Солнечный зайчик метался по стене, выкрашенной в какой-то неопределенный цвет.
«Что это? – открывая затуманенные глаза, устало подумал молодой солдатик, которого только вчера привезли с поля боя, – не иначе, как постреливают, вражины. Но почему беззвучно»?
– Живы? – склонился к воину некто в женском обличье. – Как себя чувствуете»?
– Ни-че-го, – хрипло проговорил раненый. – Где я?
– В госпитале, – начала проявляться на белом фоне молодая белокурая девушка. – И как вас зовут?
– Антон, – вглядываясь в небесно-голубые глаза сестрички, попытался улыбнуться парень. – Мороз.
– Мороз? – прикрывая маленький ротик измазанной в йоде ладошкой, прыснула со смеху незнакомка. – А моя фамилия Сугробова. Два сапога – пара.
– И то бачу, – ввернул чернявый молодой мужчина с перевязанной ногой, лежащий на соседней койке. И, скосив в сторону новенького хохлацкие коровьи очи, с достоинством представился. – Кохай, ридный, – Ивась Костенко.
– Галя, – окликнул девушку старый доктор, появившийся на фоне входной двери, – иди в процедурную, там тебя ждут!
– Сейчас, сейчас, – засуетилась сестричка и моментально исчезла с поля зрения Антона.
«Танюшка, невеста моя ненаглядная, – внезапно вспомнил возлюбленную Мороз, – Не волнуйся, Галя тебя не стоит, это уж точно».
Но миловидная Сугробова никак не хотела уходить из головы юноши.
– Галочка – самая гарная дивчина в госпитале, – вновь подал голос Костенко, – но ще ни один хлопчик не добрался до ее сердынька. Бают, что в нее был влюблен сам…
И он назвал фамилию, от которой у Антона поползли по спине мурашки.
– И что же ты думаешь, – наслаждаясь произведенным впечатлением, продолжал свой немудреный монолог Ивась, – даже ему она отказала.
– Гарна дивчина, – отреагировал на рассказ украинца его соотечественник с культей вместо руки.
И только тут увидел Антон, что лежит среди множества раненых солдат в большой светлой палате. Кто-то из служивых спал, кто-то тихо переговаривался меж собой, а кто-то неприкаянно мерил шагами свободное от лежанок пространство. Чувство неожиданного покоя охватило Антошку, но, будто сопротивляясь неуместной приятной эмоции, внезапные слезы навернулись на его глаза. Всего несколько месяцев провоевал, а пуля-дура прервала его такую важную миссию. Если бы не идиотский приказ главнокомандующего….
Черт, необходимо забыть о нем, как о страшном сне, ибо солдат не должен спорить с командирами. Говорят, на Западном воевала и Аннушка. Видели ее подле Вязьмы, когда она тащила на себе какого-то несчастного. Господи Боже мой, разве мог он, сын репрессированного, когда-нибудь подумать, что бросится под пули во имя суровой, отторгнувшей Морозов Родины, а его хрупкая сестричка, молча ненавидящая беспредельную власть деспота, способна на такие подвиги! Эх, ма!
– Ты про шо мыслишь? – приподнялся на локте Костенко. – А ведь тильки вчера доставили тебя, ей-бо, как мертвяка какого.
– И много здесь новоявленных покойничков? – игнорируя вопрос соседа, глухо поинтересовался Мороз.
– Не сосчитать, – обреченно махнул рукой Ивась. – Скорее бы вражину бить!
– Когда выписывают? – минуя длительную паузу, нехотя откликнулся Антошка.
– Через неделю-другую, – поскреб затылок хохол. – Контузии здесь врачуют живо. А у тебя что?
– Небольшое ранение, – поморщил нос Антон. – Где-то в области живота. В общем, ерунда!
– Ничего себе, ерунда! – возмутилась подошедшая внезапно Галина. – Ночью чуть концы не отдал, а быстро-то как оклемался! Не иначе, как заговоренный!
– Уж несколько лет, как заговоренный, – неожиданно для самого себя разоткровенничался Мороз, – тетки у меня – ведьмы.
– Брешет, – недоверчиво хмыкнул Костенко. – Вечера на хуторе близ Диканьки. А жинка аль дивчина у тебя водится?
– Невеста, – почему-то понизил голос Антошка и на отошедшую к окну Галочку Сугробину покосился. – В деревне она, ждет, вроде.
– Обещала? – будто испуганно, резко оборотилась к болтуну Галя.
– Грец вам в гриву! – незлобиво хохотнул словоохотливый Иван. – Эх, счастье то тебе привалило!
– Отстань, – огрызнулся на шутника Мороз и попытался отвернуться к стене, но резкая боль неожиданно расколола его надвое.
– Ерунда, в общем, – весело передразнила подопечного внезапно оказавшаяся рядом сестричка. – Небольшое ранение!
– Кохайтесь, – шутливо разрешил молодым Костенко и, покинув свою койку, приблизился к группке оживленно обсуждающих последние военные новости.
А вечером Галя пришла снова. Она осторожно присела на краешек Антошкиной койки и заговорила своим певучим, каким-то особенным голосом:
– Расскажи о себе, – мягко попросила необычная девушка. – Уж больно ты напоминаешь мне одного паренька, с которым я встречалась до войны. Как же давно это было!
– А что рассказывать? – удивился ее просьбе служивый и снова вспомнил Танюшку, о которой еще недавно вздыхал. – Родился в Михайловске, что стоит на Урале, а когда репрессировали отца, бросил институт и уехал с мамой и двумя сестрами к теткам деревню.
– Бросил ли? – с иронией улыбнулась девушка. – Впрочем, у меня у самой такая история. Батюшку с матушкой арестовали за связь с контрреволюцией.
– Контрреволюцией? – отчего-то вздрогнул юноша.
– Они были врачами, хорошими врачами, – смахнула со щеки невидимую слезинку Галочка. – А я тогда только-что поступила в медицинский. Так вот, в институте мне посоветовали, чтобы я отказалась от родителей, иначе…..
– И ты не отказалась, – констатировал факт Антон.
– Не отказалась, – шмыгнула крохотным носиком Сугробова.
– Почему мы, гонимые и презираемые, стали нужны советской власти лишь тогда, когда пришла беда? – с горечью прошептал Антошка.
– Ты что говоришь? – неожиданно возмутилась Галина. – Неужели я в тебе ошиблась?
– Не ошиблась, – положил ладонь на дрожащую ручку девушки солдат, – ибо я, как и мне подобные, до последнего вздоха буду воевать за Родину. До последнего.
– И я тоже, – сглотнула слюну Галочка. – Ты пролежишь здесь недели три, и у нас еще будет время наговориться.
А утром ночную собеседницу сменила другая. Толстенькая и веснушчатая сестричка лет двадцати – двадцати двух шустро бегала по проходу, раздавая направо и налево градусники.
– Где Сугробова? – осведомился у девчонки Антошка, краем глаза наблюдая за товарищами по несчастью. Не смотрят ли они в его сторону.
Но на новенького никто не обращал внимания, ибо у всех были свои дела и заботы.
– Отсыпается, – весело прощебетала девушка. – Ночью привозили раненых, вот она и проработала без отдыху аж целых восемнадцать часов.
– Ниночка, ты про меня забыла? – окрикнул смешливую пышечку изнеможенный мужик с перекошенным страшным лицом.
– Сейчас, сейчас, – метнулась к нервному мужчине толстушечка.
– Тебе движения полезны, – засмеялся кто-то из противоположного угла.
– Да уж похудела тут с вами аж на семь кило! – звонко расхохоталась рыжеволосая особа. – Судно подать?
– Подать, – согласился с сестричкой косоротый.
– Парализовало его, – тихо изрек Ивась. – Спинной хребет переломал. Теперь не робить, а скотину гробить. Ктой-то сейчас его к себе примет?
– А мать, жена? – осторожно произнес Антошка.
– Мамаша померла, а жинка на днях здесь была, – криво усмехнулся Костенко.
– Ну и что дальше? – нетерпеливо осведомился Мороз.
– Отказалась, – встрял в разговор молодой парень без обеих рук. – Хорошо, что у меня хоть маманя есть. А девкам да бабам верить нельзя.
– Но твоя мать – тоже женщина, – покачал головой Антон.
– Матери – они завсегда матери, – неожиданно тонко всхлипнул юноша. – Скоро она за мной сюда приезжает, отвоевался!
– Не хнычь, будем помогать фронту в тылу, Серега! – прикрикнул на сомлевшего мальчишку усатый мужик без обеих ног.
– А чем? – по-бабьи взвизгнул безрукий и бросился бегом в коридор.
– Девчонка у него была, – объяснил поведение товарища по несчастью увечный. – Вот и боится…
Неожиданно дверь открылась, и в палату, робко озираясь по сторонам, неуверенно вошли две молодые женщины.
– Какие крали к нам пожаловали! – восхитился прелестными незнакомками рыжий паренек с повязкой на голове.
– Где здесь Воробьев? – бросила на весельчака быстрый взгляд необычайно красивая дама лет сорока с пышными пшеничными волосами, тщательно уложенными на макушке.
– Вышел, – отозвался на ее вопрос безногий.
– Как он себя чувствует, – густо краснея, спросила подскочившую Ниночку пригожая темноглазая девочка с длинной русой косой.
– Позвольте, дамочки, а кто вы ему будете? – не отставал от неожиданных гостей рыжий.
– Варвара Емельяновна – мать, а я невеста, – скромно опустила ресницы девушка.
– Невеста! – присвистнул от удивления кто-то из угла. – А вы знаете о его ранении?
– Знаю, – упрямо мотнула подбородком красавица. – Он мне любой нужен, главное, что живой.
Серега уехал счастливый, а бойцы еще долго вспоминали, как поражен был нежной встрече отчаявшийся паренек и как неподдельно радовалась его невеста, обнимая безрукого любимого.
– Есть еще женщины в русских селениях, – с завистью произнес кто-то, лежавший во втором ряду.
– А матушка у Сереги – что надо! – восхитился блондинкой усатый мужик, которого все звали почему-то просто Мишкой. – Мне б такую.
– Своей, чтоли, нет? – прыснул со смеха рыжий. – Баб сейчас, что грязи.
– Дурак ты, парень, – огрызнулся на нахала Михаил. – А своя погибла, когда Минск бомбили. И дети погибли.
Режущая уши тишина повисла над большой многолюдной палатой, и громкий стон рассек общее безмолвие, как острый кровавый нож кусок поминального пирога.
«Не надо об этом думать», – заскрипел зубами Мороз и, с трудом отгоняя от себя жуткие видения, снова и снова принимался вспоминать родимую матушку. И сумасбродную, стремительную Ядвигу, оставшуюся за главную, ибо мама никогда не умела за себя постоять. Правда, в Сорокине живут тетки-колдуньи, и одна из них даже руководит колхозом, но от этого сыновнему сердцу не легче.
– Антошка, – неожиданно тронула его за плечо Галочка. – Как ты сейчас себя чувствуешь?
Внезапная радость появилась где-то за грудиной и электрическими разрядами пробежала по всем онемевшим членам. Не отвечая на заданный вопрос, юноша закрыл глаза и попытался представить Танюшку, фотографию которой потерял во время очередного боя, но цыганистая девочка никак не желала появляться в его воспаленном мозгу. Вместо единственной дочки тети Полины образ белокурой Галочки нежно улыбался ему из темноты.
– Влюбился? – удивленно спросил у Мороза внутренний голос и осуждающе покачал головой. – Ветреник.
– Тебе нехорошо? – положила горячую ладошку на воспаленный лоб пациента Сугробова. – Сделать укольчик?
– Не надо, – резко отвернувшись от встревоженной сестрички, грубо оборвал ее Антошка и, не почуяв ставшей уже привычною боли, тихо, облегченно вздохнул:
«Вот и ладно, вот и хорошо, ведь Танечка меня ждет».
(отрывок из романа "Лилия Белая")