Дик Хантер был легендой. Живой легендой. Дик был легендой ещё когда Мартин только прилетел, и, к радости всех двадцати двух тысяч восьмисот пятнадцати обитателей Марса, до сих пор оставался жив. Вот почему, когда знакомый голос завопил за спиной “Малыш Марти!”, сорокалетний шестифутовый “малыш” обернулся с самой что ни на есть широкой улыбкой.
Дик ничуть не изменился за эти годы: всё тот же энергичный, бодрый старикан в немыслимо затасканных шмотках, помнящих, кажется, ещё день Первой Посадки; всё тот же громкий и вечно улыбающийся беззубый рот, всё те же седые кустистые брови, из-под которых сияют любопытствующие, молодые глаза. Собственно, он ничуть не изменился с того самого дня, когда юный, напористый и очень стеснительный в душе Мартин попросил у него интервью, а Дик вместо этого утащил его в экспедицию. Вот и сейчас, когда чуть схлынул бардак радостной встречи, Марти обнаружил, что сидит с Диком в забегаловке дяди Тома и торопливо отвечая на вопросы, выкладывает подробности своей немудрёной жизни за последние месяцы.
— Читал, читал…– Дик говорил по-отечески ласково, лукаво прищурясь. У любого другого же те слова прозвучали бы покровительственно.– Ты неплохо пишешь про нашу собачью жизнь, малыш. Благодаря тебе ребята, когда приходит время умирать, делают это с улыбкой.
Мартин и сам считал, что пишет неплохо. Добрую половину времени он носился по научным станциям и навострился ярким и доступным языком описывать, что делают учёные и зачем это нужно. Каждый раз, когда колонии удавалось выбить новое оборудование, дефицитные запчасти или просто дополнительную ракету, Марти думал: возможно, это произошло именно потому, что вчера утром ответственный чиновник развернул “Геральд Трибьюн” и увидел мою статью. Оставшееся время репортёр проводил в администрации, на заводах, на космодроме и в рабочих посёлках – набирая материал для “листка Марти”, единственного регулярного издания планеты. Официально газета называлась “The Martian Chronicle”, но иначе чем “листком” её никогда и нигде уже не называли. Марти верстал номер в четверг, в пятницу, когда печатался и развозился тираж, отдыхал, а в субботу, когда всё население планеты, блаженно потягивая утренний кофе, разворачивало газету, уже нёсся в поисках информации на следующие две полосы. Сам Говард Уиттакер, администратор колонии, однажды сказал: “Мы экономим на паре дюжин полицейских, проповедников, актёров и шлюх благодаря тому, что у нас есть один Марти”. Точно, один. Редакция, уговорившая молодого журналиста поехать на Марс, много говорила о прекрасном будущем главного редактора первой марсианской газеты, но деликатно забыла упомянуть, что главным он станет только потому, что на долгие годы будет единственным.
Выходной на Марсе – суббота. Идея сделать два выходных дня, как на Земле, не прижилась: слишком мало вокруг развлечений, люди лезли на стенки со скуки. На планете с такой атмосферой не очень-то выберешься на пикник, не очень-то половишь рыбу и точно не займёшься спортом на свежем воздухе. Земля, конечно, присылала и книги, и радио- и телесигналы, но они помогали только новичкам, недавно оторвавшимся от колыбели. Через какое-то время земные новости и проблемы уходили вдаль, становились чем-то столь же далёким и нелепым, как древнегреческие комедии. Горизонты “настоящей жизни” съёживались до родного посёлка, до нескольких десятков землянок под привычным оранжевым небом. Радист с космодрома зевал, пытаясь посмотреть земной фильм про бравых космодесантников, а радиофизик из обсерватории и на Земле-то считал “родственников” развлечением для особей, не сумевших одолеть начальную школу. Спасаясь от безделья, учёные шли в свои лаборатории, механики пользовались случаем провести профилактику, даже рабочие отчаянно спорили за право подработать уборщиком в баре, разносчиком газет или дежурным по охране порядка. Администрации ничего не оставалось, как узаконить такую практику; всё лучше, чем ждать, когда озверевшие граждане начнут баловаться банальным мордобоем. С тех пор выходной на Марсе – в субботу, а управляющие бдительно следят за тем, чтобы в поселениях хватало работ и общественных занятий на неполную занятость; лучше, чтобы все желающие могли день-два в неделю отвлечься и отдохнуть, работая “не по специальности”. Зато в субботу жизнь почти замирает; это тот единственный день, когда люди могут позволить себе понежиться в постели, поболтать за завтраком и весь день никуда не спешить.
— Знаю, собачья у тебя работа, сынок. Носишься день за днём наперегонки с часами, прыгаешь как укушенный от посёлка к посёлку, и если однажды опоздаешь, все останутся без сладкого к завтраку.
— Ну, у тебя тоже работа не в офисе, Дик.
— Что верно, то верно, малыш, что верно, то верно.– Дик осклабился и приложился к стакану.– У нас у всех здесь собачья работа. Я уж лет двадцать как позабыл, какой вкус у настоящего виски, зато легко отличаю, из каких именно кактусов Том сегодня гнал своё варево. Толстый негр, протиравший стаканы у стойки, при этих словах усмехнулся:
— Настоящего виски не пьёт даже Уиттакер. Наверное, он мог бы договориться и сунуть в ракету бутылочку к своему дню рождения, но ребята бы возмутились.
— Ты мог бы вернуться на Землю, Дик. На билет ты давно заработал.– на самом деле Марти не представлял Марса без Дика и ещё больше не представлял Дика без Марса. Тот был всегда, с первого дня, и должен быть до тех пор, пока Марс остаётся собой.
— А ты бы вернулся, Марти?– вопрос был серьёзный, но Дик поблёскивал глазами так весело, будто заранее знал ответ. А он ведь знал, старый Дик. Марти не вернулся бы, будучи собой, и уж точно не вернулся бы, будучи Диком. Они все: и Дик, и Марти, и старый Том – давно заработали себе на билет.
Дик Хантер был легендой. На планете, где вода означает жизнь, он искал воду. Из сорока пяти нынешних поселений – начиная от космодрома и кончая избушкой биологов в дельте Эберсвальде – он обеспечил водой тридцать шесть. Сначала летели зонды. Потом учёные – геологи, гидрологи, метеорологи, физики – изучали данные, спорили до хрипоты, называли друг друга тупицами, рвали на себе волосы, апеллировали к администратору и, наконец, соглашались: здесь, может быть, что-то есть. И тогда в это что-то шли Дик и его команда.
— Ты-то уж знаешь, Марти, это собачья работа.
Дик уходил, снабжённый самыми подробными инструкциями, и, как всегда подозревал Марти, выбрасывал их за ближайшим пригорком. Юный Марти однажды пошёл с Диком и понял: Марс – не место для человека. Вовсе не место. По мере удаления от поселений сходили с ума то ли человек, то ли законы природы, то ли то и другое разом. Сначала отказывала связь: проверенные, надёжные схемы сначала потрескивали, потом шипели, потом громыхали. Связаться с колонией становилось невозможно уже с нескольких сотен километров, а через пару недель даже с соседом проще было объясниться жестами, чем словами. Затем лишалась доверия навигация; местность расходилась со снимками и картами, радиокомпасы отказывали вместе со связью, гирокомпасы выходили из строя, и даже простейшие магнитные – казалось, соревновались в том, как изощрённее поиздеваться над путешественником. Приборы в вездеходах ломались один за другим, и если исследователи продолжали упорствовать, наконец, выходили из строя двигатели. Вернуться было невозможно, и всё же Дик возвращался – Дик, его ребята и его неизменный ослик, такой же старый, непонятно как попавший на Марс и такой же живучий. Дик возвращался и говорил: “Пусто”, или возвращался и говорил: “Гиблое место”, или, реже всего, говорил: “Есть вода”. Главное – он возвращался. Давал своей команде передохнуть, менял вышедшие из строя приборы и механизмы, обновлял промежуточные базы, а потом снова получал задание и уходил. Уходил, чтобы вернуться с известием.
Ракета, способная долететь до Марса, несёт максимум два процента полезного груза. Колонии нужны еда, вода, кислород. Ей нужны механизмы и топливо, приборы и оборудование, медикаменты и стройматериалы, одежда и обувь, миллион разных вещей. Людей нельзя посылать без возврата, а значит, ей нужен космодром, а значит нужны обратные ракеты, снова нужно топливо, снова – оборудование, не говоря уже о стройматериалах. Простейший расчёт показывает, что обеспечить существование колонии с Земли невозможно. Ну а даже будь это возможным, налогоплательщик непременно задаст простой вопрос: “А зачем?” Этот дикий и нелепый вопрос прискорбно нуждался в ответе.
Первые экспедиции сумели предложить интересные варианты. Новые лекарства и редкие элементы, военные технологии и самая дорогая в мире экзотическая косметика – всё это можно было производить на Марсе и таким образом финансировать научные исследования. Если. Если колония сумеет самостоятельно обеспечить большую часть своих потребностей. Если найдёт, чем дышать, что есть и на чём летать. Ракетное топливо, пролетевшее двести миллионов километров только для того, чтобы толкать ракету в обратный путь, становится не просто дорогим – оно вообще не имеет цены. Многолетняя кропотливая работа талантливых людей: исследователей и инженеров, химиков и биологов – сделала существование колонии возможным. И всё же она постоянно балансировала на грани банкротства.
Вода – это жизнь. На Марсе простой и очевидный тезис пережил второе рождение. Для производства пищи нужна вода. Для производства воздуха нужна вода. Вода нужна для строительства, для машиностроения, для химии и даже для ракетного топлива тоже нужна вода. Какую циркуляцию ни делай, какие уловители ни строй, какую очистку ни применяй, вода расходуется и будет расходоваться. А значит, для поддержания жизни нужен стабильный источник воды. Значит, нужен Дик Хантер. Сколько воды есть в распоряжении инженеров – столько людей колония сможет прокормить, столько товаров произвести, а значит – столько исследовать, понять, объяснить. Выполнить своё предназначение. Сделать новый шаг к освоению Марса. Каждый раз, когда исследователи находили воду, администратор объявлял общий праздник. За те восемнадцать лет, что Марти провёл на планете, такое случалось семь раз, и все семь мест нашёл именно Дик.
— А дома как, всё один?– старик бесцеремонен как кочевник, но в нём не чувствуется ни осуждения, ни нездорового любопытства.
— А как же ещё? Какой женщине нужен муж, который спит чёрт знает где пять ночей из семи? Сам-то ты как? Когда мы виделись в последний раз, к тебе клеилась эта.. Бренда, кажется, из атмосферников.
— Да что ты! – Дик замахал руками.– Я про неё уже и думать забыл. Она не про нас. Она по характеру кошка, а у нас, ты же знаешь, собачья работа. Так что я просто купил ей билет, получил на прощание нежный поцелуй в лоб и ушёл искать за Серую Мглу.– Дик помрачнел, замолчал и вдруг залпом опрокинул стакан.– Гиблое место. Серёжа Пак там остался. Не смог я его достать. Это он меня так научил.– Дик отставил стакан и даже перевернул его, подчёркивая, что больше не будет пить. Марти с Томом присоединились к мимолётному поминовению. Марти вспомнил, как сам заблудился в двух шагах от лагеря, как звенело в ушах, как нарастала паника полнейшей дезориентации и как порхали между ломкими мёртвыми кустами странные серебристые тени. Марс тогда достал его.. почти достал. Дик успел первым. А к Серёже, вот, не успел.
— Ты говорил, что я могу вернуться, малыш. Да как же я могу вернуться, когда здесь моя собачья работа?!– Хантер стукнул кулаком по столу.– Собачья работа и в итоге собачья смерть. Ты знаешь, Марти, что такое собака?
— Ну, встречал на Земле,– неуверенно откликнулся Марти. Он ещё никогда не видел Дика пьяным и сомневался, как следует поступить.
— Собака, Марти, это такая отличная псина. Она может быть сильной, верной, умной, ласковой, послушной, самостоятельной, опасной, вздорной, дружелюбной, преданной, истеричной, трусливой, брехливой, но она всегда служит. Какой бы она ни была, она служит чему-то, что больше её. Не критикуя, слепо, не ожидая награды. Ну разве что если небрежно потреплют по ушам. И так с первого своего дня до последнего. Прямо как мы. Как Серёжа. А когда приходит пора умирать, собака уходит из дома. Собака, Марти, ненавидит умирать в своей конуре. Привяжи её – она порвёт цепь, огради – перепрыгнет забор. Она чувствует, когда наступает время, и тогда уходит из дома как можно дальше, служа свою последнюю службу. Вот потому-то, Марти, мы здесь… так далеко от дома, как только можем. Мы служим, мы идём вперёд. Ты знаешь, что такое Южный Полюс, Марти? Конечно, ты знаешь. Я читал, как люди впервые его достигли. Ха! Люди! Его достигли собаки. Они тащили сани, тащили вперёд. Сани с едой для людей. Едой для собак были сами собаки. Самых слабых из них убивали, и ими кормили других, посильнее. Рубили топором на куски и кормили. Люди съели еду, стало меньше саней, значит меньше собак нужно в упряжке, вот и вся арифметика. Знаешь, Марти, сколько собак отправилось к полюсу? Пятьдесят две. А сколько вернулось? Одиннадцать. Одиннадцать, Марти, всего одиннадцать еле двигающихся, дохлых псов. Такая вот служба, чтобы люди достигли полюса. А сами эти люди, когда пришёл их черёд, тоже ушли из дома, на свою последнюю службу. И вот поэтому, Марти, я не вернусь на Землю. Я не хочу умирать в своей конуре. Почётное это дело, собачья работа! Вперёд, только вперёд. Идущие вперёд приветствуют тебя! Ты же всегда хотел об этом написать, верно, Марти? Я иду вперёд, и именно поэтому выхожу оттуда, откуда никто не выходит, а когда Марс таки достанет меня, я умру как Серёжа, я умру, улыбаясь. Пиши об этом, Марти, пиши. У тебя хорошо получается. Ладно, парни, бывайте. Мы классно поговорили, но мне завтра в поле, нужно как следует выспаться. Ещё встретимся.– Дик махнул рукой, надел маску и прямо, не шатаясь, вышел наружу. Том продолжал механически протирать стаканы, а Мартин остался сидеть за столом, впервые за многие годы не зная, о чём писать. Он чувствовал полнейшую опустошённость, невозможность ещё когда-либо взять в руки перо. События, достижения, открытия, вести администрации – всё, что писалось в последние годы мелькнуло перед глазами и казалось таким незначительным по сравнению с тем, что он услышал от Дика. А ещё Марти точно знал, что он напишет номер. И не просто напишет. Потому что Дик прав. У него тоже собачья работа.
(c) Softwarer
декабрь 2013