После института я по распределению оказалась в теплотехническом отделе Ростовского филиала одного из Московских проектных институтов.
Муж маминой младшей сестры, мой дядя, был другом начальника отдела. Это не имело никакого отношения к распределению, благодаря единственной четверке в дипломе и среднему балу 4,97, но имеет непосредственное отношение к дальнейшим событиям, поэтому заслуживает упоминания.
Начальник отдела был обыкновенным начальником, в сущности, неплохо относившимся к молодым специалистам (нас у него было трое), хоть иногда и удивлявшимся их способности задавать глупые вопросы, неумению соблюдать субординацию и говорить правду там, где она никому не была нужна.
Но однажды, вернувшись из очередной командировки в Москву, он сам нарушил субординацию, подозвав к себе и совершенно неожиданно спросив:
- Как девичья фамилия вашей мамы?
– Усикова, - выпалила я, растерявшись. Шел 1972 год, и упоминание девичьей фамилии матери для уточнения пароля при регистрации на том или ином сервере не было широко распространено, как впрочем, не было самого понятия сервер и рассказ о персональных компьютерах, стоящих на рабочих столах, воспринялся бы выдумкой писателя – фантаста.
Оказалось, мой начальник разговорился с кем-то из руководителей московской организации. В разговоре выяснилось, что тот молодость провел в Новочеркасске, и, в бытность студентом, учась в Новочеркасском Политехническом, снимал комнату в доме семьи Усиковых.
В семье было четыре дочери, судеб их московский коллега моего начальника не знал, но вспомнил, что фамилия мужа одной из них – Бражников, и он преподавал в каком-то ростовском вузе. «Так у меня его племянница работает», - радостно сообщил мой начальник, прикинув, что фамилия его друга Бражников, и он тоже из Новочеркасска.
«Правда? - удивился московский руководитель, - интересно, чья же она дочка, а глаза у нее карие?»
Начальник честно признался, что понятия не имеет, какого цвета у его сотрудницы глаза, и спросил меня:
- Фамилия Мациевский вам что-нибудь говорит? Может, мама когда-нибудь упоминала? - Валик? - совершенно невежливо перебила его я.
- Ну, кому-то, может, и Валик, а вообще-то Валентин Адамович, - засмеялся мой шеф и добавил:
- Он маме привет передавал, расскажите ей.
Гражданская война пришла в Новочеркасск осенью 1917. Город переходил из рук в руки. Красные, белые… Простые жители города не успевали отслеживать, как менялась за ночь власть. Стуков в двери домов стали бояться, ничего хорошего они не сулили. Но и не открывать было нельзя, если стучавшие разозлятся, все могло закончиться еще хуже.
В доме владельца небольшого продуктового магазина Усикова (магазин, вернее, даже не магазин, а скорее, продуктовая лавка, был тут же, в этом доме) жила семья из восьми человек. Он сам с женой и их шестеро детей: два сына и четыре дочери. Хозяин этого дома был моим дедушкой, которого я никогда не видела, а вторая по возрасту дочка – моей мамой.
Чтобы спасти семью, бабушка попросила на неожиданный стук в дверь подходить к двери и открывать старшую дочь, Лилю.
Лиля училась в гимназии (как ни странно, продолжавшей работать) и уже тогда привлекала своей красотой. Она была очень похожа на бабушку в молодости. Те же большие карие глаза с поволокой, правильные черты лица, вьющиеся русые волосы. Длинная коса, перекинутая через плечо и статная, уже вполне сформировавшаяся фигура, останавливали самых завзятых вояк, они хоть и с трудом, но все-таки вспоминали о вежливости и хороших манерах.
Рядом стояла бабушка, и на вопрос: «За кого вы, за красных или за белых?» - не мудрствуя лукаво, отвечала: «За вас, сынки, за вас»…
Однажды, открыв дверь, они увидели носилки с раненым красным командиром. Ординарец, состоявший при командире, пригрозил: «Вылечить, быстро».
Выбора не было. Конечно, бабушка послала сыновей за семейным доктором, принялась лечить, опасаясь очередной смены власти, но уже шел январь 1920 года, и близилось завершение войны на Дону.
Ну, а командир, его звали Григорий, поправился, присмотрелся к дочке хозяина и влюбился как мальчишка. Лиля кокетливо принимала его ухаживания. Какой девочке не польстит, когда в нее влюблен взрослый мужчина, на которого все смотрят с опаской, а он беспрекословно выполняет все ее капризы. Пригласит Григорий Лилю на лошадях покататься, Лиля смеется: «Весь класс гимназии катай», - и вот уже к дверям гимназии подкатывают запряженные тройки лошадей (Григорий командовал кавалерийской бригадой). Лошадки вымыты, вычищены, в гривы ленты вплетены, бьют копытами, а под узды их солдаты держат: «Пожалуйте, барышни»… Пригласит Григорий Лилю в театр, опять: «Весь класс приглашай». И сидит весь класс вечером в первых рядах партера, спектакль смотрит.
Так прошел почти год. Перед Рождеством Григорий пришел к дедушке просить руки Лили. Дедушка позвал Лилю, спросил, согласна ли она, Лиля только рассмеялась: «Конечно же, почему нет», - и убежала. Дедушка вздохнул раз, другой (кто его знает, будет ли хорош новоиспеченный жених и будущий зять, но ведь власть все-таки), и попросил: «Подожди до весны, пусть девочка хоть гимназию закончит».
Григорий начал активно готовиться к свадьбе. Времена были голодные. Жених привез немереное количество мяса, окороков, муки, меда, сказал: «Ешьте. Если чего не хватит, я потом еще привезу».
Зиму пережили сытно и без проблем.
Весной Лиля загрустила. Пришла к дедушке, плачет: «Не хочу за него замуж. Он слова неправильно произносит, вместо «вуаль» говорит «уваль» - надо мной все смеются». Бабушка плакала вместе с Лилей: «Подумай, за кого мы дочь выдаем?» Но дедушка был непреклонен: «Вы обе с ума сошли. Я тебя, Лиля, за язык не тянул, сама согласилась. А сейчас что? Да мы больше половины продуктов, которые Григорий привез, съели. Он меня расстреляет, и прав будет…»
Впрочем, дедушке тоже было жаль Лилю, и он поставил условие: «Никаких гражданских браков, только венчание в церкви, иначе дочь не отдам».
На этот раз Григорий вздохнул раз, другой, и… согласился.
«Венчается раб Божий Григорий рабе Божьей Лилии, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.» - священник в огромном, почти пустом Вознесенском Соборе крестит Григория венцом, дает ему целовать образ Спасителя, и старательно отводит глаза, чтобы не задерживаться взглядом на солдатских галифе и гимнастерке жениха (у Григория не оказалось никакого штатского костюма вообще).
Лилина рука со свечой дрожит, голова, покрытая фатой, опускается все ниже и ниже… в какую-то минуту фата вспыхивает в пламени свечи. Огонь быстро потушен, но кумушки, всегда толкущиеся на паперти в ожидании подаяния, перешептываются: «Ох, не к добру это, не к добру».
Священник вздыхает: «Странное время, страшное время. Да свершится воля твоя, Господи…»
За венчание в церкви Григория не расстреляли, не выслали в Сибирь, всего лишь уволили из армии. Было ли это для него действительно «всего лишь» - никто не знал. Но Лилю он никогда ни единым словом не упрекнул. Они переехали в Ростов, сняли там квартиру, началась Лилина семейная жизнь. Кстати, довольно обеспеченная: Григорий сумел устроиться где-то в администрации города, и баловал жену то новыми платьями, то духами, которые уж неизвестно где доставал.
В 1915 году, в связи с наступлением немецкой армии, из Польши в Ростов были эвакуированы факультеты Императорского Варшавского Университета. Профессорско–преподавательскому составу университета разрешили переехать вместе с домочадцами. Так в Ростове очутилась и семья Мациевских. Предполагалось, что на время. Но жизнь рассудила по-другому.
Валик Мациевский, первокурсник Донского Политехнического института, вступил в Добровольческую армию в январе 1918. Вернулся он через два года, и никогда никому о тех страшных годах не рассказывал. Простреленная нога всю оставшуюся жизнь давала о себе знать.
Валик опять поступил в Политехнический, снял в Новочеркасске комнату, чтобы не тратить время на поездки из Ростова в Новочеркасск, и попытался полностью окунуться в мирную жизнь. Не смотря ни на что, он был молод, и взгляды, которые бросала на него дочка хозяев дома, очень даже задевали его за живое. А уж он-то казался молоденькой девочке принцем. Чуть выше среднего роста, худощавый, с пышной копной зачесанных назад русых волос, он поражал девичье воображение какой-то мягкой грацией движений, тем, что, не стесняясь новых веяний времени, целовал женщинам руку, вставал при их появлении в комнате…
Все могло бы сложиться совсем по-другому, но однажды навестить родителей приехала в Новочеркасск Лиля, они с Валиком только глянули друг на друга, и сразу оба пропали. Это была любовь, та самая, настоящая, о которой пишут в книгах.
Мама моя плакала на коленях у бабушки, приговаривая: «Мамочка, он на меня совсем не смотрит, а когда смотрит – не видит. Он видит только Лилю». И бабушка, гладя дочку по голове, как могла, успокаивала ее: «Что же поделаешь… Конечно, лучше бы у вас что-то сложилось с Валиком. Тебе нужнее. А Лиля и старше Валика, и замужем… Но ведь не прикажешь сердцу».
Как оказалось, сердцу действительно приказать было невозможно. До сих пор безропотная Лиля проявила недюжинный характер и настойчивость. Несмотря на все просьбы, уговоры и угрозы Григория, она ушла от него в одном платье, не взяв с собой абсолютно ничего ни из одежды, ни из подаренных Григорием вещей, и переехала в Новочеркасск к Валику. К нищему студенту, не имевшему ни гроша за душой, кроме огромной любви. Дедушка к тому времени уже умер, а бабушка, хоть и вздыхала, но, конечно, в глубине души была на стороне дочери.
Григорий так и не сумел забыть Лилю. В течение двух лет раз в неделю, каждый свой выходный день, он приезжал в Новочеркасск и просил Лилю вернуться.
Однажды, приехав в Новочеркасск, Григорий увидел, что на дверях дома Усиковых висит замок. Задумчиво опустился на крыльцо, сел на ступеньки… так прошло часа два. Он был полон решимости дождаться Лилю. Но вместо Лили к дому подошли Лилина мама, Александра Петровна, ее сестры и этот ненавистный Валик, Валентин… У всех почему-то заплаканные глаза… Александра Петровна тяжело вздохнула и сказала: «Мальчики, пожмите друг другу руки. Больше вам некого делить. Лилечка умерла…»
Это кажется невероятным. Лиля сгорела за неделю от воспаления среднего уха. Попался неумелый доктор, который решил «купировать» гноетечение из уха, и гной, не находя выхода, проник в полость черепа...
Прошло какое-то время, и меня послали в командировку в Москву. Это была моя первая командировка. Я очень хотела сделать все хорошо, очень волновалась, и ежедневно звонила начальнику, рассказывая о том, что уже сделала. Он в глубине души посмеивался, конечно, но, в то же время, когда в один из дней я не позвонила, на следующий день услышала: «Что там у вас вчера случилось? Я уж волноваться начал, почему не звонишь», - неожиданно перешел начальник на «ты».
Ну, не рассказывать же ему было, что вчера я познакомилась с Валентином Адамовичем Мациевским. Мы случайно столкнулись в коридоре, вернее, если честно, я, рассматривавшая какие-то документы, просто налетела на него и чуть не сбила с ног. Пока я извинялась, он внимательно смотрел на меня, а потом спросил: «Вы не из Ростова?» - «Из Ростова»…
- Александра Петровна Усикова – ваша бабушка?
-Да.
-А мама…
Я сказала. Он улыбнулся. – «Женечка. У вас у всех глаза Александры Петровны. Мама что-нибудь вам рассказывала обо мне?»
Мама много рассказывала мне о нем, но, увидев, его улыбку, я вдруг не просто поняла, а почувствовала то, что нельзя объяснить словами: в этого мужчину не влюбиться – почти невозможно. Прошедшие годы посеребрили его волосы, казалось, больше ничего не затронув.
Мы сидели за столиком в кафе, я, отвечая на его вопросы, что-то рассказывала о моих родителях, о том, как сложилась жизнь маминых братьев и сестер, а он вдруг вздохнул и сказал: «Пусть твоя мама простит меня, но… понимаешь, я этого даже своей жене никогда не говорил: те два года в Новочеркасске были самыми счастливыми в моей жизни».