Как воспитывал свою молодую жену Пушкин, мы можем судить только по воспоминаниям современников и по письмам поэта к жене. Правда, воспоминаниям современников не всегда можно верить. Например, как можно верить П.И.Бартеневу, который ссылаясь на В.А.Сологуба, говорил, что Пушкин «...в припадке ревности брал жену на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему». Откуда было знать Сологубу про это? Пушкин бы ему никогда об этом не сказал, он умел хранить «семейственную» тайну. «Никто не должен знать, - писал он жене, - что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни». Наталья тоже не была болтливой, и с Сологубом она не стала бы так откровенничать.
А вот письмам можно верить. Они живые свидетели исторических событий и человеческих судеб. И не только свидетели, но рассказчики о жизни людей далеких от нас эпох.
В письмах Пушкин постоянно предостерегал молодую, неопытную во взаимоотношениях со светом жену от поступков, которые могли быть использованы светом для осуждения и разных сплетен. Пушкин наставлял жену во всем, и даже советовал как себя вести во время беременности:
"...с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы. Душа моя, женка моя, ангел мой! Сделай мне такую милость: ходи два часа в сутки по комнате, и побереги себя. Если поедешь на бал, ради Бога, кроме кадрилей не пляши ничего. За сим целую тебя сердечно. В следующем письме опять: «Пожалуйста не стягивайся, не сиди поджавши ноги, и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике ... На хоры не езди, это место не для тебя. Тебя, мой ангел, люблю так, что и выразить не могу».
Не смотря на беспокойство Пушкина, ангел его благополучно родила дочку Машу. Когда ее уже взрослую увидел Лев Толстой, он был поражен ее умом и необыкновенной внешностью. Достоверно известно, что внешний облик Анны Карениной сложился у Толстого под впечатлением встречи с дочерью Пушкина.
Пушкин часто предостерегал жену от кокетства: «... кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности – не говоря уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему. Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева? Пришли мне список по азбучному порядку».
По-видимому, Наталья в письмах мужу ничего не скрывала, и немного возбуждала у него ревность, сообщая о своих ухажерах и о кокетстве. Это вовсе не говорит о ее легком поведении. Она любила мужа и часто обстреливала его ревнивыми письмами. Больше всего ее беспокоило поведение мужа с дамами в ее отсутствии. Пушкин вынужден был оправдываться и переходить в глухую оборону. Вот отдельные фрагменты из его оправдательных писем своей «чистейшей прелести » Наталье:
«Я веду себя хорошо и тебе не за что на меня дуться. Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко.
«Как я хорошо веду себя! Как ты была бы мной довольна! За барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щупаю, с калмычками не кокетничаю».
«Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны. Знаешь русскую песню:
«Не дай Бог хорошей жены,
хорошую жену часто в пир зовут.
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит»»
«За Сологуб я не ухаживаю, вот те Христос; и за Смирновой тоже».
«Какая ты дура, мой ангел!.. Волочиться я ни за кем не волочусь».
«Ваше благородие, всегда понапрасну лаяться изволите». Помилуй, за что в самом деле ты меня бранишь? Что я пропустил одну почту?..» И далее опять оправдывается за Сологуб. В следующем письме опять оправдывается:
«Твоя Шишкова ошиблась; я за ее дочкой Полиной не волочился»
Из писем видно, что ревности им обоим Господь дал в избытке.
«Хочу тебя немножко пожурить, - пишет Пушкин в очередном письме к жене. – Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая задницу; есть чему радоваться! Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают? Не знаешь на кого нападешь. Прочти басню Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому, как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! Не кормите селедкой, если не хотите пить давать; не то можете наскочить на Кузьму. Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка,; только не загуливайся и меня не забывай… Да, ангел мой, пожалуйста не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во всякое тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все, что отзывается невоспитанностью, все, что вульгарно. Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя».
В следующем письме Пушкин уже смягчил тон, и как бы извиняется: «Друг мой, женка, на прошедшей почте я не очень помню что тебе написал. Помнится я был немножко сердит – и, кажется, письмо немного жестко. Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения… Женка, женка! Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, - для чего? – Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнью мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc, etc. Не говоря о положении рогоносца...»
В ответном письме мужу Наталья, видимо, пообещала не кокетничать, иначе бы Пушкин в ответном письме не написал: «Благодарю тебя за то, что ты обещаешь не кокетничать».
И все же сомнения в верности муженька у Натальи были. Это видно из письма Пушкина:
«Ты, женка моя, пребезолаберная (насилу слово написал). Ты сердишься за Сологуб, то за краткость моих писем, то за холодный слог, то за то, что я к тебе не еду. Подумай обо всем и увидишь, что я перед тобой не только прав, но чуть не свят. С Сологуб я не кокетничаю потому что вовсе не вижу... а письмо твое меня огорчило, а между тем и порадовало; если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки».
И все-таки, видимо, ревность не давала Наталье покоя, и она иногда срывалась и выплескивала мужу свои эмоции. Пушкин на это отвечал по пушкински, в свойственном ему стиле:
«Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми, стройными копытцами… Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос – а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красна девица».
Любил Пушкин в письмах жене и юмора припустить. Вот как он описывает Наталье совместную поездку с Соболевским:
«Дорогой вел он (Соболевский. – НИК) себя порядочно и довольно верно исполнял условия, мною ему поднесенные, а именно:
1.Платить прогоны пополам, не обсчитывать товарища;
2.Не пердеть ни явным, ни тайным образом, разве во сне и то ночью, а не после обеда».
В другом письме пишет: «Что делает брат? (брат Пушкина Лев. – НИК). Я не советую ему идти в статскую службу, к которой он так же не способен, как и к военной, но у него по крайней мере жопа здоровая, и на седле он все-таки далее уедет, чем на стуле в канцелярии».
Однажды Наталья не прислушалась к совету мужа и это привело к печальным последствиям. Она написала ему, что хочет пригласить к себе жить сестер, которые жили в Полотняном заводе и почти потеряли надежду выйти замуж. Цель у нее была благородная, добрая: вызволить из «глуши» старших сестер в Петербург, где им легче будет найти женихов. Пушкин на это ответил:
«Не обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй женка! Смотри... мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети – покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься и семейственного спокойствия не будет».
На этот раз не вняла Наталья предостережению мужа, пригласила все же сестер к себе. А Пушкин как в воду глядел. Семейственного спокойствия ему действительно не было. В конце жизни по Петербургу стали распространяться сплетни, что якобы Пушкин сожительствовал с сестрой Натальи Александриной, и это ускорило дуэль поэта с Дантесом. А с сестрой Екатериной Наталья после дуэли вообще не общалась. До конца жизни Наталья не написала Екатерине ни одного письма. Как-то в письме к брату Дмитрию Екатерина спросила его, почему не пишет ей Наталья. Ответ был таков: «Ты спрашиваешь меня, почему она не пишет тебе; по правде сказать, не знаю, но не предполагаю иной причины, кроме боязни уронить свое достоинство или, лучше сказать, свое доброе имя перепиской с тобою, и я думаю, что она напишет тебе не скоро».
По свидетельству очевидцев, Пушкин перед смертью советовал жене уехать в деревню на время, чтобы ее забыли, носить по нему траур два года, затем выходить замуж, но не за пустозвона, а за порядочного человека.
Предсмертный совет мужа Наталья выполнила. Она сразу уехала в деревню, не выходила замуж не два года, а целых семь, и вышла замуж за порядочного человека генерала Ланского, который воспитал детей Пушкина, и от которого Наталья родила еще трех дочерей.