Глава вторая
Отец.
- Дорогой, (Кики произнесла это слово по-английски, Darling). Дорогой, я принесла тебе в подарок замечательный синий галстук! – Кики сделала легкий книксен, и белая юбочка чуть поднявшись, опустилась на бедра, отчего Кики стала похожа на большую медузу.
Она застенчиво опустила глаза, и достала из-за спины что-то, что только что прятала. Это оказалась небольшая палисандровая коробочка, на которой скорописью аригана было начертано слово «потоп». Сухой Дзю оценил это по достоинству, прижал к груди, и поклонился своей возлюбленной ниже, чем того требовала традиция.
- Аригато , Кики-тян! – Поблагодарил Сухой Дзю. – А почему подарок на сей раз?
- Мне кажется, что завтра он тебе очень понадобится. – Кики привстала на носки, и чуть-чуть прикоснулась к щеке Сухого Дзю. – Я очень буду ждать твоего звонка.
Девушка налетела на Дзю ветерком, и упорхнула бабочкой, оставив нашего героя в недоумении. Впрочем, она ставила его в тупик очень часто. Но всё обычно разрешалось на следующий день, просто она имела привычку недоговаривать о том, что знает, или о чем догадывается.
Первые лучи солнца еще не успели позолотить верхние этажи офисного центра напротив окна Сухого Дзю. Еще можно было поспать минут сорок, а то и час. И тут будущего филолога разбудил звонок хэнди (так, на американский манер, Кики называла мобильный телефон).
Наш герой спал без задних ног, и ему снился замечательный сон, где крепко сжимал ногами взмыленную лошадь, на голове его красовался конический шлем, а за спиной развевались большие белые крылья. Сухой Дзю не был сказочной птицей – то была броня знаменитых польских крылатых гусар, наводивших панику на полях бесконечных войн семнадцатого столетия. Сначала Дзю показалось, что под его кирасу залетел огромный шмель, и бьется о броню пытаясь выбраться, непрестанно гудя, и наполняя всё тело вибрацией.
Потом Сухой Дзю всё же догадался проснуться, потряс головой, сел в кровати, и схватил с низкого столика гудевший мобильник.
- Это я! – Повелительно сказал отец. – Я в Ханэда ! Подъем, курсант!
Сухой Дзю знал, что отец прилетел на Хоккайдо Интернешнл, что он сейчас во втором терминале небесно-голубого цвета. Он всегда прилетал в Токио именно так. Совсем не потому, что у отца не было денег , а потому что таковы были корпоративные традиции. Все сотрудники его корпорации летали самолетами этой компании, включая генерального директора, и даже директора по продажам.
- Папа! Ты не предупреждал, что приедешь, я вряд ли смогу отпроситься с занятий!
- Дзюдзиро-сан, этого и не нужно, я здесь с важным поручением в Сумитомо , и буду занят до шести, а потом я хотел бы с тобой встретиться. Оденься поприличнее, со мной будет важный человек. Встречаемся в семь тридцать в Тофуя Юкай . Столик я уже заказал.
Долгая служба отца в Силах Самообороны навсегда оставила свой след в манере общаться, поэтому Ядзама-младший нисколько не удивился, услышав в трубке короткие гудки без дежурных «пока» и «до встречи». Дзю не удивило название ресторана. Отец был приверженцем национальной кухни.
Через три часа, в перерыве между лекциями о русской литературе девятнадцатого века, Сухой Дзю позвонил своей девушке, и кратко изложил утренний эпизод. Кики на другом конце расхохоталась, сказав, что ее подарок будет очень кстати. Потом, после долгой паузы, вдруг серьезно спросила:
- А твой Окаа-сан не будет против, если я тоже приду?
- Я не знаю… - промямлил в ответ Дзю.
- Ну, так, позвони ему прямо сейчас! – Обрадовано заявила Кики.
- Он не возьмет трубку, - Обреченно заявил Дзю. – Такой он человек.
- Тогда я приеду будто бы случайно, а ты познакомишь меня со своим отцом. Это будет тактично.
- Боюсь, ничего не выйдет… Это очень дорогой Рётэй . – Начал было Дзю. – Ты вряд ли туда попадешь, если предварительно не заказала столика… И еще отец будет с каким-то важным человеком…
- Я знаю, Дзюдзиро-кун! – Расхохоталась в ответ Кики, и положила трубку.
Дзюдзиро возвратился в аудиторию, выстроил перед собой невидимый никому забор, и предался размышлениям. Он как-то прочел у Ницше, что человек проходит три стадии: верблюд, лев и ребенок. Сначала любой человек — верблюд. Подобно верблюду, накапливающему в себе воду для долгого путешествия по пустыне, человек накапливает в себе знания, которые ему дают родители, общество, школа... Верблюд руководствуется в жизни, основываясь на этих знаниях. Верблюд со всем согласен и ничего не ставит под сомнение. Он умеет говорить только «да». Он живет в прошлом. Когда человек устает говорить «да», когда в нем накапливается слишком много «нет», которые он так долго подавлял в себе, верблюд начинает превращаться во льва. Лев все отрицает. Он впитал в себя знания и опыт общества и прошлых поколений и понял, что это все должно быть уничтожено, ведь только на этих руинах он сможет построить тот мир, где ему будет хорошо. Лев — революционер, он ни с чем не согласен. Он умеет говорить только «нет». Лев живет в будущем. Дзюдзиро покопался в себе, и нашел, что он еще верблюд.
Его отец, отслужил положенный срок в Силах Самообороны, но Дзю так толком и не знал его воинской специальности. Знал он только то, что она была связана с флотом. Его отец никогда не улыбался, был строг, но справедлив. Дзю спасало от излишней строгости то, что не только отец, но и три старших брата, всегда относились к нему, как к маленькому. Отец был весьма осведомлен во многих областях, но никогда не кичился своими знаниями. По крайней мере, Дзю этого не видел.
Лишь однажды, когда в их дом пришел развязанный молодой человек в форме Ниппоп Скай, но с ирокезом на голове. Он явился что-то починить в системе «Умный дом», но отец отвел его в пустующую комнату, и пробыл там вместе с ним минут десять. Когда они вышли, этот поклонник американского образа жизни выглядел так, будто что только что побеседовал с Гаутамой Буддой после просветления. Он непрестанно глубоко кивал, и поедал глазами отца, словно тот мог раствориться в воздухе. И даже ирокез на его голове, будто втянулся в череп.
Через час приехала целая бригада, и провозилась до конца дня. Когда маленький Дзю спросил, мог ли папа сам починить эту штуку, отец ответил, что каждому человеку нужно дать возможность зарабатывать себе на жизнь тем, к чему лежит его сердце. Отец был крепок телом, но никогда не демонстрировал своей силы. Лишь однажды маленький Дзю видел, как отец четырьмя мгновенными ударами разрубил на несколько кусков толстенную макивару из шести матов.
Отец отличался железной выдержкой, его лицо никогда не менялось. Лишь, на похоронах мамы, Дзю заметил, как слегка подрагивают пальцы отца, воткнувшие в грунт палочки благовоний. Отец, и трое его сыновей, были ярыми приверженцами традиций. Потому они все работали в одной корпорации. И только Дзюдзиро решил изучать филологию. Сухой Дзю всегда шел несколько особняком, но никогда не перечил отцу. Его лев еще не проснулся.
Дослушав вполуха лекцию о влиянии Чарльза Диккенса на творчество Федора Достоевского, Сухой Дзю направился в столовую, где умял порцию Эгги-Гохан с соусом тирияки, не переставая думать о предстоящей встрече с отцом.
Отец работал в Эс Эм Би Си Секьюритиз , но чем именно занимался там отец, Дзю не знал. Ему было известно только то, что отец руководит большим количеством подчиненных, которых он называл «мой дивизион». Что именно делал этот «дивизион», обходилось молчанием. Ни отец, ни старшие братья никогда не говорили об этом. И вот сейчас, Дзюдзиро это чувствовал, ему выпадет честь влиться в ряды молодых людей, стоящих на пороге взрослости. Так любил говаривать отец.
Через час Сухой Дзю устал гадать о целях визита своего старика, натянул свой самый лучший костюм черного цвета, повязал подаренный галстук, и просто поехал на метро, спустившись прямо с улицы в никелированный «стакан» лифта на станцию Нишигахара. Километров перед ним было много, аж до Асакуса , а времени было еще больше. Миновав кругленькие турникеты с вечно сидящими рядом с ними сотрудниками департамента статистики, Дзюдзиро высмотрел то, что сам прозвал «Великой Желтой Рекой». Желтая река была не из воды, но зато протекала по всем станциям метро. Сухой Дзю любил вышагивать по её ребристым желтым плиткам, предназначенным для слепых.
В нем опять проснулся маленький мальчик, и наш герой на одной ноге поскакал, прикрыв глаза, по рифленой тропке, угадывая ногами направление пути. Выпуклые полосы вдоль – иди. Круглые – внимание, стой, поворот. В полупустом подземном зале его заметил маленький, толстенький служащий метро в вечно мятых от круглого живота брюках, в белых перчатках и железнодорожным фонарем в правой руке. Станция делала здесь поворот, и в обязанности железнодорожника входило показывать машинисту, когда можно трогаться.
Мужчина тоже заметил Сухого Дзю – они видели друг друга часто – и едва заметно поклонился. Он стал вдруг страшно похож на жизнерадостного Хотея , совсем такого, какой стоял на мамином столике. Давным-давно, еще в детстве, далеко-далеко, еще в Саппоро.
Дзюдзиро с комфортом расположился в кресле, и достал планшет:
Граф Петр Александрович! Повелением Нашим от 16-го прошедшего Июля предписали Мы занять и от войск Вам вверенных черту тамо означенную ныне же получив новые сведения о происходящем в Польше и предполагая, что после покорения Варшавы толпы бунтовщиков там бывших вышед на сей берег Вислы, возмогут обратиться или в Литву, или чрез Буг к Волыни: по первому предположению за блого признали Мы учинить Генералу Князю Репнину новое подтверждение о немедленном и деятельном с его стороны приведении в исполнение предписанных по всеместных наступительных действий.
Выйдя на тротуар, Сухой Дзю замотал головой, выбрасывая из нее сложные русские буквы. И вдруг понял, что совершенно не помнит схемы, в которую заглядывал перед поездкой. Но наш герой недолго расстраивался, поднял руку, и через минуту рядом с ним затормозила желтая торпеда таксомотора Нихон Коцу, и приветливо распахнула автоматическую дверь.
- Тофуя Юкай. – Сухой Дзю с улыбкой поклонился.
- Тофуя! Тофуя… Эх-хе-хе, молодой человек. – Покачал головой в форменной фуражке пожилой водитель. По чопорному виду, ему следовало бы служить начальником департамента в каком-нибудь министерстве, а не крутить баранку белыми перчатками.
– Эх-хе-хе.
Через пару минут стала ясна причина такой невеселости – Тофуя Юкай оказался практически за поворотом. Но водитель – профессионал, и, распахивая дверь, четко произнес:
- Шестьсот шестьдесят йен с Вас, молодой человек. Минимальная плата за посадку и первую милю.
Дзюдзиро старательно отсчитал деньги и протянул их таксисту.
- В Токио на такси не накатаешься. – Подумал юноша, и двинул к низким воротам, слева от которых примостился неброский камень под средневековье, с простой надписью «Тофуя Юкай», и никакой другой рекламы. В обе стороны от ворот протянулась низенькая стена, на манер крепостной, с двускатной крышей из серой черепицы.
Этакий замок Осака, только очень низенький. Но всё остальное, кроме размера, было настоящим, или как сейчас говорят в новостях – аутентичным. И мазаные стены, и брусчатка, и зарешеченные тонким бамбуком окна. Едва Дзю переступил порог, как, откуда ни возьмись, материализовались двое молодых людей в сине-серых курточках и черных строгих брючках.
Сухой Дзю представился, молодые люди заулыбались, и один из них, тот, что покруглее лицом, явно северянин, споро взялся проводить Сухого Дзю к месту трапезы. Само собой, Дзю здесь никогда не был. Оказалось, что это – настоящий большой сад с разбросанными в прихотливом порядке домиками разных форматов, но в традиционном стиле. Стиль был разным, но везде безупречным. Скрипя белым сеяным песком, служитель подвел Дзю к небольшому домику лаконичных строгих форм раннего эдосского периода.
Беленый бук, из которого было возведено павильон, скрашивал строгость, наполняя его теплым светом. На двери висел идеально выглаженный, кристально белый норэн из натурального хлопка. Говорят, во времена оные, суровые самураи часто ели руками, и, выходя, вытирали руки о норэн, потому его часто меняли. Так и определяли – чем чище норэн, тем дороже кабак. Сейчас так никто не делает, но традиция осталась.
Единственное, в чем проглядывала современность – это надпись «Юкай», имитирующая «живую» кисть, нанесенная термопринтером. Впрочем, оригинал мог и взаправду написать какой-нибудь старенький мастер Шодо , Мистер-Национальное-Достояние. Служитель между тем поклонился, и беззвучно дематериализовался. Делать нечего, Дзюдзиро не стал долго размышлять, а смело шагнул внутрь, попав в просторную, но не пафосно-огромную, прихожую-гэнкан . В Японии вообще нет ничего пафосно-огромного – это не Соединенные Штаты. Сухого Дзю здесь никто не ждал, не было даже тапочек.
Дзю прикрыл ладонью рот и слегка покашлял. Никого. Дзю прочистил горло громче. За дверью зашебуршали, и вскоре за отодвинутой уверенной рукой дверью-сёдзи появился мужчина лет тридцати восьми. Одет он был в белое, на голове красовалась узкая шапочка, а под нею, охватывая волосы, выглядывала красная нить. Но больше красной нити привлекала улыбка. Искренняя и открытая. Дзю немного смутился, и забормотал:
- Я это.. Тут столик… и… Моя… э… фамилия… э… Ядзама. Я… Дзюдзиро…
Повар в каждым словом чуть выше приподнимал подбородок, будто слова могли улететь, и их надо было ловить зубами. Едва Сухой Дзю замолчал, он улыбнулся, и произнес только три слова:
- Я знаю, Дзюдзиро-сан!
Как заправский хозяин, он извлек откуда-то строгие тапочки, и поставил их перед Дзю. Дзю вылез из своих модных тупоносых ботинок, и продел ноги в предложенную обувь. На секунду свои ботинки показались Сухому Дзю страшно уродливыми, какими-то совсем американистыми, в отличие от лаконичной и изящной традиционной обувки. Повар мгновенно развернул башмаки Дзю носами к выходу, и приглашающе кивнул внутрь. Сухой Дзю поднялся на порожек , и обомлел.
По случаю весны, сёдзи уже сняли, и зал представлял собой открытую веранду, а за ней… Каким образом ландшафтным дизайнерам удалось воспроизвести интимность и простор одновременно, было непостижимо. Прямо за перильцами начиналось озеро. Точнее, конечно же, пруд, но смотрелся он как озеро. На блестящей глади красовались кувшинки, а в прозрачной глубине – зеркальные карпы. Благодаря искусно высаженным деревцам, других павильонов не было видно, просто озеро, и всё. Так что, если смотреть прямо, не вертя головой, казалось, что ты на самом деле во дворце Нанива , и что прямо сейчас за спиной услышишь скрипучий голос Тоётоми Хидэёси (в исполнении Наото Такенака , конечно, других Сухой Дзю не признавал).
Сухой Дзю был готов увидеть на веранде просто циновки и на них – сёдзин рёри , но нет! Низенький стол, обращенный к подиуму для мастера приготовления блюд, шесть подушек для сидения (и даже с небольшими спинками, видно, для иностранцев). Как-никак – ресторан. За столом никого не было, и дабы скоротать время, Дзюдзиро предложили чай. Да, чай был что надо – настоящий сён ча . Волнение мигом улеглось, и Сухой Дзю просто сидел, и пил чай, когда послышались голоса, среди которых Дзю сразу распознал отца. Пока мастер с красной нитью привечал вновь прибывших, юноша вскочил на ноги, решив, что встречать отца и его компаньона следует стоя. Как исчезли чайные принадлежности, Дзю не заметил.
Отец не то, чтобы постарел, а как-то изменился. Что-то в его стальных глазах появилось такое… Человеческое, мягкое. Совсем немного, но для потомка славного самурайского рода Ядзама – более чем заметно. Компаньонов с отцом было двое. По японской традиции, они протянули Сухому Дзю свои визитки, Сухой Дзю, опять же, по традиции, не стал их рассматривать, а сразу сунул в карман. Наверное, в мире есть несколько ферм, где в пробирках выращивают военных. Этих заказывали в разных странах, но по одному шаблону. И хотя один был явный европеец, а другой – японец, и галстуки у них было разных расцветок (наверное, покупали жены, ничего не понимающие в единообразии и субординации), во всем остальном они были больше, чем близнецы.
Оба – слегка за сорок, одинакового среднего роста, крепкие, лысые, с глубокими складками у рта, выдающими людей волевых. Неимоверно прямые, будто проглотили по железному лому, с широкими плечами, и широченными, просто лопатоподобными ладонями. Это даже не самураи, им, в случае чего, и сэппуку делать не надо. Просто нажмут кнопку на теле, отформатируют жесткий диск в черепной коробке, да так и останутся стоять мертвыми истуканами.
Вот такие мысли промелькнули в голове у Сухого Дзю, когда он здоровался с ними. Впрочем, гайдзина расположили подальше, а вот японца отец усадил рядом с Дзюдзиро, представив того «мистером-Мацуда-помнишь-я-тебе-говорил». Что именно говорил про Мацуду отец, Сухой Дзю не помнил, но снова вежливо поклонился. Как водится в приличных Рётэй, здесь не было огромных глянцевых меню, с большими картинками блюд, чтобы иностранцам-гайдзинам можно было рассмотреть их внимательно.
Здесь меню вообще никогда не бывало, да и спрашивать мастера, что он посоветует, тоже никто и никогда не спрашивал. Истинные ценители знают: мастер кухни приготовит именно то, что в цвете в текущем сезоне. И вложит в пищу всю свою душу. И умение. И вкус. На то он и мастер.
Миловидная девушка в белом принесла горячие о-сибори , влажные салфетки, чтобы вытереть руки.
- Only hands? – Переспросил гайдзин и улыбнулся.
- Yes. – Ответил ему отец.
Девушка тем временем незаметно выставила подогретое сакэ. Отец налил гайдзину, старательно прикрывая ладонью этикетку, а Сухой Дзю – мистеру Мацуда. Мацуда, в свою очередь – Сухому Дзю. Стало ясно, что Мацуда рядом с юношей неспроста. Гайдзин поднял чашку, как положено, навстречу поднесенному напитку, и произнес вместе со всеми «Кампай!» . Дзюдзиро понял, что тот пьет с японцами не впервые.
Мастер кухни, тем временем, начал своё представление. Огромным сантоку он филигранно разделал угря и макрель. Очень быстро, но без суеты. Потом принялся колдовать с дайконом, морковью, сладким картофелем, зеленью, разными специями, и многим чем еще. И, конечно же, побегами молодого бамбука. Ведь наступила весна.
Есть в этом что-то завораживающее, когда споро работают другие люди, особенно – если работает мастер. И вскоре перед каждым появился набор из девяти блюд в тарелках единого, иссиня-черного цвета, но разных форм. Мелкие и квадратные – слева, глубокие и круглые – справа. Традиция предписывает чередование форм столовой посуды. Так же, как изменяется самое жизнь, должна меняться и форма блюд, таков закон мироздания.
- Итадакимас! – Провозгласил отец.
- Итадакимас! – Поддержали все.
Отец, не обращая внимания на отпрыска, целиком обратил свое внимание на гайдзина. Разговор велся на английском, и Дзю понимал их с пятого на десятое, но понимал.
- Whats the first? – Спросил гайдзин.
- Rice . – Просто ответил отец, прихватывая с плоской тарелочки немного риса. – Only rice.
Гайдзин последовал примеру отца, одобряюще покачал головой, а потом вполголоса разразился тирадой, смысл которой сводился к тому, что гайдзин понимает. Что прежде, он, конечно, пробовал японскую еду, только в ее американизированном виде, а в настоящей традиции он никогда не участвовал. Потом добавил, что на его на родине, во время ритуального обеда, тоже сначала едят «сарацинское зерно», только с медом. Лицо гайдзина не выражало ровно никаких эмоций.
Тут мистер Мацуда привлек внимание Сухого Дзю, и принялся беседовать о традиционной японской поэзии, о театре Но, задал много вопросов о родословной. При всей непринужденности, это, скорее напоминало допрос в ставке сёгуна на предмет насколько Дзюдзиро-сан японец. Историю своей семьи Дзю знал и любил, особенно, что касалось Сэнгоку Дзидай . Этот период напоминал ему лихую польскую вольницу, и Сухой Дзю знал его вдоль и поперек. Мистер Мацуда лишь удовлетворенно кивал, и цокал языком. Наконец, Мацуда, явно довольный, похвалил юношу, сказав, что Дзюдзиро-сан еще бОльший японец, чем он сам, и что во время Реставрации Мейдзи , тому непременно суждено было быть в Синсин-гуми . Дзюдзиро немного смутился, но поблагодарил.
Блюда, тем временем, радовали глаз, сердце и печень. Каким-то образом мастер кухни добился превалирования розового, весеннего цвета в подаваемых блюдах. Хотя сами блюда были самые, что ни на есть, обычные. И японский рис – гохан, и жаркое одэн, и вареные бобы натто, и тунец, и хамо – угорь из Киото, и секи-саба, макрель из Симоносэки. Всё было изысканно и просто. И неимоверно вкусно. Настоящий праздник на фоне вечного студенческого фаст-фуда.
Наконец, настало время главного блюда, о чем громко заявил мастер кухни. Рыба Фугу! Слегка разгоряченные спиртным гости радостно принялись приветствовать и поддерживать мастера. Тот, улыбаясь, старательно вытер рабочую поверхность, в очередной раз сменил нож, девушка принесла фугу, и мастер приступил к своему колдовству. Через несколько минут, огромное круглое блюдо заполнилось тонюсенькими, как лепестки лотоса, синеватыми кусочками.
Отец попытался объяснить гайдзину, что эта, знаменитая на весь мир рыба, на самом деле очень ядовита, и что гости могут умереть. Что мастер кухни имеет специальный сертификат. Гайдзин, не меняя лица, утвердительно кивал, показывая, что он знает об опасности, и ничуть не боится. Тут отцу пришлось объяснить более подробно.
- На самом деле. - Отец, как всегда в таких случаях, прижал к виску два пальца. - На самом деле, искусство мастера заключается не в том, чтобы не задеть у рыбы ядовитых частей тела (это мог бы сделать и он сам), а в том, чтобы оставить в плоти крохотное количество яда, которое вызывает легкий галлюциногенный эффект. Это действие многократно усиливается от сознания настоящей опасности – в Японии в сезон фугу умирает несколько десятков человек.
Тут гайдзин оживился, и ответил, что понял суть фугу, и с каменным лицом процитировал довольно длинный стихотворный отрывок:
О, наслажденье – скользить по краю.
Замрите, ангелы, смотрите – я играю!
Разбор грехов моих оставьте до поры,
Вы оцените красоту игры!
Сухой Дзю обомлел, услыхав такое. Да, стихи крайне верно отражали истинное значение Фугу, но то, на каком языке были произнесены! Стихи были на русском! Этот военный киборг был русским! Гайдзин тем временем, перевел смысл на английский язык, все закивали в знак согласия. Дзю кивнул тоже, но с небольшим опозданием.
Наконец отец, как глава стола, съел с тарелки последний кусочек риса, положил палочки на хасиоки , слегка поклонился и поблагодарил:
- Готисо-сама десу!
Все остальные последовали его примеру. Отец часто общался с иностранцами, и давно заметил, что у гайдзина затекли ноги, поэтому предложил подняться, и полюбоваться на природу. Все встали, и подошли к перильцам. После съеденного и выпитого, картина казалась еще прекрасней. Гайдзин, оказавшийся рядом с Дзюдзиро, вдруг негромко, но отчетливо, по-русски спросил:
- Знаешь русский?
- Розумем жле по польску . – Скромно ответил Сухой Дзю.
- Пше добже . – Только и сказал гайдзин. Лицо его по-прежнему не выражало никаких эмоций.
Блюда со стола за это время, совершенно волшебно и беззвучно исчезли, и также беззвучно появился зеленый японский чай.
- Нихон ти! – Приглашающее сказал отец, и слегка поклонился.
Несколько озадаченный, Дзюдзиро сидел теперь молча, изредка поглядывая на русского и мистера Мацуду, ожидая конца церемонии, дабы задать отцу мучившие его вопросы. Гости допили прекрасный чай из Сидзоки, долго благодарили мастера кухни, а тот светился от счастья. Когда отец чуть задержался, мастер на клочке бумаги просто написал карандашом сумму, видимо немалую, но Ядзама-старший лишь едва взглянул на нее. Отец пребывал в замечательном настроении.
Когда шли назад, уже стемнело, зажглись невидимые днем фонарики, и весь сад сказочно преобразился. Долго и церемонно прощались с мистером Мацудой и русским. Они укатили первыми. Дзю не терпелось, но он ждал, что скажет отец.
- Ты понравился мистеру Мацуда. – Отец, наконец, обратился к Дзю. – Его дочери, думаю, тоже понравишься. Надеюсь, ты понял, о чем я?
Дзю помрачнел.
- Отец… - После долгой паузы сказал тихо Дзю. Он должен был сказать ему про Кики… А еще он хотел добавить, что поиздержался, и еще он хотел спросить, кто такой этот русский… Но тут Дзю услышал знакомый серебряный голосок.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2014/09/27/1590