Как Даниил и предполагал – не все согласились с его новой должностью и успехами. Оказалось, что гонец – это страшно, опасно и требует большой сноровки. А еще – возраста. Волчонок даже на годы свои выглядел-то с трудом, да и лет этих было не много.
Однако, это совершенно не омрачало его радость. Тогда – в беге и соревновании, в лице себя-победителя, он увидел счастье. Он почувствовал себя собой, а еще точнее – почувствовал себя чем-то стоящим. И вместе с тем счастливым.
После многочисленных ран и унижений, что довелось ему испытать, чувство самостоятельности и уверенности в себе было как бальзам на душу.
Тогда весь мир в его глазах переменился.
В каждом лучике солнца, в каждой травинке, облаке, дуновении ветра, была приятная и добрая музыка. Весь мир улыбался ему – вот так ему тогда казалось. И он улыбался в ответ.
Впервые, за всю свою жизнь, он был горд собой – представляете это чувство?
И потому светился от счастья.
Но через некоторое время чувство радости израсходовало себя – и каждый из нас понимает, почему так происходит. Чему бы человек ни радовался – как бы сильно ни грустил, все это он подсознательно не может считать по-настоящему ценным – и поэтому душа так рвется разделить это с кем-то еще. Чтобы друг подтвердил, что есть чему гордиться. Есть повод, чтобы радоваться. Есть причина, чтобы погрустить.
Один человек никогда не может справиться со всеми чувствами у себя внутри сам – ему обязательно требуется кто-то близкий или не очень, но главное – разделяющий его чувства.
Тогда можно освободиться от страданий, только тогда ты освободишься от тяжкой ноши – или по-настоящему окунешься в свое счастье.
Гонимый желанием поделиться своей радостью с лучшим другом, он помчался домой. Ведь Волчонок – прежде всего, кем бы он ни был – волком или человеком, мальчиком или девочкой, прежде всего был еще ребенком.
От радости он то бежал, то шел быстрым шагом и даже запыхался. Сердце его бешено колотилось, нервы постукивали в голове, как барабанные палочки, и душа его вся искрилась от гордости.
Даниил нагнал Аню во дворе. Она шла под руку, рядом с Лешей, и о чем-то увлеченно с ним разговаривала. По улыбке на ее лице и девчачьему хихиканью он понял, что она в хорошем настроении – а значит, точно должна разделить с ним радость.
-Аня!! Ань! – тяжело дыша, закричал Даниил.
-Привет, Звереныш – Аня слегка покраснела и снова захихикала.
Вид у Ани был, как это сейчас принято говорить – довольно пошлый. От этого вида, а точнее, настроя Ани, Волчонка передернуло. Но он проигнорировал это и заговорил:
-Аня, я первый, ты видела, видела?? Меня даже гонцом хотят сделать!! Я правда еще не понял, что это такое, но я был лучше всех! Правда же?!
Аня снисходительно улыбнулась.
-Правда, Волчонок. Я видела, ты молодец – Она улыбнулась больше, показывая тем самым, что разговор закончен, и прошла мимо.
Прошла мимо.
Улыбка сползла с лица мальчишки. Он все еще смотрел ей вслед – отдаляющейся, увлеченной только Алешей и никем больше, и убежал прочь.
Вот так и кончается радость. Когда близкие, друзья, родители – игнорируют желание разделить радость или печаль. Все попытки сделать это, вступить в контакт, стать ближе, рано или поздно пресекаются. Тогда подростки становятся еще более замкнутыми, недоверчивыми и раздражительными, чем они могли бы быть.
Поступок Ани ранил его в самое сердце.
И как Волчонок ни пытался быть сильнее своих эмоций, своей патологической ранимости, у него ничего не выходило – и руки дрожали от душевных терзаний.
Пройдясь немного по свежему воздуху, Даниил немного успокоился.
Когда начало смеркаться, он медленно поднялся к себе в комнату с намерением просидеть там до утра, а может и весь следующий день.
От серых стен, серого неба и шумного ветра за окном, мурашки шли по телу. Не от страха – от одиночества.
Все, рано или поздно, хотят иметь друзей. А если не друзей – то одного, близкого тебе друга.
И уже не имеет значения – открытый ты или замкнутый, умеешь дружить или нет. Всем известно, что больше всего дружба нужна аутистам.
Волчонок очень страдал от ее отсутствия. Начиная с потери родителей он потерял стаю. Затем – доктора. Затем, разочаровался в людях. А теперь…
Сидя один, в темноте, имея при себе такой груз прошлого, Волчонок все больше и больше терял веру в себя.
В последнее время он часто думал о своей жизни и о себе – и приходил к выводу, что он совершенно не создан для дружбы. Для жизни среди людей в частности.
Даниил судорожно обнял ноги и уткнулся себе в колени.
Он считал себя ненормальным. Возможно, так и было.
Все в округе хотели любить и прикасаться друг к другу – его это приводило в ступор. После травмы в прошлом он невероятно сильно воспринимал все колкости по отношению к нему, любую критику и агрессию. То, что не ранило бы психику здорового человека – очень глубоко ранило Даниила.
Так же он со стороны видел, какой интерес люди проявляют друг к другу. В том числе и любовный. Многое было опошлено, люди любили шутить на эту тему, говорить о всяких развратных вещах. Делать их. Волчонка это доводило до тошноты – и это тоже было ненормальностью. По крайней мере, он так считал.
Даниил понимал – ему не хочется никого. Не хочется с кем-то быть. Девочки внушали ему отвращение и недоверие – а такие, похожие на Катю, женственные и милые – даже ненависть.
Мальчики и мужчины внушали в него страх. Ни то ни другое ему не нравилось – и это было самой большой ненормальностью в нем.
С тех самых пор, как с ним случилось то, что не описать словами, он потерял интерес (или не нашел его) к любовным утехам и любви как таковой.
С кем ты можешь быть, если тебе не нравятся ни мальчики, ни девочки?
Но было в нем и то, что во сто крат увеличивало его эту ненормальность.
Все дело в том, что по правде говоря, он очень хотел любви. И нуждался в ней, как никто другой.
Более того – с одной стороны он мечтал о любви и нежности, а с другой стороны – знал, что в отношениях его вполне успокоит грубость. Ведь, если любимый человек был бы груб с ним, грубость ассоциировалась бы с этим человеком. А не с тем, что ему пришлось пережить. Так, чтобы он мог сказать себе – я защищен. Так может поступать только этот человек. Только любимый человек. Значит, меня больше никто не обидит – так, как тогда.
Все это было еще большим извращением. И поэтому, вся личность в совокупности была ничтожна. Волчонок не просто не любил себя – он ненавидел себя, целиком. Любую черту своего характера, отношение к чему-либо. Все было неправильным, ненормальным, пугало или ущемляло его перед другими, «нормальными», людьми.
И даже этого было мало – те нормальные люди тоже вызывали в нем отвращение. Он не мог смотреть нормально на влюбленных, все это казалось ему мерзким, унизительным, паршивым по всей своей сути.
Кто знает, был ли он прав?..
Его разум подсказывал только это.
Вообще, жизнь Даниила не была такой пагубной, какой казалась на первый взгляд.
С того дня, как он появился в этом месте, прошло еще много-много дней.
Многие из них были насыщенными. Волчонок постепенно рос – и сила, дремлющая в нем, разрасталась.
Раз за разом, он проявлял яркие качества лидера. Он становился все сильнее и мужественнее, несмотря на свой возраст. Все науки давались ему легко – и он не упускал момента, познать что-то новое. Он всегда был решителен, особенно когда это касалось проблем и друзей. Он знал, чего хочет, знал, как помочь. Мог приободрить и всегда поддерживал друзей в трудную минуту. Он не падал духом даже тогда, когда все вокруг стенали от безысходности. И обязательно, каждый раз, восставал из пепла, словно феникс, возрождая в себе силы бороться с тяготами жизни.
Никогда его взгляд не угасал – наоборот, он смотрел всегда прямо, искренне и только вперед.
У него был свой принцип – никогда не сдаваться. Это помогало и ему и его близким. А иногда и не только им.
Он не боялся – если не всего, то многого. А если что-то не получалось, он пробовал снова и снова, и достигал желаемого в любом случае.
А если нет – продолжал стараться.
Он хотел быть сильнее, стать сильнее – и это был еще один его принцип.
Он оставался честным и добрым ко многим, несмотря на все, что связывало его с людьми.
Может он был еще не очень взрослым, но рядом с ним люди чувствовали себя защищенными. Ведь, в отличие от многих, он смело смотрел в лицо опасности. И никогда не отступал.
Этим он был хорош.
Во многом он действительно был очень хорош, но этого было мало.
А еще, все менялось с приходом ночи.
Только тогда он мог раскрыть свою потаенную, израненную натуру, что жила под покровом ночи и страха.
Когда он оставался один – все это выливалось ему на голову. И это было просто ужасно.
Травмированная психика мучилась в такие моменты от всевозможных необоснованных страхов. Раз за разом ему вспоминались события прошлого, моментами крутящиеся в голове без остановки. Редко когда это прекращалось, мало что могло это предотвратить.
В какие-то дни все было прекрасно. В другие – он неделями мучился от надоедливых чувств и воспоминаний. Его трясло от страха и боли, и как бы он ни хотел это остановить – будучи сильным, решительным и смелым, у него не получалось.
Тогда он становился слабым, трусливым и беспомощным. И именно это вызывало в нем тошноту – ведь он ненавидел это больше всего.
Иногда тошноту вызывали и его собственные воспоминания. В те тяжкие дни в глазах у Даниила темнело, его рвало и температура поднималась до невозможного. Словно организм, сам того не желая, пытался очиститься, не понимая того, что он уже чист.
Пытаясь подавить это, Даниил ничего не решил. Его преследовали галлюцинации, вкупе с его ненормальными способностями видеть то, чего не видели другие. Все это наводило на него ужас.
Еще более невыносимым все это становилось от того, что Волчонок был один. Ему приходилось пребывать с этим один на один, в одиночку справляться с томящими душу страданиями. И, понятное дело, разделить это все было не с кем. Он и говорить-то об этом не мог!
У него в душе обосновался страх людей. И хотя он убеждал себя, что такого больше не случится – мозг говорил ему об обратном. Тогда он ясно понял, что если такое произойдет еще раз – он сломается, не выживет, и это заставляло его еще больше шугаться людей.
Иногда ему хотелось плакать, иногда кричать, но ничто уже не могло вынуть этот нож у него из груди.
Каждый день он ощущал его, и нож этот сильно мешался. Когда он улыбался, когда он разговаривал, когда делал что-то – всегда он ощущал в себе этот чертов нож, с острым, отравленным лезвием, медленно уничтожающий его.
Как ему хотелось порой сдавить голову руками и разбить ее о стену! Только бы все это прекратилось. Но он не мог этого сделать. Потому что главным для него было выжить, Даниил давно для себя это решил.
Порой, сидя в темной комнате один, он мечтал поговорить с кем-то. Посидеть рядом, а не ходить из угла в угол, судорожно обнимая себя за плечи.
Со временем он привык к таким состояниям – выдумывал разные веселые ситуации, теплое общение, говорил сам с собой, успокаивая или ругая. Но и это тоже мало ему помогало.
Он не знал, что с этим делать и как с этим бороться – и поэтому ночью ему снились кошмары, сигнал нерешенных проблем.
Но сегодня, сам того не замечая, Волчонок медленно заснул.
И ему приснился очень странный сон.
***
Если погаснут далекие звезды,
Высохнет весь мировой океан,
Если спасать этот мир будет поздно
Он через час превратится в туман.
Если уже в раскаленной пустыне,
В той, что когда-то, мы звали земля
Знаю, что сердце твое не остынет
Я буду знать, что ты любишь меня (с)
Волчонок медленно ступал по холодной земле. Чуть погодя он обернулся – мир, все такой же странный, казался чем-то забытым, утерянным в прошлом или предстоящем будущем.
Этот мир Волчонок видел впервые.
И он не столько пугал его, сколько наводил щемящую тоску на его, и без того, израненное сердце.
Находясь здесь, среди громоздких каменных скал, он будто бы вспоминал что-то. Столь отдаленное и забытое, что оно становилось печальным.
Видел ли он этот мир когда-то во сне? Или же представлял его в прошлом?
Он не знал.
Печаль, скрытая за этим фосфорным небом, напоминала ему о чем-то. Об этом загадочном «когда-то», что он никак не мог вспомнить.
В его мыслях, чувствах и ощущениях присутствовали давящие отголоски воспоминаний. Словно он, сам того не зная, сохранил вечную память прожитых жизней.
Когда-то давно…
Волчонку показалось, что он давно уже не живет. Так, как это делали люди, те, что уже много лет не ступали по этой холодной земле.
Кажется, он всегда чувствовал это. Такое странное ощущение, будто ты помнишь, что было миллиарды лет назад – и помнишь то, что должно случиться миллиарды после. Словно бы быть во всех мирах одновременно – и не понимать, какому из них ты принадлежишь.
Очень сложное чувство, верно? Его тяжело понять, тяжело осознать, почему оно явилось и когда уйдет. От этого очень сильно щемило сердце.
Волчонок прошел вперед еще немного.
Ничего не было.
В этом мире не существовало больше людей, как и вообще какой-либо другой жизни.
Солнце больше не заходило за горизонт, поэтому не было ни закатов, ни рассветов.
Солнце умирало, как и Земля. Поэтому, оно всегда оставалось на месте, и находилось к Земле намного ближе, чем много веков назад.
Небо теперь было окрашено в фиолетово-малиновый цвет, по краям переходящий в черный. Далекий космос теперь казался намного ближе, и звезды горели слабым холодным светом и ночью и днем.
Волчонок и не думал смотреть за горизонт, чтобы найти там хоть какие-то отголоски жизни.
За милю вперед и назад от него не было ничего, за что можно было бы ухватиться.
Лишь голая земля, расколотая в нескольких местах, да гигантские горы, возникшие от столкновения движущихся плит Земли.
Под ногами Волчонка оставалась только сухая, безжизненная дорога. Не было больше растений, не существовало воды и дождей.
Только один ветер говорил о том, что здесь когда-то была приемлемая для жизни атмосфера.
Но даже он наводил на Волчонка томящий ужас. Тишина, режущая слух, сменялась гулким шумом порывистых сухих ветров. Лишь горы могли смерить этот мертвый бушующий ветер.
Волчонок знал, что когда-то этот мир был живым. Когда-то он, возможно, любил его и хотел видеть его прежним. Но эти времена уже давно прошли. Все, что осталось в его душе – пустое смирение и дикая, дотошная усталость, давящая на грудную клетку.
Все, чего он хотел – покой. Ему казалось, что он прожил сотни, тысячи лет на этой земле. Вот так, блуждая под гнетущими порывами ветра.
И он знал – скоро настанет этот момент. Скоро он уйдет отсюда – уйдет навсегда, и больше никогда не возродится впредь. Не попадет в другой мир или на другую планету, нет, ему суждено исчезнуть вместе с этим миром, породнившимся с ним своими корнями.
Будет ли существовать вселенная или нет, но этот мир пришел в негодность и должен был исчезнуть навеки.
Как эхо, постепенно растворяющееся вдалеке.
Это было до крайней степени печально и тревожно, и, если бы у Волчонка в тот момент было тело, он бы почувствовал неутолимую физическую боль.
Но тела не было, и от этого грусть его была только страшнее.
Он попытался прочувствовать ее, чтобы что-то вспомнить, понять, как вдруг в голове и видимом пространстве что-то резко поменялось.
Он понял, что забыл что-то. Что-то срочное, не терпящее отлагательств!
Ему сейчас же нужно было куда-то пойти. Словно он сам назначил свидание, и внезапно забыл о нем.
Волчонок огляделся по сторонам и заметил, что стоит на какой-то площади.
Кажется, он никогда не бывал вдали от этого места. Эта площадь врезалась в его память настолько, что, даже не помня ее, он понимал, что сроднился с ней.
Обрушенная много лет назад, уничтоженная природными катаклизмами, она все еще попахивала прошлым.
На площади уже не было ни домов, ни деревьев, но все же она казалась ему такой знакомой и до одури родной.
Волчонок свернул вправо и увидел то, к чему неосознанно стремился.
Лестница, каменная, идущая вверх к какому-то странному месту.
Не думая, он побежал к ней и забрался по ней наверх.
Теперь он возвышался над погибшей землей. А здесь, наверху, располагался целый ряд высоких колонн. Все это напоминало тронный зал, если бы не находилось на открытом воздухе.
Волчонок прошел дальше, по гладкому полу, обрамленному древними колоннами.
Впереди его ждал кто-то.
Ждал тот, о свидании с кем он недавно забыл.
Еще секунда – и двое существ заключили друг друга в объятия.
То ли в голове Волчонка, то ли в самом этом странном мире, внезапно заиграла красивая печальная музыка. Волчонок понял – он здесь для того, чтобы танцевать.
Делать то, о чем он всегда так мечтал, но никогда не решался исполнить – только потому что он ЖДАЛ этого человека.
Ждал больше своей маленькой жизни.
Он не разбирался в танцах, как другие люди, но, кажется, они танцевали вальс.
Музыка, столь же печальная, как и весь этот погибающий мир, снова казалась ему знакомой. Знакомой, но давно забытой, как из печальных детских снов, от которых мурашки идут по коже.
Печальной и безысходной, не имеющей грустного или веселого окончания – поистине подавляющая картина.
Но вместе с тем, Волчонок чувствовал необыкновенное счастье, охватившее его рассудок.
Он безумно любил этого человека. Он всей душой был расположен к нему, помнил и страстно жаждал ощущать его рядом.
Это был тот, кого сердце не сможет забыть никогда.
Его настоящая любовь, его часть бесконечно живущей души, его память.
Этот человек был тем, с кем он прошел сотни жизней, рука об руку, любя и не думая ни о чем.
Кого всегда знал, пусть и не так хорошо, как себя. Кого защищал и прижимал к себе так крепко, словно являлся ему одновременно отцом, возлюбленным и сыном в одном лице.
Волчонок ненавидел людей. Они мучили и причиняли боль. Но любовь к этому человеку была настолько безграничной и нерушимой, что рядом с ним он забывал про все эти правила.
Каждое прикосновение принималось им с бесконечной радостью, каждый ответный жест был наполнен теплом и доверием. Он знал его – знал все, до самых отдаленных уголков его души.
Знал тепло и боль, исходящую от него. Знал и любил. Больше всего на свете.
Но как же этот человек оказался здесь? Здесь, в мире безжизненном, лишенном даже разложения.
В мире, где не существовало ничего, кроме Волчонка и таких же заблудших душ, как сам он, что никогда не могли пересечься в одной параллели наступившей реальности.
Мир вечно блуждающих, погибших душ.
Рациональная мысль развеяла прекрасную картину.
Музыка стихала под очередным порывом сильного ветра. Он вспомнил, где находится – на закате всей жизни на Земле. Где нет, и не было ничего уже сотни лет, и, потому, все происходящее было лишь старым отголоском воспоминания. Возможно, даже никогда не существовавшего.
Последние частички миража были развеяны его мыслями, и мир, вскоре, приобрел четкую картину глубокого сна.
Видения рассеялись как дым, и Волчонок проснулся.
Он все еще не мог поверить, что все, увиденное им, оказалось лишь сном. Он боялся, что это не так.
Ведь, только ему было ясно, когда что-либо является настоящим пережитым воспоминанием.
Даже если это память о будущем.
На его сердце вновь легла ужасающая, щемящая тоска.
Он никак не мог забыть того человека, которого преданно ждал за каменной лестницей.
И самое страшное было в том, что ни в ту ночь, ни в последующие годы, он так и не смог вспомнить его лица.
Волчонок не знал, кто это был и что их связывало.
Однако, точно сказать он мог только одно.
Это была не Аня.
***
После этого сновидения Волчонку уже не удалось вновь заснуть.
Он пару раз прошелся по комнате, посмотрел на свое отражение в окне и забился в угол.
Как бы он ни пытался подавить самого себя, его постоянно душили воспоминания о прошлом.
О пережитых днях, о боли, о его судьбе.
Он не помнил уже, как смог дойти до этого приюта, не помнил, сделал ли он для этого нечто волшебное, или же все произошло само собой. Не помнил, сколько дней он потратил на дорогу и сколько ночей пережил в пути, на улице, в холоде.
Но зато он помнил боль. Боль, которая никогда не кончалась, словно у слепого, что никогда не видел белый свет. Слепой знал, что есть тьма – знал, что ему никогда из нее не выбраться. И как бы он ни старался, он не обретет зрение, ему не дано было увидеть мир таким, каким видели его другие люди. Просто потому что ему вообще не дано было видеть.
Так было и с Даниилом.
Однажды часть его души сломалась – сломалась навсегда. И это было не такой травмой, которую можно сравнить со сломанной рукой или еще какой-либо костью. Рука срастется – ты будешь помнить боль, но настанет момент, когда все придет в норму, и ты снова заживешь, владея своей конечностью.
Нет, в данном случае все было не так. Часть его души, сознания – ослепла. И это то, что можно знать наверняка – у него, слепого, не было шансов вновь увидеть белый свет. Все, что окружало его, было беспросветной тьмой, застилавшей глаза. Так должно было быть всегда.
Волчонок помнил те страшные дни, когда он убежал из приюта.
Было холодно, дул морозный ветер. Тело, все еще не окрепшее после ранений, очень негативно воспринимало любую непогоду. Мышцы болезненно сжимались, дрожь и озноб не давали Даниилу расслабиться, а легкие с трудом поглощали воздух, ураганом проносившийся вокруг.
Из-за холода, Даниила постоянно била судорога, и, кажется, тогда у него поднялась температура. Это было крайне неприятно, особенно если ты знаешь, что у тебя не будет крыши над головой еще долгое время.
Поначалу идти было достаточно легко. Но вскоре ко всем остальным ощущениям подключилась усталость, и дышать становилось все труднее.
Волчонок шел, не разбирая дороги. Да и как углядишь ее, когда всюду, куда ни посмотришь, лишь белая пелена, да ураганный ветер?
Ветер задувал ему в уши и создавал жуткий, одинокий вопль, словно тысячи привидений выли в одну секунду.
Когда становилось совсем трудно, Волчонок прислонялся к деревьям, находя в них защиту от ветра, а так же брал от них силы, чтобы продолжить свой путь.
Деревья тоже были холодными, и, потому, приносили ему мало облегчения.
Волчонок чувствовал, что постепенно у него отмерзают ноги. Ему приходилось останавливаться, чтобы счистить снег или размять их, он очень боялся, что они и вовсе скоро станут ледышками и распадутся на мелкие осколки.
Иногда он также останавливался, чтобы растереть тело и свои конечности, но при такой погоде даже это удавалось с трудом.
Когда ветер стихал – теплело, и шел дождь. Но это не приносило Даниилу никакой радости. Земля становилась скользкой, словно каток, а моросящий дождь еще сильнее раздражал тело своими колкими каплями.
Небо в те минуты было серым и пустым, как сердце одинокого человека. Хотя нет, намного печальнее его.
Вокруг была тишина. Ни чистых, перистых облаков, ни домов, ни лесов по всей округе. Одна сплошная степь, да серое небо – пустое и безжизненное, словно мертвый океан.
Серое небо и пустынная бесконечность в будущем – и нет места, более жуткого, чем это, и нет на свете души, смотрящей вместе с Волчонком на это подобие одиночества.
Когда выл ветер – было холодно, но не было пусто. Когда ветра не было – было пусто, и душа содрогалась перед этой пустотой. Ведь, если идет снежная буря – ты мало что понимаешь, когда ее холод обволакивает тебя с ног до головы. Ты не видишь, где идешь и чем ты окружен. Это уничтожает иллюзию пустоты и согревает сердце, если так можно выразиться в данном случае.
Но это же и убивает тебя.
Ровно так же, как и любовь.
Волчонок еще не понимал тогда, что это такое.
Не понимал, но совершенно четко пытался себе это представить.
Он знал, что его мать – кем бы она ни была – спасла его от скоропостижной гибели.
Он знал, что она, хоть и умерла, но бесконечно любит его, любила и прежде, и сейчас, этим серым морозным днем.
Даниил не мог точно сказать, было ли это единственной причиной его борьбы с тяжелой жизнью, но ее любовь – такая, какой он ее себе представлял, – заставляла его бороться до конца.
«Как же так, ведь, если я умру, она очень расстроится. Она ведь так хотела, чтобы я жил, она наверняка любит меня и ждет, и очень сильно переживает. Разве я могу все бросить, опустить руки?» - думал Волчонок.
Он не знал, правильно это или нет, но кроме этого стимула у него не было никакого другого.
Любовь к матери, которую он почти не помнил, которая осталась лишь грустным отпечатком кошмарных детских снов, заставляла его жить, пытаться жить – и двигаться дальше. Ведь, если бы мать его не любила – зачем тогда он вообще был нужен на этой земле? Разве может он, одинокий никчемный ребенок, рассчитывать, что его жизнь имеет ценность и без этого, сама по себе?
В те роковые дни он возненавидел холод. Он продал свою душу ему, многоликому дьяволу, чтобы холод охранял его от незваных гостей. Но вместе с тем, холод уничтожал его. Он впился в Даниила так, что тот сам в какой-то момент стал очень холодным (бля, генерал мороз хдд). Он мог запросто переносить любые морозы и не ощущать их, но в обычных условиях, С тех пор, его почти всегда знобило, даже в теплом помещении, и он всей своей душой ненавидел этот озноб.
В первое время, по ходу своего путешествия, Волчонку действительно часто приходилось останавливаться.
Его много раз скручивало от боли, у него болел живот, да так сильно, что приходилось оседать на землю.
Поначалу Волчонок хныкал, и если бы эту боль можно было передать словами, он бы показал вам, до какой степени это было нестерпимо.
Постепенно, он научился терпеть боль. Его пробирали дрожь и пот, в глазах темнело, и мысли рассеивались в разные стороны, но он терпел. Он начал игнорировать мерзкие ссадины и раны, томящие душу ощущения. Он был очень вынослив, но именно это раз за разом убивало его душу.
Когда неистовая боль прекращалась – за место нее приходила боль душевная. Столь же нестерпимая и давящая, она прорывала все его сознание и уничтожала его личность. Боль была настолько сильной, что пронзала даже тело, внутренности и кожу.
Несколько раз Волчонка рвало от нее, не едой, прозрачной жидкостью - снегом, который ему приходилось есть по пути.
Сколько раз ему хотелось заплакать! И это было не просто так, ведь для Волчонка было крайне сложно выдавить из себя слезы. Просто мысль, самая ужасная мысль на свете, пред которой склонялись и бедняки и короли всего мира, раз за разом возвращалась к нему. Мысль о том, что время нельзя повернуть вспять. Что, как бы ты ни хотел, как бы отчаянно ни плакал, и как бы сильно ни страдал – ты уже НИКОГДА не изменишь того, что случилось. Никогда не уничтожишь того, что с тобой произошло. Именно эта мысль наводила на Волчонка неописуемый ужас, какой не узнаешь даже в самых страшных ночных кошмарах.
Волчонок не хотел ничего помнить. Но память, как упрямая старуха, все время пряталась у него за спиной. Он не хотел ничего знать, но разум нельзя выключить по собственной воле, и потому у Даниила так сильно болело сердце.
Он уже не мог себя спрятать – ведь время, когда это нужно было сделать, уже давно прошло. В его подсознании крутилась настойчивая, болезненная мысль – «Раз уж я не могу уберечь себя от мира, в таком случае, я сам уничтожу этот мир. И чем больше зла я на него вылью, тем безопаснее мне будет в этом мире жить».
Временами ему вообще казалось, что все, произошедшее с ним, – всего лишь сон. Сознание уплывало, и Волчонок с наивностью думал, что так будет всегда. Но новый приступ боли возвращал его к жестокой реальности.
Ночи, проведенные на холоде, в жуткой, одинокой темноте, попросту убивали его.
Все это нанесло ему, практически подобную предыдущей, травму, потому что невозможно оставаться с таким ранением одному, в пустоте. Он боялся разделить свою боль с кем-то, но все равно очень жаждал сделать это хотя бы немного. От всего этого ему давило виски, и в голове у Даниила что-то болезненно сдвигалось, отчего он очень боялся сойти с ума.
Куда проще было бы, если бы он медленно угасал в этой страшной, безупречной темноте. Но нет, слепец пытался нащупать, прочувствовать свой путь к свету, или же к чему-то, подобному ему.
Пытался совладать с собой, осознать свою боль, чтобы подавить ее, и это заставляло Волчонка страдать еще больше.
Он и сам не понял, в какой именно момент его страдания кончились.
А если быть точнее – на смену им пришла необъяснимая, неконтролируемая сила воли и жажда жизни.
Все его существо превратилось в зверя, наделенного огромной силой и невероятными инстинктами, что не давали ему упасть в пропасть.
Желание выбраться из этого ада, бороться, выжить, идти дальше – оказалось сильнее всего пережитого.
Он шел, не разбирая дороги, заслоняя лицо руками от дикого ветра, отряхиваясь от холодных крупинок снега. Шел напролом, не зная, куда и зачем, но каждый его шаг был наполнен такой решимостью, что, казалось бы, даже вьюга отступала перед этим упрямым ребенком.
Он был совсем один – один, на всем белом свете, никем не поддерживаемый, униженный и растоптанный, но он шел, преодолевая такие расстояния и преграды, какие не под силу было преодолеть даже взрослому и здоровому человеку.
Ему было все равно, куда он придет и когда погибнет. Он просто боролся, боролся с самой судьбой, с извечной болью, с собой самим – боролся так сильно, что в тот момент, если его и видела смерть, даже она отступила бы в своем порыве наброситься на столь беззащитную жертву.
И через какое-то время, сама буря признала свое поражение и затихла, открывая дорогу смелому страннику.
И Волчонок, каким бы ничтожным он себя ни считал, помнил это – и понимал, что весь этот путь он проделал сам, и, наверное, ему все-таки есть, чем гордиться.
Даниилу все больше казалось, что он теряет последние остатки разума. Он больше не мог связывать себя с обществом, хоть с кем-нибудь из людей. Он не мог больше понять ни себя, ни других. Он очень хотел любви, но больше не мог любить ни мужчин, ни женщин. Оба пола стали ему одинаково противны – и он не мог ничего изменить, потому что, по его мнению, у него был повод так к ним относиться.
И, так или иначе, ему приходилось нести эту ношу и прятать боль внутри. И, хотя, удержать ее иногда было достаточно трудно, он, день за днем, старался это делать.
***
Волчонку было очень трудно плакать, поэтому, немного погодя он заскулил. А позже и завыл, так тоскливо, что этот вой услышала чужая стая из соседнего леса.
Но стая не завыла в ответ, и в тот самый момент, Даниил понял, что он по-настоящему самый одинокий волчонок на свете.
***
Была гроза. Раскаты грома отдавались тяжелым рыком в стенах приюта. Дождь барабанил по крышам, тяжелый ветер завывал за окном – было очень неуютно, но совсем не одиноко.
На улице было темно. Сейчас, в том веке, в котором вы живете, это чаще всего кажется необычным – ведь, наверняка, большинство из вас живет в городах, где на улице горят фонари, ездят машины, допоздна ходят люди.
Но приют Волчонка находился далеко от людей, повсюду было куда больше глуши, чем мы привыкли видеть. Тогда еще казалось, что всюду царствует природа – несмотря на то, что люди заняли бОльшую территорию Земли.
Даниил, уже которую ночь проводил в четырех стенах, один. Он никуда не выходил, ни с кем не говорил и почти ничего не ел. Поначалу, он изучал книжки, которые Аня подарила ему, но силы все больше покидали его, поэтому, он прекратил и это тоже.
Ему нужно было восстановиться. Да, он мог быть сильным – невероятно сильным, но чтобы возродиться заново, ему необходимо было умереть. Как птице Фениксу, что восстает из пепла.
Иногда, чтобы возродиться, нужно много времени.
Очень много.
И вот, сегодня, в одну из похожих друг на друга ночей, к нему наконец-то пришла Аня.
-Привет.. – Тихо сказала девушка, остановившись в дверном проеме. Она выглядела весьма и весьма нерешительно, словно боялась заходить в столь мрачную обитель.
-Привет. – Так же тихо отозвался Даниил. Где-то в глубине души он, конечно, был рад, и его сердце болезненно дрогнуло. Но в последнее время Аня так от него отдалилась, что он потерял с ней всякую связь. Он позабыл, что значит их дружба и перестал на что-то надеяться.
-Ты… Как? – Так же нерешительно продолжила подруга.
-Нормально..
-Что-то не похоже – Аня грустно опустила глаза. – Ты… хотя бы ешь? Хоть что-то? Ты давно никуда не выходишь…
-Ну и что… - Волчонок мрачно отвернулся к окну. – Вам там, наверно, и без меня весело.
-Почему ты так думаешь?
-Это факт. – Даниил пожал плечами. – Никто даже не заходил ко мне, очевидно, потому что я никому из вас не был нужен.
-Что значит.. не заходил? – Аня перестала выглядеть несчастной, и на ее лице отразилось удивление. Она чуть осмелела и шагнула в комнату. – Я же приходила.. Совсем недавно..
-В смысле?? – Волчонок с еще большим удивлением покосился на девушку.
-Что значит… В смысле? – Голос Ани стал громче, и она сделала еще шаг вперед. – Я приходила к тебе пару дней назад, но ты был очень зол, ты выгнал меня.
Внутри у Даниила что-то неприятно кольнуло. Он встал с пола и потер себе плечи.
-Подожди, тебе, что ли, приснилось такое?
-Даниил! – Кажется, до Ани что-то медленно начало доходить и она быстрым шагом зашла в комнату, стараясь не задеть внимание Даниила каким-нибудь резким движением. – Послушай меня… -Неуверенно продолжила она. – Я.. Не знаю, что именно ты помнишь, но я и правда очень волновалась за тебя! И заходила. Я… - На мгновение Анна запнулась и тень укора совести промелькнула на ее, и без того, бледном лице. – Просто… Леша, он ведь ревновал, а потом я вообще…
-Решила меня бросить? – Даниил усмехнулся и коротко, по-волчьи, фыркнул.
Аня медленно опустила глаза.
-Прости. Я не хотела. – Она подошла к стене, возле которой когда-то была чужая кровать. Даниил стоял рядом, упрямо вглядываясь в темноту за окном. Что-то не давало ему смотреть Ане в глаза. То ли волчья солидарность, то ли гневная обида.
А может быть и стыд за то, что уже не в первый раз Даниил теряет частички своего разума.
-Я не помню, чтобы кричал на тебя. Более того, не помню, чтобы ты вообще ко мне приходила.
-Я поняла.. – Аня медленно кивнула.
Волчонок поджал губы. Его лицо сохраняло хладнокровие, такое, как и в других случаях с людьми – словно бы что-то замораживало его внутренности и лицо как только он оказывался с ними рядом.
-Очень мило. – Ровным голосом произнес он. Внутри Даниила бушевало целое море – от страха за Аню, от стыда, от горечи, ведь потерять разум значило потерять контроль над собой, потерять свою личность, волю, силу и гордость! Но, как ни прискорбно, ему давно стоило признать, что разум все чаще отказывается повиноваться ему.
-Даниил, а раньше… Ты забывал что-то, точно так же?
-Да. – Так же, без эмоций, ответил он.
-Но с этим же надо что-то делать! – Аня смело повернулась к нему и сжала руки в кулаки. – С тобой может случиться беда! Если ты перестанешь…
-Соображать? Или контролировать себя? – Волчонок снова презрительно усмехнулся.
Аня тяжело вздохнула и опустила руки.
Через секунду Даниил понял, насколько мерзко и эгоистично звучали его слова. Ему стало стыдно.
-Я и правда не знаю, что с этим делать – Тихо произнес он, вновь отворачиваясь к окну. – Я не знаю. Правда.
Даниил опустил глаза и молча начал разглядывать подоконник.
Аня тоже молчала. Затем прислонилась спиной к стене и вновь заговорила:
-Слышал, что сейчас творится? Люди гибнут. А наши боятся все. Не победить нам такую армию… - Девушка подавленно прикрыла глаза, оперевшись о стену руками.
-Да, я знаю. – С вызовом ответил Даниил, болезненно хмурясь. На его лице узнавалась привычная, агрессивная задумчивость, направленная, непременно, к самим людям. – Я тоже думал об этом. – Он яростно сжал ладонь в кулак.
-Правда?.. – Аня несколько удивленно покосилась на него.
-Я уже очень давно… думал об этом. – Продолжил Даниил. – Наша земля страдает. А мы ничего не можем сделать. Лошади, звери, деревья…
-Но люди ведь..
-И люди тоже!
-Но, Даниил. – Неловко прервала Волчонка подруга. – Ты ведь говорил, что ненавидишь людей.
-Да, ненавижу!
-Но почему тогда..
-Как ты не поймешь? – С привычной искренностью и смелостью воскликнул Даниил. – Я не один в поле. Я волк. А обязанность волка – защищать территорию, где он живет. И свою стаю, в которой он живет – ест, спит и охотится.
Это место – вокруг, вся природа этого места, ее душа, которую чувствуют звери и духи, она породнилась со мной. Это моя территория. И я должен защитить ее! Иначе, никакой я не волк!
-Но люди…
-А люди тоже остались в моей стае. Люди… Остаются рядом. Они едят рядом. Спят рядом. И воюют за ту же землю, что и я. Значит они – из моей стаи. Среди них есть те люди, которых я люблю больше других. Значит, мы одинаковы с ними.
А если и нет – это волку и не важно. Главное, что они – из нашей стаи. А те, другие, чужаки. И я должен защищать наших от чужих!
-Как все сложно… - Аня устало потерла лоб. Не уверена, что все поняла правильно..
-Волки куда добрее людей – Уже мягче продолжил Даниил. Они принимают детенышей людей как своих сородичей, и растят их, дают им еду и кров, защиту и любовь, ровно столько, сколько дают своим детям. Хотя они знают, что это те же ненавистные природой люди. Что они уничтожают природу и зверей, что тот же детеныш – может вырасти и уничтожить их стаю, ведь он человек. И все равно они принимают его. Таким, какой он есть. – Даниил с отвращением посмотрел на свои руки.
-Люди бы не стали принимать кого-то вот так… Ты прав. – Аня слегка отвернулась от Волчонка, будто извиняясь.
-Но все же, я не знаю, что делать. По ночам у меня сердце колотится от гнева, на чужаков, на себя, ведь я абсолютно беспомощен. Я хожу из угла в угол, как раненый, но сделать ничего нельзя. Но я буду защищать нашу Родину. – Он снова агрессивно нахмурился и с болью посмотрел в темноту за окном. Чуть погодя, он заметил, что Аня слишком долго молчит и не отвечает ему. Он обернулся к ней и увидел хрупкую женскую фигурку, обнимающую себя за плечи.
Как и должен был среагировать любой мужчина, или же, любой сильный человек, Даниил среагировал мгновенно: вся спесь сошла с него, как вода, и он тут же растерял свое чувство ярости и злости, беспомощно вглядываясь в подругу.
-Ань… Ань, ты чего? – Растерянно спросил Волчонок осевшим голосом.
Аня закрыла лицо ладонью, сгибаясь, и сжалась еще больше.
Мгновением позже Даниил услышал всхлип. Слезы обескураживали его еще сильнее, чем Анин вид.
-Аня… - Даниил попытался, было, коснуться ее, но быстро одернул руку.
Казалось бы, Волчонок делал этим только хуже, ибо Аня от его голоса начала плакать только сильнее.
-Прости… - Прости меня. – Сквозь рыдания пробормотала девушка, постепенно оседая на пол. – Пожа-алуйста…
-Да что ты говоришь такое – Лицо Даниила стало не менее виноватым.
-А я ведь… ви-идела… - Аня всхлипнула и глубоко вдохнула. – Я даже смотреть на тебя не могу. Все твое тело. И твои глаза. В них столько боли каждый раз, а ты все продолжаешь «я буду защищать нашу ро-о-одину» - После этих слов девушка зарыдала пуще прежнего.
-Аня, боже, да что ты! Успокойся, прошу тебя – Вид у Даниила стал еще более виноватым и несчастным. Теперь еще и какие-то «глаза с болью». Ну что за унижения…
-Я так и знала. Знала это! Я просто обманывала себя. – Плача, продолжала Аня, - А потом я и вовсе… решила….
Поток новых слез заглушил ее слова, если они вообще были произнесены.
-Что решила?? – Даниил осторожно опустился к девушке на пол.
-Что это я во всем виновата!! – Аня резко подняла голову и с болью посмотрела прямо в глаза Волчонка. Смело и со злостью, на саму себя, со злостью, наполненной силой и честностью, такой, которую не встретишь у других людей. – Я поэтому тебя и бросила!!!
«Значит, все-таки бросила» - невольно подумалось Даниилу.
-Я решила… Что это я делаю тебя несчастной.
-Но я не несчастен! – Запротестовал Даниил.
-Ты несчастен! – Так же смело возразила ему девушка. – Каждый день, пока я видела тебя, пока была рядом с тобой, я видела, как ты страдаешь! Видела, что тебе плохо среди людей, среди… нас… Видела, что в глубине души тебе очень больно! Но ты терпишь и продолжаешь улыбаться всем, боясь согнуться при других. Боясь, что кто-то это заметит.
Даниилу захотелось, чтобы она замолчала.
-И я была все время рядом! При… этом… Все время находилась рядом! Но ничего не могла поделать с этим!! Ты был несчастен даже тогда, когда улыбался и смеялся с нами. В тебе все равно была эта боль, а я даже толком понять ничего не могла! – Аня снова заплакала и вытерла лицо рукавом.
Волчонку показалось, что весь мир полетел к чертям. Чувствовать такое, что чувствовала Аня – немыслимо. И он снова был тому виной. Чем? Ви-ной.
-Прости меня… - Еле слышно прошептал Даниил, уставившись в пол.
-Я решила… - В который раз продолжила Анна – Что это я виновата. Я… Каждый раз приношу людям одни беды. Всегда. Даже Леша, когда спас меня…
-Но Леша обрел новую любовь!!
-Да, но… Нет, тогда началось много проблем! Все внезапно взъелись на него. Было много проблем и с Алиной тоже…
-Алина сама по себе проблемная – Без тени смущения, прямо заметил Даниил.
-Все равно дело было во мне! А потом… И я подумала…
-Что лучше будет меня оставить.
-Да. – Чуть тише подтвердила она. – А сегодня…
-Что? Ты передумала? – Даниил не сдержался, чтобы не съязвить.
-Я… Поняла, в чем дело. – На мгновение, лицо Ани приобрело очень мудрый, почти старческий облик. Она невидящими глазами смотрела в трещину на полу, и Волчонку показалось, что в этот момент ее глаза мерцали. – Ты никогда не сможешь быть счастлив.
Даниил промолчал.
-Я хочу сказать… Ты не человек. – Она уверенно помотала головой. – Я сама долго пыталась уверить себя в обратном, пока не осознала – ты и в самом деле не человек. Твое место в лесу – с природой, с волками. В волчьем теле… Но не среди нас. Не среди людей.
Волчонок вздохнул. Аня была права.
-Поэтому, что бы кто ни делал – ты не будешь счастлив здесь. Это не твое место. Не твои сородичи. Не твой дом.
Несколько минут ребята провели в полной тишине. Затем, Даниил медленно подполз к своей подруге и искренне-неловко схватил ее за руку.
-Ань.
Девушка слегка покраснела.
-Мне не нужен другой дом.
Аня замешкалась.
-Другой?.. Но ты ведь согласен, что люди это не…
-Мне. Не. Нужен. Другой. Дом. – По слогам, медленно, повторил Даниил. – Один у меня уже есть.
-И где же он? – Растерянно вопросила Аня.
-Рядом с тобой.
***
До рассвета дети просидели вместе, обнявшись, почти не разговаривая друг с другом. Под утро обоим захотелось есть, и Аня принесла оставшиеся запасы Даниилу в комнату.
С этих пор она решила больше никогда и ни за что на свете не оставлять его и всегда во всем поддерживать.
И этой смелостью, этой безграничной преданностью и теплотой, она была великолепна.
Поэтому, тогда, глядя в ее по-детски игривые зеленые глаза, разглядывая солнечно-рыжие волосы, одно страшное чувство, сильнее ненависти и больше войны, закралось тайком в душу Даниила.
Это была Любовь.
***
Ему никогда не бывает грустно
Ему никогда не бывает грустно
Ему хорошо в его тесной квартире
Ему никогда не бывает пусто
Никогда не бывает одиноко
Среди сотни знакомых весело
Среди сотни знакомых - что поделать? -
Не находится места в сердце (с)
Была у Волчонка одна важная тайна. Такая тайна, что он не рассказывал о ней даже Ане.
Порой, эта тайна казалась ему глупой или даже смешной, но чем больше о ней думал – тем больше понимал, что все это более, чем серьезно.
Однако, Ане Даниил об этой тайне все равно не рассказывал. И никому не рассказывал вообще.
А в те дни, когда тайна слишком мучила его, он всеми силами старался думать о том, что он сумасшедший или заигравшийся ребенок, которому постоянно что-то чудится.
Ну так вот. В чем же был смысл всей его этой загадочной тайны?
А смысл был в его памяти.
Даниил давно замечал, что забывает что-то: это было и во время ссор с Аней, и в полном одиночестве. Память ухудшалась раз за разом, она слабела и утекала в какой-то немыслимый водоворот. Даниил многое забывал. И это касалось как кратковременной памяти, так и долгосрочной.
И вот, когда Даниил уже, было, решил, что скоро он и вовсе перестанет что-то запоминать, его «беспамятство» вдруг остановилось. И память закрутилась в обратную сторону.
Да-да, именно так, как настенные часы! Если бы стрелки вдруг замедлили свой ход, а затем, по совершенно неизвестной нам причине, вдруг снова начали двигаться, но в абсолютно другом направлении.
Волчонок не знал, что это значит и почему так происходит. Но память крутилась и крутилась, и в голову его постепенно начали закрадываться те воспоминания, которые находились далеко за линией его рождения.
Сначала он даже не понимал, что это. В обрывках снов или внезапных дневных видениях он видел странные и смутно-знакомые вещи. Пока не схватился за нить этих картин и не понял, что сам в состоянии раскатать клубок.
Это значило, что увидев одну ситуацию, он напрягал разум так же, как и вы, когда пытаетесь вспомнить что-то. И он вспоминал! То, чего не было.
В том времени, которого нет.
То есть, он понимал, что тех вещей, которые он видел и вспоминал – попросту никогда не существовало!
Такого не могло быть, и, вполне логично, что Даниил понимал это. Но чутье словно пыталось обмануть его и выставить эти ложные картинки за правду жизни. Потому что всем своим нутром он чуял – это было. Он это чувствовал. Он это видел. Потому что он это ПОМНИТ.
Он помнил несуществующие ситуации и незнакомые в этой жизни места. Помнил события и людей так, как помним мы, то, что мы пережили.
Представьте, что вы вспоминаете вчерашний поход в кино. Или то, как когда-то вы заходили в гости к своей бабушке. Возможно, это было давно и вы уже не помните, в котором это было часу, будний ли то был день, и какая погода стояла на улице.
Но вы точно помните, что это было, ведь вы были там сами! Вы можете вспомнить чувства или слова, можете вспомнить, что вы тогда ели, от общих черт и до деталей – ведь это ваше, по-настоящему ВАШЕ, ПЕРЕЖИТОЕ воспоминание.
Представьте теперь, что именно так помнил все и Даниил. Именно поэтому его разум так яростно отвергал навязанную Даниилом мысль: он категорически не соглашался с тем, что Волчонок просто был сумасшедшим. Поэтому, все эти вещи очень тревожили Даниила.
Поэтому, он решил никому о них не рассказывать.
А видел Даниил очень многое. Память все крутилась и крутилась, преодолевая одну жизнь за другой, и не всегда Даниил вообще мог понять, что же там происходит.
Одним из первых его воспоминаний было то, что он жил в каком-то огромном доме.
Дом был очень красив изнутри (снаружи Даниил его почему-то не помнил), весь в украшениях, орнаментах и вырезках на стенах. Стилем он походил на итальянский или, возможно, испанский манер, но Даниил ничего не знал обо всем этом и потому никогда бы не смог его вам красочно описать.
В доме было светло. Но, хотя это было так, он почему-то не запомнил там окон: может, потому что не смотрел в них, а может их там и вовсе не было…
В этом доме гостило множество людей. Все эти люди были богатыми и ухоженными, они приезжали из разных стран и отдавали очень большие деньги за ночи, проведенные в нем.
Но Даниил никогда не видел этих денег.
Потому что Даниил в этом доме был рабом.
Он был похож на себя нынешнего: те же черные волосы, та же бледная кожа и неестественная худоба. Однако, волосы его были куда здоровее, они были короче и лохматее, чем на самом деле. Ростом Даниил был намного выше, а возрастом старше: лет четырнадцать. У него были большие глаза, а взгляд его казался чище и невиннее, чем теперь.
Хотя с этим взглядом, как и с Даниилом, снова было что-то не то: он был странноватый, нелюдимый и зашуганный. Не из-за жизни, а сам по себе был такой. Про таких говорят «не от мира сего».
А еще Даниил помнил куда более странную свою «тогдашнюю» особенность: как бы он ни хотел, он не мог говорить.
Волчонок поэтому не мог понять, на каком языке говорил он – а на каком окружающие. Также, он не был уверен, виновата ли в этом была голова Даниила (он снова начал подумывать о том, что и в те времена был ненормальным) или же у него вовсе не было языка. Его могли отрезать или еще что-то вроде…
Даниил старался вообще не вспоминать это место. Старался запрещать разуму показывать ему эти картины, а если они и просачивались в голову, то он быстро отвлекался от них.
Но даже если Волчонок пытался не вспоминать все это – что-то он все же не мог не помнить.
Он помнил и даже ЗНАЛ, что это было поистине ужасающее место. Ад в его земном воплощении – гнилой и позолоченный, вот, что это было.
Он был светел – но свет слепил. Он был богат, но это было проклятое богатство. Он был шумен, но шумом были крики и вопли, он был полон народу: но этот народ мог только страдать.
Даниил понимал, что провел там достаточно много времени. И все это время, пока он был там, он ни разу не сдался.
Старался он уйти от этих мыслей или нет, все было очевидно: его и других детей держали в этом доме лишь для развлечения богатых клиентов. И эти клиенты могли делать что угодно с рабами, заплатив хозяину нужную сумму.
Тогда Даниил смог познать всю сущность человечности. Он видел колоссальное количество людей: от молодых до стариков. Остающихся надолго или быстро проходящих мимо. Их были сотни, а то и тысячи, из разных мест, с разными прическами и выражениями лица. Они все были абсолютно разными! Объединяло их только одно: они обожали причинять зло. И именно это было для тех людей смыслов всего.
До того, как Даниил попал туда, он, наверное, и не думал, что извращенцев на свете так много. Что существует так много людей, способных и ЖЕЛАЮЩИХ причинять другим страдания, практиковать насилие над детьми и подростками и потешаться с ними в той форме разврата, какую они сами больше всего любили.
Даниил помнил, что среди этих детей-рабов были как совсем маленькие мальчики, так и дети постарше.
Девочек он почему-то не видел. Но не исключал их присутствия в здании: оно-то ведь было огромным.
Волчонку и детей этих было жалко. И самому становилось не по себе.
Постепенно, он стал совсем ненормальным: его трясло и колотило, мышцы непроизвольно сокращались и конечности дергались, он забивался в угол или вбивался спиной в стену, царапая ее когтями.
Он пытался уползти даже тогда, когда его под дых били ногами, а взгляд его, не смотря ни на что, оставался живым: только с каждым разом все более сумасшедшим, более диким.
Из-за непослушания Даниил постоянно ходил израненным и избитым гораздо больше, чем мог бы. Хотя, среди таких людей, он все равно бы не остался в сохранности, так что ему, пожалуй, было все равно.
Гостей очень раздражало, что Даниил не умел говорить. Он не кричал и не молил их о пощаде – и, потому, его изводили до очень тяжелого состояния.
В какой-то из таких дней кто-то устроил в доме переполох, и одному мальчику удалось выскочить из комнаты наружу, в коридор. Он был моложе Волчонка и выглядел меньше него. Мальчик не сопротивлялся, как и многие другие, постепенно теряя свой разум и превращаясь в овощ. У него были голубые глаза и каштановые волосы.
Даниил очень сильно захотел защитить его. Он чувствовал в этом нечто звериное – да и все эти дети, по сути и были зверьми.
Волчонок лежал на полу и рассматривал этого мальчишку: тот без сил развалился на чистом, до блеска, полу.
Тело Даниила дрожало от слабости, его оставили так же, как и этого ребенка. Рука очень сильно болела: похоже, были порваны сухожилия. Грудь кровоточила, как и другие части тела, и Даниил быстро перепачкался в собственной крови. Барахтаясь, он размазывал ее ладонями по полу, и ему было очень противно от этого.
Но еще больше ему хотелось защитить. Сказать противникам «уходите!».
Он крепко сжал зубы и попытался приподняться на локтях.
Ничего не вышло. Слабость и боль заглушали все, очень сильно темнело в глазах.
Даниил пару раз глубоко вздохнул и снова приподнял себя над полом. Затем дернулся вперед и упал на пол, но на небольшое расстояние дальше, чем был до этого.
Чуть отдохнув, он вновь посмотрел на ребенка: тот и не думал никуда убегать.
Даниил снова собрал свою волю в кулак и пополз. Постепенно, продолжая раскрашивать чистый пол «красной краской», он полз вперед, напрягаясь изо всех сил и шкарябая пол руками. Продвигаясь ближе, его желание достигнуть цели становилось сильнее и потому, он сумел добраться до нее.
Волчонок дополз до ребенка и улегся поперек него, сверху. Словно закрывая его собой, он говорил: не трогайте, я не отдам его, уходите.
Даниил агрессивно нахмурился и силы в этот момент совсем покинули его.
Воспоминания об этом доме, наполненном абсолютным ужасом, унижением и страхом, кончались на том, что к ним должен был приехать очень богатый и знатный гость. Был ли он итальянцем? Даниил не знал никаких стран…
Но он, кажется, слышал, что этот самый гость хочет купить кого-то себе.
Что он мило улыбается и совсем не похож на тех, что приезжали до этого.
Кажется, в те дни, разум уже не стесняясь подводил Даниила. От частых ударов в ушах постоянно что-то гудело, голову давило, а все тело неимоверно ныло и болело.
Даниилу становилось все хуже, его тошнило, голова кружилась, и он постепенно слабел. А потом его пару раз ударили и что-то словно начало лопаться у него внутри.
Он не был уверен, что с ним стало, но знал, что все органы были так сильно отбиты ударами, а кожа изранена и обожжена, что жить ему оставалось недолго.
В полусне, что кажется бредом, Даниил мечтал только об одном: чтобы этот прекрасный человек забрал его оттуда.
Ему в тот момент так захотелось тепла и нежности, что он впервые в жизни позволил себе мечтать.
И, поскольку его разум тогда уже начал путать мечты и реальность, он не знал наверняка, правда ли это все случилось или же ему просто хотелось, чтобы так было.
Но в этих (ложных или настоящих) воспоминаниях богатый человек выкупил его. И увез с собой.
Он пытался выходить Даниила, но и Даниил и этот богач понимали, что это невозможно: Даниил умирал.
У того человека была красиво обставленная комната. На полах лежали мягкие ковры, а мебель казалась уютной, удобной и совсем неброской.
Богатый человек легко поднял Волчонка на руки и отнес его в ванну. Пожалуй, именно эту ванну он запомнил лучше всего на том свете: в ней пахло настолько необычайно, что впоследствии, любые запахи мыла, ароматических масел и прочих «ванных» причиндалов, стали бы для Даниила любимыми.
Мужчина положил его в горячую воду и осторожно промывал его раны, мягкими движениями смывая засохшую кровь.
В какой-то момент он отошел, поскольку забыл взять с собой полотенце. Даниил держался за бортик ванны, чтобы не захлебнуться. Теплота и пар совсем разморили его. Он даже не заметил, как тяжесть огромным камнем упала ему на голову. Лицо стало неприятно покалывать, голова закружилась, и держаться стало очень трудно. От напряжения, что приходилось прилагать для этого, голова болела больше и больше. Виски сдавило сильнее и в глазах начало темнеть. Рука медленно соскользнула с мокрого бортика.
Так странно: Даниил умирал впервые. Но все равно знал, что умирает.
Как жаль, а ведь он так хотел увидеть Спасителя напоследок…
***
Закатные лучи солнца всегда кажутся такими грустными. Но и рассвет не имеет ничего общего с радостью, верно? Солнце восходит и начинается новый день, полный тоски и печали. Солнце три периода из четырех светит очень ярко, а летом от него становится так жарко, что горят посевы и выгорает трава. Если бы вокруг не было достаточно много деревьев, воды и тени – жить бы наверняка было невозможно.
Но все же, закатное солнце выглядит очень красиво. Земля становится ярко-красной, а небо переливается мягкими теплыми оттенками.
Даниил смотрел на лучи сквозь приоткрытую щелку в шатре, приподняв руку так, чтобы солнце просвечивало сквозь пальцы.
Он медленно увел от неба глаза и безвольно опустил руку на кровать.
Только вот… это была совсем не его рука!
Ах, вот как: это снова было тем самым несуществующим, но пережитым, воспоминанием на жизнь ранее. Когда-то тогда, когда Даниил выглядел совсем по-другому.
Впрочем, не важно, как он там выглядел, потому что на этот раз Даниил себя не узнал.
Даниил в этот раз вообще был ЖЕНЩИНОЙ.
В этой жизни Даниил жил где-то очень далеко от нашей великой Руси.
Город или небольшую страну, в которой он находился, со всех сторон окружала растительность. По прозрачной речушке вплавь перевозили товар или продукты, дома были цвета египетских пирамид: золотые, песочные. В городе располагалось несколько храмов, где люди молились своему Богу или Богам.
Все люди в этом месте были темноволосые и загорелые, и Даниил тоже был таким.
Он был невысокой, темноглазой девушкой, с черными волосами до лопаток и матовой, коричневой кожей.
Это тело не казалось особенно худым, и было оно не угловатым, а наоборот мягким, словно обтекаемым. Волосы чаще всего были завязаны в хвост.
Климат в этом городе был жарким, а небо – всегда солнечным. Может, вам знакома легенда об Эльдорадо? Представьте себе что-нибудь такого рода…
Даниил дернул руками, что были сведены за спиной и почувствовал на запястьях холодную цепь, змеей обвивающей его кисти. Ах, ну конечно, и в этой жизни ему тоже удосужилось стать рабом.
Волчонок плохо понимал язык, на котором говорили окружающие люди и, о новость – он снова не мог говорить! И снова не понимал причину. Но говорить у него на этот раз вообще не было никакого желания.
Даниил молча опустил голову и послушно проследовал дальше.
Сейчас он жил и чувствовал себя так, как те маленькие дети из предыдущей жизни. Как овощ.
Без воли, без цели, без смысла…
Это была такая жизнь, к которой его приучили, казалось бы, с самого рождения.
И потому он был по-женски покорным, по-звериному покорным, если зверя сильно выдрессировать и измучить.
Он был похож на тех безвольных детей за исключением одного: он понимал это. И от осознания, от ясности мыслей, вся его душа желала бороться с этим, словно бившись и метавшись в давящих тисках, как лезвие, острой лески.
Но ни тело, ни наученная жизненным опытом психика, не давала душе свободы. И любые ее попытки как-то бороться быстро приглушались и затухали, словно спички, брошенные в воду.
И от этого чувства подавления в душе становилось еще тяжелее.
Даниил, а точнее та девушка, которой он сейчас был, принадлежала какому-то Царю или Радже, который был очень знатным в этом городе. Он что-то обсуждал с другими людьми, они проводили различные ритуалы, о чем-то молились или колдовали, а когда отдыхали – разбредались по разным шатрам, кто – куда.
Во время отдыха и Раджа забирался в свой премерзкий шатер.
Кроватей на ножках там не было, на земле, покрытой тугой кожей и тканью, лежали матрасы, набитые пухом. А сверху, как и по всему шатру в целом, лежало много-много разных тряпок. Даниилу, почему-то, больше всего заполнились светло-желтые и розовые.
В этой жизни у него не было каких-то бешеных поворотов или переживаний, бурных событий и сражений с людьми. Все было тихо, медленно и безысходно, проще говоря – «никак».
Этот властный мужчина, что владел и людьми, и богатствами, и всем телом Даниила, часто расслаблялся с ним так, как мужчина обычно расслабляется с женщиной. Но воле Даниила тогда уже было все равно: он точно понял для себя, что такое быть женщиной и для чего именно созданы их тела. Как бы он хотел больше никогда ею не рождаться! Таким беспомощным, никчемным, грязным существом…
Но с другой стороны отсутствие воли уменьшало его страдания. Днем или ночью, пока тот мужчина грязно пользовался его беспомощным телом, Даниил только смотрел в потолок и думал о том, как же хорошо, когда тебе не больно. Когда боли нет. Когда тебе все равно.
Порой, он даже прекращал ощущать собственные конечности или то, как чужое тело наваливалось сверху, а руки грубо били или трогали: только потому что так ему жилось гораздо легче. Если это то, к чему придется рано или поздно привыкнуть, неужели не проще сделать это сразу?..
Только одна его жалкая душенка была не согласна с этим.
И, может, именно поэтому ему так часто казалось, будто чьи-то неустанные глаза постоянно следят за ним, а сам хозяин этих глаз – целеустремленный и могущественный, уже давно задумал освободить Даниила из пут чужой, насильственной власти.
Все происходило словно бы так, как и в той, ужасной жизни. Он опять начал терять рассудок от пережитой боли и воспоминаний, и теми вечерами, в которые он оставался «дома», он просто молча лежал, наблюдая через горизонтальную прорезь за теплыми закатными лучами.
Иногда, прислушиваясь, он мог уловить едва слышный плеск воды и далекие крики с кораблей торговцев. Иногда, по вечерам, когда на улице было много народу, он слышал смех и крики множеств детей, что допоздна бегали по песчаным улицам. Их возгласы звучали по местности эхом, как звучат голоса возле моря. Это было так тепло и уютно, что Даниил, порой, забывал ненадолго о том, что есть на самом деле. Он думал об этих детях, о закате и развлечениях, в которые люди играли на улице. Даниил не без зависти вспоминал долгие разговоры полных дам, что торговали на рынке овощами и фруктами, разложенными в больших, широких глиняных тарелках.
Те женщины говаривали, что на востоке отсюда простилается огромное, глубокое море. Что по ночам там ласкает уши шелест пены и волн, накатывающих на берег, а повсюду там так свежо и красиво, что природой можно любоваться с утра и до вечера.
Ах, как бы ему хотелось попасть туда хоть разок! Даниил думал об этом и улыбался той мысли, что он до сих пор чего-то еще желает, слабо трогая пальцами свои пересохшие женские губы.
Дальше все воспоминания начинали путаться и стираться. Даниил почти ничего не замечал и не чувствовал, а еще знал, что вскоре ему предстоит попрощаться и с этой жизнью тоже.
Ему тогда почему-то захотелось, чтобы хотя бы перед смертью кто-то смог бы быть рядом, быть ласковым с ним и его телом, и прикасаться мог бы нежно и ласково, не желая причинять еще больше вреда.
Он хотел этого и представлял, что такой человек и правда появился. Он был там, и даже, как-то раз, держал «ее» за руку. Он был сильным и спокойным мужчиной, и был безумно влюблен в эту женскую ипостась нынешнего Даниила. И, как тогда казалось Даниилу, тот человек получил взаимность в ответ. От мысли об этом сердце в груди у Волчонка стучало быстрее, а лицу, ставшему за годы безвольности тугой, незатейливой маской, впервые захотелось по-настоящему улыбаться.
А потом Даниила убили.
Он не знал, зачем и за что, хотя давно уже это предвидел, да и не мог совершенно с этим бороться. Его искалеченная людьми психика давно была неизлечима, а все рефлексы были научены лишь покорности и послушанию.
Он помнил, что смерть настигла его достаточно быстро – он даже не помнил, от чего именно она явилась. Ноги его подкосились и чужое женское тело обессилено упало боком на пол, будто бы окаменевшая статуя. Кровь темной струйкой потекла у «нее» изо рта, и глаза за пару секунд приобрели глухой, стеклянный блеск.
Даниилу почему-то казалось, что того человека (если он правда существовал, а не был навеян мечтами) тоже должны были убить. Он нарушил какие-то правила, как Волчонку тогда показалось.
Спасся ли он? Разгневанной, черной душе Даниила слабым отголоском захотелось мести. Мести за них обоих. Он успел подумать, что было бы здорово, если бы этот мужчина разрушил тот город, после чего разум его полностью окунулся во тьму.
***
Даниил вспоминал и другие свои прошлые жизни. В одной из них он, к примеру, умел рисовать. Жил он в доме голубых оттенков и видел мир так, словно он состоял из сотни стеклянных осколков.
А еще он помнил и другую, совершенно непонятную ему жизнь. И на самом деле, как бы там ни было, Даниил очень не любил ее вспоминать. Точнее, он даже не был уверен, что это жизнь была такая – возможно, это просто какой-то сумасшедший образ, поселившийся у него в голове. А, возможно, и что-то другое.
Когда он видел это или «помнил» ему становилось очень плохо. Образ в принципе появлялся именно тогда, когда ему было плохо или страшно. В обычной ситуации вспоминался он достаточно редко.
Даниил помнил эту жизнь как нечто из рук вон выходящее. Ведь в этих воспоминаниях не было ни прошлого, ни будущего…
Там вообще ничего не было. И помнил он это прошлое лишь маленькими кусочками.
И никогда не хотел вспоминать лишний раз.
Но память была сильнее его желаний. А потому, когда что-то давало толчок к ассоциациям, он вспоминал, какая страшная темнота окружала его повсюду.
Вспоминал, каким он был маленьким, и как сильно ему было больно в этой жуткой темноте.
Он еще не успел вырасти, совсем. И поэтому он плакал, хотел домой, хотел, чтобы его отпустили.
Он все еще не понимал, что никто не собирается его слушать. Никому не нужно его мнение. Никто не услышит: и нет смысла срывать голос и кричать.
Даниил еще не знал этой аксиомы, но именно ее предстояло ему навсегда запомнить.
Он не мог себя перебороть, и от этого было еще больнее. Тогда ему захотелось замолчать навсегда.
Волчонок очень сильно боялся и еще сильнее желал убежать. Но он не мог: руки и ноги у него были прикованы к стене большими, железными кандалами, а тело, словно ядовитые хищные змеи, опутывали холодные цепи.
Чем больше Волчонок старался вырваться, тем хуже ему становилось: металл резал ему кожу, разрывая вены на запястьях, впивался в ткани и заражал его неистовой слабостью.
Поэтому, спустя какое-то время он переставал плакать и пытаться вырваться, опускался на пол и сидел так, пока это было возможно.
Через какое-то время (какого он и вовсе не помнил) в темноте начинали раздаваться шаги.
Все внутренности у Даниила тогда, казалось бы, замирали от ледяного ужаса.
Как сложно бывает заплакать – думал Волчонок, пожалуй…всегда. И как легко заплакать от страха – вот, что он тогда выучил.
Даниил не вдавался в подробности каждый раз с того момента, как начинал видеть эту сцену. Он помнил, что смотрел в оживающую темноту с непередаваемым ужасом, плакал и бился спиной в стену, судорожно хватаясь за ржавые цепи, которые его и держали. Помнил, что кричал «пожалуйста, хватит» или «больше не надо», с таким отчаянием, от которого слезы катились по лицу нескончаемым потоком.
А еще он помнил, что все было бесполезно. Точно так же, как и в следующий и в следующий раз.
Поэтому, когда он видел другую часть этой жизни, он легко понял, как изменился:
Да, он все еще продолжал находиться ТАМ ЖЕ и, поскольку делать можно было только это, он продолжал сидеть все так же, на полу, облокотившись о холодную стену спиной.
Он совсем ничего не понимал и не чувствовал. Ничего не хотел и абсолютно ничего не боялся.
Он выглядел немного старше, но глаза его были пустыми, стеклянными. Он вроде бы смотрел куда-то, в одну точку, но взгляд его ничего не выражал. Он чувствовал себя изломанным внутри, где-то там, где чувства доходят до сердца. Где-то посередине. Поток их прерывался, и, потому, он не чувствовал ничего.
Он вроде бы дышал, но не был живым. Вроде бы смотрел куда-то, но совсем не имел воли. И если бы с ним заговорил хоть кто-то, кто-нибудь, Волчонок знал наверняка: он не смог бы ничего ответить.
Даниила пугал плен. Пугала любая несвобода, какая бывала. Все это иногда напоминало ему какую-то страну.
Ту страну, которую он в той жизни еще не знал, но уже помнил о ней в собственном же воспоминании. Все это так сильно переплеталось и запутывалось, что порой Даниил боялся сойти с ума, а прекратить мог лишь громко рявкнув себе «ХВАТИТ!».
К слову сказать, он припоминал и более позднее будущее жизни там, взаперти.
В том будущем он тоже не испытывал страха. Но у него проявились очень острые эмоции.
В помещении, где он находился, было прохладно и темно. Но зрачки, несмотря на это, казались Даниилу узкими, и Даниил больше не видел мир от своих глаз. Прошлое, как и «нынешнее» время он видел словно со стороны, как будто его кусок души просто-напросто выгнали из этого тела.
Он видел, что его взгляд, как и те самые зрачки, выражал полнейшее безумие.
Он чувствовал восторг от того, что хочет выбраться, стать сильнее… И начать убивать.
Это почему-то так смешило и радовало его, что он начал улыбаться.
И не было в душе его особой ненависти. Не было боли или ужаса, обиды или жажды мести. Он просто ХОТЕЛ ВСЕХ УНИЧТОЖИТЬ.
И его безумно радовала эта мысль.
Радовала идея изничтожать человеческие жизни, и тела, выпускать кишки и заставлять людей падать на колени.
Волчонок так ярко представлял это, что его, вдруг, посетила идея: возможно, он знает, как выбраться. И знает о том, чем займется в жизни дальше.
По состоянию собственного разума на тот момент он был уверен: кто бы там ни появился, в этой темноте, похититель или спасатель, добрый человек или злой, он будет уничтожать всех. Другом был бы ему кто-либо или нет, его ярость была оглушающей. Его желание убивать людей стояло превыше разбора на личности. Он бы ничего не смог бы с собой поделать.
В тот момент Даниил понял, что, похоже, свихнулся. Разум отказывался что-либо думать или слушать, а в голове у него вообще не было никаких ощущений, кроме неприятного давления и небольшого шума в ушах.
Не всегда эти воспоминания преследовали его. Были они когда-либо или нет, Даниил не воспринимал их как свою жизнь, ведь они были уже прожиты. Но если они все-таки посещали его разум, Даниил начинал нервничать и старался от них как можно быстрее избавиться.
А порой, бывало так, что избавиться от надоедливых видений было невозможно.
И четкие воспоминания, убивающие сознание чувства, были столь яркими, что их с трудом можно было отнести к разыгравшемуся воображению.
Он явно помнил свет и пол итальянского здания, он всем телом ощущал холод темницы и лужу собственной крови на полу, и, что было главным во всех этих неизвестных ему измерениях – он чувствовал боль и страх.
Страх такой сильный, что любой другой разум он давно уже свел бы с ума.
Даниил держался. И отвлекался от него как можно больше.
Он вообще давно внушил себе, что он вполне нормальный такой мальчишка, с которым ничего никогда не случалось. Правда, оправданием этих странных «воспоминаний» у него как раз служило то, что с ним уже что-то подобное происходило, но он попросту закрывал глаза на всю эту нестыковку.
И тогда, когда он оставался совсем один – наедине со своими чувствами и размышлениями, тогда, когда мешающие ему эмоции раскладывались, наконец-то, по полочкам, он четко понимал: все это правда.
Самая, что ни на есть, настоящая.
И когда разум прекращал бороться, а душа с покорностью воспринимала эти мистические сигналы, боль целиком и полностью заполняла его душу.
Боль, слепящая и уничтожающая, наполненная отчаянием и ужасом, убивающая и сводящая с ума.
Боль такой величины, какую в словах описать будет невозможно.
И еще худшей она становилась потому что сам Даниил превращал ее в яд.
Она была подавленной. Приросшей к его душе, запрятанной в самые глубины сознания, беспомощная, но живая, словно тело, лишенное конечностей.
Не та боль, что вызывает в нас судорожные рыдания и безумные поступки, а та, что сдавливает все ваше естество и пожирает вас изнутри.
Вот, какая это была боль.
Но даже тогда он не хотел сдаваться.
Он злился, сокрушался собственным выводам, раздражался на себя самого – ведь где это видано, чтобы родиться и всегда быть жертвой? Ему пришлось смириться с тем, что он вытерпел это один раз. Но чтобы это было судьбой?! Это ведь не было его, это был не он! И это совсем его не касалось…
Даниил вздыхал тогда, слегка устало, и поднимался с пола, разминая затекшие ноги.
«не касалось»… да так, пожалуй, сказал бы любой. Кто же хочет испытывать все это постоянно?
Никто в здравом уме не захочет быть жертвой ВСЕ ВРЕМЯ, каждую проклятую жизнь.
И когда Даниил понимал это, когда прокручивал в голове всю эту фразу целиком, до него медленно, но верно доходила одна очень страшная и до смерти пугающая мысль.
Так значит, если это правда… Если все это не больное воображение, а способности его всегда останутся при нем, то следующая жизнь… Вся его следующая жизнь пройдет в бесконечном, каждодневном страхе. Страхе о том, что это случится снова.
Да ведь точно! – От злости на себя Даниил со всей силы пнул кровать, и сильно ударился.
Выходит, что тогда, когда он родится в будущем снова, он все вспомнит, вспомнит и эту свою жизнь тоже, составит связь и все поймет.
И будет каждый день ждать того, что с ним снова это произойдет.
Каждый, каждый, каждый, каждый, каждый, каждый божий день.
И не будет дня, когда он сможет отдохнуть. И не будет жизни, в которой он сможет об этом не думать.
Все, что он будет делать – ждать.
Если это не случится с ним раньше, чем придут его глубинные воспоминания.
Даниил забился в угол и закрыл себе голову руками.
Точно… Так все и будет.
Ему остается бесконечное существование в страхе того, что все повторится.
А ведь это действительно был его самый большой страх.
Вы знаете, что говорят о подсознательных фобиях?
Верно. Мы всегда чего-то боимся.
Но мы никогда не боимся того, чего с нами не происходило.
Если это не заложено в памяти – заложено в генах.
Если не заложено в генах – обязательно заложено в глубинной памяти.
Вот, почему, считается, что если вы панически боитесь насекомых – возможно, умерли от укуса насекомого. Если боитесь воды – утонули. Боитесь высоты – разбились…
Если вы боитесь чего-то так сильно, что мысли ваши заклинивает от страха – это обязательно с вами происходило.
Потому что никто не может бояться чего-то, о чем он имеет слабое представление.
Бояться так сильно можно только того, что уже было тобой пережито. Что ты чувствовал на собственной шкуре.
Поэтому, Даниил и сейчас, порой боялся.
Боялся, что все повторится. Что ему СНОВА придется пережить всю эту боль.
Снова пережить то, что он итак помнил иногда до самых мелких подробностей.
Он очень не хотел этого. Совсем не хотел. Он понимал, что если переживет все еще раз, то просто не выживет. Не сможет выдержать это дважды.
Поэтому, он очень боялся. Так же сильно, как могут бояться маленькие дети.
Поэтому… Был уверен, что последующая жизнь, с его способностью ПОМНИТЬ, принесет ему этот страх снова.
А значит, он будет жить с ним ВСЕГДА.
От этих мыслей Даниила охватила крупная дрожь.
Лучше и вовсе больше не рождаться – подумал тогда он. Лучше, чтобы эта жизнь была последней. А за ней и вовсе не было ничего, совсем.
Только так можно было от этого избавиться.
***
Даниилу очень хотелось узнать, почему он такой и что вообще виной всему. Он в принципе любил тайны и их разгадывать, а это была особенная тайна.
И как раз для этого случая было у него последнее, неоконченное воспоминание.
Воспоминание о том, что казалось несбыточной сказкой, нереальной фантазией, чем-то таким, что придумывают сказочники, а не тем, что есть на самом деле.
Однако, именно эта жизнь казалась ему наиболее реальной из всех перечисленных.
Именно ее он чувствовал сильнее всего, а помнил хуже. Именно она, как казалось Даниилу, могла бы дать ему ответы на ВСЕ вопросы. Как говорится у нас «вот, откуда ноги растут!». Оттуда-то, кажется, они и росли.
Но увидеть эти ноги целиком не представлялось возможным.
Что помнил Даниил о той жизни?
Прежде всего, что была она очень давно. Настолько давно, что вам и не снилось!
И хоть Волчонку и приходила на ум цифра в виде 20000 лет назад, это, скорее всего, случилось еще дальше во времени.
Настолько давно, что нашей с вами цивилизации тогда еще не было.
Земли, как таковой, там не было, и «Землей» ее никто тогда не звал.
И выглядела она иначе. И материки располагались иначе.
И люди, населяющие нашу планету, выглядели иначе: они были больше.
Да, это тоже были люди. Но тогда все было бОльших размеров, в том числе и они.
А кроме людей Землю населяли и другие существа. В том числе какие-то необычные и странные. Они напоминали Даниилу нечто неземное. Чужое, нездешнее. Говорящее и мыслящее иначе, чем люди.
Но что самое интересное – он сам был таким.
Странным, не человеком.
Он был кем-то другим.
Но Даниил никак не мог вспомнить, кем именно.
Он не помнил, кто он был и как родился. С кем дружил и как его тогда звали.
Помнил он только то, что у него были огромные крылья.
И он отлично умел летать.
Даниил хорошо ощущал «тогдашнее» тело: оно было высоким и худоватым, а так же, не очень физически развитым. Кожа у него была бледная, а глаза – большие и серые, как и волосы, достающие почти до пола.
Даниил уже тогда не полюбил это тело. Но зато он был очень ловок, а еще у него было оружие, и сражаться он мог, как мечом, так и двумя мечами сразу. Ему даже казалось, что у него было такое специальное орудие, для двух рук вместе.
Даниилу казалось, что это если не первая, то его очень ранняя жизнь. И с самого ее начала он уже себя невзлюбил.
Даниил не помнил, что за общество его окружало: на Земле он жил или же на небе. Но что-то подсказывало ему, что он был не таким, как должен был быть. Так сказать, с дефектом.
Даниил знал, что был очень похож на Ангела – такого, каким его описывали люди.
И все собственное существо ему тоже очень сильно из-за этого не нравилось.
Углубляясь в воспоминания самоощущений того времени Даниил помнил, что не имел возможности ненавидеть, например. Он не мог не прощать. Не мог стать плохим.
Не мог терпеть несправедливость и жестокость.
Он чувствовал, что может дать любовь – и будет ее столько, что ни один живой человек себе и представить не может.
Он знал, что любое животное и растение связано с ним неразрывными узами. Что любое, подобное, живое существо всегда будет тянуться к нему и любить, а также и слушаться тоже.
А сам он мог этих животных лечить. Он забирал их болезнь и они, живые и здоровые, продолжали свою крохотную жизнь, а под его тонкими пальцами розовыми бутонами вырастали цветы.
Казалось бы, он был просто сверх положительным. И как же это порой раздражало его!
Точно так же, как и его огромная врожденная способность – эмпатизм.
Он чувствовал вопли людей. Слышал их крики, видел их слезы и чувствовал ту же боль, что и они.
А люди всегда страдают куда больше других…
Волчонок в той жизни умел исцелять. Помогать раненым и угнетенным, снимать боль и запечатывать ее где-то у себя. А чтобы использовать этот дар, ведь, надо было знать, где?
Поэтому, он ощущал боль и страдания многих. И, поднимаясь высоко-высоко в небо, он всей душой своей ощущал, как они обрушиваются на него своим массивным потоком.
Однако, как вы уже поняли, Даниил почему-то родился с дефектом. Он точно это знал, по крайней мере, он был таким и в мыслях: ни эта ситуация, ни его сущность или должность ему совершенно не нравились.
Он не помнил, где жил и кто его окружал. Но эти существа не считали его за «своего», да и он то место не любил.
Ему казалось, что среди них (возможно, среди таких же, как он, а, возможно, и нет) было очень много Порядка и Правил, которые он всегда просто терпеть не мог.
Возможно, он стал революционером. Возможно, и нет.
Он этого совсем не помнил.
Также, он знал, что, в конце концов, его возненавидели и люди.
Но он не знал, за что.
Они пытались его догнать и убить – а он смеялся над их беспомощностью.
Он умел летать на невероятную высоту. Он был ловким и хитрым, совсем, даже, не по-ангельски.
А еще он точно знал, что связан с дождем. Так сильно, будто он сам им и был – а кто знает?
Даниил вскоре уже был уверен в том, что связь с этим печальным видом осадков у него тянется именно из той странной жизни.
И когда он понимал это, когда поднимался на большую высоту, размахивая своими мощными крыльями, он чувствовал себя практически Богом.
Вы знаете, что такое – владеть погодой? В частности, дождем и грозами?
Это значит, что вам подвластны почти все стихии, кроме одной – стихии земли. Но в данной ситуации это уже не имеет никакого значения.
Дождь – не слабая стихия, как думают люди. Это самая сильная стихия на свете.
Если дождю надо – он погасит огонь. Если ему надо – он пробьется сквозь ветер. Если ему так захочется – он затопит всю Землю.
Дождь вызывает ураган, а гроза создает молнии. Молнии ударяют в деревья, в человеческие жилища – и тогда начинается пожар.
Вот, на что был способен Дождь.
И когда Даниил думал об этой своей особенности, чувство ярости невольно просыпалось в нем. Такой сильной, что она была способна вызвать самую страшную бурю на свете. И уничтожить всю Землю, затопив ее.
Сделав ее нынешней Землей.
За чувством ярости приходило огромное чувство печали.
«Я этого не хотел» - говорило ему это чувство. «Вы сами так захотели». Ему было грустно ровно так же, как было бы грустно и Богу, пожелай он уничтожить нас за столь омерзительное, порой, поведение. «Мне пришлось. Я имею на это силы». – вот так он почему-то думал в то время.
Вскоре после того, как Даниил хорошо проанализировал эту жизнь, он пришел к выводу, что именно из-за этой жизни так панически боится высоты. Так сильно, что земля уходила у него из под ног, даже если высота была совсем небольшой. Он боялся ее до помутнения рассудка, до дрожи, до темноты в глазах. Порой так сильно, что тело отказывалось его слушаться.
Но что же произошло там, на высоте? Или не там?..
Он только помнил, что была война. И даже не имел понятия, кто с кем там воевал.
Он помнил, что очень хотел сражаться и делал это – хотя ему, кажется, даже не разрешалось брать в руки оружие.
А еще – он никак не мог вспомнить конец. Последнее, что ему снилось – он летел высоко-высоко вверх. С отчаянием и болью на сердце. Ему что-то нужно было достать, там, высоко, что-то жизненно-важное.
И он отчаянно пытался добраться до своей цели.
Тот сон был невероятно грустным. От воспоминаний о нем Даниилу даже хотелось плакать. В нем, в этом сне и этой жизни было столько печали, что ее, кажется, хватило на все последующие…
А ведь он помнил, что Такие Как Он не перерождались.
Ангелы или кем он там был…
Поэтому, его существование здесь и сейчас, в этом обличии, казалось совсем нехорошим знаком.
Он не хотел видеть больше эти сны о Первой Жизни.
А с другой стороны, его интересовала тайна, которую они хранили.
У Даниила было очень плохое чувство – что с каждым сном он теряет часть своей жизни. И что тогда, когда они кончатся, его жизнь тоже подойдет к концу.
Или случится что-то еще более плохое.
Даниил устало прошелся по комнате и прислонился спиной к двери.
В той жизни было так много неба. Бескрайнего, серого, печального неба.
Неба и дождя, наполненного Вечностью и чистым одиночеством, отрешенностью от всего Мирского. Настолько грустного, безысходного, тихого, что все страхи, боль и ужас отступали перед ЭТИМ. Именно поэтому сны о Первом Прошлом казались Даниилу страшнее и грустнее любых кошмаров.
Стук дождя за окном, серое, призрачное небо – все это казалось слишком безысходным и слишком хрупким.
Таким же, каким был в Ту Жизнь сам Даниил. Он был абсолютно хрупок и неприспособлен для жизни на Земле.
Но почему-то он оказался именно здесь.
И вся его судьба была тем, с чем надо ему было смириться.
***
Даниил не мог больше находиться в доме. От всех этих странных вещей ему становилось слишком плохо. Чтобы куда-то отдать себя, он предпочитал ходить или бегать – это очень успокаивало и отнимало выходящую энергию.
Поэтому, он решил пройтись.
Была ночь, на небе все еще были видны звезды, но большая часть его уже была затянута серыми тучами.
Моросил дождь. Слабый и оттого еще более печальный, чем всегда. Даниил прошелся до знакомой поляны, где они с Аней любили сидеть в тени деревьев.
Даниил сел рядом с небольшим пеньком и тяжело вздохнул. Затем, чуть успокоившись, провел по нему бледными пальцами.
Он очень устал от давящих чувств и мыслей, так что просто старался привести их в порядок.
Постепенно, на свежем воздухе, он немного успокоился и освежил свой разум.
И этот разум, как и раньше, привычно убедил Даниила, что все, о чем он помнит и думает – не более, чем воображение разыгравшегося ребенка или больного человека.
Ведь, в конце концов, как это можно было доказать? Никак.
Об этом ведь даже не знал никто.
А как раньше считали люди? Чего не знаю – того и нет.
Осознание, что все это шутка, наверняка очень успокаивало Даниила – потому он, наверно, так старательно и убеждал себя в этом.
Глубоко вдохнув, он встал и вернулся в приют.
Волчонок поднялся к себе и еще долго просидел в задумчивости, облокотившись о прохладную дверь.
Ему было немного печально. Может, даже одиноко. А может, он и вовсе не видел смысла своему существованию?..
Все было очень печально на самом деле.
За этой дверью его ждала война.
А еще, за той же самой дверью, его ждала Аня.
Его любимая, прекрасная, нежная Аня.
Так что Даниил молча улыбнулся этой мысли и пошел спать.
Все ведь и, правда, могло быть шуткой.
А ему, безусловно, было, зачем просыпаться.
На сухом пеньке, рядом с которым совсем недавно отдыхал Даниил, переплетались и расцветали нежные, розовые цветы.
Дождь закончился. Начинался рассвет.