Лара выберется на денек к матери. Успокоить. Операцию отцу сделали успешно. Отдельную палату она оплатила. Ольга грустно вздохнет:
– Ты все еще думаешь, что я виновата в его болезни?
– Не будем повторяться, мам. Главное, чтобы не было новых тайн.
Внимательно посмотрит на мать. Все еще красивая, приятная. Дама! Мужчинам нравится. Даже Ленечка однажды назвал чудесной. Кто ее знает...
– Дочка, для меня есть только вы. Ты просто не знаешь, что я пережила.
– И не хочу знать. Пеки пироги, мам. Так больше никто не умеет.
– И ты научишься. Не велика наука. Замуж тебе надо. Есть кто – нибудь?
Ну вот, дождалась! За больное задела. Почему нельзя без вопросов? Кто - нибудь есть. Как без этого? Любви нет. Может, и не будет. Мамуля за себя и за нее отлюбила. Но скажешь так, слез будет море.
– Есть, мам, для здоровья. Не всем же для счастья, с романтикой.
Ольга отвернется к окну, поправит штору. Лара заметит, как дрогнет рука. И станет стыдно. Чего она вяжется к этим тайнам? Мамуля же. Кто знает, какие зигзаги будут в ее, Лариной, жизни? Все еще впереди. Все завтра.
– Мам, а давай выпьем вина. Не надо пирогов. Что там в холодильнике? Давно не сидели вдвоем, не говорили.
Обрадуется Ольга. Как же она обрадуется! И Лара поймет, одиночество мучает. Макс вырос, все чаще с друзьями. Отец болен. Работа... Что работа?
Будут сидеть, прижавшись друг к другу, как когда – то, в счастливом, безоблачном Ларином детстве. И захочется вдруг спросить о том, что порой мучает:
– Вот ты любила, тебя любили. Меня это чувство обходит. Недостойная, значит. Какой надо быть, мам?
– Девочка моя, - ахнет Ольга, - что ты такое говоришь? Банально, но каждый достоин. Не надо об этом думать. Чувства рождаются в сердце. Нахлынут, налетят и не угадашь, когда это случится. Только не все бывает волшебно.
– Ты же папу любила. Зачем тогда тот, от которого Макс? Прости, не хотела спрашивать. Думаю иногда об этом. Прости.
– Лара, ты тайны не любишь. И я промолчу. Захочешь понять, возьми у Ленечки мой сценарий. Не его, мой! Может, что – то поймешь обо мне, о любви.
Нет уж, она лучше Толстого перечитает, Цветаеву. Понятней, чем семейная Санта – Барбара. С Ленечкой увидеться можно. Слишком часто звонит, просит о встрече. Может, случилось что.
Погладит мать по спине. Рассмеется.
– Забыли этот разговор о любви. Давно у зеркала не стояли вдвоем. Идем?
Что там про отражения было? Леня говорил, лучики ясные. Какая же она ясная? Обычная. Не получается быть ни лучиком, ни бабочкой. Попробует взмахнуть рукой, как изящная женщина на картине «Бабочки», увидит в зеркале красивый, но холодный жест и расстроится.
– Не копируй, - тихо скажет Ольга. - Чужая карма. Не твое.
Да знает она, но как хочется приподнять край воздушной туники из пены кружев и взлететь в легком танце. Нет таких туник. Ни разу не видела. И вообще, ерунда это все, фантазии. С чего бы? Она ведь прямолинейная.
У Ольги неожиданно просияет лицо.
– Дочка, а тебя ведь что – то чудесное ждет. Скоро! Я чувствую. И лучик мелькнул в зеркале. Я видела.
Она прикоснется к веснушкам в своем отражении.
– Папа считал их, сбивался. Твои считал кто – нибудь?
– Лирика, мамулечка, лирика, - рассердится Лара, - сегодня мужчины другие, некогда им. Да и я неромантична.
Перед сном посидит у открытого окна и представит впервые смуглые руки, глаза с властным прищуром, твердые губы. Не надо ей, чтобы он считал веснушки. Она бы хотела слушаться, быть податливой и мягкой. Не всегда, не всегда. Она бы хотела быть маленькой в его руках. Не было у нее такого. Впрочем, лирика. Спать, спать.
Ольга будет ждать сына. Первый курс, первая любовь. Радуется всему, как ребенок. Наверное, таким был Владимир в свои семнадцать. Нет, она не жалеет о том, что не встретились раньше. Она ведь любила Игоря. И была счастлива. Счастлива была. Куда все ушло? Уважение, забота это ведь не любовь... Достанет фотографию. Среди цветущего голубого поля, раскинув руки, смеется мужчина. Ее мужчина, дарованный зрелостью. Она бывает иногда в Санкт – Петербурге, на свиданиях с болью своей и нежностью. Молчит камень гранитный. Он и должен молчать. Подумает, что могла бы тогда все разрушить, могла. И готова уже была. Казалось, еще минута и не выдержит, не будет врать. Лара вмешалась. К лучшему ли, она не знает. Пятьдесят, а мир такой непонятный. Лучше не думать!
Спрячет фотографию. Заглянет в комнату Лары, поправит одеяло. Улыбается девочка во сне. Все хорошо будет, все хорошо! Скрипнет входная дверь. Макс! Счастливый, голодный. Поцелует в щеку, обнимет продолговатыми ладонями: «Зачем ждала? Устала ведь». Не устала она. Просто немного взгрустнула. Совсем немного... Утром проводит сына в институт. Лару в Москву. Скажет обоим: «С Богом!» И подумает, что это так важно, когда есть кого провожать, ждать, встречать, беречь. Любить. Что тут непонятного?
***
Стоп! Да что же это такое? Руку, словно остановил кто – то, как Ольгину, когда она писала сценарий. Ни слова, ни строчки. Мужчина снимет теплый плед с мерзнущих ног. Пройдет на кухню. Сварит крепкий кофе, добавит в него коньяк. Сядет в кожаное кресло. Как раз напротив картины, на которой смеется молодая женщина. Русая прядь падает на лицо. Лукаво блестят глаза. Плутовка, кокетка, предательница... Из далекого прошлого.
– Это ведь твои проделки, - скажет он мысленно и грустно усмехнется, - я знаю. Зачем тебе нужно, чтобы именно здесь я поставил точку? Впереди так много интересного. Смеешься! Да, я стар, поседели волосы, огрубели руки. Но ты просила когда – то и я пишу эту книгу. Поздновато? Как смог, девочка моя, как смог. Раньше не было на нее сил.
Однажды она прислала ему письмо, романтичное, нежное. Он уже издавался и был известен. Писем было много. Читал выборочно, скучал и вдруг это, волна свежести и восторга. Не устоял, пригласил в Коктебель. Высокая, а ладошки маленькие, уютные. Юная, сладкая... Все в ней было летящее, волосы, походка, смех, сарафаны. Спала плохо, вскрикивала, просыпалась. Он беспокоился. И она рассказала об учительнице, о страхах, которые мучают.
– Ничего, - сказал он, - два месяца на море и все пройдет
Он берег это летящее чудо, эту бабочку. Эту, чуткую к ласкам, гибкую и шальную. И знал, что никуда не отпустит.
– Обещай написать обо мне книгу, - попросила она однажды, - о том, какой видел, об учительнице, о нас с тобой.
– Смешная, - ответил он, - зачем тебе это?
– Книга - святое. Ты всегда будешь помнить, что я у тебя была.
– Мы и не расстанемся никогда!
– Не расстанемся, не расстанемся, но ты все – таки напиши.
В Коктебеле знакомый художник подарил ему этот портрет. Правда, она его уже не увидела. Уехала! С другим известным писателем. Улетела и он так долго тосковал, ревновал и все еще любил. И пил, и писал о мрачном. Не читал больше писем. Перегорело, но этот лукавый взгляд из - под русой волны забыть не мог. И однажды вспомнил об обещании... Книга не получалась, злился. Удалил все черновики. И только два года назад понял, какими должны быть ее герои.
Нельзя кофе, но он еще сварит и будет говорить с плутовкой и предательницей, не мысленно, нет! Она все слышит, наблюдает за ним. Портрет это магия, мистика... Он знает.
– Написал, осталась одна глава. Учительница и девочка - это твоя история, а все остальное из жизни людей, которых я выдумал. Разворошил их тайны, загадки, страсти... Все это отражения моей души, в которой было так много темного. После тебя! Искал светлое. Долго! И полюбил своих героев, освободил от боли, страхов, обид. Освобождая, освобождался сам. Все принял и простил, как Ленечка, самое лучшее из моих отражений. Отыскал этот свет в себе. Ты ведь потушила его за мгновенье... Не мешай! Мне еще надо познакомить Лару с Петькой, у которого смуглые руки и властный прищур. Ленечке и Инге подарить доченьку с бантиками. Хочу увидеть Ольгу счастливой, когда она будет играть с внуками. Мне надо проводить в последний путь Аллу Юрьевну – Альку, от которой навсегда ушла большая рыжая Лена... Одна глава, может быть, две или три. Не мешай! Нет ничего о нас с тобой? Неправда. Море я заменил голубым цветущим полем. Нежность Владимира моя давняя тоска по тебе. Да, я не оставил ему жизнь. Но разве у меня был выбор? Вместе с ним ушло многое, что не давало покоя. Видишь, писатель все может. Не мешай.
Он смотрит на портрет. И не может представит ее старой. Юная! Где она, с кем, как живет и жива ли? Юная! Однажды, тоже давно, увидел на вернисаже «Бабочек» и сошел с ума. Это была она. В летящей тунике. Умолял продать, почти плакал. Правда, сейчас он сомневается. В этой летящей много изыска, благородства. В его девочке изыска не было, только восторг перед жизнью, но и этого хватало. Ему хватало!
– Эта книга не о тебе, но в Ольге твоего много. Птица, раненая на взлете. Я заставил ее страдать гораздо сильнее, чем страдала ты. Позволил полюбить еще раз и потерять. Зачем? Это компенсация за мою боль. Ты говорила, что я лирик, которому не достает прагматизма, жесткости. С Ольгой я долго был бессердечен, но она дорога мне... Господи, какая же ты одинаковая все эти долгие годы. Только смеешься! Над лириком, который поверил в твою нежность. Юная сладкая авантюристка. Артистка, легко меняющая роли. Стерва, которую я не искал, потому что убил бы... Вот что ты натворила!
Она любила смотреть в зеркала, особенно в большое, старинное. Ей нравились свои отражения. «Я стану знаменитой актрисой, ты мне поможешь!» - говорила весело, прижимаясь к нему так близко, что кружилась голова. Он бы помог. Фильм по мотивам одного из романов имел успех. Писал сценарий для следующего. Что бы он тогда не сделал для русой плутовки, которая соблазняла так неумело и так трогательно. Может, играла. Кто знает.
– Смейся, предательница моя. Когда умру, твой портрет выбросит дочка, как Ленечка выбросил старинное зеркало. Кому он нужен, кроме меня? В книге тебя никто не узнает. В ней ты всего лишь отражение моей любви и тоски. Бабочка... Бабочка, которая вспорхнула на чужое плечо.
Он уснет в кресле, плед упадет к ногам. И приснится женщина, похожая на Ольгу, красивая, полноватая. С чуть грустными, серыми глазами.
– Не выдумывай. Разве когда – нибудь я тебе мешала? Пиши, только в будущее не заглядывай. Иногда это очень опасно, а портрет можешь выбросить. Ты без него и без книги знаешь, что я у тебя была. Помнишь всю жизнь. И ты у меня был. Любила и предала. Так бывает. Предала и ждала. И не летала больше, не летала... Иди гулять, а то целыми днями сидишь в кабинете, я беспокоюсь. Я очень за тебя беспокоюсь!
Мелькнут летящая тень, край старинного зеркала, смеющиеся губы на портрете. Женщина, похожая на Ольгу, прощально махнет рукой, а Ольга из книги будет стоять у дороги, провожая белую машину, в которой уедет Лара. Наивно улыбнется красивая рыжая Лена. Девушка, похожая на цыганку, распустит косу... И он во сне не поймет, какая из них у него была когда - то. Все иллюзия.
В комнату зайдет дочка. Поднимет с пола плед. Подойдет к компьютеру, озабоченно прочитает главу. Повесть ждут в издательстве, а у него все еще тайны. Измотала его эта книга. И портрет... Опять заставит выбросить. Она не выбрасывает, прячет, потому что через день, два закричит, куда пропал, куда пропал? Разговаривает с этой незнакомкой. Она не подслушивает. Говорит, значит надо. Разве поймешь творческую натуру? Мать и не выдержала, ушла от него.
Он откроет глаза и скажет:
– Можешь распечатать. Я закончил эту повесть.
– Да? – удивится она, - ты же хотел...
– Я не волшебник, чтобы предсказывать будущее, - ответит он, - пусть мои герои дальше идут без меня. Устал!
– Еще бы! Ты слишком щедро и широко открыл душу. Раньше этого не было.
Да, подумает он, я ведь раньше и не писал о собственной душе. А руку остановила не эта с лукавым взглядом. Не она... Кто? Попросит заварить чай с мятой и приготовить костюм для прогулки. Он так давно не был в березовой роще. Он давно нигде не был.
... Красивая женщина лет пятидесяти долго будет стоять на берегу, смахивая редкие слезинки. Машинально наберет в ладони воды, которая быстро просочится сквозь пальцы. Вспомнит в который раз синий любящий взгляд и тихо скажет: «Романтик милый, прости!» Покажется вдруг, что он рядом, прячет лицо в ее волосах. Только откуда ему взяться? Просто ветер, просто мимолетная фантазия времени. Но как замрет сердце!