили практически по одному и тому же маршруту: Берлин – Франкфурт-на-Одере – Познань – Варшава – Брест – Минск – Москва. Когда родители планировали поездку на море, то из Москвы мы ехали на юг через Ростов-на-Дону, где делали остановку, чтобы навестить в Новочеркасске наших родственников по линии отца. Но южный маршрут почему-то всегда проходил через Киев, где у нас была пересадка на другой поезд. Очевидно, более короткий маршрут через Воронеж еще не функционировал. Возможно дорога вообще не была проложена. Или она еще не была восстановлена после войны. В Киеве запомнился красивый вокзал, широкая лестница, ведущая на второй этаж, украшенная большими растениями в бочках, которая от первой лестничной площадки расходилась на два рукава влево и вправо. Ну и огромный зал ресторана на втором этаже, наполненном вкуснейшими запахами…

       Но особенно мне врезался в память пронзительный взгляд одной пожилой женщины в зале ожидания, с которым я встретился во время прогулки по залу… Ждать объявления на посадку на наш поезд приходилось не один час. Мама отпускала меня прогуляться по залу ожидания, но только с условием, чтобы я всегда находился в поле её зрения. Я бродил по залу с интересом разглядывая людей, сидящих на своих узлах и чемоданах и как и мы, ожидающих своего поезда. Женщина сидела в первом ряду за проходом и неотрывно, и даже как-то не мигая, смотрела на меня. Её  взгляд обжигал. В нем была какая-та внутренняя боль, страдание, удивление, желание запомнить, вместить в себя всего меня, тогда еще шестилетнего малыша. В то время я, конечно, очень выделялся на общем фоне пассажиров. Возможно своей ухоженностью и необычностью одежды. Ведь все на мне было заграничное, новое, нарядное… Но по прошествии многих лет пришел к убеждению, что женщина, скорее всего, увидела во мне потерянного ею во время войны сына или внука. Удивительно то, что и сегодня, по прошествии почти семидесяти лет, у меня перед глазами отчётливо стоит застывший взгляд этой женщины…

                ПОЛЬСКИЕ ПЕЙЗАЖИ
      Наши семейные поездки в отпуск очень хорошо расширяли кругозор, наполняли память впечатлениями, можно сказать, международного масштаба. Всё-таки маршрут движения пролегал через обширную территорию трёх государств, пересекались границы и часовые пояса… Все что попадало в поле моего зрения запоминалось очень хорошо, особенно после моего вхождения в сознательный возраст, когда я начал ходить в школу – 1955 год. Все последующие годы, вплоть до нашего окончательного отъезда из Германии в 1960 году, я с огромным интересом ожидал каждую поездку в отпуск, чтобы увидеть произошедшие изменения, сравнить новое с тем, как было год назад. То, что мы ездили по одному маршруту, позволило отслеживать изменения, которые происходили в облике городов и в самой местности, через которую проезжал наш поезд. Обычно, в вагоне моим любимым местом наблюдения была крышка-сидушка над мусорным ведром напротив входа в туалет. Вообще-то, поезд был международный и в вагоне всегда было чисто. Проводники тщательно следили за порядком и регулярно протирали ветошью от пыли двери, окна, рамы и, конечно, треугольную, покрытую лаком деревянную крышку, сидя на которой я часами любовался проплывающими за окном пейзажами.
 
       С особым интересом я ожидал приближения поезда к Варшаве. Примерно километрах в пятнадцати-двадцати к западу от нее наш поезд начинал неторопливо продвигаться вдоль плотного ограждения из колючей проволоки, которое окружало огромную территорию, на которую со всей Польши свозили поврежденное войной оружие и боевую технику. За ограждением лежали горы ржавого стрелкового оружия, отдельно от него кучами пулеметы, немецкие и советские каски, разбитые легковые и грузовые автомобили, военная техника – танки, пушки, самолеты и многое другое, что война превратила в хлам, пригодный теперь только для переплавки… Все это хорошо было видно из окна нашего поезда… С каждым годом территория с собранным на ней металлом войны становилась все меньше и меньше. По мере отправки металла на переплавку ограждение перемещалось, освобождая все большую площадь уставшей от военного груза земли. Проезжая последний раз это место в 1960 году мы увидели абсолютно чистое, заросшее зеленой травой, поле, на котором отсутствовало какое-либо ограждение. Время перевернуло и эту страницу войны…

       Когда это «поле чудес» оставалось позади, начинались пригороды Варшавы. Местность здесь была холмистая и чем ближе мы приближались к городской черте, тем выше забирался поезд. Это позволило лучше разглядеть значительную часть городской панорамы, которая с высоты была вся, как на ладони. Затем наш поезд где-то сверху пересекал широченный проспект, который спускался с городской возвышенности перпендикулярно нашему маршруту и исчезал далеко внизу под нами. Скорее всего проходил через короткий тоннель под высокой железно-дорожной насыпью…
 
       Мне пришлось видеть Варшаву разрушенной. Не могу назвать точно, когда это было… Скорее всего в самом раннем младенческом возрасте, до нашего переезда в Коломыю, когда мне было всего три или четыре года, в 1951 или 1952 году. И тоже -  во время поездки в отпуск. Уже тогда моя память на лету схватывала и сохраняла все интересное. В панораме города, увиденной из окна вагона, преобладали в основном руины. Даже не верилось, что где-то там, среди развалин еще могли жить люди. Но начиная с 1955 года и далее, по мере моего взросления, я с огромным интересом наблюдал не только за  изменениями на «поле чудес», но и как время лечило и городские раны. Каждый год облик города заметно менялся. Расчищались завалы мусора, отстраивались здания… В год нашего отъезда мы уже не видели ни одного разрушенного здания и проезжая над тем же широким проспектом увидели подсвеченные вечерним солнцем новые красивые дома-высотки, отстроенные вдоль правой стороны улицы…

                БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ…
       Где-то в середине 50-х годов на экраны вышел полнометражный черно-белый художественный фильм «Брестская крепость». Его созданию предшествовало обнародование ошеломительных фактов о героической обороне крепости ее гарнизоном в течение целого месяца от начала нападения фашистской Германии на Советский Союз. Почти десять лет после окончания войны в стране по непонятной причине старательно замалчивались факты беспримерной стойкости и героизма, проявленных защитниками Брестской крепости в боях с превосходящими силами противника.  Инициативу в исследовании и обнародовании исторической правды о подвиге советских солдат взял на себя известный советский писатель, историк и общественный деятель Сергей Сергеевич Смирнов. Он смог убедить соответствующие инстанции о необходимости обнародовать всю правду о героизме защитников Брестской крепости и о значении их подвига в деле патриотического воспитания подрастающего поколения.
 
       Просмотр фильма оставил глубокий след в сердцах и взрослых и детей. Острота впечатлений от просмотра фильма усиливалась тем, что в основном вся съёмка велась в самой крепости, среди реальных развалин, оставшихся после жестоких боёв с фашистами. Наша поездка в отпуск, в тот год, случилась после просмотра фильма. Уже в дороге, проезжая по территории Польши родители, к моей великой радости, решили в Бресте воспользоваться длительной, около трех часов, задержкой поезда для замены колесных пар у нашего состава, для того, чтобы посетить крепость и своими глазами увидеть место героического подвига наших солдат. После остановки поезда отец навел справки у проводников вагона, уточнил, каким временем мы можем располагать, чтобы осуществить задуманное. Когда мы начали движение в сторону крепости, то с радостью увидели, что у нас есть попутчики – пассажиры из нашего и других вагонов.
 
       Не помню уже, как именно мы добрались до крепости. Или автобусом, или на такси… Но точно – не пешком. То, какой мы увидели крепость в живую, своими глазами, произвело нас неизгладимое впечатление. И хотя фильм «Брестская крепость» снимался непосредственно на ее территории, внимание зрителей не успевало задержаться на мелких деталях. А здесь, среди развалин, у меня реально возникло ощущение присутствия в том страшном времени, ощущение участника боев с фашистами… Это ощущение усиливалось от самого вида развалин, воронок от снарядов и авиабомб, искореженных металлических конструкций. На наружной крепостной стене и на стенах зданий внутри крепости казалось не осталось ни одного кирпича, который не был бы помечен следом от попавшей в него пули, снаряда или его осколков…

       На территории крепости находилось здание, похожее на церковную часовню… В фильме есть кадры, запечатлевшие укрывшихся за её толстыми стенами раненых бойцов, сидящих или лежащих на её полу… При съёмках камера снимала их лица со следами крови, грязи и копоти, а затем медленно скользя по уцелевшим стенам была повернута вверх… Война снесла купол с часовни и в круглом проёме на его месте, над головами раненых висело дымное небо войны… Я поднял голову и понял, что стою как раз на том самом месте, откуда велась съёмка этих кадров. Как-то даже мурашки пробежали по коже… Из-за недостатка времени и боязни отстать от поезда, наш экскурсия проходила, к сожалению, в темпе «галопом по европам». А другой возможности побывать в крепости у нас уже, увы, не было…

       И вот Брест позади… Ежегодные поездки в отпуск с 1954 по 1960 год позволили всем нам быть свидетелями постепенного восстановления разрушенных городов и посёлков и возрождения мирной жизни вдоль всего маршрута движения нашего поезда не только по территории Германии и Польши, но и, конечно, по белорусской земле. Сегодня, по прошествии многих лет, вспоминая увиденное, как-то отчетливо понимаешь, какой огромный труд и какие ресурсы нужно было вложить в залечивание ран, нанесенных стране войной. Первоочередность восстановительных работ подсказывала сама жизнь, а конкретно определяла и организовывала, как бы это сегодня не замалчивалось, действительно руководящая и направляющая сила в нашей стране того времени – КПСС, в связке с исполнительными органами советской власти. И очевидно, что особое внимание было уделено восстановительным работам и благоустройству территории, прилегающей к железнодорожным магистралям всесоюзного и международного значения и являющейся, по сути, своего рода витриной текущего состояния дел в народном хозяйстве. Конечно, в силу моего возраста такие «умные» мысли меня, в то время, не посещали… В эти послевоенные пятидесятые годы я просто впитывал в себя все новые впечатления. А по настоящему полное осмысление всего увиденного и услышанного пришло намного позднее…

                ЛЕСА БЕЛОРУССИИ
        По мере моего взросления я продолжал много читать. Читал запоем – сидя и лёжа, во время приёма пищи и сидя в, извините, туалете. Читал в вагонах при поездках в отпуск и когда довелось лежать в военном госпитале, в Эберсвальде… Названия многих книг, к сожалению, стёрлись в памяти, но запомнились авторы Жюль Верн, Аркадий Гайдар, Марк Твен, Майн Рид, А. Дюма, А. Фадеев и многие другие. Запомнилось, как в Ростове-на-Дону, перед самым отправлением поезда, отец купил для меня в киоске Союзпечать на вокзале чудесную книжку М.Твена «Принц и нищий». Книжка только поступила в продажу и отцу просто повезло вовремя её увидеть. До нашего возвращения в Германию я успел перечитать её несколько раз, настолько она мне понравилась. Но особенно интересными для меня продолжали оставаться книги о прошедшей войне. Много читал о партизанах и подпольщиках. Любил мемуарную литературу. В некоторых книгах мне доводилось читать о немецкой аккуратности, о любви немцев к соблюдению всегда, везде и во всём образцового порядка. Читал о том, что в лесах у немцев даже многие взрослые деревья были пронумерованы.

        Когда мы проезжали через белорусские леса, я обратил внимание на то, как аккуратно убраны лесные участки, примыкающие к железной дороге. Не было зарослей, деревья прорежены, все лишнее убрано… Подумалось, что и это следы прошедшей войны. Особенно укрепился в этой мысли, когда увидел в некоторых местах сложенные вдоль железной дороги аккуратные штабели брёвен. На их торцах черной краской были написаны цифры. То есть, все спиленные брёвна были сложены, пронумерованы и где-то, когда-то, кем-то учтены. Даже не верится. Неужели эти заготовки ещё с войны?  Ведь это проявление именно немецкого порядка – нумеровать спиленные брёвна…

       И, конечно, любуясь пролетающими мимо пейзажами, мысли всё время возвращались к недавно прошедшей войне… Прочитанные книги о партизанском движении в тылу врага на территории Белоруссии и Украины оставили в памяти очень глубокие впечатления. И потому все увиденное из окна вагона – деревья, дома, валяющиеся на земле куски брёвен, досок, обломки кирпичей, какие-то непонятные железяки и прочий, по сути, мусор я воспринимал как непосредственных  свидетелей прошедшей войны и мысленно представлял, какие именно события могли происходить в каждом конкретном месте, мимо которого проезжал наш поезд… Вообще, все мои фантазии, представления и переживания были настолько реалистичными, да и сам я настолько вживался в образ участника событий, что в течение всей жизни меня не оставляла мысль - я действительно видел войну и даже был её участником…

                ЗДРАВСТВУЙ, МОСКВА!
       Белоруссию мы проезжали быстро. О том, что Москва уже близко, догадаться было не сложно. По поездному радио начинали передавать очень торжественную музыку, звучали чудесные песни из известных советских кинофильмов. Все это поднимало настроение, наполняло ожидание встречи особой радостью и гордостью за свою страну. О самой Москве, того далёкого периода, воспоминаний сохранилось немного. В память врезались только несколько эпизодов. Один из них - посещение Мавзолея. Нам пришлось выстоять большую очередь. Но она двигалась быстро и потому усталости мы не почувствовали. В самом Мавзолее было довольно сумрачно. Зайдя внутрь, мы увидели лежащих в своих стеклянных саркофагах, подсвеченных лампами тела В.И.Ленина и И.В.Сталина. Тело Ленина по сравнению с телом Сталина, выглядело очень маленьким, прямо детским. На нём был одет костюм с галстуком. Сталин в парадном мундире выглядел очень внушительно. Помню, засмотревшись на вождей я наткнулся на одного из солдат внутреннего караула. Только тогда обратил внимание, что их двое и стояли они по одному слева и справа вплотную к саркофагам. Не останавливаясь все мы быстро прошли сквозь Мавзолей и вышли из него с тыльной стороны.

       Еще запомнилось, как мы с сестрёнкой и нашей мамой ждали отлучившегося по каким-то делам отца. Ждать пришлось довольно долго, но я нашел себе интересное занятие. Мы стояли у высокого дома, стоящего на большой и шумной московской улице. Я увидел через полуподвальное окно, как в находящимся за ним помещении работала машина по выпечке небольших пончиков в форме кольца. Видел, как закладывается тесто в приёмное окно, как по специальному желобку с другого конца машины сползают кольца сырого теста и падают в чан с кипящим маслом. Процесс жарки происходил очень быстро. Женщина-пекарь широкой ложкой-шумовкой доставала готовые пончики, укладывала их на широкий противень и щедро посыпала сахарной пудрой. А я ломал голову не понимая, как это ловко у машины получается делать заготовки для пончиков такими одинаковыми и ровными…

       И, конечно, мы не могли пропустить посещение главных достопримечательностей столицы – побродили по территории Кремля, увидели Царь-пушку и Царь-колокол, которые поразили нас своими размерами. Как раз в это время проходила экскурсия и мы прослушали историю создания этих раритетов. Кроме того, нам повезло достать билеты на посещение Оружейной палаты. Увиденное там оставило огромное впечатление в нашей памяти, и я долго наслаждался воспоминаниями нашего пребывания в главном музее страны. И ещё одно удивительное и интереснейшее место в Москве, которое мы посещали практически каждый отпуск. Это огромный универмаг ГУМ на Красной площади, в котором мы заранее, ещё в Германии, планировали сделать необходимые покупки. И, конечно, в ряду замечательных мест столицы особое место занимал московский метрополитен. Необыкновенная красота подземных залов-станций, волнующий запах подземки, звуки подъезжающих и отходящих поездов, сами поездки в вагонах метро и самое интересное для детских ощущений - это перемещение вниз и вверх на лестницах-эскалаторах… Всё это было для нас очень важно, особенно там, в Германии. Увиденное наполняло гордостью за свою страну и в сочетании с памятью о великой Победе над германским фашизмом раскрывало её величие среди других стран и народов.
 
                БАХМАРА
       Когда родители планировали навестить мамину родню, то из Москвы мы поездом, через Калинин (Тверь), добирались до Вышнего Волочка и далее, автобусом, через поселок Красный Май, в деревню Бахмара, где жили наши с сестрой дедушка Иван и бабушка Таня – родители нашей мамы. Их дом – обычная русская бревенчатая изба стоял в одном ряду с другими домами, расположенными вдоль шоссе Москва - Ленинград, примерно в середине деревни. Обычно мы к ним заезжали всего на несколько дней в основном, как я понимал, из-за стеснённых бытовых условий. Дом был небольшой. Сразу от входа начинались широкие сени. Вдоль одной из стен были аккуратно сложены почти до потолка заготовленные дрова. Из сеней одна дверь вела в большую жилую комнату, а через другую можно было пройти в примкнувший к дому сарай. В конце сеней было небольшое окошко, перед которым стояла мощная приставная лестница, верхний конец которой лежал на краю люка, по которому можно было подняться на чердак. Помню, залез на лестницу и только заглянул за край люка. Увидел, что весь чердак был заложен душистым, вкусно пахнущим сеном…

       Насколько я помню, жилая комната в доме была только одна. В её середине, прислонившись к одной из наружных стен дома, стояла настоящая большая старинная русская печь. Нас с сестрой укладывали спать на её верху, а для остального народа имелись две кровати и топчаны. Бабушка готовила в печи еду в больших закопчённых чугунках. Мне, большому любителю грибов, запомнилось чудесное жаркое из мяса, картофеля и настоящих лесных пахучих грибов! Конечно – это было что-то необыкновенное! И на первое бабушка варила в чугунке густой наваристый суп с грибами. Всё, что готовила бабушка было заправлено душистым дымком сгоревших сосновых поленьев. И потому всё, что она подавала на стол, съедалось всеми нами с наслаждением до зеркально чистых тарелок…

       Запомнилось дедушкина шутка. Как-то он спросил: – «сколько у тебя пальцев на двух руках?» Отвечаю – «десять». А дед говорит: – «вот и нет. Давай проверим». Он присел рядом со мной и улыбаясь начал загибать мои пальцы на руках, начиная с левой, при этом приговаривая: – «первый палец, второй палец, три пальцА». А загибал на каждое слово по одному пальцу. Затем начал загибать пальцы на правой руке, приговаривая: – «без трёх пальцОв, четыре пальца, пять пальцОв…» Ох, и хитрый дед у меня… Но я-то уже тогда был большой, первый класс школы закончил и, конечно, научил деда, как правильно надо считать… И подумалось сейчас, а сколько же годков этой народной считалке? А может быть и столетий…

       Земельный участок, примыкавший к дому, был на вид около восьми соток. Его дальний от дома конец был немного заболочен и упирался в заросли камыша, окружавшие большое озеро. Пройти к озеру практически было невозможно из-за болотистых подходов к нему. С крыльца дома озеро было видно лучше, его свинцовая водная гладь простиралась до самого горизонта. За всё время нашего пребывания в Бахмаре озеро всегда было пустынным. И только однажды мы увидели застывший далеко от берега черный силуэт рыбацкой лодки. Один раз все мы сходили в ближайший лес за грибами, которые бабушка и использовала для приготовления жаркого. По пути в лес мы полакомились растущим на колхозном поле молодым зелёным горошком. Вообще, природа, вся местность, окружавшая деревню, да и сама деревня, «дословно» напоминала ту местность, в которой происходили съёмки художественного фильма «Холодное лето 53-го».       

                ВЕТЕР, ВЕТЕР, ТЫ МОГУЧ…
       Помнится, в один из приездов в деревню довелось наблюдать необычную аварию. В тот день была очень ветреная погода. В нашем дворе рядом с калиткой росла рябина. В то время года ягоды ещё не поспели, но уже приобрели такой окрас, какой бывает у спелых ягод. А к самому забору, под ветками рябины, прислонилась старая скамейка. Я решил попробовать, какие же на вкус эти ягоды? Залез на скамейку, наклонил к себе ветку, срываю пару ягод… В это время за моей спиной, подгоняемая ветром, лихо пролетела грузовая машина в сторону Ленинграда. Я положил ягоды в рот и повернул голову налево.
 
       Наш дом находился в середине деревни с правой стороны, если смотреть в сторону Ленинграда. Пролетевший мимо грузовик был уже почти в километре от меня на выезде из села. И в ту же, буквально, секунду я увидел, как зад машины начал медленно подниматься вверх. Машина стала вертикально на передний бампер с разворотом влево на девяносто градусов, затем с размаху упала на правый борт и продолжив вращение, стала вертикально уже на задний борт, с разворотом влево на те же девяносто градусов, и упала на все свои четыре колеса. Вот это номер! Машина совершила кувырок на триста шестьдесят градусов в вертикальной плоскости с одновременным поворотом на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси! На этом кувыркание закончилось…

       Я спрыгнул со скамейки и подгоняемый ветром сломя голову побежал к месту аварии. Туда же начали стекаться те жители деревни, которые, как и я, оказались свидетелями всей этой акробатики. Подбежав к месту аварии, я увидел, что вокруг грузовика растерянно бродят его водитель и пассажир, осматривая полученные им повреждения. Самым заметным из них была смятая правая сторона переднего бампера, капот двигателя и правая передняя сторона кабины. При этом, по недоуменному виду водителя и пассажира можно было догадаться, что они не только ничего не поняли, но даже и испугаться толком не успели. А, главное, что оба они были живы-здоровы и не получили никаких травм. Машина – бортовой грузовик без тента перевозил в кузове большие листы фанеры, размером почти в площадь кузова. Удивительно, но часть листов так и осталась в кузове, другие оказались лежащими на дороге недалеко от машины…       

       Вспоминая и анализируя увиденное, пришёл к выводу, что главной причиной был сильнейший попутный ветер, буквально сбивающий с ног людей. Подгоняемая им машина откликнулась на торможение перед выемкой на дороге, о которой водитель знал. И характер груза вместе с формой кузова повлиял на поведение машины, на возникновение подъёмной силы, начавшей приподнимать кузов над асфальтом. И случилось то, что случилось… Вот такая она, аэродинамика… Похожий случай, с ветром, был со мной уже во время службы в армии… Об этом когда-нибудь…

         КРАСНЫЙ МАЙ.
       В посёлке Красный Май находился широко известный стеклозавод «Красный Май». Обычно, на обратном пути из деревни мы ненадолго заезжали в посёлок навестить родственников по маминой линии. От этой родни я узнал, что рубиновые кремлевские звезды изготавливали именно на стеклозаводе «Красный Май». Интересно, что пешеходные дорожки в поселковом парке были усыпаны мелкой, стеклянной, но непрозрачной, разноцветной галькой – отходами стеклопроизводства. Пока мы были у родственников, сделали небольшую экскурсию в поселковый парк. И прошлись по этим экзотическим дорожкам. В парке для детворы были сделаны аттракционы. На одном из них покатали меня. Это была круглая дощатая площадка с перилами, установленная на колёсный диск от грузовика.

       С кем-то из детей я залез на эту площадку и кто-то из взрослых нас сильно раскрутил. Даже через чур… Когда площадка перестала вращаться, с трудом с неё слез, укачало! Стало подташнивать, а потом сильно разболелась голова. И всё остальное в нашей программе мне стало уже не интересно. Через несколько лет мне предстояло проходить ВЛК – врачебно-лётную комиссию перед поступлением на учёбу в авиационный центр ДОСААФ. Вспомнил про то, как меня укачало на карусели и решил заняться тренировкой своего вестибулярного аппарата. Для этого я использовал круглый вращающийся стул, который появился у нас в доме вместе с пианино. И почти каждый день в течение месяца вертелся на этом стуле, чередуя левое и правое вращение.

       А затем автобусом в Вышний Волочок, потом вокзал, поезд, Москва, Киев, Ростов-на-Дону и далее на юг. Конечной точкой на море родители обычно выбирали Сочи. Только один раз мы все вместе съездили в Крым, в Гурзуф. На море всегда отдыхали дикарями – снимали комнату в частном доме, но так, чтобы поближе к пляжу… Правда, судя по тому, что как-то раз родители на море нас не взяли, а оставили на время отпуска в Новочеркасске, у дедушки Андрея и бабушки Дуни (Евдокии), подозреваю, что им удалось съездить на море по путевке.
 
                НОВОЧЕРКАССК.
       Когда в Германии мне вспоминался Советский Союз, то перед глазами всегда возникала залитая солнцем широкая Подтёлковская улица, которая брала своё начало от громадной площади Ермака, посередине которой величаво возвышался один из самых больших в России - Вознесенский Собор. Начиная от площади, Подтёлковская улица уходила под уклон и ближе к концу спуска ныряла под установленную над ней Триумфальную Арку. По прошествии более полувека Подтёлковская сменила своё название. Теперь это широкий, красивый и ухоженный Платовский проспект. Ближе к Арке вдоль проспекта по его левой стороне на целый квартал протянулся городской рынок. От главной улицы его отделял длинный ряд торговых киосков, в которых продавались различные необходимые для жизни мелочи – инструменты, хозтовары, промышленные и продовольственные товары. Рядом с киосками лоточники торговали необыкновенно вкусными горячими пирожками с ливером по четыре копейки штука…

       В конце базарной площади ближе к Триумфальной арке от Подтелковской вправо уходила улица Кирпичная. В её конце налево спускался узкий переулок, ведущий к Куричьей балке, на краю которой, над обрывом, стоял дом, где жили наши с сестрой дед Андрей и бабушка Евдокия. По дну балки широким извилистым ручьём протекали сточные воды, которые в дождливую погоду превращались в полноводную речку. Как раз под тем краем балки, на котором стоял дедушкин дом, этот ручей делал поворот, постоянно подмывая основание обрыва. Земля медленно, но верно осыпалась. Край обрыва настолько близко подошёл к ограждению участка, что в один из приездов мы увидели, что пешеходная тропинка, проходящая вдоль забора с наружной стороны, исчезла, а край забора повис над обрывом. А его высота была совсем не маленькая – где-то 8-10 метров. Финал существования конечной части улицы Кирпичная был печальным. Через несколько лет после нашего последнего посещения сначала в балку рухнула летняя кухня, а затем пришло время и самого дома. Но дедушка с бабушкой всей этой беды не увидели, так как к моменту обрушения они уже ушли в мир иной… Царство им Небесное! Кстати, подумалось, а если бы раньше догадались изменить русло того ручья? Это можно было сделать даже без помощи техники, вручную, лопатами… Устроили бы семейный субботник-воскресник…

       А когда дом стоял на своём месте, то в дни нашего приезда в отпуск во дворе, мощеном красным кирпичом, устраивалось шумное застолье, на которое собиралась вся наша родня. Из дома выносили и ставили паровозом два стола, накрывали их длинной клеёнкой. Затем бабушка со всей женской половиной семьи сервировала стол всяким вкусностями, глядя на которые только слюнки текли… Участниками нашего общего застолья были дедушка с бабушкой, их дети – мой отец Иван вместе с моей мамой и ними, их детьми, две его сестры со своими семьями, Анна и Мария, и его младший брат Виталий со своей семьёй. Всего набиралась компания – ой-ё-ёй! Аж восемнадцать человек! Тосты звучали без конца! И конечно все были рады, хоть иногда, но вот так – всем вместе встретиться за одним общим столом!

       Вспоминаются детские глупости, которыми изобиловало моё раннее детство, но не со зла, конечно, а по неопытности жизни. В один из отпусков, когда я был еще совсем малым, лет шести, по дороге на море мы, как обычно заехали в Новочеркасск и задержались там на несколько дней… Прогуливаясь по дедушкиному саду разглядел на самой вершине молодого абрикосового дерева единственную уцелевшую к нашему приезду абрикосину. И так захотелось её достать! Я и прыгал, и скакал вокруг дерева, пытался сбить с ветки заманчивый спелый плод подручными средствами – камнями и палками… Но все было напрасно. В отчаянии бродил по двору в поисках чего-нибудь удобного для осуществления своей цели. И вдруг, среди разного хлама увидел торчащий конец какой-то железки. Потянул за него и, к моему удивлению, вытащил старую казачью шашку, довольно сильно поржавевшую. И не нашел ничего более умного, как начать рубить ствол деревца под самый корень. Ну, думаю, теперь точно достану. Но после двух ударов появился кто-то из взрослых и прекратил мои попытки собрать урожай с дерева таким варварским способом…

      Другой случай был более живописный! Как-то в один из дней, во дворе за домом я увидел прислонённое к стенке сарая новое корыто из оцинкованной жести. Начал я его разглядывать и тут вспомнил, как накануне, в разговоре с дедом, бабушка посетовала, что в хозяйстве нет нормального решета. Старое настолько заржавело, что начало разваливаться… Тут мне на ум и пришла мысль сделать бабушке решето. Нашёл в сарае деревянный ящик с инструментами, достал из него увесистый молоток и большой гвоздь. Затем опустил корыто на землю, залез в него и пошла работа. Трудиться пришлось долго. Никто из взрослых не любопытствовал, чем я занимаюсь… Когда пробил гвоздём последнюю дырку в дне корыта, пошел порадовать бабушку… Все остальные годы жизни, пока бабушка была жива, при наших встречах она, улыбаясь и копируя мой детский голос, рассказывала всем окружающим, как я её порадовал: «Бабушка! Я тебе решето сделал!»… Мне в то время тоже было лет пять или шесть…

       За недолгое время пребывания в Новочеркасске мы тесно сблизились с моим двоюродным братом, тоже Генкой, который был всего на год моложе меня. Однажды мы с ним пожалели нашего дворового пса, который постоянно сидел на цепи. Джульбарс был помесью овчарки и дворняги. Он вымахал в здоровенного пса и уже даже не мечтал о свободе, а обречённо сидел на цепи. И вот мы с братом, два малых дурака, лет шести-семи, когда никого из взрослых дома не было, сняли конец цепи с железного крюка, вбитого в землю, и решили прогуляться с Джульбарсом по переулку. Пёс просто ошалел от счастья! Мы с братом с трудом сдерживали его желание получить большую степень свободы. Сдерживать удалось до первого гавканья чужих собак из своих дворов. Одержимый желанием познакомиться с ними Джульбарс перестал обращать на нас внимание. И у него хватило силы волочь нас двоих, упавших, держащихся за конец тяжёлой цепи, по неровной каменистой дороге. Нам было и страшно отпускать цепь и больно от содранной кожи на ладонях, локтях и коленях. Нам повезло, что дед возвращался с работы и не стал заходить по обычаю в пивную. Двумя ударами кулака он привёл в чувство пса и взяв в руки цепь повел его и нас домой…
 
      Как-то бабушка послала меня на базар купить пять буханок свежего хлеба. Мне было тогда уже лет девять. Я сунул в карман немецкую сетку-авоську и двинулся в сторону рынка. В ларьке стоял очень вкусный хлебный запах. Я протянул продавщице деньги и попросил дать пять буханок хлеба. Она удивлённо спросила: «Мальчик, а как ты собираешься нести хлеб? У тебя, вроде как, нет ни сетки, ни сумки…»? Я сунул руку в карман, зажал сетку в кулаке и протянул руку к продавщице. «Да вот у меня тут есть сеточка…». Разжимаю кулак. Немецкая сетка была связана не из шёлковых шнурков, как наши, а из тонкой лески-паутинки. На ладони она стала расти, вспучиваться, распрямляясь…  «Да ты сюда и одну буханку не вместишь…» Я начал по очереди заполнять сетку буханками. У продавщицы были очень круглые от удивления глаза. В сетку вместились все пять буханок и она видела, что при желании можно было вместить в неё ещё как минимум две. «А-а… она не порвётся?» - «Да, нет. Проверено». Под изумленным взглядом продавщицы я закинул свой хлебный груз через плечо и направился домой…

       Торжественным финалом наших с Генкой шалостей было «покушение» на деда в самый неподходящий для этого момент. Однажды Генка принёс откуда-то пугач. Сказал, что выменял у какого-то друга. Сделан пугач был по всем правилам - на выпиленную из доски станину с рукояткой была наложена медная трубка диаметром примерно 6 мм. К станине она была накрепко прикручена в двух местах тонкой проволокой. Тыльная сторона трубки была сплющена и в сантиметре от сплющенного края имела узкую прорезь напильником, в середине которой чернело небольшое отверстие. Мы с Генкой счистили ножами серу со спичек на листок бумаги, а затем аккуратно, с помощью согнутого пополам листка, всыпали её в дульное отверстие. Затем Генка тонкой круглой палочкой утрамбовал серу в трубке и поверх неё всыпал срезанные головки спичек вместе с серой. И опять утрамбовал.

       Чтобы эта адская смесь не высыпалась из дула мы сделали из бумаги небольшой пыж в виде шарика и затолкали его поверх заряда. Осталось выбрать место, где испытаем наше оружие в деле. Мы вышли в сад. Посередине его стоял туалет, сбитый из досок. Мы обошли его кругом и решили пальнуть в заднюю стенку туалета. Генка встал в двух метрах от стенки, прицелился в её середину, где была дырка от выпавшего из доски сучка. Я зажег спичку и поднес огонёк к пропилу в трубке. Звук выстрела был оглушительный! Но не успели мы даже восхититься результатом испытаний нашего оружия, как дверь туалета с грохотом распахнулась и из неё с криком и с голой попой вывалился наш дед Андрей. Конечно мы получили «на орехи», понесли наказание. А пугач дед отправил на вечное хранение на дно выгребной ямы… 

                ЕДЕМ НА МОРЕ…
       Каждая наша семейная поездка на море наполняла меня особым волнением. И связано это было с предстоящей встречей с южным морем, с нереально огромным собранием воды, один бескрайний вид которой и завораживал меня и наполнял ощущением праздника. Первыми его вестниками было появление в заоконном пейзаже пирамидальных тополей, высаженных вдоль дорог в Краснодарском крае. От их строгого загадочного вида сердце начинало колотиться быстрее. И именно с их появлением для меня начинался юг. В Ростовской области тоже росли пирамидальные тополя, но на вид они как-то отличались от кубанских, не были такими стройными и потому их вид не вызывал у меня особых волнений. Затем равнина заканчивалась, позади оставались колхозные поля и наш поезд начинал петлять в предгорьях Кавказа. Вид из окон вагона становился более интересным, горы всё выше и часто встречались сделанные строителями срезы грунта в тех местах, где склоны гор мешали прокладке железной дороги. Разглядывать их было интересно. Никогда раньше не мог даже подумать, что в своей толще горы имеют вид слоёного пирога из песочного теста. И почему-то множество видимых параллельных слоёв всегда располагались под наклоном к горизонту.
 
       Ощущение праздника усиливалось с каждым пройденном поездом километром. В вагонах, как и при подъезде к Москве, звучали записи советских песен из кинофильмов, что конечно поднимало настроение всем пассажирам поезда. Также, в «праздничный график» входило наше посещение вагона-ресторана. Мы чинно рассаживались за столиком – сестрёнка и я у окна. Родители с краю у прохода. Затем все вместе изучали меню, выбирали ту еду, которая нам нравилась. Но окончательный выбор был, конечно, за родителями. Меню представляло из себя кожаную папку, в которую была вложена папка бумажная на станицах которой и было распечатано меню. Эта внутренняя папка имела обложку из более плотной глянцевой бумаги. Её лицевая сторона была красочно оформлена. Остальные страницы были из прочной мелованной бумаги. На внутренней стороне папки имелись цветные фотографии, на которых изображался интерьер вагона-ресторана и открытки с видами приморских городов. Такое произведение искусства с интересом изучали и взрослые, и дети. И ещё, в ожидании заказа мы рассматривали красивые столовые приборы из нержавеющей стали, на которых имелись выпуклые прописные буквы МПС(Министерство Путей Сообщения) и надпись «Вагон-ресторан». Все приборы из столового набора имели очень красивую окантовку на концах своих ручек.

       Что греха таить! Наш народ, слегка краснея от стыда, незаметно, но безжалостно тащил эти вагонные сувениры с собой на память – ложки, вилки и ножи – у кого что получится. А некоторые товарищи собирали ещё и целые коллекции ресторанных меню с поездов разных маршрутов, на которых им приходилось ездить. Не буду врать, и у нас в семье была одна единственная, моя любимая, чайная ложка, которой я пользовался долгие годы. Помнится, в одном из первых выпусков киножурнала «Ералаш» показали сюжет. Двое мальчишек встретились на прогулке во дворе своего дома. «Привет» - «Привет» - «А у меня сегодня день рождения» - «И у меня сегодня день рождения» - «А мне папа подарок сделал» - «И мне папа подарок сделал» Один другому показывает папин подарок. И другой достаёт из кармана подарок. Читают вместе медленно, по слогам – «Ва-гон рес-то-ран». Занавес! Очень жизненный сюжет.

       Вообще-то мне очень нравилось, как готовили пищу в общепите, будь это в школьной столовой, в городском кафе или в каком-нибудь сочинском ресторане. В поездках на море мы гораздо чаще обедали в ресторанах, чем в столовых или в кафе-самообслуживания. И не потому, что хотелось шиковать, хотя возможность для этого, конечно, была. Ведь все наши военнослужащие - офицеры и сверхсрочники, которые проходили службу за границей, получали денежное довольствие в двойном размере: одну часть в валюте государства, на территории которого служили, и на чью валюту там жили, а другая часть - нашими, советскими, шла на вкладную книжку. Потому семейный денежный запас позволял во время отпуска питаться и в ресторанах.

       В те далёкие пятидесятые годы на юг приезжало очень много народу. Очереди в общепитовские заведения были огромные, но в ресторанах они были всё-таки намного меньше. Потому, в целях экономии своего времени, мы, если не получалось зайти в кафе или в столовую, «заруливали» пообедать в ресторан. В то время в них была особенность. На всех красиво сервированных столах были разложены столовые приборы, а в центре стола всегда стояла хлебница с нарезанным свежим хлебом – белым и черным. Рядом с хлебницей в специальной подставке в небольших сосудах находилась острейшая свежая горчица, соль и перец. Обычно, ожидать официанта и свой заказ приходилось долго. У всех у нас только слюнки текли от вкусных  запахов, витающих по залу. Чтобы утолить страдающий желудок все дружно налегали на хлеб. Мы с отцом, как мужчины, намазывали на хлеб горчицу - отец побольше, а я понемногу. Или посыпали солью. Или то и другое вместе. Но слезы от горчицы всегда текли у обоих. В итоге, хлеба в хлебнице оставалось мало и официанту приходилось пополнять его запас.
 
       Отцу, да и мне тоже, особенно нравилась сделанная по всем правилам кулинарного искусства, солянка сборная мясная. Подавалась она всегда и везде почему-то в объёмных мисках из нержавеющей стали. Единственно, из-за чего у нас с отцом была «война», так это из-за маслин. Конечно, они, вместе с лимоном, добавляют пикантности во вкусовую палитру солянки и повзрослев я с удовольствием уплетал положенные в бульон маслины. Но в те детские годы меня от них чуть ли не выворачивало наизнанку. Обычно дело кончалось тем, что после безуспешных попыток или заставить меня, или уговорить, отец перекладывал мои маслины в свою миску… Когда мы, после выхода отца на пенсию, переехали жить в Ростов-на-Дону отец нашёл заведение, где готовили лучшую в городе фирменную солянку. Этим заведением было кафе «Дружба» на главной улице Ростова. Тогда она называлась улица Энгельса. И мы иногда заходили в это кафе порадовать себя вкусом настоящей солянки. У мамы такая не получалась…
 
       Море в окне поезда появлялось всегда как-то неожиданно. Сердце сразу замирало. Я мог очень долго глядеть на него не отрываясь. Его вид действительно меня завораживал. А затем поезд шел вдоль береговой кромки, изредка останавливаясь на крупных станциях. После Туапсе на берегу стали попадаться так называемые дикие пляжи. Как правило они были раздельными – на одном участке голышом загорали только женщины. На другом – одни мужчины. Мне мама особенно не давала полюбоваться на голых отдыхающих. Только пару раз удалось подсмотреть. Как-то мужское население вагона кинулось к окнам в проходе, и я с ними. А мама отвлеклась на мою сестрёнку. И я увидел, как несколько абсолютно голых женщин из числа отдыхающих, стояли подбоченившись лицом к проходящему поезду и улыбаясь взмахами рук приветствовали прильнувших к окнам мужчин. До них было всего метров двадцать… Я тогда не знал, что примерно в это же время, в Крыму, в детском лагере Артек, практиковалось принятие детьми любого возраста, вплоть до шестнадцати лет, солнечных ванн в абсолютно голом виде. И между загорающими группами мальчиков и девочек было совсем небольшое расстояние. Всё это происходило под наблюдением и контролем воспитателей и медработников.
               
                ДЕЛА КУРОРТНЫЕ.
       Наконец поезд прибывал на сочинский вокзал. На привокзальной площади нас встречали десятки владельцев частной жилплощади, наперебой расхваливая каждый свою и предлагали нам сделать свой выбор в их пользу. Мы всегда останавливались в частном секторе в разных местах города и всегда недалеко от моря. И начинался наш купальный сезон… В первый раз на пути к пляжу мы заходили в магазины курортных товаров и закупали всё необходимое для полноценного отдыха – очки, панамы, надувные матрасы, надувной спасательный круг. Мама для себя приобрела красивый оригинальный китайский солнцезащитный зонтик и белую фетровую панаму с широкими полями. Зонтик в сложенном состоянии выглядел как довольно толстая бамбуковая палка длиной сантиметров тридцать-тридцать пять. При раскрытии зонта эта палка распадалась на множество тонких, нарезанных из ствола бамбука, реек, к которым снизу, по всей длине, приклеивался сам материал зонта, изготовленный из тончайшего шелка с нанесённым на него красивым рисунком.
               
       И конечно, отдых на море доставлял нам огромное наслаждение. Но лично для меня, примерно через неделю после приезда, наступало ограничение в прогулках на пляж. Дело в том, что практически всегда отцу давали отпуск ближе к концу августа. А с первого сентября начинался новый учебный год. Потому для меня всегда учеба начиналась в курортном городе. Сам процесс учёбы в памяти особо не задержался. Запомнился интерес ребят из моего класса к самому месту, откуда мы приехали. Они много расспрашивали о жизни в Германии, о немцах, о немецких городах и о гарнизонной жизни. Всех очень удивило то, что наши игры в войну велись с настоящим оружием, хотя и повреждённым.

       В один из приездов в Сочи я привёз с собой купленный отцом в немецком магазине пистолет-зажигалку. Он представлял собой слегка уменьшенную копию Браунинга, сделанную из, похоже, чёрного эбонита с металлической начинкой. Заправлялся он бензином. При нажатии на курок металлический кончик ствола сдвигался и оттуда появлялся огонек пламени. Как-то принёс эту зажигалку в школу… Показал товарищам в классе. Это было что-то… У всех глаза горят восторгом, все просят подержать… Дал, конечно. А потом один из них упросил меня дать ему этот пистолет на несколько дней. Клятвенно обещал вернуть. Отказать я не смог. И больше этот пистолет я уже не увидел. Были только одни обещания – завтра принесу. Так он в Сочи и остался.

          О! ЭТО МУЗЫКА!
       У моего отца был прекрасный музыкальный слух. Он самостоятельно выучился играть на многих разных музыкальных инструментах, как струнных, так и клавишных. Играя на них, он очень точно подбирал мелодии на слух, мог аккомпанировать при исполнении гостями любых песен, хоть народных, хоть популярных из выходивших в то время на экран советских художественных фильмов. К слову сказать, по-моему, в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы музыкально-песенное сопровождение сюжетов фильмов было на таком высоком уровне, что после выхода на экраны песни из них имели настолько огромную популярность, что становились поистине народными. Их часто напевала мама, да и я от неё не отставал – или напевал или насвистывал… Отец не раз слышал мои музыкальные упражнения и убедился, что слух у меня есть. Однажды он спросил меня, хотел бы я научиться играть на пианино? Пианино у нас тогда ещё не было. Но я видел и слышал, как кто-то играл на пианино в Доме Офицеров. Мне понравилось. Я отцу так и сказал. Он признался, что планирует купить в дом пианино.

       Однажды к нашему дому подъехал грузовик. В кузове находились два солдата. Мы с отцом сели в кабину рядом с водителем и выехали из военного городка. Как оказалось, отец навёл справки через немецких полицейских, и узнал адрес, где продают пианино. Мы проехали по дороге в сторону Берлина через несколько населённых пунктов, добрались до нужного нам и остановились у дома, хозяин которого продавал пианино. Оно оказалось старинным, имело очень солидный вид. Припоминаю, что слева и справа от подставки для нот на вертикальной лицевой стенке имелись бронзовые канделябры-подсвечники. Хозяин дома присел на круглый стульчик, открыл крышку пианино и проиграл нам фрагмент из какого-то классического произведения. Звучание было прекрасным!
 
       Отец за годы службы в достаточной мере освоил немецкий разговорный. Он обсудил с немцем условия покупки и отдал ему деньги. Выйдя на улицу хозяин показал на приготовленные им для загрузки толстые и широкие брусья. Бойцы открыли задний борт, прислонили брусья к машине. Затем они выкатили пианино во двор и… общими усилиями по этим наклонным брусьям загрузили пианино в кузов. А немец вынес из дома подарок – круглый вращающийся стульчик, и передал его отцу… По приезду домой инструмент с большими предосторожностями был снят с кузова и занял почетное место в нашей квартире. К сожалению, я не запомнил марку этого пианино. Но помню, с каким благоговением и восторгом смотрел на эту красоту, на резные орнаменты наружных деревянных деталей, на покрытые пластинами из слоновой кости клавиши и мечтал освоить игру на инструменте до того уровня, как сыграл нам при продаже прежний хозяин пианино.
 
       Моё приобщение к высокому искусству и освоение сложного музыкального инструмента началось с простой мелодии из песни времён гражданской войны и первых послевоенных лет. Я наигрывал одним пальцем - «Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка, другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка». Затем, также одним пальцем, стал выстукивать другие популярные мелодии… Но вскоре после покупки пианино мы всей семьёй отправились в очередной отпуск на море. На обратном пути, в Москве, в ожидании пересадки на поезд до Берлина мы, по традиции, посетили ГУМ на Красной площади. В ГУМЕ родители обычно покупали мне, подросшему за лето, школьную форму, учебники, тетради и все остальное, необходимое для учебы. И, конечно, другие товары для себя и для моей сестрёнки. В этот раз отец купил для меня ещё и самоучитель игры на фортепиано.

       Всю дорогу от Москвы до Берлина мы с отцом изучали теорию музыки и самой игры и к моменту нашего возвращения домой я был уже неплохо подготовлен к освоению инструмента в теоретическом плане. Но за эту поездку, надышавшись паровозного дыма, прочувствовав всю суету вокзальной суеты, проникшись сложностями перевозки багажа, отец принял командирское решение. «Большое видится на расстоянии». Эта народная мудрость принесла ему понимание всей сложности отправки такого большого и очень тяжелого груза в Союз по железной дороге, перегрузку пианино на промежуточных станциях и риск повреждения всей сложной и одновременно хрупкой конструкции музыкального инструмента. И отец решил продать это пианино и купить новое, меньшего размера, так называемого кабинетного типа. Однажды я вернулся из школы, а старинного пианино в доме уже не было. В душе, конечно, было жалко… Оно было солидным, красивым, с прекрасным звучанием, и рядом с ним ощущалось прикосновение к далёким прошлым временам.

       Но очень скоро в доме появилось новое пианино. Наружная отделка была выполнена из ценных пород дерева, отполирована и покрыта лаком. Никаких украшений на деревянном корпусе не было. Только при открытой крышке клавиатуры было видно название фирмы-производителя – RЁNISCH, выполненное из полированной латуни под золото. Количество октав в клавиатуре было таким же, как и в первом пианино, но новое было невысоким, более лёгким и выглядело очень компактно. И звучание его было просто чудесным! И началась моя музыкальная самоучёба в соответствии с рекомендациями самоучителя. В неё входило проигрывание гамм, разучивание по нотам простеньких отрывков из музыкальных пьес знаменитых авторов. Занятия музыкой были для меня интересными. Учёба продвигалась успешно, хотя уровень моих успехов не выходил за пределы первого класса музыкальной школы. Отец тоже подходил к пианино и чаще всего наигрывал и напевал романс М.И.Глинки «Не искушай меня без нужды…»

       Однажды отец пригласил к нам домой одного молодого офицера, который в свои юные годы, ещё до военного училища, успел закончить музыкальную школу на фоно. Как-то на службе в разговоре с отцом они затронули музыкальную тему и лейтенант поделился своим желанием приобрести для себя пианино, чтобы не потерять навыки в игре. Узнав о его намерении, отец решил показать ему наш инструмент, чтобы услышать его мнение, как специалиста, о звучании и внешнем виде нашей покупки и, заодно, помочь лейтенанту сделать свой выбор. Офицер сел на круглый стульчик, открыл крышку пианино и положил руки на клавиши. Раздались звучные аккорды, похожие на начало Первого концерта П.И. Чайковского. У меня душа замерла от восторга… И вдруг полились чудные звуки Лунной сонаты Бетховена…

       Когда закончилась игра я первое время стоял без движения, просто онемевший от избытка чувств и огромного желания самому совершать это чудо – играть такую музыку. Лейтенант повернулся к отцу, показал большой палец и развёл руки в стороны. «Нет слов! Прекрасный инструмент, настройка и звучание на высшем уровне и удивительно компактный на вид при полном наборе клавиатуры! Поздравляю с удачным выбором!» Отец только счастливо улыбнулся, довольный одобрением молодого специалиста. Лейтенант расспросил отца, где было куплено пианино и за какую цену. Резюме было коротким – «Возьму себе такое…»

       Я сделал шаг вперёд и дрогнувшим голосом попросил лейтенанта дать мне ноты «Лунной сонаты» чтобы и я смог её разучить. Видя мои умоляющие глаза, он не стал мне отказывать, но объяснил, что насовсем и даже надолго дать мне ноты не может и посоветовал переписать их для своего личного пользования. В то время и тем более в том месте просто пойти и купить ноты любого произведения было нелегко и потому лейтенант поставил мне такое условие. Если кто-либо из читающих эти строки видел распечатанные ноты музыкальных произведений, то может себе представить, какой объём труда надо вложить в копирование нот вручную… Но я об этом даже не думал. Я вспомнил, что вместе с самоучителем мы приобрели пустой нотный альбом, на всякий случай. И вот этот случай и наступил. Конечно, я с радостью и с благодарностью согласился. На следующий день возвращаясь со службы, отец принёс мне переданные лейтенантом ноты. И началась моя нелёгкая, кропотливая, очень аккуратная, приятная, даже радостная работа по переписыванию или, точнее, перерисовыванию нот «Лунной сонаты»…

            ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД…
       Я её переписал довольно быстро. Сказалось чувство долга, желание выполнить обещание в сжатые сроки и конечно энтузиазм, предвкушение радости от будущего самостоятельного разучивания и исполнения Бетховенского шедевра. И, конечно, я её разучил и через некоторое время сам стал исполнять её на память, без нот. Мы встретили новый 1960 год. В том году, осенью, отец был демобилизован в числе 1.200.000 военнослужащих Военно-воздушных сил, попавших под сокращение «за ненадобностью». Руководитель партии и государства Н.С.Хрущёв решил укрепить оборону страны созданием ракетных войск стратегического назначения (РВСН), и ввести в войска ПВО зенитные ракетные комплексы. В его понимании авиация утратила свою роль и значение в оборонительной системе страны в современных условиях и её можно сократить за ненадобностью. И началось варварское разрушение важнейшего вида вооружённых сил. «Лишних» людей сократили, при этом судьбы многих искалечили, а самолёты, даже самые новейшие, только что прибывшие в части с заводов, порезали автогеном на металлолом… Не все, конечно…

       Мы получили квартиру в Ростове-на-Дону. Ближе к осени 1962 года вместе с отцом мы поехали в город, чтобы попытаться поступить на учёбу или в музыкальную школу, или в музыкальную школу-студию во Дворце пионеров. Оказалось, для музыкальной школы я перерос, потому что в подготовительный класс к ним поступает детвора в возрасте шести-семи лет, а я в сентябре должен был идти уже в 8-й класс общеобразовательной школы. Во Дворце пионеров меня спросили, что я могу им показать из того, что играю. Показал «Лунную сонату». Подумали и зачислили в тот же подготовительный класс. Программа обучения в музыкальной школе рассчитана на восемь лет – нулевой класс (подготовительный) и основных семь классов. В конце каждого полугодия – экзамен. По итогам экзамена за первое полугодие меня перевели сразу во 2-й класс.

       Заканчивая первый год обучения я опять сдавал экзамен. Моя преподаватель Людмила Григорьевна по секрету сообщила, что если на экзамене сыграем на «отлично», то меня переведут сразу в четвёртый класс. Для экзамена мы с ней подготовили концерт Берковича для фортепиано с оркестром. Реально партию оркестра играла моя преподаватель на втором рояле. А я на первом. Звучание концерта Берковича по своей силе и торжественности здорово напоминает Первый концерт Чайковского. Мы сели каждый за свой рояль и вместе сбацали этот красивейший концерт с таким высоким душевным подъёмом, что после последних аккордов члены комиссии долго молча переглядывались и, затем, торжественно объявили о моём переводе. Но не в четвёртый класс, а сразу в пятый! Аргумент прозвучал - «у нас, в четвёртом, еле руками двигают…»

       В итоге я проучился в школе-студии вместо восьми положенных только четыре года и получил диплом об окончании полного курса музыкальной школы. По окончании раздумывал куда идти дальше. И играть нравилось, но мечтой детства всё же была авиация. Но чтобы в неё попасть надо было иметь, кроме всего прочего, железное здоровье. И если бы по здоровью я в авиацию бы не попал, то моим запасным вариантом было поступать в университет на юрфак, к вступительным экзаменам в который я тогда начал готовиться по настоящему, серьёзно. Мне нравилась профессия следователя или оперативника в уголовном розыске. Но по здоровью прошёл в авиацию. И другие варианты отпали сами собой. Но это случилось позже. Об этом - впереди…

           СРЕДНЯЯ ШКОЛА В ЭБЕРСВАЛЬДЕ…
       Это предпоследнее лето в Германии было насыщено событиями. Здесь не только покупка пианино, но и поездка в отпуск, и отдых на море, и еще много других маленьких мальчишеских радостей, которыми были наполнены летние каникулы. В конце мая 1959 года закончилась моя учёба в гарнизонной начальной школе. Все мы, на торжественной линейке, попрощались со школой, с нашими преподавателями. Начались каникулы, по окончании которых нас ждет продолжение учёбы в пятом классе средней школы, которая находилась в городе Эберсвальде. Всех нас, школьников, должен будет возить выделенный батальоном обслуживания автобус. Уже сами по себе поездки представляли для нас большой интерес из-за ожидания новых впечатлений во время переездов, и от смены самой школы.

       Во многих воинских гарнизонах, находящихся за пределами территории СССР, имелись начальные школы, в которых дети военнослужащих проходили обучение с первого по четвертый класс. Средние школы располагались, как правило, в больших городах. В них, для продолжения учебы, из близлежащих и отдаленных гарнизонов детей привозили автобусами. В Финовском гарнизоне всех нас, «продолжателей», пятиклассников, и тех, кто учился в более старших классах, набралось около 20 человек. Буквально на следующий день после нашего возвращения из отпуска я уже занял место в школьном автобусе и сидел в ожидании отправления. Автобус наполнялся детьми. От их голосов в салоне стоял гул. Документы для продолжения учёбы были сданы в новую школу еще до нашего отъезда в отпуск, и я даже знал, что учиться мне придётся в 5а классе.

        Эберсвальде, по нашим, советским меркам, по своим размерам и значению подходил под город областного масштаба. Еще в пятидесятые годы он представлял из себя довольно крупный промышленный центр, железнодорожный и автомобильный узел. Фактически главной улицей Финова и Эберсвальде была одна автомагистраль, протянувшаяся с запада на восток от Нойруппина до Бад-Фрайзенвальде, немного не доходя до госграницы между Германией и Польшей. В районе Финофурта, Финова и Эберсвальде она носила название Эберсвальдерштрассе. Ближе к восточной окраине Эберсвальде, на городской территории находился железнодорожный узел с вокзалом. Автодорога, а по сути уже городская улица, проходила над железнодорожными путями и вокзалом по большому автомобильному мосту, боковые стороны которого конструктивно были выполнены в виде огромных дуг, которые опирались на разной длины, балки, расположенных зигзагом в вертикальной плоскости.

       Почти точно такой же по размерам и по конструкции мост до 60-х годов в Ростове-на-Дону соединял Буденновский проспект с левым берегом Дона. Мы семьёй ходили по нему через Дон на городской пляж. От моста и далее в то время шла узкая, вдрызг разбитая, извилистая и единственная автодорога на Батайск и далее на Краснодар и к республикам Северного Кавказа. Когда мы шли пешком по мосту, то читали на огромных балках выпуклые буквы с названием фирмы изготовителя – KRUPP. Рассказывали, но я подзабыл… Кто строил этот мост? То ли фашисты руками наших пленных, ещё во время войны, то ли пленные немцы под нашим чутким руководством, но уже после войны… Ну, не помню…

        Проезжая восточную окраину Эберсвальде мы сворачивали направо и по извилистой дороге, которая петляла среди поросших лесом холмов двигались в направлении военного городка, построенном немцами еще во времена Третьего Рейха. Городок прятался в живописном, больше похожем на старинный парк, лесном массиве, примерно в двух километрах к юго-востоку от окраины Эберсвальде. Во время войны в нем базировалась одна из воинских частей вермахта. После войны здесь расположилась наша воинская часть. Городок состоял из десятка стоящих в ряд параллельно друг к другу капитальных трехэтажных зданий, очевидно служивших казармами для личного состава, окруженных ангарами для техники и небольшими строениями специального назначения. В крайнем доме на юго-западной окраине городка, рядом со стадионом, находилась наша средняя школа.

           АРИЙСКАЯ КУЛЬТУРА.             
      О стадионе расскажу немного подробнее, потому что с ним связаны особые воспоминания. Он расположен в небольшой котловине, с трех сторон – северной, западной и южной, окруженной лесом. Главной трибуной служил довольно крутой и высокий склон холмистой гряды, протянувшейся вдоль западной стороны стадиона. На его склоне, обращенном к стадиону, были вкопаны длинные ряды деревянных скамеек для зрителей, а обратная сторона гряды была покрыта высокими деревьями. На восточной стороне стадиона, по обе стороны от центрального входа, было всего два-три ряда скамеек… Стадион почти никогда не пустовал. Нас, школьников, когда позволяла погода, приводили на него для проведения занятий по физкультуре и спортивных игр. Сюда же, с той же целью командиры приводили своих солдат. Часто на стадионе проводились футбольные сражения и какие-либо другие мероприятия, и даже занятия по строевой подготовке.

       Но главной и довольно необычной достопримечательностью стадиона были две скульптуры, установленные по обе стороны от центрального входа перед беговой дорожкой. Во времена Гитлера культивировалось превосходство арийской расы над всеми другими народами. В живописи и скульптуре это превосходство утверждалось подчеркнуто натуралистическим изображением совершенного по красоте обнажённого человеческого тела. Арийского, разумеется. Мне и моим школьным товарищам повезло «лицезреть» образцы культурного наследия фашистской эпохи.  На небольших, не выше метра, постаментах, стояли скульптуры молодых атлетов – мужчины и женщины, высотой около двух метров. Их металлические тела были старательно выкрашены «серебрянкой», а суровые арийские лица строго смотрели в сторону стадиона…

       Что и говорить, тела их действительно были прекрасны, но выполнены они были не просто полностью обнаженными. От тщательной проработки деталей захватывало дух. Каждый завиток волос, каждая морщинка, особенно в интимных местах, были исполнены такой откровенной правды, что просто снимали в нашем детском сознании завесу тайны человеческого тела и взаимоотношений полов. Удивительно то, что при всей своей откровенности скульптурные изображения обнаженных фигур были настолько целомудренны, что мы, мальчишки и девчонки, смотрели на них, хотя и с интересом, но спокойно, без смущения, хихиканья и шептания… Кстати, что удивительно, и солдаты – тоже… А наши преподаватели с пониманием относились к анатомическим подробностям тел атлетов и внимательно следили за нашей реакцией, готовые в любой момент спокойно объяснить слишком удивлённым новичкам, что красота наготы человеческого тела не может быть пошлой и запретной. Пошлым может быть только поведение тех, кто получил плохое воспитание. Ну, это к слову…
 
       Вообще, восточные немцы, как нация, относятся к человеческой наготе, более чем лояльно… У них в стране очень много пляжей натуристов, как на многочисленных реках и озёрах, так и на побережье Балтийского моря. В городских банях, общих для мужчин и женщин, считается правилом находиться в полностью обнажённом виде. Сравнительно недавно в парковых зонах некоторых крупных городов властями были выделены участки для желающих позагорать на зелёных лужайках в полностью обнажённом виде. И эти участки ничем и никак не огорожены, а только обозначены табличками. При всём, при этом, общая культура поведения и нравственность граждан страны находятся на достаточно высоком уровне по сравнению с жителями как соседних с Германией стран, так и с нашей, с Россией. Очевидно, сама атмосфера натуризма не только способствует этому, но и привлекает в ряды натуристов тех, кто задерживается на её территории. Лично я «задержался» в Германии на целых двенадцать лет и напитавшись с детства аурой натуризма пожинаю её сладкие плоды, «естественно, в строго ограниченном пространстве моей личной жизни», уже многие-многие годы. Недавно ушедшая на покой от государственных дел Ангела Меркель тоже является натуристкой с самых юных лет своей жизни. Натуристов бывших не бывает…

       По прошествии нескольких десятков лет на сайте «Назад в ГСВГ» познакомился с одним из его активных участников, который в Советское время служил в одной из воинских частей, расквартированных в Эберсвальде. Очевидно, он сам из немцев Поволжья и потому, в начале перестройки, решил перебраться на ПМЖ в Германию. Обосновался он в Эберсвальде. В своих поездках часто проезжал через Финов мимо бывшего нашего военного городка. Я попросил его заехать на его территорию, сфотографировать дом моего детства. Объяснил, как его найти. Это его фото в начале статьи! А в самом Эберсвальде – побывать в том месте, где я учился в пятом классе… Он поделился со мной грустной информацией: из всех зданий гарнизона,куда мы ездили на учёбу, до основания снесено именно здание школы, где в 1959-60 г.г. учился не только я, но и много других ребят из семей наших военнослужащих. И примерно в одно время со мной в этой же школе учился и будущий бард всея Руси В.Высоцкий. Интересно, кому и чем оно помешало? А скульптур обнаженных атлетов на стадионе уже не было. Но рядом с беговой дорожкой в северной её части появилась обнаженная фигура, очень похожая на Роденовского «Мыслителя». Все течёт, всё изменяется. Увы…

          ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД…
       Для понимания общей картины нашего заграничного бытия, хочу ещё раз заострить внимание читателей на одном моменте. Собственно, мы, в Германии, за всё время пребывания в ней никогда мата ни от взрослых, ни от детей не слышали – особенно те из нас, кто долго прожил за кордоном. Политотделы в Группах войск за рубежом очень заботились о поддержании высокой нравственности среди личного состава и, особенно, среди подрастающего поколения. И, потому, строго предупреждали солдат из каждого нового пополнения не допускать матерных выражений в присутствии детей.

       Кроме этого, на меня и всех моих сверстников большое воздействие оказывала высокая культура, эрудиция, разносторонние знания в разных областях науки и особенно прекрасное владение своим предметом каждого из наших преподавателей. Например, учительница английского языка в пятом классе учила нас не только владеть основами и грамматикой английской речи, но и лондонскому произношению. И потому после переезда в Союз я всегда удивлял преподавателей английского своими знаниями и получал за ответы на уроках одни пятёрки. Позже мне стало известно, какой жёсткий профессиональный отбор проходили преподаватели – кандидаты на работу с детьми в Группах Советских войск, находившихся за пределами нашей страны. И за такую заботу о подрастающем поколении можно только выразить сердечную благодарность руководящей партии и правительству Советского Союза.

       Вспоминая те далёкие годы, все свои встречи с разными людьми во время наших поездок в отпуск, как-то отчётливо осознаю, что для большинства из них я был как бы «белой вороной», пришельцем из какого-то другого мира. Догадываюсь, что «виной» этого были, пожалуй, два момента. Главный из них связан с заметным различием в поведении, которое вызывало некоторую настороженность у моих сверстников, да и у взрослых, и которое базировалось на разнице уровня воспитания, культуры и качества полученного образования. Именно длительное пребывание в «тепличных» условиях заграницы сформировало меня как личность, которой было нелегко адаптироваться в окружающую меня среду. Другой, побочный и временный – это необычность одежды, которую я носил, её иностранный покрой и качество, вызывающие у многих не только неподдельный интерес и удивление, но и настороженность, потому что импортной одежды в пятидесятых годах в Советском Союзе практически не было. А меня, как не крути, «встречали по одёжке»… Это продолжалось довольно долго, до той поры, пока или одежда не изнашивалась, или она становилась мне мала.
 
            ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ…               
       В качестве примера трудностей, с которыми мне пришлось встретиться,  приведу случай, который произошёл со мной осенью 1960 года после нашего окончательного возвращения из Германии. В ожидании получения квартиры, которая была положена всем военнослужащим, попавшим под сокращение, мы всей семьёй в течение года скитались по родственникам. Потому мне пришлось за весь учебный год в 6-м классе сменить три школы. Первую и вторую четверти учился в Ростовской школе в районе Рабочего городка. Третью четверть в одной из школ Новочеркасска. А четвертую четверть снова в Ростове, но уже в другой школе. Среди учащихся своего класса в первой ростовской школе я выделялся в первую очередь поведением – не орал на переменах, не дрался, не ругался, не матерился, не бегал по партам, не подкладывал кнопки на сидения соседям и на стул учителя… В тех гарнизонных школах, где мне довелось учиться раньше, такое поведение было совершенно недопустимо. Но ко мне товарищи по классу относились хотя и настороженно, но спокойно. А при удобном случае расспрашивали о нашей жизни в Германии.

       Но меня почему-то сильно невзлюбил преподаватель русского языка и литературы. Он был невысокого роста, кучерявый, рыжеволосый, с немного выпуклыми глазами и лицом очень похож на молодого Аркадия Райкина, каким он запомнился мне по одному художественному фильму в середине 50-х годов. Этот учитель держал меня под неусыпным и довольно придирчивым контролем. Особенно он любил неожиданно поднимать меня с места, задавать каверзные вопросы или требовал продолжить то, о чём только что говорил другой ученик. Но как бы он не старался меня «подловить», мои ответы были правильными, письменные работы написаны аккуратно и без ошибок, и при всем его желании ниже четверки он мне оценки поставить не мог.

       Однажды он придумал ну совсем уж каверзный вопрос. Подняв меня с места, он задал его и с победным видом стал ждать мой ответ. Но совсем неожиданно для него я ответил правильно, грамотно и практически без долгих раздумий. В классе наступила тишина. Учитель молча выслушал ответ. На лице его проступили розовые пятна. Он потоптался у стола, затем пробежался вдоль классной доски, остановился напротив меня, лицо его исказила непонятная гримаса… И вдруг неожиданно для меня и для всех, из его искривлённых губ вылетела в «эфир» замечательная фраза – «интеллигеньция… засрятая…»
 
       И это сказал он, учитель русского языка и литературы. Очевидно, таким образом решил унизить и пригвоздить меня к позорному столбу! Не за ответ даже… А за вынужденный показ своего бессилия в борьбе с другой школой, с другими преподавателями, которые сумели дать мне не только знания, но и хорошие культурные навыки. Все ученики нашего класса понимали суть придирок ко мне со стороны педагога и относились к этому по-разному – кто равнодушно, кто с интересом, а кто и с сочувствием… Но после этого случая я почувствовал со стороны класса к себе возросшее уважение. Есть и другие примеры уроков жизни и моей адаптации к её «суровым» будням в Союзе, которые произошли несколько позже, в более взрослом возрасте. О них – позже…
               
           ТЕХНИЧЕСКИЕ ПОДРОБНОСТИ…
       Примерно полгода нас возили в школу на стареньком автобусе марки «ЗИС», похожем на служебный автобус оперативников из фильма «Место встречи изменить нельзя». Только, по-моему, наш был покороче. После нового года для школьных рейсов был закреплён автобус более современной модели. В памяти не сохранился ни его внешний вид, ни марка, но внутри он был светлее и более просторный. На старом автобусе я любил стоять спереди между водителем и входной дверью. Дверь открывалась вручную с помощью системы рычагов. Около водителя находилась рукоятка поворотного механизма, от которого к двери тянулась длинная тяга в виде никелированной трубы. Её конец был закреплён на поворотном фланце, который мощными шурупами привинчивался к двери с внутренней стороны. Её открытие и закрытие  водитель осуществлял поворотом рычага в нужную сторону.

       За никелированной трубой, примерно в середине передней панели, находился переключатель указателя поворотов. Перед каждым поворотом и после его завершения водитель был вынужден тянуться к нему, чтобы включить или выключить указатель. Мне очень нравилось помогать ему в этом деле. Так как мы ездили всегда по одному и тому же маршруту, то я хорошо знал, где и когда нужно включать и выключать сигнал. И в душе гордился тем, что оказываю водителю помощь. Но каким же «допотопным» был сам указатель поворотов! В передней части автобуса, впереди двери, на наружном корпусе слева и справа вертикально крепились две узкие коробочки шириной около четырёх сантиметров и длиной до двадцати сантиметров. В каждой из них находился вкладыш – другая коробочка, представлявшая из себя длинную металлическую рамку, боковые стороны которой были закрыты желтовато-оранжевым целлулоидом. Внутри, в верхней части корпуса указателя поворота находилась горизонтальная ось, на которую подвешивался внутренний вкладыш. При включении переключателя срабатывало реле поворотного механизма, внутренняя рамка указателя, поворачиваясь вокруг оси, выходила из корпуса, принимая горизонтальное положение. При выключении она опускалась вниз и занимала своё исходное вертикальное положение. Была ли внутри вкладыша электрическая лампочка – сказать не смогу. Не помню. Да мы ночью и не ездили…
 
       Поездки в школу были интересными из-за постоянной смены «декораций». Каждый раз виделись по-новому улицы, дома, среди которых не было похожих друг на друга, названия магазинов и их витрины… Ну и сами немцы – горожане, пешеходы и велосипедисты. Особенно нравилось, когда мы проезжали по мосту над вокзалом. Там кипела своя, совершенно иная, но такая близкая для меня, жизнь – сновали маневровые паровозы, выпуская клубы дыма и пара, медленно двигались грузовые составы, на перроне вокзала толпились люди около прибывшего пассажирского поезда… У меня аж щемило в душе от желания окунуться в такую родную для меня вокзальную суету… Ведь вся моя пока ещё короткая жизнь протекала «на колёсах» – переезды, вокзалы, паровозы, поезда…

           ШКОЛА
       Трёхэтажное здание школы казалось мне огромным. Оно было построено из тёмно-красного кирпича и было не только высоким, но и широким. Высоким от того, что внутренние помещения на каждом этаже имели очень высокие потолки. Кроме этого, под зданием находился полуподвал, расположение помещений в котором повторяло расположение в верхних этажах. Только потолки в полуподвале были немного ниже. Не знаю, что было в помещениях всего подвала, но в двух из них проводились уроки труда. В одном нас обучали столярному делу, в другом – слесарному и токарному. Но самые первые, ознакомительные уроки, мы прослушали в своём, закреплённом за нашим классом помещении на втором этаже. Преподаватели по каждой дисциплине были разные.
 
       Сегодня с улыбкой вспоминаю, как на первом занятии по столярному делу учитель со знанием дела и с любовью подробно говорил о работе с деревом и особенностях его обработки. Он поделился с нами всеми плюсами работы с деревом, особенно подчеркнув её положительное влияние на здоровье, сохранение чистоты рук и спецодежды мастеров. А для тех, кто решит посвятить себя работе с металлом, он нашёл много печальных слов в отношении их выбора. Практически в тех же словах и выражениях учитель по слесарному делу обрисовал преимущества своей профессии и недостатки профессии мастеров деревянного дела. Вспомнилось выражение «каждый кулик своё болото хвалит». Мне же были интересны занятия по обоим предметам, тем более что дома очень любил что-нибудь мастерить.

      В слесарном классе мы узнали о том, какие бывают инструменты, узнали про линейку напильников от личнОго и бархатного до самого грубого – драчёвого и получили возможность обработать ими металлические пластины по заданию преподавателя. Кроме этого, мы научились работать зубилом. В классе было несколько столов с установленными на них тисками. В их губки, по заданию учителя, мы зажимали неширокую, с неровными краями полоску металла толщиной до 2 мм с заранее нанесённой под линейку острой чертилкой линией. Полоска зажималась так, чтобы начерченная на ней линия находилась в одной плоскости с верхней поверхностью губок тисков. Затем к началу линии приставлялось зубило и ударами молотка отделялась неровная часть полоски.

       Учитель подходил к каждому из учеников и подсказывал, как правильно держать рукой зубило, под каким углом нужно подводить его острие к пластине, и как правильно наносить удары молотком. Вроде бы несложное дело, но глядя на результат своего труда каждый из моих одноклассников, и я с ними, испытывали глубокое удовлетворение. Вдоль окон в классе стояли два новеньких токарных станка, сверлильный станок и станок для заточки деталей и инструментов с двумя заточными дисками. Один только вид этих станков вызывал у всех мальчишек нашего класса благоговейный восторг и желание научиться работать на них… Конечно, нам объяснили назначение станков и показали, как они действуют, но самим поработать на них не дали из-за нашего малого возраста. К обучению на них допускались только старшеклассники.

                ДОМАШНЕЕ РУКОДЕЛИЕ…
       И в начальной школе, и в этой, новой, организовывались выставки работ учеников, выполненных или на уроках труда, или в домашних условиях. Преподаватели не ограничивали наши фантазии, предоставляя нам право выбора – какое изделие должно получиться в результате трудового усилия каждого. Главное, чтобы оно вовремя было представлено на выставку. Если честно, то не помню точно, в каком классе я делал то или иное изделие. Но особенно запомнились два из них. Очень аккуратно и прочно сделал небольшую скамеечку. Работал дома, все детали скамейки тщательно зашкурил, затем соединил в одно целое и покрыл лаком… На первое место она не потянула, но очень понравилась моему классному руководителю. После завершения выставки я с радостью передал ей скамейку в подарок.
 
       Другое моё изделие – небольшой макет парусной лодки длиной около 25 см. Отец подсказал мне одно интересное свойство бамбука. Если расщепить его ствол на продольные планки небольшой ширины и не допуская обугливания подержать их над горящей свечой, то в месте нагрева бамбук становится мягким и податливым, почти как пластилин. И тогда его в этом месте можно было легко согнуть под любым нужным углом. А когда место нагрева остывало, оно твердело и надёжно сохраняло приданный планке угол. Я заготовил реечки, одну из них, пошире, использовал как основу корпуса лодки – силовой лонжерон, согнув её удлинённый конец для носовой части под пологим углом, а короткий конец для кормовой части под углом около 80 градусов. Потом из более тонких реечек согнул шпангоуты разного размера и приклеил их к лонжерону. Затем от кончика носовой части лодки и до конца её кормы по верхней части шпангоутов с обоих сторон приклеил две тонкие рейки-лонжероны. Пространство между этими верхними лонжеронами и нижним силовым я обклеил дополнительными рейками, между которыми оставлял свободное пространство шириной до пяти-шести миллиметров. Получилась ажурная, жесткая и прочная конструкция.

       У немцев продавались наборы качественной цветной бумаги, тыльная сторона которой была клейкой, как у почтовых марок. Я обклеил каркас лодки цветной бумагой тёмно-синего цвета, а верхние кромки бортов с обеих сторон обклеил узкими полосками бумаги белого цвета. Клейкая сторона бумаги по цвету совпала с цветом бамбука и потому, глядя на лодку изнутри возникало ощущение, что вся она была сделана из дерева. В общем, со всех сторон получилось красиво. Затем изготовил и приклеил скамеечки, а сзади, в кормовой части, рулевую пластину. К середине нижнего силового лонжерона приклеил тонкую трубочку длиной два см в которую затем вставил нижний конец мачты. Мама выделила из своих запасов белый хлопковый лоскуток для парусов… В итоге получилось красиво. «Белеет парус одинокий…»      
 
          РИСОВАНИЕ.
       Хорошо запомнились уроки рисования и наш преподаватель по этому предмету. Он был высокого роста с коротко остриженной рыжей шевелюрой. В начале урока он обычно давал задания ученикам и затем прохаживался по классу между рядами, наблюдая как идёт у нас творческий процесс. С собой он всегда носил толстый карандаш с мягким грифелем коричневого цвета. Этим карандашом он делал правку наших работ и выставлял за них оценки прямо в альбомах. У меня в начале учебного года был обычный альбом, как у всех. Но как-то, при походе с мамой в город, мы зашли в немецкий магазин канцелярских товаров. Там я увидел альбом необычного вида и уговорил маму его купить. Он имел вид книги увеличенного формата и почти квадратной формы. Обложка была не из тонкого картона, а твердая и негнущаяся. Она была покрыта похожим на кожзаменитель материалом яркого тёмно-синего цвета с красивой золотистой надписью на немецком языке. С этим альбомом я ходил на занятия весь учебный год. Но рисовал в нём не только на уроках, но и дома. Любил это занятие…

       Однажды на уроке учитель подошел ко мне. Он посмотрел на мой ещё неоконченный рисунок и вдруг достал свой огромный карандаш, перевернул страницу и на чистой стороне листа начал быстро что-то рисовать. Я смотрел во все глаза. За считанные секунды он энергичными толстыми штрихами нарисовал скворечник, как если бы мы смотрели на него немного сверху и сбоку. Он получился «живым», как на фотографии, из-за нарисованных теней. Круглый цилиндрический корпус, крыша под наклоном прямоугольная, входное отверстие и немного ниже него палочка, куда птицы садятся… У меня сохранился этот альбом. С 1960 года и по сей день. В нём много разных рисунков, в том числе такие, которые были копиями иллюстраций из понравившихся мне книг. Но есть и рисунки с натуры. Как-то глянул осенью в окно на наш оголившийся сад. Листья с деревьев почти все опали. Увидел, как сестрёнка по саду гуляет с зонтиком. А за нашим садом другой, в дальнем конце которого стоял жилой дом… Правее дома высокая, под два этажа башня без окон с квадратным основанием. К ней подходило множество проводов. Наверно это была трансформаторная подстанция… Всё это я постарался нарисовать с большой точностью… Дорогая сердцу память…

       С учителем рисования мы всем классом ходили на экскурсию в окружавший территорию военного городка старый смешаный лес. В стародавние времена, скорее всего, он был парком, потому что среди обычных лесных деревьев – елей, сосен, дубов и берёз он был деликатно облагорожен посадками различных пород деревьев декоративных, высаженных не в одну линию, а в нарочито хаотичном порядке. До сих пор в памяти сохранился чудный чарующий лесной запах и помню, как всем нам хотелось подольше им насладиться. Кроме того, впечатление о парке усиливали еле заметные среди деревьев заросшие травой пешеходные дорожки. Вообще, лес находился в котловине и в тех местах, где он вплотную подходил к городской черте, были построены широкие многоступенчатые каменные лестницы.

       Вместе с учителем мы шли в глубину леса, где находилось необычное старинное сооружение. Оно представляло из себя круглую ровную каменную площадку диаметром около десяти метров, окружённую старыми деревьями. С одной стороны, где земля имела небольшой уклон, у края площадки имелись две полукруглые ступеньки. По периметру площадки стояли несколько каменных столбов, на верхней части которых лежала массивная, но красивая каменная конструкция в виде кольца такого же диаметра, как и площадка. Но над кольцом крыши не было очевидно по замыслу архитекторов. А в самой середине площадки находился четырёхгранная каменная тумба-постамент. На каждой из четырёх сторон постамента была укреплена каменная плита с памятной надписью на немецком языке. Сверху постаменте стояла большая каменная ваза. Знатоки говорили, что вся эта конструкция была памятником воинам, погибшим в Первую Мировую войну. Наверно, в архитектуре эта конструкция имеет какое-то своё название, но увы, мне оно неизвестно. Учитель давал нам задание сделать рисунок этого памятника. Мы выбирали каждый себе место вокруг площадки и начинали творческий процесс. Этот рисунок также сохранился в моём школьном альбоме для рисования… Вдруг подумалось, что если бы у меня был обычный школьный альбом, то скорее всего он давно бы уже затерялся…               
               
          ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД…
       Станочно-слесарная история имеет в моей жизни удивительное продолжение. Лет через тридцать я работал на заводе в электроцехе мастером участка грузоподъёмных механизмов. В нашем ведении было обслуживание и ремонт пассажирских и грузовых лифтов, небольшого грузового подъёмника в заводской столовой, а также всех тельферов, установленных на кран-балках в заводских цехах. Для выполнения работ нам часто требовалась электродрель. Мои рабочие получали её каждый раз в комплектовочной. Но за ней всегда была очередь. И даже не столько за ней, а за переходником, через который к дрели можно было подсоединить патрон для сверла. Вообще-то в комплектовке были еще две дрели, но переходники к ним были или утеряны, или украдены. Начальство было в курсе, но процесс комплектования дрелей этими переходниками долгое время висел в воздухе. Они ведь шли в одном комплекте с дрелью…

       Однажды, когда и дрель и переходник были у нас на участке, мне пришла в голову мысль, а не попробовать ли выточить новый переходник мне самому? Незадолго до этой мысли нашему участку передали токарный станок. Он был очень старый, выпуска где-то в начале 30-х годов. За время эксплуатации он был настолько изношен, что ожидать от него какой-то точности в обработке металла не приходилось. Но производственная необходимость придавала мне смелость, которая, как всем известно, города берёт. И ещё один важный момент – я ни разу в жизни на токарном станке по металлу сам не работал. Только видел, как на заводе другие работают. Что было дальше вспоминаю даже с каким-то благоговейным ужасом.

       Обычной, школьной, не новой деревянной линейкой я измерил общую длину переходника, затем длину каждого конуса – удлинённого, который заходит в дрель, и короткого, на который насаживается патрон. Затем штангенциркулем измерил максимальный диаметр переходника в месте «стыковки» двух конусов и диаметры их обоих концов. Всё старательно записал. Затем подобрал подходящий по длине, диаметру и качеству металлический пруток и зажал его в барабане станка. Обработку прутка решил начать с наружной части переходника, которая идёт под патрон. Припомнив, чему меня учили в школе, с помощью «арифметики Пупкина» вычислил, под каким углом сужается короткий конус для патрона и постарался поточнее выставить этот угол поворотом станины с закреплённым на ней резцом.

       Включил станок, подвёл резец к концу вращающегося прутка и начал осторожно снимать с него «лишний» металл, контролируя размеры и сверяя их со своей записью. Когда конус был почти готов я стал периодически надевать на него патрон, чтобы проверить, нет ли ошибки в моих расчётах и в самой работе, и не пора ли завершать обработку. Когда конус был практически готов я отполировал его и не сильным, но энергичным движением насадил на него патрон… Замер! Выдохнул! И попробовал покачать его в разные стороны, чтобы узнать, есть ли люфт? Под правильным ли углом я его обработал? Патрон сидел как влитый. Мало того, его не так-то просто оказалось снять с конуса. Присосался! Пришлось легонько постучать молотком. Не сразу, но получилось. Снял. Перевёл дух…

       Теперь предстояла работа более сложная и ответственная, потому что вслепую. Переустановил станину с резцом на другой угол и не дыша начал потихоньку вытачивать второй конус. Вроде выточил, вроде и размеры выдержал, и тоже заполировал обработанную поверхность… Дальше - была не была! Набрался духу, отрезал готовый переходник от остальной части прутка и приготовился сделать самую главную проверку – не напрасно ли я всё это затеял? Дрель была большая по размеру, тяжелая, мощная. И одной рукой её было не удержать. Сел на стул, поставил дрель на пол вертикально между колен. Замер на пару секунд от волнения. Взял выточенный переходник за кончик короткого конуса и поднёс его длинный конец к входному отверстию в дрели. Затем с высоты около пяти сантиметров отпустил переходник…

       Он влетел в отверстие с каким-то чмоканьем. Я попробовал его покачать – сидит глухо, как в танке! Попробовал вытащить его руками из гнезда – не тут-то было! Пришлось выбивать его трапециевидной пластиной через технологическое отверстие в корпусе дрели… Снова вставил переходник и на его внешний конец насадил патрон. А затем, конечно, включил дрель, чтобы проверить свою работу под напряжением. Зажужжала, родимая, завертелся патрон… И ура! Без биений…  Конечно, душа пела от радости! От того, что смог, что получилось, что теперь нам не надо стоять в очереди за дрелью… Теперь у нас всё своё… Но тут и хочу признаться. Незадолго до этого я крестился в православном храме. И перед началом работы, и во время неё, я мысленно просил Бога о помощи! О том, чтобы всё получилось! И с Божьей помощью, и никак иначе, всё получилось! Слава Богу за всё!!! Потому что у меня не было ни опыта работы на токарном станке, ни тем более навыков, ни точных измерительных приборов. Все делал буквально на глазок. Ну и удивлению, и радости моих рабочих, электромехаников 6-го разряда, тоже не было предела. Зауважали… Да я и сам себе удивлялся… А всё началось со знакомства со станком в далёкие годы детства, в средней школе в немецком Эберсвальде, в 1960 году.

                ЧЕРЕЗ ДВА ГОРОДА ПЕШКОМ.
       Как-то в школе по какой-то причине в нашем классе отменили два последних урока, но автобус всё равно должен был прибыть за нами по расписанию. Конечно, всем нам, кто с Финова, так не хотелось ждать в пустую около двух часов. После недолгого обсуждения четверо из нас решили двинуться домой пешком. Среди них был и я. Выйдя со школьного двора мы по извилистой дороге прошли через лес и оказались на главной городской улице. Шли неторопливо, с интересом разглядывая все, что попадалось на глаза. Но и немцы поглядывали на нас с интересом. На нас была советская школьная форма и у всех на груди алели красные пионерские галстуки. По пути мы прошли мимо немецкого Дворца Пионеров. Как-то к нам в школу приезжали немецкие пионеры. Мы с ними интересно пообщались, правда с помощью переводчика. Интересно, что у всех немецких ребят пионерские галстуки были не красного, а светло синего цвета. А потом мы нанесли им ответный визит. Нас привезли на автобусе в этот Дворец, где мы продолжили общение со своими немецкими ровесниками…

       Конечно, по пути домой мы заглядывали в магазины. Не во все подряд, а только в самые для нас интересные, потому что нужные. Многие наши ребята в Германии увлекались сбором почтовых марок и конечно – рыбалкой. Частный магазинчик для филателистов был небольшой. С улицы, над его входной дверью на металлическом штыре была подвешена сделанная из жести красиво окрашенная почтовая марка. Зашли в магазин. Над дверью привычно звякнул колокольчик, на звук которого из глубины дома вышел хозяин магазина – пожилой немец. Мы поздоровались на немецком. Слева от входа, напротив окна на улицу находился прилавок с витриной, накрытой стеклом. Под стеклом были аккуратно разложены различные почтовые марки, от одного вида которых у нас разгорались глаза. Но цены на марки были явно не для наших карманов. Немец видел наши горящие глаза и печать сожаления на наших лицах. Он предложил нам купить по недорогой цене наборы марок, расфасованные по небольшим бумажным конвертам. Конверты был склеены из плотной бумаги желтого цвета и хорошо запечатаны. На лицевой стороне конверта в правом верхнем углу была наклеена небольшая марка и под ней была надпись на, естественно, немецком, раскрывающая тематику содержимого. Короче – мы покупали «кота в мешке» без вскрытия конвертов.

       Немец, кое как, на ломаном русском и на пальцах объяснил нам, что в каждом конверте по десять-двенадцать марок, что марки интересные, и что мы останемся ими довольны. Каждый из нас приобрёл по несколько конвертов. Поблагодарив хозяина, мы с ним попрощались. Конверты я вскрывал уже дома. И действительно, марки оказались очень интересными. Среди них были ещё с царских времён, но вид у них был такой, как будто их только недавно напечатали. Зубчики окаймляющие марки были в идеальном состоянии. Были царские, с гербом - двуглавым орлом, чистые. Но были и такие же марки, но поверх герба на них тонкими линиями черной тушью была нарисована пятиконечная звезда, в углах которой были нарисованы малюсенькие буквы Р.С.Ф.С.Р. Была марка с изображением рабочего, в нижней части которой была указана её стоимость «7 копеек золотом». Попадались немецкие марки, выпущенные ещё до прихода фашистов к власти и несколько марок периода Третьего Рейха… В общем и я, и все мои друзья были очень довольны таким пополнением своих коллекций и мысленно благодарили немца за покупку…

       А потом мы зашли магазин рыболовных принадлежностей. Нашему восторгу не было конца! Удилища, спиннинги, катушки для них, большой выбор лески разного диаметра, поплавков, блёсен, сеток, садков, огромный выбор рыболовных крючков разного размера и на разную рыбу. Кроме всего этого богатства продавались и различные необходимые для рыбалки вещи – куртки, брюки, резиновые сапоги, фляги, походные столовые наборы… Но наших финансов с трудом хватило только на рыболовные крючки. И то – хорошо! Выйдя из магазина, мы ускорили шаг и уже без задержек дошли до ворот нашего жилого городка. Позже я снова побывал в этом магазине, но уже вместе с родителями… Перед отъездом в Союз отец закупил кое-какие принадлежности для рыбалки. В то далёкое время в отечественных магазинах ещё не было такого богатого выбора высококачественной рыболовной оснастки…
      
                КАК МЫ ПЕЛИ ПЕСНИ…
Во второй половине пятидесятых годов в нашей стране шло активное освоение целинных земель. На экраны кинотеатров выходили художественные фильмы с целинной тематикой. Один из них назывался «Комсомольцы-добровольцы». В нём прозвучала чудесная песня, которая сразу стала воистину народной. И слова, и мелодия песни до слёз трогали наши детские души и наполняли сердца такой любовью и гордостью за нашу страну, таким мощным зарядом патриотизма, что наше взросление двигалось вперёд семимильными шагами. После уроков мы собирались в автобусе и поджидая тех, кто задерживался, тихо начинали петь первый куплет. Припев песни звучал уже громче, голоса крепли, к нашему хору присоединялись подходившие ребята и среди всех голосов иногда слышался и голос нашего водителя. И все мы искренне жалели о том, что поздно родились, и что фашистов без нас разбили, и целину освоят без нас… Эх!…

                НОВЫЙ МАРШРУТ
       Однажды, примерно в середине апреля, нам объявили о том, что меняется маршрут наших поездок в школу. Он удлинялся на двадцать километров для объезда Эберсвальде и потому выезжать из Финова мы будем на полчаса раньше. Причиной этого изменения были названы ремонтные работы на маршруте, в результате которых в школу придётся ехать по объездной дороге. А через некоторое время стали известны подробности того, что же случилось на маршруте. Оказывается, через Эберсвальде в сторону ближайшего полигона двигалась колонна наших танков. Она благополучно добралась до моста над железнодорожными путями и вокзалом, но перед въездом на него танкисты не догадались увеличить интервал между танками. В результате, на нём одновременно оказались три тяжёлые боевые машины… Несмотря на свою с виду мощную конструкцию мост такой тяжести не выдержал. Он за малым не обрушился, но всю его конструкцию повело со скрипом, скрежетом и с деформацией дорожного мостового покрытия. Первые два танка увеличив скорость благополучно проехали мост, а третьему пришлось освободить его задним ходом… Ремонтировали мост долго и, как говорили, за счёт бюджета нашей страны.  Но мы окончания ремонтных работ уже не застали.

       Новый маршрут в начале повторял старый. Но немного не доезжая до Эберсвальде мы теперь сворачивали вправо на проселочную дорогу, которая местами имела булыжное покрытие. По обе стороны дороги тянулся лес. Участки старого леса чередовались с молодой порослью, которая местами росла «по дикому», хаотично. Но встречались и ровные ряды посаженных человеком и уже подросших саженцев. Затем мы проезжали по краю большого неровного поля, которое, очевидно, в недалёком прошлом использовалось в качестве полигона. Земля на поле была покрыта заросшими травой различного размера ямами – воронками от снарядов или бомб. Кое-где виднелись остатки разбитых деревянных мишеней. Затем мы проехали железнодорожный переезд, повернули влево на север и выехали на широкую асфальтированную дорогу, по обе стороны которой, до самого города тянулся старый лес. Ещё несколько километров, и опять левый поворот, и вот мы уже подъезжаем к военному городку, где находится наша школа…

           ДОРОЖНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ…
       А однажды в городе, на обратном пути из школы домой, мы попали в ДТП с участием нашего автобуса. Мы двигались по главной улице Эберсвальде в сторону Финова. Улица в этом районе имеет небольшой уклон навстречу нашему движению. Мы подъехали к перекрёстку, на котором должны были сделать поворот влево для выезда на объездную дорогу. Встречное направление улицы было свободно от машин. Наш водитель включил левый поворот и начал его выполнять. Я повернул голову направо и оцепенел. Буквально в пяти метрах от нас, в бок нашего автобуса, уже повернувшего на девяносто градусов, на приличной скорости летел парень-велосипедист. С виду он был постарше нас года на три-четыре, коротко стриженый блондин. Глаза у него были совершенно круглые от ужаса, ноги не на педалях, а как-то раскинуты в стороны. Буквально через секунду раздался глухой стук его тела о борт автобуса как раз под моим окном.

       Автобус остановился поперёк встречной полосы проезжей части. К нам спешили очевидцы-пешеходы и откуда не возьмись появился полицейский. Велосипедист был без сознания. Он ударился о борт автобуса головой. Полицейский начал о чем-то спрашивать нашего водителя, показывая карандашом в ту сторону, откуда ехал велосипедист и записывать его ответы в свой планшет. Подъехала машина скорой помощи. Врачи привели в чувство парня, и полицейский и ему начал задавать ему вопросы. Через некоторое время оживший парень потащил свой велосипед с повреждённым колесом на тротуар, а полицейский разрешил нам продолжать движение по своему маршруту.

       Потом мы расспросили водителя, как разрешился вопрос с этим ДТП? Был ли он наказан? С его слов мы поняли, что с одной стороны он виноват в том, что не пропустил велосипедиста, который ехал по встречной. Вообще-то, наш водитель его просто не заметил на фоне деревьев, домов и пешеходов. Но с другой стороны немецкие правила, вроде как, предписывали велосипедистам уступать дорогу транспорту. Или им, кажется, вообще надо пересекать проезжую часть по пешеходному переходу, идя пешком и катить велосипед рядом с собой. Еще оказалось, что велосипед был спортивный, педалями затормозить было нельзя, а ручной тормоз был неисправен. Этому парню вообще нельзя было садиться на неисправный велосипед и тем более выезжать на нём в город. И при движении под уклон, когда велосипед начал разгоняться, парень понял, что влип. И если бы наш автобус не оказался у него на пути, то ещё неизвестно, как бы и чем бы закончилась его поездка. Уклон, ведь, был протяжённый и скорость могла стать очень опасной не только для этого парня… В общем, ДТП замяли из-за отсутствия состава преступления…
               
                БЫЛ МЕСЯЦ МАЙ…
       Весна 1960 года пришла, как всегда, неожиданно и ярко – внезапно нахлынувшим теплом, бездонной синевой оттаявшего неба, шумной перекличкой птиц – прилетевших и перезимовавших. И над всем и во всём главенствовал волнующий Запах Весны, исходящий от оживающей природы – от коры деревьев, сырой земли и прелых листьев… Запах, сдобренный дымом паленой прошлогодней травы… Это было наше самое любимое занятие – выжигать старую траву, едва успевшую подсохнуть после зимней сырости… Густые, насыщенные запахи детства, еще не утерянные, еще не подавленные  взрослой жизнью, в которой будут главенствовать, увы, совсем другие запахи…
 
       В школе объявили о подготовке к предстоящим майским праздникам, после чего для взрослых началась предпраздничная суета, наполненная совещаниями, заседаниями, репетициями, субботниками и воскресниками… Особенно старательно все готовились к празднованию Дня Победы, который по замыслу командования и политического руководства ГСВГ должен быть проведен на самом высоком организационном и художественном уровне. Как-никак – пятнадцатая годовщина! Хоть и не круглый, а юбилей! В конце школьных занятий всех учеников старших классов начали водить на стадион, где с ними проводили занятия по строевой подготовке, учили ходить строем, делать повороты и перестроения, дружно, хором отвечать на приветствия и поздравления. Нас, пятиклашек, По причине нашей мелковатости, «минула чаша сия»…

       Утро 9-го мая было теплым и солнечным. На восточной стороне стадиона, как раз между двумя скульптурами, была сооружена трибуна для начальства. На футбольное поле начали выходить прибывающие воинские подразделения. Чуть в стороне от них стояли шеренги старшеклассников. До начала открытия Праздника оставалось время и мы, пятиклассники, не участвующие в параде, с интересом исследовали все, что заслуживало нашего внимания. Кто-то сказал, что будет праздничный салют, потому что к северу от стадиона, на опушке леса, среди деревьев стоят две пушки. Мы бросились туда, на разведку…

       Действительно, среди деревьев стояли два орудия – дивизионные пушки калибра 76 мм, около которых артиллеристы устроили перекур. Они охотно отвечали на наши вопросы. В раскрытых ящиках лежали холостые заряды. К спусковым устройствам обеих пушек были привязаны длинные лямки, свободные концы которых тоже были связаны между собой. Это для того, чтобы две пушки стреляли одновременно, залпом. Мы быстро все осмотрели, изучили, запомнили и сломя голову помчались на стадион, чтобы занять места повыше на западной трибуне. На ней уже находились многочисленные зрители – семьи офицеров, школьные преподаватели, служащие и вольнонаёмные Советской Армии… И вот – волнующие звуки Гимна Советского Союза! Короткая праздничная речь начальника гарнизона и, наконец – «К торжественному маршу… по-ротно… первая рота прямо… остальные… напра-а-а-во!»… Военный оркестр грянул «Прощание славянки»… Чеканя шаг по гаревой дорожке стадиона начали проходить стройные колонны воинских подразделений. Заключала парад колонна учеников-старшеклассников и пятнадцать орудийных залпов праздничного салюта…

       После парада на стадионе началось праздничное театрализованное представление, в котором участвовали не только солдаты, но и учащиеся нашей школы. На поле стадиона вышло несколько колонн солдат. Затем прозвучали громкие и четкие команды на выполнение перестроений. Буквально за пару минут перед нашими глазами возникла удивительная картина. Вся площадь зеленого поля стадиона была заполнена идеально ровными шеренгами солдат, стоящими друг от друга на одинаковом расстоянии в 2-3 метра. У каждого из них в руках был автомат Калашникова. Потом уже, выйдя на поле, мы рассмотрели, что на нем заранее была проведена разметка и местонахождение каждого солдата было помечено небольшим меловым пятном.
 
       Но совершенным чудом для нас было то, что неизвестно откуда и каким образом, строго в центре стадиона, неожиданно появился живой памятник Воину-Освободителю, который был точной, только естественно меньшей, копией памятника, установленного в Берлинском Трептов-парке. На высоком постаменте стоял солдат в каске и плащ-накидке. Левой рукой он прижимал к груди маленькую девочку, а в правой руке держал меч, который своим острием упирался в разрубленную фашистскую свастику под ногами воина! На несколько минут замерли все – и зрители, и солдаты на поле. Потом прозвучала команда и солдаты, вскинув вверх автоматы, повторили праздничный салют короткими очередями в воздух…

       Потом все пошло по заранее намеченному плану – и концерт художественной самодеятельности, и спортивные состязания, самым интересным и запоминающимся из которых было перетягивание каната представителями различных частей и подразделений… Но – мы бы не были бы мальчишками! Как только солдаты после салюта стали покидать стадионное поле, нас как ветром сдуло с трибуны. Мы ходили между бойцами, выпрашивая у них оставшиеся холостые патроны. А солдаты, сами вчерашние мальчишки, конечно с пониманием и со вниманием отнеслись к нашим просьбам. Не прошло и десяти минут, как мы набили свои карманы патронами «под завязку»…

             ПРОДОЛЖЕНИЕ САЛЮТА…
       И по возвращению в Финов в гарнизоне началась пальба. Конечно, дело это было рискованное. Но – Бог миловал… Мы заходили в развалины дома, оставшиеся еще с войны, поджигали жесткие стебли сухой травы и затем гасили пламя. Стебель тлел как сигарета. Мы прикладывали патрон капсюлем к тлеющему стеблю и кидались врассыпную, прячась за уцелевшие стены и кучи битого кирпича. Ба-бах! И пролетевший над головой ошметок разорванного взрывом патрона стукался о кирпичную стену… А мы с интересом рассматривали то, что осталось от патрона. Конечно, взрывающийся патрон издавал звук выстрела. Но в жилой зоне городка эти звуки, кроме нас, никто не слышал. Отцы были на службе, а матери занимались домашними делами.

       Но однажды мы чуть не «погорели». Между садовыми участками домов нашей и соседней улиц проходила грунтовая дорога. На ее обочине, на некотором удалении друг от друга, стояли мусоросборники. Они имели форму куба высотой чуть больше метра. Его стенки были выполнены из тонкого армированного бетона. Сверху и снизу с лицевой стороны мусоросборники имели квадратные отверстия размером, примерно, 50х50 см. Проходя однажды между садами, мы увидели, что в одном из мусоросборников дымится зола, недавно вынесенная из чьего-то дома. Раздвинув золу дощечкой, мы увидели красные угольки еще не сгоревших до конца угольно-торфяных брикетов, которыми отапливались наши квартиры и разогревалась вода в титанах в ванных комнатах.

       Удача! Решение созрело мгновенно! Быстро приложив капсулями к одному из угольков пять патронов, мы замели свою «мину» золой и бросились за ограду из сетки-рабицы, в укрытие. Лежим за оградой метрах в десяти от «дозревающих» патронов. Под сеткой трава высокая… Ждем. Не срабатывает. Волнуемся… Но ждем. Уже страшно выходить, поправлять… Нервничаем… Ждем… И вдруг слышим шаги… Сквозь траву видим идущего по дороге в нашу сторону офицера, майора, в голубой парадной шинели… Мы в ужасе вжались в землю. Что-то будет? Офицер поравнялся с мусоросборником… Вот тут оно и сработало!

       Два выстрела прозвучали как короткая автоматная очередь… Сначала мы увидели высокий столб пепла, вылетевшего из верхнего отверстия, который мгновенно принял форму гриба. Все пространство перед «мусорником» закрыло пепельным облаком… Тут же прозвучала еще одна короткая очередь, добавившая мрака в атмосферу. Видим, как офицер, уже в серой от золы шинели, приседая вылетает из клубов пепла и бежит по дороге подальше от… В это время раздается пятый, запоздавший выстрел. Офицер прибавил скорость и побежал зигзагами… А мы побежали в другую сторону. Нам было не до смеха… Но, удивительно, для нас все обошлось без последствий. Расследование никто не проводил. Никто нас не заподозрил. Мы успокоились, но оставшиеся патроны «реализовывали» уже осторожнее и в более безлюдных местах…

                ПРО «ПОЛИТБЮРО»…
       В декабре 1959 года в стране были образованы ракетные войска стратегического назначения – РВСН, а в июле 1960 года образованы зенитные ракетные войска – ЗРВ. После этих важных событий слухи и домыслы о предстоящем сокращении Вооружённых Сил и, в частности, авиации обрели конкретную форму. «В январе 1960 года Верховный совет СССР без обсуждения утвердил Закон «О новом значительном сокращении Вооружённых Сил СССР». Из армии, авиации и флота были уволены до 1 миллиона 300 тысяч солдат и офицеров – почти треть от общей численности всех военнослужащих в СССР к тому времени. Вал сплошной демобилизации породил недовольство среди самой преданной и сознательной категории советских граждан, в самом офицерском корпусе. Зачастую многих офицеров увольняли даже без пенсий, были и те, кто с пенсиями, и прошли всю войну, однако трудоустроиться самостоятельно они так и не смогли». Практически, решение столь важного и масштабного значения было принято единолично и непродуманно первым секретарём ЦК КПСС Н.С.Хрущёвым или под его нажимом. Он посчитал, что вновь образованные виды Вооружённых Сил с лихвой справятся с тем множеством задач, которые лежали на «плечах» армии, авиации и флота. И рубанул шашкой по судьбам военных людей…

       Под это сокращение попал и мой отец, но у него, как участника войны и прослужившего на лётной работе, выслуги лет хватило бы и на две пенсии. И работу себе, после увольнения в запас, отец смог найти без особых проблем. Поэтому, на наше счастье, проблемы многих уволенных нас не коснулись. Однажды, когда после окончания школы я стал курсантом Ростовского-на-Дону Учебного Авиационного Центра ДОСААФ, отец пригласил меня зайти Красный уголок нашего домоуправления и поприсутствовать, как он выразился, на заседании «политбюро». Под началом домоуправления было несколько пятиэтажек, квартиры в которых получили в основном уволенные в запас по Закону о сокращении ВС СССР, офицеры. При домоуправлении была создана первичная партийная организация и моего отца избрали членом бюро. В тот день прошло партийное собрание, а после которого члены бюро обычно оставались, чтобы провести своё заседание, обсудить кое-какие важные внутренние дела и просто пообщаться за столом на разные животрепещущие темы. Они сами шутливо называли это заседанием «политбюро». Когда все присутствующие на собрании разошлись, я подошёл к отцу. Он дал мне деньги и попросил сбегать за коньяком в ближайший гастроном. Когда я вернулся, стол уже был накрыт. Закуска, вилки и стопки были расставлены, и вокруг стола сидели пять человек, включая отца. Меня пригласили присоединиться к «заседанию»…

       Разговоры велись в основном о жизни, о политике, о прошлом, настоящем и будущем… Я сидел между отцом – майором ВВС и подполковником, уволенном с должности зам. командира мотострелкового полка. Все участники застолья были фронтовиками. У всех – множество наград. Но набрать выслугу лет для начисления пенсии успели только четверо. Напротив меня сидел человек с суровым обветренным лицом… Отец, показав мне на него глазами, сказал: «Сынок! Посмотри на нашего товарища. Он капитан, артиллерист, у него пять орденов Красного Знамени! Ему не хватило дослужить до пенсии всего полтора месяца. Дослужить не дали… Даже разговаривать на эту тему не захотели… Вот такая он наша правда жизни…». Ко времени нашего застолья Хрущёв уже был снят с должности и отправлен на пенсию. Народ был благодарен новому руководству партии и государства за то, что в стране стали широко и официально праздновать День Победы! Благодаря фронтовику Л.И.Брежневу в обществе вообще изменилось отношение к ветеранам-фронтовикам, были, в том числе, приняты законы о ветеранах Великой Отечественной войны, о льготах тем, кто ценой своей крови и жизни отстоял свободу и независимость нашей Родины. Я не знаю, как в дальнейшем сложилась судьба этого капитана… Хочется верить, что его заслуги перед Отечеством были оценены должным образом.
               
          БОРЬКА.               
       Пятый класс я закончил успешно. Начались каникулы. Отец в свободное от службы время продолжал готовиться к великому переселению – сколачивал ящики для упаковки нашей мебели и других вещей, которые при нашем отъезде в Союз будут отправлены багажом. Как-то в один из солнечных погожих дней родители договорились с нашими друзьями о совместной прогулке на лоно природы. В назначенное время две наши семьи, нагруженные сумками с продуктами и различными напитками, встретились около Дома Офицеров. После шутливых приветствий и уточнений – всё ли взяли, ничего не забыли? уточнили маршрут. И вот, пройдя через стадион, вся шумная компания уже пробиралась через ограждение из колючей проволоки и затем через щель в деревянном заборе. Выйдя «на природу» все мы пошли в южном направлении, туда, где лес был погуще… Выбрав место взрослые принялись накрывать «поляну», а мы, детвора, начали исследовать окрестную территорию… После завершения посиделок и обеда на лоне природы все направились домой.

       Мама немного уклонилась от коллектива, решив проверить не подросла ли земляника и не появились ли маслята? Пройдя некоторое расстояние параллельно движению всей группы она вдруг остановилась и позвала отца. «Там что-то есть, под сосенкой! Посмотри…» Мама показала рукой в сторону от нашего маршрута. Отец прошел к тому месту, и позвал всех нас. Только попросил не шуметь… Под маленькой, чуть выше травы, сосенкой, свернувшись калачиком лежал, видно недавно родившийся от косули, козленок. Кто-то сказал, что между деревьями, когда мы шли мимо, что-то вроде мелькнуло. И тут началось горячее обсуждение – что делать? Кто-то сказал, что мать козленка может не вернуться к своему детёнышу и если его оставить, то он может умереть от голода. Кто-то другой засомневался – нет, мать должна вернуться, повинуясь своему материнскому инстинкту… В общем, мнения разошлись. А в итоге, большинством голосов, решили не рисковать и взять козлёнка с собой. И раз его нашла наша мама, то нам его и надо взять. На том и порешили! Отец осторожно поднял малыша, который совсем не брыкался, и положил в свободную от посуды сумку… И мы продолжили путь домой.

       В большой комнате нашей квартиры на полу был постелен однотонный зелёный палас с красными дугами в четырёх углах. Мы занесли козлёнка в эту комнату, поставили его на середину паласа и стали любоваться этим чудом природы. Изящная фигурка, точёная шейка, симпатичная мордашка, большие глазки, как овальные чёрные маслины, смотрели доверчиво, на рыжей спинке белые пятнышки… Удивили его копытца! У новорожденного, они еще не бегали по земле, не знали потёртостей и царапин. У них был первозданный цвет – тёмно-фиолетовый и как-будто полу-прозрачный… Козлёнок немного постоял, а потом его копытца заскользили по паласу и ножки стали разъезжаться в разные стороны, потому что их подошвы были абсолютно гладкими. Видно, малыш не ожидал такого подвоха и потому не успел сразу сгруппироваться и устоять. Мы его поддержали, он осмелел и даже стал осторожно передвигаться по ковру, переступая ножками.

       В Германии для детворы продавались конфеты-драже – мелкий, как чёрный перец, цветный горошек в небольших стеклянных бутылочках. Вместо крышек на них были надеты небольшие красные резиновые соски. Мы с сестрой нашли у себя несколько пустых бутылочек с сосками, мама через леечку налила в них молока. Затем тонким гвоздиком прокололи в кончике соски отверстие, одели их на бутылочки и угостили нашего козлёночка. Он с удовольствием зачмокал… А потом с таким же удовольствием сходил по большому на наш палас. Тут же все решили, что в доме мы его держать не будем, а выпустим в наш огороженный палисад, который был под окнами. Мама цветы в нём не сажала и потому там, как в лесу, росла густая трава. А палисадник, как я уже писал, был надёжно огорожен – по длинной стороне между тротуаром и стеной дома стоял высокий штакетник, с левой стороны – густейшие кусты сирени, где и мышь не пролезет, а с правой стороны штакетник был невысокий, но, как мы считали, вполне достаточный, чтобы Борька не сбежал. Проход в палисадник мы надёжно закрыли сбитым из старых досок щитом. Борьке понравилась его вольера. Он, принюхиваясь, обошёл её кругом, выбрал себе место и улёгся в нем, свернувшись клубочком.

       Борька рос быстро. Мы с сестрой кормили его молоком из обычной бутылочки с соской для детского питания. А траву для своего «взрослого» питания он выбирал сам, благо кругом её было вдоволь. Весть о нашем козлёнке распространилась среди жителей городка очень быстро. Теперь все, кто шёл в магазин, обязательно сворачивали к нашему дому, чтобы полюбоваться этим живым чудом дикой природы. Конечно, большинство жителей были рады видеть козлёнка и специально приводили посмотреть на него своих маленьких детей. Но иногда подходили и «бывалые» мужчины, которые советовали пустить подросшего Борьку под нож, на шашлык. Это они говорили не нам, детям, а нашему отцу, когда он оказывался рядом с палисадом. Но отец с ними никогда не соглашался.

       Борька стал совсем ручным, откликался на имя, подходил к нам, когда мы его подзывали. Однажды мы с сестрой подошли к палисаднику со стороны невысокого заборчика, а с другой стороны к нему подошел Борька. Мы его погладили по головке, слегка потрепали за ушки… Вдруг видим, что Борька стал вести себя как-то не обычно, будто пританцовывать. Он часто переступал ножками, менял их положение, затем вдруг сгруппировал все четыре копытца в одной точке, слегка присел и… легко и непринуждённо перемахнул через забор на нашу сторону. Мы с сестрой перепугались, что теперь Борька сможет от нас убежать. Я взял его на руки и вернул назад в палисад. А Борька, не раздумывая и уже смелее повторил свой подвиг и опять оказался рядом с нами. Тогда мы убрали шит, служивший калиткой в палисад. Территорией прогулок Борьки стал весь наш земельный участок, включая сад и огород, но никаких попыток убежать за его пределы Борька не предпринимал. А ночевать он всегда приходил на старое, обжитое им, место.

       Для нас было как-то удивительным то, что Борька привязался к нам так, как обычно привязываются к людям домашние животные, например, собаки. Обычно, когда мы с сестрой выходили на улицу, Борька тут же занимал место рядом с нами и сопровождал нас, куда бы мы не пошли. Только за пределы двора мы его не выпускали. От нашего внутреннего дворика вдоль осевой линии сада была протоптана тропинка. Когда мы по ней шли Борька был в двух шагах сзади нас с сестрой и всё время вертел головой, разглядывая растущие полевые цветы, порхающих бабочек, и жужжащих шмелей. Но иногда он увлекался познанием окружающего мира, а мы в это время отходили от него довольно далеко. Оглядываемся и зовём… Тут Борька спохватывается и со всех ног бежит к нам.

       Стук его маленьких копыт по тропинке в точности совпадал с топотом скачущей галопом лошади, который мы не раз слышали при просмотре фильмов про гражданскую войну. Но чтобы затормозить и остановиться наш Борька выставлял вперёд все четыре копытца и как на коньках подкатывал прямо к нашим ногам. Тогда он успокаивался и опять начинал смотреть по сторонам. Когда он освоился уже окончательно, то сам бродил по территории, ел травку, а затем ложился отдыхать в выбранное место. При всём при этом, он как-то четко осознавал где наша территория, а где чужая, и никогда не делал попыток выйти за пределы нашего сада, хотя при желании мог бы спокойно это сделать. Мы потом уже знали, где у него любимые места для послеобеденного отдыха. Много раз было, когда выходим, Борьки нигде не видно, идём в сад, зовём по имени один раз, другой… Тишина! Зовём ещё раз. Над травой появляется Борькина головка, он ей поводит влево-вправо, убедится, что всё нормально, что все свои, что мы его увидели, и опять скрывается в густой траве…

               
                ПРОЩАНИЕ.
       Как не печально было это осознавать, но время расставания с Борькой, с нашим городком и вообще с Германией, неумолимо приближалось… Отец закончил сколачивать ящики и где можно, вместе с мамой, а где и с помощниками покрепче, начал упаковывать наши вещи в подготовленную тару. Стали думать куда определить Борьку. За два с небольшим месяца он заметно подрос, возмужал и очень-очень к нам привязался. Выпускать его в лес, даже с красной ленточкой на шее, мы побоялись. Он совсем не боялся людей, он привык жить среди нас, и он наверняка будет возвращаться в городок и искать тех, кто заменил ему маму. А у нас уже были заказаны билеты на дорогу в Союз, и наши вещи уже были отправлены багажом в Ростов… От одних мыслей о расставании с Борькой у нас с сестрой слёзы на глаза наворачивались…

       Как-то родителям пришла мысль – найти желающих приютить нашего Борьку у себя во дворе. После недолгих расспросов сослуживцев отец вышел на одного нашего хорошего знакомого, с которым мы дружили семьями уже много лет. Он пообещал обсудить этот вопрос с женой и сообщить о принятом решении. Дня через два он сообщил о согласии всех членов семьи на принятие Борьки в свой коллектив. У всех нас отлегло от сердца. Конечно, наши знакомые не раз видели Борьку, когда шли в Военторг за покупками. Их дом был шестым от нас и по нашей стороне улицы. И у них был такой же по размерам палисад, но травы в нем было не много, зато было много цветов. И весь палисад со всех сторон был огорожен высокой сеткой рабицей. Мы привели Борьку в их двор. Он с интересом его обследовал… У нас сохранилось черно-белое фото: среди цветов стоит Борька, смотрит в объектив, слева от него присевшая на корточки хозяйка дома, а справа, чуть сзади, стою я, немного наклонившись к козлёнку…

       Мы вернулись домой с Борькой. Решили – пусть немного привыкнет к новой обстановке. На следующий день всё повторили – пришли, побыли и ушли. На третий день мы пришли в послеобеденное время, побыли с Борькой, и оставив его на попечении новой хозяйки постарались незаметно уйти домой. Дома с сестрой разревелись… На следующий день утром отец уходил на службу. Он закрыл за собой входную дверь, но через несколько минут вернулся… – «Просыпайтесь! Борька вас ждёт...» Нас как ветром сдуло с кроватей… Борька лежал в палисаде на своём обычном месте всем своим видом показывая, что менять его на чужой палисад и других хозяев он не намерен. Мы быстро подошли к нему, стали гладить, слёзы текли ручьём…

       И вдруг мы увидели на Борькином брюшке длинную царапину с запёкшейся кровью. У меня перед глазами вдруг возникла картинка ограды участка наших друзей – высокий забор из сетки рабицы… Вот ужас! Наш малыш, движимый привязанностью и, наверно, любовью к нам, его друзьям, набрался решимости и сиганул через этот высокий забор… Перелетая через него он животиком скользнул по торчащей в верхней части забора острой проволоке, которая и оставила на нём свой кровавый след… Хорошо, что ножки при падении с высоты не сломал. И, ведь, дорогу к дому нашёл! Мама, фельдшер по профессии, обработала Борькину рану и смазала её йодом. Борька на удивление стойко перенёс все медицинские манипуляции. Всё увиденное и пережитое и нами, и Борькой, заставило всех членов нашей семьи оставить попытки отдать его в чужие руки. И Борька продолжил свою жизнь в привычной для себя обстановке.
 
       Прошло ещё какое-то время… Однажды отец, придя со службы, сообщил, что единственный выход из сложившейся ситуации, это отдать нашего Борьку в Зоопарк. В ближайший выходной он вышел в город и отправился на поиск полицейского участка… Когда он вернулся, то рассказал нам, что смог договориться с полицейскими, чтобы они подъехали на машине и забрали козлёнка. И ещё он рассказал, как внимательно его выслушали, обещали забрать козлёнка и отвезти его в ближайший Зоопарк. Через несколько дней к нашему дому подъехал черный Опель. Из него вышел полицейский и наш отец. Они вдвоём вошли во двор и увидели лежащего в палисаднике Борьку. Немец с большим интересом смотрел на козлёнка. Он увидел, что, когда мы с сестрой подошли, Борька встал на ножки и начал тыкать своим носом в наши ладони. Мы угостили его листьями капусты и кусочком хлеба, которые он с удовольствием съел. Немец убедился, что козлёнок совсем ручной, и абсолютно не боится людей…

       Но, пришла пора расставаться… Отец взял козленка на руки и поднес его к машине. Мы с мамой и с сестрёнкой подошли, по очереди обняли Борьку, пожелали ему доброго пути и всего самого доброго! Отец поставил козлёнка на заднее сидение машины. Немец завёл мотор, и машина начала потихоньку трогаться с места. Борька стоял на заднем сидении и повернув голову смотрел на нас через заднее стекло. Его печальный и недоумевающий взгляд буквально разрывал наши сердца. У всех текли слёзы. Даже отец прослезился, глядя на сцену нашего прощания. Ещё он сказал, что за Борьку спокоен. Немцы с большой любовью относятся к животным и потому отец не сомневался, что Борьку довезут до Зоопарка, и что ему там будет хорошо. А через несколько дней пришла машина и за нами, чтобы отвезти нас и наши носильные вещи в Берлин, на вокзал. А потом посадка на поезд, в купейный вагон… И мы поехали в Союз, навстречу новой большой и интересной жизни…

                Конец четвёртой части первой книги.
 
                Изменения и дополнения - 12.02.2022