Цирк Наташи Соколовой

Лариса Бау
Когда забрали мужа, она поняла, что осталось недолго.
Спала одетая, двое трусов, чулок, носки шерстяные. Помнила, как соседа взяли, не дали одеться, в кальсонах пошел. Холодно еще, морозы ночью. Дочку не кутала - просыпалась, потела.
Она складывала рядом ее пальто, ботинки, чтобы удобно быстро одеть.
Девочкин маленький чемодан был уложен. Куклу доставали поиграть и сразу убирали назад.
Молилась, чтобы приехала мать - забрать девочку. Но мать не приезжала, не писала, коридорный телефон не звонил. Может, забрали уже? Или померла? У нее было больное сердце.
Ночью прижимала к себе дочку и бессильно думала, куда пристроить?
Город чужой, жили тут недавно, немного знакомых - всех уже забрали.
Соседи подозрительные. Раньше кивали, сейчас уже перестали здороваться. Она шмыгала мышью на кухне, вставала в пять утра - сварить кашу и унести в комнату. Соседка ворчала.
 
Она тренировала девочку каждый день. Мы играем в цирк. Артисты молчат, ты помнишь? Не дышат шумно, не плачут, не ойкают. Молча прыгают, замирают, терпят, осторожно двигаются. Вот так и ты. Ты воздушная гимнастка, тайная.
- Не бойся, я тебя держу, а ты ухватись за веревку, не тяни сильно, просто держись.
Ты умница моя, умница!
Переждать на широком карнизе придумала ее подруга, рассказывала, что вот так одна избежала ареста - ее не нашли, и не возвращались потом, другими заменили.
Вдвоем они бы не поместились. А дочке уже 11 лет, она была сообразительная, уже испуганная и послушная.

Девочке нравилось, она даже не боялась. Ей было приятно наступать точно, чтобы железо карниза не скрипело, не скользить, правильно ставить ногу боком, слегка согнув. Она чувствовала, как с каждым шагом становится уверенней ступня, быстрей нащупывает опору, руки сами привычно охватывают трубу. Она приседает, даже расслабляется. Потом стали тренироваться сидеть, насколько секунд, потом минут, даже полчаса. Она послушно смотрела на окна другого дома, никогда в небо, никогда вниз.
Сначала она думала про "вниз", думала с притягивающим детским ужасом, воображала, как полетит, легко коснется камней мостовой и обязательно взметнется вверх.  Конечно взметнется, как же еще? Как ангел, как волшебное перышко, как Жар-птица.
Когда сидишь долго и ноги затекли, надо привставать, медленно, осторожно. Шевелить пальцами, чтобы не замерзнуть.
Каждый вечер, когда натупала темнота, девочка выходила на карниз. Сначала она держалась за руку, потом отпускала, подтягивалась по веревке.
 
Мать думала, а если днем придут, заметят девочку? Или зимой, долгий обыск, она застынет? Хотя почему долгий, вещей-то всего ничего.
Ну хорошо, а что потом, когда ее увезут, и дочка проберется назад в комнату. Что ей делать?
Вот она стоит среди разворошенного барахла. Дай бог, не будут бить сразу, крови не будет нигде. Взять свой чемоданчик и пойти.
Куда? В школу? Она закрыта, если ночью. Переждать до утра, тихо выскользнуть, чтобы соседи не видели.
Поехать на трамвае на работу к матери, да, только так. Вахтерка добрая старуха. Из бывших. Да, к ней. Предупредить ее заранее. А если не ее смена?
Долгими бессонными ночами проносились в голове мысли.
Бежать? Вот сейчас тайно бежать с ней к матери? Три дня на поезде, а там схорониться в большом пыльном городе. Почему раньше не приходила ей в голову эта мысль?
На поезде будут проверять документы. Уже на вокзале заметут.
Как будто уговаривала себя: ничего не выйдет, все равно заберут, заберут, заберут… Почему она думала покорно, что она не избежит своей участи, ничего не сделает, чтобы избегнуть? Откуда у нее такая покорность? Почему ее детский азарт, непослушание, смелость оставили ее?
 
И вот дождалась: у подъезда тормознула машина. Рванулась к окну: да. Растормошила сонную дочку: быстро одела ее в темноте, завязала платком.
Открыла окно.
- Осторожно давай, тихо, наступай сюда.
Девочка привычно встала на широкий карниз, ухватилась за веревку, обняла водосточную трубу.
- Стой там, пока не уедут. Поняла?
Поцеловала в ладошку. Осторожно прикрыла окно, оставив щелку.
Схватила девочкин чемоданчик, заметалась с ним: куда поставить, чтоб не тронули?
- Проходите, проходите, дома они, - испуганно лебезила соседка.
Их двое, кожанки, кепки, сапоги. Обычно одеты, чтоб никаких сомнений.
Один рылся в сумке, другой по полкам. Молча.
Соседка несколько раз заглядывала в дверь, косилась на вываленое барахло, примеривалась: что себе, что мужу, что детям подойдет.
- Соберите с собой смену одежды, еды не брать.
Взяла наволочку, пальто. Один помог достать чемодан со шкафа, открыл, углы прощупал: складывайте.
Она старалась тихо, прислушивалась, только бы не заплакала дочка за окном, только бы не упала, не вскрикнула.
- Ты у меня умница, умница, пережди, - стучало в голове.
Девочка старалась не слушать звуки в комнате, там топтались, падали вещи, говорили тихо.
Она начала считать про себя, успокоить время, уже 155, 156...
Шевелила пальцами, осторожно привставала, когда затекали коленки. Все, как учила мать, все пригодилось.
Наконец, хлопнула дверь.

Она подождала еще, осторожно спустилась в комнату.
Ее чемоданчик раскрыт, одежда, постель, книжки - все разбросано. Из-под груды белья торчали куклины руки.
Потянулась за куклой, и тут вошли соседи.
- У нее и шуба, и сервиз, она ботинки дочке покупала новые, - женщина торопливо перечисляла.
- А что ты тут? С матерью не взяли?
Растерялись, не ожидали увидеть.
Соседка перегнулась через подоконник: 
Эй, ейную дочку заберете? Или куда сдавать?
- Подожди, не бери грех на душу, может у них родственники есть? - суетился муж.
- Куде ее девать? Заметут нас всех, о своих детях подумай!
Снизу что-то ответили, хлопнула дверь подъезда, заскрежетал лифт.
Девочка замерла, под ней растекалась лужа.
- Иди, иди, - соседка подталкивала ее к двери, - ну вот, ковер намочила!
Вошли двое.
- Где ж она схоронилась? Вроде все обыскали.
Девочку взяли подмышку, поставили в лифте.
Последний раз слушала знакомый скрежет дверей, она любила смотреть проплывающую медленно мимо пыльную решетку, черные перекрытия этажей. Лязгнула дверь, снова взяли подмышку, швырнули кульком в воронок. В темноте нашупала ноги матери, подползла, прижалась.
Мать шевельнула рукой и застыла.

 Жизнь Анны Семеновны Соколовой закончилась сегодня, 22 апреля 1937 года в Москве.
Жизнь Наташи Соколовой закончится 10 декабря 1943 года в Сиблаге.