С моей фамилией происходит что-то удивительное. Ее нельзя назвать ни слишком странной, ни слишком длинной, ни слишком сложной. Но в моем окружении, даже за спиной, я не помню случая, чтобы меня назвали просто Кобзевым.
Для себя и остальных я просто Максим. Люди же вокруг меня - Смирновы, Ивановы, Петровы и Соколовы. И это кажется нормальным, мне так проще их идентифицировать.
Я задался вопросом: «А почему так происходит?». Копаться в себе, анализировать - это я люблю. И пришел к достаточно парадоксальному выводу, что внутри меня живет мой собственный enfant terrible. Тот самый «вредный ребенок», который не любит долго находиться в молчании, выбегает из своей мифологической «комнаты», разбросав важные бумаги и вылив зеленку на кота. Очень по-фрейдистски, вам не кажется?
Поэтому только я и могу обратиться к нему как к Кобзеву. Для всех прочих я так и остаюсь Максимом. И слава богу!
Что я знаю о нем?
Я всегда обещаю себе начать ложиться вовремя. Кобзев объясняет мне, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сон и плохие вина. Когда я начинаю готовиться к экзаменам, этот негодяй убеждает меня в том, что совершив променад от комнаты до холодильника, я достигну больших успехов в этом. Ну и запасусь энергией конечно. Хлебно-колбасной чаще всего.
Кобзев спит до полудня. Свято верующий в то, что ничего доброго по утрам не бывает. Я открываю глаза еще до первых звуков будильника, но всё тщетно. Я давно согласился с его мироощущением бессмысленности ранних подъемов.
Кобзев, по совету профессора Преображенского, вечерних газет не читает. Я читаю как подорванный, освещая бумагу лунным светом из окна, а в лучшие времена - фонариком. Я обожаю сложносочиненные и сложноподчиненные предложения. Кобзев без сожалений убирает их из моих текстов.
Однажды прочитав, что в России никто не улыбается, я стал бороться с этим стереотипом личным примером. Кобзев смотрит на всех свысока и ненавидит общественный транспорт. Если бы не наши общие музыкальные пристрастия, не знаю, как бы я его вынес.
Порой мне кажется, что где-то на моем лице написана фраза: «Поговори со мной». По-другому необъяснимое желание всех вокруг, знакомых и не очень, выплеснуть мне свои чувства и печали, я объяснить не могу. Кобзев не такой. В хандре он ужасен. Но я не могу не признать, что в такие периоды его красноречие выше всяких похвал. Меткие опеределения, игры слов, парадоксы - он беспрестанно комментирует окружающую действительность.
Я никогда не рвусь получать адреналин. Кобзев же идет напролом. Благородно проводив даму до общежития, я с ужасом осознал, что на часах уже далеко за полночь и поспешил домой. Общественный транспорт уже не ходил. Кобзев, вспомнивший о еврейских корнях, настоял на том, что пользоваться услугами выхинских таксистов дорого и не слишком безопасно.
Проходя под автомобильным мостом над МКАДом, в третьем часу ночи, я вспоминал все добрые слова в его адрес. Мелкими шагами проходя по узкой 30-сантиметровой полосе, иронично именуемой «обочиной», я пообешал Кобзеву, что если доберусь без увечий до дома, то никогда не поддамся на его авантюры. Он ухмыльнулся и пообещал быть более осмотрительным. Да, я наивен…
Возвращаясь домой, я почти всегда прохожу длинный дом, весь первый этаж которого состоит из зеркальных стекол. По привычке бросив взгляд на них, я вижу его хитрый прищур и улыбаюсь в ответ. Когда я чувствую, что в душе мне почти век, Кобзев напоминает мне, что всё-таки еще не сто.
И я за это ему очень благодарен.
17.09.2014