Сверре утратил счет дням. Ночи и дни похожие друг на друга бледно лунным мраком, снежным небом и холодом были бесконечны. Он засыпал от слабости и просыпался от голода. Желудок, как черная пропасть, готов был поглотить все съедобное. Но пищи не было. Все вокруг окутал лед и снег. Выкапывать из мерзлой земли корни не было сил. Кора берез была уже ободрана везде, где доставала рука. Сосны и ели тоже лишились зеленых иголок и шишек. Ягоды на поросших мхом и мелкой травой камнях было не много. Поползав по ледяным камням и снегу, Сверре возвращался в пещеру и долго лежал возле красных горячих углей костра. Хорошо, что пока хватало дров, и огонь горел всегда. Если Сверре находил крупный камень, то тащил его к костру. Камень хранил тепло дольше, чем воздух. Засыпая, Сверре обкладывал себя нагретыми камнями и не замерзал. Когда одолевали особенно сильные приступы голода, он ложился на спину, прикрывал живот тряпкой и клал сверху горячий камень. Теплая благость растекалась в области живота, проникала внутрь. Спазмы желудка уходили, тепло спасало от пронизывающей боли.
Сегодня появилось солнце. Сверре дополз до края каменного выступа и увидел далеко внизу замерзший берег, лед, сковавший камни, коряги и стволы деревьев. Казалось, что волны застыли на ходу, и холод превратил их в волнистый, с завитушками и фонтанчиками лед. Бегущая вода застыла в одну секунду, сохранив свое движение в причудливых изгибах ледяных глыб. Щурясь от яркого, но не греющего солнца Сверре пытался рассмотреть место, куда причалила их лодка. Глаза слепли и слезились. Морозный ветер рвал кожу лица. Сверре тряпкой закрывал нос и рот и так дышал. Когда небольшая тучка прикрыла солнечные лучи, он, наконец-то, увидел лодку. Выдавленная почти на поверхность она стояла ровно, вмерзшая килем в прозрачную ледяную массу.
Лодка была заполнена рыбой почти до краев. Месиво из хвостов, голов и бледно розовых животов превратилось в твердый гранит.
По колено во всем этом стоял Асмунд. Узнать его было сложно, но Сверре понимал, что это он. Таких белых людей Сверре не видел никогда. Шапки на голове у Асмунда не было. Волосы ледяными прутиками торчали вверх и в стороны. Оголенный лоб, все лицо и глаза были белые как снег. Страшнее всего были глаза. Сверре удалось увидеть глаза друга, и он сразу представил себе глаза сваренной рыбы, белые, пустые и бессмысленные, как бельевые пуговицы. Асмунд стоял как древнее изваяние, как памятник всем рыбакам и путешественникам, которые остались в море навсегда. Руки были подняты вверх, будто бы он кого-то приветствовал, или хотел глубоко вздохнуть, расширяя грудную клетку.
Сверре быстро отвернулся, смотреть было больно от ветра и солнечного отражения. Смерть товарищей не казалась ему сейчас страшной, пугающей своим ежеминутным ледяным напоминанием. Он давно чувствовал себя таким же холодным трупом, только еще способным говорить и ползать.
Те пятеро с сетями давно стали его безмолвными собеседниками. Сверре мог видеть только их спины. Растягивая сети на деревьях, они повернулись спинами к пещере и так и остались стоять, превратившись в лед и примерзнув ступнями к камням. Оползти их с другой стороны не позволяли деревья и огромные валуны. Сверре смирился с этим и разговаривал с ними, обращаясь к ледяным затылкам. Он не слышал их ответов, но постоянно рассказывал как ему тяжело, голодно и холодно. Говорил, что он завидует им, что, так же как и они, он хотел бы в одну секунду превратиться в ледяную глыбу и вечным столбом остаться стоять на острове посреди моря. Ему одному послал Бог испытание. Он один должен был жить и сражаться со стихиями, либо опустить руки и заснуть навсегда.
Сверре полз к пещере, прижимая к себе несколько веток, ободранный сухой кустарник, шишки и сухую траву. Хватал все, что могло гореть. Полог из мешковины, закрывающий вход в пещеру, стал мягким, оттаял, но хранил в себе еще тяжесть воды. Сверре головой отодвинул его и вполз вовнутрь. Волна тепла лизнула замерзшее лицо. Заныли руки. Было видно, как сосуды расширяются, пропуская кровь к пальцам.
Сегодня он очень устал. Сердце колотилось, дыхание было прерывистым и тяжелым. В ушах и висках кровь билась барабанной дробью. Сверре уткнулся лицом в теплые камни у костра и затих.
Он вдруг вспомнил, как перед последним походом в море чинил свой охотничий лук, натягивал тетиву, примерял рукоять.
Старая поморка, которая плела сети возле лодок, рассказала ему, как раньше рыбаки уходили в море. Это сейчас молодые забыли обряды и порядок их исполнения. А раньше никто и не думал плыть, не поклонившись всем идолам и не положив в карманы амулеты и береги. Некоторые брали стрелы и лук. Каждый рыбак делал стрелы своего цвета. Он зачищал острие так, чтобы оно сверкало на солнце. Затем нужно было ткнуть острым в палец и выдавить по капле крови на каждую стрелу.
После этого стрела становилась родная и могла чувствовать хозяина на большом расстоянии. Она как магнитная стрелка точно указывала на то место, где находился рыбак, попавший в беду.
Сверре проникся рассказом и изготовил три стрелы с ярким оперением. Украсив стрелы красными пятнами, он взял лук и вышел на берег.
Солнце ласково грело. Голубое небо, как огромный глаз, смотрело сразу на весь мир, со всех сторон, в каждый дом и в каждую душу. Мир находился внутри этого глаза, внутри большого, чистого и неподвластного человеческому пониманию разума. Каждое человеческое движение, дыхание, мысль передавались маленькими зарядами энергии и поглощались бесконечным морем разумного эфира. И если можно было бы простому рыбаку проникнуть вглубь этих знаний, то он сразу же увидел бы себя. Многих себя одновременно здесь и вместе, но не видящих и не знающих друг друга. Вот он маленькая светящаяся точка, и вот здесь же он бледный червячок с бьющимся красным сгустком внутри прозрачной грудки.
Червячок прячется в сжимающемся кулачке розового чмокающего младенца, который видит пока еще бессмысленным взором убегающего вдаль вихрастого парня. Парень падает, быстро встает и пробегает сквозь крепкого высокого мужчину, держащего в руке лук и стрелы. Пути их расходятся, но обязательно встретятся в точке, где время и пространство не имеют значения.
Сверре взял одну стрелу, и не думая, куда и как она полетит, выстрелил в сторону моря. Две другие стрелы решил поберечь и оставить на потом. Сидя вечером на берегу и любуясь закатом, он не удержался и пустил еще одну стрелу прямо в сторону заходящего солнца. Он был уверен, что окажется именно там, в тех далеких краях, скрытых за высокой волной. Осталась последняя стрела, которую стало почему-то, жаль отпускать. Сверре захотел сохранить ее. Деревянная разноцветная палочка с ярким оперением и металлическим наконечником стала чем-то дорога ему. Но Сверре знал, что нужно соблюсти обычай, вот и все.
Опустилась ночь. Спать не хотелось. Он ворочался в жесткой постели, уже представляя себя в качающейся лодке. Видел, как волна бьет через край и заливает снасти.
Все это было уже не в первый раз, но сегодня Сверре чувствовал, как приближается что-то необычное. Трусливая дрожь в руках и суетное беспокойство выдавали потаенную в груди тревогу. Он вышел во двор и присел на вросший в землю ствол давно упавшей ели.
В бледном ночном сумраке родительский дом стоял покосившимся старым пнем, уже почувствовавшим предстоящее одиночество.
Сверре тоже ощутил боль расставания. Так они просидели до самого восхода, глядя друг на друга и безмолвно прощаясь.
Когда первые красные спицы солнца появились из моря, Сверре уже стоял на берегу, сжимая в руке лук и последнюю стрелу. Стрела вибрировала, то удлинялась, то укорачивалась. В один момент ему показалось, что огромная жаба прыгнула под ноги, протянула лапки вверх и исчезла. Сверре посчитал жабу хорошим предзнаменованием, лучшим, чем кошка или крыса.
Стрела долго не хотела принимать тетиву и прикладываться к луку.
Ее нервное подрагивание передавалось Сверре. Он быстро натянул тетиву и, не целясь, выстрелил. Провожая стрелу взглядом, Сверре увидел, как она изогнулась, перевернулась в воздухе и, изменив угол движения, исчезла из виду.
Сверре подумал, насколько удивителен и необычен мир вокруг. Кажется, что ты управляешь этим миром, строишь его по тем законам, которые единственно верные для тебя. И вдруг понимаешь, что мир сложнее, чем твои представления о нем. Жаба здесь может говорить и думать как человек, стрела лететь так, как ей хочется, а тепло и холод - живые и разумные явления этого мира.
С этими мыслями он шагнул на борт рыбацкой лодки, чтобы плыть навстречу своей судьбе и больше никогда не вернуться в ту жизнь, где он был простым рыбаком, строителем и охотником.
Последнее плавание закончилось на неизвестном острове, среди льда и снега. Мороз сковал море, превратил тела в ледяные глыбы и почти поборол дух слабого и беспомощного перед стихиями человеческого существа. Сверре лежал сейчас в пещере и мечтал быть хоть кем-нибудь, но только быть. Думать, двигаться, петь, мычать, делать что-нибудь, что похоже на жизнь. Легче всего было мычать. Звуки выходили из глубины, застревали в горле, смешно щекотали нёбо и нос. Постепенно вибрации перешли в голову. Сверре почувствовал, как мозг внутри стал расти, раздвигая череп, выдавливая глаза, выползал наружу. Вторая голова, что росла из первой, стала очень большой, заполнила почти всю пещеру. У головы не было ни рта, ни носа, ни ушей, но были глаза. Много. Со всех сторон. Глаза разные, большие и маленькие, голубые и карие. Теперь Сверре видел все вокруг, одновременно.
Трещины в камне, траву, растущую из этих трещин, лед, покрывший часть дальней стены. Он мог увидеть зеленого мотылька, спрятавшегося в высохшем мхе под потолком, синее небо над потолком, звезды и бледную луну над небом. Он видел деревья, белые от снега, дом с обледеневшей крышей, заваленный сугробами двор. За окном, покрытым инеем, он увидел глаза, самые прекрасные и теплые. Женщина держала в руках его стрелу и внимательно всматривалась в лед на стекле. Голова на длинной красивой шее повернулась в сторону огня, пылающего в печи, и на некоторое время Сверре мог видеть только бревенчатую стену, постель и широкий деревянный стол. Потом он опять увидел ее. В руках она держала дымящемся хлеб, завернутый в белое полотенце.
Стрела лежала на столе и медленно изгибалась. Двигаясь то вправо, то влево она, наконец-то завернулась кольцом, потом завязалась узелком и как маленькая собачка стала вилять хвостиком с оперением.
Женщина медленно перевела взгляд на стрелу, некоторое время смотрела на нее, а потом резко ударила ладонью по столу. Стрела мгновенно выпрямилась и осталась лежать как обычная безжизненная деревяшка. Видение побледнело и стало пропадать.
Сверре был уверен, что ее глаза он не забудет никогда. Сейчас, почти теряя сознание от дурманящего запаха хлеба, он пытался не упустить ее образ в наплывающем тумане. Видение пропало, все вернулось на свои места. Сверре схватил руками голову, понял, что она цела, и что глаза, уши, рот на месте.
Происшествие подействовало возбуждающе. Встав на четвереньки, он ползал вокруг костра, раскидывая в стороны камни, ветки. Под руку попадались тряпки, мешки, снасти и вещи товарищей. Сверре рычал как зверь, хватал одежду зубами, нюхал, пытался уловить знакомые запахи. Сбив в кровь руки, и ободрав колени, он остановился. Что-то брякнуло под ногой и с булькающим звуком отскочило в сторону. Присмотревшись в темноте, он увидел фляжку, покрытую инеем. В руках фляжка оказалась подвижной и издающей звуки.
- О, боги! – прошептал Сверре, - ышке! Полная фляга!
Он без труда свинтил колпачок. Запах ароматного спирта заполнил грот. Бескровными потрескавшимися губами он жадно прильнул к горлышку. Живительная сладость обжигающей волной проникла внутрь. Градус мгновенно проявился румянцем на щеках и живым огнем блеснул в глазах. После первого глотка желудок непроизвольно стал сокращаться, пытаясь выдавить наружу часть алкоголя. Сверре сжал руками горло. Тошнота прошла. Расслабление, похожее на потерю сознания, полностью овладело его телом. Сквозь неожиданно возникшую пелену в глазах он рассмотрел горлышко, сделал еще один глоток, быстро завинтил фляжку и, уже без чувств, уткнулся лицом в пол.
Тело его впервые расслабилось. Сейчас он забыл о том, что произошло. Мышечные спазмы и головная боль ушли. Костер согревал человека и стены пещеры. Фляга, выпавшая из рук, стала теплой и напоминала теперь котенка, свернувшегося клубком у ног спящего хозяина.