НЕУГОМОННЫЙ
1
Светлой памяти Петра Ивановича и его супруги тётушки Доры Михайловны.
Петр Иванович – мой дядька по матери, муж маминой сестры. Фронтовик. Шофёр высшего класса. Песенник. Рассказчик. Матерщинник и, как большинство фронтовиков, за стол без бутылки не садился. Оговорюсь сразу: все его нецензурные выкрутасы я заменил "амонимами"типа ёк-ёк,или похожими.
Ко времени описываемых событий страна уже отпраздновала сорок лет Победы, и, стало быть, ему уже пора была готовиться на заслуженный отдых. Но он был еще полон сил, энергии и упорно продолжал шоферить.
Вечером, как обычно, вернувшись из рейса, ставил свой «ФОРД», как он называл ЗИС-150, за воротами, глушил мотор, доставал из-за спинки сидения свой сидорок и кричал в открытое окно второго этажа:
- Ну, чо, мать, ты там готова?
Тётушка выглядывала из окна и отвечала:
- Ты же знаешь, Петичка, я завсегда готова.
Дядька снимал в сенях свой видавший виды комбинезон, или как он еще его называл - три в одном – и поднимался на второй этаж старого деревянного дома. А тётушка уже спешила ему навстречу с полотенцем. Дядька внимательно осматривал сначала полотенце, потом свои руки.
- Мой скорее рученьки и за стол. Пироги простывают.
Дядька еще раз осматривал ладони и заключал: - А чо их мыть, они и так чистые.
-Да ты посмотри, они же у тебя по самый локоть…
-Сколько раз, ёк-ёк, можно повторять. Это не грязь, а мазут. А мазут – не грязь. Это топливо! – но с тётушкой спорить – пустое дело.
Пока он мыл руки и лицо тетушка быстро собирала на стол, доставала из холодильника бидончик с пивом. Дядька утирался, вешал полотенце на гвоздик и добывал из своего сидора бутылку казенки. Тетушка отметила этот факт, но на этот раз не стала скрывать от дядьки новость.
- А у нас гость, - сообщила она.- И тут из горницы появляюсь я.
Дядька удивленно смотрит на меня, потом хватает своими ручищами меня за плечи, трясет и удивленно поднимает густые, даже я бы сказал, лохматые брови:
- Ух, ты! Ёк-ёк, вымахал, надо же! Нет, ты только погляди! В кого это он? Твою мать!
- А у нас в роду мелких-то и не водится. Есть в кого.
- Ну, вот, всё путём! – заключает Дядька, - Давай, племяш, садись вот сюда к окну, чтоб Верка,ёк-ёк, со своей масандры видела тебя. (Про Верку расскажу отдельно, не здесь.)
А сам уже скручивает сургучную головку с бутылки, лихо поддаёт ладонью по донышку. Пробка выстреливает в потолок, он ловко ловит её приговаривая:
-Вот ты, мать, всегда удивляешься: зачем бутылка. Да твоё пиво без водки – деньги на ветер. Верно, племяш? – И, не ожидая моего согласия, разливает в гранёные стаканы сразу всю на троих.
Выпили, кто сколько мог. Дядька, конечно, как всегда, сразу до дна. Я с трудом половину, а тетушка и того меньше. Закусываем долго и старательно, со смаком.
Лицо дядьки заметно розовеет, морщинки возле глаз разглаживаются, и сам он приходит в приподнятое расположение духа. Тетушка отливает из своего стакана ему добрую половину. Дядька крякает, берет стакан, высоко его поднимает и провозглашает свое привычное:
- Ну, племяш, нехай они сдохнут! Ёк-ёк! – и опрокидывает содержимое.
- Кто они-то?- спрашивает тетушка, она тоже заметно повеселела.
- А все. Кто не с нами. – Я тоже стараюсь не отставать. Снова кушаем, тетушкины пироги. Вкуснятина! Умеет она из ничего сварганить что-то.
Насытившись, дядька отваливается на спинку стула, утирает салфеткой вспотевший от усердия лоб и вопрошает:
-Ну, племяш, с чем теперь пожаловал. Опять проблемы?
- Петичка, да он же учиться приехал, - сообщает тетушка, – на высшую категорию!
- О-о! Это правильно, - радуется дядька. - Ученье – свет,- и, помолчав, добавляет. - А неученых – тьма.
Мы дружно смеёмся над его афоризмами, а он уже наливает из бидончика холодное пиво.
-Ну, чо, мать, по такому случаю неплохо бы еще за одной…
Тетушка молчит, зная, что возражать ему сейчас – пустое дело. Дядька тетушкино молчание понял как знак одобрения, шустро надел свой пиджак со значком отечественной войны и шагнул к распахнутой двери.
- Пиджак-то зачем? Жарища же…
- Чтоб в очереди не стоять,- и, с завидной для его возраста прытью, спустился по лестнице.
- Никак не ймётся человеку,- сокрушается тетушка, - ведь седьмой десяток, а всё как молодой. Всё ему мало, везде ему
надо успеть, везде надо влезть, поучаствовать, поучить, себя показать. Неугомонный. Да, его так и зовут в автобазе. Вот сколько живём и всё такой… Да чо уж, привыкла.
Пока дядька «летал», мы с тетушкой успели о многом поговорить. Говорил, в основном, конечно, я, а она с интересом слушала, иногда удивлённо всплескивала руками, то ахала, то укоризненно качала головой, поправляя гребенкой седеющие волосы. И подводила итог:
- Счастливые вы. Нам-то счастья не было. Ведь свету белого не видели. Все в работе. От темна до темна. То коллективизация, ни дна ей не покрышки, то война проклятая. Никакого продыху. Мужиков позабирали на фронт, лошадей туда же. Остались в деревне одне бабы да быки… А вы-то нонче – ого! И машины, и трактора, и комбайны всякие. Чо не жить-то … Учиться, конечно, надо. Как без этова. Чо вот мы-то, неграмотные пеньки. Чо с нас теперь толку. Отмантулили своё. Вот не поверишь, как утром встать, - ни рукой, ни ногой.
В поясницу вступит - не вздохнуть, не пёр… Прошло, видно, наше времечко. Ох, а как робили! Утром – в поле, вечером – в огород. Везде надо успеть. А ведь еще и ребятню надо было обмыть, накормить, одеть, обстирать. И ведь как-то всё успевали. И под гармошку спеть, сплясать. Когда спали – не знаю. И вроде не уставали так, чтобы уж. Как трехжильные были. Вот не поверишь, в землю на метр, кажется, видела. А теперь нитку в иголку вдеть – проблема… А вот и наш сокол летит.
А тут и дядька - вот он. Бутылку на стол, пиджак – долой и с ходу: -
- Мать, всё путём. Еще по маленькой и шабаш…Ёк-ёк!
2
А утром, мы с дядькой еще спим, а тетушка уже на базар наладилась. Корзину пирожков с «потрошками» на плечо и - вперед.
Первым просыпается и встаёт дядька. Чем-то брякает на кухне, ворчит все громче и громче. Я тоже просыпаюсь, выхожу на кухню. Вид у дядьки разочарованный, даже озабоченный. На лице – немой вопрос.
-Вроде же вчера мы не всю. Оставалась же…
-Да, - отвечаю, - может тетушка куда прибрала.
- Дак ясно, что прибрала, но куда? Всё обыскал, ёк-ёк - и снова заглядывает в холодильник, в кухонный стол, в шкафчик над столом, под лавку, под занавеску у печи. Даже в печку.
- Нету нигде! – заключил он свои поиски.- Что за черт! Твою мать!
- Ладно, Петр Иваныч, найдётся, - успокаиваю я.- Вот придёт наша кормилица…
- Пока она придёт – помереть можно… Вот у нас в полку был аналогичный случай, это уж мы Польшу прошли. Стоим на отдыхе. Городишко так себе и войной почти не тронутый. И пошли мы с тёзкой в город. Идём, смотрим, удивляемся, все не по нашему написано, но слово "бордель", всё-таки, прочитали. Ага. Стой, говорю Петрухе, давай зайдём. Давай. Зашли. Навстречу вот такой шкаф. - Вас волен зи? - Куда, мол русские швайн. Я ему говорю почти по-немецки: да мы никс фикен, мы только кукен. Дескать, только посмотрим.
-Выходит, что так и не попробовали немочек?
- Да ты что, милый мой! В полку особисты дознаются, все - трибунал! В лучшем случае - Колыма.
А тут и тетушка – вот она.
Так и не дорассказал.
-Ну, мать, ты даёшь! – прямо на пороге он озадачивает её.
-Чо даю-то, Петичка?
- Дак ведь вчера мы не всю, кажись…
- Нет, Петичка, не всю. Счас на стол соберу. Умыайтесь пока. Я живенько.
- Ну, надо же: всё обыскал – нигде! Куда ты её затуторила?
- Да никуда, Петичка, на столе она, как с вечера…
- Я чо слепой что ли?
- Не слепой, Петичка, но не видишь. Не проснулся как следует. Самовар-то ставил?
-А как же.
-Врешь, Петичка. Если бы ставил, он бы теплый был, а то совсем холодный.
-Дак остыл уже.
-Врешь, Петичка, в ём же воды не было, ты наливал?
-Наливал, конешно.
Врешь, Петичка, если бы наливал, ты её бы не искал.
Дядька подходит к столу, снимает заварник с конфорки, поднимает крышку, заглядывает в самовар и лицо его расплывается в счастливой улыбке.
- Ну,мать,ты даёшь! Ёк-ёк! Ни в жисть бы не догадался,- он суёт руку в самовар и достаёт из его недр своё потерянное сокровище.
- И чо ты её туда запеткала?
- А что б меня дождались.
И все втроём мы хохочем, сами не знаем над кем и над чем конкретно. И все довольны.
- Ну, давай, академик, - это он мне, теперь он всегда будет называть меня так, потому, что я из всей нашей родни самый ученый.
- Петичка, ему же на занятия, - напомнила тетушка, на что он ответил не мешкая:
- Ну, что ж, колхоз – дело добровольное.
- Это кто тебе сказал?-
- Это в колхозном уставе написано.
- Можно подумать, что ты его читал.
- Его и читать не надо. И так все знают.
- Ага, то и не знают, как из него убежать.
И начнётся между ними шумная дискуссия на эту бесконечную тему, а мне пора собираться.
3
… Это было летом. Через три месяца я снова уеду на свою целину и появлюсь у них только зимой. А история с потерей бутылки снова повторится.
На этот раз я приехал на пленум, а его почему-то назначили на день Конституции.
Пользуясь случаем, приехал пораньше дня на три, надеясь попутно решить некоторые свои вопросы. Первым делом, пробежался по магазинам: надо было хоть как-то приодеться соответственно намечаемому мероприятию.
Там, у себя в совхозе, мало обращаешь внимания на свой гардероб, а вот собираясь в город, надолго задумываешься, в чем ты будешь в обкомовских апартаментах. И в этом конкретном случае очень важно, как ты выглядишь внешне. Не в валенках же, и не в полушубке. Да и прическа – не последний штрих. Так, что вечером явился в полном параде.
Тетушка как увидела меня в обновах, так и ахнула:
- Надо же! Ну, совсем интелего! Ну и франт! Сколько стоит? – и трогает борт костюма, гладит ладонью галстук, рубашку, цокает языком: - Надо же, чистая шерсть, а это нейлон. Правильно, сейчас модно все из химии. Ой, а мы-то в чем ходили – стыдобушка, всё из рядна, самотканое. Как стирать, так все рученьки изломаешь.
И долго еще будет сокрушаться и восхищаться, как меняются времена, моды и люди.
- Подумать только, дитёнок, до чего дожили! Надо же! Хлеб в столовках бесплатно! Заходи, бери сколько хошь. Даром! Где это было видано, чтобы хлебушком вот так распоряжаться. Ведь дойдёт до того, что и в городах начнут свиней держать. А что? На халяву-то! – и помолчала, что-то обдумывая.
- А чо, мы вот с Петей тоже решили поросёночка завести. В выходной в Искитим слетаем, там, говорят, даже трёхмесячных можно почти задарма купить, - и смотрит на меня вопросително.
- Ну, не знаю, тетушка. Вообще-то в зиму поросят не берут. Да и где его тут держать.
-Да ты што! Вон у Тарзана какая теплая конура,- это она про собаку, что во дворе,- прилепим еще небольшую теплушку. Им там вдвоём-то будет тепло. Что ты, сЫночка, при хорошей кормёжке холод – пустяки.
А тут и дядька-вот он. И прямо с порога:
- О-о, какие люди! И без охраны! Ну, здорово, академик! Как дела-то на целине? Ёк-ёк, всю рапахали? А как ваша партия, в гроб ей топор, не развалилась еще?- говорит, а сам раздевается у порога, снимает свой три в одном и смотрит на меня.
- Да ты что, Петр Иваныч, уже почти полмира в наших рядах. Как же она может развалиться. Наоборот, лагерь наш крепнет. Подумай сам.
И уже за столом, после второй, продолжил:
- А вот я тебе так скажу,- голос его тверд и решителен.- Как она возникла, так и исчезнет. Попомни мои слова. Подожди, не перебивай. Вот вы строите коммунизм, твою мать, а что это такое? А это не что иное как новая вавилонская башня. А что с той башней вышло? Библию-то не признаете, у вас же она своя, едрёна вошь. Кто её написал, того уж и нет, ни дна ему, ни покрышки, что с него возьмешь. Но ведь все это перевернул один человек. Вот один и снова всё и поставит на место, ёшкин кот! Да-да, он уже есть, идёт где-то, скоро будет, не к ночи будь помянут. Ты же знаешь, наверное, из своих философий, что мир, вообще, развивается по спирали. У нас в автобазе один МНС лекцию проводил, дак вот он, ёксель-моксель, сказал, что все повторяется через семьдесят лет. Вот и посчитай. На пальцАх, без каркулятора. Может этот твой пленум завтра последний.
- Петичка, ты с работы, Коля с дороги, ну что ты опять со своей политикой!
- Ладно, меняем тему, - и весь ритуал застолья повторяется.
Уже насытившиь, дядька берет стакан с пивом, держит его на согнутой руке и продолжает:
- Не знаю, что вы там на своих пленумах решаете. И в газетах, и по радио все, вроде бы, хорошо. А на самом деле што? Ты только посмотри, ёк-ёк, что вы там наподнимали! Пылища, даже в городе, стоит - свету белого не видно. А для чего? Ведь при старом режиме земли почему-то всем хватало. Всю Россию-матушку кормили, твою мать! И за границу, представь себе, везли. А теперь, вдруг, не стало хватать. А почему? Да потому, что нахлебников много развелось. В гроб им топор! Ведь кормим чуть не всю Африку, Китай, Вьетнам, Комбоджи всякие. А зачем? Ведь так недолго и самим по миру пойти. Простота, она хуже воровства. Не веришь? Сам скоро увидишь. Я может, даст бог, до этого не доживу, а ты не раз меня вспомнишь. А пока у вас в головах один туман да головокружение от успехов, вашу мать. Ты посмотри: со старых времён это пошло. Батюшка-царь наш Александр зачем Аляску Америке отдал? Вроде бы, за деньги. Хотел неустойку помещикам закрыть за потерю крепостных. Семь мильёнов посулили. А где они? Он сам-то их видел? Да не дожил он до них. Грохнули террористы. А матушка Катерина надеялась, всё же их получить, да тоже не дождалась. Англичане с мериканцами и тут схитрили. Вроде бы, ихние доллары в Англии в золото перекатали и отправили то золото на пароходе. А он до Питера и не доплыл.
Пошел ко дну...
- Откуда ты всё это знаешь?
- Оттуда. Это вам теперь врут, что хотят, а вы и рот шире ворот. У нас же теперь всё партия решает. Она же руководящая и направляющая сила, честь и совесть нашей эпохи. А кто она такая, партия-то? Кто она на самом деле? Молчишь. Не знаешь сам. А я скажу - это она, Раиса Максимовна. И руководящая, и направляющая. А Михаил Сергеич = он только на подхвате.
4
,
- Петичка, поостынь малость. Ты же парню не даешь слово сказать.
- А чо он может сказать? Небось, на своих пленумах-то всё по бумажкам…
- Петичка, - тетушка хлопает ладонью по столу. – Всё, тебе больше ни… И так уже перебор.
Тетушка наливает мне и себе. Дядька смотрит на неё вопросительно.
- Не понял…
- Счас поймёшь. Давай, Коля.
- Да налей ты ему. Надо же хоть когда-то где-то выговориться человеку, - это я тётушке. - Давай, Петр Иванович. За твоё драгоценное!
У дядьки влажнеют глаза, толи от выпитого, толи от обиды на тётушку.
- Ладно, - примирительно говорит он, - замнем для ясности. И громко чекается со мной.
- А со мной? – вопрошает она.
- А с тобой мы уже давно чекнулись.
- Это как же понимать?
- Как хочешь, так и понимай, - дядька с аппетитом выпивает, смачно крякает, вытирает потное лицо полотенцем. Смотрит на меня.
- Споём, что ли?
- Давай, - отвечаю я. И без всякой подготовки дядька зычно берет самый высокий тон.
Через реки, горы и долины,
Сквозь огонь и черный дым
Мы вели машины, объезжая мины
По путям-дорогам фронтовым…
Потом все вместе поём «Землянку», «Синий платочек», «На позиции девушка» и заканчиваем «Морзянкой». - Весь его любимый репертуар кроме "Враги сожгли родную хату" и, наконец, отправляемся спать с чувством исполненного долга.
Тетушка прибирает со стола и ворчит не зло:
- Неугомонный. И когда только угомонится. Сам не замечает, как по ночам ротой командует, хоть ротным-то никогда и не был. То про Гитлера начнет доказывать, что не сгорел он, а удрал в Испанию на самолете, а оттуда на подводной лодке подался в Америку. Вот тоже: откуда и от кого он про это узнал. Я уж ему говорила не раз, Петичка, ты за языком-то следи. Не ровен час - заметут и фамилию не спросят. Так где там! Это, говорит, вы живёте и всю жизнь всего боитесь. - Ну, и далее еще долго в том же духе.
А утром Пётр Иваныч опять усиленно ищет недопитую вчера бутылку. Проверил все мыслимые и немыслимые места – нету! Как в огне сгорела.
- Ладно, - подводит он итог безрезультатным поискам, - подождём нашу торгашку.
Я собираюсь на пленум. Бреюсь электробритвой, на что дядька не без ехидства замечает:
- Вот. Уже и бриться-то нормально разучились. Скоро и в баню ходить перестанете. Электромойку придумаете.
- А её и придумывать не надо. Она уже давно существует. Только вам она ни к чему. Вы же привыкли всё по-старому.
- Вот-вот, я и говорю, - но не договорил, тётушка внизу хлопнула дверью. И только вошла – сразу вопрос и удивление:
- Ну, мать, всё обыскал! Ёксель-моксель! – смотрит на неё вопросительно, ждёт ответа.
- А ты, Петичка, в туалет ходил?
- А как же!
- Врёшь, Петичка, если бы ходил, ты бы её не искал.
И с этими словами она достаёт из стоящих у порога валенок дядькину потерю.
- Сколько лет живём с тобой, мать, ёк-макарёк, столько не перестаю удивляться. Каждый день что-нибудь новенькое.
- Правильно, - подвожу я итог, - в жизни всегда каждый день новое.
Тетушка раздевается, достаёт из сумки коляску ливерной колбасы, бутылку кефира, батон белого хлеба. Садимся завтракать. И продолжаем диспут о грядущих потрясениях в судьбе страны и всего мира…
5
Помню еще одну историю. Это было так давно, что некоторые тонкости приходится просто упустить. В городе появилось телевиденье, а телеприёмников в то время в свободной продаже не было. Покупали их, кто где и как мог. И существовала одна общая городская очередь в магазине «Электросбыт», что рядом с кинотеатром «Пионер». И надо было каждый четверг в ней отмечаться. Не отметился – гуляй в хвост этой очереди. А в хвосте - тысяча желающих.
Тетушка тоже записалась. И ходила регулярно на отметку.
Но очередь двигалась так медленно, что покупка светила не раньше как года через два. А то и три.
Приехав в очередной раз в город и узнав, что телевизор они еще так и не купили, я сказал:
- В Ордынке в раймаге видел «Рекорд». Там же еще не ловится программа, вот никто и не берёт.
Тетушка сразу же ухватилась за эту новость, и когда Петр Иванович появился на пороге, она даже не дала ему воскликнуть обычное «О, академик!»
- Петичка, вот Коля говорит, что в Ордынке в Раймаге стоит телевизер. Как бы слетать, а? Пока никто не перехватил.
Дядьке эта идея тоже понравилась.
Утром, еще сплю, слышу под окном дядькин «Форд» урчит. Тетушка уже давно была готова. Сумку в руки и только успела сказать:
- Завтрак в духовке. После своих пленумов – никуда, сразу домой, - и хлопнула дверью. Рыкнул мотор, и только я их видел.
Не стал после своих дел задерживаться; самому было интересно узнать результат их поездки.
Ну, как и предполагал, еще в коридоре слышу запах жареного. И как всегда, на столе самовар, горка пирогов, селёдочка, солонина, мороженые ягоды и бутылка «Московской». Тетушка хлопочет у плиты, дядька в другой комнате копошится у обновы.
Увидел меня, обрадовался даже:
-О, Академик! В гроб топоры! Ну-ка, покажи класс игры на патефоне. Уже целый час уродуюсь с этим ящиком и не …фига. Все ручки перекрутил. А их тут понатыкали, какую куда – бес их знает. Инструкцию без очков не вижу. Глянь ты. Вроде и светится, в рот ему дышло, и шумит, а ни…какой матери не видно. Чо ему надо?!
- А в Ордынке-то проверяли?
- Дак там не ловится, сам же говорил.
- Понятно. Ну-ка дай, я попробую.
Дядька разочарованно разводит руками и отходит от аппарата. Я, в первую очередь, осматриваю телевизор с тыла. Ну, так и есть: антенна вставлена не в то гнездо. Перетыкаю. И сразу же на экране появляется прелестная головка нашей дикторши и голос такой знакомый, воркующий. Как раз она читает программу на вечер.
- Мать! Ёксель-моксель! – радостно возвещает дядька и зовет тетушку. - Ты глянь, что значит грамотный человек. Сразу определил, что к чему. Моментом! А мы с тобой, два пенька, сколько тут крутили-вертели. А он – одной левой!
Дядька сел на диван и уставился на Целищеву. Долго смотрел, не мигая и всё еще не веря в благополучный исход дела.
- Ну, слава богу,- радуется и тетушка.- Значит, всё нормально. Давайте, мужики, за стол. Как же, надо это дело спрыснуть.
-Не спрыснуть, а обмыть как следует, ёк–макарёк! Чтоб не ломался лет десять.
- Петичка, да ты же обмыл его еще дорогой, - и уже мне. – Не поверишь, Коля, едем-едем, - это уже когда обратно. Ага. Всё ни чо, и вдруг мотор чо-то чих-пых и заглох. Вот. Останавливаемся. Петя под капот шасть, и чо-то там шараборится.
Потом хлоп крышку-то, завёл и поехали. Ага. Едем, значит, слышу, Петя мой что-то мурлычет тихонечко. На «Морзянку» его любимую похоже. Ну, чо, думаю, с радости, наверное. Дальше – больше, уже и вслух запел. Удивляюсь, но вида не подаю. Едем дальше. На всякий случай спрашиваю, ты чо, мол, Петя, никак выпил. А он мне: как же, сама видишь, вдоль дороги сплошные киёски и забегаловки через каждый километр. А с чего запел-то, спрашиваю, молчит. Ладно, едем дальше. Верх-Ирмень проехали – бац! Опять заглох. Что за оказия? Петя снова под капот. Поднял его. Мне же не видно, чо он там делает. Веришь-нет, но не помню, чтоб у него мотор дорогой глох. А тут как назло. Ага. Выхожу из кабины, заглядываю под капот, а он рот вот так ладошкой вытирает и какую-то баклажку куда-то там суёт. Это чо, спрашиваю. А это, говорит, жидкость для обмывки стекла, чтоб пыль смывать. А какая зимой пыль, посуди сам. Ага. Слез, захлопнул капот, полез за куревом в бардачек. А ты же знаешь, трезвый он никогда не курит. Тут я и додула, какая там жидкость от пыли,- рассказывает, а сама хлопочет у стола. Вот уж и жареный хек подаёт.
- Ладно. Чо было, то было и прошло. Давайте-ка за стол. А то эта красавица, - кивает на дикторшу, - будет весь вечер нас своими байками кормить, она за это денежки получает. Петичка, наливай, слюнки текут. Ведь с самого утра – ни крошки.
И правда, чего стоим-то все. Садимся. Тетушка смотрит на дядькины руки.
-Ну, че опять? Да мыл я их, мыл. Посмотри,- показывает ладони, потом полотенце.
- Вот теперь вижу, что мыл. Только без мыла. Ладно, сойдет.
- Вот и правильно, меняй тему. Мы зачем сели-то? – наливает и продолжает свою мысль,- чтоб он сгорел сегодня же, - кивает на телевизор.
- Ни в коем случае! Тьфу, Петичка, скажешь тоже. Ну, давайте. Сто лет ему работать, - и первая поднимает стакан. Мы с дядькой следуем её примеру.
После первой Петр Иванович приходит в приятное расположение духа и даже, скажем, в такое философское настроение.
- Вот помяни меня, Кольша, но совсем скоро, ёкарный бабай, этот самый телевизер оставит тебя без работы.
Я с интересом смотрю на Петра Иваныча и не понимаю, куда он клонит. А он продолжает свою мысль.
- Вот представь, что лет так через десять, если, конечно, не будет войны, понаделают этих самых телевизеров столько, что в каждом доме на самом почетном месте будет стоять такой вот ящик, и в каждом доме будет своё кино. Причем заметь: бесплатно. И кто же попрётся в твой долбанный нетопленый клуб, да еще за деньги?
- Ну, тут уж позволь с тобой не согласиться. Без работы я не останусь. В любом случае. Поскольку кино и телевиденье - вещи совершенно разные и друг другу не соперники. Телевизор – это так, семейно, а кино – оно для всех.
- Да ты што! Вот поверь мне пока на слово. Один фрукт нам в гараже рассказывал, ёшкин кот, что где-то там, у капиталистов, столько программ – газеты мало. Вот и у нас так будет. Смотри, чего хочешь. И зачем я попрусь в кино, когда дома, в тепле и в уюте, да еще и за столом, да при этом деле, - он щелкает толстым ногтем по бутылке.- А в твоём клубе - волков морозить, да еще и за деньги. Нет уж, извини.
- Так ведь потом и в клубах будет тепло, и экран – во всю стену, и звук – стерео. А телевизор – это так, домашнее развлечение, не более. Да и скоро надоест смотреть одно и то же каждый день. А кино – это праздник, на людях, в обществе. Согласись.
- Петичка, ты бы чем спорить, сказал бы Коле спасибо, а то бегали бы еще два года на отметку. А, может, и больше.
- Ну, с этим не поспоришь. Молодец, чо тут скажешь. Давайте-ка за это, а то скоро, бабель-табель, кино начнётся.
- Давно бы так, - подвела итог тетушка и видно было, что она сейчас просто по-настоящему счастлива.
Не часто я видел её такой… А дядька не унимался.
-Вот помянешь моё слово: если лет десять не будет войны -у каждого во дворе будет стоять автомобиль. И заметь, легковой! а, может, и не один.
6
Затеялся я тогда исполнить свою заветную мечту: купить хороший мотоцикл. Надоело ездить на чужих. Правда, надо сказать, что мне ни разу никто не отказал, но иметь свой – это совсем другое дело.
Вот с этим я и примчался в город пред светлые очи тетушки.
- Да откуда ты такой форсистый? Мимо бы прошла – не узнала. - И долго еще расспрашивала и удивлялась. А когда пришел с работы дядька, прямо с порога ему:
- Петичка, посмотри, кто к нам пожаловал. Просто интелего! - Дядька крепко меня обнял и коротко подвёл итог:
- Молоток, Кольша! - И, уже сидя за столом, я поведал им о своих планах. Тётушка только ахала и всплескивала руками:
- Надо же! Вот где жисть-то, Петичка. А мы тут роемся в старье и рады. Живём с базара.. Всё дорого. А в магазинах-то нет ничего. А у них там, вишь ты, всё есть. Только мотоциклов нету. Вишь, чё парень купить надумал. Это ж какие деньжищи! Матери бы послал, она бы корову хорошую купила. Сена бы запасла на зиму, дров. Ребятишек бы приодела.
Я не стал ей ни в чём возражать. Права она на все сто. И успокоил:
- Не переживай, тётушка, я за лето заработаю. А пока обойдутся. Чай, с голоду не помирают.
И дядька поддержал меня:
- Знаешь, мать, это мы привыкли жить по-старинке, а у них там всё по-другому.
При его делах без мотоцикла все равно что раньше без лошади. Нам теперь за ними, ёштвою бок, не угнаться. Так, что завтра едем на барахолку. Я там знаю одного кадра. Он раньше в нашем гараже завскладом был. Теперь там чем-то ворочает. Он поможет. Недаром, конечно.
И правда, дядькин знакомый оказался заведующим комиссионным магазином. Он кому-то позвонил, потом написал записочку, и мы поехали. Оказалось, что это был адрес военной части далеко за городом.
Ох, чего там только нет! Можно танк купить, а не только мотоцикл. Хозяин склада – майор был немногословен. О чем – то с дядькой покалякали и пошли смотреть.
Кто бы сказал, я бы не поверил, но тут было всё налицо: новенький ИЖ-49 военной покраски! Сторговались довольно быстро. И не дорого. Майор заправил мотоцикл, мы его толкнули несколько метров, и он завёлся…
Я был на седьмом небе от счастья: ехал на СВОЁМ мотике!
Тётушки в это время не было дома, но когда она вернулась и увидела у ворот новенький мотоцикл – всё поняла. И даже расплакалась.
-Ты, Петичка, только подумай, в его родной Хмелёвке кроме инвалидной коляски у безногого Васи-фронтовика другой машины нет ни у кого, а тут сразу – мотоцикл. Ведь никто не поверит, что Коля сам заработал и купил...
Конечно, моя покупка для неё не была неожиданностью, и, тем не менее, она долго качала головой и радостно хлопала себя по бёдрам, пока дядька не поторопил её с ужином.
-Ты уж как-нибудь заверни в деревню-то, - уговаривала меня тетушка. – Не поверят ведь там, пока не увидят сами.
Я обещал.
И тут в открытую настежь дверь не вошел, а ввалился тётушкин сосед Алёша, причем почти трезвый. И прямо с порога: - Кольша, гость ты наш сердешный, сто лет, сто зим. Какими судьбами? - а сам на стол всё внимание. Тётушка, конечно, приглашает его. Упрашивать не пришлось. Дядька наливает соседу в гранёный стакан. Тётушка предлагает выпить за мою покупку.
Выпили. Закусили. Пошли на улицу курить. Стоим у мотоцикла.
Лёха погладил никелированную крышку бака, обошел вокруг и спросил:
- Вот, не могу понять, как можно продать с военного склада ну хоть что-нибудь. Котелок, например, или шинель - это бы куда ни шло. А вот мотоцикл – не представляю. Так ведь можно и автомат. И патроны. И гранату, а? – Лёха сплюнул и затоптал окурок. Смотрит на нас вопросительно. - Петр Иваныч, как это?
Пётр Иваныч многозначительно поднимает палец, укоризненно машет им:
- Алексей, твою мать, объясняю популярно. Значит так, в армии такой порядок: сверху приходит приказ на списание техники, отслужившей или отлежавшей свой срок. Каждый начальник хозчасти обязан немедленно приступить к реализации. Понимаешь? Вот и списывают. Но не уничтожают. И начинается у техники вторая жизнь. Кстати, вот этот мотоцикл даже ни разу не заводился. Стоял с пустым баком и без аккумулятора. У него на спидометре был ноль, - тут он достал спички, чиркнул и поднёс к спидометру.- Ну, вот, уже пятьдесят. Это ты сегодня столько накатал?
- Ну, да, - отвечаю, - пришлось. Вроде обкатки. Но машина – зверь. Шестьдесят берет легко. Правда, в городе негде разогнаться. А вот у себя, по нашим полям, обкатаю как надо.
Я похлопал поощрительно по фаре: - Мне его на всю жизнь хватит.
- Ну, загнул, однако, - не удержался дядька. - У двухтактных движков жизнь довольно короткая. Сначала кольца подносятся, потом манжеты на подшипниках, а там, глядишь, и коренной рассыплется. Но тыщ на сто хватит без проблем. Гораздо чаще будешь возиться с резиной, в гроб ей топор! Тем боле, что она уже лет десять простояла. Но не горюй, эта проблема решается легко. Дай срок – наловчишься, - и дядька еще долго бы рисовал картину непростого обращения с техникой. Но в открытое окно выглянула тётушка:
- Эй вы, куряки, пельмени стынут,- и закрыла окно.
Мы поспешили к столу.
И хорошо посидели.
…Прошло сорок лет…
Ушел в мир иной незабвенный Петр Иваныч.
Пришли к власти новые люди. С новым мышлением. Сначала Генсек с отметиной на лбу развалил партию. Другой «Царь» развалил огромную страну и её` экономику. И началось…
Талоны на все виды продуктов. Бесконечные очереди везде и за всем, с боЯми без правил, с обморожениями ног зимой и обмороками летом. Водка и сигареты стали обменной валютой во всем.
Откуда-то появились новые русские в малиновых пиджаках и длинных черных пальто на дорогих зарубежных автомобилях. Началась прихватизация всего, что можно было прихватить. Кто был ничем, тот и остался ни с чем. А вот кто был у руля - стал всем. Особенно преуспели в этом наши партийные и комсомольские лидеры.
Закрылись многие кинотеатры. Но открылись ночные клубы для избранных. В обществе появилась своя элита. Новая денежная реформа оставила людей совсем без денег. А «павловки» тоже вскоре сгорели.
В городе вдоль улиц на тротуарах расположились торговки самым разным « товаром» от тряпок до старых телевизоров.
Лишь тётушка моя не пала духом. Она даже обрадовалась.
- Всё. Кончилась ваша власть! Миша Меченый сделал вторую революцию. Вот увидишь, всё перевернёт. И эти чертовы павловки отменит. Но процарствует недолго. Не дадут ему развернуться. И партию Вашу ликвидируют. Конечно, старых порядков не вернут эти демократы, но зато дров таких наломают, что долго будем расхлёбывать, - это она мне говорила без особой злости, но с явной долей укоризны.- Вот и твоё кино, куда оно делось? Чё твой кинопрокат-то накрылся? Куда всё вдруг подевалось? Прав был Петичка, царство ему небесное, тёплое место. Помнишь? Молчишь. Да и чё тут скажешь. Теперь все в торговлю ударились. Все продают. А кто покупать-то будет? И на какие шиши? Пенсию уж третий месяц не носят. Чем жить-то старикам. Молодые воруют да грабят, даже убивают ни за что. Вечером на улицу выйти страшно. Это как называется? Ведь такие порядки гражданской войной пахнут. Вот тогда вспомним царя- батюшку. При нём-то был порядок. Дак ведь большевикам не нравилось, как люди жили. Беспортошники решили всё переиначить. Да и то не сами. Немцы науськали. У них же план был, разорить Россию- матушку да и прибрать к рукам. А теперь что? Милицию резиновыми палками вооружили. Глянь в ящик, чё там? Одни рекламы да разврат. Разве не прав был Петичка, когда говорил, что скоро ваша власть кувыркнётся, дак ты тогда смеялся над ним.
Немного помолчала, вытирая руки о полотенце, причесала поседевшие пряди.
- Вот видишь, чем приходится промышлять на старости лет. В Искитим к сватье езжу за курочками. Она в Лебедёвке на птицеферме работает. Их там вместо зарплаты курями да яйцами отоваривают. Покупаю у неё по дешевке. А уж дома разделываю. Чё себе, чё на базар. Вот пирожков с потрошками нажарила. Яичек сварила. По рублю штука. Всё какая-то копейка. Вот думаю бражку поставить да потом перегнать и потихоньку сбывать.
- Смотри, за это могут и привлечь, по статье, - предупредил я её.
- Да, Сыночка, теперь от сумы да от тюрьмы не так и далеко. Да видишь как с сахаром-то. Так, что с этим делом может и не выгорит ничего,- и, помолчав, предложила:
- А давай-ка чайку попьём. С пирожками. Садись к столу.
Чай пьём молча. Потом она возвращается к прерванному разговору.
- Чё приехал-то? Работу искать, а кому теперь работники-то нужны. Вон все заводы стоят. Даже наш жиркомбинат закрылся. Комбижир и тот только из-под полы.
И долго еще она изливала мне душу, а я не знал, чем ей возразить. А ведь когда-то приезжал в город таким молодцом: всё мог, всё умел, всё впереди было ясно и безоблачно. И вот сижу теперь перед тётушкой как неприкаянный, ни кому не нужный специалист высшей категории…
« Главкинопрокат» на Каинской, где я всегда был своим человеком, переделали в коммерческий кинозал. С эротической тематикой на штатовских лентах. Для избранных. Цена билета – просто немыслима: с пяти рублей вдруг стала в десять раз выше. Естественно, что простой смертный туда не пойдёт. Да и не пустят.
В Маяковском и Победе два сеанса утром - для неимущих. Старые советские ленты. Вечером - для имущих. Два сеанса импортных. Остальные кинотеатры и клубы перепрофилируются под казино и фитнес. Зато появилась уйма подпольных видеосалонов, с божескими ценами. Вот куда и повалила наша молодёжь. Репертуар таких залов весьма сомнительный. Это стало что-то, чего раньше не было. А вскоре появились и девочки в коротких юбочках за пачку импортных сигарет или бутылку пива. Несколько позже и этот бизнес вырастет до зарубежных размеров и по сервису, и по ценам. Появились разные салоны красоты, бани – сауны с массажными кабинетами, девочки по вызову: любой каприз за ваши деньги.
8
….Смотрю в окно, как обычно смотрел. Напротив, на веранде, давным–давно, красивая девочка Вера играла на аккордеоне, а я ей завидовал. Она работала в ресторане Дома Офицеров, куда неоднократно я пытался проникнуть в лучшие дни своей жизни, но, увы, строгий швейцар каждый раз предлагал покинуть заведение.
Решил спросить тётушку про Веру.
- О, милый мой, Вера поменяла фамилию и умотала в свой Израиль. Родители померли, дом она продала, жила где-то в Центре. А чё ты про неё вспомнил?
- Да так просто. Смотрю в окно, а на веранде никого.
– А тут теперь живёт крутой бизнесмен. Узбеки у него в подвале хранят свои запасы. А сам он на Рынке хозяйничает. Вот забыла его фамилию, азербайжанец или грузин. Был как-то скандал по телику.
- А почему она фамилию сменила?
- Как почему? Она же была Яковлева, а отец- то с матерью Якобсоны.
- А она как стала …
- Она же замуж выходила за этого, как его, депутат-то наш бывший.
- А-А, ну-ну, вспомнил…
2000. Апрель-май.
Поясню: в тексте некоторые вводные слова Петра Иваныча, надо понимать как непечатные, на которые он был не превзойденный мастер.
Добавлю еще: наград у него было - некуда уже вешать, камбинезон не вмещал. Но когда форсировали Одер и его машина была на пантоне, рядом грохнула бомба или снаряд. И он вместе с машиной пошел ко дну. Но как-то сумел снять сапоги и комбинезон и выплыл. И остался без наград. Много позже тетушка пыталась восстановить справедливость, но он сказал - ЗАЧЕМ? Ребятишкам играть?
Потом уж только юбилейные иногда цеплял для форсу.
А теперь про Верку.
Если смотреть из тетушкиного кухонного окна, - напротив стоит двухэтажный дом довоенной постройки – низ кирпичный, верх – деревянный, из лиственничного бруса, с верандой, широкое окно которой смотрит прямо на тетушкино.
В этом доме живёт красивая девочка Вера – точная копия Людмилы Гурченко из «Карнавальной ночи», дочь директора Центрального рынка.
Ну, девчонка и девчонка, мало ли их во всём городе. Но эта была совсем рядом. Причем, тётушка, когда я приезжал, обязательно усаживала меня у открытого окна и говорила, накрывая стол:
-Пусть эта гордячка посмотрит, кто к нам приехал.
А девчонка, обычно, подходила к открытому окну с аккордеоном и начинала играть, да так здорово, что я невольно заслушивался и делал ей ручкой. А тетушка, заметив моё внимание, делала вывод:
-Тебя, барахлина, завлекает. Ишь, наяривает своё «Чиримэ».
- Ну, ты скажешь тоже, чего ей меня завлекать, у неё наверняка, уйма поклонников среди офицеров. Она же у них в ресторане играет.
-А ты откудова знаешь?
- Да был у нас с ней разговор. И не один раз.
Тетушка перестала разделывть селедку, вытерла руки об фартук, посмотрела на веранду, и не обнаружив там никого, просто ошеломила меня своим сообщением.
-Ты же, милый мой дитёнок, ничегошеньки не знаешь про неё. Она же нимфоманка. Нимфетка, одним словом.
Я сильно озадачился, не зная значения такого слова, и вообще встречал его всего один раз в какой-то книге, но спрашивать тетушку постеснялся. Да и это мало меня трогало.
2
И вот надо же было такому случиться.
Как-то летом приехал я на мотоцикле. Поставил его у ворот, собираясь еще куда-то. И вдруг кто-то хлопает меня по плечу. Я аж вздрогнул от неожиданности. Оглянулся – Верка.
- Привет! – Привет. – А слабо прокатиться на твоём зелёненьком?
– Легко! – отвечаю, - нисколько не растерявшись,- Только в юбке тебе будет не совсем…
- Да ты не переживай, я сейчас, мигом.
Минут через пять появилась в клетчатой ковбойке и брючках чуть выше колен.
-Ну, полетели? – спрашиваю уже сидя в седле. Она довольно резво запрыгнула на заднее сиденье. Осталось запустить мотор. Я машинально глянул на тетушкино открытое окно. Тетушка как-то странно покачала головой, видимо, не очень одобряя мои действия. Но отступать было поздно. Оглянулся на Верку и…понеслись.
Кто бывал в том краю, тот знает, что самая хорошая дорога за городом, – мимо Заельцовского кладбища и до самых дач Сибво. Слева – старый сосновый бор, а справа – молодые посадки елей. Красота, достойная кисти Левитана.
Вот по этой дороге, мимо этой красоты я и прокатил Верочку с ветерком. На спидометре – сто. Верка визжит от восторга, встречный ветер упругой волной бьёт в лицо, треплет её волосы. Звука мотора почти не слышно. Только свист ветра.
Не заметили, как выехали на берег Оби, здесь она еще довольно широкая. Дачи на том берегу совсем малюсенькие...
Гуляем по берегу. Верка сняла босоножки и шлёпает по воде босиком. Я ей рассказываю о том, что совсем скоро вода уйдёт от этой отметки далеко, река будет много Уже и вон до того острова можно будет дойти пешком. О том, что строится ГЭС она почему-то и не слышала. Странно как-то не знать чем живёт страна и город, в частности. Видимо, ей это просто не интересно.
Потом мы сидим на огромном стволе какой-то коряги, наполовину замытой в песок, и я рассказываю ей про целину, про наш посёлок конкретно. Она мечтательно склоняет головку на моё плече. Я напружиниваюсь, но не возражаю. А она тихо так, почти шепчет:
- Колечка, увези меня туда. Знал бы ты, как надоело мне здесь всё.
Я напрягся еще больше. Ничего себе - заявочки! Это как же понимать? Сама себя предлагает, что ли? Ни это ли тетушка имела в виду. Даже сердце как-то неправильно забилось, с какими-то перебоями. Ни разу такого не случалась. Во дела!
А Верка, между тем, убрала свою головку с моего плеча, встала и пошла к мотоциклу.
- Поехали. А то твоя тетушка бог знает, что подумает. Обо мне итак целые легенды ходят. Заглаза Лолитой зовут. Читал, небось. Или нет?
- Читал, конечно, - соврал я, хотя толком не помню, читал ли. Верка смотрит на моё озадаченное лицо и смеётся:
- Не бери в голову. Я пошутила. Представь себе, что я там буду делать. Я ж ничего не умею. А как представлю, что зимой в туалет надо на улицу - вообще ужас. Ты что! Нет, ни за что!
На обратном пути я уже не испытывал такого восторга, в голове все вертелись тетушкины слова.
Прощаясь у ворот, Верка сказала:
- Спасибо тебе за приятную прогулку. А можно, я приглашу тебя в наш ресторан. Ты же у нас ни разу не был. Если бы был, я бы заметила.
- Да я вообще ни разу в ресторане не был. И не собираюсь. Там же у вас сплошной…
- Понятно. Тетушкино влияние. Ничего подобного. У нас очень даже приличный ресторан. И публика не с улицы. Так что не бойся. Надумаешь – крикни в окно. Договорились? – и пошла! Да как пошла! Про такое говорят: не идёт, а пишет!
А что, это тоже надо уметь.
Весь вечер я был под впечатлением такого необычного свидания. Да еще тетушка подливала масла в огонь:
- Ты смотри, она тебя окрутит одной левой. Такие девки – не промах! Сначала поиграться разрешит, а потом заявит, что беременна. И что ты будешь делать? Жениться? Сам еще не оперился как следует.
-Да что ты на самом деле так против неё настроена. Она совсем обычная девчонка. Причем не самая счастливая.
- Ого! Она, кажись, неплохо тебя обработала!
- Да что ты! Мы же просто покатались.
- Вот – вот, в жизни так и бывает. Сначала катаются, а потом кто-то саночки возит. А кто-то всю жисть кается и плачет.
Как мне разубедить тетушку? Да и надо ли…
А в ресторане я всё же побывал. Понравилось. Оказывается, Верка была права. Всё там вполне прилично. И в этот раз она играла просто здорово! Инструмент в её руках не играл, а пел. И сама она вся искрилась. И тоже пела. И действительно была очень похожа на артистку из «Карнавальной ночи».