I
Сложно себе представить осень в Крыму, в этой, казалось бы, вечно юной земле, где царствуют только цветущая весна и щедрое, яркое лето. Но, тем не менее, осень и здесь входит в свои права. Эта осень совсем не унылая – она носит благословенный отпечаток лета, но она отличается большей мягкостью, и в ней есть неуловимая, едва ощутимая свежесть. И вместе с нею есть легкий налет неуловимой тоски. Море еще хранит свое тепло, а лучи солнца уже не такие жаркие и страстные. Все подчинено не чувству, а разуму.
Улицы Севастополя выглядят более оживленными, чем в летние месяцы: больше нарядных дам в огромных шляпах и с зонтиками, больше бегающих ребятишек в матросских костюмчиках, больше по улицам снует извозчиков и двуколок. Начало сентября привлекает состоятельных жителей Петербурга и Москвы на берег Черного моря. Кто-то приезжает просто отдохнуть от собственных забот, связанных с чиновничьей суетой или делами в старом имении; кто-то приезжает, дабы запастись здоровьем на долгую холодную зиму и увезти с собой частицу южного солнца и капельку южного моря.
Была первая неделя сентября, среда, около четырех часов пополудни. Приморский бульвар опустел – местные жители и приезжие либо еще обедали, либо уже закончили свою трапезу и отдыхали в тени зеленых веранд и пергол в саду. Но это не означает, что бульвар был совсем пуст. На скамейке, рядом с доцветающей клумбой с какими-то темно-розовыми и жухло-белыми цветочками, сидел господин. На вид ему было чуть больше тридцати, брюнет с теплыми карими глазами, в которых был отпечаток затаенной грусти. Он был невысок ростом, и поэтому его светлые замшевые туфли имели достаточно высокий для мужчины скошенный каблук. Свой светлый фетровый котелок, который был в тон всему его светло-бежевому костюму, он положил на скамейку рядом со своей же тростью с костяным набалдашником. В его позе и во взгляде чувствовалась сильная напряженность. Как будто он пришел на бульвар не просто отдохнуть, а как будто он ждал кого-то. Так оно и было. Он ждал. Он с нетерпением достал из кармана часы. Было четверть пятого. Осенний зной достиг своего пика, после которого жара стремительно спадает, уступая место живительной прохладе и быстро наступающим осенним сумеркам.
Он ждал. Море лениво плескалось, словно оно не меньше изнывало от зноя, чем люди, животные и растения. Листва на платанах и кленах уже озолотилась и побурела – сказалась нестерпимая августовская жара.
- Где же она? – сквозь зубы произнес по-французски господин и снова поглядел на карманные часы – было уже двадцать минут пятого.
Вдруг из тени деревьев показалась женщина, Такая же одинокая, как господин на скамейке. Она почти ни чем не отличалась от других отдыхающих: то же светлое платье с пенными кружевами, огромная, похожая на корзину с цветами, шляпа и в руках такой же зонтик-антука. Единственное, что ее отличало от других, так это то, что ее походка и спина были крайне напряжены, будто она шла не по бульвару, а по старинному, заброшенному кладбищу. Какой-то неуловимой скорбью веяло от этой изящной женщины. Она не была красавицей, но в ней было то, что сильнее любой красоты – в ней было обаяние страшной силы. Из-под шляпы у нее выбились рыжеватые кудри, а ее янтарные, светло-карие глаза глядели куда-то в морскую даль. Было ощущение, что она тоже кого-то ждала.
Наконец, дама и господин встретились взглядами.
- Вы не подскажите мне точного времени, мадам? – спросил господин с тростью, снова достав свои часы, - а то мои часы остановились,– господин спросил по-французски, но его голос звучал слишком наигранно, как у плохого актера.
- Ровно половина пятого, - сказала дама, взглянув на маленькие изящные часики, которые она носила как кулон.- Но скажите, - она обратилась к мужчине, - вы ведь сами не это хотели спросить. Я почувствовала фальшь в вашем голосе, господин…
- Господин Андре Карб; – продолжил мужчина.
- Раз вы представились, тогда я назову вам свое имя. Виконтесса Гортензия де Ля Рош, урожденная Фери. Меня называю еще виконтессой де Ля Рош-Фери, так как я не пожелала отказываться от девичьей фамилии после смерти мужа. Я приехала сюда из Парижа.
- А я из Петербурга, – ответил ей Андре. Мне весьма приятно встретить светскую даму из Парижа здесь, на окраине Российской империи, – он поцеловал виконтессе руку, затянутую в тонкую перчатку. Андре почувствовал аромат ее по-осеннему терпких духов.
- А что вас заставило приехать суда из Петербурга в Севастополь? – с энтузиазмом спросила Гортензия. Андре пригласил ее сесть и переложил котелок к себе на колени.
- Род моих занятий связан с искусством, я искусствовед, можно сказать. Поэтому я много путешествую – я был в Париже, Милане, Лондоне, Вене, да много где. Я преимущественно общаюсь с богемой. Но и со светскими людьми я тоже имел дело. Если честно, я приехал сюда по состоянию здоровья – доктор посоветовал мне теплый климат и морской воздух. У меня с легкими не все в порядке, - он произнес последнюю фразу, сильно смутившись.
- Почему вы тогда не поехали в Ялту? – Спросила Гортензия.
- Дело в том, мадам, что Севастополь интересует меня с исторической точки зрения. Крымская война, героическая оборона этого дивного города – все это мне крайне интересно.
- События полувековой давности? Я вас понимаю. В Крымской кампании участвовал мой дед. Здесь он и погиб, захоронен где-то в братской могиле. Наверное, еще и поэтому я сюда приехала, - в голосе виконтессы чувствовалась грусть.
- А по поводу Ялты… Я слышал, что русскому писателю, Чехову, этот курорт не помог, и он умер. Какая потеря для русской литературы. Я видел одну из его пьес на сцене. Очень вдохновляет, - Карбо говорил так, как будто в нем проснулся мерно дремавший дотоле профессиональный литературный и театральный критик.
- Я давно не была в театре. Не было настроения, - слова светской дамы звучали искренне и просто.
- А вы не были в Панораме Франца Рубо? Она была открыта в мае этого года, совсем недавно. Неповторимый шедевр! Я встречался с Рубо. Сразу видно, что этот человек – гений! – Андре говорил с энтузиазмом, а последнюю фразу он буквально выкрикнул, как это свойственно творческим натурам. Но за этот крик души он расплатился приступом сильного, мучительного кашля. Андре достал мятную конфету, и кашель постепенно ушел.
- У меня чахотка, - с виноватым видом произнес Андре. Виконтесса посмотрела на него добрым, жалостливым взглядом сестры милосердия.
- Я вас понимаю,- тихо произнесла Гортензия,- можете не извиняться. Я в своей жизни видела много горя, - женщина опустила лицо на ладони и задрожала.
- Становиться прохладно, - произнес Андре, - уже четверть седьмого.
- А ваши часы исправны, - виконтесса сделала попытку улыбнуться.
Действительно, мягкие, но быстрые сумерки вступили в свои права, а красный шар солнца опускался к линии горизонта, отбрасывая на волны и белые бастионы красные и золотые блики. А в вышине уже загорались первые звезды, словно по синему бархату кто-то невидимой рукой рассыпал алмазы.
- Какая бы могла выйти прекрасная картина, дивный морской пейзаж, - задумчиво произнес Андре.
- Да, - ответ вдовы виконта де Ля Рош был лаконичным.
- Мне пора, - с не меньшей лаконичностью произнес Андре.
- Мне тоже. А то сын будет волноваться, - виконтесса встала.
- У вас есть сын, мадам? Почему вы тогда одна гуляете? – спросил искусствовед.
- Видите ли он… он не совсем здоров, - почти шепотом, словно ее могли подслушать, произнесла Гортензия.
- Простите, я не знал, - сказал Андре, - до свидания. Извините мою навязчивость, но я могу увидеть вас завтра?
- Завтра? Да. В этот же час. Как вы могли заметить, я всегда гуляю по бульвару в начале пятого.
- Спасибо вам. До свидания еще раз, мадам.
- До свидания, месье Карбо. – Мужчина и женщина разошлись в разные стороны. Гортензия торопливой походкой направилась в сторону Исторического бульвара. Карбо же пошел к ближайшему извозчику. Он что-то с сильным акцентом произнес по-русски, и видавшая виды пролетка понесла прочь от центра города к античному городу Херсонесу, близ которого располагались дачи состоятельных людей, приезжавших отдохнуть от городской жизни. Последний закатный луч на мгновение осветил купол Владимирского собора и погас, поглощенный морской пучиной.
II
Господин Андре Карбо снимал одну из тех дач, которые располагаются на живописном берегу Черного моря, совсем недалеко от тех мест, где, по преданиям, принял крещение князь Владимир. Это в честь него был построен величественный собор, который был отчетливо виден на фоне вечернего неба из окон спальни молодого человека.
Хозяйкой на этой даче (которая представляла собой белый одноэтажный домик с мезонином и увитой зеленью верандой) была вдова русского офицера, довольно хорошо говорившая по-французски в силу своего воспитания. В связи с этим, общение с нею господина Карбо не было обременено неким словесным барьером. А для Анны Павловны это даже приносило радость, так как французская речь напоминала ей далекие юные годы, проведенные в гимназии.
К тому времени, когда Андре на извозчике добрался до своего временного жилья, ужин был на столе, что весьма обрадовало искусствоведа. Он вообще весь вечер пребывал в прекрасном настроении, на что обратила внимание хозяйка дачи. Возможно, она поняла причину его столь хорошего настроения.
Поужинав, Карбо сразу же отправился в свою комнату в мезонине, даже не составив Анне Павловне партию в мушку, которую она так любила.
Когда Андре пришел в комнату, он взглянул на стоящие у постели лекарства, прописанные ему врачом, и поморщил нос. Сразу волна неприятных мыслей нахлынула на него. Он теперь был так близок от своего счастья, но его отвратительная болезнь, которая поразила его так внезапно, могла помешать всем его намерениям. Поглядев на флакон и, снова наморщив нос, Андре все же залпом выпил прозрачную, как воду и горькую, как черный перец микстуру. Он лег на кровать, не раздеваясь. Он не спал, он думал.
Да, действительно он был близок от своего счастья. Сегодня он ближе узнал ту даму, за которой следил вот уже целую неделю. С первого же раза она поразила его своим одиночеством и тоской во взгляде. Она вдова, у нее больной ребенок. Вряд ли у таких женщин, пусть даже обладающих титулом и состоянием, счастливая и беззаботная жизнь. Карбо стал представлять себе сына Гортензии, маленького виконта.
«Сколько же ему лет, и сколько ей? - думал про себя Андре, глядя на темный силуэт собора – если она вышла замуж в восемнадцать лет – он стал машинально загибать пальцы на правой руке – то ей должно быть около тридцати, а ее сыну – лет десять». После нетрудных арифметических расчетов, в своих мыслях молодой искусствовед обратился ко взгляду Гортензии, который не давал покоя его душе. Обычно такой взгляд бывает, которые прожили долгую жизнь и умудрен опытом или у тех, кто претерпел лишения. Но последнее предположение никак не связано с ее положением и титулом. «Гортензия де Ля Рош-Фери, виконтесса. Кто бы мог подумать?» - мысли Карбо становились все более расплывчатыми, скорее всего. Это сказывалось действие лекарства. Но главным в его, пусть и ускользающих мыслях, было то, что он нашел ту, появление которой он ждал очень давно. Его прошлые амурные авантюры казались теперь ему каким-то фарсом, игрой, но не более. Андре казалось, что именно сейчас он обрел настоящую любовь.
Он лежал и, сам того не замечая, кусал край своей подушки. Потом он опомнился и прекратил свое странное ребячество. Сладость и горечь слились в его душе воедино.
Истинная любовь, та самая, которая в жизни одна, как утверждал Ларошфуко, должна рождаться в душевных муках, ибо нет настоящей любви без страдания. А если любовь протекает в постоянной радости, и ни одна тучка, ни одно облачко не омрачает ее, то это не может называться настоящей любовью. Это может быть влюбленностью, увлечением только и всего.
Андре много раз встречал на своем пути подобную влюбленность и часто увлекался, польстившись на красоту или ум, но они дарили ему лишь краткий миг радости и наслаждения. А он всегда стремился к чему-то большему, к чему-то более глубокому и вдохновляющему. Ему, как всякой творческой личности, художнику, была нужна Муза. Именно сейчас, именно здесь, в Крыму, на окраине Российской империи, он обрел эту Музу. Гортензия казалась Андре бесконечной загадкой, которой должна быть настоящая женщина. Но только не стремление нравиться, не простое кокетство, а глубокое горе, неизбывная тоска предавали ей эту загадочность.
- Гортензия де Ля Рош-Фери, - беззвучно произнес Андре в пустоту. За окном уже наступила непроглядная тьма, но зато слух ласкали бьющиеся в отдалении о скалы волны Черного моря и нескончаемый треск цикад и сверчков. Создавалась иллюзия, что звенит сам воздух, а не спрятавшиеся под листья существа.
Шепча имя виконтессы, Карбо уснул. Нам неизвестно, какие он видел сны, но на следующие утро он выглядел более свежим и ободренным, чем за все пребывание в Севастополе. У Андре появилась надежда, которая много лет назад покинула его. Все эти годы его интерес заключался в живописи и скульптуре. Сейчас же в нем проснулся, а точнее, воскрес интерес к жизни. Он стал по-новому смотреть на мир. Те явления природы, которые он уже не замечал, казались теперь ему откровением. Андре начал с жадностью голодного человека, с истинным наслаждением поглощать все происходящее в жизни.
Анна Павловна на следующее утро не смогла узнать его, настолько была разительна перемена. Если господин Карбо приехал к ней довольно мрачным и замкнутым молодым человеком, то теперь он радовался каждой мелочи, как будто ему было семнадцать лет, и весь мир лежал у его ног.
- Мадам, как замечательно вы сегодня сварили кофе, и как восхитительны эти булочки с творогом!
- Месье, но я сделала все, как обычно, - немного смутившись, сказала хозяйка дачи, но на ее лице можно было увидеть, что она осталась крайне довольна комплиментом.
- Спасибо вам за вашу заботу. Простите, что не замечал ее ранее, - Андре стало как-то неловко, но это ощущение через мгновение прошло, как будто ничего и не было.
Даже воздух казался ему чище и легче, теперь он мог вздохнуть полной грудью. Но грозное напоминание опят напомнило о себе – с Андре случился сильный приступ кашля. В этот миг он представлял себе идущую по набережной Гортензию, и кашель прошел сам собой, хотя Анна Павловна поспешно принесла пузырек с лекарством. Но он был уже не нужен. Андре нашел для себя другое лекарство. Только насколько оно было эффективным? Истинная любовь может облегчить любые душевные муки, вывести из самой мрачной бездны отчаяния, но сможет ли она излечить болезни тела? – Вот это величайший вопрос. И этот вопрос задавал себе Андре Карбо.
После завтрака он оделся, захватил свою трость и направился к развалинам древнего города. Он долго бродил по камням, которые еще помнили утонченных эллинов и необузданных тавров, он смотрел на бескрайнюю синеву моря, присматривался к видневшимся на горизонте кораблям. Но Андре видел перед собой только Гез (так он стал называть про себя Гортензию). Это не был навязчивый образ излишне чувствительного человека, скорее, это было обретение своего идеала, абстрактного понятия о красоте. Гортензия казалась ему бесконечно далекой и близкой одновременно. Она ему напоминала античную богиню из бессмертных поэм Гомера, которая витала за облаками, но и могла в нужную минуту помочь человеку.
Андре Карбо много за свои тридцать лет пережил амурных приключений. В его жизни было отчаяние, была и страсть, но подобное чувство он ощутил впервые. Можно ли это отнести к его уже зрелому возрасту или подобная любовь приходит, когда сама посчитает нужным, это никому неизвестно, ибо духовная зрелость у каждого человека приходит в свое время.
III
Андре сидел на той же скамейке, на часах его было пятнадцать минут пятого. Он ожидал виконтессу де Ля Рош-Фери. Цветы на клумбе уже совсем завяли от жары и отсутствия влаги; они уже не сколько украшали, а сколько портили клумбу своим жалким видом. Карбо посмотрел на них.
«Они завяли – так увяну и я. Так увянем и мы все, совершенно не думая об этом. И мы будем такими же жухлыми, отвратительными, когда нас покинут жизненные силы. Есть ли вообще средство или предмет, способный сокрушить всепоглощающую силу тления и смерти?» - так размышлял Андре. Его мысли были весьма странными для человека, приехавшего отдохнуть под южным солнцем, для человека, привыкшего видеть вокруг себя красоту. Погруженный в эти минорные раздумья, Андре просидел целый час, вращая в своих руках трость. Он ни на что не обращал своего внимания. Даже бы если на него стали показывать пальцем, господин Карбо, наверное, не заметил бы и этого.
Как уже было сказано, он в таком положении просидел целый час. Когда он снова посмотрел на циферблат и увидел, что часовая стрелка переместилась на одно деление, то его душой овладело беспокойство.
«Гортензия! Она же обещала!» - эта мысль молнией сверкнула у него в голове. Карбо, совсем неожиданно для себя, вскочил со скамейки и испуганно посмотрел по сторонам. На набережной уже появились люди, и резкое движение молодого господина не осталось без их внимания.
Но теперь его душа могла быть спокойна – в конце аллеи появился знакомый темно-бежевый зонтик виконтессы. Она шла несколько торопливой походкой. По ее выражению лица было видно, что она чем-то раздражена или опечалена. Гортензия шла, глядя себе под ноги, никого не замечая вокруг. Только когда она поймала на себе пристальный взгляд Андре, на ее губах появилась сдержанная улыбка.
- Где вы были? Я вас ждал. Я начал волноваться. Гортензия? Ответьте мне, пожалуйста, - в голосе его звучала настойчивость, что выдавало его нетерпеливый характер. Виконтесса ответила не сразу, она не хотела быть резкой, так как знала, что этим она вызовет неудовольствие господина Карбо.
- Простите, видите ли… Я просто не смогла. Поймите, моему сыну было нехорошо. Я должна была остаться с ним, но ради вас я покинула его, - Гортензия говорила очень торопливо, чтобы удержать в себе эмоции.
- Вы покинули сына ради меня? – Карбо был крайне удивлен, - простите меня, я не должен был быть таким резким с вами.
- Я вас понимаю. Я тоже не люблю ждать, - Гортензия села рядом с Карбо и невольно коснулась руки Андре. – У вас холодные руки. Я даже почувствовала это через перчатку, - она посмотрела ему прямо в глаза и задержала свой взгляд.
- Они у меня всегда такие. И все почему-то удивляются этому.
- Такие же руки у моего сына, - очень тихо, как будто бы самой себе произнесла Гортензия.
Несколько времени они молчали. Виконтесса раскрыла веер.
- Становится душно, - ее голос звучал глухо и печально.
- Вам не скучно в моем обществе? – Неожиданно спросил Андре.
- Нет. О чем вы?- монотонно ответила она.
- Это простая вежливость. А если бы вы сказали правду?
- Я не хочу обидеть вас, месье Карбо, - виконтесса не осмелилась поднимать глаза и стала с серьезным видом теребить кружева своего веера.
- Мне все равно.
- В вашем обществе мне интересно, но как-то неуютно. Вы странный человек. Мне кажется, что между нами существует какая-то невидимая преграда.
- Вы не первый человек, кто мне говорит подобные вещи, - Андре остановил свой взгляд на море, - Наверное, со мной неуютно оттого, что мне одиноко, где бы я ни находился. И от этого мне неуютно самому.
- В Севастополе?- Спросила Гортензия.
- Везде. И в Париже, и в Дрездене, и в Вене, и в Санкт-Петербурге,- Андре тяжело вздохнул, и пропал блеск в его глазах.
- Мы с вами похожи, месье Карбо. Мне тоже страшно одиноко сейчас.
- Но у вас есть сын.
- Матери грешно так говорить, но он лишь усиливает мое одиночество. Мой сын так слаб. А у него только я, - голос виконтессы дрогнул, и голова поникла совсем, так что Андре мог видеть только перья и цветы на ее элегантной шляпке.
- Но вы мать, - он взял ее руку и сжал в своей. Гортензия посмотрела на его руку и увидела серебряное кольцо.
- У вас интересный перстень. Что это за рисунок?
- Это древний солярный символ, - Андре поднес руку ближе к глазам виконтессы, чтобы та его лучше рассмотрела.
- Кажется, у нас появилась тема для дальнейшего разговора, - у Гортензии появилась оживленная, но все же еще слабая улыбка.
Они встали, и Карбо взял под руку виконтессу. Как и многие гуляющие пары, они направились в сторону Исторического бульвара, но потом вернулись назад. Пока они шли, Андре рассказывал своей спутнице о различных символах и тайных знаках, разъяснял их значение. Также он рассказывал о своих знакомых художниках, живущих в Париже и Вене.
- Вы знаете, - сказала виконтесса, - сразу же после свадьбы мой муж заказал мой портрет. Но когда он был готов, мне он абсолютно не понравился. Виконт, видя мое неудовольствие, заплатил только половину назначенной суммы этому художнику. Затем портрет даже не был вывешен в задних комнатах, он сразу отправился на чердак.
- Неужели художник был так плох?- заинтересованно спросил молодой искусствовед.
- Нет, это был достаточно известный художник. Он написал меня несколько странно, что меня испугало. На картине я была слишком бледна, а мою эту неестественную бледность подчеркивал абсолютно черный фон. И мои глаза смотрели на меня же саму с каким-то укором, даже злобой. Он будто предсказал все мои последующие несчастья. Портрет до сих пор лежит на чердаке. Сжечь его или просто выбросить я не решилась.
- Даже когда вы улыбаетесь, у вас очень печальное лицо, - Андре посмотрел на нее внимательным взглядом художника. Гортензия сделала попытку отвернуться, но Андре удержал ее, коснувшись кончиками пальцев ее подбородка.
- Вы хотите написать мой портрет?- В голосе виконтессы чувствовался холод, и равнодушие было в ее глазах.
- Простите, Гортензия. Могу ли я вас так называть?
- Вы меня уже так называли, Андре, - Гортензия мягко улыбнулась, и в ее улыбке не было грусти, может быть, за все последнее время. И в этот момент на нее упал луч вечернего солнца. Ее золотистые волосы вспыхнули огнем, и лицо Гортензии просияло.
- Знаете, кого вы мне сейчас напомнили?- неожиданно спросил Андре.
- Кого же? Мне интересно знать мнение искусствоведа.
- На фею света из средневековых преданий, - голос Андре выдавал восхищение, которое он испытывал в тот момент.
- Вы шутите? Как я могу быть феей из старинных легенд? Вы, месье Карбо, мне льстите.
- Нет, это правда. Если бы перед вами стояло зеркало, вы бы удивились в правдивости моих слов. Портрет, где бы вы были запечатлены в этом образе, вряд ли бы оказался на чердаке, а стал бы украшением вашей гостиной.
Беседа Карбо и виконтессы была неспешной. Прошло уже довольно много времени. Но они совсем не смотрели на часы. Им это было ненужно. А южный теплый осенний вечер пряным благоуханием разлился в воздухе; небо стало совсем темным. Стало душно.
- Наверное, сегодня ночью будет гроза, - задумчиво произнесла Гортензия, - в воздухе присутствует что-то тревожное, мятежное. Мне даже кажется, что я вижу электрические искры.
- Я с вами согласен. Действительно чувствуется какое-то напряжение, готовое вот-вот освободиться и разлиться по всему небу. Вы знаете, я очень люблю картины, где изображено буйство стихии, особенно гроза. В ней присутствует мистика, непостижимая тайна мироздания. Я был в Москве, в Третьяковской галерее. Там я видел одну потрясающую картину – дуб, рассеченный молнией, был изображен на ней.
Виконтесса тяжело вздохнула.
- Вы хорошо рассказываете. Хотя я не была в Москве, а только до замужества посетила Петербург, но я могу представить себе эту картину. Если быть с вами честной до конца, то я не люблю грозу.
- Отчего же? Ведь после грозы приходит облегчение и очищение.
Гортензия несколько помедлила с ответом, и ее лицо приняло серьезное, даже усталое выражение. У нее были не самые светлые мысли. Но, промолчав с минуту, она ответила с неприятной откровенностью, которая могла граничить с вызовом. Было видно, как было тяжело виконтессе держаться в рамках приличия.
- В день моей свадьбы с виконтом, которая принесла мне одни несчастья, разразилась сильнейшая гроза. Тогда, я помню, гости веселились, не боясь испортить своих нарядных туалетов, и играли, танцевали в парке. Дождь еще больше забавлял их. Но мне эта затея была не по душе. А через одиннадцать лет я овдовела…
Между Андре и Гортензией вновь возникла напряженная пауза. Но виконтесса сама решила исправить неприятную для обоих ситуацию. Она изменила тон голоса и произнесла более оживленно.
- Простите, Бога ради, за такую откровенность. Просто создалась такая неприятная для меня обстановка. Уже поздно. Мне пора домой к сыну. Простите еще раз. Прощайте.
- Когда мы увидимся еще?- Спросил Андре, но его вопрос не донесся до слуха виконтессы. Резкой быстрой походкой она пошла по бульвару в поисках ближайшего извозчика.
Карбо в сердцах громко помянул черта, так что на него обратили внимание прохожие. Но они не были удивлены, так как давно привыкли слышать в крупных городах Империи французскую речь со всеми ее особенностями и колоритом.
IV
Всю ночь бушевала сильная гроза. Карбо долго не мог уснуть из-за того, что от сильных порывов ветра трещали рамы и звенели стекла окон мезонина. Казалось, что вот-вот должна сорваться крыша, и ливневые потоки зальют весь дом. Но Анна Павловна спала, как будто ничего не происходило. Видимо, она уже давно привыкла к подобным буйствам природы. Все звуки сливались в пугающую, непонятную какофонию: раскаты грома, завывание ветра и отдаленный рев шторма на море.
Карбо некоторое время провел в Петербурге (где он и заболел чахоткой) и знал об особенностях тамошнего климата и разрушительных наводнениях, которыми любят пугать иностранцев, но эта крымская гроза производила на искусствоведа гораздо более сильное впечатление, чем тридцатиградусный мороз или подъемы воды в Неве.
Ночь прошла для Андре в тревоге. В этой грозе и в том, что Гортензия ушла от него так резко, он видел дурное предзнаменование. Излишние переживания разбудили в нем сильный приступ кашля, который он смог унять лишь большой дозой лекарства, от которой у него сильно закружилась голова. Из-за бессонной ночи Андре проспал всю первую половину дня, что было неудивительно. Поэтому хозяйка не стала будить его. Но нельзя было сказать, что день был потерян: ночной шторм на море и сильная гроза принесли с собой холод. Ветер не унимался и продолжал дуть резкими порывами. Временами капал крупными каплями дождь. Улицы Севастополя опустели. Отдыхающие убивали время, кто как мог: чтением, картами или сном. Но Севастополь – это не Петербург и не Берлин – здесь быстро на смену дождю приходит солнце, даже осенью.
В этот день виконтесса молча сидела в кресле у окна. Она смотрела куда-то, взгляд ее был неподвижен. А в руках была раскрытая книга. Виконтесса читала Гете в оригинале. Она вообще любила немецкую литературу и великолепно говорила по-немецки, также как и по-французски. Но французских авторов она не обходила стороной и была к ним проникнута глубоким уважением. Особенно она любила Просветителей и среди них Руссо, с чьим романом «Юлия или Новая Элоиза» она не расставалась всю свою юность – самый счастливый период своей жизни.
Сын Гортензии, маленький Эмиль, сидел на полу, где был разостлан пушистый ковер, и нащупывал кубики с рельефными буквами. Это было любимое и, похоже, единственное развлечение. Что могло быть еще у слепого с рождения? Этот ребенок не мог ничего представить, но он любил нюхать разные парфюмерные масла, которых в Крыму было в изобилии, и слушать пластинки. Он даже пытался наигрывать несложную мелодию на фортепиано в гостиной. Виконтесса считала, что у ее сына определенно есть музыкальный талант. Не исключено, что так оно и было. Если Господь отнимает у человека какую-то способность, то Он возмещает ее чем-то другим, и это другое оказывается еще более совершенным. Но Гортензию слепота ее Эмиля вводила в полное отчаяние. Она даже отказала самым выдающимся врачам. У нее у самой не было веры, а без искренней веры не может произойти чуда.
Гортензия посмотрела на дождь и сказала горничной:
- Я сегодня не выйду на улицу, Нинон.
- Но вы же не можете, мадам, вот так сидеть у окна весь день? Сходите лучше в театр, я думаю, что это поможет вам.
- Если только в театр. Но я не знаю, какой спектакль там будет идти. Хотя мне все равно. Через неделю я отсюда уеду во Францию. Я уже достаточно отдохну к тому времени. Мне писал врач Эмиля, он сказал, что нашел педагога, который успешно работает с такими детьми. Я надеюсь, что он поможет моему сыну, очень надеюсь.
Виконтесса опустила голову и погрузилась в книгу и стала читать, или делала вид, что читала. Горничная посмотрела на свою госпожу и тяжело вздохнула. Она часто видела виконтессу с печальным лицом, без улыбки. Наконец Гортензия подняла голову, будто очнувшись от дремоты.
- Ты сказала, что мне лучше сходить в театр? Да, я с тобой согласна, Нинон. Приготовь мне вечернее платье.
Горничная удалилась, а Эмиль продолжал перебирать кубики на полу. Его мать посмотрела на него полными грусти глазами. Многим казалось, что она откровенно брезговала своим сыном, избегала его из-за его врожденного недуга, но это было не так. Гортензия безгранично любила его. Ее Эмиль был фактически той ниточкой, которая привязывала несчастную женщину к бренному миру. Нет, она никогда не думала о самоубийстве, эта крамольная мысль вовсе не посещала ее. Но если бы Гортензия по какому-то злому року лишилась бы Эмиля, то она бы умерла от тоски или сошла с ума. А ее кажущаяся холодность к ребенку была лишь ширмой, чтобы скрывать собственную слабость. Гортензия не любила, как и многие другие, выставлять свои недостатки.
В семь часов вечера должен был начаться спектакль. Ставили Мольера на французском. Гортензия решила выйти пораньше и прогуляться пешком, тем более что благодаря ночной буре, воздух был прохладен и свеж. Это обстоятельство немного развеяло невеселые мысли молодой женщины. За представлением комедии, казалось, все ее печали куда-то исчезли: она много смеялась, когда начинал смеяться весь зал, ей нравились шутки актеров. Единственное, что виконтессе доставляло неудобство, так это ощущение того, что на нее устремлен чей-то пристальный взгляд. Она несколько раз обернулась, дабы убедиться, что на самом деле это всего лишь ее фантазия, и никто на нее не смотрел. Но, тем не менее, это странное ощущение не прошло. Гортензия решила просто этого не замечать и продолжала наслаждаться зрелищем.
Когда виконтесса вышла из театра, небо уже было совсем черным, и в воздухе еще более ощущалась прохлада. Вдруг она почувствовала, как кто-то осторожно взял ее под локоть. Знакомый голос раздался совсем близко, почти над самым ухом Гортензии:
- Добрый вечер. Я не ожидал вас здесь увидеть, Гортензия.
Как можно легко догадаться, это был господин Андре Карбо. Для самой виконтессы было удивительно, что она не вскрикнула от подобной неожиданности, хотя это можно было легко ожидать от женщины, одиноко выходящей из театра в столь поздний час.
- Добрый вечер, Андре, хотя, по-моему, уже давно наступила ночь, - виконтесса сама протянула руку. Тот ее нежно пожал и чуть задержал в своей руке. Он был счастлив, что встретил свою Музу.
- Я не знал, что вы посещаете театр, никогда вас не видел здесь раньше, хотя ходил сюда уже шестой раз.
- Видите ли, Андре, я сюда пришла впервые. Мне дали совет прийти сюда, чтобы избавиться от грустных мыслей, - Гортензия вздохнула, и плечи ее слегка задрожали.
- Вижу, что вы озябли, - заботливо произнес Андре. Он обнял ее за плечи. От терпкого, по-настоящему осеннего аромата ее духов у него закружилась голова. Но Андре нравилось это ощущение, ему казалось, что в этом неповторимом запахе сплелись все оттенки осени и душа самой Гортензии.
- Вы не проводите меня до дома?- она так деликатно спросила и ее голос был так нежен, что даже самый занятой человек был бы не в состоянии отказать в этой, казалось, невинной просьбе, - боюсь, что в такой час мне уже не найти извозчика.
- Проводить вас мне составит величайшее удовольствие, Гортензия. Это просто мечта, гулять по ночным улицам вместе с феей, - Андре ласково улыбнулся.
- Я вам очень благодарна. Я не ожидала, что здесь встречу такого человека, как вы, - Гортензия замолчала. В полной тишине они шли до ее дома, где виконтесса купила квартиру. Им не нужны были разговоры. Они наслаждались присутствием друг друга, родством своих истерзанных жизнью душ.
Когда они дошли до высокого крыльца, пришла пора расставаться.
- Вот и мой дом. Видите, где горит свет за алыми портьерами? Это гостиная. Нинон наверняка беспокоится, и мой сын…- Гортензия не договорила фразы. – Я жду вас у себя завтра в час дня, Андре. Приходите, у меня есть восхитительный кофе. Прощайте.
- Прощайте, Гортензия, Гез, - он обнял ее за талию и поцеловал в самые губы. Но это был не страстный, чувственный поцелуй, а скорее дружеский, утешающий. Андре поспешно ушел, будто он стеснялся собственного поступка. Гортензия увидела только, как его пальто растворилось в ночной тьме. Она постояла у порога, задумавшись, а затем позвонила в электрический дверной замок. Скоро пришла Нинон и открыла ей дверь.
Можно было понять, почему Андре так поспешно ушел: он помнил предупреждение врача о том, что он может заразить туберкулезом других людей, если не соблюдать предписанные предосторожности. Он боялся, что болезнь, травящая его организм, может передаться виконтессе. Но с другой стороны он был счастлив, что она сама пригласила его к себе. Всю ночь и все утро Андре думал только об этом визите. Ему не терпелось окунуться в тот маленький мир, в котором жила его Муза, он хотел, сам того не замечая, увидеть ее сына…
V
Все последующее утро виконтесса, в равной степени как и Карбо, испытывала сильное волнение. Она сама удивлялась своей смелости пригласить его домой. Но здесь она могла себе это позволить, где ее никто не знал, и никто не мог осудить, в отличие от Франции и, тем более, живущего одними слухами и сплетнями развращенного Парижа. На родине Гортензии прогулки в компании молодого искусствоведа и тот дружеский ночной поцелуй мгновенно бы стали предметом пересудов в высшем обществе, на виконтессу могли бы просто показывать пальцем. К своему счастью Гортензия находилась в Севастополе, даже не в Петербурге или в Москве, а на окраине огромной страны. И она была вольна в своих поступках.
Горничная Нинон заметила, что в это утро ее хозяйка была весела впервые за все пребывание в Крыму. Она по просьбе виконтессы достала из шкафа одно из лучших платьев Гортензии удивительно радостного цвета – цвета персика, который восхитительно шел к ее лицу. Она действительно в нем казалась феей света, Андре не ошибся в своем сравнении. Единственно, улыбка с ее губ исчезала тогда, когда она смотрела на сына. Несмотря на то, что он не мог видеть, он ясно понимал, что у его матери сегодня особенный день. Он постоянно задавал ей вопросы по этому поводу.
- У нас сегодня гость, - лаконично, но ласково отвечала Гортензия.
- Это доктор? – безучастно спросил маленький Эмиль.
- Нет, сынок, но это очень хороший человек. Продолжать рассказ о том, что это большой знаток картин и скульптур, она не решалась, так как Эмиль не имел никакого о них представления. На мгновение Гортензия пожалела, что Андре Карбо не музыкант, который мог бы дать насладиться ребенку божественными звуками музыки.
Было только одиннадцать, и до назначенного времени оставалось еще два часа. Как медленно они шли для Гортензии! От волнения она не знала, чем себя занять на это время. Она то садилась с книгой, но спустя минуту откладывала ее и начинала бесцельно ходить по комнате. На ней уже было надето платье персикового цвета. Этим была недовольна Нинон, она сказала, что госпожа де Ля Рош-Фери слишком поспешила. Но на вздохи горничной она не обращала внимания. Ее мысли были всецело заняты сегодняшним гостем.
Когда куранты начали петь свою тревожную мелодию, Гортензия посмотрела на них, надеясь, что уже час, но она ошиблась. Стрелки упрямо показывали двенадцать. Она стала обдумывать, чем же занять Андре у себя в гостях. Виконтесса достала объемный фотоальбом в кожаном переплете, который взяла с собой в путешествие. Также она достала несколько художественных каталогов с различных французских выставок, открытки и прочую мелочь. Затем она послала Нинон, чтоб та побыстрее купила что-нибудь к чаю (или кофе, в зависимости от того, что предпочтет гость). Гортензия по природе своей была нетерпеливой и ожидание для нее превращалась в нестерпимую пытку. Тем более, живя в одиночестве, она отвыкла ждать гостей.
Врача и репетитора, которые приходили к Эмилю, конечно же, виконтесса не считала своими гостями, а принимала как должное. Хотя сначала она приглашала их на чашку чая или кофе и вела с ними беседы. Но эти разговоры, в основном касавшиеся сына Гортензии, сильно огорчали ее, и с тех пор, врач и педагог лишь приходили и уходили, обмолвившись парой фраз с матерью их подопечного. Со временем, у них лица становились все мрачнее и они чаще разводили руками, и даже советовали отказаться от их услуг. «Он безнадежен» - краток и безжалостен был их ответ.
Куранты снова проиграли свою мелодию – был ровно час.
«Сейчас он придет» - молнией пронеслась мысль в голове у виконтессы. Она была крайне пунктуальной особой и подобного требовала у других, что не всегда получалось, и Гортензия иной раз не могла с этим смириться. Она в нерешительности подошла к окну и стала смотреть на крыльцо, у которого она давеча простилась с Андре. Стрелки уже показывали пять минут.
Он, наверное, забыл обо мне, - тихо и печально, как бы в задумчивости произнесла виконтесса, - или с ним что-нибудь случилось. Неужели! – вскрикнула она. Ее стали посещать тревожные мысли. Ее фантазия, порой болезненная вследствие излишних переживаний, стала рисовать пугающие и совершенно фантастические картины того, чтобы могло произойти с несчастным господином Карбо. Так она думала, а точнее фантазировала, в течение долгих, как ей казалось, десяти минут. Ровно в час пятнадцать зазвонил электрический звонок.
- Это он! Он! – неожиданно для себя воскликнула виконтесса, - Нинон, открой скорее!
- Уже иду, мадам. Зачем же так кричать? – послышался из коридора голос горничной, которая была и за экономку и за дворецкого, так как у Гортензии не было средств, чтобы содержать такое количество слуг. Затем Нинон вошла в гостиную.
- Господин Андре Карбо, - объявила она. Вслед за ней вошел довольно смущенный Андре.
- Простите, Гортензия, что заставил вас ждать. Но это моя глупая привычка, приобретенная во время путешествия по Англии – всегда опаздывать на пятнадцать минут. Простите еще раз, - он в некотором волнении перебирал поля своего котелка, который забыла у него взять Нинон. Но он сам положил ее на столик у двери.
- Вы даже опаздываете с точностью до минуты, - улыбнулась Гортензия, - присядьте в кресло, - пригласила его она, - я вижу, вам тяжело дышать. Видимо, вы очень спешили, Андре, - ее голос звучал слишком официально, даже с долей игры, неестественности. Но, скорее всего, как подумал в эту минуту сам Андре, и так оно и было наверно, что виконтесса играла свою роль в присутствии бдительной Нинон. Как только та удалилась, чтобы приготовить угощение и кофе, голос Гортензии изменился, зазвучал гораздо мягче. Карбо как можно удобнее расположился в кресле.
- Я вас очень ждала, даже встала раньше обычного.
- Вы сегодня необыкновенно хороши. И это платье. Оно как нельзя лучше идет вам, Гез, - в порыве Андре встал и с жаром, с увлечением поцеловал руку виконтессы.
- Вы меня назвали «Гез»? – с удивлением спросила она.
- Простите, если вам не нравиться...
- Отнюдь. Очень мило звучит, так тепло. Почти по-домашнему. Как вы точно нашли. Даже в молодости меня так никто не называл. А муж мой был всегда со мной официален, часто холоден, - Гортензия задумалась и печаль отразилась в ее широко раскрытых глазах. Она явно что-то вспоминала, то, что вызывало в ней невеселые мысли. В это время Нинон накрыла на стол, и в гостиной разлился запах крепкого кофе. Стало совсем уютно и даже интимно.
- Прошу вас, Андре, чувствуйте себя, как дома, - они сели за стол друг напротив друга.
- Как дома? - чуть усмехнулся Андре, - я уже забыл, когда там был в последний раз. Я столько путешествую, что моим домом стали гостиничные номера и наемные квартиры.
- А где вы живете? У вас же есть свой дом или квартира, - поинтересовалась Гортензия, - где жили ваши родители, где прошло ваше детство?
- У меня большая квартира в Париже, на Монмартре. Но я ее сдаю. Тоже, видите ли, определенный доход, хотя лично для себя я считаю это дело низким. Поэтому я приглашаю к себе определенную публику – в основном это художники и актеры. Они во мне видят не только хозяина их жилья, но и хорошего советчика в вопросах искусства.
- Значит, - несколько оживилась виконтесса, - у вас живет парижская богема. Это, наверное, интересно, общаться с подобными людьми. У них же совершенно особый взгляд на мир. Мне кажется это необычным.
- Да, человеку неподготовленному и плохо знающему суть дела это может показаться необычным, - в голосе Андре появились капризные нотки профессионала, хорошо знающего свою работу и кичащегося перед теми, кто ее не знает.
- У вас интересная жизнь, Андре, - в задумчивости проговорила Гортензия, - вы много путешествуете, тогда как это первая в моей жизни поездка за границу, поскольку мои родители были бедны, а муж был слишком скуп, вас не тяготят домашние заботы. Мне кажется, что вы свободны, как птица.
- До недавнего времени это было так. Пока мне не поставил диагноз доктор. Это было после возвращения из Петербурга. Простите за откровенность, - он сделал несколько больших глотков кофе, чтобы уйти от неприятных мыслей. Было видно, что он обжегся, но из деликатности не подал виду.
- Вы можете не извиняться, так как я сама была слишком откровенна с вами, Андре, - ответила виконтесса.
- Вы об этом жалеете? – он испытующе посмотрел на нее.
Возникло неприятное молчание. Каждый из них не знал, что сказать. Такая ситуация часто возникает, когда каждому хочется высказаться, у каждого наболело на душе, и у каждого есть свое мнение, но в силу чего-то необъяснимого возникает молчание, и каждому от этого молчания становится крайне неловко. Возникает положение, которое справедливо можно назвать дурацким. В такой ситуации даже у человека с умными мыслями возникает глупый, даже слегка комичный вид. Но, по истечении нескольких минут, находится тот, кто должен продолжить прерванный разговор. Если подобная сцена возникает в большой компании, и кто-то берет на себя роль рассказчика, чтобы сломить неудобную для всех тишину, то рассказ выходит растянутым и чрезмерно театральным, а остальные же его внимательно слушают, а точнее делают вид, что слушают, так как на самом деле думают о чем-то своем, к делу не относящемуся. Но постепенно все вливаются в разговор, и становится всеобщее оживление. Иное дело, когда беседа идет тет-а-тет. Здесь легче нарушить неприятную угнетающую тишину, образовавшуюся в разговоре. Так было с Андре и Гортензией. Роль «разрушителя тишины» взял на себя Карбо.
- Я бы хотел увидеть вашего сына, Гортензия, если, конечно, можно.
- Отчего же нельзя? – спросила виконтесса, - сегодня у Эмиля хорошее настроение. Только жаль, что вы более художник, чем музыкант. Мой сын очень любит музыку, - виконтесса чуть опустила голову, будто она почувствовала свою вину.
- Музыку? Я вполне сносно играю на фортепиано и могу сыграть что-нибудь, - не без доли энтузиазма откликнулся Андре.
Знакомство с маленьким Эмилем вполне обрадовало его. Слепой мальчик хоть и немного стеснялся незнакомого человека, но был настроен весьма благожелательно. В его жизни, хоть лишь на миг, но появилось новое лицо, которое не пытается исследовать его организм или проверять определенные знания. Искусствовед как мог, наиграл несколько мелодий, выбирая те, которые имели мажорный лад и могли порадовать Эмиля. На том и закончилось их краткое знакомство. Для Гортензии же это было огромным событием. У нее появилась надежда, которой лишали ее доктора и гувернеры. За долгие годы она увидела искреннюю радость на лице своего ребенка. Нинон увела Эмиля под тем предлогом, что мальчику нужен отдых. Карбо расспрашивал, но не навязчиво, о воспитании ребенка и т. д. Гортензия отвечала ему, но без особого удовольствия, даже старалась перейти к другой теме разговора, что заметил внимательный взгляд ценителя искусства.
- У меня сложилось впечатление, Гортензия, что вам неприятно говорить о сыне оттого, что вы словно чувствуете неловкость за него, за его… болезнь, - последнее слово Андре произнес как можно деликатнее и мягко взял Гортензию за руку.
- Вы угадали, Андре. Вы вообще умеете и хорошо умеете угадывать человеческую душу. И теперь, хотя я всегда пытаюсь скрыть это чувства. Я, конечно, понимаю, как говорят врачи, что это природа, дурная наследственность по отцу. Я же за старика замуж выходила. Только представьте, мой друг, мне тогда еще не было двадцати, а моему мужу минуло полвека. К тому же его много лет изводила подагра. Когда я овдовела, меня часто посещала тяжелая мысль, что болезнь моего сына – это наказание Божье за то, что я не любила, а более того, ненавидела своего мужа. Я даже теперь не понимаю, за что я его ненавидела. Нет, это не было ненавистью, а скорее была брезгливость, омерзение, но не более того. Я только теперь об этом подумала, - Гортензия замолчала и вздохнула, будто ожидая чего-то.
- Мы совсем недавно знакомы, но вы мне говорите с такой откровенностью, словно мы знакомы уже очень много времени. Вы смелая женщина, Гез. А смелость я ценю в людях, - Андре внимательно следил за взглядом своей собеседницы.
- Я вам ничего не боюсь говорить. Я всегда считала и считаю, что люди искусства совсем по-иному воспринимают жизнь. Они видят во всем красоту и ищут прекрасное во всем, - голос Гортензии чуть дрожал, и глаза увлажнились слезами, но она словно не обращала на это внимания, - я даже думаю, - продолжала она, - что мой Эмиль лучше воспринимает красоту, хотя он слеп. Хотя это и не позволяет ему увидеть то, какие мерзости творятся в мире, сколько зла. Вы не слышали о русской революции, происшедшей в январе этого года? Здесь его назвали «Кровавым воскресеньем». Сколько безвинных погибло ни за что. Поэтому я и не хочу, чтобы об этом знал Эмиль. Не хочу. Пусть он лучше занимается музыкой. По приезде в Париж, я поговорю с одним педагогом. Он должен помочь. Я верю, - последнее слово было произнесено с особым вдохновением.
- А я уже ни во что не верю, - с горькой усмешкой произнес Андре.
- От чего же, друг мой? – удивилась виконтесса, - вы молоды, талантливы, у вас располагающая к себе внешность…
- Но я болен и уже давно, - с отчаянием произнес он, - и теперь, видя вас, касаясь вас, моя милая Гортензия, Гез, я счастлив, что ваш светлый образ скрасит мои последние часы пребывания в этом мире. Для меня это просто благословение Божье, - Андре крепко сжал обе руки виконтессы. Та внимательно смотрела ему в глаза.
- Значит, вы верите, что так говорите, - произнесла полушепотом Гортензия, - и я, благодаря вам, стала верить в своего сына. Раньше я не спала по ночам, оплакивая его судьбу, а теперь я нашла для него выход, понимаете? Вы уверили меня в этом сегодня, когда вы, Андре, играли вот здесь, в гостиной, на фортепиано. Я видела, как озарилось улыбкой лицо Эмиля, а он не улыбался так давно, что я уже не помню, когда. Благодарю вас, Андре.
В порыве нахлынувших чувств Гортензия поцеловала ему руки. Для нее это было проявлением высшей благодарности. Андре сильно смутился от этого поступка виконтессы, но, с другой стороны, он понимал ее душевное состояние.
- Вы хотите еще кофе? – Гортензия хотела сменить тему разговора, и сама несколько переменилась в лице. Она испытывала крайнее неудобство и чувство стыда оттого, что была настолько откровенна.
- Налейте еще чашечку, - согласился Андре. Виконтесса с величайшей осторожностью, так как у нее слегка дрожали руки, налила ему кофе, - Я вижу, моя милая Гез, что вам немного неловко?
- Простите меня, Андре. Просто я давно ни с кем не говорила вот так…
- Откровенно? – продолжил ее фразу Андре.
- Вы чрезвычайно догадливы. Да, вы правы, вы тысячу раз правы. Я действительно долго не говорила так откровенно, как… как на исповеди. Я даже в церковь в последнее время не ходила, я почти не верила. А теперь все не так, как раньше. Я благодарю Бога за то, что я встретила вас. Меня сама судьба вела в Севастополь. И теперь я стала жалеть о своей прошлой жизни, которой до сих пор жила, плача и жалуясь на всех и вся. Столько всего было потеряно, все зря. Я об этом сожалею, сильно сожалею.
- Я вас хочу попросить об одном, Гез, - лицо Андре, до сих пор имевшее серьезное выражение, стало еще более серьезным и даже торжественным, - я вас прошу, очень прошу, моя милая Гортензия, никогда не сожалейте о потерянном. Если и было что-то потеряно, то, может быть, оно и к лучшему. Очень возможно, что все потерянное воздастся в несколько раз.
- Мне воздалось, - тихо ответила Гортензия, - я встретила вас, мой дорогой друг.
Кофе в чашечке Андре совсем остыл, но он не обратил на это внимания. Они продолжали беседу, но она уже текла в другом русле. Они касались более приземленных вещей и были друг с другом совершенно согласны во многих вещах. Со стороны могло показаться, что эти такие разные люди являются половинками одного целого. Они еще давеча это поняли, когда шли по пустынным ночным улицам города.
За окном стало темнеть, и в комнату прокрались прохладные осенние сумерки. Нинон принесла газ (Гортензия не любила электрического освещения). Андре задумчиво посмотрел в окно, прислушивался к шуму на улице.
- Пройдет десять тысяч лун, исчезнут многие города и возведутся новые, изменит свой облик Земля, но сумерки по-прежнему будут приходить также внезапно, и кому-то с кем-то придется расставаться, - в глубокой задумчивости произнес Андре. Они оба встали из-за стола.
- Вы знаете, мой друг, у меня предчувствие, что я вижу вас в последний раз, - сказала Гортензия дрожащим голосом, и на ее глазах заблестели слезы.
- Меня посетило такое же предчувствие, моя милая Гез, - Андре взял со столика в углу свой котелок.
- Надеюсь, вы меня будете вспоминать, - Гортензия пристально, даже испытывающее смотрела ему в глаза, - только скажите честно.
- Ваш образ, моя дорогая фея, будет пребывать в моем сердце до конца дней моих.
- Тогда подождите немного, я вам хочу кое-что подарить, - виконтесса вышла в другую комнату. Через минуту она вернулась и принесла золотой кулон с выгравированными инициалами «HRF» под короной виконта. Внутри медальона была фотография де Ля Рош-Фери с яркой, радостной улыбкой. Рядом было место для другого портрета.
- Вы здесь удивительно красивы и счастливы, - сказал Андре. Внимательно рассматривая фотографию.
- Это вам на память, Андре. Если вам будет тяжело на сердце, то бросьте свой взгляд на море, погрузитесь в воспоминания. А когда холодная темная ночь будет казаться вечностью, вспоминайте меня, - одухотворенно произнесла Гортензия. По ее щекам текли слезы. Она поцеловала Андре в лоб. Он обнял ее и крепко прижал к себе.
- Обещаю, что всегда вас буду вспоминать, моя фея, моя Гез.
Гортензия сама открыла дверь и проводила своего гостя. Только сейчас она ощутила, что она молода, на душе ее было легко, как никогда даже не было в дни ее юности. Она не знала, смеяться ли ей или плакать. Она долго металась по комнате, как бы в беспамятстве, что любой посторонний мог бы принять е за помешанную. В конце концов, видимо в бессилье, она упала на диван и, глядя недолго на трепещущий огонек газа в лампе, стала рыдать. Она сама не могла объяснить тому причину, просто ей так хотелось. Так на диване она и уснула. Нинон не решалась мешать ее сну, очень крепкому за последнее время.
VI
Действительно, Гортензия спала очень крепко и почти без сновидений, пока солнечные лучи (а окна гостиной выходили на восток) не разбудили ее. Проснувшись, она с удивлением обнаружила, что уснула в гостиной. В лучшем своем платье. На столе было все убрано кое-как. Видимо, Нинон не хотела шуметь, чтобы не разбудить виконтессу. Она проснулась с мыслью о том, что ей необходимо поехать на дачу к Андре. Адрес она могла узнать в полицейском отделении, для чего немедленно же послала Нинон. Гортензия вспоминала до малейших подробностей давешний разговор, и она все больше и больше разгоралась желанием еще раз увидеть своего друга. Она могла полноправно так называть Карбо, так как он стал для нее самым близким человеком за последние несколько лет.
Нинон долго не возвращалась, что крайне беспокоило виконтессу. Горничная вернулась лишь в третьем часу по полудни. По ее лицу было видно, что она выбилась из сил.
- Какая же духота, мадам, в этом отделении, - негодующе сказала Нинон, - сколько усилий пришлось приложить, чтобы узнать этот адрес. Никто там не знает французского языка. Чему только их в гимназиях учат? Хорошо, что нашлась одна дама. Так она переводчиком мне была.
- Ты все узнала, - виконтесса вся была в нетерпении.
- Да, но у меня печальные новости.
- Говори же! – в голосе Гортензии появилось раздражение.
- Мне сказали, что «господин Карбо съехали-с рано утром и отправились первым поездом».
- Я не верю, это какая-то ошибка! – воскликнула Гортензия.
- Но, мадам, мне так сказали…
- Я хочу лично в этом убедиться.
Не переодеваясь, только надев шляпку и плащ, виконтесса отправилась искать извозчика, как только Нинон сообщила ей указанный адрес. В такой час его было найти нетрудно. Она дала ему сумму б;льшую, чем следовало, и просила ехать как можно быстрее.
В этот день небо было затянуто белесой пеленой и было очень душно. Ветра не было вообще. От такой погоды на сердце у Гортензии стало еще тревожнее. Она задыхалась, сама не зная от чего, - то ли от духоты, то ли от нахлынувших слез, которые она сдерживала, как могла, отчего тяжелый горький комок подступал к ее горлу, и стало звенеть в голове, особенно в висках. Скоро показалось море, от которого веяло прохладой. На его фоне Гортензия увидела четкий контур собора Святого Владимира. Извозчик остановился у небольшого белого дома с мезонином в окружении пожухлого палисадника, который был одним из многих здесь, вблизи Херсонеса. Гортензия быстро спрыгнула с дрожек и направилась к двери. За неимением звонка, она постучала. Дверь открыла хозяйка дачи Анна Павловна. Обе женщины сначала долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Анна Павловна поняла, что это она.
- Проходите, - сказала хозяйка по-французски, - месье Карбо вчера получил письмо из Франции, и ему пришлось срочно уезжать. Он поехал первым поездом.
Обе женщины прошли в светлую аккуратную гостиную. Виконтесса внимательно оглядела ее.
- Он ничего не просил мне передать?- спросила она.
- Да, мадам. Вот письмо и кое-какие вещи на память, - Анна Павловна протянула Гортензии сложенный конверт, - да вы присядьте, - хозяйка усадила Гортензию на стул возле небольшого круглого столика, а сама поспешно удалилась. Виконтесса посмотрела на содержимое пакета – там было запечатанное письмо и две дорогие сердцу Гортензии вещицы. Это были часы, где стрелки навсегда остановились двенадцати часах и шестнадцати минутах и серебряный перстень. Виконтесса внимательно присмотрелась к часам – на них дата опережала на две недели нынешнюю.
«Странно – подумала женщина, - но в письме наверняка есть тому объяснение».
Она осторожно раскрыла конверт. Гортензию поразил удивительно красивый, изящный почерк Андре. Он даже походил более на женский, чем на мужской. Вот, что было в письме:
«Моя дорогая, милая фея, моя Гортензия! Как мы оба предчувствовали, как нам подсказывал голос сердца, мы никогда больше не увидим друг друга. Я не хочу рассказывать о причине моего столь скорого отъезда, обмолвлюсь только, что мне из нашей милой родины пришло срочное письмо, связанное с моими финансами. Но Вам это знать не нужно, уверяю Вас. Я не хочу, чтобы Вы беспокоились из-за мелочей.
Я Вам хочу выразить бесконечную признательность и благодарность. Я раньше не верил в чудеса, но, встретив Вас, моя несравненная Гез, я поверил в настоящее чудо, которое сотворяет Господь наш. Я буду вечно хранить Ваш образ в моей памяти, и, я надеюсь, он будет спасительным для меня в самые безрадостные дни. Кто знает, разве только Бог, может быть, спустя десять тысяч лун нам придется встретиться опять, только в ином обличие и в ином мире, более совершенном, чем наш.
В ответ на Ваш бесценный подарок я оставляю Вам на память те вещи, которые помогли сделать ближе наше знакомство. Не пугайтесь проставленной на хронометре даты. Я прошу Вас, Гез, никогда не заводить эти часы, и пусть они сохраняются такими, какими Вы их получили от меня. Разъяснение этому, уверяю Вас, будет после. А пока, я прошу Вас, не покидайте Севастополя в ближайшие две недели.
Не беспокойтесь, милая Гортензия, о моем здоровье, вы уже знаете все. Мне уже нечего сказать, несмотря на то, что меня переполняют чувства. Знайте, я Вас люблю самой искренней любовью и желаю Вам и Вашему Эмилю счастья. Не отчаивайтесь, Вам еще предстоит пережить целую жизнь. Не забывайте, что Вы молоды и красивы. А моя жизнь подходит к печальному концу. Я просил и еще раз попрошу Вас – никогда не сожалейте о потерянном. Прощайте. Я Вас люблю.
Всегда Ваш Андре Карбо.
Сент. 1905 года».
Гортензия прижала письмо к груди и зарыдала. Горячие слезы текли по щекам ее. Она еще раз посмотрела на хронометр и кольцо, которые были единственными свидетелями чистой возвышенной любви искусствоведа и светской дамы.
- Не сожалейте о потерянном, - медленно, чуть слышно произнесла виконтесса и вновь зарыдала.
К этому времени пришла Анна Павловна и предложила ей воды из стеклянного графина. Живительная влага немного облегчила слезы.
- Он очень хороший человек, умный, порядочный, - сказала хозяйка. Как жаль, что он так тяжело болен. Знаете, мадам, я часто спрашиваю себя, есть ли на свете Божья справедливость, если молодые и сильные уходят от нас навсегда, а старые развалины вроде меня остаются и продолжают всем мешать.
- Поверьте, - Гортензия заботливо положила свою руку на плечо Анны Павловны, - на свете есть справедливость Божья. Я это поняла совсем недавно.
- Вы еще молоды, дитя мое, у вас впереди целая жизнь, - ласково сказала Анна Павловна.
- Можно прожить целую жизнь, полную событий, радости и горя за тридцать лет и не познать ничего и за целый век, мадам, - Гортензия встала и собралась уходить.
- Вы знаете, сударыня, вы бы с этим юношей стали прекрасной парой, но… - вдова офицера вздохнула.
- Но никогда не сожалейте о потерянном, - сказала ей Гортензия и вышла из дома. Ей по-прежнему не хватало воздуха, ее словно кто-то душил невидимыми руками.
Виконтесса решила подойти к морю, прийти на развалины Херсонеса, чтобы хоть как-то освободить свое дыхание. Она уже не посмотрела, что ее нарядное платье с кружевами будет в пыли или порвется о камни. Она подошла к самому обрыву, где поднявшийся к вечеру ветер дул наиболее сильно и порывался сорвать шляпку, взвивая темно-золотистые локоны. Гортензии было все равно. Она смотрела на силуэты кораблей вдалеке, на кричащих ослепительно-белых чаек.
Трудно сказать, о чем она думала в эту минуту и думала ли она вообще. Гортензия надеялась, что грозная стихия в силах немного облегчить ей душевную тяжесть, смоет, унесет прочь страдание. Так она стояла, глядя на морские волны очень много времени. Шляпка и прическа совсем растрепались, на губах чувствовался привкус соли – то ли от слез, то ли от морского ветра. Уже вечерело. Солнечный диск неумолимо клонился к морю. Но, казалось, женщина не замечала этого. Она находилась в состоянии какого-то полусна.
Недалеко от берега показалась маленькая лодочка, где сидели мальчики и о чем-то шумно разговаривали. Их веселый смех пробудил Гортензию – она вспомнила, что дома ее ждет Эмиль.
- Боже, я должна быть с ним! – прошептала виконтесса. Она быстро побежала в сторону дач, не обращая внимания на высокие каблуки. Несколько раз она спотыкалась, но продолжала бежать. Больше всего она боялась того, что здесь невозможно будет найти извозчика. У виконтессы даже подумала воспользоваться гостеприимством Анны Павловны. Но, на ее счастье, у одной из дач стояли извозчичьи дрожки. Они, видимо, только что привезли из города своего пассажира. Возница уже было собрался ехать в обратный путь, но его остановила Гортензия, закричавшая ему еще издали. Она заплатила к радости извозчика серебром и велела его ехать быстрее. Слава Богу, что этот, казалось бы, простой русский мужик имел некоторый запас французских слов. Хотя он по встревоженному лицу виконтессы мог догадаться, что эта дама очень спешит. Он со свистом кнутом ударил свою тощую лошадку, которая скакала изо всех сил, что через три четверти часа Гортензия уже стояла на пороге своего дома. Дверь ей, как всегда, отворила Нинон. Ее лицо было искажено неподдельным страхом, смешанным с негодованием. Все чувства служанки виконтесса легко смогла прочитать на ее лице.
- Я понимаю, милая Нинон, ты ужасно беспокоилась за меня. Извини. Мне некуда было деться, я задыхалась, плакала, я не знаю, что со мной было, - виконтесса в бессилии упала на одно из кресел в гостиной. До этого она шла по лестнице и коридору словно под гипнозом, ни на что не обращая внимания.
- Мне то что, мадам, а вот ваш сын приболел. Он так волновался, что его совсем покинули силы. Идите, утешьте его.
Гортензия в одно мгновение собрала все свои силы и быстро направилась в комнату Эмиля. Мальчик уже спал, но нервным, болезненным сном. Мать подошла к его постели и обняла его.
- Мама, это ты? С тобой все хорошо? – спросил он, проснувшись.
- Да, все хорошо, мой мальчик. Теперь я тебя не покину, - Гортензия еще крепче обняла его. Так она сидела еще несколько минут, пока Эмиль не уснул, затем виконтесса тихо вышла из комнаты.
За окном уже были сумерки, но Нинон не стала зажигать свет, этого не хотела сама виконтесса под предлогом сильной мигрени. Горничная собралась идти к себе, после того, как подала хозяйке чай.
- Останься Нинон, моя верная Нинон, - произнесла виконтесса с грустной улыбкой.
- Чего вам еще угодно, мадам?
- Мне так одиноко. Теперь я еще сильнее почувствовала свое одиночество. Мне никогда не было так больно, - она закрыла лицо руками.
- Не беспокойтесь, мадам, на следующей неделе мы вернемся в Париж, где вас ждут друзья, - горничная собралась уходить.
- Ты сказала друзья? Ты ошибаешься, Нинон. Эта горстка прихлебателей, вдовы с фальшивыми слезами на глазах и якобы разорившиеся родственники. Разве они мне друзья? Они лишь играют роль, делают вид, не больше. Стоит мне отвернуться, и они готовы друг друга перекусать из-за денег моего покойного мужа.
- Вы обмолвились, мадам о вдовах с фальшивыми слезами. Но ваши слезы на похоронах господина виконта были ли искренними? – вопрос Нинон прозвучал жестко, как на допросе.
- Да, они были искренними. Тогда я оплакивала свою молодость. Я ее хоронила вместе с моим мужем в одном гробу, - пронзительный взгляд Гортензии поразил горничную. Виконтесса, как ей было свойственно, сказала так, что не поверить ей было бы преступлением.
- Но в Париже все-таки ваш дом, мадам, - голос Нинон стал глуше и мягче.
- Я еще останусь здесь на две недели, - утверждающе произнесла Гортензия, - до истечения этого срока мы никуда не уедем из Севастополя.
- Почему, вы же сами хотели, - служанка была удивлена.
- Я изменила свое решение, - перебила ее виконтесса, - я обещала одному человеку, что останусь еще на две недели. Это даже к лучшему. Здесь я одинока, но я могу оставаться сама собой. А в Париже мне нужно будет лицемерить, делать приторное лицо. Как это мерзко. Больше всего на свете я ненавижу лгать, - Гортензия замолчала и закрыла глаза, - можешь идти, я тебя больше не держу.
Нинон послушно удалилась. Виконтесса осталась совсем одна. Головная боль все не проходила. Единственное, что оставалось несчастной женщине, так это лечь спать и уснуть как можно крепче, выпив перед этим несколько капель успокоительного. Что она и сделала после того как переоделась в своей спальне. Очень скоро Гортензия оказалась в объятиях Морфея, но ее не посещали сновидения, как это бывает после принятия лекарства. Может, оно было и к лучшему.
VII
Прошло ровно две недели с того дня, как виконтесса де Ля Рош-Фери прочитала письмо Андре Карбо. В эти дни она была в самом веселом и благожелательном расположении духа, так как решила соблюдать «заповедь», которой научил ее Андре. Для себя Гортензия решила оставить только самые светлые мысли. Хорошему настроению способствовала наставшая в Крыму погода. Было уже прохладно, как это часто бывает в конце сентября, но с воды веяло еще теплом. Дни стояли погожие и ясные. Виконтесса часто водила на прогулки своего Эмиля, чтобы он мог ощутить морской ветер и дивные ароматы осенних деревьев. Мальчик был чрезвычайно счастлив, а море напевало ему свою неповторимую мелодию, которую может услышать не каждый. Для этого нужен особый талант. Гортензия писала письма лучшим педагогам из тех, кого она знала, чтобы те, в свою очередь, нашли подобных себе коллег в сфере музыки. С этого момента судьба Эмиля решительно менялась.
Наступил последний день пребывания в Севастополе. Гортензия уже без страха готовилась к отъезду во Францию. Она была по-настоящему счастлива, она словно очнулась после тяжелой, болезненной дремоты. Ей даже воздух казался чище, а краски природы стали гореть для нее ярче. Она распоряжалась багажом и другими вещами, как вдруг, в четверть первого, резко зазвонил электрический звонок. Нинон, как обычно, пошла открывать, мысленно репетируя свой ответ незваному гостю: что, видите ли, госпожа занята, сегодня отъезжаем на родину-с и все в таком роде. Но ее репетиция была тщетной - это пришла почта. На имя госпожи виконтессы де Ля Рош-Фери было передано письмо из Парижа от какого-то г-на N. Нинон не успела взять письмо, Гортензия вышла и сама взяла его в чрезвычайном волнении.
- Это от него, Нинон, я знаю, - Гортензия быстро распечатала конверт и развернула письмо. Но оно было написано чужой рукой, не столь изящной, как у Андре. Виконтесса посмотрела на часы – было шестнадцать минут первого и та самая дата, которая была установлена на серебряном хронометре. Она все поняла, руки ее дрожали. Гортензия медленно опустилась в кресло.
Нам нет надобности пересказывать здесь само письмо, оно лишь содержало в себе факты, даже неокрашенные эмоционально. Но и этого было достаточно. Чтобы поразить женщину в самое сердце.
Господин Андре Карбо скончался от туберкулезной болезни легких в собственной постели, в квартире на Монмартре без особых мучений, во сне. Ушел он мир иной, успев попрощаться со всеми своими близкими и друзьями. Свою квартиру он завещал семье своего друга-художника, за которым он видел большое будущее. Свои же капиталы он также отписал в пользу художников и артистов, которые являлись его лучшими друзьями. Те, кто были у его смертного ложа, говорили о том, что последнее слово, которое он произнес в своем пребывании в этом мире, было женское имя – Гортензия. В руке он сжимал золотой медальон с женским портретом. С ним Андре просил себя похоронить.
Пока виконтесса читала письмо, на ее глаза набежали слезы. Но эти слезы были не столько от отчаяния и горя, а сколько от облегчения, хотя это чувство было весьма странным в подобной ситуации. Но, там не менее, это было так. Гортензия прекрасно знала, что дни Андре уже сочтены. Она была рада тому, что он, как и обещал, сохранил ее образ до самой смерти, что он ушел без боли и страха, со спокойной душой.
В письме было еще указано место, где он похоронен, чтобы виконтесса могла посетить его и положить цветы. Также были указаны имена и адреса его близких друзей, с которыми она могла бы обрести знакомство. Гортензия достала из кармашка серебряные часы и перстень, который был подвешен, как брелок. Она пристально вгляделась в эти вещицы и нежно поцеловала их. Затем она достала из корсажа прощальное письмо, аккуратно развернула его и взглядом пробежала по изящным строчкам. И снова она увидела ставшую для нее заповедью фразу: «никогда не сожалейте о потерянном».
КОНЕЦ
2006 г.