Уже почти полчаса не было слышно ни свиста, ни грохота, я уже извелся в ожиданиях, когда снова ухнет так, что поджилки затрясутся. Но было тихо. Как подлая шутка. Наверное, артиллерия выдохлась. Ничего, они продолжат, как обычно, ночью. Часа в два. Если чуда не произойдёт.
Леший дал команду выйти из укрытия.
Солнечный свет резко вгрызался в глаза, приходилось сильно щуриться. Остальные надели темные очки. Опытные…
Да и по всей амуниции я отставал. Даже камуфляж — на фоне ребят мой заштопанный «Дубок» выглядел не «спецовкой», а обычным гражданским нарядом.
Местные мирные лучше чувствовали, когда перестают бомбить. Они уже вовсю ходили по улицам, изучая руины своих домов, и накрывали останки друзей и соседей всем, что находили — коврами, одеялами, простынями…
Рядом с руинами частного дома, сидя на дороге, над «свитком» рыдал взахлёб пожилой мужик. Снаряд попал в дом и разворотил кухню, повалил забор. Дорога была усыпана обломками — кроме рваного асфальта и кирпичной крошки, легко было заметить кастрюли, ложки, разбитую деревянную посуду, размалёванную то ли хохломой, то ли гжелью. Кто уж разберет.
У Лешего запищала рация. Он быстро переговорил, и, как всегда, коротко:
- Пакуемся. На шестом засекли движение. Два бэтэра, один тяжелый.
И мы побежали.
Вслед нам кричала какая-то бабушка: «Синочки, защитите, Богом прошу. Шоб пули мимо вас проходили…»
Мы бежали, а у Лешего разрывалась рация.
Видимо, на шестом не только два бэтра и один танк.
Видимо, не только на шестом движуха.
Видимо, везде.
Видимо, всё.