– Мама, смотри, деревья убегают…
Аленка сидела на коленях у Ольги и смотрела в заднее стекло «ГАЗели».
Было девять часов утра. Городская пыль ещё не успела припорошить чистые, после ночного дождя, нереально большие листья обрезанных тополей. Ольга постаралась отвлечься от своих мыслей и внимательно посмотрела на дорогу, на деревья, на бледно-голубое августовское небо. Действительно, казалось, деревья, закутавшись в нежно-зелёное облако, убегают от микроавтобуса, склоняя изуродованные верхушки друг к другу.
– Скоро приедем к дедушке, – Ольга поправила красный беретик, сползший Аленке на правое ухо. Берет всегда сползал и всегда на правое ухо. Ольга ровно надевала его на Аленкины кудряшки и всегда приговаривала: «Головешечка у Алёнушки не круглая, – шапочки не держатся», на что Аленка обычно отвечала: «Круглая-круглая, как арбузик!» Она недавно начала выговаривать «р» и старалась, как можно больше говорить слов с этой непослушной буквой. Но в этот раз, Ольга поправила берет молча. Аленка грустно посмотрела на маму и снова отвернулась к окну. Зазвонил сотовый телефон, Ольга сначала посмотрела на определитель номера, потом ответила:
– Да, Нина, привет. Анализы получили. Потом расскажу, ну, а в двух словах. Какая-то вилочковая железа плохо работает, иммунитет ослаблен. Сейчас едем на консультацию к специалисту, а потом Аленку к отцу отвезу. Погода стоит теплая, пусть у деда пока поживет – огород, лес рядом, лучше, чем в садике или в городской квартире, а я после работы буду к ним приезжать… Мне тоже там лучше, легче… будет. Да-да, я позвоню вечером.
Ольга положила телефон в сумку.
– Пойдем Алена, нам выходить на следующей.
Пока шли к поликлинике, Аленка держала Ольгу за руку, что-то оживленно рассказывала, забегала вперед, заглядывала ей в лицо. Ольга кивала головой, иногда чуть улыбалась, но не вникала в слова девочки, продолжая думать о своём. Казалось, что это у Ольги ослаблен иммунитет, а Аленка ведет её к врачу, и по дороге старается отвлечь от грустных мыслей.
Ольга не могла, вернее даже не пыталась отогнать от себя эти бесконечные монологи. Она говорила, спорила, убеждала Илью, что он не прав, он не может так поступить с ней. И искала, искала, перебирая всю свою жизнь по крупинкам, искала ответ на один и тот же вопрос: «Почему?» Вот и сейчас, пока шли по улице, сидели в очереди к врачу, Ольга продолжала спорить, доказывать. В какое-то мгновение она поняла, что её внутренний монолог превратился в диалог. С кем она спорила, кто ей отвечал? Внутренний голос, её душа? Ольга не сопротивлялась странному собеседнику, не уходила от разговора: «Может быть, хотя бы так я что-нибудь выясню и, наконец-то, успокоюсь!»
– «В чём я виновата? Чем Бога прогневила, за что мне судьба такая? За Илью я вышла замуж, конечно, не по большой любви, но с уважением. А он меня действительно, по-настоящему любил. Могла же я дать счастье человеку в благодарность за его любовь? Я же никому плохо не сделала! Илью я не обманула: рассказала всю правду про себя, что с Иваном мы дружили с пятого класса, что его родители запретили ему на мне жениться, а он их сначала послушался, а потом спохватился, прощения у меня просил, и что не простила я Ивану предательство. И что ребенок у меня от Ивана будет, тоже Илья знал…»
– Илья-то всё знал и полюбил тебя такой, какая ты есть, а что же с Иваном? По-живому разорвала? Уничтожила ты тогда не только себя, но и Ивана. Всю жизнь он мучается, всё у него наперекосяк в жизни идёт. И не только у него, а у всей его семьи. Ты его не простила, а он всех своих не простил. Сестра в психиатрической больнице по полгода лежит, мать инвалидом осталась после двух инсультов, отец едва из семьи не ушёл. А бабушка Ивана? Как слегла тогда, когда Иван уехал из города, так больше и не встала.
– А, я?! Мне что легко было? Не родила нашего с Иваном ребёнка. Да не только этого не родила, так ещё и других детей мне заказано рожать после той страшной операции. Хорошо, что Илья рядом был. Он тогда меня такой заботой и любовью со всех сторон окружил, как частокол поставил, от прошлого, от любопытных взглядов, от меня самой.
– Конечно, всё замечательно было! Только почему-то Илья выпивать стал…
– «Не запоем же он пил! Просто чаще, чем обычно, от компаний не отказывался, да и работа у него была такая, что многие ему в благодарность за его золотые руки бутылочку ставили. А он же какой? Душа нараспашку, тут же и пригласит вместе посидеть».
– Не оправдывайся. После операции ты так в себя ушла, что Илья до тебя никак достучаться не мог, вот он и искал друзей на стороне.
– «Неправда! Я вовремя спохватилась! Тут уже я своё плечо ему подставила. Волейбол, турпоходы, интересные друзья, жизнь кипела и бурлила…»
– Вот, вот… Друзья, турпоходы.… А ему, может быть, нужна была только ты, теплый дом, да детские голоса в этом доме. Взяли бы усыновили ребёнка. Так нет, тебе хотелось шумной, «общественной» жизни, плохо тебе было дома. Знаешь, почему?
– «Знаю… Боялась я, что сорвусь, брошу всё и уеду к Ивану, боялась подолгу наедине с Ильёй оставаться. Он всё прекрасно понимал, чувствовал, что я и здесь с ним, и там, где Иван».
– Поэтому Илья и стал проситься в дальние рейсы. Хотел, что бы ты сама с собой разобралась. Будешь по нему скучать, дни считать – всё у вас наладится, а нет, тогда надо решать. И опять у него была тайная надежда, что как-нибудь встретишь ты его не одна, а с малышом на руках. Он тебе сколько раз об этом намекал? Просить и настаивать не мог, знал, что этим свяжет тебя с собой навсегда. Ты сама должна была всё решить! А ты…
– Опять неправда! Всё у нас было хорошо, пока он не стал в дальние рейсы ходить. Механик он хороший, руки золотые, и его стали посылать в дальние рейсы, платить стали очень хорошо. А я дома…Летом ездила в гости к друзьям, каждые выходные у кого-нибудь на даче гостила. А однажды, вернувшись домой после выходных, обнаружила у нас в ванной, детские трусики и маечку. Выяснилось всё, когда Илья из рейса вернулся. Как он тогда объяснил? «Пассажирка с дочкой захотели город посмотреть. Они с парохода на самолёт пересаживались, и целый день надо было где-то переждать. Я и вызвался им помочь. Город показал, а к вечеру сюда пришли, чтобы они отдохнули, помылись. Тебя не было, у кого ты, где искать, – не знаю. Утром проводил их, а тут звонок из порта, надо на три дня срочно подменить другого механика. Так я и уехал, тебя не повидав». Вот такое простое объяснение. Я очень хотела Илье поверить. Но скоро увидела его в детском магазине. Он покупал большую куклу».
– Ты и испугалась. Испугалась остаться одна. Что же ты сделала, чтобы Илью удержать?
– «Я… я постаралась окружить его таким вниманием и заботой. Всё для него. С работы придёт, я не только ужин, я даже в ванну воды уже наберу, пока он моется, полотенце согрею. Да что там говорить, держала изо всех сил».
– Помогло?
– «Нет. Всё равно чувствовала, что душой он не со мной. Вот тогда я и решила взять девочку из дома ребёнка. Потихоньку, постепенно и его к этой мысли подготовила. Получилось всё, как я и задумала. Он сам предложил мне взять ребёнка».
– И снова у Вас всё стало замечательно. Счастливая семья, его папой зовут, ты никуда не бежишь из дома. Всё о чём он мечтал, сбылось?
– «Нет. Что-то не получилось. Аленку мы взяли, когда ей было три года, а сейчас уже шесть».
– Почему же вы такую большую взяли? Три года. Пелёнок, бессонных ночей испугались? Испугались. Вы не родителями захотели стать, взять ответственность за судьбу девочки, стать ей и семьёй, и защитой, и любовь свою ей дать. Вы «в родителей» поиграть захотели, с помощью чужой судьбы исправить свои ошибки, ребёнком скрепить то, что уже развалилось!
– «Нет, нет, неправда! Мы любим Алёнку!»
– Мам, мам, ты что? Ты что плачешь? Я устала, пить хочу. Мы когда к доктору пойдём? – испуганная Алёнка стояла перед Ольгой
– Скоро, Алёна, скоро зайдём. Потерпи немного, – Ольга очнулась как ото сна, огляделась вокруг, – сейчас вон та тётя с мальчиком зайдёт, а потом мы.
– «Ну, и чем же все твои старания не остаться одной закончились?» – не унимался «собеседник»
– Он всё-таки ушёл к той к пассажирке. Как он мне сказал: «Прости, я ничего не могу с собой подделать. Я их очень люблю. Буду для вас с Алёнкой воскресным папой. Я же от Алёнки не отказываюсь, помогать буду. Но всю жизнь врать я не могу! Делать вид, что у нас в семье полное взаимопонимание и любовь, не буду! Нельзя детей во лжи растить!»
– Чья очередь? Мамаша, вы заходите? – из кабинета выглянула пожилая медсестра.
Вечером квартира казалась Ольге совсем чужой, неуютной. Делать ничего не хотелось. Ольга покормила Алёнку. За ужином они почти не разговаривали. Алёнка пыталась рассказать матери какие-то свои новости, но Ольга отвечала невпопад. Алёнка расплакалась.
– Мам, у тебя голова болит? Ты меня не любишь? Ты со мной не разговариваешь совсем! Я плохо себя веду?
– Люблю, люблю. У меня голова болит. Иди, поиграй сама.
– «Господи, ребёнок-то причём. Ей же всего не объяснишь. Она чувствует, что что-то случилось, переживает по-своему. Что же мне делать?» – Ольга прислушалась к себе. «Собеседник» молчал.
Ольга боялась признаться себе даже в мыслях, что она не знает, что делать с Алёной. Остаться матерью-одиночкой? Одной, с больным ребёнком? Профессор сказал, что если, после интенсивного лечения, улучшений не будет до 16 лет, то проблема с иммунитетом останется у Алёнки на всю жизнь: «Да, мамаша, готовьтесь к очень длительной борьбе за своего ребёнка. Иммунитет – вещь коварная. Вроде ничего не болит, а человек медленно тает. Хорошее настроение, любящие родные, забота, внимание – необходимые условия и жизни, и лечения для Вашей девочки».
Ольга присела на диван, набрала номер телефона Нины.
– Это я. Привет. Ничего хорошего. Были мы у профессора. Что сказал? Всю жизнь можно бороться, но результат не гарантирован. Илья, конечно, будет помогать. Нет. Даже узнав про болезнь Алёны, он не вернётся, я его знаю. Да и зачем он мне такой. Он здесь, а всё остальное, ну, голова, душа, сердце, всё там. Нина, я тоже об этом подумала. Но это же подло. Нужен ребёнок, дайте – не нужен ребёнок, возьмите обратно. Хотя, конечно. Алёнку мы брали в полную, обеспеченную семью, а сейчас… Мать-одиночка с негарантированным доходом. Неизвестно ещё, где будет ребёнку лучше. Там она будет под постоянным наблюдением врачей, а у меня… А если со мной что случится? Я уже сама с собой вслух разговариваю. Легко ли ребёнку видеть мать в таком состоянии. Мне кажется, я навсегда останусь такой безразличной, мне даже просто улыбнуться трудно, а уж о хорошем настроении и не мечтаю. Ладно, буду думать. Надо что-то решать. Пока.
В комнате стало совсем темно, только один яркий фонарь за окном освещал Ольгу, диван, отражался в тёмном экране большого телевизора, поблёскивал на острых гранях настоящего хрусталя в сделанной под старину, ореховой «горке». Ольга сидела, глядя в темноту. Ей не хотелось двигаться, думать. Если бы она сидела так раньше, в прошлой жизни, Илья укрыл бы её пушистым белым пледом, включил её любимую «Баркаролу», поцеловал, сказал тихонечко на ухо: «Через полчасика подъём. Я пошел делать какао и горячие бутерброды, приходи…»
Ольга очень хотелось заплакать, но не могла, слёз не было.
– «Где же ты, собеседник? Помоги, подскажи!», – мысли путались, свинцовая тяжесть навалилась откуда-то сверху, не давая Ольге шевельнуться. – «Что это со мной? Ну, и ладно. Устала, не могу больше…», и провалилась в липкую, вязкую, забивающую глаза, уши, не дающую дышать, черноту.
– Мам, мам… Ты чего в темноте сидишь? – Аленка забралась на диван и тормошила Ольгу. – Пойдём в спальню, я там телевизор включила, рисунок тебе нарисовала…
Алёнкин голос пробивался к Ольге как через вату, тяжесть не уходила. Она хотела открыть глаза, но веки не слушались, руки, ноги не подчинялись. Вдруг Ольга испугалась, испугалась так сильно, что бешено заколотилось сердце, во рту стало сухо и горько: «Что со мной? Только не сейчас! Как же Алёнка! Если со мной что-то случится, она же испугается!»
На волне этого страха, с огромным усилием Ольга смогла открыть глаза. Голосок Алёнки стал слышен яснее, ближе.
- Можно, я сегодня с тобой спать буду, ладно? Вдруг ты совсем заболеешь, а я тебе, раз, руку на лоб положу и сразу определю, какая у тебя температура. Ты не думай, я умею, нас нянечка в садике учила. А к деду завтра поедем? А то ты всё грустная, да грустная. Мы с дедом тебя веселить будем. Сейчас по телевизору сказали, что завтра Ильин день, а в Ильин день папа всегда-всегда домой приезжал, даже из самых дальних р-р-рейсов. Он и завтра к нам приедет, вот посмотришь. Завтра же его, Ильин, день.
Наконец, тяжесть начала уходить, растворяться, возвращались мысли, но не прежние – беспомощные, спутанные, а обычные, - ясные, спокойные.
Ольга, наконец, смогла поднять руки, повернуть голову. Она обняла девочку, и Алёнка с готовностью забралась к ней на колени. Ольга почувствовала знакомый запах детских волос, погладила, ещё не совсем послушной рукой, Алёнку по светлым кудряшкам.
– «Головешечка у Алёнушки не круглая, – шапочки не держатся...», – слова
давались Ольге с трудом, голос был чужим, язык и губы едва двигались, – поедем, поедем маленький. И к дедушке поедем, и на море поедем, куда захотим, туда и поедем. А папа.… Если приедет, то хорошо, но может и не приехать. Но мы с тобой этот Ильин день отметим, как всегда: на речку пойдём, пирог испечём.
– «Головёшечка у Алёнушки круглая – круглая, как ар-р-рбузик!» Поедем, поедем! Куда захочем, туда поедем! – Алёнка уже прыгала по дивану.
Вдруг присела около Ольги, положила голову ей на плечо:
– Есть хочу. Пойдем ужинать. Мы же с тобой не ужинали и не разговаривали.
– Пойдем, маленький, пойдем чай пить и разговаривать, – слегка, только уголками губ, улыбнулась Ольга.
Фото автора.