3. Обоз
Обоз в том году собрался большой – целых пять телег. Дрыщ таскался со всем караваном из одного конца деревни в другой, собирал полный оброк за целый год. С одного дома – пять мешков гречки, с другого – шесть, с третьего – пятьдесят кувшинов, с четвертого – две новые большие бочки и три маленькие, и так далее, смотря по тому, кто чем промышлял. И всё шло наперекосяк, неладно. Три кувшина разбили? Разбили. Мастер Жефруа вместо пяти сдал четыре меча, стрел тоже недоимка, из ста штук только восемьдесят девять. Недостающие одиннадцать куда-то запропастились, искали их почти до обеда. Хорошо еще луков в аккурат – все шесть. А еще надо собрать серпы, берестяные лукошки, глиняные горшки, чечевицы из стекла и всякое другое добро, и всё по списку, чтоб ровно было, не меньше и не больше. И всё погрузить, да разложить, да упаковать… Ещё и народ разбегается, как тараканы. Один обедать, другой до ветру на полдня, третий что-то дома забыл, четвертому приспичило сети проверить... Одного вернешь – другой исчезает. А упустишь если что в оброке – голову отвернут. Словом, совсем закрутился Дрыщ, и только к обеду спохватился, что самого главного-то и нет. Матвея. А ну, сыскать его! Немедля! Да хоть из-под земли! Одна нога здесь, другая… Живо! Мужики, разумеется, бросились исполнять, и все, сколько их было, побежали к дому Матвея. Наперегонки. Дрыщ только зубами скрипнул с досады: ну что за бестолочь!
Так толпой и ввалились они в сени, натыкаясь друг на друга, спотыкаясь и роняя вёдра, тазы, лавки и все остальное, что обычно бывает в сенях. Матвея не было. Никого не было: дом оказался пуст. Вот тебе раз! Мужики постояли малость, переминаясь с ноги на ногу, и – делать нечего! – начали выходить из сеней, подталкивая друг друга и поднимая с пола всё, что упало.
Удивительное дело: и соседний дом оказался пустым. И следующий за ним – тоже. Что за чертовщина? Так не бывает, в доме всегда кто-то есть! Должен быть! Хотя бы какой-нибудь старый дед, ну, например, Лазарь. Или бабка. Вкуля, скажем. Мужики, наверное, долго бы стояли в растерянности, гадая, куда исчез-подевался народ, если б не мальчишка. Он выскочил откуда-то из огородов и понёсся по улице по всю прыть. Возле мужиков парнишка сбавил ход и крикнул:
- Чего стоите? Все давно на пристани, рыбаки двух воров отловили на реке, вместе с ладьёй! – и припустил быстрее, по тропе, вниз, к берегу Кунашмы.
- А! Ну раз поймали… Раз все, то и мы туда!
***
На берегу собралась вся Гнилая Балка, народ уже истомился, ожидая потехи. А лодка только-только подходила к причалу. Рыбаки поднимались против течения, да ещё волокли за собой на верёвке трофей – воровскую ладью, потому и тащились медленно. Слухи, разумеется, их опередили.
Наконец, лодка ткнулась в берег, крепкий рыбак выпрыгнул из неё в воду, ухватился за канат и затащил высокий нос на песок. Рыбаки попрыгали за борт, споро подтянули ладью, привязали ее, как положено, к колышку, и только потом предъявили народу воров, вытолкали их на берег. Воры щурились, жались друг к другу, втягивали голову в плечи, настороженно осматривались. Руки их были связаны за спиною.
Ну да, никаких сомнений, они были из той ватаги, что напала на Матвея с Аникой, те самые, что сбежали в ладье, Матвей узнал их сразу. Он с любопытством стал их разглядывать, видел он их только издалека, всего несколько мгновений, а теперь – почти рядом, и можно не спеша рассмотреть. Один разбойник, тот, что ниже ростом, оказался совсем близко. Рубахи на нём не было, а грязные, рваные штаны свисали клочьями. Стоял он босиком. Было прекрасно видно, что весь он покрыт жидкой пегой шерстью. На спине шерсть была чуть темнее, а вдоль позвоночника тянулся, вздыбливаясь, еще более тёмный гребешок. В шерсти суетились насекомые. На голове и на груди шерсть была погуще. Ноги были короткие и кривые, и заканчивались широкими плоскими ступнями с крепкими, толстыми ногтями грязно-жёлтого цвета. Или когтями? Не разберешь. Треугольные острые уши были без кисточек и почти не шевелились. Жёлтые глубоко спрятанные глаза были разрезаны вертикальной черной полоской зрачка, самые обыкновенные глаза, как у всех, привычные, только вот черная полоска отчего-то часто пульсировала, словно в такт ударам сердца. Под низким лбом угадывался третий глаз. Короткий мохнатый хвост был закручен крючком.
Второй вор выглядел почти так же, только ростом повыше и без третьего глаза. Он стоял, чуть подавшись вперед, настороженно и крепко. Глаза его прятались под мощными надбровными дугами и смотрели прямо перед собой, с опаской, но без особого страха, взгляд упирался Матвею в грудь. Он шевельнулся, качнул головой, поднял глаза выше, и взгляд их встретился. Кошачьи глаза вора наполнились ужасом, зрачок расширился и занял весь глаз, сделавшийся от этого чёрным. Вор коротко вздрогнул, и тут же отшатнулся, и сник, и сел на корточки, сжался в комок, зарывшись лицом в колени, съежился, словно пытаясь спрятаться и выкрикнул: «колдун, колдун, не убивай, колдун!». Малорослый проследил за его взглядом, увидел Матвея, попятился, не сводя с него глаз, закричал, завыл, отчаянно и обречённо, запнулся, рухнул на спину и затих.
Потрясенно смолк и весь народ. Матвей прикусил губу, развернулся, и, ни на кого не глядя, пошел в деревню, к обозу. Толпа медленно расступалась перед ним, образуя неровный коридор.
***
Привал объявили только вечером, почти перед закатом, как только добрались то ручья. Коров распрягли, телеги поставили рядком. Мужики не торопясь развели костер, и вскоре над тайгой пополз ароматный дымок. Матвей устроился под одной из телег, лежал на боку, ни о чём не думая, смотрел на костер и вдыхал соблазнительные запахи из котла. Так, лёжа, и задремал. И, наверное, проспал бы до самого утра, Если б его не растолкал Аника:
- Ну вот! Я, понимаешь, его ищу, с ног сбился, а он пристроился на тёплом месте, и дрыхнет! И не стыдно?
- А почему мне должно быть стыдно? Я что, часовой?
- Да ладно, не ерепенься. Без меня – ужин бы проспал. Ну и интересное бы пропустил.
- А что у нас интересное?
- Как что? Воры! Я с ними только что говорил. Их от телеги отвязали, руки освободили от верёвок, и спутали ноги. Чтоб не сбежали.
- Ты скажи, как интересно: привязали-отвязали, - съехидничал Матвей.
- Так вот, - не обращая внимания на сарказм друга продолжил Аника, - я знаю зачем их волокут вместе с нами в Китежград. Они кое-что знают. И надо обязательно сделать так, чтобы это «кое-что» услышал и Его Превысокомногорассмотрительствующий, и Верховный Маг! Это очень, очень важно!
- Ну и?
- Ну и! Их француз согнал с насиженных мест, детишек, женщин увёл, а мужики разбежались. Теперь же, делать нечего, пришлось заниматься воровством. Ты понимаешь? Значит, француз – он сюда, к нам идёт. Подкрадывается. А близко ли подошёл – неведомо, так наши воры и помогут это узнать!
- М-да… А я думал – это всё больше россказни, про француза-то.
- Какие россказни, если воры – вот они, с нами идут, под ясные очи Превысокомногорассмотрительствующего, к последней в караване телеге привязанные? Ты что? Идёт, идёт француз.
Они замолчали. И тёмная тишина, окружавшая обоз, уже показалась Матвею не тихой и умиротворённой, а тревожной, затаившей неведомую опасность. А мужики, которые варили кашу на костре, и не ведали о ней, говорили о каких то мелочах, смеялись.
- Матвей, а Матвей! – тронул его за плечо Аника.
- Ну?
- А вот помнишь, ты мне читал эту… Бородавку.
- Бородино?
- Ага! Так как там было? Москва, сожжённая пожаром? Схватки боевые? Про груди?
Матвей задумался ненадолго, и ответил тихо:
- А ведь правда, Аника! Вот как там, я наизусть помню:
Москва, спаленная пожаром, Французу отдана…Отдана! Значит, что же, наши предки воевали уже однажды с французом! Об этом я и не подумал… Воевали, и отдали Москву. И воевали жарко, сказано: Ведь были ж схватки боевые, Да, говорят, еще какие… Боевые схватки-то.
- Вот-вот, - подхватил Аника, - отступали они.
- Да-да-да… Мы долго молча отступали, Досадно было, боя ждали… А потом и бой был. Уж мы пойдем ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою! А ещё… Как там… Французы двинулись, как тучи… А потом, потом-то наши ему врезали по соплям-то! Вот так: Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой! Понял, да? Удалый бой был. Руками дрались. Ну и отступил француз. Тогда наши стали считать раны и считать товарищей.
- Ну! Книжка-то у тебя где?
- Да тихо ты! Дома… Спрятана.
- Жаль. Её бы показать кому надо. На народу прочесть. Пусть знают, что француз не так уж и страшен, и что его тоже бить можно. Хоть и надо для этого отдавать какую-то Москву.
- Нельзя же! Ты знаешь, книги запрещены.
- Ну мы соврем что-нибудь…
- Ну что ты соврёшь? Не могли мы знать с тобой, что с французом битва уже была. Да и слов там много непонятных. Уланы, драгуны, картечь, пушки… Что это такое – мы не знаем…
- А мы их заменим! На то, что знаем. Ты, если помнишь наизусть, напиши мне, а я уж переиначу.
- Нет, Аника, не выйдет. Там вон как складно написано, как песня, тебе там не суметь. Да и толк какой? Книжка – она древняя, тот, кто её писал, знал про битву. А мы с тобой знать не могли. Так что от твоей писульки проку – чуть. Тут надо настоящую, старую книгу…
- Да… Как ни крути – не выходит. Досада!
- Не горюй. Думаю, кому надо – они и без нас знают про войну-то, да поболе нас. У нас с тобой, Аника, своих забот из-за француза прибавилось. Да не только у нас, а у всего обоза. Об этом надо сейчас думать.
- С чего у нас-то?
- А с того, голова садовая, что воров стало много, если их француз согнал с насиженных мест. А податься, кроме как к нам, им некуда. Стало быть, они кругом должны шнырять.
- Вот, а! И тут досада! Что ж делать?
- А ничего. Идти дальше. Идти-то надо…
- Да. Идти надо…
- Ну вот.
- Ну и ладно. Авось… Бог не выдаст…
- Вся надежда на «авось» и осталась. Да на нас. Да на солдат, что с нами идут.
- И пусть. Пробьемся, Матвей! Пробьемся. Ты лучше бумагу покажи ещё раз.
- Опять?
- Ну жалко? Мне, может, приятно?
- Далась тебе бумага, - проворчал Матвей, но все ж достал её из-за пазухи, и осторожно развернул, и прочитал. И было видно, что и ему читать приятно:
- Бумага сия справлена отроку Матвею, сыну Ксенофонта, из Гнилой Балки. Матвея сего имать никому нельзя под страхом гнева Верховного Мага. И подпись внизу, староста Гнилой Балки Пафнутий Сидоров фон дер Асиаго да Сифон де Арчимбольдо ибн Атапапуэрко, сын Никодима.
- Да, складная бумага. С ней везде пройдешь.
- Ну, - согласился Матвей, бережно сворачивая бумагу.
- А знаешь что ещё? Знаешь, почему тебя корова сбросила тогда?
- Ну?
- У меня времени сказать не было, а я видел.
- Ну?
- Ну-ну… Шип тебе Ярлик подложил, вот что! Засунул, под седло, вот корова и взбрыкнула. Шип лиственничного гидрозебуса, сам знаешь, что это такое, с ним сам превратишься в козлиную корову.
- В какую корову?
- Ну которая козлит и седока сбрасывает. Будто и не корова она, а коза зеленопукая.
- Вот гадёныш… Остолбень! А чего ж ты сразу-то не сказал? Не вынул шип?
- Да я сразу и не знал. Видел, что Ярлик возле коровы крутился, седло трогал, поправлял. Я уж потом скумекал что к чему, после как тебя корова-то сбросила, пошел проверять – а под задней лукой седла шип! Ну ясно: Ярлик подсунул. А сказать тебе времени сперва не было, а потом забылось. Я вот что скажу: думаю, и тех троих, что тебя поджидали ночью возле Апатьиного дома, тоже он подкупил. Нанял.
- Ярлик? Может, и Ярлик…
- Хотя непонятно, Матвей, почему нанял чужих, а не своих. Чужим-то труднее тебя узнать, да ещё в темноте… Да и вот еще в чём дело. Не сказали они мне ничего, я одного здорово скрутил. Один-то упал, как я его ударил, без чувств, другой убежал. А третьего-то я так зажал, что он боли выл, а ведь не признался, не выдал, не сказал, кто их подослал. Значит, сильно боится. Значит, не Ярлик. Не будут так бояться его. Тогда кто?
- Да не беда. Узнаешь еще, Дрыщ с ними разберётся, всё, что надо, выведает… Хорошо, что я там оказался, тогда, ночью. А то бы не узнать тебе этого никогда. А узнать бы надо.
- Да, Аника. Надо. И – спасибо тебе. Я бы сам не справился.
- Да ладно, бойцы они никудышные, только и горазды руками размахивать, а толку – чуть.
- Ну да. Чуть… А ты-то сам откуда там взялся вообще? Да еще сзади, со спины? Следил что ли?
- Дурак ты Матвей. Очень надо следить. Ясное дело, что к Амплитуде заходил, мог бы и догадаться, она же рядом совсем с Апатией живёт…
***
Утром ночные страхи расселись без следа, и уже казались Матвею смешными. Обоз продвигался по извилистой дороге через густой еловый лес. Сытые коровы шли бодро, колёса весело скрипели, оба солдата шли позади обоза, бросив шлемы, щиты и мечи в повозку, Солнце сияло сквозь вершины высоких елей. Матвей и Аника сидели на телеге, болтали ногами и глазели по сторонам. Аника достал из мешка сочную репу, с хрустом откусил огромный кусок.
- Как думаешь, Матвей, а правда у магов на огородах репа растет не в земле, а на берёзах?
- С чего ты взял?
- Народ говорит, - рассеянно ответил Аника и откусил ещё кусок.
- Не знаю… В книжке видел такую картинку, дерево, с виду береза, а называется «яблоня». Знать-то в старые времена такие деревья были, и росли на них - яблоки. Написано - сладкие. Наверное, как репа. А про то, что на берёзе – не видел.
- Ну да. Книжка знатная была у тебя, настоящая. Магическая. Жаль, почитать не успел.
- Да ты и не хотел.
- Ну не хотел, - легко согласился Аника, - а всё равно жаль… Там много чего интересного было, правда? Ну скажи!
- Про что?
- Хм… Про что… А про решето! Как ты его заколдовал? Потом пробовали после тебя им воду носить – протекает! Или тут тайное слово есть?
- А-а, это просто, без всяких заклинаний, настоящая магия. Сейчас я тебя научу. Надо взять обыкновенное решето, не очень широкое, ладони в две. И ячейки чтоб были обыкновенные, ни большие, ни маленькие, чтоб булавка проходила, и края задевала. Вот. Окунаешь сетку в растопленный парафин. Как вынешь решето, все проволочки будут покрыты парафином, тоненьким таким слоем, глазу не видно. Решето останется решетом — с дырками, булавка через них свободно проходит. Можно и муку сеять. Но теперь в нём можно носить воду; надо только осторожно наливать её, потихоньку, и не бултыхать.
- А как же слово? Магическое?
- Да не надо никаких слов.
- Почему же вода не проливается? Колдовство ведь!
- Потому что вода не смачивает парафин, и поэтому она образует в ячейках тоненькие плёночки. Если снизу посмотреть, то их видно, выпуклые такие, в каждой ячейке есть. Они-то и держат воду. Ткни острой булавкой одну – вся вода вытечет. Никакого тут колдовства нет, одна магия.
- А откуда берётся эта плёнка в воде? – не унимался Аника.
- Не знаю, про это в книге не было сказано, откуда. Сказано, что она всегда есть, и поэтому дождь в капли собирается, каждая капля потому и капля, что плёнка её держит. Называется «поверхностное натяжение». Натягивается, значит, поверху, как наволочка на подушку. Да ты сам можешь попробовать на другой год. Небось, снова будут состязания с редькинцами.
- А что? И попробую! А почему не вышло у Дрыща потом в этом решете воду пронести?
- Ну так я ж на самый солнцепёк его положил. Сперва-то в тенёчке держал, а потом, после того, как ведёрко-то наполнилось, на самое солнышко и положил. Воск потихоньку растаял. К тому же, говорю, осторожно надо, и нести, и, главное, наливать. А Дрыщ не знал…
- Просто как. Плёнка, говоришь? Хм… А я и не знал. Да… Хорошая книжица была. А вот полтреты ты тоже по ней научился делать?
- Ну да.
- Ну расскажи, как поймать тень?
- Это совсем просто. Ведёшь человека в тёмную комнату, усаживаешь его на середину, так, чтоб он к тебе боком был. Потом берешь лист пергамента, надо только, чтоб он натянут был на чём-то, ну это ты сообразишь. Ну и ставишь свечку. У одной стены свечка, у другой – ты с пергаментом. А посередине тот, кого рисуешь. На том пергаменте тень человека отлично видна. Просто обведи её угольком, только аккуратно, не спеши. А потом этот самый контур заливаешь тушью.
- И всё?
- И всё. Людей пугает, что тень очень похожа на человека. А как она не будет похода, если ты её просто обводишь?
- Да тут нет никакого колдовства-то, Матвей!
- Я и говорю: нет. Одна магия. Странно это. Непонятно.
- Что странно?
- Вот смотри…
Матвей повернулся на телеге, запустил руку глубоко между мешками, чуть не по плечо, долго там что-то искал, наконец, вытащил кожаный футляр и открыл крышку. Внутри лежали круглые выпуклые стекляшки, аккуратно переложенные чистыми тряпками.
- Знаешь, что это, Аника?
- Ну. Чечевицы. Их отец твой делает.
- Ага. Полгода шлифовал. А знаешь для чего они?
- Ну откуда? Знаю, что твоему отцу за них гречкой заплатили. А часть в оброк ушло.
- Ну правильно. А хочешь, скажу, что это такое?
- Ну?
- Из них маги гляделки делают! - торжествующе объявил Матвей,
- Ну это я слышал. Они берут чечевицы, долго колдуют, говорят какие-то волшебные слова, и у них получается гляделка.
- Слова, говоришь? Вот смотри… Берем одну чечевицу, большую, и еще одну, маленькую. И смотрим через маленькую в большую Видишь?
- Ой! – Аника, глянув в стекляшки, чуть не выронил их от неожиданности.
- Вот тебе и «ой»! Никакого колдовства и не надо. Оно само работает, отец уже всё сделал. Эти чечевицы правильно называются «линзы», а гляделка – «зрительная труба». Эти самые линзы всё и увеличивают. Маги только засовывают их в корпус и закрепляют там. Да и то, наверное, мастеровой какой-то и корпус делает, и линзы крепит. И никакого колдовства.
- Выходит, обманывают нас?
- Не знаю, Аника. Только не говори никому… Я думаю знаешь что? Я думаю, никакого колдовства вовсе нет. Не нужны эти колдовские слова. А нужно просто знать, как всё устроено, и пользоваться этим, магию, значит, знать.
- Да быть такого не может! А как же они в зверей и птиц оборачиваются?
- Не знаю…
- А как же Шайтанка?
- А что Шайтанка? Лопнула по старой трещине, да и упала. А воры тут случайно подвернулись.
- Как бы не так, Матвей! Вот те двое, которые с нами идут, они тебя ужас как боятся. А почему? А из-за скалы этой, Шайтанки, они видели как она висела в воздухе, прежде чем упасть! Я тоже видел, что она странно падала, не сразу, но только краем глаза. И им, издалека, было хорошо видно. Оторвалась Шайтанка от горы, да не упала сразу, а по воздуху поплыла. И как доплыла до нужного места, так и рухнула! Вот так. Оба одно и то же говорят. И вижу: не врут.
- Ну тогда не знаю. Путаница какая-то… Я ж говорю. Странно это. Непонятно. Есть, Аника, как бы две разные магии. Одна магия – она как чечевицы, или как решето, вроде ясно, откуда что берётся и куда девается. И как вообще работает. Другая – магическое слово, колдовство. Откуда берётся сила, которая может двигать скалы? Вот с гляделкой понимаю, а с Шайтанкой – хоть убей. Ну не может такого быть.
- Но ведь было!
- Ну было…
- А ты больше не пробовал камни поднимать? Ну, чтобы проверить?
- Да как же не пробовал-то? Еще как пробовал! Не выходит... Даже пёрышко не могу сдвинуть. Вот и подумал, что поблазнилось...
Матвей сложил чечевицы в футляр и взглянул на Анику. Аника его не слушал, он с напряжением смотрел в середину обоза, туда, где ехал Старший. Там, позади, что-то происходило. Старший размахиал руками, давая какие-то распоряжения, мужики вокруг него носились как оглашённые. И тут мимо Матвея просвистела стрела и глухо ударилась в мешок с гречкой.
***
Воры! Воры прижали караван всех сторон, и с Востока, и с Юга. Старший уже несколько раз менял маршрут, пытаясь обойти опасные места. Обоз уже почти миновал глухой лес, осталось пройти совсем немного на Запад, но и тут засели воры. Подойдешь ближе – перебьют по одному стрелами. А другой дороги, как через лес, нет. Остается один путь – на Север. Самый страшный путь, потому что через Город. А Город – понятное дело – неизвестность. Что в нём, никто толком не знает. Потому что из тех, кто в него попадал, никто в Гнилую Балку не вернулся. Говорят, там вурдалаки живут. Они страшно ухают по ночам и заставляют столбенеть одним только взглядом, так, что не шевельнешься, хоть режь тебя! А может, и режут… Говорят, там живут трамваи, они заплетают человека в паутину и заглатывают его целиком. А ещё говорят, есть в Городе огромная башня, до самого неба, и в ней живёт огнедышащий дракон. Врут или нет – неизвестно. Но кто-то про трамвай рассказывал, большой, квадратный, с двумя огромными глазами, на спине у него четрые лапы, и ими он держит толстый канат паутины, а сам он полон людей, которых проглотил. Жуть. И всё же, идти лесом – верная гибель, а через Город – можно и уцелеть. В конце концов, ни трамвая, ни вурдалака никто живьём не видел, может, это только слухи…
Подумав так, Старший повернул обоз на Север, телеги скатились с мягкой пыльной грунтовой дороги на твердую и жёсткую – каменную. Не булыжную, а именно каменную, и каждый шершавый камень этой странной, прямой и удивительно ровной дороги, был длиннее и шире телеги. Сквозь стыки между камнями пробивалась зелёная сочная трава, а колёса на этих стыках ужасно грохотали, немилосердно встряхивая телеги со всем их скарбом. Ехали весь день, без передышки, понукали коров, спешили отойти поближе к Городу, куда воры уж точно не сунутся. Ближе к вечеру далеко впереди, там, куда упирается прямая каменная дорога, появились странные прямоугольные скалы. Много скал. И только когда Солнце уже начало клониться к горизонту и скалы приблизились настолько, что можно стало рассмотреть подробности, Матвей понял, что никакие это были не скалы. Это были дома. Огромные, серые, без стёкол в окнах.
Привал устроили совсем рядом с Городом. Старший расставил часовых со всех сторон, наказал на высовываться, а всё больше по сторонам глазеть, да слушать. Свободные от дежурства мужики развели костёр и принялись варить кашу. Говорили меж собой они совсем тихо, чуть не шёпотом, то и дело посматривая в сторону Города. Матвей сидел на телеге и смотрел на дома. И ему казалось, что дома тоже смотрят на него. Только взгляд у них – без глаз.
Где-то далеко, со стороны Города, кто-то страшно закричал, то ли человек, то ли зверь, то ли птица. И всё смолкло. Мужики у костра съёжились и втянули головы в плечи. Солнце село, и город растаял в сумерках, а потом и обоз погрузился в темноту.