Вирусные вырожденческие словоформы, отравляющие даже самую благородную и выдержанную кровь.
Липкие, старые обрывки магнитофонных лент с забытыми, но опасными смыслами. Разъедающие душу и речь.
Подменяя привычные способы выражения смыслов удивительно живучими и омерзительными конструктами и видоизменёнными штаммами уже знакомых болезней.
И уже не оставалось популяций, не затронутых губительной заразой, не тронутых разложением.
Дети с самых ранних лет причащались этой богохульной заразой, тягуче капающей чёрной слизью с их бледно-розовых губ.
Вирус подменял самое наше естество, заставляя думать, будто он-то и есть наша суть, наши мысли, квинтэссенция нашей народности и широко-безбрежной души.
Несдержанность вирус называл – лихостью.
Нравственную расхлябанность выдавал за независимость и непосредственность.
Захиревшее сознание и заштампованную речь он умудрялся представить не лишённой лоска, свежести и даже какой-то оригинальности!
Эта зараза подобна бешенству в языковом отношении. И специально оснащённые отряды ладно марширующих в идеально сидящих мундирах граммар-наци должны были отлавливать и изолировать инфицированных особей!
Это Синдром Туретта нашего общества, неподконтрольная нам истеричность и вздорность. Эдвард Хайд, пробуждающийся в каждом из нас, то постыдное качество, которое насильно делает нас всех одинаковыми, сближая нас с теми, кто нам отвратителен своим поведением. Но выбора-то по сути и нет.
Живая, сложная, текучая материя нашей речи оказалось подменённой добровольным новоязом, который моментально и практически беспоротно организовывал перепрошивку сознания каждому из носителей прежнего языка, делая всех нас одинаково безликими примитивными гуманоидами без чувств и мыслей. Лишь голый каркас примитивных эмоций!
Паразитическая составляющая языка обычно разрастается и приобретает распространение в моменты смуты, нестабильности и общественных потрясений, когда необустроенность в быту притупляет нашу требовательность и щепетильность в отношении чистоты речи, когда вся эта эфемерная субстанция отходит поневоле на второй план. Именно тогда разрастается эта вредоносная опухоль языка, не несущая смысла, лишённая хотя бы малейших признаков структурированности языковая паренхима.
Гражданские смуты же перемешивают слои общества, морально дезориентируют их. Более примитивный, просто устроенный и оттого более живучий диалект всяческих подонков и просто низов общества отвоёвывает себе пространство для жизни и становится едва ли не средством общения большинства!
Радея об абсолютной свободе для всех и каждого в смысле используемой речи, мы обязаны задавать себе вопрос, а доросли ли мы до этой свободы или, подобно детям, пока нуждаемся ещё во внимательной опеке?
Любая мерзость и гниль человеческой породы пытается заякориться в культуре и стать частью так называемого “образа жизни”, тем самым заполучив иммунитет к беспощадному преследованию со стороны всесильной Полиции Нравов.
И за всем этим стоит сеть вежливых и сдержанных в общении между собой интеллектуалов, небезуспешно пытающихся манипулировать общественным мнением. Они отлично работают на публику, прививая всем любовь, так сказать, к специям, к тому, чтобы натуральный вкус пищи подменять остротой пряностей.
Они пытаются задействовать удивительно могучие силы привычки, словно иглы наркомана, чья зависимость – это фиксированный набор слов и выражений.
Лохматые, мягонькие, паучки, сидящие в центре всемирной паутины, раньше всех улавливающие все новые тенденции и веяния, очень быстро учуяли и потребность на несдержанность, на язык незамысловатый, но громкий и эффектный...
Благодаря нему каждый мог почувствовать себя одновременно и плоской картинкой в книжке, и мальчиком, хватающим фломастер, чтобы её раскрасить. И не важно, что смотреться это художество всё равно будет немного аляповато и безвкусно. Ты будешь заметен - и это главное. Заметность - лейтмотив всех современных чаяний и устремлений. Любой ценой подменить невзрачность, на яркость, броскость и, увы, абсолютную бессодержательность и ограниченность в средствах.
Но зачем это было необходимо им? Слава, власть, усиление влияния на умы остальных людей заражённой области, которые бы стали смотреть им в рот после опустошившего всё пожара?
Быть может, они с самого начала отлично осознавали ограниченность собственных возможностей и решили немного подрасчистить себе пространство для жизни, и на фоне этой интеллектуально-языковой пустоши они начинали смотреться бы более выигрышно.
Нет сомнений, сами-то они с лёгкостью могут отказаться от вредной привычки, заражающей речь, у них к этому развит стойкий иммунитет и, вообще, среди них практически не бывает людей чрезмерно увлекающихся чем-то, людей импульсивных и несдержанных, а посему их речь – это не сплошной поток, а конструкт, тщательно выверяемая и программируемая последовательность, цепочка смыслов. Они бездарны с точки зрения языка, но далеко неглупы, и очень давно уже мечтали хоть как-то выровнять ситуацию в свою пользу.
Что ж, только вам решать, добились ли они желаемого?