Один Господь Бог рассудит, что мы за люди.
***
Косонька моя русая в Индии облезла, выпала пломба, отощали мослы.
- Ах, Калиндичка, - где же твоя косонька по пояс? - причитала Анандини. Мы сидели на полу в московском кришнаитском центре. Немигающим взглядом проницала она меня и все повторяла нараспев «ах, косонька твоя, где же твоя косонька?» и сухонькими пальчиками ощупывала воздух под моим карэ.
У белых девушек в Индии часто вылезают волосы. Вот и длинные русалочьи волосы Рати через пару лет стали жалким хвостиком, вот и Манжари крысиный хвостик свой закалывает на затылке. Дэваки стала седой. Поседели и мои виски. У Падмавати выпала пара зубов… Природа наказала нас за религиозную экзальтацию. И сидя на полу в Москве, мы глядели друг другу в глаза. И казалось мне, что в разлуке с Вриндаваном плачем мы про себя одну и ту же песню:
о ман ро лаге на сакхи ри меро
щьяма бина ман ро лаге на
«О, как несчастна я, мои дорогие подруги, – со мною рядом нет Кришны – о, как я несчастна...»
После Индии Москва выглядела грязной, а лица людей серыми и застывшими словно маски, скрывающие монстров. Случайные прикосновения, обрывки диалогов прохожих, назойливая реклама на улицах – все ранило меня, все причиняло боль. По ночам я рыдала, долго пытаясь уснуть, а во сне я видела монастыри, своих духовных сестер и братьев - мучительное нескончаемое сновидение, горестное и отрадное.
Сквозь серый март проклевывались клейкие почки каштанов. Запах дома - щемящий, мягкие объятья мамы, тревожный взгляд отца, все то, что я видела и понимала, - я ощущала все это словно бы издалека, словно в кино про себя. Мой черный потрепанный чемодан со сбитыми колесами и полугодовалый загар. Я казалась им исхудавшей, пожелтевшей и сумасшедшей. Как можно жить после монастыря тут, как можно продолжать жить тут, если этот мир ненормален … И я ненормальна для этого мира.
«Мой дорогой Учитель, как же я буду одна?”
«Моя дорогая дочь, пожалуйста, не волнуйся. Кришна позаботится о тебе.»
Мою судьбу решил телефонный звонок. Ананга Манжари шептала в трубу:
- Калинди, я нашла тебе жилье в Москве. Тебе надо переехать к нам. Как ты будешь в Калининграде одна? Ты можешь жить у моей знакомой, она работает в «Пути к себе». Она согласилась тебя приютить.
Загадочным образом мое резюме заинтересовало работодателя в Москве. Тунгавидья настаивала, что мне надо переехать в Москву. Она обещала поддержать, если возникнут трудности. Вот и Ананга нашла мне жилье. Незнакомая женщина, хозяйка квартиры, по телефону пообещала встретить меня на вокзале. Я лишь купила билет и села в поезд. Все происходило как во сне.
Проснувшись, я обнаружила, что поезд уже стоит на перроне. Одна сумка через плечо, другая на колесах катится по заплеванному асфальту. Москва.
Меня встретила хрупкая женщинка лет сорока, в светлом плаще и нейлоновом шарфике, повязанном на тонкой шейке. Ее блондинистые волосы собраны в высокую гульку, почти нависающую над лицом... Своим внешним видом она напоминала старую деву, но голос ее изливался хрустально и мелодично. И вот она уже цокает рядом, подхватив одну мою сумку, с серьезным лицом она вглядывается в меня.
- Я согласилась, чтобы ты жила у меня… решила, мне тебя послали, - сообщила она, кивнув на небо. Я тоже глянула на небо, небо выглядело хмурым и облачным.
«Шизофреничка», - подумала я спокойно.
- До тебя мне послали Карлоса. Он тут жил у меня месяц.
Какой Карлос… почему он жил у нее месяц…
А она все цокала рядом, цок-цок, хрупкая, с белесыми ресницами и бровями, с ненакрашенным лицом постоянной прихожанки РПЦ и гулькой, совершенно несовместимой с личной жизнью.
Мы поднялись по эскалатору метро и высадились в «Отрадном».
- Идти примерно 15 минут. Для Москвы это немного…
Лифт исписан похабщиной и пахнет кошками. Звон связки ключей … замелькали ее маленькие тонкие пальчики... Она отворила дверь в комнату…
Мне трудно подобрать слова, чтобы описать эту комнату. Начну с того, что стены комнаты были красными. Нет, не так. Стены были красными ближе к полу, посередине оранжевыми и желтыми ближе к потолку. Приглядевшись, я заметила, что краска широкой кистью нанесена прямо на обои.
- Я сама красила, - похвалилась Манали, - Хотела, чтобы у меня в комнате … рассвет...
Желтизна переходила в белый потолок, в центре потолка зияла дыра, из дыры торчали 2 проводка, на проводках идиллически покачивалась пара пластиковых голубков.
- Да, нет лампочки и нет света, - констатировала Манали.
С потолка мой взгляд скатился на пол.
На полу пылился ковер с восточным узором. От пола вдоль стены возвышались стопки книг. Из мебели был только ветхий стол у окна. На столе алюминиевая кастрюля с перловой кашей без крышки. Пакетики и коробочки, легкий запах тлеющих индийских специй.
- Хочешь матэ? - гламурно скользя голоском, спросила Манали. Этот ее вопрос прозвучал так, словно мы вели светскую беседу в салоне.
- Хочу, - ответила я без обиняков. Какие уж тут обиняки…(У нее была настоящая, не знаю, как это назвать, реальная такая аргентинская деревянная … мм … матэшница !!!)
Манали элегантно простерла дланьку, указав жестом на надувной матрац у стены. Располагайтесь, герцогиня, чувствуйте себя как дома, левое крыло нашего поместья в вашем распоряжении.
Я сняла обувь и присела на матрац.
- Будешь спать тут. А я буду на коврике под окном.
Манали заварила матэ... Стена напротив матраца была особенной. Хотя… что я говорю… Особенным было все, а эта стена была другой. Просто другой. Потому что посреди стены был нарисован черный треугольник высотой с меня. Стопки книжек едва достигали его основания.
- Что это? - cпросила я.
- Это окно во вселенную, - прозвучал лаконичный ответ.
Мы помолчали и попили матэ.
- Я через час еду к кришнаитам, - сообщила я, - хочешь со мной?
-Хочу, - сразу ответила Манали.
И вдруг за стеной грянул баян.
-Свекр, - пояснила Манали, - от первого брака. Я развелась с датским мужем и вернулась жить в эту двушку.
Так мы и стали жить вместе.
***
Манали понравились кришнаиты. Когда мы пришли в гости к Абхинанде, все гости по очереди пели бхаджаны на хинди и аштаки на санскрите, посвященные Шри Кришне. Абхи спросил, а не соблаговолит ли Манали спеть нам что-нибудь.
-Соблаговолю, - согласилась Манали,- про речку.
И Манали затянула русскую народную песню про реченьку. Голос у нее оказался красивым и высоким, жаль, никто не смог ей подпеть, поскольку мы не знали слов. Ну да, вот так. Обычно никто не знает наших кришнаитских слов в индийских песнях. А тут мы не знали слов этой народной русской. Зачем…
- Вы замужем? – настороженно спросил Абхи Манали.
- А нам с Калинди мужчины не нужны! - звонко отозвалась Манали уже в дверях. Заставив меня густо покраснеть. Что она имела в виду…
- Я имела в виду, что я монах, - пояснила Манали уже в подъезде (именно так, «МОНАХ»), - Ты ведь тоже, да?
- Не знаю… Пожалуй…
Манали красиво и легко ступала вниз по лестнице.
- А ты была замужем? – спросила я ее, прекратив смущаться.
О да. Манали была замужем. Ее первый муж - директор *** банка в Москве. У нее был очень властный отец, жених ему понравился сразу своей обстоятельностью. Жених уже тогда подавал большие надежды на материально благополучную жизнь. Жили они хорошо...
- Я тогда была директором кинотеатра… А в девяностые уже занялась бизнесом. Возила обувь из Италии. Товарка моя, Наташа.. пила много. Хорошая девчонка... Пила только… Приедем в Италию, закупим обуви… в свободное время лежали на пляжах… отрывались в клубешниках… я танцевала, Наташка пила. Много пила... Много зарабатывали…
За стеной жалобно ныл баян.
- Шмотками их - кивнула Манали на стену, - заваливала, свекра и свекровь, родителей моих. Денег было много... И всегда полный дом гостей. Подруги у меня ночевали.
Манали скорбно замолчала. Вся она была белесая с прозрачными голубыми глазами. Тишина ее маленькой странной комнаты выглядела ироничной, а баян все скулил за стеной.
- Мы развелись. Не любила я его, не удовлетворял она меня. Денег много стало, бизнесвумен была я, решила: все! Будет у меня столько секса, сколько захочу, такого, какой захочу. Вот такая я была дурная тетка. Мужчинам я нравилась. Сиськи были у меня 4 размер. Круглые красивые сиськи. Мужчины оборачивались на улицах... Это сейчас - пффф! - Манали скрутила фиги в маленьких кулачках, - Опали сиськи после родов. Отощала я сильно после родов.
- Вот, смотри, - она вытащила фотку из какой-то книжки - вот я какая была!
С полароидного фото целилась на меня взглядом моднявая кокотка. С подведенными глазами, улыбалась она хищно сочным ртом. Взгляд у нее был хитрый - ой, много она порешила мужчин этим коварным бесстыдным взглядом!
И я перевела взгляд с кокотки на Манали. Манали звонко рассмеялась, неожиданно, как сумасшедшая.
- Да, это я! )) Потом я потеряла бизнес. Бандиты стали кошмарить, решили отнять бизнес у меня. Шантажировали меня. Сказали, что займутся моим сыном… Вот тогда я опомнилась… что мне важнее - бизнес мой или сын…
Маленькая и тщедушная женщина сбивчато пересказывала мне перипетии своей судьбы, серьезно разглядывая выражение моего лица. Почему же все время я встречаю таких странных, неустроенных людей, балансирующих на грани между миром нормальным и клиническим….
- ...и я решила уехать за границу… фиктивный брак. Встретила свою любовь - датского художника…
Откуда вдруг возникают и распростираются эти бездонные пропасти, в которых стремительно исчезают уютные квартиры, добропорядочные семьи, доверительные отношения между близкими людьми, хорошая одежда, качественная еда и престижная работа…
- … Художника я любила. А он любил мою попу. Говорил мне «У тебя попа как сердечко». Однажды в Берлине ... на фитнесе мы вместе занимались … там прыгали девушки с грудью как шары для боулинга. Я следила за его взглядом …
а его взгляд следил за взлетами и падениями шаров…
- а он смотрел на их сиськи не отрываясь … Нашел девушку, у которой попа сердечком, пусть ищет теперь, у кого грудь как шары... Он многого со мной достиг. Я встречалась с людьми, я добивалась … Он стал популярным. Он получил должность … Кто он был. .. его не уважали даже собственные родители. Самая холодная комната в их доме - его, он все детство в ней писался. Его тетка родная совратила, взрослая баба - маленького ребенка, с ней, как узнали, теперь не общается никто... в 35 лет он плакал по утрам … каждое утро.. я каждое утро включала ему комедию на видике … И однажды, знаешь, что он мне сказал? Он сказал «Вот я - художник. Вот я - в министерстве культуры… А ты - чем занимаешься?..»
А чем она могла заниматься со своим русским образованием... Делала немкам педикюр на дому.
Говорила она сбивчиво. Захлебывалась словами. И смотрела на меня как-то странно изнутри, как смотрят психиатры на пациентов. С каким-то внутренним знанием, даже не оценивающе, а как-то убежденно.
Я выслушала множество грустных историй про разбитые семьи. И каждый раз они ранили меня до слез. Женщины рассказывали с болью, с ненавистью, с обидой. А у Манали была лишь эта убежденность … в чем… но почему-то эта ее сосредоточенная убежденность в сочетании с бардаком ее странного жилища производила на меня не тягостное и гнетущее впечатление, как если бы она была сумасшедшей, а напротив – мне становилось легко и светло на душе.
***
По утрам я приходила на работу и улыбалась, здороваясь с охранниками. Я чувствовала, что кажусь людям странной, потому что я улыбаюсь при встрече. Охранники и уборщицы меня так и прозвали «улыбчивая девушка». Я хотела приносить пользу своей работой, что само по себе странно. Я имела глупость ляпнуть это на собеседовании. Я понимала, что со мной что-то не так, я стеснялась себя. При встрече с людьми я с трудом удерживалась, чтобы не сложить руки в «намасте» и не поклониться. Я с трудом обрывала свое внутреннее «Харе Кришна» вместо «Здравствуйте». И каждый раз, делая так, я словно резала себя по живому, внутренне я очень страдала. Только возвращаясь в эту жалкую комнатку Манали, я отдыхала душой.
- Почему у тебя такое странное имя, Манали? – однажды спросила я.
- Город такой в Индии, я хочу попасть туда.
- То есть, ты там не была никогда?
- Нет, но точно буду. У тебя остались индийские монетки, рупии? Дай мне одну, я буду носить ее всегда с собой.
И она носила в сумке эти индийские гроши. По утрам она тоже ездила на свою работу. Работа у нее была зашибись. Она работала продавцом в эзотерическом книжном магазине за 3000 в месяц. И это в центре Москвы в 2007 году. Еще 3000 я платила ей за проживание. Она не хотела брать денег. Но когда кто-то не хочет брать денег, очень хочется их дать. Еду почти всегда покупала я и готовила на двоих.
У нее было и обычное русское имя, которого я называть не стану. И это имя связывало ее с прошлой жизнью. Она написала имя «Манали» на рабочем бэйджике в книжном магазине. Так она и стала Манали. Она приносила домой книги о смысле жизни. И жадно их читала. Ее друзья и знакомые еще помнили о ее существовании, но никто не знал, что она в Москве. Тем более никто не знал, где она живет. Никто не знал номера ее телефона. После этих кульбитов собственной судьбы и душевных драм, возможно, она просто хотела все забыть, отказаться от прошлого. Новым именем она стерла личную историю. Она словно и восхищалась своим ярким прошлым и стеснялась его. Я ощущала, что есть в ее жизни нечто такое, чего очень она стыдится, о чем бы она никогда не рискнула мне рассказать. А может, ей страстно хотелось стать кем-то иным. А может, стать собой, но настоящей. Хрупкая попытка сохранить свою идентичность, остаться собой, когда всем вокруг удобно сделать тебя кем-то другим.
Книжки ее кривыми стопками стояли по стенкам. На томике Ошо лежал Кастанеда. Рядом валялся Рерих с Антаровой. Бхагавад-гита. Коран. Блаватская. Ричард Бах. Астрология и Руны. Трансцендентная медитация. Рейки. Йога. Жития православных святых… И все же я очень удивилась, когда откопала биографию Майи Плисецкой с картинками. В пасмурное воскресенье, когда у Манали выпала рабочая смена, я зачиталась этой книжкой. Большое удовольствие получила, глотая биографию этой сильной еврейки. В каком-то смысле биография Майи Плисецкой тоже книга для духовного роста.
Манали долгое время с любопытством косилась на мой кришнаитский алтарь на подоконнике. Через неделю она поместила фотографию Шивы рядом с моим алтарем и стала дымить благовониями.
- Эша гандха, вот так ты предлагаешь благовония, 4 раза …
Когда у нас заканчивались деньги, Манали варила перловую кашу.
А когда у нас было много денег, мы покупали консервированные персики в стеклянной банке. А еще черешню. Черешню продавали на местном рынке южные мужчины с крючковатыми носами. Черешня была крупной, сладкой, сочной.
Мы лежали на матраце, глядя на голубков над потолком, и сплевывали черешневые косточки в кулак. Бардак был спокойным, причудливым и милым.
Но однажды я все-таки купила резиновые перчатки для уборки. У Манали сделалось такое лицо, словно я ей плюнула в душу.
- Почему ты не убираешь комнату? – попыталась оправдаться я.
- Наубиралась замужем. Я была идеальной хозяйкой, у меня все сверкало от чистоты. Муж любил чистоту. А кто все тер и мыл? Я. Я терла часами. Терла. Терла. Натирала до блеска. А теперь мне надоело. Я не хочу делать того, чего я не хочу.
Я взяла тряпку и стала протирать стол.
Солнце садилось. Окно нашей комнаты выходило на запад. Сияющее солнце мягко и плавно катилось вниз. Этаж был четвертый, выше линии горизонта и заката солнца. Внизу на спортплощадке дети играли в футбол. Изредка доносились до нас звонкие детские маты. Я закончила уборку. Солнце село, и мальчишки разбежались по домам. Стало совсем тихо. А на невнятном темнеющем небе проступили бледные звезды. Особенно по вечерам мне нравилась тишина ее комнаты, прерываемая лишь мантрами в магнитофоне или звуками баяна от свекра за стеной.
Свекр был большой и старый. Как говорила Манали, в юности он был похож на Шличенко. Женщины падали штабелями. Но жена свекра не уважала, не любила и называла говном. Тем не менее, на баяне играл он вдохновенно. Стоило ему начать играть - и мы замирали, прислушивались, сидя за стенкой. Однако общаться с ним мы не могли. Свекр был с Манали в контрах. А за одно и со мной. Как-то я позвала его поужинать вместе - он отказался и демонстративно нарезал себе колбасы на хлеб. Манали сказала, что он не может ей простить развод с сыном.
- Когда-то мы все вместе сидели за одним праздничным столом, он играл на аккордеоне, а я пела. Давно это было.
Лицо ее потемнело.
- Мой сын не ходит ко мне в гости. Его отец богатый и все покупает ему. А что я могу ему купить, ничего…
Ну да, если ничего не можешь купить - твои дети тебя не любят.. ну да.. О мой Бог, зачем нужны сыновья?.. Сын любит тебя, если ты покупаешь ему айфон. Если ты покупаешь ему квартиру и машину.
«О, Кришна, ни сыновья, ни родственники, ни друзья не приносят мне счаcтья. Жизнь точно капля росы, дрожащая на лепестке лотоса…» Жизнь каплей росы срывается вниз… Что останется от нее?.. Что важно?..
***
Мы с Манали периодически захаживали в какую-нибудь эзотерическую тусню. Съездили к Свами Даши, кудрявому блондинистому гуру ошоитских практик. У Свами было загадочное лицо, никто не знал, что сулит новое его занятие. Ибо все это происходило за пределами разума. Иногда же он просто валился в объятья стареющих толстых женщин, завсегдатаев его мистических практик, они радостно хохотали и визжали под его упругим загорелым торсом. Впрочем, удовольствия ему это, похоже, не приносило – лицо его в этот момент казалось измученным, словно который раз разыгрывал он надоевшую роль. Интересный он был. Манали привела меня и к учителю санскрита, пожилому индийскому монаху из миссии Рамакришны. И с ее подачи 3 года я учила у Свами Джоти Рупананды санскрит (ах, Свами джи, надеюсь, ты не прочтешь эти строки. Я ведь совсем забыла все, чему ты меня учил, осталось только теплое чувство благодарности к тебе, прости меня).
Мы шатались по музеям, прогуливались по Красной Площади … А иногда, когда я звала Манали погулять, она отвечала:
- Нет, я не пойду. Тут буду. Не идет сегодня.
- Почему? - спрашивала я.
Манали в такие дни обычно лежала на коврике, уставившись в потолок.
- Меня растаскивают, - говорила она, - Меня словно все растаскивают.
Москва сначала цвела по весне. К запаху метро, бомжей и бензина добавился запах молодой травы, только что распустившихся листьев, цветущих яблонь и груш. Солнце просвечивало насквозь клейкие зеленые листочки. На тротуарах валялись сережки кленов. Я устроилась работать в «Источник процветания» и каждое утро убегала навстречу процветанию и солнечным лучам. А потом наступило душное московское лето. И в ее квартире не было места, куда спрятаться от духоты. Только летние ночи были прохладны и благословенны.
А еще, возвращаясь ночами вместе с кришнаитских тус, мы прислонялись к холодным стенам электричек метро. Манали закрывала глаза и сидела, похожая на гипсовую статую. Позже она призналась, что медитирует в метро. Правильно. Что еще там делать…
- Я знаю, я выгляжу смешно, - говорила она, - я не крашусь. Одета я как попало. Но мне так хорошо…
Я тоже одевалась тогда весьма скромно, донашивала вещи, купленные до монастырского периода. Было мне от этого неловко. Я не хотела казаться несчастной провинциалкой и вызывать к себе жалость. Но и женского тщеславия во мне тогда не было. Носить украшения и красить лицо было скорее необходимостью, частью дресс-кода.
- Ты перестала плакать по ночам, - однажды вечером, вздохнув, сказала Манали.
- Наверное, это к лучшему, - отозвалась я
- Нет, когда ты плачешь, ты любишь, ты переживаешь. В Берлине мне все немки завидовали на курсах йоги. У меня на йоге были истерики, я рыдала, у меня заламывались сами собой руки. Немки не умеют плакать. Они не спонтанны…
- Что хорошего в страдании?
- Я не знаю, как... сказать… Я не умею так хорошо говорить как ты. Но плакать хорошо.
Манали была косноязычна. Но Манали умела рыдать как никто. Впрочем, вру, - рыдать как я. Я еще никого не видела, кто бы мог так же вдохновенно рыдать. Мы вместе могли бы подрабатывать плакальщицами, если бы эта профессия была востребована в наш циничный век. Однажды, отказавшись идти на кришнаитский тусняк, она горько плакала: «Какие же мы все жалкие…»
***
Мы прожили вместе полгода. Потом я съехала. Свекр стал бунтовать. Так долго в комнате Манали еще никто не жил. Кроме того, случилось страшное. Первый раз мы с ней поругались - из-за духовности. Я настаивала, что Господь – личность. И Шакти его в лице Радхарани, соответственно, тоже. Манали посетовала, что у Шакти не может быть личных характеристик, в особенности сисек, особенно огромных и округлых, в лучших традициях майтхун на стенах индийских храмов, ибо Шакти Господа трансцендентна. Я запротестовала, и мы не сошлись в понимании трансцендентности.
На следующий день Манали явилась домой в гламурном синем плащике. Она сообщила, что бывший датский муж выслал ей ее вещи. Так и закончился наш совместный быт.
Потом умерла мать Манали. Потом умер отец. Умирали они медленно. Она ездила к родителям в деревню, чтобы делать то, что больше всего ненавидела - чисть и мыть. Готовила им еду, кормила с ложечки. Потом и свекр умер от рака. Он звал ее по имени перед смертью.
А потом Манали встретила одного проповедующего кришнаита, подарила ему браслетик, и он увез ее в Индию. И она там живет теперь. Молится. Но это уже совсем другая история… А эта подошла к логическому финалу.
- Будь как речка, - учила меня Манали, - Вот я - речка. Я - теку.
Как там теперь эта комнатка Манали..? Тихий оазис среди безумной Москвы, где на дикого цвета обоях черным треугольником зияет «окно во вселенную». В этом «окне» по просьбе Манали я нарисовала маслом полуобнаженного Кришну... Как там мой Кришна, интересно?..
Я не знаю, доехала ли Манали до Манали. Я как раз вот собираюсь наведаться в Индию… Надо будет ее спросить…
*Слово Манали означает «обитель Ману». По легенде святой Ману причалил сюда на своём судне после того, как весь мир был затоплен. До сих пор округ Куллу называют «Долина богов». В старом Манали есть храм, посвящённый святому Ману.