В детском садике я любил воспитательницу Ирину Олеговну, но я неправильно выговаривал её отчество, и поэтому она в тихий час любила в нашей спальне завхоза дядю Гришу, а мне от этого было стыдно.
В школе я любил математичку Жанну Ивановну, но не любил теоремы про треугольники, которые Жанна Ивановна любила пуще любви, и из-за этого она мою любовь оставила без внимания.
В институте я любил преподавателя физкультуры Оксану Спринтер, а она обожала спринт, который я не любил. Элементы антагонизма сложились в равнобедренный треугольник, углы которого не слагались в нечто единое.
В армии я любил самоволку. Самоволка любила деньги. Когда моя любовь совпадала с симпатией самоволки, меня любила «губа», которую я не переваривал даже на дух.
На службе я любил секретаршу босса Оксану. Оксана любила босса. Босс любил бабки. Бабки сторонились меня. Я сейчас прикинул: на службе у меня даже не треугольник, а прямоугольник какой-то был, но тоже – полная несуразица.
На заслуженном отдыхе я любил инспектора Пенсионного Фонда Сухову. Сухова любила отщипывать от моей пенсии для Фонда сущие крохи. Пенсионный Фонд не любил меня за то, что кроме крошек от меня ничего отщипнуть нельзя. А я не любил пенсионный Фонд за его крохоборство. Вот так мы и жили – без взаимной любви, а просто по обстоятельствам.
На том свете я любил рай. Рай любил праведников. Лысый бес Ерёма любил меня. Я его не любил. Он ненавидел рай. Рай не любил меня. Ад меня обожал. Ну и так далее. В ином мире столько любовных и анти-любовных треугольников собралось, что сумма их сторон не известна до бесконечности.
Но вдруг мне выпал один шанс на тысячу лет, и я родился опять.
В детском садике мне уже нравится воспитательница Ия Олеговна. Я её пока не люблю, так как ещё не научился выговаривать её имя и отчество. Вместо «Ия» я говорю «И ты», а отчество я произношу с таким неароматным оттенком, что вижу сам – она меня не полюбит. Без всякого треугольника.