Я не знаю, зачем приехал сюда, ведь это не принесет мне спасения, на которое я так надеюсь, надеюсь уже столько лет. Все случилось в один момент, будто кто-то неизвестный убрал из моего восприятия цветовые фильтры, вынул из оконных рам цветные стекла. Мне открылся новый пейзаж, и оказалось, что он серо-синий, с массивными угловатыми зданиями, низким давящим небом и подозрительными людьми.
Но ведь раньше всё выглядело иначе. Что случилось? Когда это произошло? Как я мог не заметить столь длительного изменения, как я мог понять всё слишком поздно, когда уже нельзя сделать шаг назад? На эти вопросы я ответить не мог.
Вот шестнадцатый дом, где я раньше жил, вот двор, где я раньше гулял, вот балкон, из которого я раньше выглядывал. Мир золотился тогда, не внушал страха. Я просто жил и мучительно взрослел, глядя из окна на болотце, перечеркнутое мостом с железными перилами.
Дорога, по которой я раньше гулял, между домом и болотцем, осталась такой же, будто и не было этих пятнадцати лет моего отсутствия, только деревья вытянулись вверх и умножили количество ветвей, совсем скрыли от взгляда небо, образовав плотный темно-зеленый кокон, который сейчас из-за наступающей осени желтел редкими проплешинами. Я хотел бы остаться здесь, если б мог, чтоб эти ветви росли дальше, чтоб они оплели меня, чтоб я не видел ничего, кроме солнца, пробивающегося через листья.
Сейчас я был жалким человеком, брошенным здесь на несколько тягостных часов, угрюмой фигурой, прячущейся в старом черном пальто, за стеклами очков. Я был эмигрантом, который решил вдруг вернуться на родину, чтоб застать там комиссаров, черные воронки и новых вождей, чтоб понять, что прошлого уже нет, счастья уже нет, что ничего не осталось.
Я зря надеялся влезть в старый костюм. Я шел, стараясь каждым органом чувств уловить как можно больше сигналов окружающего пространства, чтоб собрать из этих фрагментов то место, где я когда-то был счастлив, но картинка не складывалась, а результат больше походил на старательно молодящуюся, потасканную проститутку.
Будто я вскрыл консервную банку, но только порезался об ее острые края, а рыбу внутри обнаружил тухлой, вонючей, в червях. Будто встретил первую любовь, к которой в юности даже прикоснуться боялся, и с разочарованием узнал, что она отупела и стала агрессивной и напыщенной мразью. Будто лучший друг плюнул в лицо.
Ведь раньше эта трава была мне по пояс, а сейчас я вижу жухлые пучки, торчащие из земли. Ведь пляж раньше казался больше, ведь мост не был ржавым. А теперь я приехал сюда, надеясь на спасение, и увидел, что у проржавелых перил моста валяются использованные прокладки, болотце высохло совсем, а в песке пляжа чернеет то ли человеческое, то ли собачье дерьмо. Наверное, так всегда было, просто я был слеп, слишком слеп и мал, чтоб заметить это.
Я ведь хотел спасти себя. Хотел вернуть что-то. Но только растравил себя еще сильнее. Кто решил, что благое порождает благое? Кто решил, что благое остается таким всегда? Кто решил, что оно вообще когда-то было благим? Ведь возрастающий гуманизм вытерпел Пол Пота, ведь вполне объективная идея суда превратилась потом в яростное желание всенародного судилища. Только бы нашелся повод, только бы замаячил на горизонте коровий скелет, тогда и можно согнать всех в одно место, чтобы сжечь потом одного, может быть, даже невиновного, объясняя это гуманизмом, справедливым судом и жертвенностью, которую нужно принимать как благодать.
Дети, выросшие из камерного золотистого мира, выходят на холодные пространства, тут и проявляет себя темная глубина, и эти взрослые начинают искать поводы для расправы, придумывать сопутствующие ритуалы и забивать виноватых, которые вовсе не виноваты.
Зря я об этом подумал. Причиной всему это место, вскрывшее ножом мой черный футляр, напомнившее о сырых ямах, о которых я стараюсь забыть. Это место не подходит мне, а я ему. Моего детства нет, от него остался только уродливый слепок, за которым явственно проглядывает пустота. Я здесь посторонний.