Всё в мире приблизительно, примерно, не точно, не взвешено, от того всё лживо, бесновато и дурно. Какая разница когда я умру или умрет кто-то другой. Я видела это во всех двадцати восьми странах мира. Всем на всё наплевать. У меня никогда не будет детей, я коротаю время за подсчетом монет, оставшихся от поездок. Выкуриваю ровно по три сигары в день: на завтрак. обед и ужин, чтобы быть не самой падшей женщиной среди этих милых и толстых домохозяек двадцать первого века, половина из которых получает пенсию одиннадцатого числа, а другая половина- семнадцатого. У судьбы короткие руки и кривые пальцы. я могу ей назло осквернить древних греков, могу плюнуть в наследство Гауди и растереть в порошок Кубинскую революцию. Зло не победить и не укротить. Не бывает добрых людей, верных... Я смотрю в зеркало и вижу смерть, не такую хорошенькую как я, но тоже ничего. У нее пухлые щеки, вьющиеся волосы и толстый зад. Некрасивая высокая грудь, живот, толстые икры и мечтательный взгляд. Она инфантильна, работает на одном месте ни одну тысячу лет. Это постмодерн, а он давно вышел из моды.
Меня накрасили как куклу и накормили крысиным дерьмом по два с половиной доллара за килограмм. Меня снова отправили в командировку на тот свет. Дали самые ценные указания и билет в один конец. Ржавые вагоны со скрипом переживали мой зад. Я еду в Европу. С ужасом осознаю, что проводница должно быть ни разу нормально не мыла стаканы для чая. Это отрава. И вся её фамильярность- тоже яд. Я пью не дорогой румынский коньяк из прошлой поездки. За окнами фригидная страна и снопы людской боли. я открываю окно и выбрасываю свой телефон, далеко не дешевый, сенсорный мусорный бак моей прошлой жизни. Я раздеваюсь до гола. В вагоне почти нет пассажиров. Я растираю себя маленьким вафельным полотенцем из набора. До красна, как дьявольская печь. Я тру шею, грудь, живот, промежность. Особенно хорошо я стараюсь между ног. Я раздираю свою плоть до христовых струпьев. Мне меня не жаль.
Я стала красной как вареный рак. теперь я готова поступить так, как должно поступать- быть съеденной! Берите меня- все, мужчины. женщины, быки с пёсьими голова... Насилуйте мою смерть, ешьте моё чудовищное тело. Я засовываю два пальца между ног и чувствую наслаждение. я стала влажной, как ни бывала ни с одним мужчиной. Они просто трахали меня, сухо дыша на меня своим чужим дыханием. Вставляли свои не большие, покрытые венами и завитками волос члены и делали рывки к собственной победе. Моя девочка изрыгала их семя. Их солено-горькое белое не урожайное дитя текло по моим ногам и заднице. Я не могла стать матерью, не могла стать ... Я молча терпела их, молча считала овец или вспоминала что-нибудь из Кафки или Достоевского.
Теперь я- опухоль, смертельная зараза, покруче Эбола. Маленькая мёртвая девочка в составе географических широт. Меня вырвали с корнем, моих сестер споили уксусом и средством для полировки мебели. Мать... её никогда не было, она ушла повесить отца и не вернулась. Наверное, вороны выклевали остатки её мозгов и она заблудилась. А ещё я помню детские карандашные рисунки. чужие рисунки. В них человек с огромной головой зовет меня спать с ним. Но я не хочу. я больше никогда не буду спать. Я умерла. Я умерла снова. Меня вам не догнать и не воскресить. Так как и в аду есть грешники...