Свои рабочие задания Катя делала теперь небрежно и спешно: утонула в песнях. И стала чаще ходить в храм. До этого она тоже ходила, но редко: на Исповедь и Причастие во время Литургии, иногда на вечернюю службу. Теперь она заходила в храм и днем, подолгу стояла перед любимой иконой Спаса Нерукотворного, и разговаривала с Ним. Не вслух, нет, а как бы ... внутри души шел диалог. Рассказывала Ему про свои переживания и метания. А Он слушал и слышал, и даже отвечал ей. Во всяком случае, так казалось Кате. Во время этих бесед как раз-то и приходили ответы на вопросы и просьбы, для решения всяких проблем по жизни. Это и стало началом христианского цикла песен.
Но песни эти петь было некому: на работе все были атеистами. А в той тесной компании, где было много верующих, куда тоже приглашали Катю на христианские и светские праздники, вклиниться с песнями не всегда удавалось. Там шли нескончаемые богословские споры, да и вообще разговоры о политике, реформах, жизни. И, раз попробовав, когда кто-то перебил ее спором с соседом, Катя перестала «навязывать» свои песни. Так они и остались, «на отшибе», в глубине Катиной души, никем не востребованные, сиротками.
Коля по-прежнему, хотя и изредка теперь, но еще звонил. А однажды, это было в конце марта, сообщил, что у него родился сын. Сообщил с гордостью, как бы приглашая и Катю порадоваться вместе с ним, что вот (!), мол, – Человек родился! И этот новый человечек – его сын!
- Поздравляю! – сказала Катя, хотя весть эта отдалась острой болью в ее душе. Не потому, что она не любила детей или была к ним равнодушна. А просто этот ребенок вбил клин между нею и Колей, между Колей и Митей. Он даже перестал о Мите спрашивать. И Кате это было обидно.
- И как назвали? - спросила она, чтобы что-то сказать.
- Кириллом, - ответил отец. – Может, встретимся, поговорим?
- Чтоооо? - угрожающе потянула Катя, и стало ему понятно, что об этом не может быть и речи.
Но весть эта на самом деле была знаковой и не безразличной Кате. Всколыхнула волны на море, нет, сильнее – на океане. И Катя даже разволновалась...
Позвонила любимой подруге Рине:
- Рин, умоляю, позарез нужно тебя видеть!
- Опять позарез? – намекнула, что опять что-то у Кати не так.
- Да-да, позарез!
- Хорошо, там же, после работы, - сказала она.
- Ок, спасибо тебе, как бы я без тебя?
- Да, ладно, давай без пафоса! – ответила Рина. – Ты же не бросаешь меня, когда мне скверно, всегда приезжаешь.
Вечером они встретились, как всегда почти, – в Домжуре. Домой друг к другу ездили теперь редко: на пару радиусов по городу не хватало времени.
- И что на сей раз? – чуть наклонив голову, спросила Рина.
- У него... родился... сын! – сделав ударение на слове «сын», как знаковом, ответила Катя.
- А ты не знала разве, что он, в конце концов, родится? – с мягкой иронией спросила Рина.
- Знала... но это было как бы далеко, виртуально почти, и... как фантастика, понимаешь? Верила и не верила – такое странное было чувство. А сейчас известие это как на голову свалилось! Сразу и не осмыслишь…
- Принимай как данность, давно надо было принять, словно это уже случилось, - изрекла разумная Рина.
- Может, так и суждено было? Может и не Коля виноват во всем, и не мышка? А где-то там, на Небесах, решался вопрос о рождении этого человечка, а? Потому и была эта измена... Словно не он руководил своими действиями, а кто-то свыше... Может ведь быть такое, Рина? – с мольбой в голосе уставилась на нее Катя.
- Что ж, интересная версия: ни подтвердить, ни опровергнуть.
- А ты как думаешь?
- Да, никак. Никто истины не знает. Может так, а может и чисто знмная ситуация - сюжет продуманный, спланированная мышкой тактика.
Обе молча тянули «Киндзмараули» из фужеров.
- И знаешь, Рин, самое тяжкое мне, когда врываются вдруг какие-то картины из прошлого. Вспоминаю, как Коля сказал мне когда-то: « Если покинешь меня – я точно не выживу, а ты... ты... спокойно будешь жить дальше». А вышло-то, наоборот, в точности, наоборот! - в голосе Кати чувствовалась такая горечь, что Рина сказала в утешение:
- Не надо! Не возвращайся в прошлое: это боль и гибель... У тебя есть настоящее, живи в нем! Трудно, но старайся!
- Да, Рин, я стараюсь! – кивнула Катя. – Даже песни стала писать. Видишь, какая выгода от такого приятного события, как измена: У Коли родился сын, у меня - песни..., - горько усмехнувшись, ответила Катя.
- Да, это жизнь! Она не стоит на месте: все движется, все изменяется...
Каждый из вас получил свой подарок! – с грустной иронией подытожила Рина. - А я услышу твои песни?
- Да, конечно, когда дома встретимся. Но тебе это будет неинтересно. Ты – не песенный человек. Ты – мощный интеллект, левое полушарие.
- Да у меня и правое-то уже немного работает, - улыбнулась Рина.
Они помолчали и перешли на другие темы – текущие: про общих знакомых, - кто где, и про всякие мелочи.
Утром Катя проспала на работу. Наскоро собралась и помчалась. Она и так работала в институте на полставки, неполных пару дней. Никто, конечно, не ругал, не пилил, но... неприятно злоупотреблять свободой.
На работе подошла к ней самая бойкая, Наталья:
- А мы идем завтра в Дом художника. Там выставка Андрея Лабинского. Идешь с нами?
- Это, которого в Манеже выставляли, - примитивист? – спросила Катя.
- Да, да, билеты принесли на весь сектор. Это приятель Лабинского, Виктор выпросил для нас.
- Спрашиваешь! Конечно, иду, - ответила Катя.
Все гурьбой ввалились в фойе, переговариваясь, шумно раздевались. Виктор из соседнего сектора стоял рядом и, помогая всем раздеться, разговаривал с каким-то приятного вида мужчиной в свитере скандинавских узоров и джинсах.
- Знакомься, это Катя! – сказал мужчине, и тот подошел ближе.
- А это Андрей Лабинский, будем смотреть его картины.
Катя протянула мужчине руку и посмотрела в глаза. Странное дело: он тоже посмотрел, но так, что их взгляды словно сцепились, и они забыли даже разнять руки. Только потом спохватились и разняли их.
Все пошли в зал. Катя медленно шла от картины к картине, и даже возвращалась: нравилось, очень нравилось. Тот самый примитивизм, как у Пиросмани, Татьяны Мавриной, но, конечно же, с индивидуальным стилем и набором красок. Да ведь и авторы-то разные. Печать индивидуальности всегда есть - у авторов талантливых.
Потом, в фойе, все собрались в кружок и обсуждали выставку стоя. Лабинский стоял в центре, отвечая на вопросы.
- Здорово, молодец! – слышалось со всех сторон. Он вежливо благодарил.
Катя не принимала участия в хоре обсуждения. Молчала, думая о своем.
- А Вам, понравилось, или - нет? – спросил вдруг автор, выйдя из круга и продвинувшись к Кате.
- Да, очень! Особенно «натюрморт», здорово как! – ответила Катя, кивнув ему и улыбнувшись.
- Кстати, вот кто Вас выведет из депрессии – Катя! – подойдя к ним, сказала бойкая, все сплетни и мифы знающая Наталья.
- Попросите у нее телефон, - посоветовала Лабинскому Наталья, - Катя у нас такие песни сочиняет и... споет вам! С ней не соскучитесь!
- Правда? – спросил Андрей Лабинский, глядя на Катю.
- Наполовину, - ответила она, смущаясь.
- И наполовину – тоже здорово! - сказал он. - Что же, смею просить Ваш телефон, и, ерничая, слегка присел галантно.
- Да я сама дам, - предложила Наталья, - наизусть помню. Пишите.
Катя смутилась, а Андрей достал блокнот и записал номер под Наташину диктовку.
- А...позвонить можно? Песни послушать, - спросил он.
- Звоните! Тут от моих песен все устали, вот и вам подсовывают, - ответила, усмехнувшись, Катя.
- Я не устану! – ответил Андрей, как-то, особо выразительно, глядя на Катю.
Попрощавшись, все разошлись.
Дома Митя подошел к Кате и спросил напрямую:
- Вы с Колей что, разбежались?
- Почему ты так решил? – спросила Катя.
- А чего тут решать, все понятно: его не видно, не слышно сто лет!
- Да, - помедлила с ответом Катя, - он… женился, родился ребенок.
- Чего ж голову тебе морочил, гад? – возмутился Митя.
- Так случилось, так бывает, - сказала Катя, чтобы закрыть тему и показать Мите, что она спокойна, и это событие ее нисколько не волнует. Да тема закрылась сама собой: Митя убежал, он надолго теперь пропадал где-то с приятелями, дома бывал редко.
В этот день, после выставки, Кате не спалось, - от впечатлений, наверное. В мыслях крутился разговор с художником: странно как-то все получилось, и неожиданно. Господи, - опять Андрей…
Особенно вспоминался взгляд: эта сцепленность, узнавание, позывные: «я – свой, тот самый». Такое «сцепление» у нее было когда-то давным-давно, еще в университете – первая любовь, с первого взгляда! И вот сейчас – такой же взгляд!
Но сейчас – нет! Нет и нет! Сейчас ей не до мечтаний, не до любви... С этим у нее все кончено - хватит!
Он позвонил дня через три:
- Катя? Добрый день! Рад Вас слышать... и видеть, - сказал он.
- Ну, такую красавицу как не захотеть видеть! – с горькой иронией ответила Катя.
- Нет, дело не в этом. Есть в Вас что-то такое... загадочное. Хочется разгадать. И еще утешить. Мне кажется, Вы закрылись наглухо, переживаете... Какие-то события выбили Вас из колеи.
- Ну, какая чувствительность! Художник... Но кто кого должен утешать? Говорили вроде бы о вас.
- Да, обо мне... Но в вашей душе я прочитал то же самое...
- О, вы и в душах читать умеете?
- Ну, немного – по слогам...
- Уговорили. Где встретимся?
- Давайте у меня. Комната-студия.
- А еще лучше у меня – нормальная квартира, хоть и не студия...
- Согласен! – с готовностью ответил он.
- Завтра, ок? Где-то вечером, в шесть или семь, идет?
- Вполне. Какие цветы любите? Я же о вас ничего не знаю.
- Но вы же читать в душе умеете, вот и прочитайте...
- Да, непростой вы человек!
- Да и Вы тоже. До встречи!
И пришел. Розы были белые – красавицы, протянул Кате:
- Угадал?
- Еще как! – удивилась и обрадовалась Катя.
Хотя, в принципе, он мог узнать это от общих знакомых, после выставки. Или проще – сам любит белые розы: это ведь так красиво, а он – художник.
Пока раздевался, Катя поставила розы в любимую голубую вазу.
Пригласила его в комнату, - к журнальному столику. Непонятно и страшно было слегка Кате – о чем с ним говорить: незнакомый человек, знакомых художников у нее никогда не было. Были журналисты, писатели, программисты, ученые. А с этим – о чем говорить?
Но все оказалось проще. Он осматривал комнату – ненавязчиво, а как бы незаметно, потом сказал:
- Симпатично у вас, уютно и ...тепло. Со вкусом все подобрано, хотя и без роскоши, я тоже ее не люблю.
- Спасибо. А что любите?
- Хорошие книги, хорошую музыку, да многое...
Зазвонил телефон.
- Извините! – Катя сняла трубку: Коля. – Катя, я хочу сказать тебе...
- В другой раз, я не одна, - перебила его Катя.
- Не одна? – в голосе послышалась та самая ревнивая нотка, что и тогда, с Нилиным. И это взорвало Катю:
- А что, - должна быть одна? – Андрей встал, чтобы не мешать разговору, направился на кухню, но Катя его остановила:
- Не надо, оставайтесь. Чай или кофе? Сейчас будет.
- Это кому ты? – спросил Коля
- Да уж не тебе, конечно! – резко, даже грубо ответила Катя. – Всего доброго!
- Ой, вы так с сурово кем-то разговаривали, что мне... немножко страшно стало, а вдруг и со мной так будете? – и стал изображать страх, закрывая лицо руками...
- Не бойтесь, это исключение. Заслужил. Порвались старые нити. ...Не склеить... А он думает, что можно, - печально и задумчиво сказала Катя.
- Может он прав? – спросил, явно желая услышать опровержение – чувствовала по голосу Катя.
- Нет, наше разбитое - не склеить! Давайте о другом! Расскажите, - как вы стали художником? – поставила перед ним чашечку горячего кофе и крекеры на блюдце.
- Как? Да, ничего особенного... рисовать любил. В книжках иллюстрации рассматривал. Пытался сам изобразить, как я вижу, о чем рассказано в книге. Неуклюже, но... старался.
- Понятно, была склонность к этому и талант, конечно... А я с детства стихи любила. Запоминала их сразу, и потом весь день они в голове вертелись... А студенткой полюбила сначала Цветаеву, потом Ахматову, Пастернака...
- А что именно из Пастернака? – загорелись у него глаза. – Есть любимые?
- Ну, любимых много... Особенно цикл из «Доктора «Живаго»: «Магдалину», «Гефсиманский сад», вообще, позднего Пастернака очень люблю...
- Я тоже. «Гамлета» его люблю...
- Да кто ж его не любит! А меня в свое время потрясли строчки из «Магдалины»:
И пройдут такие трое суток,
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток,
Я до Воскресенья дорасту!
Вот это: «До Воскресенья дорасту» - гениально!
Раздался звонок. Катя вздохнула недовольно и потянулась к трубке.
Это Мила. Сообщила, что в доме скандал, просила срочно прийти Катю.
- Я не одна, но... конечно, приду, не беспокойся.
Андрей встал и сказал:
- Ничего страшного. Мы же, надеюсь, не в последний раз видимся. Идите, конечно. А у меня тоже есть куча дел на сегодня.
Катя благодарно кивнула. Они вместе вышли и спустились на лифте, там и попрощались.
- До звонка и встречи! – сказал Андрей
- Да, конечно! Счастливо!
И пошла к Миле.
Там уже был Игорь, ее бывший муж. Спор до хрипоты касался мебели. Кое-что Игорь просил отдать ему. Он не был жлобом, но сейчас обанкротился, не мог в свою однушку, где жил с новой женой и ее малым ребенком, купить необходимую мебель. Не хватало средств: по сути, он все оставил жене. И сейчас просил два стула и журнальный столик, хотя бы «на пока».
- А мы с твоим сыном, на чем сидеть будем? – гневно пламенела Мила.
- А вам трех на двоих не хватит и двух табуреток?
- Не хватит! – ответила с вызовом Мила. Не могла она ему простить развод.
- Только успокойтесь, прошу вас! – обратилась к ним Катя.
Трудно было удовлетворить требования сторон: каждая считала себя правой. Игорь был довольно терпелив и лоялен, но Мила пылала такой ненавистью к нему, что можно было без спичек развести костер. Ревность! Она была добрым человеком, даже слишком добрым, но сейчас не могла осилить свои страсти: противилась из-за ревности и мести.
- Мил, ну хоть на время пусть возьмет, а? – просительно уговаривала ее Катя.
- Может, пусть все возьмет? – ответила Мила.
- Я не прошу все, - сказал Игорь. – Но нам пока и есть не на чем.
- Ешьте на полу! – с нескрываемым злорадством ответила Мила.
- А ребенок тоже на полу?
- Ты своего бросил, а о чужом так мило заботишься? – язвила Мила.
- Да, я вырастил его до 13 лет, плачу алименты, мы с ним видимся. А у этой девочки нет отца, и от рождения не было. Она не знает даже, что это такое – отец!
- Не надо было рожать без отца! – отчеканила Мила.
- Лучше сделать аборт? – фраза повисла в воздухе. Все замолчали.
Мила стояла у окна и смотрела куда-то вдаль. Там был парк – столетние дубы и ясени, уже дряхлые, но пока живые.
Потом повернулась, и сказала, махнув рукой:
- Ладно, бери! – стала вытаскивать стулья из комнаты.
- Спасибо! – сказал Игорь. – Я верну, постараюсь за пару месяцев справиться.
- Да ладно, перебьемся! – ответила Мила.
Все понимали, что это не от жадности, а обиды и ревности.
Но сейчас она вроде оттаяла – было видно. Пришел и Борис.
- О, привет родителю! – сказал он, и видно было, что отцу он обрадовался.
- Ну, я пойду? – спросила Катя, вопросительно глядя на Милу. – У меня к ужину пусто.
- Давай! – не глядя, ответила Мила.
Попрощался и Игорь, изобразив на лице деликатную благодарность.
- Я помогу донести, - сказал Борис, подхватив пару стульев. Отца он уважал, несмотря на развод. И тянулся к нему.
Ох, уж эти браки! – думала Катя, открывая дверь своей квартиры. Одни недоразумения, скандалы, выяснение отношений. И как мало счастливых пар!
В молодости надо думать – за кого выходить, как беречь потом отношения.
Выходить замуж лучше не по страсти, а по дружбе. После испытательного «стажа» - подходят ли друг другу. У Кати его не было. Возможно, поэтому и брак распался. Она сама ушла от мужа, хотя чинил он такие препятствия разводу, что казалось - не одолеет их.
Нет, все ее рассуждения - домыслы, версии, нет здесь закономерности: может быть так, а может быть и иначе, думала Катя. И в браке никакой гарантии долгой совместной жизни нет. Как и благополучия. И причин тому – великое множество. Поди разберись - как все в итоге сложится.
На кухне стала чистить картошку, чтобы поджарить Мите. Дома его не было, где-то шлялся с ребятами. О работе Катя не думала: она была для нее на автомате: основная - синхронный переводчик. Переводи себе говорящие головы, думая о «своем». И это была ее основная работа, дающая нормальный заработок. На той работе, постоянной, на полставки, она пристроилась, чтобы не терять стаж.
Но было и хобби: после университета Катя писала рассказы. Может поначалу наивные и слабые, но уж - какие получались! Не писать не могла: все эмоции выкладывала на листы А-4.
Белый лист всегда был для Кати магией. Писала и этюды-зарисовки: ей непременно надо было вывалить свои впечатления на бумагу, «вынуть» из себя, иначе они разрывали ее...
А уж о стихах и говорить нечего. Они вообще сами писались, на ходу. Какие-то ложились в стол, но большая часть терялась: она часто писала их на клочках бумаги - там, где чувства рвались наружу, и избавиться от них иным способом было невозможно. Потом эти клочки выбрасывались, вместе с другими бумагами – чеками, записками ... Так и исчезали те стихи бесследно. Да Катя и не придавала им особого значения... А жаль – надо было собирать и хранить их: это же – страницы ее жизни!
(продолжение следует)