Ворованное счастье

 
Господи! На земле живут тысячи народов и народностей. На крайнем Севере в оленьих чумах и безводных песках Сахары, в техногенной Аме¬рике и далекой Австралии, где па¬пуасы бегают в набедренных повяз¬ках с копьями в руках и счастливы. Знойные сиреневые мулатки в жар¬кой Мексике отбивают танец живо¬та, а их мужчины в огромных сомб¬реро сохраняют собственное дос¬тоинство. Где-то льется на пыльную землю рубиновая кровь, а где-то за зеленым сукном роскошных кази¬но дымят дорогими сигарами бога-тые мэны.
Господи! Кто есть он в этом без¬жалостном и огромном мире, на крохотном во Вселенной шарике под названием Земля? Он, этот маленький мальчик, точно затерявшийся волчонок, выбрав¬шийся на широкую тропу жизни, которая протянулась через раскинувшуюся выжженную степь, бескрайнюю дремучую тайгу, зной¬ные гибельные пустыни, поднебес¬ные седые горы, тысячи шумных го¬ворливых народов.
Что подстерегает его, по-насто¬ящему еще неспособного отличить друга от врага, щурящегося на сол¬нечный свет, бегущего легкой трус¬цой по самой дороге жизни? За спиной уже немало пройденных тропок, десятки острых заноз, сад¬ня сидят глубоко под кожей, и пят-ки кажутся истертыми о пыль до¬рог и сам себе он порой кажется не волчонком, а матерым волком.
Он и есть не мог, и пить не мог, и спать не мог, когда нежданно по-чувствовал, что влюбился. Когда явилась, точно из космоса, вся све-тящаяся пылью та, о которой меч¬тал и ждал.
Он вскакивал оттого, что внутри слышалась чарующая музыка, воз¬никшая ниоткуда. Глаза загорались блеском, губы трепетали, а язык обводил вмиг пересохшие прежде холодные губы.
Он помнил свою первую и един¬ственную кражу, на которую пошел, чтобы утвердить себя. Это была чья-то богатая квартира, куда он проник как настоящий вор, тайно и тихо, и растерялся среди множе¬ства роскошных и дорогих вещей. Старинных статуэток, звонких ки¬тайских ваз. Среди ворсистых ков¬ров и мягких кресел, ко всему хо¬телось успеть прикоснуться, и хоть разум подсказывал, что это чужое, он отгонял эти мысли как рой на¬зойливых мух, желая быть облада¬телем, хозяином.
Она понравилась ему сразу же, с первого взгляда. А он всегда, как только ему нравилась женщина, отворачивался, опасаясь более при-стально рассматривать, но в этот раз с ним все происходило наобо-рот — он не мог оторвать от нее взо¬ра, словно зачарованный продол¬жал любоваться прекрасным лицом, белокурыми завитыми волосами, стекающими точно струйки воды вниз, к точеным плечам. Она ожив¬ленно шепталась с подругой, сек¬ретничала, нагибаясь к ней, и тог¬да платье ее натягивалось на тон¬кой талии, вычерчивая контур тугих, высоких грудей. Будто два вызрев¬ших яблока манили они к себе.
Ее руки — две тоненькие ветви молодой березки, без конца тере-били, поправляя, медальон на вы¬сокой шейке.
Сердце его трепыхнулось в гру¬ди. Точно битая перепелка, упавшая в гущу молодой осоки. Необъяснимые чувства толчками густо полились внутри — так из опрокинутого кувшина течет завораживаю¬ще белое, чис¬тое молоко.
Велика плане¬та Земля! В тот миг где-то в гус¬том предрас¬светном тумане гулко ухнула ночная сова, а на другой стороне шарика, вскинув вверх морды, зар¬жали вольные лошади.
С треском, словно сухие ветки, треснули рога могучих самцов-оле-ней, сошедшихся в последнем бою. Разевая розовые ротики, зарыдали тысячи новорожденных, явившихся в мир. И испустив последний вы¬дох, уходили смиренно из суровой, безжалостной жизни те, кто еще вчера топтал поверхность шарика в обреченном осознании, что скоро превратятся в тлен.
Она явилась в его жизни как за¬вязь добра и света. Израненная душа его, давно уж покрытая кор¬кой окаменелости, всколыхнулась подобно мачте в жерле вулкана, сквозь образовавшиеся отверстия вырвались тонкие язычки жаркого пламени.
Ему показалось, что явилась та, которую он ждал все последние годы, пугаясь от мысли, что она не придет в его судьбу. Откуда-то из¬далека, изнутри шел, поднимаясь к самому горлу, немой призыв, под¬талкивая его к решительным дей¬ствиям.
Так на ранней заре трубит могу¬чий лесной царь, спускаясь в беле-сой рассветной дымке к прозрач¬ной струящейся воде.
Дни нанизывались на нить подоб¬но бусинкам, а он не спешил. Так опытный сапер идет по полю, начи¬ненному минами, осознавая, что каждый шаг может стать последним. Чрезмерно откровенный взгляд, неудачная шутка, оброненное не в той интонации слово. И тогда из-под ног ускользнет почва. Столб огня взметнет его ввысь, разрушая привычный закон земного тяготения ... и все.
Рассеется дым и уляжется пыль, застрекочут замолкшие на миг стре¬козы и защебечут небесные неви¬димые птахи. Только не станет его. Вот потому-то он не спешил.
Так прибившийся к чужому табу¬ну суровый жеребец широкие кру¬ги набирает вокруг облюбованной им кобылицы, прядая ушами, тре¬вожно поводя дикими глазами, выб¬расывая из могучих легких удуша¬ющий жар.
Он должен все взвесить. Так его научила жизнь. И самое главное — увидеть, что она внимательно сле¬дит за его сумасшедшим галопом. Время от времени отрывает от соч¬ной зеленой травы свою маленькую точеную головку, и взгляд ее огром¬ных прекрасных глаз обращен к нему. И когда по ее телу прокатит¬ся непокорная дрожь и по жилам заструится быстрей молодая кровь, и когда она игриво перебросит шел¬ковистую гриву с одного плеча на другое, он почувствует тот великий немой зов.
Ах, как холодны ее тонкие, хруп¬кие пальцы, чуть заметно подраги¬вающие в его руке. Взгляд насторожен, недоверчив. Что принесет в привычный, уложенный быт этот ее необдуманный поступок? Отколотой от дерева щепкой ее несло в стре¬мительной бурлящей воде.
Так, устав от нескончаемого пира на надежной палубе, своенравная красавица отвязывает от борта шлюпку, спуская ее на воду в кро¬мешный туман и отчаливает, от¬правляясь в рискованное плаванье.
Он закрывал глаза, и ему виде¬лась эта морская гладь, по которой наперерез ему плыла спасительная шлюпка. А он изнемогающий, ус-талый от бесконечной борьбы, выг¬ребает навстречу ей, то появляясь, то исчезая в зеленых водах. И эти пальцы, что в его ладони — есть про¬тянутая в помощи ему рука. И вот уже на борту шлюпки, отдышав¬шись, понимает как прекрасно, черт побери, все-таки жить.
Заглядывая в глаза своей спаси¬тельнице, угадывая в них бездон-ность морской толщи, он теперь тонул в них.
Ему захотелось поехать с ней стремя в стремя к подножьям ве-ликих каньонов, к прекраснейшему озеру очищения. На привале выни¬мать ее из седла уставшую и стяги¬вать с ее крохотных ступней мяг¬кие, расшитые разноцветным бисе¬ром мокасины. Разводить огонь у ее ног и готовить на костре пищу. А потом, прикрывая от падающего на ее лицо серебристого света луны, всю ночь умолять звезды затаиться и не шуршать, чтобы не нарушить священный ее сон.
Ему хотелось позвать ее с собой. Но куда? Давно уже найдено золо¬то ацтеков и герои Джека Лондона покорили Аляску. И на крутых вер¬шинах Тибета выстроены даосские монастыри, и не бьются на турни¬рах закованные в латы рыцари.
Что может он предложить лесной колдунье, всесильной королеве, очаровательной багире? Тонувший в студеных водах, умиравший в знойных песках, стреляный врагами, плывущий в водах людской неправ¬ды. Игру в сказку о прекрасной принцессе, которая забыла на балу свой хрустальный башмачок?
Он был весь в глубоких раздумьях.
С тех пор, как в его жизни воз¬никла она, стал проясняться тума-нящийся взор, а в груди зарожда¬лась мелодия.
Она возникала внутри его первы¬ми каплями дождя, взимала силой хлесткого ливня, тихо пела несущей¬ся под мощью ветра песчинкой, вскрикивала испуганной птицей над тихой гладью.
Он теперь замечал оторвавший¬ся от ветви осенний листок, что кру¬жа, точно плывя в воздухе, медлен¬но ложился на жаркий асфальт.
Переломанную кем-то тонкую ве¬точку, яблочко, налившееся соком с солнечной стороны.
И вместе с этим в его сердце зак¬ралась необъяснимая тревога. А она, что могла видеть и чувствовать она? Что сидящий перед ней муж¬чина загадочен подобно древнему скифскому кургану.
Что внутри него таится неведомая дьявольская сила и притягатель-ность.
Глядя на него, она чувствовала, что Человек этот    подобен сгоревшему костру и душа его вы¬жжена, лишь сгоревшие головни его жизненного костра залиты безжало¬стно водой и только невидимые гла¬зу остатки пепла летают над кост¬ром. Ее сердце готово было состра¬дать ему, почти незнакомому чело¬веку, казалось бы, что ей за дело, ведь невозможно же сострадать каж¬дому.
И она, сопереживая, слушала про¬износимые им бессвязные слова, точно ночной бред. Они слетали с его губ, вынуждая ее вникать, он искал сочувствия. Ей хотелось по¬делиться с ним, напоминающим озябшего воробушка на стылом снегу, своим теплом, а потом дели-лась своим великим горем как тай¬ной, впуская его в святая святых своей души. Не задаваясь вопросом достоин ли, тот ли он человек? Бе¬зоглядно пошла она к нему вдоль образовавшейся тонкой нити дове¬рия. По щеке ее, подрагивая текла прозрачная слезинка, и в тот миг он был бесконечно признателен ей за ее подвиг.
Сигарета, догорев дотла, давно уже нестерпимо больно жгла ему пальцы, но он не обращал внима¬ния, боясь оторвать от нее взгляд.
Он держал ее пальцы в руках и тихонько вздыхал. Губы ее были сухими и скупыми. Они интуитивно боязливо поджимались, а его ищу¬щие жаркие тянулись к ним. Паль¬цы его осторожно достигли нежной кожи груди и замерли, нащупав точ¬но спелую земляничку – ее взволно¬ванный сосок. Что происходило с ней, она и сама не знала. Его ласки были нежными и все более требо¬вательными. Она и сама не хотела себе признаться в том, что нужда¬ется в этих ласках. И стоило в ее замутненном сознании возникнуть образу мужа, как она тут же, мотая головой и гривой своих шелковис¬тых волос, отбрасывала прочь возникающий укором ее совести образ. Она верила и не верила всему тому, что он говорил ей, нашептывая на ухо сладкие, как шербет, слова признания.
Целый мир цветов хотелось . положить ему к ее ногам. Чи¬тать обвораживающие строки великих стихов, раскрываю¬щих неведомые тайны, нехоженные земли, несказанные слова. Утонуть в объятиях фио¬летовой тени ночи, сгорая в пла¬мени поцелуев, а затем, когда она пройдет, очарованно наблюдать, как робко, вначале высветив край горизонта, выкатывается над еще не проснувшейся степью, лиловое солнце.
И скакать по ней навстречу ему, наперегонки с утренним бодря-щим ветром на сказочном бело¬снежном иноходце.
Ах, если бы он понимал шелест степных трав, пение пташек, вол-шебный цокот стрекоз, по-ребя¬чьи доверчивый посвист сурков!
Он бы все эти звуки перевел на язык слов и поведал своей воз-любленной.
Он уходил из города, в котором он задыхался, поднимаясь по вью¬щейся тропинке, с каждым ша¬гом все выше и выше. Оборачи-ваясь, глядел на раскинувшийся в котловине, в дымном сером смоге город, продолжая упрямо ка¬рабкаться вверх.
Свершилось то, что должно было свершиться. Он стал вла¬дельцем ее прекрасного тела. Ког¬да произошло это, он не думал, что будет потом, и только те¬перь, как после глубокого похмелья, тряс головой, пытаясь востановить в       памяти мельчайшие подробности. Тропинка вкручивалась спирально в гору, как вдруг впереди послышался отливающий серебром тонкий чудный звук колокольчика, то воз¬никая нежно, то пропадая. Он по¬шел на этот звук, как из толщи деревьев впереди справа донес¬ся еще один. А чуть левее эта ча¬рующая тоненькая мелодия коло¬кольчиков плыла над горой, пе¬реливаясь, созвучиваясь, откли¬каясь.
Дзень-дзень-дзень. Дзень-дзень-дзень. Он терпеливо шагал на этот завораживающий звук, как неожиданно на залитой золотя¬щимися лучами солнца поляне, под огромной, словно райское де¬рево, яблоней с крупными выз¬ревшими плодами он увидел чудо. Вороную статную кобылицу нежно сосал тонконогий месячный же¬ребенок, пошатываясь на нетвер¬дых ногах.
Вдруг из ближайших кустов можжевельника раздалось гром¬кое ржание, и оттуда, развивая гриву, задрав кверху голову, раз¬дувая словно меха нервно нозд¬ри, вырвался высокий, сильный серый в яблоках жеребец. Он ска¬кал прямо на него, всем своим грозным видом как бы предуп¬реждая незнакомца: “Нечего тебе здесь делать, это моя кобылица”. Он отступил в смущении, в смя¬тении, и теперь издали наблюдал, как серый в яблоках недовольно куснул кобылицу, дескать, смот¬ри у меня, а то ходят тут всякие.
Эта картина молнией поразила его, высветив простую истину, что никогда нельзя оставлять пре¬красных кобылиц одних без при¬смотра. Никто не знает, куда мо¬жет она уйти и кого встретить на том пути. Когда он осознал это, ему до боли стало грустно за того неведомого, чье счастье он украл, как вор.