Танцующая с мёртвыми

Виллард Корд
"смертельно несерьёзная книжка для серьёзных взрослых деток"

Zig et zig et zag, la mort en cadence
Frappant une tombe avec son talon,
La mort ; minuit joue un air de danse,
Zig et zig et zag, sur son violon.
Henri Cazalis “Danse Macabre”

I

«Я люблю танцевать с мёртвыми. Они совсем не злые и очень мило улыбаются. Мама говорит, что я ещё слишком маленькая, чтобы гулять по кладбищу, но не может объяснить почему. Я всё равно прихожу туда, и мы вместе танцуем. Мёртвые не любят чужих, но меня принимают за свою. Иногда мне даже кажется, что я – одна из них. Но мама говорит, что я ещё совсем маленькая, и у меня вся жизнь впереди. Но где смерть – никто не знает.
Мне кажется, я бы хотела узнать больше о мёртвых: о том, как они живут, чем занимаются кроме танцев. Ведь не танцуют же они весь день! Ходят ли они на работу, есть ли у них какие-нибудь увлечения, посещают ли они рестораны, играют ли в карты или шахматы? На все вопросы они лишь мило улыбаются и продолжают кружиться в своём незатейливом танце. Иногда я думаю, что они не замечают меня. Но вот мама их вовсе не видит, не слышит загадочной музыки. Я показываю маме движения их танца, но она лишь просит прекратить «эти дурацкие кривляния» и заняться каким-нибудь делом. Но мне так нравится танцевать!..»
Миссис Стоун отвела глаза от листка бумаги и посмотрела на резвящихся за окном детей. Стоял теплый летний день. Занятия в школе уже закончились, но дети не спешили расходиться, увлечённо играя на улице в салки.
Миссис Стоун тоже не торопилась домой. Она жила одна в маленьком домике неподалеку от школы, который ей настолько опротивел, что она готова была сидеть у окна всё время, пока играют и смеются дети. Потом наступят сумерки, и ей волей-неволей придется спуститься вниз и перейти через улицу, чтобы открыть ржавую калитку ветхих ворот, поприветствовать унылым взглядом одинокую иву, проросшую у входа, и обрести ненужный покой на несколько долгих часов, заполняющих ночь обременяющими тягостными снами.
Сегодня в классе на уроке английского миссис Стоун попросила детей написать небольшое сочинение о том, чем они любят заниматься в свободное время. Это показалось ей отличным способом лучше узнать детей, которых ей передали после того, как их прежняя учительница уехала из города, куда-то за границу. Ходили слухи, что она сошла с ума на почве семейной трагедии, но точно об этой истории никто толком ничего не знал.
Миссис Стоун обычно курировала старшие классы и редко занималась детьми, но директор школы решил, что ей не составит особого труда справиться с оставшимся без учительницы классом. К тому же, последний месяц она работала в школьной библиотеке и соскучилась по любимой ею педагогической деятельности.
С радостью вернувшаяся к занятиям в классах, миссис Стоун сидела за столом, читая сочинения своих новых учеников.
 
Майк увлекался футболом. Всё сочинение он в красках описывал свой последний гол в составе дворовой команды. Лиза обожала собирать фантики от конфет. В её одиннадцать лет коллекция насчитывала порядка трехсот разнообразных фантиков, что выделяло её как отъявленную сладкоежку. Дейв же брал уроки каратэ, что делало его потенциальным хулиганом в глазах миссис Стоун. Но, даже не одобряя большинство увлечений, она понимала, что это – вполне нормальные занятия для нормальных растущих людей. И только сочинение Селин привело её в полнейшее замешательство… 

«Я люблю танцевать с мёртвыми…»
Миссис Стоун вновь и вновь перечитывала первое предложение обескураживающего рассказа, написанного юной Селин. Иначе, чем рассказ, женщина консервативных убеждений и не расценивала это странное сочинение. В поисках объяснения, миссис Стоун решила, что девочка либо хотела пошутить, либо обладает богатой фантазией, которую как раз пробует использовать в своих писательских начинаниях. Но сама суть… Двенадцатилетняя Селин, бесспорно, выделялась среди своих сверстников весьма нестандартным взглядом на мир и вещи вокруг неё. Она была готова шокировать и удивлять… При этом девочка показалась миссис Стоун очень тихой, меланхоличной, возможно, немного аутичной. Впрочем, психологи говорят, что именно такие дети могут оказаться странными, неадекватными. И неважно, что многие гениальные люди вырастали из подобных детей…
Миссис Стоун попыталась найти взглядом среди играющих на улице детей Селин, но, как и думала, её там не оказалось. Где она сейчас?
Стрелки часов пробили семь. В восемь дежурный закроет дверь школы на ключ, и бледно-жёлтое каменное здание, больше похожее на маленькую крепость, погрузится во власть сумеречной тишины. Но пока солнце только начинало садиться. Миссис Стоун собрала вещи и вышла из класса. В руках она держала листок с сочинением Селин. Казалось, она просто не могла его выпустить – настолько неожиданным было подобное писательское откровение в этот ничем, казалось бы, не примечательный день.

«Увидимся завтра, Энди.»
«Доброго вечера, миссис Стоун!» С улыбкой крикнул вслед исчезающей в дверях учительнице дежурный, ожидая, что она тоже улыбнётся в ответ.
Но миссис Стоун только кивнула, продолжая свой путь, и было в этом кивке что-то нервное. Раньше за ней такого не замечалось.
Немного обиженный, Энди, молодой парень, подрабатывавший в школе дежурным, пожав плечами, вышел за ней. Закрыв дверь на ключ, он осмотрелся, задумчиво почесал голову и направился в центр города.
 
По вечерам он работал барменом в пабе «Чёрные пляски». В школе об этом не знали. Разве только, старшеклассники иногда приходили в паб. Но о том, чтобы кто-то приметил Энди, не было и речи. Персонал «Чёрных плясок» соблюдал строгий dress-code и был одет в балахоны до пола и «маски смерти», применявшиеся в средние века сборщиками неживых тел во время чумы. Такова была концепция этого странного места, известного в «нормальных» кругах общества как «тёмный подвал пьянства и разврата, совращающий молодежь в бездну греха». И было очевидно, что, если бы кто-то из работников школы узнал, где и чем занимается Энди, он бы тут же потерял уважаемую работу, став очередным отступником, превращающим мир в «чёрное пятно порока».

Миссис Стоун стояла перед калиткой, словно раздумывая, стоит ли заканчивать этот день сейчас? В её мыслях жила Селин; и она танцевала на кладбище в объятиях ветхого скелета, уродливо вращавшего гнилым левым глазом. Его челюсти клацали в такт гипнотического, почти шаманского ритма, а деформировавшийся рот сохранял на лице скелета (если это можно назвать лицом) улыбку гнусного соблазнителя, в недрах которой затаились чёрные мертвецкие червяки. Костлявые пальцы его спускались от талии девочки всё ниже и ниже, словно задумывали нечто омерзительное.
Это чувство передалось миссис Стоун, которая было, дёрнулась в секундном порыве в сторону городского кладбища, но, сделав несколько шагов, задрожала, а после – засмеялась. Безусловно, это всё нервное.
 
Неодобрительно покачав головой, упрекая себя в излишней впечатлительности, она положила сочинение Селин в сумку и, поискав некоторое время ключи, открыла, наконец, калитку в свой маленький мутный мирок одиночества и тишины. На сегодня день миссис Стоун был закончен. Оставалось лишь принять пищу, прочитать молитву и провести ночь в полусне-полубреду в ожидании нового дня.
Но, закончившись для одной, день продолжился для других, отдавая свет силам приближающейся ночи и заблудшей странницы луны…

 
II

«Селин! Селин!? Где ты, чёрт возьми?» Дороти искала дочь повсюду, но либо дом вдруг стал слишком большим, либо Селин – незаметной, и её нигде не получалось найти. «Если ты вздумала играть в прятки, то знай, что я сегодня не в настроении! Останешься без обеда и чая!» Но даже подобные угрозы не возымели своего действия. Селин словно провалилась сквозь землю.
Дороти, девушка ещё молодая и вспыльчивая, обладательница красивых густых волос цвета жареного каштана, считала себя прекрасной матерью и во всех бедах винила дочь. Вдобавок ни дня не проходило, чтобы с ней что-нибудь не приключалось. Селин была, как говорят люди, трудным ребёнком, которую невозможно оставить одну. Она, словно лунатик, шла куда-то, следуя неведомым голосам, пританцовывая на ходу, будто слышит музыку, понятную ей одной.
Дороти иногда в шутку, а иногда всерьёз называла дочь «чокнутой сумасбродкой», на что Селин всегда приподнимала левую бровь и спрашивала: «А кто это, мама?». Дороти говорила, что она «ещё слишком маленькая, чтобы это понять». На что Селин, словно подводя итог, заявляла: «Но уже достаточно большая, чтобы ей быть…». Её маме оставалось лишь хмыкнуть, пожав плечами, и перейти к другой, более понятной теме. Но осмысленность того, что говорит и делает Селин, ставили Дороти в тупик. С одной стороны, она предполагала, что ей не хватает умения быть матерью. С другой – бурчала про себя очередную тираду про несносного ребёнка, который приносит все беды, и принималась вновь за свои любимые дела.
В числе любимых дел Дороти выделяла искусство макияжа. Долгими часами она выводила на своём лице, словно на дорогом кожаном холсте, тонкие линии, дуги, созвездия и ореолы разных цветов и оттенков. Если Дороти было недостаточно своего отражения в зеркале, она звала Селин, и та выступала строгим критиком маминых упражнений. Но уже через несколько минут искусница макияжа уставала от комментариев дочери и отправляла её на улицу «погулять», переключаясь на другое любимое занятие – ванные процедуры.

Селин всегда терпеливо ждала, когда Дороти выгонит её на свежий воздух свободы, где она может танцевать, танцевать, танцевать… с мёртвыми…

Мало кто знал, что сидя в наполовину наполненной водой ванне Дороти в слезах глотала наркотические пилюли, которые прописал ей врач в связи с острым расстройством психики.
Это случилось после смерти жениха. Они с Марком познакомились случайно в одном из городских пабов. Он работал барменом, она была обычной старшеклассницей, отправившейся в центр города в поисках острых ощущений. Сначала Дороти привлек нежный бархат его голоса. Потом он сам назначил свидание. Некоторое время они встречались, а потом Марк сделал предложение. В знак обоюдного согласия они провели сумасшедшую ночь без приличий и запретов. А утром Дороти проснулась в объятиях трупа, холодного и бездыханного. Его руки держали её настолько крепко, что только прибывшая по зову соседей, отреагировавших на крики девушки, служба спасения смогла освободить её из смертельных объятий, отпилив покойнику одну из кистей. В слезах, на грани отчаяния и самоубийства, Дороти наблюдала, как изувеченный труп её возлюбленного увозят прочь, навсегда забирая его, милого, дорогого, любимого Марка, у неё – в мир, куда живым дорога заказана.
В тот же день она вскрыла себе вены. Такой, обескровленной и едва живой нашли её подруги, поспешившие утешить Дороти после трагедии. Очнувшись в больнице, она стала просить медсестер убить её, но все лишь обходили её стороной, принимая за сумасшедшую. Так через несколько недель слух о помешательстве пациентки дошел до доктора Рудкофа. Он принял её, выслушал и отправил на обследование, в ходе которого выяснилось, что Дороти носит в своем чреве новую жизнь. Это и послужило главным аргументом, который убедил девушку оставить мысль о смерти.
«Подумайте о Марке, частица которого живет внутри вас. Если вы любили его, то вы никогда не убьёте то, что было зачато вашей любовью. Подумайте, стоит ли избавление от боли убийства крохотного создания, рождающегося внутри вас. Подумайте. И приходите ко мне завтра с ответом. Если вы решитесь всё-таки умереть, я не буду мешать.»
На следующий день Дороти пришла к Рудкофу и, обняв руками живот, сказала.
«Помогите мне дать жизнь частичке Марка.»
Так началось её возвращение в нормальную жизнь. Вот только адские муки, в которых Дороти пришлось рожать дочь, окончательно поставили крест на душевном равновесии девушки, и доктор был вынужден прописать ей таблетки-транквилизаторы, активно воздействующие на нервную систему.
После рождения Селин, Дороти постаралась начать жить сначала. Она даже завела пару случайных знакомств, но образ Марка настолько сильно сохранился в памяти, что девушка отказывалась от ночных свиданий, пугаясь того, что может увидеть поутру. Так Дороти была наречена «глючной вдовой», и в свои двадцать восемь уже почти полностью потеряла интерес для представителей противоположного пола.
Тогда она начала больше времени уделять воспитанию дочери и собственным любимым, но, по сути, бесполезным занятиям. Работая в цветочном ларьке, Дороти получала скромные деньги, которых только и хватало, что на содержание старого дедовского дома и пропитание её и Селин. Но никто не жаловался. В этом доме, казалось, всё было не в себе.
«Селин! А ну покажись, мерзкая девчонка!» Вконец вышла из себя Дороти, перейдя на крик.
«Да, мама?» Девочка стояла в проёме входной двери и смотрела немигающим взглядом.
Что-то ведьмовское таилось в её глазах. Тайная искорка, звенящий огонек, не успевший погаснуть после чего-то действительно красивого и восхищающего.
«Где ты была?» Резко, но, уже чуть успокоившись, спросила Дороти.
«Танцевала. На… улице.»
«Какой нормальный ребенок танцует на улице, особенно когда уже почти девять часов! Все дети давно сидят дома и пьют чай, готовясь ко сну! Одна ты у меня, заноза эдакая, вечно пропадаешь и шляешься невесть где! Смотри, увидит тебя незнакомый дяденька, украдет – и много всего плохого с тобой сделает!»
«Чего, например?» Селин была рада тому, что мама не заметила её уловку, и с радостью поддержала новую тему.
«Мала ты ещё, чтобы говорить тебе!»
«Но если я не буду знать, как же я смогу этого избежать?» коронно отпарировала Селин.
«Да ну тебя!» Отмахнулась Дороти. «Иди, лучше есть садись. И так уже всё остыло.»
 
С этими словами она развернулась и пошла на кухню. Селин заперла за собой входную дверь и медленно побрела вслед за мамой. Она не хотела есть, она хотела танцевать! Никто не танцевал так! Нигде она не видела таких танцев!
Как же она хотела научиться танцевать так, как они: парящие, манящие, ласкающие, обнимающие, играющие, вдохновляющие, изобличающие, похищающие… мёртвые…


III

Ник уже привык к маленькой Селин и её странной любви к кладбищу. Старый смотритель, он настолько устал от одиночества, и искренне радовался девочке, несмотря на то, что цели её визитов оставались для него непонятными. Раньше, когда Ник имел возможность общаться с внуками, он придумывал для них разные темы для игр и часто удивлялся, как работала их фантазия. Но Селин всё твердила о танцах с мёртвыми – и холодок бежал по спине старого смотрителя от подобных рассказов.
«Мёртвые, говоришь? А как они выглядят?» Спрашивал Ник, и девочка, смеясь, отвечала.
«Чудной вы, дедушка! Как ещё они могут выглядеть? Как мёртвые!»
«Не знаю, дочка, мёртвые разными бывают. Иной раз, думаешь, живой человек, а выглядит точь-в-точь как мёртвый. Или наоборот…»
«Нет, эти не живые. Вы бы их тогда видели.»
«И то верно. Но почему ты их видишь?»
«Не знаю. Мне просто нравится танцевать…»
Селин смеялась и бежала вглубь кладбища, где Ник часто наблюдал её странные танцы. Она вела себя так, словно была не одна, словно вокруг были люди, на которых она заворожённо смотрела, повторяя их движения.
Селин кружилась, смеясь, меж надгробий, а иногда, отдыхая, лежала на низкой траве у одной из могил. И она казалась действительно счастливой здесь, среди мёртвых камней, в своём мире грёз и причудливых отражений.
 
«До завтра, дедушка Ник!» Кричала Селин, убегая домой.
«До завтра, милая…» Добродушно улыбался старик.
Маленькая Селин напоминала ему о молодости, о мире, что цветёт за воротами его кладбища. Сам Ник называл свой дом – садом. Так он старался забыть о том, что один в этом мире костей и крестов. Он даже выращивал орхидеи и розы под окнами своего маленького домика, что выходили как раз на небольшую поляну, где любила танцевать Селин. Там, кстати, ещё росли яблони. А ещё иногда Нику казалось, что он слышал протяжный зов трубы, доносившийся оттуда, но он давно привык к старости и объяснял всё расстройством слуха. Как только темнело, смотритель кутался в постель и ждал нового дня в надежде, что его тихий мирок снова навестит маленькая странная девочка.

Энди жил как раз напротив дома Дороти. Давно, ещё до её встречи с Марком, он влюбился в неё, и это чувство теплилось до сих пор, несмотря на то, что он знал, как тяжело далась Дороти потеря жениха. Энди даже устроился в школу, чтобы быть поближе к Селин, надеясь, что сможет понравиться ей, и она захочет познакомить его с мамой. Но девочка была настолько увлечена своими фантазиями, что едва ли замечала все его попытки сблизиться с ней. Однажды он окликнул её по имени на улице, но она лишь посмотрела на него странным тоскующим взглядом и исчезла в дверях своего дома.
Энди даже казалось, она пугает его. Слишком уж не похожа была на детей, которых он привык видеть в школе. И, несмотря на то, что сам по ночам работал в довольно странном и пугающем месте, Энди чувствовал, что Селин знает о вещах куда более странных и пугающих, но, как будто, не придаёт им значения.
Часто он видел, как она танцует – эти резкие движения, обороты, более свойственные ломке наркотического прихода, нежели искусству танца. Подобное он часто видел в пабе, но маленькая Селин никогда не была в «Чёрных плясках», не слышала той дьявольской музыки, что исполняли музыканты, завёрнутые, словно мумии, в чёрные балахоны с изображениями скелетов, словно сошедших с гравюр Танца Мёртвых. Энди никогда не видел лиц тех, кто работал в пабе, не знал, что за группа там выступает. В «Чёрные пляски» приходили за своим собственным кусочком секретности и безумия, убегая от реальности в надежде хотя бы ненадолго «умереть», сойти с ума.

«Хочешь ли ты умереть?» Спрашивали у входа.
«Да!»
«Как хочешь ты умереть?» Принимали заказы в баре.
«Виселица!»
«Пожар!»
«Насилие!»
«Да!»
«Почему хочешь ты умереть?» Задавали вопросы повсюду.
Но на этот вопрос никто толком не знал, что сказать.

Селин никак не могла уснуть. Она вновь представляла себя на поляне, среди могил и цветов в саду дедушки Ника, где танцевала, пытаясь научиться двигаться так, как это делали они – мёртвые. У них всё получалось легко и непринуждённо, она же никак не могла уловить что-то очень важное, главное. Возможно, потому мёртвые и не замечали Селин. Она была недостойна их внимания, потому что её танец – был лишь жалкой пародией на то, как танцевали они.
«Конечно, какое им дело, что я не умею. Но, как же мне научиться, если никто из них не хочет меня научить!»
Селин негодовала. С того самого дня несколько месяцев назад, когда Дороти впервые привела её на кладбище к могиле отца, девочка делала всё, чтобы хоть как-то приблизиться к тем, кто вдохновил её, пробудил в ней желание творить, создавать прекрасное своим телом... или не телом вовсе. Но с тех пор так ничего и не изменилось. И упорная и целеустремлённая Селин решила для себя, что так дольше продолжаться не может, и ей просто необходимо понять, что мешает ей двигаться так же легко и красиво, как это делают мёртвые.
Ответ пришёл неожиданно: она должна умереть.

Осторожно, чтобы не разбудить маму, Селин прокралась в ванную. Она знала: где-то там хранятся таблетки, прописанные Дороти доктором. Найдя открытую банку, Селин приняла все, в надежде, что это поможет ей достичь своей странной, но одержимой цели.

«Почему хочешь ты умереть?»
«Чтобы танцевать…»
«Как…?»
«Хочешь…?»
«Да…»

 
IV

Она шла… танцевала… по длинному извивающемуся под ногами тоннелю. Словно оказалась внутри гигантского питона, не привыкшего к тому, чтобы по нему ходили… ни с той, ни с другой стороны.
Несмотря на то, что вокруг было очень темно, на его змеиных боках она то и дело замечала необычные рисунки, иногда похожие на хромые деревья, раздавленные машины, скошенные дома.
Впереди – пустота. Так казалось Селин, хоть она и не знала, как эта самая пустота обычно выглядит. Но, в представлении маленькой девочки, танцующей с мёртвыми, плотная, почти кисельная мгла, из-под которой ватной нугой тянулся дым, пахнувший лакрицей и жжёной миндальной стружкой, наиболее точно описывала то самое состояние пустоты – когда ты что-то видишь и чувствуешь, но при этом ничего об этом не знаешь.
Правда, к удивлению Селин, пустота оказалась твёрдой, почти как стена. Сквозь неё ну никак нельзя было пройти.
«Что за напасть! Даже умереть – и то непросто!» Возмутилась Селин и пнула ногой пустоту, отчего та чуть скрипнула, словно старая лодка, но при этом осталась стоять на посту.
Селин пнула ещё. Она была очень упорной девочкой и размышляла примерно так.
«Если я решилась умереть, чтобы научиться танцевать, то сломать пустоту – должно быть гораздо проще!»
Но, пустота не ломалась. Однако, спустя некоторое время, откуда-то из-за пустоты Селин услышала голос, который ей даже показался немного знакомым.
«Кто это там перепутал парадную дверь с чёрным ходом?»
Определённо, девочка слышала где-то этот ласково-безразличный, чуть наигранно артистичный баритон, но не совсем понимала, что он делает там, за пустотой.
«Позвольте мне пройти сквозь пустоту!» Воскликнула настойчиво Селин.
«Сквозь пустоту не ходят, в ней исчезают…»
«Но как же, я даже исчезнуть в ней не могу! И вы не исчезли, раз стоите прямо за ней!»
Некто за пустотой рассмеялся, и что-то клацающее было в этом смехе, словно несколько маленьких паучков надели на свои лапки ботинки с медным каблучком, и отчеканили джигу по зубному паркету.
«Ты думаешь, пустота – это дверь?»
«Это же бессмысленно! Тогда я бы могла её открыть!» Ещё больше возмутилась Селин, к тому же одной из вещей, которые она не любила, было невежество. И этот странный смеющийся кто_бы_то_ни_был в её глазах проявлял крайнюю степень невежества. Тем не менее, как он оказался там – за пустотой – и не исчез? Этот вопрос мучил Селин куда больше упрёка в невежестве, поэтому она решила приберечь накипающий гнев на потом.
«Так почему бы тебе не открыть эту дверь, коль пришла?»
«Какую дверь! Мы говорим о пустоте!»
«Прости, юная кто_бы_ты_ни_была, но никаких дверей в пустоту я ещё не встречал. Если мы, конечно, сейчас не общаемся на языке метафор». Раздался смешок.
«Метафор?»
«Это когда один говорит об одном, имея в виду другое, а другой слышит в том, что говорит один, нечто абсолютно иное, в то время как иной…»
«Хватит!»
«Как видишь, определение тоже крайне метафорично. Как, впрочем, и то, что ты стоишь перед пустотой, в то время как я – улыбаюсь за дверью».
Селин сначала задумалась, потом удивилась. Или наоборот… не имеет значения. А имеет значение то, что длинный питон, по которому она шла полчаса или больше, всё ещё извивался под её ногами. Правда стенки его длинного нутра казались чуть ярче, и правее девочка могла разглядеть силуэты мусорных баков, что, заметила Селин, выглядит не самым приятным художественным украшением для столь глубокого и тревожного интерьера.
«Где я?» Крикнула Селин в пустоту.
«Снаружи».
«А ты где?»
«Внутри!» И снова этот клацающий смех.
«Если я снаружи, а ты внутри, значит, ты можешь меня впустить, не так ли?»
Рассуждала Селин.
«Могу. Но не должен».
«Если ты не впустишь меня сейчас же, я глупо и бессмысленно умру!» Раздражённо воскликнула Селин, понимая, что так она никогда не научится танцевать с мёртвыми.
«Ты умираешь?» Хмыкнул тот, кто внутри. «Почему?»
«Потому что я хочу научиться танцевать с мёртвыми! Впусти меня к ним!»
Тот, что внутри, за дверью или пустотой, замер – его не было слышно. Ни смеха, ни вздоха, ни иной реакции на подобные, столь непривычно звучащие из уст маленькой девочки, слова. И Селин уже готова была закричать ещё сильнее и громче, решив, что он просто ушёл, как раздался щелчок – словно открылся замок – и следом за ним пустота перестала быть пустотою.

Действительно, это была дверь. За ней струился мутный коридор запаха, шума и дыма. А рядом с дверью, перед маленькой Селин, стоял высокий странный человек в длинном чёрном балахоне и маске, похожей на клюв ворона или грифа, или чёрного пеликана (что показалось девочке наиболее точным определением). 

Клюв молвил:
«Мёртвые, говоришь? Где ты видела их?»
«Мама говорит, что я не должна разговаривать с незнакомцами!»
«С кем же ты разговаривала до этого?»
Селин показалось, что клюв улыбнулся, и она осторожно улыбнулась в ответ.
«Мёртвые танцуют в саду дедушки Ника. Но они не замечают меня! И я подумала, что если умру – то они меня, наконец, заметят!»
«Как неразумно с твоей стороны…»
«А ты мёртвый?»
«Иногда… живее всех живых… зайди, не стой в проходе. Некоторые двери лучше никогда не открывать».
 
Внутри пустоты (от мысли о которой Селин всё никак не могла избавиться), за коридором, по которому девочка шла вместе с «клювом», всё громче раздавалась отдалённо знакомая ей странная сбивчивая музыка. Из-за дыма было трудно дышать, хоть и сам он был довольно-таки вкусен – по меркам относительно неиспорченного ребёнка, по-своему противоречиво влюблённого в солёную пряность лакричных конфет. В конце коридора, показавшегося Селин слишком пёстрым для пустоты (ибо весь был увешан гравюрами), «клюв» протянул ей чёрную карнавальную маску.
«Надень, прежде чем пойдём дальше».
 
Селин послушно надела: она подумала, что и так уже достаточно поупрямилась, к тому же никогда ещё не носила масок, что, в её состоянии около-смерти, казалось ей очень своевременной и интересной игрой.
«А зачем на стенах пустоты столько картин?» Вопросов у неё, тем не менее, только прибавилось.
«Да, взгляд у тебя и правда мутный… это гравюры… танцующей смерти».
«Правда-правда!?» Обрадовалась Селин, но после сразу же огорчилась. «Но почему я их не вижу!»
«Ты думаешь, что ты попала в пустоту. А в пустоте – нет ничего, что можно было бы увидеть».
«Тогда я не хочу быть в пустоте! Как мне выйти?»
«Клюв» покачал головой.
«Ты уже вошла. Но, может, есть ещё способ вернуться… пойдём».
Селин надула губки, но всё же пошла вслед за своим проводником в или вне, или куда-то ещё, оглядываясь по сторонам, надеясь увидеть хоть что-то, но всё расплывалось в глазах, словно море, в котором потерпел крушение корабль, перевозивший акварель.

Там, в конце, коридор пустоты – этот жадный питон – застыл с раскрытой пастью, не в силах проглотить большую залу, посреди которой разместилась круглая сверкающая сцена.
 
На ней выступали странные люди в костюмах скелетов. Они почти не пели, больше танцевали. И вокруг них, под сценой, танцевали другие – обычные люди – лишь отдалённо похожие на своих незабвенных кумиров.
В мутном мире, из которого Селин никак не могла выбраться, ей всего лишь казалось, что там кто-то танцует. И даже немного казалось, что этот танец ей очень сильно знаком. Она стояла и смотрела, заворожённая, хоть и видела мало, лишь скомканный ритм и размазанный свет. Но, за стеной шумной электрической музыки, она слышала любимые ей кастаньеты, клавиры, дрожащие скрипки, зовущие крики трубы.

Селин видела мёртвых, и, вырвавшись от «клюва», бросилась в сторону сцены – в толпу – чтобы… танцевать, танцевать с ними… до конца.
 
V
«Кубинский Галстук, пожалуйста!» Настаивала на заказе уже изрядно подвыпившая девушка, рассчитывавшая обратить на себя внимание загадочного бармена в маске, но тот не слышал её.
Он смотрел на сцену, на которой среди прочих привычных артистов в костюмах скелетов вдруг оказалась маленькая девочка. И хоть лицо её было сокрыто маской, его не оставляла мысль о том, что он уже видел её, что он знает…
«Селин?» Её имя вырвалось у Энди случайно.
Но в зале было слишком громко, чтобы девочка его услышала. В отличие от другой, которая продолжала настаивать на кубинском коктейле.
«Элен! Опять ты забыл моё имя!»
Но Энди не слушал. Он недоумевал, что происходит, ведь в регламенте паба «Чёрные Пляски» написано: те, кому шестнадцать лет – в главный ход пройдут без бед. Но был ещё один пункт, который всегда смущал Энди. Что-то про чёрный ход (которого он никогда не видел). Что-то вроде: тех, чей завершился год – пропускают в чёрный ход.

Она танцевала… и ей казалось, что мёртвые окружили её – танцевали вместе с ней. «Может, они и есть – мёртвые…» Подумала Селин и улыбнулась. Именно так – с почти блаженной улыбкой она продолжала ломаться на сцене, стараясь как можно похоже повторить все те скручивания, перегибы и хваты, которые исполняли скелеты возле неё.
Но, увы, у девочки не всё получалось. Правда, «мёртвые» этого не замечали… пока она не наступила одному из них на ногу.

«Какое нахальство! Сейчас же уберите это неуклюжее создание со сцены!» По-женски и (заметила Селин) по-королевски возмутилась жертва «наступления».
«Что? Что случилось-чилось, Карла?» Отчеканил другой женский голос.
«Вот, что случилось – Это! Мелкое нелепое человеческое существо!»
Королевская особа звучала довольно обидно, и Селин почти была готова снова наступить ей на ногу, даже приподняла пятку и придала лицу напористое и немного мстительное выражение. Но тут вмешался «клюв».
«Карла, умолкни, пожалуйста. Или ты забыла о правилах сцены?»
 
«Или ты забыл, Марк? Откуда на сцене взялось данное неуклюжее создание? Даже более неуклюжее, чем ты сам?! Аха-ха!» Женщина в костюме скелета (или скелет в костюме женщины, Селин ещё не успела решить) манерно ткнула указательным пальцем в грудь «клюва» и, продолжая смеяться, помахала напоследок средним.
Она, подумала девочка, была одной из самых авторитетных, если не авторитарных (хоть и не знала, что это за слово), и могла бы годиться «клюву» в матери, либо очень суровые жёны. Независимо, кто-то всегда переходит черту, и казалось, что вот-вот возникнет драка, как вдруг, словно не в тему сыгранный средь электронного визжания барочный клавесин, впорхнул в беседу другой голос.
«Ах, что вы, сударь, леди, вольно, вольно! Доколе языки марать хотите, неужто после жизни вам не надоело размерами да прочими вещами щеголяться?! Да, существо не в тему дюже наступило, сорвало целый пируэт, если не больше. Но существо это, вглядитесь, дюже мило! И танцевать, по всему видно, хочет… Ведь хочешь, диво?»
«Да!» Селин обрадовалась хоть какой-то поддержке и довольно кивнула.
«Оно ещё и говорит. Хильда, передай мне кляп. Скорее! Лучше два.»
«Но, но, Карла прости-сти, есть один, только один-дин.»
«Где остальные!?»
«В стир-сти-тир-ке…»
Карла, величественная в своём образе скелетной королевы, надменно покачала головой и тихо охнула, прикрыв зевоту элегантным кулачком. Селин отчасти ненамеренно повторила это движение. К счастью, его не заметила Карла (иначе бы ещё дальше вышла из себя). Но заметил другой…
«А вы не пробовали, маленькая леди, записаться на курсы пародистов или, как мне больше нравится их называть, жесто-мимикристов? У вас получается очень интересная имперсонификация нашей взбудораженной Карлы, и на конкурсе двойников, недоросших немного, у вас есть абсолютно серьёзные шансы на победу. Или, по крайней мере, на поощрительный приз.»
«Удо! Что ты несёшь!»
«Предпочтительно, то, во что дую. Или из чего дую. В любом случае, дую…»
Здесь довольно ширококостный, с точки зрения Селин, человеко-скелет получил оплеуху от Карлы, уже откровенно потерявшейся в своём решении, кому именно предназначить единственный кляп.
«Позвольте, леди Карла, я обращу ваше внимание на тот не-замечательный факт, что наше выступление на сцене продолжается, однако же мы не танцуем. Стоит заметить, что сэр Марк вовремя спохватился и включил музыку для посетителей. Однако остались глазеющие.»
«Берн, неужели нельзя хотя бы раз сказать всё быстрее и проще!?»
«Но, леди Карла. Если бы я мог, быть может, прожил бы чуть дольше.»

Селин с восторгом слушала этих странных «живых мертвецов», уже почти наверняка уверенная, что они действительно мёртвые. Нет, она не грезила видениями, она взаправду видела этих… совсем не людей. Но, тем не менее, они были такими живыми… парящими, манящими, ласкающими, обнимающими, играющими, вдохновляющими, изобличающими, похищающими… мёртвыми…   

В какой-то момент Селин потеряла ощущение действительности, примерно как если ты чувствуешь, что ты есть, но кажется, что если ты протянешь руку в сторону стены или предмета, она пройдёт сквозь. Словно ты уже не тело, а душа, или всего лишь призрак. Нечто похожее она испытывала пока шла сюда, в это место, которое она не знала, безымянное всё ещё место. Хотя, для себя Селин твёрдо решила, что это место не должно быть названо; главное, что здесь танцуют мёртвые. Причём, только здесь они танцуют для всех. Почему же там, на кладбище, они танцуют только для себя? Но ведь она их видела…
 
«Селин. Селин? Ты в порядке? Что ты пила?»
Энди держал её на руках. Девочка не отвечала.

Немногим ранее Марк подошёл к Энди со словами:
«Колесница смерти застоялась у ворот. Она не любит ждать. Я вызвал колесницу жизни. Тебе решать, кому её…» Кивнув в сторону сцены, где лежала, без сознания, Селин. «…отдать».

В эту ночь, или бледное утро, Чёрные Пляски закрывались рано. Труппа покидала сцену, Карла всё ещё возмущалась, поглядывая через плечо то на Марка, то на девочку в испачканном сажей и дождём бело-небесном платье. Посетители не обращали внимания, или не видели, просто шли сквозь главный выход прочь – меститься по домам или другим ранним питейным заведениям, работам в том числе. Словно не было разницы, кто перед ними, у ног: дряхлеющий алкоголик, безнадёжный наркоман, или юная девочка, до смерти мечтавшая танцевать с мёртвыми.
Они шли мимо, а она смотрела вдаль: много маленьких пестрящих огоньков отражались на стёклах барных бутылок; словно сотни дрожащих от веселья светлячков, вот-вот готовых рвануться к ней, поднять с пола и закружить в своём невинном танце звонких монпансье. Но лишь они рванулись к ней, Селин моргнула. И тут же напористо крикнула.
«Я хочу танцевать с мёртвыми! Только с ними! Не с вами! Прочь! Прочь, жадные светлячки!»
 
 
VI

Дороти ворвалась в здание больницы, чуть ли не разбивая кулаки о стеклянные двери. Энди, ожидавший её приезда, едва успел её окликнуть – девушка уже пересекла коридор к отделению морга, когда услышала…
«Дороти, стойте! Селин в порядке. Она жива.»
На радостях, Дороти бросилась к Энди и сжала его в крепких, почти трогательных, объятиях, отчего парень, конечно же, смутился, но не подал и виду. Как честный человек и бармен Чёрных Плясок он понимал, что сейчас не то место и время, чтобы изъявлять свои внутренние привязанности.
Дороти сверкнула яркими сине-зелёными глазами и побежала в сторону реабилитационного отделения. Запах больницы с трудом вуалировал её ночную таблеточную интоксикацию.

Доктор Рудкоф стоял у кровати Селин.
«Доктор!» Чуть удивлённо воскликнула девушка. «Что с ней?»
«Дороти, странное утро, не так ли? Девочка была отравлена.» Рудкоф нахмурился, и приспустил очки, присматриваясь к её лицу. «Вы принимаете по моему рецепту?»
«Отравлена!? Но чем! В смысле… по вашему рецепту. О чём вы, доктор?» Дороти хотела и боялась подойти к кровати дочки. Рудкоф, словно древний сфинкс, каким-то странным образом не подпускал девушку ближе.
«Вам повезло. Сегодня моя смена. Правда, я хотел уйти пораньше, но, вот, задержался. К счастью для Селин. Не буду утверждать наверняка, но девочка приняла весь боекомплект, которым я снабдил вас, Дороти, днём ранее.»
«Мои таблетки?»
«Упаковка. Целиком. Я удивлён, что девочка жива.»
«Но…»
«Дороти, поймите, я доктор. И, во многом, я повлиял на… существование данного ребёнка. Я, наверное, единственный, очень близко знакомый с вашей трагедией. И таблетки, что я вам выписываю, должны помогать унять боль, пока вы не будете способны вернуться к полноценной жизни. Но ничего не меняется. До сих пор.»
«Доктор, о чём вы? Что такое полноценная жизнь?»
«У вас есть дочь. И вы ещё молоды. Если вы будете ежедневно глотать «убийцы боли» и делать – только делать – вид, что воспитываете дочь, ничего путного из вашей жизни не выйдет. Потеря близкого человека – серьёзная доля. Но не настолько серьёзная, чтобы губить живых. У каждого свой час для танца с мёртвыми.»

«Мёртвые…»
Доктор Рудкоф и Дороти вздрогнули одновременно. Селин лежала с закрытыми глазами и шептала…
«Мёртвые…»
А потом начала напевать. Одну из тех песен, под которые «мёртвые» танцевали. И между напевами нот, иногда, её губы тихо полу-кричали…
«Аазшиимаахр!»
 
Энди, стоявший у дверей с другой стороны палаты, услышал крики Селин (или пение). Он отчётливо помнил одну из песен труппы бара Чёрные Пляски, под которую вся публика в момент входила в транс. Часто, казалось, даже слышались кошачьи мяуканья…

«Что происходит, доктор?» Дороти боялась свою дочь. Сначала она говорит о танцах с мёртвыми. Теперь – сама поёт какие-то мертвецкие гимны. «Таблетки?»
«Я не могу утверждать, как тот яд, что она приняла, повлиял на психическое состояние вашей дочери, но, очевидно, она ещё не пришла в себя окончательно. Аппараты измеряют физическую активность тела, и, биологически, она жива. Но ментально… как видите…»
Тут Дороти вспомнила.
«Но, откуда её привезли?»
«По всей видимости, из ночного бара…»
«Кто-то надругался над ней!?» Дороти схватилась за волосы.
«Нет! Тот, кто звонил, сказал только, что она слишком упорно танцевала…»
«Танцевала? Кто звонил?»
Доктор Рудкоф скривился, пытаясь найти правильный ответ на вопрос взбудораженной девушки, но она тут же заметила.
«Кто?»
«Медсестре он представился… Марк.»
«Марк?»
«Да, Марк.»
«Как мой бывший любовник и… её отец?»
«Да… необычное совпадение.»
«Совпадение…»
Дороти застыла взглядом на Селин – она всё ещё бормотала таинственные песнопения.
«Где конкретно находится этот бар?» На лице Дороти читалась недвусмысленная решительность и… страх.
«Я не знаю. Спросите у Энди. Он приехал с девочкой сюда.»
Дороти уверенно кивнула.
«Я спрошу. Скажите, доктор, с ней точно всё будет в порядке?»
Рудкоф пожал плечами.
«Я говорил. Физически она уже в порядке. Ментально – поглядим.»
«Вы знаете, она говорит, что видит танцующих мёртвых?»
Рудкоф приподнял бровь.
«Упоминала ли она стиль танца?»
Дороти прищурилась и раздражённо развела руками.
«Стиль танца? Это вас интересует?!»
Рудкоф загадочно улыбнулся.
«Простите, моё любопытство. Всегда думал узнать…»
«Вы все фрики, психические…» Дороти мотнула головой и вышла из палаты. Если Селин пока в порядке, ей нужно пообщаться с Энди.

«Где тот, кто привёз её сюда?»
«Я здесь…»
Энди смотрел на неё, неряшливо одетую, платье в горошек, косметики нет, круги под глазами, волосы смяты в пучок, чуть растрёпаны после неровной подушки, несколько ресничек вырвались сами собой и блуждали по левой щеке… Энди увлёкся созерцанием и мыслью, в чём состоит объект его обожания, и показалось, что сегодня он больше влюблён в её дочку, Селин, нежели Дороти…
«Эй, ты слышишь меня!»
«Да…» Тряхнул головой Энди, возвращаясь в реальность. «Ваш заказ?»
«Ты не в баре сейчас. Покажи мне то место, где это случилось… с Селин…»
«Да, не в баре… Прости… Прости-те… как работник этого места, я не могу рекламировать, таковы правила…»
«Рекламировать? Моя дочь чуть не сдохла там – думаешь, я хочу повеселиться?»
«Я понимаю…» Энди не совсем понимал эти правила, но знал, их стоит держаться. «Такова политика бара. Никакой рекламы, приглашений. Туда находят дорогу сами...»
«О, вот как! Какое-то чёртово заведение, где вдруг оказывается моя дочь, ей становится плохо и она бормочет ересь в больнице! И ты не можешь мне сказать, где это место? В некоторых странах за это могут и смертную казнь дать!»
Но, как бы Энди не хотел понравиться Дороти, он не мог нарушить заповедь бармена Чёрных Плясок.

Из глубины холла приблизился высокий человек, укрытый в чёрный балахон. На принте – танцующие скелеты. Чуть сгорблен. В зубах сигарета. Незажжена.
«Я вас знаю?» Дороти впилась руками в собственные бёдра, раздражённая внезапным вмешательством постороннего.
«И да, и нет.» Посторонний потянулся к сигарете – за затяжкой – после вспомнил, что она незажжена, в больнице курить не принято, но всё же сделал вид, что затянулся.
«Тогда, не могли бы вы слиться, мы здесь с человеком общаемся.»
«Конечно. Я только хотел пригласить вас на танец…»
Энди сглотнул. Кажется, он видел его в Чёрных Плясках. Сейчас он скорее походил на одного из призраков злачных районов, сгорбленных, прокуренных, ищущих на ком нажиться. Но, Энди представлял, если тот распрямится, вместо балахона наденет жилетку и плащ, проявляется немногословный управляющий того самого коллектива, что танцует на сцене «мертвецов».

«Дороти, верно? Селин устала. Лучше дать ей отдохнуть. Прошу, я покажу вам место, где она танцевала…»
Дороти, онемев, услышав далеко знакомый тембр, полуотстранённо протянула руку. Ей показалось, там не пальцы, просто кость… или как будто деревянный сук, без кисти. Словно дирижёрный смычок был приделан к нему вместо кисти руки. Если так… как он мог сжимать её так сильно, что она, даже если хотела, не могла – ни за что – отпустить…

Они шли, исчезали в больничных туманах.
Селин пела им вслед… «Аазшиимаахр».
 
VII

«Мне очень нравится в саду дедушки Ника. У него самые лучшие лилии и орхидеи. А ещё… герберы и, конечно же, розы. Но, странно, мёртвые не очень любят розы. Они не танцуют рядом с ними, обходят стороной. Даже дедушка Ник это видит. Хоть и не видит самих мёртвых. Но розы сажает чуть-чуть, ближе к дому. Только у нескольких могильных камней растёт розовый куст. Говорят, там лежат одиночки. Мёртвые говорят. Иногда они понятны, их слышно, можно разобрать слова. А иногда они бубнят. Набрали в рот земли – стоят, бубнят. Я им кричу: да выплюньте уже землю, ничего не понятно! А они не обращают на меня внимания, только хмурятся, словно муха под ухом жужжит. Они вроде и мёртвые, но заметно, когда хмурятся. Кстати, хмурятся они нечасто. Больше радуются. Часто спорят, но предпочитают всему танцы или пение. Мне кажется, что наблюдая за мёртвыми, я начинаю лучше понимать живых. Но грустно то, что мёртвые мне нравятся всё больше.»

Миссис Стоун стояла у ворот кладбища, перечитывая вновь и вновь одно из сочинений Селин. Сегодня её не было в школе. Сказали – какой-то несчастный случай. И миссис Стоун почему-то была уверена, что это связано с её странными увлечениями, в частности с кладбищем дедушки Ника.
Миссис Стоун раньше не была знакома с Ником. Она вообще не была любительницей кладбищ, сторонилась их, в особенности потому, что была в том полу-преклонном возрасте, когда боишься лишний раз не так вдохнуть, а выдохнув – испустить лишнего, дух в том числе.
Но сегодня, в очередной раз наткнувшись на одно из сочинений Селин, миссис Стоун решила нарушить свой привычный распорядок дня и, вместо того, чтобы сразу от школы отправиться к любимым теле-шоу, свернула налево от домашней калитки и угрюмой ивы и посеменила небыстрыми полушагами в сторону городского кладбища.


Знакомая с кладбищем лишь понаслышке, в большинстве из сочинений Селин, миссис Стоун ожидала увидеть нечто более привлекательное, нежели груду поковерканных крестов, чуть ли не сжавшихся под напором разросшихся и раздавшихся каменным жиром городских вольеров. Ворота – нараспашку; ранняя весна – ни зелени, ни цвета, надгробия как будто не на месте, и, несмотря на то, что чуется просторно, ощущается невероятно тесно: сквозь огарки деревьев зарятся глазницы современных окон, бизнес-центров, установленных словно над пепельницей или плевательной урной; и даже умиротворения и тишины не слышно – вдоль дорожек перекати-полем разлетаются жухлые листья; и на некоторых не иначе как кучах для мёртвых по два, а то и три креста, да несколько табличек, разных, с датами и именами, разными.
«И как тут можно танцевать…» Подумала миссис Стоун и сразу удивилась своим мыслям. Сочинения Селин успели поиграть с воображением. Но, в реальности, это кладбище совсем не было похоже на то, о котором сочиняла (не иначе) девочка. И, как ни пыталась, нигде миссис Стоун не видела ту самую сторожку – домик дедушки Ника.
Что-то гаркнуло сверху. Ворона, наверное, подумала миссис Стоун, но не решилась исследовать кладбище дальше. Пара бездомных собак пробежала, не останавливаясь, мимо ограды. Даже они делали вид, что это место не существует. Только, то ли перечитавшая бреда Селин, то ли уставшая слишком сегодня, миссис Стоун как будто слышала звук отдалённой трубы, провожавший её из глубин кладбища. Сада дедушки Ника, так говорила девочка. Но ни цветов, ни дедушки там миссис Стоун не нашла.

Спустя несколько дней, после того, как Селин выписали из больницы, учительница вызвала Дороти в школу, не в силах больше терпеть, как она передала директору, «подростково-готический бред».

«Нам нужно серьёзно поговорить, Дороти.»
«Да, конечно. Селин непростая…»
«Вы читали её сочинения?»
«Нет… про что она пишет?»
«Про мёртвых.»
«Танцующих мёртвых?»
«Да… вы же не читали?»
«Не читала. Знаете, в жизни она тоже только о них и говорит.»
Миссис Стоун строго посмотрела на сидевшую перед ней женщину с сухим измождённым лицом, какое бывает у тех, кто чем-то явно злоупотребляет. Отстранённый взгляд и почти полное отсутствие эмоций в голосе выдавали в Дороти скорее наркоманку или алкоголичку, нежели чувствительную мать, но сейчас миссис Стоун больше интересовало другое – передать родителя в надлежащие инстанции всегда можно позднее.
«Она говорит с вами о танцах с мёртвыми?»
«Да. И вы знаете, они правда танцуют…»
Миссис Стоун поперхнулась чаем с бергамотом, отчего в носу отчётливо отдался запах апельсиновой эссенции.
«Вы видели, тоже?»
«Мне предложили к ним. Я отказалась. У Селин, думаю, лучше получится.»
Миссис Стоун больше не решалась глотать чай.
«Вам… кто предложил?»
«Мёртвые…»

После этого Дороти вдруг перестала разговаривать, просто сидела, покачиваясь, и напевала странноватый мотив. За дверью было слышно, как Селин вторит ей нечто похожее.

Миссис Стоун обратилась к директору с просьбой передать девочку под опеку, на что директор ответил, так сразу подобные вещи не делаются: сначала они должны подтвердить, что мать не справляется со своими обязанностями. Был отправлен запрос в соответствующие инстанции; спустя какое-то время приехал чёрный кадиллак (катафалк, так заметила про себя миссис Стоун), из которого вышел немного грузный мужчина, напоминающий какого-то известного блюзмена из 60-х. Тучной походкой, чуть шаркая правой ногой, он направился в сторону школы, и Энди, в это время подметавшему ступеньки у входа, показалось, что где-то он видел такие движения, словно каждый раз падающего человека, кто-то тянул кверху, будто марионетку, и тот, кряхтя и немного трубя левой ноздрёй, выпрямлялся вновь – ближе – и снова стремился к земле.

«Удо Блуц.» Представился «блюзмен» на входе. «Родительский контроль.»
«Да-да. Здравствуйте, мистер Блуц. Проходите, пожалуйста. Сюда. Да. С кем вы будете говорить в первую очередь?»
«Девочка. Мать не нужна.» Прохрипел, чуть наигранно, Удо.
«Что же, совсем не нужна?» Уточнила миссис Стоун.
«Не совсем. Но сегодня, едва ли.»

Дороти прошла мимо, так близко, что миссис Стоун показалось – этот чёрный человек ей что-то шепнул. Но, решила учительница, слишком много подозрений для одного дня, и пригласила Удо внутрь.
Селин болтала ногами и улыбалась той самой улыбкой, когда ты себе на уме, но не хочешь смущать тех, кто рядом. Зашедший в комнату мужчина обернулся к учительнице.
«Не оставите нас, миссис Стоун?»
Та немного поёрзала, но вышла, неохотно прикрывая за собой дверь. На какое-то мгновение всё, что было слышно – только тиканье часов и мирные свирели птиц за окнами школьного кабинета.
Селин, не глядя на пришедшего, сказала, дождавшись, когда птицы ненадолго умолкнут.
«Простите. Я не хотела, чтобы вы распались.»
Широкий улыбнулся.
«У тебя есть шанс всё исправить. Он был тем, кто нас собрал, ставил все номера. Но сейчас он нас не слышит. Или же не слушает. Карла уже кости до такого блеска отшлифовала, что с ней рядом находиться невозможно – жарко. Хильда чуть ли не копчиком дарбуки отбивает – все костяшки репетирует. Берн погряз в аналоговом синтезе… да, ты мало в этом понимаешь… крутит ручки, рычажки разные, провода связывает, а на выходе то газ шипит, то дерево в труху, то кошки дверь скребут, в общем – одно утомление. Как вообще тебя к нам принесло…»
«В саду дедушки Ника…»
«Что?»
«Вы танцевали. Я тоже хочу танцевать.»
Удо Блуц рассмеялся.
«Мне тут долго нельзя оставаться, и так впопыхах эту кожу натягивал. Но, серьёзно, ты – живая – хочешь танцевать с мёртвыми?»
«Да. Хочу. И буду.» Селин недетским взглядом посмотрела на него.
«Слушай, вижу, не простой ребёнок. Верни Марка, там поговорим. Мой голос за тебя, но есть другие…»
«Я договорюсь.» Селин кивнула.
Удо покачал головой и, напоследок, гортанным блюзовым напевом обратился к ней.
«Зачем тебе это? Почему не быть просто живой?»
А в ответ…
«А тебе? Почему же не быть просто мёртвым?»   
 
 
VIII

«Мы не готовы взять её на попечение. Пока…» Бросил чёрный человек, покидая школу.
Энди, наблюдавший за миссис Стоун, блуждавшей нервно взад и вперёд по коридору, подошёл к ней, как только захлопнулась входная дверь.
«Кто это был, миссис Стоун?»
«А, Энди. Здравствуй. Прости, это не твоё дело.»
«Миссис Стоун. Там Селин? Что хотел этот человек?»
«Говорю же, ничего! Я пытаюсь помочь этой девочке. Хоть как-то! Всё равно не получается!» Учительница чуть ли не плакала.
Селин вышла из кабинета, осмотрелась, шатнула головой влево, вправо, словно невидимо пританцовывая, и спросила, точнее, проинформировала миссис Стоун…
«Ну, тогда я пойду.»
И пошла.
«Пока, Энди!» Крикнув, исчезая из школы.
Парень только и успел, что помахать рукой. А миссис Стоун стояла, открыв рот, ворочая глаза от одной двери к другой, и пыталась понять, чем в итоге закончилась её попытка сделать мир этой девочки хоть немножечко лучше. И лучше ли это в действительности для неё.

Дороти отрешённо наблюдала за тем, как стремительно, но постепенно, уменьшается блюдо с креветками, под шипящее полусладкое. Она мало пила, предпочитала брют, да и вовсе не совсем понимала, почему её до сих пор приглашают на «девчачьи собрания». Впрочем, те, кто её приглашал, тоже не совсем понимали, зачем, но по старинной молодёжной традиции продолжали проводить своеобразные встречи стареющих выпускников, уставших от семейной или около-семейной жизни, стремящихся напиться и забыться под брызги шальных пузырьков.
«Как там твой поживает?» Моргнёт белокурая пышка, ещё в школьные дни не раз мятая.
«Да получше. Думала, уйду, денег мало приносит. Так внезапно повысили. Даже о втором ребёночке заикнулся. Но это так, на будущее.» Отстрекочит в ответ небольшая, нерослая, на мышку похожая. Тут же снова зальётся.
«Ой, а как там твой новый жених? Бывший пастырь, я слышала! Неужели, наскучило божеское? Али ради тебя?»
«Ну а как же!» Почти руки в боки мигнёт кокетливо рыжеволосая. «Только, скучно мне стало с ним что-то. Тут другой начинает ухаживать. Хорошо выбирать.»
И все вместе смеются.
«Ну и что я здесь делаю…» Вслух озвучила Дороти.
«Ах, так это… мы тут собрались тебя поддержать!» Закудахтала пышка.
«Да, точно! Говорят, не подарок твоя дочка. Что-то там про танцы с мёртвыми…»
И все вместе сделали наигранное «ууу».
«Поддержать? Вы знаете, я эту сладкую дрянь не пью. Есть водка?» Дороти готова была встать и выйти прочь.
«Да, подожди. Прости, мы со своими тоже немного замучались…» Рыжеволосая достала из шкафа бутылку тёплой прозрачной. «Вот, прошу. Сок?»
«Не надо. Дай рюмку.»
«Ты скажи, неужели всё ещё по тому странному тоскуешь? Нет, конечно, необычно, что он прям в постели… ну, в смысле…» Мышка призадумалась, как бы сказать вернее.
«Действительно, так часто просыпаешься, а рядом – бац – мертвец!» Захохотала Дороти, опрокидывая уже третью рюмку.
«Ну, она другое имела в виду…» Заступилась за подругу пышка. «Просто жить нужно дальше. Дочери помогать. Она даже с нашими не общается. А ведь нравилась моему Дейву…»
«С Майком спорили в начальных классах, кто с ней будет гулять! Помню-помню!» Кивнула рыжая.
«Это мальчики. Вот Лизе я сказала, хватит с ней общаться. Ты пойми, Дороти, не хотелось бы, чтобы и моя начала… танцевать…» Мышка тяжко сглотнула.
«Да похрен.» Закончилась водка, и Дороти уверенно встала из-за стола. «Спасибо за поддержку. В следующий раз просто отправьте ящик, адрес знаете.» Набросила шаль, заметно покачиваясь, и ушла.

В ту ночь, когда Селин была в больнице, Марк позвал Дороти в бар Чёрные Пляски. Узнала она его только внутри, когда он распрямился, скинул балахон и предстал перед ней в знакомом по свиданиям фраке, отдалённо, под неким углом, похожем на гроб. Тогда, в те дни, она не придавала этому значения, но сейчас, особенно после всех этих баек Селин про танцы с мёртвыми, Дороти иначе отнеслась к неслучайной иллюзии.
«Ты…»
Только слова её сразу не слушались. Перед глазами пронеслось то утро, когда ему отпиливали кисть, а она лежала, не могла шелохнуться, и откуда-то как будто изнутри её собственного тела раздавался звук шероховатой трубы.
«Ты…»
«Здравствуй, Дороти. Ты прости, я сегодня без кожи. Но так мы быстрее друг друга поймём.»
 
Селин стояла в ванной, смотрела на мать. Грязное платье, бело-небесное, три дня не стиранное, волосы, ржаво-каштановые, как у Дороти, волнами кудрей на одну сторону, глаза, сине-зелёные, твёрдые, но замутнённые.
«Он позвал тебя к ним? Почему? Почему не меня?!»
«Я не знаю, Селин. Молодая ещё…» Дороти махнула рукой по воде, прикрывая слегка себя розовой пеной. «Оставь меня. Время принимать лекарства…»
«Дай мне.»
«Нет! Нет, Селин. Тебе нельзя.»
«Я хочу к мёртвым. Я никогда не видела их такими. Не слышала такими. Не знала такими! Мама, дай мне приблизиться к ним!»
«Так! Иди-ка отсюда!» Дороти сделала вид, что сейчас же встанет и огреет дочь, но Селин даже не шелохнулась с места.
  «Как ты могла не согласиться…» Селин смотрела на мать, и в её глазах читалось ненаигранное взрослое презрение. «Как ты могла не захотеть танцевать с мёртвыми…»
Девочка развернулась и выбежала из ванной.
 
Дороти слышала, как захлопывается, с треском, входная дверь дома. Но она не спешила вскочить и броситься за дочерью. Спокойно открыла привычную склянку с таблетками и бросила несколько в горло, запивая слюной, изрядно разбавленной водкой.

Дороти знала, Селин побежала в сад дедушки Ника.
К могиле отца.

 
IX

Солнце близилось к закату, но оставался ещё час-другой, и в его томлении ко сну кладбище преображалось, словно это музей, а не скорбище памятников, затерянных меж коробок городских домов. Селин раньше не обращала внимания на то, что окружает сад дедушки Ника, но сегодня ей было особенно неприятно, что на деревьях не хватало зелени, и слева мозолило глаз несколько новых высотных зданий, а чуть дальше – площадка для игр с младенцами. Девочка задумалась при мысли, что она тоже была младенцем. Не могла никак вспомнить, чем занималась тогда.

«Здравствуй, дедушка Ник!» Обрадовалась старику Селин, заметив, как он возвращает на место один из упавших крестов. «Что, сломался?»
«О, здравствуй, Селин! Да нет, что ты. Распогодилось, ветер дюже сильный был недавно. Вот и попадало несколько. Как твоё ничего?»
«Мать хандрит. Да ещё… помните, дедушка Ник, я рассказывала вам о мёртвых?»
Ник весело тряхнул бородой, привыкший к подобному повороту её речей.
«А как же! Что, снова танцевать пришла?»
Селин вздохнула, чуть поёрзав башмачком.
«Да не танцуют они сейчас. Кажется, из-за меня всё.»
Дедушка Ник нахмурился.
«Но как же так, из-за тебя? А я уже почти трубу их начал слышать… и вот те раз! Так исправляй!» Нарочито чуть по-наставнически обратился дед.
«Конечно, что вы! Как же жить так, если мёртвые не будут танцевать!» Воскликнула Селин и поскорее побежала вглубь залитого закатным солнцем кладбища.

Она сидела у могилы, как на пикнике, почти в обнимку с камнем, обозначенным «Марк Ганцель». Казалось, она думала, с чего начать. Вокруг всё так же, как и возле школы, пересвистывались птицы.
«Ох, эти птицы! Только свет – сразу шумят. Даже не знаю, как начать. Вроде, столько вопросов накопилось, но не знаешь, какой выбрать…» Селин сердито сжала губки.
«Вопросы… проще задавать. Мне, например, сложно выбрать ответы.»
Селин улыбнулась.
«Ты слышишь! Но прячешься. Зачем ты прячешься сейчас? Мне нравилось смотреть как вы танцуете…»
Голос, то ли из-за, то ли из-под могильной плиты, грустно молвил.
«Раньше мы не замечали тебя, Селин. Может, лучше бы не замечали вовсе.»
Селин бойко противилась.
«Может, лучше. Скажи, почему ты предложил маме танцевать? Не мне?»
Если бы могильные плиты умели качать головой, то одна из них точно сейчас безнадёжно качала.
«Тебе лучше не знать. Селин, я был не прав, что сделал подобное предложение твоей матери… Но это не значит, что я готов сделать такое предложение тебе. К тому же, мы теперь не танцуем.»
Селин стукнула кулачком прямо по надписи «Марк».
«То есть как не танцуем! Два дня полежала в постели – и всё по-другому. Между прочим, сегодня с широким общалась. Он по-другому думает. И хочет танцевать!»
Земля под могилой пошевелилась.
«Широким… Что, Удо?»
«Наверное. Говорил, без тебя всё не то. Это я виновата.»
Послышался скрип, словно кто-то открыл давно не смазанную дверь. Могильная плита откинулась, и чёрная фигура выскользнула в свет, зажмурившись, а после прислонившись к основанию надгробия.
«Ты виновата?»
Девочка кивнула, ненадолго задержавшись взглядом в полостях его пустых зрачков.
«Ты ведь мой отец?»
Скелет поёжился. Селин продолжила.
«Ты любишь маму. Понимаю. Но мне учительница говорила… нет, не миссис Стоун. Та, другая, что уехала куда-то… дети – мы, как я – плоды любви. И что они важнее.»
Высокий, похожий на высохший куст, силуэт наклонился ближе к девочке с вопросом.
«И к чему ты клонишь?»
Селин играла прутиком с лучиком солнца, таявшего за краем сада дедушки Ника.
«Ты же мёртвый. Но, когда живой, все замечают. Ты танцуешь – и они танцуют. Даже если не умеешь танцевать… Да-да, я знаю! Не смущайся. Без тебя – они не могут танцевать. Без тебя – они мёртвые. И я мёртвая. Моей маме достаточно ванны и этих таблеток… А я не хочу к светлячкам. Или так же… позднее… как мама…»
«Светлячкам?» Скелет расправил кости, призадумавшись.
«Они хотели танцевать со мной там, в баре. Ну, когда вы уходили. Но у них нет ног и рук, и челюсти практически отсутствуют. И я не захотела.»
Скелет хрустнул пальцами.
«Если я спрошу, почему Дороти не захотела танцевать со мной, что ты ответишь?»
Селин по-женски улыбнулась.
«Вроде бы я пришла сюда за ответами…»
Скелет помялся, затем издал еле слышный смешок.
«Ох, эти чувственные пульсации. Даже мёртвое тело, бестелие, я бы сказал, всё равно тянет в лужу бессмысленных робких сенсаций… Но, если Карла на пределе, придётся постараться, чтобы вернуть эту труппу в нормальное танцующее состояние… Селин, мы ведь танцуем для себя…»
«Но вы хотите, чтобы вас знали живыми.»
Скелет согнулся, потянулся за чем-то на дне приоткрытой могильной двери, и надел на себя ту самую маску, которую Селин прозвала просто – «клюв».
«Парадокс. В первый раз, когда я умирал, я не понял, что умер. И тогда встретил Дороти. А теперь… вот и ты.»
«Мне кажется, танец и музыка помогают живым быть важнее, а мёртвым – не бояться жить…»
Скелет смотрел на Селин, и легко было дорисовать на его ныне безкожном лице те самые морщины осознания, когда ты зарываешься глубоко, до борозд, в мозговые поля.
 
 
X

«Почему я вижу, а другие нет?»
«Они смущаются.»
«Но почему?»
«Привыкли.»
«И вы молчите?»
«Да. Не нам решать, кому гулять, кому в земле лежать.»
«Закат… как выглядит для вас?»
«Как и рассвет для страсть манящих глаз».
«Ну а луна?»
«Фонарь. Не более того. Отключишь – словно никого.»
«А почему так – так как вы – не могут танцевать живые?»
«Они могли бы. Но другие им слышны мотивы.»
«Но ты сейчас… не хочешь научить.»
«Не мне решать, кому гулять, кому в земле бродить.»
«Но я же вижу! Вашим танцем грежу! И каждый день движеньями я брежу…»
«Селин, послушай. Может, я и дирижёр. Но для живых – плохой.»
«Тогда – умру! Тогда возьмёшь к себе?»
«Пытаться можешь… но решать – не мне.»

Много раз она слышала подобный разговор – во сне – возвращаясь с земли сада дедушки Ника. И лишь однажды оказалась так близка к тому, чтоб оказаться среди них. Но ей не повезло. Или не ей не повезло, а повезло врачам. Селин в ту ночь, когда очнулась после небольшой, но неприятной комы, не знала, как и думать. Рядом, вроде бы, мяукал кот. Селин знала его имя: «Аазшиимаахр».
«Ну и кто тебя так, странного, без-шёрстного, назвал?»
Удивлялась ослабевшая Селин, баюкая на руках тощий, едва ли не плоский, кошачий скелет. Тот урчал и мурлыкал.
 
Доктор Рудкоф ненадолго задержался у двери, снова услышав, отдалённо, странное то ли заклятье, то ли имя. Как человек от медицины он, конечно, не верил в иные миры и потусторонние силы, и усмехнулся сам себе, предположив, что детская фантазия Селин как-то похожа на заклятье. Но в глубине души, отягощённой статусом профессора и всегда безупречно начищенным белым халатом, не совсем понимал, как воспринимать и, уж тем более, лечить эту странную девочку.
Когда Энди внёс её в здание больницы, она умиротворённо плыла у него на руках. Плыла. Именно так, не иначе, смог охарактеризовать её движения Рудкоф. Все вокруг суетились, бежали, пытались спасти её жизнь; а она, как в замедленном кадре немого кино, едва заметно, словно по инерции, продолжала повторять движения одного ей знакомого танца. «Танца с мёртвыми…» Покачал головой доктор Рудкоф. В то утро, когда Дороти проснулась в постели с мертвецом, он ещё только начал свою практику в этом, как он надеялся, удалённом от суеты городе. Но позднее, заметит он горько, что суета, часто смертельная, и часто под руку с тоской, сегодня добирается даже в самые удалённые города.
В присутствии Рудкофа тому парню, Марку, отрезали кисть, цепко впившуюся в плечо наспех прикрытой одеялом Дороти. Едва уловимое желание плоти скользнуло языком по губам новоиспеченного управляющего городской больницей, но не выдало. Тогда Рудкоф задался вопросом, почему его так тянет к странностям. Когда Дороти пришла к нему с просьбой помочь с проблемой… беременности… он вмешался. И сколько бы он ни старался убеждать себя, что это был его практический долг, всё сильнее сейчас убеждался – то был интерес далеко не научных истоков.
Селин… он чуть-чуть наблюдал за ней, на какое-то время забыл. В конце концов, все дети странные. Рудкоф, в юношестве, составлял эссе на тему «Мы рождаемся, чтобы снова стать детьми», в котором настаивал на теории, что дети мудрее и даже взрослее… взрослых… и главная задача жизни в том, чтобы пройти все испытания, утраты, отношения… но остаться детьми.
Конечно, над ним посмеялись, тут и рядом кричали: «медики в фантазии не верят». С тех пор доктор Рудкоф потратил всё время и силы, чтобы стать настоящим медиком с большой буквы М. Но, чем ближе ощущалось 50-летие, тем сильнее металось другое – внутри – что в религии значат душой. И случайная встреча с Селин тяжелой тенью переступила его горло.
На автомате отдавал команды, постоянно прощупывая её пульс – тот застыл, и уже несколько минут не приходил в норму – но Рудкоф не сдавался. Потому что, несмотря на вздохи и отмашки медсестёр, понурые лица и почти опущенные руки, он видел, как Селин плыла, и верил, что может заставить ожить её тело.
«Танцуй!» Не совсем понимая, зачем, он крикнул тогда. «Танцуй!»
И услышал биение сердца.

Селин чесала кошачий скелет. Улыбалась. В лунном свете, будто, часть её улыбки обнажала голую челюсть; правый глаз – утонувший в колодце зрачок. Свободная рука – костяшками – отстукивала сердце.
«Это всего лишь ритм, инструмент, для темпа. Ведь мёртвые… у них есть сердце, разве?» Так думала она. «Ведь правда, Азшимар?»
Но тот молчал. Селин казалось, он с ней не согласен.

Чуть позже она спросит, на могиле отца.
«Как вы танцуете, если у вас нет сердца?»
А он, не выходя, ответит.
«Это всего лишь ритм, инструмент, для темпа. Для людей. Для нас танец – это сердце.»

 
XI

Миссис Стоун настойчиво склонилась над столом директора школы.
«Нет, вы прочитайте! У неё серьёзные проблемы, но мать ничего не делает! Решительно ничего, а ведь девочка недавно чуть не погибла!»
Директор угрюмо кивал, уставший от надоедливых криков.
«Да, да, миссис Стоун. Читал я, до вас. И не раз. Показывала мне… другая.»
Тут миссис Стоун возмущалась сильнее.
«Другая? Другая!? Где эта другая?! Почему не могла ничего с этой напастью поделать?!»
Тогда директор начинал немного злиться.
«Послушайте! Вы здесь учительница, я – директор! Не кричите в моём кабинете! У нас здесь город небольшой, спокойный. Ничего такого в том, что у девочки фантазия разыгралась – нет. Некоторые так писателями становятся.»
Миссис Стоун уронила своё тело в кресло, словно от серьёзного удара кулаком.
«Вы… вы что? Так действительно думаете?»
Директор, уставший спорить, твёрдо заключил.
«Да. Ну, любит танцевать она с мёртвыми. Кто-то в птиц из рогаток стреляет. Кто-то лягушек режет. Кто-то заповеди наизусть зачитывает. Есть гораздо более опасные вещи, на которые следует обратить внимание, миссис Стоун! Танцует она с мёртвыми, видите ли. Не убивает же она их! Они – мёртвые!»
На этом директор решил закончить свою поучительную тираду. Миссис Стоун посидела немного, попробовала что-то сказать, но язык не поворачивался; приподнялась, оправила привычное школьное одеяние и, чуть хромая и как будто немного укушенная оводом или осой, выползла в коридор, напоследок однако хлопнув дверью. Впрочем, так, чтобы не очень слышно – в кабинете напротив урок.
 
Дороти сильно подсела на водку. Раньше Селин даже радовала её своей отрешённостью, этими странными танцами. Но сейчас она вела себя по-другому. Дороти даже огрызнулась на дочку.
«Почему бы тебе не пойти потанцевать с мёртвыми?!»
На что Селин обиженно посмотрела на мать.
«Они не танцуют. Из-за меня.»
Дороти злилась.
«Так сделай что-нибудь! И не говори, что я в чём-то виновата. Делать мне больше нечего, с мёртвыми водиться! Я ещё молодая женщина! Да что ты понимаешь!»
И в таком духе. Затем, снова ванна, таблетки и сон. На работе в цветочном ларьке она сидела только для того, чтобы на следующий день купить бутылку водки. Дороти вдруг стало всё равно, что алкоголь и антидепрессанты не предназначаются совместно, как и то, что её дочь недавно была на грани жизни. В конце концов, она никак не ожидала встретиться, тем более говорить – с ним.

В ту ночь он привёл её в Чёрные Пляски.
«Ты прости, я сегодня без кожи…»
«И что бы это значило!»
«Понимаешь… тогда…»
«Это что, такой слэнг специальный у мёртвых!?» Возмутилась Дороти, не до конца осознавая тот факт, что сидит за барной стойкой со скелетом.
«Не совсем… уже тогда… я не жил.»
На что Дороти поперхнулась двойным Масляным Гетто и резко отмахнулась от слов собеседника, как от назойливой моли, проедающей плешь.
«Ничего себе, не жил! А живот, по-твоему, мне кто надул?»
Здесь Дороти немного хихикнула, подумав, что так скорее сказала бы Селин – надуть живот, как шарик. На что Марк промолчал. Лишь продолжил.
«Селин… она не просто человек. Не может им быть, физически. Сама подумай, как ребёнок выжил после такого количества таблеток?»
Дороти пожала плечами, смахивая воображаемую пылинку с плеча.
«Не просто человек? И кто тогда?»
Скелет забросил в себя очередной шот бурбона, тот быстро скатился по телу, под кости, и вынырнул под табурет.
«А кто, по-твоему, может родиться у того, кто носит кожу для обличья, и того, кто – от необходимости?»
Молчание. Дороти допила вермутный коктейль, дотянула косяк. Она знала, Селин не простая, но с трудом улавливала, что хочет сказать ей Марк. Точнее, тот, кто только голосом и ростом, да движеньем… нет, не губ, а ссохшихся костей… напоминал ей Марка.
Спустя минуты, он спросил.
«Ты не откажешь мне в танце?»
Но она не смогла.
«Нет. Ты мёртв. Не могу…»
И тут же сорвалась к двери, к чёрному… выходу.
 
Селин сидела у могилы.
«Нет, прости. Я не могу называть тебя папа.»
Скелет, чуть приподняв плиту, по-человечески удивлённо спрашивал.
«Но… почему? Я же…»
Селин настаивала.
«Знаю. Но мне мама говорит, что мёртвые не могут быть отцами.»
Он вздыхал.
«Кто, по-твоему, мёртвые? Если они танцуют как живые.»

Чуть позже. После встречи с Удо, Селин вновь приходила на кладбище. Дедушка Ник возился с розами, подмигнул ей забористо, она помахала в ответ, про себя подумав, «под анисовой», и поскорее побежала к могиле отца (она не любила, когда от дедушки Ника пахло лишнего).

На плите клубком свернулся уютный кошачий скелет.
«Этот кот…»
Селин не сразу смогла подобрать слова.
«Кот?»
Донеслось из-под надгробия, отчего кошачий скелет чуть поёжился.
«Азшимар...»

«О! Ты видишь его?» Обрадовался голос из-под земли, даже захотел подняться, но кошачий скелет недовольно зашипел, всё ещё не открывая глаз… или глазниц. Селин не понимала, как он видит, видит ли вовсе, ведь это был всё же скелет, а не кот.
«Тише. Он тут удобно устроился. Пусть лежит.» Наклонившись поближе к могиле, шепнула Селин. Марк услышал.
«Даже мёртвые его не видят. Он мой лучший друг…»
Селин погладила кота. Тот удовлетворённо приглушённо мурлыкнул.
«Откуда он? И что это за имя такое странное…»
«Он египтянин. Благородных кровей. Заблудился немного, примерно как я, по дороге…»
Селин откинула голову, наблюдая пролетающие мимо облака.
«По дороге куда?»
Марк тихо, чтобы не спугнуть кота, засмеялся.
«Если бы я помнил, по какой дороге…»

 
XII

«Танцевать с мёртвыми… я люблю. Но сегодня они не танцуют. И вчера. Я виновата. Но могу исправить. Правда, ещё не поняла, как. Зато у меня появился друг. Не человеческий друг. Это кот. Его и мёртвые не видят даже. Хоть он тоже будто мёртвый. Но мурлычет. Мне кажется, когда с мёртвыми начинаешь общаться, быстрее взрослеешь. А они, наоборот, устали от этой… некой взрослоты. Танцуют себе и танцуют. И весело им. Не грустят. И тут я… и ничего плохого я не замышляла. Просто, хотела с ними, хотя бы немного, потанцевать. А они всё не замечали, не замечали. Как будто нужно наступить кому-то на ногу, чтобы на тебя обратили внимание. Потом, вот только… зачем это внимание? Если мёртвые вдруг все рассорились – и не танцуют. Мёртвые, особенно красивые, должны всегда быть мёртвыми. Им лишняя жизнь – только во вред. Но живые не должны считать себя лучше мёртвых. Вот я – виновата. Надо ошибки исправлять. А то, начнётся: перестанут мёртвые плясать – живые все умрут со скуки.»

Хильда сосредоточенно оправляла платья на манекенах, не обращая внимания на маленькую девочку, наблюдавшую за ней из окна. Селин постучала ещё раз.
«Что тебе здесь-здесь?» Крикнула маленькая тощая фигура, которая могла сгодиться Селин в сёстры. «Я заня-та!»
«Можно зайду? Не слышно сквозь окно!» Отреагировала на отдалённое эхо настойчивая девочка, про себя подумав, что невежливо общаться из-за витрины: даже если ты и не очень-то живая, должны быть какие-то правила. Здесь, правда, она вспомнила, что и сама не любит правила, но разумно заключила: взрослым, особенно мёртвым, необходимы правила, иначе таким детям, как она, будет не очень удобно их нарушать.
«Отсюда иди-ди! Мне Кар-ла сказала нель-зя!» Хильда жестом показала Селин в сторону улицы, но девочка решительно не хотела её понимать, продолжая стоять у витрины.
Ритмично и звонко под-скрипнув костями, отчётливая мисс пульсация скелетов Чёрных Плясок развернулась и сделала вид, что сейчас начнёт подметать пол. Селин не растерялась и принялась отстукивать по стеклу витрины одну из тех щёлкающих партий, что ей очень запомнились раньше – в исполнении Хильды. Что, как и подумала девочка, привлечёт внимание скелета в очень туго натянутой коже чуть поджаренной девушки-дикобраза (так увидела Селин её причёску), коже явно на размер, а то и два меньше, чем было бы в пору, от чего чуток горбилась. «Чуть… чуток…» Чуть отвлеклась Селин, заметив, что не в меру много уменьшительно ласкает свои мысли, но рассудила: это из любви к мёртвым, перед которыми так неуклюже провинилась.
Хильда открыла дверь.
«Что, что ты хо-чешь? Э-это моя пар-тия.»
 
Селин обрадовалась и поскорее забежала внутрь, пока девушка-скелет не передумала. Та, в общем-то, не собиралась её впускать, только из любопытства открыла, но девочка уже стояла внутри небольшого салона довольно странных платьев, с которых на неё смотрели изображения волосатых мужчин на фоне красно-зелёных и более пёстрых горошков, квадратов и вихрей, расплывчатых рам звёздных ночей и размазанных, словно краска на лице Дороти, сине-охровых тушей; и скелеты, конечно, много скелетов, танцующих и не очень. Особенно Селин заинтересовало бледно-матовое, словно залитое ранним туманным солнцем, где-то на болоте, платьице, будто прям на неё, с рисунком мирно спящего кошачьего скелета. Он ей напомнил одного.
Хильда ритмично – синкопой – прочистила горло.
«Что ты, глазеть-зеть пришла ли сюда-да-да?»
«Нет.» Завершила ударную фразу Селин. «Но мне очень понравилось вот это платье. Я знакома с почти вот таким же котом!»
«Кот-котом?» Как будто не совсем поняла её хозяйка салона.
Девочка не удержалась и хихикнула.
«А ты так специально говоришь? Или заикаешься?»
Хильда, сначала показалось, готова рассвирепеть, но вдруг засмеялась сама ярким мерным стаккато, похрустев редко шеей слева-направо, отчего Селин озаботилась, как бы кожа на челюсти не порвалась. Вроде бы обошлось.
 
«Ритм-ритм, движенье, такт, темпо, Драмц, не-слу-чай-но фа-милия Драмц. Хиль-да Драмц!» Гордо, словно олимпийка на вручении медали, распрямилась девушка-скелет и почти моментально отщёлкала пальцами бит тарантеллы. Тут же снова сгорбилась от дискомфорта, как жертва моды, только севшая на диету, но уже упаковавшаяся в корсет.

«И как такое может волновать скелета?» Всё больше узнавая мёртвых, всё сильнее продолжала удивляться Селин. Или крутить у виска, на что Дороти ей часто говорила: «Как ни крути, а ума не нароешь». На что Селин парировала: «Я не кручу, а закручиваю. Чтобы вот такого же безумия не набралось.»

«Так-так вот, что за кот?» Чуть сдавленным скрежетом выдохнула Хильда.
«Азшимар. Египтянин. Марк говорит чистокровный…»
Хильда гневно схватилась за швабру при упоминании Марка.
«Этот… веч-но о прош-лом забо-тит-ся. Сам ске-лет, а за юбкой. И вот-вот мы тут-тут совсем не танцуем! А как я без ритма, без ритма, всё боль-ше заи-заи-каюсь как кажется вроде. А это не так-так-так, оди-ноко без танца, мне танца бы надо, да…»
«С этим…» Спокойно прервала Селин. «…я поговорю. Он меня слушает. Удо тоже, кажется, услышал...»
«Удо? Наш ду-дутель?»
Девочка кивнула.
«Дело в Карле. Может быть, она ревнует к моей ма… к Дороти?»
Хильда, наконец, опустила швабру обратно в угол.
«Ка-ка-ка-карла тоже та ещё ске-лет-ная особа. Нет, не призна-ет-на-на-ет, что не годятся её танцы-танцы-танцы, мол одна-дна и сама звезда-да-да-да-да…»
«Одна?» Вновь закончила трещотку слов Селин.
«Да! Собирает труппу-руппу, труппы-руппы рыщет-ищет! То-то-только плохо с постановкой у неё ведь, плохо, плохо. Ну а мы, что мы, скелеты, мёр-твые, а по-умнеть за-был-ли ил-ли ил-ли не успел-ле-ли. Один вдруг раз – ушёл, другие оскорбил-лись, друг на друга почему-то вздул-лись вот – и вот обратно-то не тянет, по-привыкли к танцам-ритмам, публикам, и бродим-ходим-глуп-пим кожи кое-как напялив…» Хильда сбилась, покачала дикобразной шевелюрой. «Я работала тут раньше, знаешь, раньше. Прибежала, чуть ли не молила-просила, возьмит-те меня же возьмит-те опять! Мне вопрос: как же труппа? Ту-руппа, а нет больше труп-пы… из жалости взяли меня сюда, взяли опять…»
«Потому что тебе нужен хоть какой-то ритм, чтобы не сломаться в кости.» Грустно подытожила Селин. Тут же продолжив, опасаясь, что Хильда снова начнёт стрекотать.
 
«Я себя вот примерно так же чувствую. Чувствовала… когда вы танцевали. Я не специально наступила Карле на ногу! Просто, вы никогда не замечали меня… а всё что я хотела в жизни – была мечта, танцевать с вами… парящими, манящими, ласкающими, обнимающими, играющими, вдохновляющими, изобличающими, похищающими… мёртвыми!»

«Тан-це-вать…»
Хильда чеканила одно и то же слово уже несколько минут. Селин просто стояла и смотрела на неё. Она уже поняла, что в общении с мёртвыми стоит быть более сдержанной, чем в общении с взрослыми, особенно если от них во многом зависит то, что в будущем станет с тобой. Ещё, как девочка уже подросшая и официально неглупенькая (что она определяла из общения с матерью), Селин видела перед собой не скелета, а как будто человека последними усилиями цепляющегося за жизнь. Как многие взрослые. Чем отличаются дети и взрослые? Дети дышат и дерутся за мечту, даже крича «хочу!», но потом, очень часто, к сожалению для них, вырастают.
«Ты не-лов-ка…»
Хильда сгорбилась сильнее, сомневаясь. Кожа явно мешала ей решиться.
«Думаю, тебе не место здесь. То есть, это место красивое, много разных интересных платьев… но тебе нет места среди них.» Прозвучала, как выстрел, Селин.
Хильда щёлкнула пальцами и… сорвала с себя кожу.
«Ну что ж-же! Пойду репет-тировать бит. Мой совет, иди к Берну, не к Карле теперь. Он сильнее всего раздражает её, но однако-однако же да, даст совет как свести её с Марком обратно-рат-ратно.»
Селин кивнула.
«Поняла. Когда вы снова будете танцевать, ты встанешь за мою кандидатуру в труппе?»
Хильда подтянула кверху острые скулы и уверенно отбила челюстью, смеясь.
«Да что-бы мёртвые не-мёртвыми таки-ми бы-ли, что-бы боялись танце-гарце-вать с живыми!» И захлопнула салон, бросив. «Ключи вон там – закрой.»
Селин пожала плечами, но не хотела прерывать порыв, поэтому молча согласилась, что сделает это. Потом, спохватившись, вспомнила про понравившееся платье. Надула губки, сжала брови… затем вдруг радостно улыбнулась и, в надежде, словно рыбак леску, запустила руку в карман лёгкой кожаной курточки – и вытянула несколько бумажек, которые мама называла деньгами. Куртка принадлежала Дороти, но Селин ещё ранее рассудила, что у мамы выходной и всё равно она весь день пролежит в ванной, так что даже не заметит, что девочка позаимствовала её куртку: уж очень хотела Селин поиграть в любимых ей скелетов и примерить кожу, у неё самой таких вещей ещё не было.

Позднее владельцы салона нашли под дверью ключ и две бумажные руки скелета, собранные из денежных банкнот. С запиской: «Одна – спасибо. Другая – за пожалуйста.» В салоне всё было на месте кроме платья со странным рисунком кота. Впрочем, его никто и не вспомнил, только потом при ревизии недосчитались. Но двух «рук скелета» хватило, чтобы потеря окупилась сполна. Так, для вида, позвонили по домашнему адресу Хильды, узнать «есть ли она», но ответил какой-то хрипатый мужчина и напряжённо, словно повторял уже не раз, отбил:
«Нет. Здесь мастерская ударных. И хватит звонить.»

 
XIII

На детской площадке, как обычно, было шумно. Селин сидела на гимнастической стенке, повыше, как бы говоря – не трожь – но звуки всё равно мешали. Лиза, Майкл и Дейв прыгали внизу через скакалку, и Селин почему-то подумала, что вот буквально несколько лет, и никому из них это не будет интересно. А ещё она посочувствовала им, что не знакомы с мёртвыми.

Дейв говорил, что станет как Брюс Ли и ещё раз «надерёт задницу» Чаку Норрису. Майк утверждал, что в душе настоящий бразилец, и мяч будет не то что пинать, а носить на ногах, как прилепленный, словно Пеле (на что Селин смеялась про себя, зачем ходить с мячом, прилепленным к ногам). Лиза смотрела шоу шоколадо-варения и всерьёз готовилась стать или шоколадо-варителем или «той девушкой, которая ест шоколадный кекс в рекламе Дюрекс», на что Селин обычно спрашивала, «что такое Дюрекс?», на что Лиза незаботливо, пародируя гламурных звёзд, отводила личико чуть в бок и говорила: «так, какой-то вкусный бренд для взрослых».

В те редкие моменты, когда Дороти слушала рассказы дочери о том, как прошёл день в школе, она часто жалела и думала… «лучше рассказы о мёртвых».

Но сегодня Дороти была озабочена совсем другим. Ещё не отошедшая после первого выходного, она влетела, сквозь кусты, не по дорожке, как обычно ходят на площадку для игр, в сторону Селин, гневно споткнувшись о скакалку, которую Дейв не успел опустить, и покарабкалась на гимнастическую стенку с криком.
«Куда дела куртку, ты! А ну сюда спускайся!»
Но Селин предпочла приподняться немножко повыше, всё равно каким-то разумом внутри себя осознавая, что вряд ли Дороти в том состоянии, чтобы карабкаться вовсе.
Как раз тут подоспел Энди, вовремя схватил недостаточно цепко ухватившуюся за поручень девушку и потащил в сторону школы, понимая, что вроде бы что-то не так, да и миссис Стоун из окна заметила мать Селин – попросила подняться. Или поднять, не понаслышке догадываясь о её возможном состоянии.

«Пустите меня к ней!» Кричала Дороти. «Она воровка! Воровка!»
Тут миссис Стоун изрекла немного неожиданную для самой себя фразу.
«По-вашему, мисс Дороти, девочка, танцующая с мёртвыми, может быть воровкой?»
Чем повергла в замешательство и себя, и взбешённую мать.

А Селин радовалась своему новому платью.

Лиза морщилась.
«Что за гадость это нарисована?»
Селин хмурилась, но как вежливая девочка отвечала.
«Это – котик.»
«Почему он голый? И без кожи?» Вставлял слово Дейв.
На что Селин чуть улыбалась его наивности.
«А ты одетый. В коже. Каждому – своё!»
«Больная…» Убегал подальше Дейв.
Селин крутила у виска.

А вот Майк смотрел, но молчал. Как-то даже Селин задумалась, что она ему нравится. Но потом вспомнила, как слышала в одном из спортивных матчей по регби, что включала Дороти на фон, когда спала, комментатор сказал: «У большинства спортсменов нет никакой мысли!» Селин решила, Майк – из того большинства. Поэтому старалась говорить с ним короткими фразами. Или вовсе не говорить, в особенности если Майк молчал.
 
Миссис Стоун между тем настаивала, что нельзя подпускать Дороти к Селин. Директор угрюмо закатывал глаза, словно ожидал чего-то подобного.
«Миссис Стоун, скажите, вы вообще откуда?»
«В смысле?!» Удивлялась миссис Стоун, не любившая, когда меняют тему.
«Как вы оказались здесь, у нас?»
Тем более удивлялась учительница подобным заявлениям.
«Так вы что, не читали моё резюме?»
Тут директор зевал.
«Резюме? Исчез один учитель, нужен был другой. Появились вы. Так вот, вопрос, откуда?»
Миссис Стоун начиналась злиться.
«Вы не читали! Что ж… я…»
«Да?»
«Нет, как же! В резюме же всё написано! Так не пойдёт!» Забастовала миссис Стоун.
На что директор также, но немного тише, забастовал в ответ.
«Может, трудовую книжку ещё спросите?!»
Учительница чуть замолкла, не совсем поняла.
«Пусть растут и растят, как хотят. Мне до этого уже немного дела.»
И директор указал пальцем «прочь».
Миссис Стоун стушевалась, но приподняла и вытолкала не желавшее покидать кабинет тело.

Дороти уже ждала Селин на пороге. Когда ей того надо было, она всегда помнила время окончания уроков. Селин шаркнула ножкой и, чуть напевно, спросила.
«Мама, ты не разрешаешь поздно, помню. Но мне очень нужно кое-куда…»
Она уже собралась уходить, но Дороти надрывно взъелась.
«Кое-куда! Где моя куртка?! Где деньги, воровка!?»
Она была готова кинуться на Селин, но удержалась – та стояла недоумённая.
«Мне было высоко. Я чуть ниже повесила, вон туда, мама. Ты не волнуйся. Деньги я потратила на платье. Ты же говорила, мне бы давно какое-нибудь ещё платье. Мне такое понравилось. Ты не злись, если что. Было холодно, куртку надела…»
Сдвинув брови, Дороти испепеляла взглядом дочь. Искала что сказать. Потом напомнила сама себе, что есть ещё в одной из банок из-под таблеток немного денег: до завтра протянет. Но оскалилась хитро.
«Было высоко – достала. А обратно – не смогла? Ага, ну как же!»
Тут Селин едва заметно хмыкнула, чуть приглушив звук, чтобы мать не сердить.
«Так то я прыгала и била. А так мне прыгать и набрасывать. Я нашла другой крючок. Как те спортсмены, что думают…»
И ушла, пританцовывая в предвкушении, что вот-вот, вот-вот её научат. Если…

Дороти налила себе водки с мыслью, «это вообще ли дитя?».
 
      
XIV

На выходе Селин столкнулась с Энди. У него в руках был букет цветов, помятых немного. Как будто он их где-то нашёл или с кладбища приволок. Но Селин знала, Энди не плохой парень, а ещё она знала чуток о цветочных ларьках, и ту женщину, что заменяла Дороти, когда она лежала в ванной с таблетками.
Ту женщину Селин бы охарактеризовала так: «в её руках цветы не дышат и как будто готовятся к мёртвым, на кладбище». Девочка не любила ту женщину. Но почему-то каждый раз, когда она танцевала на улице – мимо неё – та женщина предлагала ей парочку лилий. На что Селин отвечала, чуть вежливо: «Нет, спасибо. Но цветы я не люблю.» Думая, что этого достаточно. Но та женщина спрашивала: «Почему?». И Селин, когда была помоложе, тушевалась и убегала. Но теперь нашла верный ответ, который почему-то срабатывал, и та женщина ошарашено вздрагивала от того, что Селин на цветы говорила: «Нет, спасибо. Мне нельзя цветы. У меня от них шипы.» И танцевала дальше вдоль тоннелей улиц.

«Ты пришёл к моей маме. Зачем?» Селин не хотела задерживаться, но всё ещё чувствовала ответственность за Дороти.
«Ну… как. Да…» Помялся Энди, вполоборота, заметив, что Селин смотрит немного недобро.
Селин вновь повторила.
«Зачем?»
Энди посмотрел на букет, это были розы, но он думал, что бы ответить девочке, которая танцевала, точнее ломалась, на сцене с группой «мертвецов» (так среди персонала их называли), которую после он сопровождал в больницу… и вообще…
«Хотел вас поддержать…»
Селин уткнула руки в боки.
«Нас? Или кого-то одного?»
Энди открыл было рот, но не знал, что сказать. За него Селин решила.
«Всё равно, мама не любит розы.»
«Почему?» Вдруг встрепенулся Энди.
«У неё от них шипы.»

Селин, пританцовывая, отправилась по своим делам, дальше, вниз по улице. Энди смотрел ей вслед. Ему вдруг захотелось танцевать с ней, как она, преследовать, или следовать… и в то же время он хотел оставить свой «цветочный комплимент» и капельку сочувствия Дороти… но не мог. Селин не разрешила. Энди удивлялся сам себе такому заключению. Какое ему дело, что она сказала, девочка, всего лишь. Но на это возмущение вновь получал ответ откуда-то изнутри: скорее приказание, Селин не разрешила.
«У неё от них шипы.»

Селин шла, танцевала, в бар Чёрные Пляски. Она видела афишу на доске школьных объявлений: сегодня выступает ди-джей Бернард Кийз. С тех пор, как мёртвые не танцевали, бар стал менее популярен, а ночами вовсе закрывался. Но Селин шла не за тем, за чем обычно ходят в бары.
«Кстати…» По дороге, огибая прохожих и мусорные баки, думала она. «За чем те, что повзрослее, ходят в бары? Наверное, тоже хотят танцевать с мёртвыми. Иначе ведь скучно куда-то ходить, чтобы попросту жить. Разве нет? Впрочем... может им просто наскучила школа.»

Отдалённо, Селин вспомнила, как шла, танцевала тогда, в день, когда проглотила таблетки. На улице сегодня было скучно. Обычный вечер для простых людей. Поэтому Селин представила, а что если она сегодня тоже под теми таблетками, или другими, ведь не обязательно же что-то принимать.
Для этого вначале она сильно сжала челюсти и сморщинила лоб, потом слегка попрыгала на месте, помотала головой по сторонам, сжала руки в кулачки и поиграла на воображаемых ударных инструментах, при этом не переставая танцевать; после надавила на голову, сначала одной рукой, потом другой, потом обеими; ещё несколько раз подпрыгнула, активно поморгала, и даже пробежалась немного. И вроде бы что-то тогда началось. Но в глубине чуть-чуть взрослеющей души Селин подумала.
«Надо же, как утомительно! Тогда было проще. Быстрее.»
Но какие-то образы того дня у неё получилось возродить.
Селин шла, танцевала, вокруг всё крутилось-вертелось, как будто в глазу земляного червя, извивающегося под крючком рыболова. Или гадкой змеи, то есть гадюки, которую почему-то хотят заставить проглотить твёрдый бамбуковый сучок. Селин была внутри неё, или него, и если бы она смотрела фильмы про английского шпиона, она, может, ощущала бы себя совсем иначе, героиней на пляже в бикини, что вряд ли, девочка не знала этого слова но… нет, Селин была обычной девочкой, почти обычной девочкой, чуть-чуть потанцевавшей с мёртвыми, но недостаточно для удовлетворения. Поэтому всё на улице, точнее в тоннеле, кружилось и извивалось, и в таком состоянии играть в шпионов опасно. Но Селин любила представлять себя бабочкой… как-то раз она смотрела по каналу про животных что-то про бабочек, и ей очень понравилась одна. Называлась «мёртвая голова».
Селин достаточно громко для прохожих хихикнула, решив, что сегодня она будет точь-в-точь, как эта самая мёртвая голова, и неважно, как она, Селин, другим видится.
 
«Как странно…» Заметила Селин. «Мне так больше нравится вокруг. Но так неприятнее снаружи. Попадаются всякие лица. И вроде они улыбаются… но кожа нелепо натянута. Принуждённо, как будто. А в глазах пустота… Нет, конечно, это может быть мне кажется так странно… но по мне так лучше с мёртвыми, чем с живыми, такими.»

Прикрывая рукой глаза, лишь только поблизости привидится фигура человека, Селин, шатким движением по изогнутым проволокам улиц дотянула своё тело до входной двери бара. Контроллёр потребовал её сначала паспорт, после удалиться, но девочка подождала и юркнула внутрь вместе с каким-то тучным джентльменом, как нельзя кстати и удобно тучным.
Внутри всё дрожало и мерцало, и пахло травянисто. На сцене едва уловимый в бледном свете силуэт то распадался на части, то сжимался обратно над неизвестным Селин инструментом, напитывавшим всё электричество бара дурманящей, шипящей как змея, волной.
«Змея.» Уверенно кивнула Селин, определившись с тем, внутри кого шла, танцевала сегодня. «В конце концов, змеи мне больше нравятся. Питоны, гады. Мёртвые. Не то чтобы они как змеи, но танцуют, безусловно, лучше червей. Да и вообще, червям бы только землю да кишечник портить.»
Селин утвердительно закончила монолог, не заметив, что он прозвучал вслух, и один из сидевших поблизости за стойкой молодых парней, ненароком услышавший её размышления, неожиданно проиграл в раунд мобильного приложения «Черви».
Чуть позже, не проигрывавший никогда десятки лет, он ушёл кормить червей, но это никому не интересно.

Кто-то потёрся об ногу Селин.
«Азшимар! Как приятно тебя снова видеть! Ты зачем здесь?»
Тот как-то помялся немного, кошачий скелет, после сел и слегка поманил её лапой поближе. Селин наклонилась. Тот по-человечьи мяукнул.
«Я это… помочь. Этот горе-умелец тебя не услышит, надо что-то с этим звуком делать. И да, кстати – нет, я не умею говорить. Тебе всё кажется. Я не говорящий кот. И не мёртвый тоже.»
Селин обрадовано молчала. Конечно, она никому не расскажет, что говорила с котом. И, тем более, с кошачьим скелетом, не мёртвым. Но ей нравилось слушать его. Как знакомой из книжек Алисе нравилось слушать кота из Чешира. Разве только с отличием, что кошачий скелет Селин нравился больше, и мурчал словесно не так мягко, не улыбчиво, а…
«Перчёно-лакрично!» Кивнула Селин. Сразу же, в качестве ответа, добавив. «Поняла. Как ты хочешь помочь?»
Тот мурлыкнул благодарно и нырнул за барную стойку. Несколько секунд спустя Чёрные Пляски перестали петь. Пропало электричество.
Селин улыбнулась, заметив.
«Коты не помогают просто так. Мне кажется, ему не понравилось, что кто-то лаял в баре. Или музыка была немного лающая…»
«Трансующая. » Подметил кто-то за спиной.
Селин вдруг поняла, что снова говорила вслух, и повернулась, чтобы извиниться… или нет. Но сложно было разглядеть хоть кого-то в этой кромешной темноте. Правда, тотчас же она рассеялась.
«Починили! Можем продолжать!» Крикнул бармен.
Но силуэт перед Селин не шелохнулся.

Силуэт. Скелет. В жёлтых очках и синеватом костюме в полоску и с рюшками. Пуговички улыбались черепками. Под острым воротничком барельефной рубашки – бабочка.
«Мёртвая голова!» Воскликнула Селин.
«Не говорит.» Продолжил безразлично отрешённо стильный скелет, выбравший для сольного проекта кожу одного из тех «торчков» (как говорила Дороти, не утверждая, что сама не таковая) из 60-х. «Вы, юная мадемуазель, меня несказанно обидели.» Говорил скелет, впрочем, барочно. «И я не собираюсь продолжать концерт. Но, тем не менее, не соизволите ли пояснить, чем обязан подобным вторжением в мои творческие реверансы?»
Селин не стала отнекиваться, что она ни причём, приступив прямо к делу.
«Я хочу танцевать с мёртвыми!»
«Отойдём…» Стильный скелет в едва различимой скуластой коже и очках повлёк её в сторону. «Маленькие леди не говорят о таком вслух и тем более не желают подобного, разве ты не знала? Или тебя этикету не обучали?»
Селин слышала слово этикет, но не спрашивала, зачем оно существует.
«Это ладно.» Сказала она. «Но Удо и Хильда уже согласны. А ты всё равно сам по себе сочиняешь какую-то ерунду. Не обижайся, но тебя не понимают. А вот если бы танцевали, как тогда, другое дело.»
«Как тогда…» Усмехнулся стиляга-скелет, вспоминая, что было едва ли два дня позади. «Вы, миледи, упрямы, и очень. И отчасти готов согласиться, что мало кто слушал или танцевал, просто сидел у бара и глотал коктейли. Но всё же, будучи едва готовым согласиться на сию очередную авантюру, что неважно, я же мёртвый, как вы решились Карлу в это всё внедрить без её фирменного негодования и крика?»
Селин не то чтобы задумалась, а просто потянула паузу, для эффекта, как в фильмах, некоторых, что ей нравились.
«Так Хильда мне сказала, что для Карлы у тебя есть что-то… кое-что…»
Кийз захохотал.
«Единственное, что у меня есть для Карлы, так это моя речь, часто настолько пафосная, что сводит до икоты. Но больше ненавидит она, если начинаю рифмовать.»
«Тогда пойдём.» Взяла Селин скелета за руку. «Идём сейчас, а то меня могут искать. Да, сколько времени?»
Скелет огляделся, нашёл часы на руке и, словно не ожидая, что они там будут, вдруг поморщился.
«Откуда они тут, не в стиле же!» После проскрежетал. «В районе десяти.»
«Да, уже поздно.» Серьёзно сказала Селин. «Пойдём. Сразу.» И сорвала Берна с места.

Выходя, он задел чьё-то платье рукой, попробовал извиниться, но его утянула ведущая, Селин. Впрочем, дама не возмущалась вдогонку. Ей больше было интересно, что там, в Чёрных Плясках, изнутри. Она искала.
Дороти.
 

XV

Неспешно, а куда ей спешить, девушка в коже циничной брюнетки прогуливалась по салону, решая, подлить или же не подлить воды застарелому фикусу («как их понять, этих фикусов!»). Примерно в этот момент в дверь сперва постучались, но после упруго (так Карла решила) зашли две персоны, одна из которых скелет.
«О, Берн! И… девчонка. Какими судьбами?»
 
Селин нахмурилась. Ей не очень нравилась Карла, хотя бы потому, что она назвала её не девочкой, а девчонкой. Нет, действительно, почему нормальную, красивую, прилежно одетую девочку, в платье, с кошачьим скелетом, называть девчонкой. При этом так сжимая губы, как будто очень много лимона как-то впрыснули внезапно. Хоть, Карла, по всей видимости, пила что-то другое. На столе у неё выделялась бутылка. Выделялась потому, что кроме неё и стакана там ничего не было. Удлинённой формы, с пробкой, пробка, правда, была рядом. И на ней – что-то по-французски, на «каль».
Но, несмотря на то, что Селин не очень нравилась Карла, с тех пор как наступила ей на ногу, она не могла удержаться спросить, детское любопытство.
«Простите. А что это такое вы пьёте?»

Карла, видимо, больше прочих скелетов привыкшая к своей коже – ей она действительно сидела в пору, очень по-испански, словно бы Кармен (Селин слышала что-то об этом) – изящно повернула бедро, причём так, что Берн словно бы засмущался. И ответила.
«Послушай. Деточка. Какая тебе разница, что в этой бутылочке?»
На что Селин коронно отпарировала.
«Позвольте. Я не деточка, а девочка. И как девочке ещё не доросшей до вашего скелетного возраста, мне любопытно.»
Карла смеялась.
«Любопытно! Ха-ха!»
По-королевски. Ведь Карла считала себя королевой. И где-то, ещё до того, как она стала скелетом, которому вдруг пришлось натягивать кожу, она была очень дивной испанкой. С розой. Даже сейчас, по сторонам, в углах, казалось, будто розы пахнут. Тогда Селин вспомнила ту женщину, что розами торгует, и ей стало немножечко не по себе. Словно, у неё действительно от них шипы.
Молчание затянулось, но тут вмешался Берн, стоявший, чуть смущённо, у двери, не решив ещё или забыв уже, зачем он пришёл сюда, к Карле. Он знал, что она его не переваривает, но то странное предположение, что она обращает на него очень много внимания и часто грубит, создало у Берна смутное чувство: что-то большее она к нему испытывает. Чуть большее. Чуть-чуточку большее, как сказала бы Селин. Но, направление бедра, что выставила Карла, едва ли было случайно.
Селин не думала обращать внимание на подобную случайность, но вспомнила: Дороти, бывало, иногда, когда встречалась на улице с прохожим мужчиной (быть может, он казался ей по-своему миловидным), она как-то слегка… оттопыривала заднюю часть своего тела. Оттопыривала… это слово пришло Селин потому что… она помнила про бабочку. Бабочка порхала, и отсюда пришло это странное, слегка порхающее слово, «оттопыривала». И поэтому Селин предположила, что Карла – как Дороти, только скелет. Только с натянутой кожей, жгучая брюнетка. Кстати, «жгучая»… Селин не понимала это слово. От того немножко боялась, несмотря на то, что она была очень умная и бесстрашная девочка. Боялась Карлу. Потому что жгучая – ей представлялось в голове – словно бы перец, красный. И водка. Водка – потому что Дороти. А перец – потому что красный. И Селин не понимала до конца, что имела в виду. Но Карла, тем не менее, предстала перед ней примерно так, будто она действительно королева, готовая вот-вот её казнить. Впрочем, Селин разумно понимала, что скелет, даже если напялил кожу, казнить её не имеет права, исходя из человеческих законов: ведь нельзя казнить без тела. А кожа – далеко не значит – «тело».

«Так и зачем вы здесь!?» Ещё раз повторила далеко не гостеприимная Карла.
Берн, краем отсутствия глаза заметив, что Селин где-то в своих задумчивостях обитает, решил отреагировать по-быстрому, чтобы не было неловкого молчания или скудного перешёптывания, к тому же его слишком смущало бедро…
«Карла! Мы хотим танцевать снова! У нас будет прекрасный барочный стиль, реверансы, распластываться будем, вновь крутиться и, быть может, даже иногда визжать! Милейшая Карла, всего лишь тебя нам сейчас не хватает. Ведь все уже в сборе! Готовы! Готовы! Готовы… Вот только бы ты… нам нужна ты так, Карла!»
Карла нахмурилась. Точнее, она не могла нахмуриться – ей кожа была слишком впору. И, Селин показалось, она предприняла довольно серьёзные меры, чтобы эта кожа была настолько сильно впору, потому не собиралась хмуриться. Ибо – морщины. Поэтому Карла именно сделала вид, что она очень сильно нахмурилась, причём недовольно. И, зыркнув резко на Берна, сказала.
«Эти мне скупые рифмы… Знаешь, я тут собираю уж свой собственный коллектив. И мне ваши танцы распластанные не интересны.»
Берн, зная, что Карла сама по себе в танцах мало что понимает, не решился об этом сказать, но что-то у него на коже как будто скостинилось, отчего Карла заподозрила недобрость.
«Что ты хочешь этим сказать?»
«Этим? Чем! Я ничего не говорил!» Воскликнул тут же Берн, словно бы ожидал от Карлы подозрений.
«Ха, тем более! Ты словно ожидал, что я сейчас воскликну!»
 
«Нет!» В ответ опять воскликнул Берн. «В смысле… Ну, Карла… ты же знаешь. Прекрасная, безумная, танцующая!  Очень, кстати, хорошо… прелестно танцующая, Карла! Ты нас вдохновляешь всех безмерно, и без тебя мы не смогли бы танцевать так, как нравились бы всем, но… я сегодня откровенен. Это девочка… вон та… хмм, как её…»
«Селин.» Услышала Селин.
«Да-да!» Чуть безразлично, суетливо отреагировал Берн. «Селин. Прости, Селин. Мадмуазель Селин, безусловно, я не мог забыть ваше имя, но… при виде…» Берн повернулся в сторону жгучей брюнетки-скелетки. «Но при виде Карлы я не мог помнить других имён… и вот! Эта девочка дала мне понять, своим прекрасным… нет, не то…» Берн как будто искал правильные слова, но они от него нахально ускользали. «Своим чуть ненастным вторжением – то, что я не настолько хорош в своих звуковых интерпретациях наших сцен для тех… ну тех, что не только кости, и не тех, что просто нахлобучили на себя часто мешающие, даже стягивающие кожи, но и тех, что бродят с телами… на коже и костях, но не могут пульсировать так яростно, так страстно, как можем пульсировать мы…» Берн вздохнул. «Понимаешь… ты ведь понимаешь меня, Карла? Ты тоже сейчас оказалась сама по себе. И мы видим, мы понимаем тебя… что ты неспособна понять и признать, что тебе тяжело. Но, милейшая Карла, чудеснейшая муза танцевальных экспрессий – нам без тебя тяжелее. И… не потому что кто-то по мне пробежался ремнём, и не от того, что кто-то в ухо плюнул, и тем более никто мне не дарил каких-то там купюр… я скелет же… вроде.» Берн развёл руками, продолжая тираду, от которой Карла уже начинала зевать.
«Не потому же я стою здесь и… разлагаюсь… излагаюсь, то есть. Даже слова немного недостаточно мёртво или живо звучат. Но, в конце-то концов!..»
«В конце-то концов.» Завершила Селин, про себя, в отношении Берна. «Но, ты же скелет. А скелет… он же может забыть смысл слов и то, как их использовать. Может, скелет и вовсе не должен иметь речи. Но, если подумать, намного сложнее было бы, если бы у скелета не было речи. Ведь как тогда понять было бы – в такой ситуации.»
Селин разумно понимала: не с каждым ребёнком случается в жизни такое, что она случайно наступает на ногу мёртвому, и из-за этого целый ансамбль разваливается. Было бы, определённо, сложно после этого понять их, если бы мёртвые не говорили. Селин, слушая Берна, радостно вздохнула, думая: «как хорошо, что всё-таки мёртвые говорят».
А Берн уже закончил, только ждал реакции Карлы. Карла же почему-то ярким карим жарким взглядом поглядывала на Селин, словно с намёком, что, мол, хватит уже свои бредни думать. Сейчас я – царица сцены. Так что, не отвлекай на себя внимания, Селин. Не отвлекай.
Молчание длилось долго, но Карла словно просчитывала все варианты ответов. Классных кандидатур для того, чтобы создать свою труппу, у неё не было; все в основном были мёртвыми, причём, в прямом смысле этого слова. И как-то так им было спокойно и лениво чем-то заниматься. Но оставался неразрешённый вопрос. И Карла ожидаемо задала его.
«А что Марк?»
Берн помялся и в панике посмотрел на Селин.

Селин, она ненадолго отвлеклась на фикус и поэтому начала свой ответ издалека.
«Мне кажется, что это дерево… перелито. В смысле, много воды. Я, конечно, мало разбираюсь в цветах – от большинства из них у меня шипы – но здесь, мне кажется, действительно немного перелито.»
Карла закатила глаза.
«Перелито!» И нервно захохотала. «Ха-ха! Перелито! Девочка, и заметь, говорю не девчонка, ты сюда зачем пришла, за фикусом?! Нет! Поговори со мной сейчас же, иначе…
«Понимаю!» Тут же крикнула Селин. «Понимаю! Не нужно говорить: иначе… Я знаю, мама у меня тоже так часто говорит.»
От этого Карла сильно рассердилась. Это было видно на её лице, но пока она молчала: ждала, что скажет Селин.
«Нет… я вижу, я понимаю! Ты… вы… ты… нет… я почему-то не могу с Вами на ты.»
Карла смеялась.
«Да…» Решила Селин. «Ты – пока не можно». Продолжая. «Вы не ревнуйте к маме. Вообще, как можно к кому-то ревновать скелета? Хоть в Вашем случае, конечно, понимаю. Вы же тоже скелет…» Селин поняла, что начала теряться. «Простите. Сейчас я скажу, что я думаю, честно. Нужно говорить с тем, к кому у Вас недопонимание. Значит, нужно говорить с Марком. А моя мама тут ни причём. Но вы действительно на неё чем-то похожи. Только более значимы… и царственны.»
Здесь Карла начала немного расцветать.
«Да! Значимы. Царственны!» Продолжила увереннее Селин. «Именно поэтому не может без вас существовать такой удивительной труппы, танцующей так, как никто в этом мире не может танцевать!»
Карла довольно улыбалась.
«Нет, ты не останавливайся.» И позволительно-надменным жестом махнула. «Продолжай, деточка, продолжай.»
В этой ситуации Селин решила, что не будет всё-таки вновь замечать, что она не деточка, а девочка, и продолжила.
«И все – все мёртвые поэтому и прибежали к Вам! Ведь от Вас одной зависит, станут ли они просто мёртвыми или танцующими мёртвыми.»
Карла… чуть опустила голову, словно признав поражение, но, несмотря на то, что у неё был очень скверный характер, она сделала это для того, чтобы показать Селин, что приняла её слова. Как аргумент. И как комплимент. И готова возродить дело мёртвых – для танца.
«И что теперь?» Спросила Карла, понимая, что Селин правильно поняла её жест.
«Нам нужно к Марку.»
«К Маарку.» Карла растянула это имя на языке. «Ну что ж, веди.» Усмехнулась потом.

Карла Танц. Чуть раньше, ещё до того, как она была скелетом, она была звездой человеческих тел. Наверное, это судьба, умереть, чтобы вновь стать звездой большей публики: человеческих тел – и скелетов.
 
Они вместе отправились к Марку.
Чуть ранее Берн позвонил Удо (а тот после Хильде) и сообщил, что встречаемся у могилы. Все должны быть в сборе.

Но ещё до того Дороти выбегала из дома, собираясь вернуть обратно Селин, осознав, что на часах уже довольно поздно, и не стоит маленькой девочке гулять в такие часы одной.
У дома она столкнулась с Энди. Он не ожидал её и выронил цветы.
«Что это такое! Что ты здесь делаешь?» Крикнула Дороти. «Что Это такое!»
Почему-то она не могла сказать слово «цветы»; она просто указывала пальцем на то, что упало – букет белых роз.
«Прости…те… прости, Дороти. Я… не знал, что у тебя от них шипы.» Энди весь скучился и не мог промолвить нормально слова.
Дороти залилась жутким смехом.
«Шипы! Ахаха! Шипы! Ты… идиот что ли? Отнеси кому-нибудь ещё.» И побежала в сторону Чёрных Плясок. Ей казалось, что Селин ушла именно туда.

 
Энди стоял и смотрел на розы, чуть небрежно наступив на одну из них, и задумался. Надолго. Почти как Селин. «Как у людей могут быть на розы – шипы? Ведь, правда, идиот. Наверное, мне просто стоит отнести этот букет кому-нибудь другому.»
Грустно, подняв обиженные розы, Энди побрёл к себе, в небольшую каморку, где проводил дни, изучая ирландский фольклор. А ещё – истории гравюр Танца Мёртвых. Сам не зная, зачем. Просто ему нравилось, как они оформлены и, в том числе, как они там бездвижно танцуют.

 
XVI

В клубе, Дороти кто-то задел рукой, но она не обратила на это внимания. После бегала, искала Селин, но нигде никто не откликался. Спросила бармена. Тот прищурился и сделал вид, что пытается вспомнить.
«Была вроде девочка. А, может, и нет. Нам нельзя сюда девочек, знаете ли…»
Дороти, конечно, знала, поэтому ушла, не дослушав, что он там придумает. Соображала, куда ещё могла отправиться Селин. Если не домой, что вряд ли, почему-то ей казалось, то на кладбище. Других мест в этом городе не было, которые могли привлечь её дочь.

В это время Карла, Хильда, Удо, Берн и, конечно, Селин, собрались у могилы Марка. Проходя мимо домика дедушки Ника, девочка было побежала постучаться, поздороваться, но Карла ухватила её за руку, лаконично выдав «шуш». Селин даже задумалась снова, как странно, что дедушка Ник не видит мёртвых, но решила последовать совету «королевы скелетов», пока она на волне своей значимости готова была на уступки.
На могиле Марка опять лежал кошачий скелет.
«Азшимар!» Обрадовалась Селин.
Скелеты рядом с ней как-то растерянно посмотрели друг на друга. Все они перед кладбищем сбросили кожи, но для маленькой девочки они были такими же, как и раньше: очень человечными и совсем не протухшими мёртвыми. Поэтому она мимолётом заметила их реакцию и удивилась.
«Вы правда не видите!»
Что, правда, она не сказала. Скелеты огляделись.
«Что не видим?» Рассердилась Карла.
«Вот же он! Лежит. Скелет кошачий…»
Удо пробубнил.
«Экзистенциальная ересь, возможно. Не обращайте внимания.»
«Но…» Топнула оземь Селин.
«Милейшая, прошу, не надо пакостить, ведь мы почти у цели!»
Поторопился прервать её Берн, не понаслышке знакомый с тем, как речи способы рушить отношения.
«Но…» Селин сочувственно посмотрела на кошачий скелет, обидевшись – за него – что его никто не замечает.
«Стоп-стоп-стоп! Пере-стань ты сейчас же-же! Нет-то плохое случить-ся мож-мож-жет!»
Отбила скулой узко-костная Хильда.

Кошачий скелет потянулся и с сонным усилием сполз с порога надгробия, по-человечьи мяукнув.
«Эти мёртвые… Скелеты предрассудков!» Сразу после добавив. «Но я не говорю. И я не мёртвый. Помни.»

«Да помню я. Чудной ты, Азшимар.» Прошептала Селин.
«Кто. Селин? Ты?» Пробудился Марк.
«Да. Здравствуй! Но я не одна. Со мной… друзья…»
«Друзья?» Здесь ночное небо над могилой как-то стало больше похожим на землю, кочковатым и каменистым.
«Нет, так просто зашли, поплевать на гранитик!» Не удержалась Карла.
«Карла!» Смешанно удивлялся и одновременно негодовал Марк.
«Тан-тан-танцевать мы же собраться решил-ли.» Добавила ритма Хильда.
Марк смеялся, раздражённо, из-под надгробия.
«Танцевать? Какой смысл?! Что вам, Вам от этого нужно?! Вы ни деньги этим не зарабатываете, ни любовников ловите, ни смотрите телевизоры, где о вас говорят, не снимаетесь в главных ролях в живых драмах. Для чего мы тогда танцевали? Ответьте!»
«Для… танца?» Задумчиво влез в монолог Марка Берн.
«Зачем!?»
«Чтобы жить-жить-жить?» Бросила Хильда.
«Зачем!!»
«Чтобы вам бросали купюры, и любовники у ног валялись, и в телевизорах вы…» Под неодобрительные прожекторы глазниц умолкла Карла.
«Так зачем?»
Удо имел много теорий, но решил, « я промолчу».
«И смысл мне тогда вылезать и снова заниматься этими нелепыми плясками? Мёртвые не знают. Живые не могут. Почему я не могу лежать спокойно и никого не слышать! Почему все чего-то хотят, а другие делают вид, что не хотят, но ждут, когда ты сможешь! Почему!?»
«Кхм-кхм…» Попыталась мягко прервать речь Марка Селин. «Я, может, в этом ничего не понимаю… маленькая ещё… да и сложно было бы на вашем месте разобраться, как кожи надевать, будучи скелетом, да и где вы их вообще берёте, но… я знаю, что сегодня все пришли из-за меня. Это я их позвала и привела сюда. Они хотят помочь мне танцевать… но без тебя – не могут.»
Тишина. Ещё немного. После дверь могилы приподнялась.
«Танцевать? Они? Тебя?»
Селин кивнула.
«Ты просто расстроился, потому что для мёртвого очень живой. Мама моя не подходит для танцев – она слишком любит в ванной лежать. А вот я, наоборот, ещё расту. И я смогу танцевать так, как никакой живой среди мёртвых танцевать не сможет!» Закричала Селин, после, чуть озаботившись тем, что на кладбище тихо, и дедушка Ник спит. «То есть, я надеюсь на вашу помощь. На твою, в особенности.»
Селин не знала, как поступить дальше, поэтому протянула руку навстречу надгробному камню. Реакции не было, но она настойчиво продолжала протягивать, и ждать. Спустя несколько минут навстречу протянулась рука скелета. Другие по-разному, местами закатив глаза-глазницы, но в целом радостно, вздохнули.
Марк ещё не выходил, но из-под надгробия молвил.
«Ты так сильно хочешь танцевать с мёртвыми? Или просто хочешь выучить наш танец…»
Селин быстро пожала плечами.
«Мне кажется, как выучишь ваш танец, так с живыми танцевать уже и не сможешь…»
«Тебе не нравятся живые?» Прошептало надгробие.
«Нет.» Твёрдо сказала Селин. «Но с вашей точки зрения… скелетного, в смысле… мне они наверняка понравятся!»
Тут Карла засмеялась.
«И с чего такие мысли, деточка?»
Селин не удержалась.
«Не деточка, а девочка. Всё потому, что у вас нет глаз. Вы же скелеты. Я не знаю, как вы видите, или не видите вовсе, но вы танцуете так хорошо, что я не могу жить, если не буду так же танцевать!»
«И зачем…» Почти поражённо откликнулся из-под надгробия Марк.
«Чтобы делать мёртвых чуточку живее!» Уверенно кивнула Селин, считая, что нашла правильный довод. «Ты ведь сам, Марк… па… от…ец… не просто так маму на ванны обрёк! Я не хочу, чтобы другие проводили время так же, думая, что мёртвые. Я хочу танцевать с мёртвыми, чтобы в них танцевала жизнь!»

Скелеты застыли в задумчивости. В отдалении дедушка Ник незаметно зажигал лакрично-перечные свечи. Со стороны входа, к могиле Марка, бежала Дороти. Когда она оказалась рядом – всё, что смогла найти под фонарём, рисунок с маленьким котом или скелетом. Рядом – никого.

«Что же… не мне решать, кому в живых лежать, кому с мёртвыми танцевать… Но ты сама решила.»
Дверь в могилу распахнулась, и рука из кости потянула Селин вниз. Вслед за ней, перед тем как всё закрылось, прыгнул кошачий скелет. Кашлянул терпким ветром пролетавший мимо старый ворон. А ещё, то ли издали, то ли поблизости пульсировал вверх и вниз ритм ударных, звук протяжной затяжной трубы, фортепиано, а может кларнет или лютня, и вскрики испанской горячести женственных губ. Или уст… скелетов.


XVII

«Я люблю танцевать с мёртвыми. Они, так странно, иногда немного кажутся живыми. А что вы думаете, такое живые? Вот, например, если я могу двигать рукой вверх и вниз… вверх и вниз… или пальцами – я живая? Или вот, когда цокаю. Я тоже живая? Или моргаю, поднимаю брови. Это странно, что многие мёртвые просто натягивают на себя кожу, но при этом смущаются хотя бы немножко улыбнуться: как будто боятся кожу испортить. Я знаю, что об этом можно говорить бесконечно, но всё равно каждый раз, когда я встаю утром в школу, я спрашиваю себя об этом. Но всегда столько разных ответов, что так сложно выбрать тот, что больше нравится. Я уже немного повзрослела, но я об этом не знаю. Мне говорят об этом. Говорят: ты уже взрослая. Тебе надо – надо что-то делать. Надо… я не знаю. Надо-надо. Я знаю, что такое хочу. Я хочу танцевать с мёртвыми. И я буду танцевать с мёртвыми. Потому что мёртвые, они лучше понимают живых. Но лучше их понимая… понимая, что у живых часто столько странных, непонятных, часто глупых вещей в голове, мёртвые – танцуют! Они танцуют! Как будто им не тяжко от живых. Мне непонятно, кто придумал, что такое слово Мёртвые и слово Живые. Мне кажется, он где-то ошибся.»
 
Миссис Стоун сидела у себя дома. В том самом доме за скрипучей калиткой и склонившейся ивой, которая, словно костлявая рука, так и ждала, когда наконец миссис Стоун отправится… за границу… и перечитывала сочинение Селин. Она не могла забыть об этой странной девочке. Миссис Стоун сильно, по-человечески, хотела ей помочь, но ей мешали, или она не знала, как. А ещё, смотря на сочинения, миссис Стоун думала, что, может быть, и не может ей помочь. Потому что… не может же писать просто так вот такое такая вот девочка.
Миссис Стоун была достаточно религиозна и не предполагала, что, возможно, в тело Селин подселилась другая душа или нечто похуже. Тем более, она никогда бы не узнала, и никто из близких не сказал бы, если б знал, побоявшись, что она схватит инфаркт, сердечный, что Селин видела «скелетов с натянутой кожей». Потому что для миссис Стоун это были люди. Но – не для Селин.

Селин как девочка ещё небольшая, но достаточно рассудительная. Она как-то различала тех, кто просто натягивал кожу и тех, кто ещё… живой.

Ненадолго миссис Стоун отвлеклась от своих чтений и посмотрела в окно. Она надеялась увидеть привычный пейзаж: деревья, среди них, конечно, выделялся кусок ивы (который её всегда пугал, но она ничего не могла с этим поделать, а от дерева избавиться ей бы не разрешили). Но, вопреки ожиданиям, на фоне всего привычного, миссис Стоун увидела силуэт.
 
Небольшой силуэт с едва различимыми в лунном свете кудряшками цвета закрашенной чёрным фломастером ржавчины. Ей тогда показалось, будто маленькая девочка стояла и смотрела в её сторону. А на платьице – мирно дремал, чуть качаясь, кошачий… силуэт.
Миссис Стоун, конечно же, отреагировала как привычная живая женщина. Она вскрикнула, вскочила, бросилась навстречу двери, потом приостановилась, ещё раз посмотрела в окно: там уже никого не было – и она подумала, зачем же тогда выходить, я же здесь, в своём доме, и мне в нём спокойней. После села обратно на место; только больше не смогла заснуть и долго думала об этом странном происшествии. Миссис Стоун была уверена, что там, в окне – эти кудряшки и едва заметные светящиеся аметисты глаз – она видела Селин. Но зачем Селин было просто так приходить к миссис Стоун? И в столь позднюю темень? Так много вопросов. Как будто маленькая девочка не могла просто случайно ночью прогуливаться мимо какого-нибудь домика.
Как будто. А ведь так и было.
 
Скелет утащил Селин на дно. Точнее, вниз, под надгробие. Но у людей вниз обычно ассоциируется со значением на дно. Селин поначалу думала, что падает вниз по большому колодцу. Но потом она вспомнила, что подобное раньше с кем-то случалось, а она не хотела, чтобы с ней случилось что-то, что уже случалось с кем-то другим. И тогда Селин поняла, что, может она и падает, но вроде бы и не падает, и как будто всё ровно наоборот – она направляется вверх. И тут Селин задумалась ещё, что, может, это она держит руку скелета, не давая ему упасть. Его нужно как-то поднять. Может, он не настолько мёртвый, как кажется. И вообще, мёртвым нужна помощь.
«Потому что так много мёртвых, которые способны вдохновлять…» Подумала Селин. «Ведь эти мёртвые – танцуют. А без него, вот самого него, они вообще не смогут танцевать так, как когда-то танцевали. Такие парящие, манящие, ласкающие, обнимающие, играющие, вдохновляющие, изобличающие, похищающие… мёртвые…»
Селин засмеялась, сильнее сжала руку скелета и намеренно, с немалым усилием, потащила его вверх. Но не вверх – из надгробия – а скорее куда-то совсем-совсем наверх. Селин не знала, куда она его тащит, но чувствовала, что должна дать мёртвым эту жизнь. Потому что (тут она вспомнила Дороти и загрустила немножко) – живые жизнь испортили.
 
Но Селин не сразу оказалась наверху; не сразу оказалась у домика миссис Стоун. Она просто гуляла тогда… вроде бы просто гуляла, но чувствовала мир совсем иначе. Селин не гуляла, а шла-танцевала; она смотрела: и каждая улица, каждый поворот, каждое движение, которое она совершала – всё представлялось ей долгим и странным тоннелем. Но тоннелем не к чему-то, что будет снова тоннелем; не к тому, что обычно оставляют люди в уборных или прочих никчёмных местах. Селин шла-танцевала по миру, в котором живые живут в гармонии с мёртвыми, понимают их; а мёртвые при этом живут как живые и не ведут себя как мёртвые.
А ещё Селин думала о том, что она хочет не просто танцевать с мёртвыми, потому что она уже начала танцевать с мёртвыми – ей разрешили – а о том, что она может сделать свою школу, или не школу, но что-то похожее на школу; но не ту школу, в которую она ходила, потому что ей там всегда было часто и помногу скучно.
«Потому что…» Думала Селин. «Если бы меня учили танцам, или учили бы, танцуя, это было бы намного интересней.»
Поэтому Селин задумала, что она сделает школу танцев, в которой могут танцевать и живые, и мёртвые. К мёртвым, конечно, она отнесла бы предпочтение, потому что на её взгляд, несмотря на то, что она далеко не выходила, да и город-то сам по себе был не очень широкий, мёртвых в мире было больше, чем живых.

Но, до того как она об этом задумалась… и вообще смогла выбраться наверх, и вытянуть скелета Марка, который вроде бы был её папой; она застыла в неожиданном недоумении, оказавшись в очень странном месте, похожем вроде и на сад, а вроде и на то самое кладбище, тот сад дедушки Ника; только вокруг всё выглядело как-то радостно и сладостно, и уж больно цветасто. Цветасто… Селин сейчас совсем не нравились цветы, а там вокруг были розы и, опасаясь шипов, она их сторонилась. Но больше всего Селин не понимала, почему в этом саду были какие-то странные качели, карусели. Она не привыкла подобное видеть, поэтому сложно было понять, что это вообще такое, и зачем. Селин видела их только издалека, из телевизора, и то редко, потому что она не любила, когда Дороти смотрела телевизор: ей казалось, что в общем-то есть, чем заняться. Помимо.
Хотя бы… танцевать…
И вот эти вот качели и карусели – они были сплошь наполнены детьми. Детьми… Селин знала, что она тоже вроде бы дитё, ребёнок, и это чувствовалось странно – для неё – потому что они все смеялись, развлекались, катались. И у всех на маленьких шпажечках в руках были… как будто… печёные яблоки.
«Да, точно!» Селин утвердительно кивнула, размышляя вслух. «Это точно печёные яблоки!»
Рядом один мальчик в шортах и с курчавой рыжей шевелюрой буркнул.
«Это не яблоки.»
На что Селин, чуть подождав, объяснится ли тот, возмутилась.
«Как же не яблоки, если они, и я вижу, похожи на яблоки. Как иначе их можно назвать, если это не яблоки? Ну… не груши же это!»
«Нет, не груши.» Согласился рыжий. «Но – не яблоки.»
«Хорошо.» Сказала Селин, чуть подыгрывая. «А вон… вон у того…» Указала она на одного из мальчишек, стоявшего в очереди к чёртову колесу. «У него что на шпажке?»
Рыжий посмотрел, прикинул.
«Это… у него… лепёшка.»
Селин топнула ногой.
«Лепёшка?! Вот как! Тогда и у тебя лепёшка!»
Но мальчик не согласился.
«Нет. У меня не лепёшка.»
Селин, почувствовав, что как-то всё страннее и неладнее всё вдруг становится, спросила.
«Хорошо. А что – у тебя?»
Тот довольно улыбнулся и сказал.
«У меня – мороженое.»
Селин цокнула языком.
«Ох… у тебя мороженое, у него лепёшка… но почему они все выглядят, как печёные яблоки?»
Тот смотрел на неё, как на немножечко того, даже попробовал покрутить у виска, но Селин его вовремя предупредила, что…
«Это неправильный жест. Он может сделать тебя глупее.» Намекая на то, что она уж скорее скажет что-то умное, нежели он.
После этого она спросила.
«Хорошо. А вон у того что?»
Рыжий выдал.
«У этого… карамелька.»
«М… ясно.» Селин уже решила точно: что-то действительно не так. «А вон там?»
«М… там… эм… ну… мне кажется, это называли… эм… розги.»
«Розги! Розги? Что это?» Селин возмутилась.
«Ну… я не знаю.»
«Ты не знаешь…»
Селин задумалась. Она тоже не знала, но что-то знакомое. По крайней мере, звучало неприятно.
«А… синоним, может быть?»
«Что такое синоним?» Удивился рыжий.
«Ой, прости, это я какое-то лишнее слово придумала… как это… по-другому может быть можно назвать эти… розги?»
«Да, можно! Наверное… эм… ремень?»
Селин воскликнула.
«Точно! Вот это я слышала! Это я знаю. Ремень! Ремень… им же… бьют?»
Тот задумался, после кивнул.
«Ну, вроде бьют.»
Селин угрюмо кивнула.
«Понятно.» Чуть позже спросив. «То есть… не яблоко?»
«Нет.» Рыжий уверенно кивнул.
«Совсем… не печёное яблоко?»
Рыжий ещё более уверенно кивнул, и Селин решила не спрашивать, что держат в руках остальные, потому что ей не хотелось услышать, что они ещё могут держать.
Тут вдруг рыжий спросил.
«А тебя как зовут?»
Девочка подумала, стоит ли вообще говорить ему имя. Потом, решив, что не стоит, но будет как-то неприлично не называть своё имя, если тебя попросили, сказала, что её зовут… Дороти.
Тот в ответ сообщил.
«А меня зовут Марк.»
На что Селин подумала, что это просто шутка, отвернулась резко, и отправилась дальше.
Марк же остался на месте, заметно погрустнев. Но решил, что лучше стоять тут, с печёными яблоками, в красивом саду, с каруселями. К тому же яблоки печёные… тут он задумался…
«Нет, что же, яблоки печёные – это так Селин сказала – а у меня в руках… а что…» Тут он забыл, что у него в руках. И, не найдя ответа, побежал в сторону Селин, пытаясь успеть: ему казалось, что она исчезает.
«Стой! Стой! Стой! Дороти, стой! Дороти!»
Селин обернулась.
«Да? Что?»
«Подожди! Что у меня в руках?»
Селин пыталась вспомнить, что у него действительно в руках, потому что он говорил совсем иное, нежели видит она. На языке вдруг закрутилось…
«Ээм… жареный гусь?»
«Нет, правда, что у меня в руках?»
Рыжий как будто был действительно настроен услышать, то, что у него действительно в руках. И Селин сказала, как обычно.
«Печёное яблоко.»
На что она услышала совершенно неожиданный вопрос.
«А почему у меня в руках печёное яблоко?»
Селин, правда недолго, сомневалась, что ответить. А после как-то без оглядки буркнула.
«Просто сегодня, видно, урожай. И яблоки с деревьев падают.»
Рыжий задумался.
«Ты знаешь, они слишком часто падают.»
Селин кивнула.
«Значит, здесь всегда урожай. А там… там, куда я направляюсь, для того, чтобы был урожай, нужно постараться.»
 
После этого Селин не помнила, что случилось, что произошло… Она оказалась в почти пустом или не почти пустом городе, бродящей по улицам, точнее танцующей. Как раз в какой-то из этих моментов её заметила миссис Стоун.
Селин шла-танцевала и вокруг она видела сломанные аттракционы, витражные стёкла, побитые, разлитое чёрное масло; пахло клеем и тухлой рыбой, костями, которые не успели доесть кошки; а ещё трухой. Она не знала, куда шла. Но она не думала об этом. Она танцевала и вокруг она видела – чувствовала – будто всё это, а не только там, где-то, есть сад дедушки Ника. Селин шла-танцевала и чувствовала, что теперь она не просто хочет, она может танцевать с мёртвыми.
А потом, на перекрёстке, её что-то остановило.   

«Я хочу танцевать с мёртвыми. Они… не любят печёные яблоки. Они просто танцуют. Да и зачем растить яблоко, чтобы потом его – в печь… если не растишь хорошее.»
 

XVIII

Энди чуть-чуть не успел. Он буквально едва зацепился за её руку, хотел подтянуть к себе, но соскользнул. Очень уж девочка была немного… словно в пространстве размешана. И ухватиться было нелегко. Энди даже подумал, что, может быть, он ухватился не за ту руку. Но подумал мимолётно – думать было тяжело.
Откуда-то со спины раздавались вопросительные крики. Миссис Стоун смогла всё-таки выбраться из своего маленького домика, услышав, что что-то случилось совсем неподалёку, на перекрёстке. Мерно выли сирены, мигали огни: миссис Стоун как любая женщина своих прискорбных лет не смогла удержаться от любопытства. Она подбежала и всё спрашивала «что случилось, что случилось», пока не замолчала, увидев сама.
Энди тоже молчал. Он всё ещё держал в руке тот слегка раздавленный букет, который хотел подарить Дороти, сам не зная зачем. И всё казалось каким-то нелепым.
«Ведь…» Думал Энди. «Что я? Ну, убираюсь в какой-то школе. Ну, напитки наливаю в баре… но всё это как-то так скучно звучит. Ведь действительно скучно.» Он вспомнил, так любила говорить Селин. «Скучно, потому что так все говорят. Ну, замени ты школу на другое, замени бар на другое, напитки, в том числе – что изменится?»
А Селин, она говорила: «я люблю танцевать с мёртвыми». Это обычная фраза… предложение из нескольких обычных слов. Но поставленных так, что ты чувствуешь их иначе, и, когда их произносила Селин, ты чувствуешь их намного сильнее иначе.
У миссис Стоун пронеслись перед глазами буквально все до единого сочинения Селин. Да, ей казалось, и до сих пор она так считала, что все они об одном и том же, но именно то, как ты ставишь слова и в какой интонации ты их используешь, и как направляешь, влияло на смысл того, что мечтала-писала Селин. Если бы она хотела, стала бы писательницей – у неё получалось писать. Но она хотела писать другими инструментами, нежели ручкой или даже голосом. И только потому, что у неё не было выхода – её заставляли писать сочинения – она брала и писала «я люблю танцевать с мёртвыми».

Дороти как-то раз спросила у дочери.
«А зачем… зачем ты… вообще?» По сути, так это и прозвучало. «А зачем ты вообще?»
На что Селин с совсем не детской то ли грустью, то ли радостью, а скорее неким полураскрывшимся бутоном, шипастым, несмотря на то, что у неё… на цветы… выпускала пыльцу.
«Почему я уже?» Почему я уже…
Она не продолжала. Ей нравилось, когда получалось ответить быстро и просто, и тем более немного как бы приостановить маму. Если она видела замешательство. А под замешательством она подразумевала, что Дороти не может ничего сразу сказать в ответ: лоб у неё при этом словно начинал наполняться эдакими змеевидными созданиями…
 
Селин знала, что такое морщины, но ей нравилось представлять, что по этим змейкам струятся какие-то блестящие бусинки, будто Дороти пытается сложить в уме головоломку. Или просто не уронить, будто у неё из морщин – изнутри, из мозга – эти бусинки повылезали. И если чуть перестараться, то они упадут.
Но внутри Селин думала.
«Почему не ещё?» Или. «Зачем ещё не?» Или. «Отчего же не уже? И не же?»
Она поняла, что может часами так играть со словами, и заключила для себя – так ей казалось, ведь она мало знала взрослых, но так ей казалось на примере Дороти и некоторых телевизионных персонажей, а ещё чуть-чуть от школы подхватила – что взрослые, они действительно не могут – так. Они используют привычные фразы и нормы, которые сами для себя создали. Почему-то так много обычных людей – вдруг разучились играть.
«Зачем тогда они живут?» Спрашивала себя Селин. «Даже мёртвые танцуют. Тан-цу-ют. А люди жи-вут. И танцуют… это слово… оно же сильнее. Ведь если сказать Танцевать – то напевно, и чувствуешь сразу, как нужно, и хочется прыгать, немножко шататься, кружиться и каблуки об пол отстукивать. А если скажешь – жить… то я не знаю… И не потому что у меня нет воображения! Просто… если сразу нет воображения – на что-то – значит: это что-то не то...»
Так часто думала Селин.
Что думала она о смерти? Ничего. Она жила… от смерти.

Энди всё ещё стоял с букетом роз и смотрел, как увозят Селин. Миссис Стоун даже плакала. Где-то вдалеке, в темноте, чтобы не было видно, стоял дедушка Ник. И скелеты.

Наутро случайный прохожий, или даже одиночка, желавший где-то укрыться и выпить хоть что-то, что ему досталось в этот день, блуждая по кладбищу, обнаружил девушку. Она лежала, сложив голову и руки на одну из могил, не дыша. Скорая опознала: Дороти. И спокойно подтвердила, что нет шансов.
Никто не заметил, что могила была чуть-чуть приоткрыта – как дверь. Накренилась могильная плита, но… действительно, кого это волнует.

Селин… она лежала, и ей виделись печёные яблоки. Не то чтобы она не любила печёные яблоки, но одно дело есть, другое дело, когда они перед глазами мелькают…
 
Что-то муркнуло рядом и по-человечьи, но чистым кошачьим прошептало.
«Эй… вставай. Ты ведь хотела танцевать… а тут взяла – и улеглась.»
Селин не могла раскрыть глаза, но чуть вяло спросила.
«Ты кто?»
Тот лениво ответил.
«Ты что… это я. Аазшиимаахр.»
Селин немножко встрепенулась.
«Да… что? Кто?»
«Аазшиимаахр…»
Тут Селин улыбнулась, приоткрыв глаза, посмотрела на кошачий скелет; и вдруг сразу спросила.
«А… слушай. И всё же, почему такое странное имя у тебя, Азшимар?»
Тот почти улыбнулся, но не стал уподобляться прочим литературным кошачьим.
«Это значит – Пробуждающий. Хочешь… я всегда тебя буду будить?»
Селин чуть поёжилась, посмотрела по сторонам и… ей не очень понравилось, что вокруг как-то всё слишком белое, и простыни неуютные. Но ответила.
«Конечно, хочу! Но… только не так… не в таких местах… не здесь.»
Азшимар усмехнулся немного.
«Ты ведь помнишь, что я не умею говорить? И я – не мёртвый.»
Селин кивнула.
«Конечно! Это я помню. Но… я никому не скажу, но можно ты всё-таки будешь говорить… и будешь не слишком живым...»
Азшимар утвердительно кивнул, но промолчал. Лишь мотнул головой в сторону окна, мол, смотри, кто там.

Селин сдвинулась… сначала было тяжело, но потом она вдруг почувствовала, что ей стало легче как-то обращаться с… «телом?»… подумала она… а в окне, там, внизу, она увидела: вон, стоит Хильда и Удо, и Берн, даже Карла, всё так же качая бедром, а чуть-чуть позади стоит Марк… и… ей показалось, как будто другая фигура, но. Но… вроде бы и… никого.

Она чудесно танцевала. Для живых… ли… с мёртвыми.      
 
____

Post Creeptum
____


Когда доктор Рудкоф зашёл в палату Селин, в ней не было никого. Но он улыбнулся. Ему почему-то бы верилось: никого там и быть не должно было.
Только… возле окна – рисунок со странным кошачьим скелетом. И простыни смятые, словно бы кто-то на них и лежал.

«Танцы с мёртвыми, ха…» Хмыкнул Рудкоф под нос.
И отправился вновь заниматься живыми.

А Селин танцевала. И ей было неважно: то ли мёртвые выглядят, словно живые, то ли живые стали чуточку мёртвыми. Главное, что её понимали. И её мечта сбылась. Рядом с ней были такие… парящие, манящие, ласкающие, обнимающие, играющие, вдохновляющие, изобличающие, похищающие… мёртвые – для многих.
Для Селин – живее всех живых.