Часть 1 - "Моё политвоспитание" - в «Школьных годах»)http://www.proza.ru/2014/02/21/1160
С детства воспитанный в духе строительства светлого будущего я всецело верил партии и её мудрому политическому курсу.
Понимание, что призывы – это одно, а на деле происходит нечто другое, придёт в зрелые годы вместе с частичным отрезвлением. Придёт не вдруг, а после долгих лет попыток разобраться в меняющихся установках и приоритетах.
Первое замешательство в систему почитания партийного руководства страны внёс арест Берии.
Наша команда ехала в училище. В Челябинске была пересадка на поезд до Кустаная, день оказался свободный. Пошли в центр, оказались в парке. На алее с портретами членов Политбюро обнаружили отсутствие одного портрета. Рамка стоит в ряду других, но пустая, без портрета. Тут же вычислили, кого не хватает.
Наше поколение в те времена знало всех членов не только по фамилии, но и по имени и отчеству.
А уже через день в Кустанае прочли в газетах о разоблачении члена мусаватистской контрразведки, пособника мирового империализма Лаврентии Павловича. Как он скрывался под маской столько лет, как его не разоблачил прозорливый Вождь Иосиф Виссарионович? – уму непостижимо. Столько врагов народа было выявлено, а этот утаился.
Потом нам зачитали закрытое письмо ЦК и правительства, появились разоблачения врага в газетах. Что было раньше – письмо или газеты – не помню, не записал. Помню только, что в письме подробней излагались аморальные стороны жизни шпиона: изнасилования школьниц, заражение их сифилисом и т.д.
В авиашколе и училище я всегда был в гуще комсомольской работы. Но «лавров» нигде не сыскал. Наоборот, частенько бывал бит за свою прямолинейность и убеждённость.
С удивлением замечал, что в комсомольские главари чаще всего попадают люди с сомнительными моральными и идейными ценностями. Видел, что тянет их верховодить не идейная убеждённость, а обычная меркантильность или желание повластвовать, хоть как-то возвыситься над окружающими.
Черта характера такая, что ли? Не сумел стать, пусть маленьким, но начальником по службе, так рвётся «поруководить» в комсомоле? Потом убедился, что такое же твориться и в партии.
В армии это было не так уж ярко выражено, там я не сталкивался с освобождёнными партработниками. Они если и были, то где-то в верхах. Причём их должности камуфлировались: зам начальника политотдела училища по комсомольской работе не считался выборным комсоргом. Замполиты не выбирались, а назначались.
Вторым потрясением был 20-й съезд партии. Разоблачение культа. Публикация урезанного доклада Хрущёва в «Правде». Полный доклад нам зачитали уже перед выпуском из училища.
Потом газетные статьи в каждом номере о незаконно репрессированных военачальниках и партийных вождях. Было от чего прийти в замешательство!
А потом – разоблачение антипартийных групп. Ленинцев казнил Сталин, сталинских вождей громил Хрущёв, провозгласив себя и новых вождей верными ленинцами. Правда, после Берии уже никого не казнили.
Было о чем призадуматься, проанализировать ситуацию. Но я верил в партию, верил печатному слову, поверил и в новые веяния, в новых вождей. Я был активнейшим «строителем коммунизма».
Мысль, что всё происходящее – обычная борьба за власть, в голову не приходила. Она настойчиво постучится после снятия Хрущёва. Удивлялся: громили и разоблачали самодурство Хрущёва как раз те, кто ещё вчера заявлял, что Генсек – самый верный и последовательный «ленинец».
После этого у меня стали меняться представления о заслугах перед народом вершителей наших судеб. Чем они заслужили уважение народа и почему требуют этого уважения? Они даже от анекдотов и пародийных стишков оградить себя не могут. О кристально чистых и честных правителях анекдоты не слагают. О Ленине, хотя бы. Хотя, что я? – Ленин – это икона.
В этот же период укрепится и понимание, что партийное руководство и советская власть – это не звенья одной системы государственного устройства, социалистического, как нам вдалбливали. Понял, что пропагандируемая система Советов, как институтов государственной власти, – простая фикция. Что реально вся власть в стране принадлежит партийной иерархии с её жёстким подчинением снизу доверху и обязательностью выполнения решений высшего органа всеми низшими.
Понял, что все решения принимаются ЦК, точнее – Политбюро, а ещё точнее – узким кругом сообщников, где главный – Генсек. Роль же всех нижестоящих партийных звеньев – строгое выполнение постановлений. И инициатива только одна – как переплюнуть других в перевыполнении «заданий партии». Такая «инициатива» поощрялось верхушкой, за это вешали на грудь Звёзды Героев Соцтруда и ордена, продвигали по карьерной лестнице.
За долгие годы эта система породила неслыханное подобострастие, угодничество и подхалимство во всех сферах жизни общества. Всё это раболепство выдавалось как уважение вышестоящего по рангу партийного или любого другого чиновника, назначенного сверху или, якобы, «выбранного» низами.
Система цементировалось и страхом, в начальные годы «диктатуры пролетариата» и период сталинщины – за жизнь, позже – за угрозу лишится «тёплого» руководящего места. Борцы за идею, энтузиасты строительства «светлого будущего» оттеснялись, вперёд выступали приспособленцы, беспардонные карьеристы и рвачи, не гнушающиеся подсиживания и доносительства. И это – на всех уровнях, снизу – доверху.
Об этом я стал размышлять довольно поздно, понимание движущей силы сов и партстроительства пришло в начале семидесятых. Но я всё ещё не созрел окончательно, подсознательно не мог расстаться с любимой игрушкой.
Тогда же я начал подозревать, что все мои успехи в карьерном росте обусловлены всё той же борьбой за хорошее руководящее место. Кто-то рвался вверх по лестнице, а освобождающиеся ступени надо было заполнять. Их заполняли идейными борцами за справедливость, трудоголиками – технарями, людьми, жадно впитывающими новинки технического прогресса. К таковым, видимо, относился и я.
Но росла и конкуренция со стороны людей другого пошиба, видящих в повышении по должности источник более высоких доходов, возможность выделиться над «толпой», прорваться в верхнюю номенклатуру. И не важно, какими средствами: доносами или прямым предательством. А ещё лучше – партийной критикой, представляющей собой тот же донос.
На заводе эта мышиная возня начиналась на уровне начальников участков, начальников цехов и их замов. Конкуренции на должность мастера не было, слишком непривлекателен для понимающих людей был этот пост, – буфер между «начальством» и «работягами». И в то же время пост главный в непосредственной организации производственного процесса.
Но и тут бывали отклонения. Малограмотные вчерашние «колхозники», кое-как окончив вечерний техникум, рвались ходить «руки в брюки» – именно так они понимали работу мастера. Может здесь я и ошибаюсь. Возможно, самые хитрые и смотрящие вперёд уже на начальной стадии планировали и видели ступеньки своей карьеры: мастер, нач. участка, нач. цеха….
Этот вопрос я затронул потому, что борьба в производственной сфере не отличалась от борьбы в партийной и административной. Многие рвались к власти. Должности в любой из сфер давали иллюзию власти.
И, конечно же, любые перемещения в производственной сфере проводились под бдительным контролем партии. Для назначения на должность мастера требовалось согласие цехового партбюро, начальника участка утверждал партком завода, начальник цеха утверждался на Бюро РК КПСС.
Выше мастера беспартийным ходу не было. Если и назначали из-за отсутствия партийных кандидатур, то тут же принуждали писать заявление на приём и принимали вопреки разнарядке. Хитрожопые в погоне за карьерным ростом предпочитали пролезать в партию заранее. Делали это ещё на рабочих местах, знали: на приём ИТР существует жёсткий лимит.
Как же так получилось, что я, абсолютно преданный марксистско-ленинской идее бесклассового общества, социализма и коммунизма, верящий в непогрешимость Партии и верность её лозунгов, был неоднократно бит и комсомолом и партией? Как я докатился до того состояния, которое один из партбоссов назвал «внутренней недисциплинированностью», а другой и более открыто – антипартийностью?
Вначале нападки и сыплющиеся взыскания я воспринимал, как происки (ошибки?) людей, случайно оказавшихся в руководстве партийных (комсомольских, административных и прочих) организаций. Не понимают указания партии, искажают смысл её решений. Зарылись в болото на местах, когда наверху всё чётко и ясно. Местничество, в ущерб главной линии партии.
Я не мог усомниться в укоренившейся с детства веры в правоту большевистского учения. Для этого нужно было не только отказаться от всего, что я ценил, почитал, считал путеводной нитью. Нужно было переосмыслить всю историю страны и партии. А как же все жертвы гражданской и других войн? Ведь они велись во благо всего человечества. Как Великая Победа в Отечественной? И ради чего миллионы таких как я отдают силы на упрочение этой системы?
Мысли эти были мучительны, и я гнал их от себя всеми способами. А они всё же лезли.
С такими сомнениями работать на руководящих должностях было невозможно. Как пропагандировать то, во что сам не веришь? Попытка заниматься только организацией производства, работать без высокопарных заклинаний не удавалась: помимо производственных показателей требовали идейной шумихи, создания и поддержку всяческих «починов», кодексов и прочей муры. Заниматься чепухой было противно, и я стал воспринимать свою партийность как обузу.
Строитель коммунизма прозрел, он понял, что ничего не строится. Вместо обещанного коммунизма (а кто понимал, что это такое – коммунизм?), страна всё больше скатывалась к нищете. Хотя нет, не страна, страна процветала, – народ нищал.
Страна строила гигантские гидроузлы, АЭС, газо и нефтепроводы, засоряла космос спутниками-шпионами, океаны – атомными субмаринами.
А в это время народ не мог купить элементарного ширпотреба из одежды и обычных продуктов. И наконец, был переведён на снабжение по талонам на сахар, масло, колбасу и другие продукты. И всё это под крикливые заверения о повышении благосостояния трудящихся.
«Истинные» партийцы, воодушевляющие народ на трудовые подвиги главными строителями коммунизма считали себя. Они действительно что-то строили. Может быть и коммунизм. Но для себя. И большинство из них жило как при коммунизме – имело всё «по-потребности».
Когда к власти пришел новый Генсек и провозгласил ни кому не понятную «перестройку», я воспринял его новшества как очередной партийный вывих. Большинство нововведений окончились обычным «пшиком». И я был рад, что к этим новациям не имею ни какого отношения.
Апрель 1989г