Между тем в тресте. Назревали некоторые преобразования, а инженер Зобченков, руководивший отделочными работами на административном корпусе ГРЭС-2, стены которого с Лерой и другими девчонками штукатурила Галя, тоже оценил, а затем возжелал «эту беленькую».
На обрывках писчей бумаги и тетрадных листах в линейку он написал ей несколько записок предложением зайти в обеденный перерыв во второй вагончик, за штабом строительства, где некогда жили начинавшие строительство бетонщики, работавшие на котловане, дабы «… вдвоем расслабиться. Не пожалеешь. Пожалеешь, если не придешь»…
Волна гнева окатила Мишу, когда он разобрал каракули, на протянутом ему Галей бумажном обрывке . В священной ярости он пережил судорогу: резко расправил плечи, на мгновение замер, однако решил не бить Зобченкову морду, а действовать законно.
На планерке в тресте, где председательствовал директор, скуластый суховатый старик в очках, присутствовали главный инженер, большой осанистый гиппопотамообразный мужик, вдохновенно-хитрый, поджарый главный энергетик, вислоусый, в очках, очень ценивший свою хитрость, упомянутый комиссар саратовского стройотряда Сашка, хлопотавший о своем переводе в должность инженера по введению бригадного подряда в тресте «Дальэнерготруб», и еще с несколькими административных баб. Сидели за длинным столом, в огромном кабинете, роскошного и торжественного зеленого особняка с массивными белеными колоннами, где располагалось учреждение, - Миша после обсуждения текущих дел поднялся со своего мягкого, обитого малиновой материей стула.
Вздохнул. Достал листки Зобченкова.
- Так! Если вы не в состоянии обеспечить молодежь человеческими условиями жизни, - голос его стал звонче и напряженнее, - То, по крайней мере, избавьте нас от подобного рода унизительных оскорблений!
Миша протянул писания Зобченкова директору, в недоуменно-организационном перепуге взявшему и просматривавшему один из листков.
- Это что?
-Это таким способом товарищ Зобченков домогается наших девушек, маляров-штукатуров!
- Так, вы что себе позволяете?! – вдруг вскричал директор. И в следующее мгновение возмутились все остальные.
- Да, это как можно, Когда решаются такие вопросы…
- Нет. На производственном совещании! Поднимать такое!
- Это что же, вообще?
- Балаган!
Лукавцы Саша и инженер-энергетик потупились и покачивали головами.
Миша не мог говорить. Весь протест этому холуйскому лаю, этому дружному квохтанию ничтожеств, норовивших выказать преданность начальству, проступил в его горящем взоре.
- Теперь, я вас ПОНЯЛ! Теперь я ВСЕ понял! – несколько театрально произнес он.
- Что вы поняли? - У Директора в уме мелькнуло: не пойдет ли эта «Борода» жаловаться куда выше? - Надо было в индивидуальном порядке обратиться.
- Написать докладную. – подхватил басом главный инженер, которому в голову пришла та же мысль.
- Конечно, Надо было написать докладную, докладную!
За окном зеленовато бурой дымкой застыл парк Энергостроителей, с занесенной мокрым снегом, заледеневшей танцплощадкой. В ближнем ряду голых тополей-обсосков металлически блестели зеленовато-серые стволы и ветви. И он ощутил такую казенную тоску, такую февральскую безысходность!...
Через две недели главный инженер, Встретил Мишу в коридоре и пригласил к себе в кабинет.
- Так, объект сдан, - ставок у меня больше нет . – Сухо и по-деловому сообщил комиссару. – На тебя ставок нет.
- Ну, что, ж, теперь… Нет, так нет.
- Если хочешь, - иди в бригаду трубоукладчиков по четвертому разряду.
В городском кабинете ВЛКСМ ставок тоже не нашлось. И два месяца лопатой и ломом Миша работал трубоукладчиком. Заработал тысячу триста двадцать восемь рублей.
Они жили вместе с Галей. Оставив стройку, она ушла на швейную фабрику или «Швейку».
Жена Зобченкова, инженер ПТБ, вслед ей, распустила слух, будто Галя больна сифилисом. Для того ли, что бы отомстить за несоблюдение непреложной для Зобоченковой схемы дарования любовных утех вышестоящим сотрудникам, или так он объяснил жене коснувшуюся ее слуха скандальную историю, дабы унять ее ревность, указав на невозможность сексуальных отношений с венерически больной женщиной?...
Миша невольно начинал гадать, но затем зло обрывал свои аналитические построения резким: «А ну, их на х…»!
Летом Миша оставил трубоукладчиков с их прокуренной серой коптеркой, траншеями, трубами и развороченным грунтом с каменьями. С помощью Оксанкики Падалко, инструктора из городского комитета ВЛКСМ , он снова устроился, уже вместе с оставившей «швейку» Галей, пионервожатыми в летний лагерь «Каравелла», на противоположном берегу Амура. Оксане очень нравились Мишины заигрывания: то, как, напевая «Комсомольскую богиню» Окуджавы, он выразительно оглядывал ее с ног до головы. В ответ Оксана смеялась и строила Мише глазки.
В «Каравелле», - или «Корявке», - он возглавил отряд ребят двенадцати-тринадцати лет. Дети приняли Мишу с уважением и даже с симпатией. На ночь он запирал их в спальной палате, установив посреди, на дощатом полу, поганый тазик для нужды, так как часто в лагерь ночью забредали медведи.
На помойке, в балке за лагерной кухней, мишки паслись постоянно, по нескольку зверей, грубоватые, мешковатые бурые и черные гималайские, по-азиатски более изящные с белой манишкой на груди. Когда Миша вместе со сторожем Андрюхой, охотником медвежатником, ночью приходили посмотреть на рывшихся в мусоре зверей и освещали какое-нибудь шевелящееся на тусклой пестроте мусора пятно мощными фонариками, медведь вставал на задние лапы и грозно рычал, выказывая свои длинные, острые клыки.
Андрюха за свою охотничью жизнь застрелил двадцать шесть медведей. Иногда, июльскими ночами, на лавочке в лагере, под тополями и березами Миша слушал охотничьи рассказы сторожа о ценности медвежьей желчи, которую надо уметь высушить, - тогда она от любых болезней спасает, начиная с дрисни, - о прочности толстой лобовой кости медвежьего черепа, куда даже из карабина пулеметным максимовским патроном стрелять не имеет смысла,– отрикошетит.
После того, как Миша перестал быть комиссаром, проворная и понятливая Лера, резко переменилась, провела против молодоженов коварную интригу, и ни где-нибудь, а в театре, в Мишином убежище.
В конце мая, за две недели до лагеря, на день города, коллектив театра был задействован в торжественном мероприятии – представлении на городской Набережной, высадки первостроителей-комсомольцев.
Роль Миши заключалась в том, чтобы в определенный момент выйти вперед группы комсомольцев, вздохнуть всей грудью и, прикрыв от солнца глаза козырьком ладони, оглядеть окрестные дали.
Но накануне того, по-летнему погожего майского дня, ночь с Галей они провели особенно нежно и насыщенно. Миша, лежа в постели, и лениво улыбаясь в бороду серебристым лучам утреннего солнца и букету багульника на столе, решил на берег не ходить, и «не принимать участия в этой комедии».
Более всего в этом действе ему тягостно было смотреть пеструю нарядную кучку старичков- первостроителей в орденах и медалях. Миша общался с ветеранами, и знал от них, сколько народа погибло от морозов и цинги в первые годы строительства города и заводов,
Через пару дней они с Галей пришли на очередную репетицию, Лера сидела за режиссерским столом с лампой в окружении девочек, в частности Наташи Комаровой и Таней Лапниковой, с коими она серьезно, солидарно и доверительно побеседовала и как передовой отряд бросила в атаку на не ожидавших нападения молодоженов.
В тот день Владимир Давыдович, еще непригласивший к сотрудничеству своего коллегу Василия Герасимовича, из-за обострившейся язвы желудка на репетицию не пришел и уполномочил по телефону «поработать с ребятами» Леру.
Лера только наблюдала. Первой выступила Комарова…
Года полтора спустя, когда Миша студентом подрабатывал во вневедомственной охране ночным сторожем в том же институте, где они учились с Николаем, или как сам шутил: «ночным ректором», он рассказывал другу, как обрушились на него «актрисы», будущие шкрабихи. Великолепно изображал длинную Наташу, - «Ты нас предал! Ты нас предал!». - повторяя ее тон, близкий к настырно-упорному голубиному воркованию. Миша говорил и корчил рожу, похожую на лицо девушки.
- И эта, пигалица, тоже: «Ты нас предал! Ты нас предал!», - и Миша, еще более точно копируя облик Тани Лапниковой, вытягивал вперед верхнюю губу и повторял ее гневное сюсюканье.
Ребята: студент Сашка Сапалаев и слесарь электромонтажник с судостроительного завода Гена Дронов нервничали, пытались было прервать разоблачение: «Ладно, было – прошло. Все! Проехали»…
- Нет, не проехали, - возразила Наташа, казалось, готовая идти на любые жертвы во имя принципов.
Миша, держал за руку Галю, не сильно, но с чувством сжимая ее узкую прохладную кисть, если жена начинала возражать и спорить, - А она, когда надо, умела быть весьма и весьма острой на язык, - молча и проницательно оглядывал присутствующих.
Театр в эти мгновения ему представился чудодейственным целительным средством, как медвежья желчь, с помощью которого он спасался от кошмара пьяной общаги, полууголовной бытовки трубоукладчиков, административных кабинетов и коридоров треста, с царившими там паучьими нравами и обычаями. А Лера, скотина, ее, чудодейственную желчь, сперла.
Наконец, тихо он сказал жене: «Пошли отсюда».
И только когда они уже были в дверях Лера, вскинув свое нелишенное привлекательности лицо ,свидетельствующее бледной пухлотой о явных эндокринных нарушениях, иронически бодро и жизнеутверждающе крикнула: « До свиданья, Миша!»