Предисловие: Я не писал эту работу, как продолжение рассказа «Груша на лугу», но, по сути, она таковой является. Поэтому я уверенно пишу фразу: « начало http://www.proza.ru/2013/05/17/1482 »
Фото заката на лугу автора
Василич, так звали его дачники, просыпался с петухами. Правда с каждым годом их хор становился всё жиже и малочисленнее, как и сельское стадо. Два года назад на лугу перед дачей паслось более двадцати коров, некоторые из них заходили на лужайку перед домом пожевать вкусную сочную травку.
Чтобы они не пугали внучку Катю, Василич сладил загородку от забора к зарослям одичавшей сливы и терновника. Сейчас во всем селе осталось три коровы, к хозяевам которых выстраивается очередь дачников за молоком, а луг незаконно и совершенно безнаказанно застроили власть имущие.
Первые два дворца соорудили прокурор района и депутат городской думы. Энергично, за считанные дни пробурили собственные скважины и поставили трансформатор. Молча, без спроса эти хозяева жизни разломали загородку Василича, чтобы не мешала подъезду к их особнякам со стороны дачного посёлка. Теперь мимо старожилов, заглушая пение птиц в терновнике, утаптывая глубокую колею в зелёной мураве, громыхая и выбрасывая шлейф выхлопных газов, проносилась новая жизнь в виде бетономешалок, десятитонных камазов с песком, гравием и кирпичами. Вокруг новых подворий выросло с десяток вагончиков строителей. Всё кипело у совсем уж новых русских, нарушая патриархальную тишину дачного посёлка.
Поначалу Василичу показалось, что его борьба с вконец охамевшими слугами народа увенчалась успехом: ответ от губернатора, которому он настрочил жалобу по интернету, гласил, что ворогов укоротят, а незаконные строения снесут. К ответу приложили копию указания главе администрации района о незаконности застройки луга.
Но время шло, и, по-прежнему, двухэтажный особняк депутата (с гаражом размерами с дом Василича) и трёхэтажный коттедж прокурора с разрастающимися надворными постройками полностью закрыли ему вид на сельскую церковь.
И, как бы в насмешку над губернаторским ответом, на лугу, как грибы после дождя, стали появляться новые строения под стать прокурорским!
Раньше Василич с утра под пение птиц, обойдя свои владения, выходил за терновник к старой груше, стоящей на краю луга, полюбоваться раздольным пейзажем, открывающимся за его дачным домом, освещённым лучами восходящего солнца. Спокойная гладь зеленеющего луга с одноэтажными сельскими домами за ним, вьющаяся дорога с мостиком через речку Ведугу создавали торжественный покой на душе… Теперь Василич на луг уже не ходил: грушу спилили, а луг изговняли.
Со звоном колоколов сельской церкви проснулась и Катя. Она пришла к деду под большой навес, чмокнула его в щёку и спросила:
- А что будем кушать, деда?
- У нас с тобой огурцы с помидорами! Я только что собрал… Помогай, салат делать будем. А бабушка проснётся – кашу наварит!
За забором слева послышался детский плач – это проснулся общий любимец, соседский озорной мальчуган Федька двух с половиной лет. Он с утра прибежал к калитке Василича и требовательно кричит:
- Дедуська, окой! - «Р» он не выговаривает. У Федьки родных дедушек нет, и он выбрал в дедушки Василича, а бабушек у него две, но опять же, ближе всего ему оказалась другая бабушка Марина – супруга Василича. Она играет с ним, балует и носит на руках, и он, конечно, весь день крутится перед домом, притащил сюда всю свою технику и игрушки. А техники у него много: самокат, машина, которая ездит на аккумуляторе, велосипед…пистолеты, сабли, и всё это беспорядочно разбросано перед домом на лужайке.
Василич открыл калитку, и Федька с порога спрашивает:
- Чё делишь?
- Салат…
- А-а-а-а, - с деловым видом тянет Федька. Это его «чё делишь» и «а-а-а» вошло уже в плоть и кровь. Все теперь только так и говорят. И Василич, и Марина с Катей.
Пока Катя рвала на огороде лук с укропом, дед помыл овощи и стал неторопливо резать их в стеклянную чашку. Федька удобно расположился на высоком стуле и активно помогал: резал лук - этому научила его мама Оля. Сидеть ему очень удобно: Василич, когда Катя была маленькой, удлинил ножки, прикрутив к ним ещё одни с развалившегося другого стула. Теперь это его место. Федька сопит от стараний, но режет крупно, за что Василич даёт ему нагоняй. Федька исправляется. Он очень любит резать, особенно ножницами. Конечно под контролем взрослых.
Любит резать журналы на мелкие кусочки и разбрасывать нарезанную бумагу. Его мягко поругивают, но разрешают всё… Со своей старшей сестрой Ариной Федя играет охотно, но больше стремится к бабушке Марине, с которой может провести весь день.
Густо посолив и поперчив, Василич перемешивает салат ложкой, пробует и чмокает языком:
- Вкусно-то как… Слюнки текут. Ну, садись, гвардия!
- Неть, не буду! - орёт Федька, - и сразу, - бАбуська поснулась!
Федька бежит навстречу ей, сбросив на ходу сланцы и крича на бегу:
- БАбуська поснулась, бАбуська поснулась!
- Садитесь за стол, предлагает Василич.
- Нет, мы будем гречневую кашу есть с сахаром, да, Федя? – утвердительно спросила бабушка Марина. Федя соглашается, и они уходят на веранду, а Василич с Катей с аппетитом едят салат.
Рядом с умывальником по трубе навеса деловито и быстро бегает трясогузка, свившая себе гнездо в огромной шапке дикого винограда на заборе между домами Василича и мамы Феди. У птички длинный хвостик, пёстрые крылышки, черная «шапочка» и нагрудник с белым животиком. Она трясёт хвостиком и забавно крутит изящным клювом, в котором держит букашку, собираясь, по-видимому, кормить своих птенцов.
Взлетев, ныряет в гущу винограда к гнезду. И вновь появляется на трубе. Трясогузка пристально наблюдает, чтобы воробьи не клевали размоченный хлеб, положенный для них бабушкой Мариной на тарелочку у стены дома. Как только они слетаются к тарелке, трясогузка стремительно бросается со своей трубы в гущу воробьёв, отчаянно «цизыкая». На её крик быстро прилетает ещё одна, и они с гамом гоняются за воробьями, пока не прогоняют их.
Сами они хлеба не едят, но внимательно смотрят за площадкой перед умывальником, которую считают своей!
- Дедушка, - спрашивает Катя, - а почему трясогузки сами хлеб не кушают, а воробьям не дают?
- А потому, что трясогузка питается исключительно насекомыми и их личинками. Посмотри на её тонкий клюв. Она очень полезная птичка в саду. Уничтожает вредителей. Мы с бабушкой уже старенькие и за плодовыми деревьями не ухаживаем, не опрыскиваем их, а всякие вредители только этого и ждут. Вот трясогузки и помогают! А воробьёв гоняют, потому что следят, чтобы никто не посягал на их территорию… Как эти, которые на лугу там понастроили… Что они вытворяют?
Загадили всё наше раздолье! Покой наш сломали! На луг теперь и не выйдешь, и грушу спилили! Вот трясогузки, если бы были такие большие… как ястребы, они бы показали им кузькину мать!
- Дедушка, тут ястребам не справится, тут нужны такие трясогузки, как Су-25!
- А ты откуда про Сушки знаешь?
- Эх ты, дед, телевизор смотришь… А там, на Украине людей бомбят эти Су. Вон у нас на повороте - дача бабушки Ларисы. Так к ним беженцы приехали из Донецкой области. Они не родственники – просто знакомые… Им жить негде. С одним рюкзаком добрались. У них девочка, Наташей зовут. Она рассказывала… Жуть берёт, как страшно.
- Несчастные люди. Надо бабушке сказать, пусть посмотрит: у нас много детских вещей осталось от всех внуков. Может, что беженцам сгодится, а ты, Катя, нарви огурцов и помидоров – снеси им.
А людей бомбить негоже, даже этих… уродов на лугу. Ишь, чего удумала! Заповедь такая есть божья: «Не убий»!
- А что же они, дедушка?
- Они же никого не убили, кроме своей совести! Все отвечать будут по делам своим, - так в библии сказано.
Хватит болтать, Катя, давай поливать. Ты клумбы, а я помидоры с огурцами. Жара-то какая! Вся земля потрескалась! Катя взяла лейку, а Василич наладил шланг из бака, что наверху душа. Бабушка тем временем напекла оладушек и накормила Федечку – так она его зовёт. Федька, макая оладьи в сахар, вымазался в нём с ног до головы. Вся мордашка и одежда сахарные. И на столе, и на полу – везде сахар. Если бы это Катька устроила –досталось бы ей!
Бабушка умыла Федьку, и он побежал к маме.
После обеда Василич решил вздремнуть, но Катя упросила бабушку поехать на пруд в Медвежье.
Чертыхнувшись про себя, так не хотелось никуда двигаться, Василич открыл ворота и выехал на своей старенькой тойоте. Он любил дорогу на Медвежье, которое находилось в семи километрах от дачи. Правда вблизи дачи находился ещё один пруд, в Богоявленке с крутыми, никудышними для Ивана Васильевича берегами. Спустится к воде на больных, негнущихся, как следует, ногах было для него затруднительно. А в Медвежьем сделали пологий заход, и какой-то добрый селянин привез и скинул в него машину песка.
Дорога вилась среди живописных холмов и зелёных полей с посадками. С неё открывалась потрясающая панорама живой русской природы средней полосы с вьющейся змейкой речки внизу и деревенскими, как в сказке, дачными домиками. По дороге они проехали хутор «Раздолье», и Василич замурлыкал закрутившуюся в голове известную песню:
- Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля.
Это русское раздолье,
Это русская земля!
Марина с Катей попав в настроение дружно подхватили:
Слышу песни жаворонка,
Слышу трели соловья.
Это русская сторонка,
Это Родина моя!
Но, приехав на пруд, огорчению не было предела: они увидели сухой котлован. Воду слили через шлюзы, и на берегах пруда одиноко шумели на ветру деревья и кустарники. Ещё в мае они приезжали полюбоваться на его широкую водную гладь, но купаться не стали – было прохладно, а сейчас…
Трактор тащил бетонный столб. У тракториста и узнали, что пруд на реконструкции, и, дай бог, года через два-три закончат.
Делать нечего: решили вернуться, но Катьке уж очень хотелось поплавать, и она упросила деда заехать на пруд в село Богоявленское, рядом с Терновым.
Оглядев спуск в воду, Василич решился, и, несмотря на предупреждение Марины, полез в воду с тростью в руках. Подскользнувшись на глиняном и бугристом дне, он шлёпнулся в воду, распугивая лягушек, вздымая волну и многочисленный фонтан брызг. Трость отлетела и шлёпнулась в воду метрах в пяти от берега. Там раздался дружный смех купающиеся.
Проплыв немного и поймав трость, Василич перевернулся, улёгся пузом кверху на воде и сказал, обращаясь к Кате:
- Видишь, как я лежу на воде, она меня держит, а ты боялась, что дед утонет, я тебе не Титаник, хотя по виду…
На что Марина заметила:
- Знаешь, Катя, что не тонет? В воде? – Катя засмеялась и поплыла к берегу.
Расплата за купание пришла незамедлительно. Вылезти из воды было куда как сложнее. Василич на брюхе подполз к самому берегу и протянул трость Марине, которая попыталась удержать её, чтобы Василич поднялся на ноги, но сил у неё явно было недостаточно. Вытащить стодвадцатипятикилограммовую тушу она не могла. Ей пришли на помощь две дюжие тётки, одна из которых всё время бурдела:
- Какого хрена залез! Такого борова только краном из воды вынимать!
- Весь грязный, в тине и глине, Василич, которого вытащили как бегемота, выглядел сказочным героем. Его Марина с Катей, ругая, поливали из пластиковой бутылки под смех купающихся всего берега.
Добравшись до дома, Василич устало сел на большие качели напротив крыльца, откинулся на спинку и задремал.
Под вечер заявился Михалыч с соковыжималкой и Татьяной - своей женой. Перескакивая и обильно снабжая речь ненормативной лексикой, Михалыч рассказал Василичу, что вчера отдал соковыжималку соседу напротив – Сашке. А тот, подлюга, сегодня вернул её и сказал, что ей не пользовался, потому что она не работает! Михалыч от возмущения открыл рот, но дальше так ничего и не мог сказать.
- Ты шо, Витёк, мыша сглотнул? – спросила Татьяна, - чуешь, Василич, этот идиёт отдал нашу выжималку. А когда я послала за ней так сгинул, засранец! Небось опять самогонку лакал! А пошто давал? И пасть раззявил! Видали его!
Михалыч наконец свёл челюсти:
- Дура, Сашка выжималку сломал, а говорит так и былО!
- А ты ему что?
- Что, что?
- Дык надо было ему на латыни объяснить: нехай купляить новую!
- Ты сдурела, старая, этой выжималке уж шесть лет как минуло! Так тебе он и купит, он вообще грит, шо она была ломатая…
- Это я-то старая? Размазня! Свой грех, да на меня? – Татьяна поворачивается в сторону церкви и осеняет себя крестным знамением, - вот те крест господи, можа и грешна, да в руках не держала! – И уже обращаясь к Витьке, - ты что хошь работАй, а чтоб выжималка была у меня справная!
- Так я не пойму, Михалыч, ты ко мне-то зачем? – Василич с улыбкой слушал их перепалку, - Пожалеть тебя, что ли?
- Да нет, Василич, я решил сам глянуть, что там сломалось, а гайка не откручивается. К кому ни обращался – не могут. Я померил –там гайка на шестнадцать, а у меня такого ключа нет, Василич, только ты и скрутишь…
- Ты, наверное, хреновухи своей перепил!? Таких гаек не делают! Соковыжималка чья?
- Как чья? Моя…ты шо, сомневаешься?
- Да не понял ты. Какая страна делала?
- А-а-а.. страна, так Белорусская!
- Ну, а раз Белоруссия, то гайка твоя должна быть на семнадцать, на пятнадцать там не ставят, а на шестнадцать не бывает, значит на семнадцать!
- А как узнать наточняк, Василич?
- Сходи ко мне на верстак. Там штангель висит, вот и промерь.
Татьяна с Мариной пошли попить чайку, а Михалыч вскоре
вернулся с разобиженной физиономией:
- Штангель у тебя Василичь негожий, с местов не сдвигается! Приржавел, наверное!
Василич вздохнул тяжело, и, с сожалением посмотрев на Михалыча, поплёлся, прихрамывая, с Михалычем к верстаку в конце сада.
- Сам ты заржавел, Михалыч, совсем без башки, что ли? Ползунок у штангеля винтом прижат, а ты…заржавел! Сам ты заржавел. Открутить надо было. Давай свой агрегат. Ну вот, что я говорил, гайка на семнадцать, а чтобы открутить, надо заклинить корпус – он вместе с гайкой вращается. Эх ты, механик!
Василич открутил гайку.
- Вот почему и не стреляло – подшипник у тебя рассыпался, заменить надо. Подшипник-то роликовый, широкий. Поискать такой придётся!
- Поищи, Василич, у тебя всё есть, а у меня уж точно нет.
- Ты и вправду с трубы упал, где же я тебе такой подшипник найду? В сарае что ли? У меня не магазин чай! Езжай в город и там ищи в мастерских по ремонту бытовой техники. Купишь – я поставлю.
- Василич,- законючил Михалыч,- глянь, а можа у тебя есть? У меня и хреновушка в холодильнике, сделай, а потом обмоем! Татьяна картошки нажарит на сале…
- Михалыч, не зли меня, магазин нашёл! Совсем тебе соображалку отбила твоя хреновуха. Иди ты со своей соковыжималкой, знаешь куда?
- Знаю куда, пошёл уже, спросить-то можно? – Михалыч обиженно подхватил свой разобранный неработающий агрегат и направился к калитке.
Василич присел к столу, за которым пили чай с мятой и малиновым вареньем Марина с Татьяной. Татьяна дула в кружку и рассказывала:
- Знаешь, Марина, Витька вчерась весь изнылси :"Напеки да напеки блинов". Мол, Марина Василичу пекёть…Законючил весь!
А я ему: "Какжа, а на огороде хто будеть раком стоять?. Ты, чтоль? Хош блины - так стой сам, а я блины буду варганить!" Всё легшЕе, чем траву дёргать! Сам хреновухи нажрётся и дрыхнеть на диване Иль вон, к твоему Василичу –Обаму обсуждать, чтоб ему пусто было этому Обаме, хадость подколодная!
-Вот хотела у тебя спросить, Марина, ты ж грамотная, в больнице работала:
- вот звоню, звоню, а в Луганск звонок не проходит. Гудок дли-и-инный, а никто не берёть, почему?
У Татьяны сыновья и их семьи живут на Украине и сами они с Витьком из Макеевки.
- Что делается, Марин, что делается… Ночей не сплю! Я им ещё в мае сказывала, чтоб до меня ехали… Старшой-то, какой на пенсии, в шахте механиком был, ни в какую! Грит, всю жизнЮ хозяйство наживал, а теперича всё бросить? А убьють? Что тогда он делать будет? А я…?
- Вон Людка догадалась правильно, переехала до нас с унучкой, а мужика оставила, младшОго мово! А он не выберется никак! Ты не думай, он весь в меня, соображучий, а вот никак… И сам видный такой! Михалыч против него - оборванец плюгавый! Людка на работу пошла, парикмахером!
- Вот приедеть, а жить-то как? Если до зимы не управятся?
Всё поразбомбили! Батюшка в нашей церкви сказал: "Бог дасть, всё с божьей помощью!". Вот жду… Молюся.
После ухода непрошенных гостей дед с Катей подвязали повыше помидоры и разрыхлили почву под ними.
Заалел закат.
Нигде Василич с Мариной не видели таких закатов!
Потрясающе красивый и тревожный. Он всегда заставлял восхищаться своей неповторимостью и торжественностью.
Таинственное и прекрасное, грозное мгновение. Сверкают в лучах заходящего солнца купола церкви на окраине села. Чернеют холмы и поля...