Мы свыклись со штампами.
Мы ими живём, мыслим, тасуем, словно колоду карт и раскладываем по значимости.
Определённая же величина их накопления воспринимается нами как несокрушимая опытность, которая нас бережёт, а то и спасает от непредсказуемости завтрашнего дня.
Когда же эта непредсказуемость выпрыгивает перед нами, как чёрт из табакерки, мы часто даже не всматриваемся в её черты. Нам достаточно распознать в ней угрозу или же наоборот радушие, чтобы действовать по тому или иному штампу.
Цепочки наших решений отработаны до автоматизма: событие – выбор штампа – предсказуемость исхода.
Те же мелочи, что теряются при штамповом мировоззрении, считаются нами несущественными, а то и ложными. Однако иногда именно они заставляют задуматься о правильности восприятия, доказывая тем самым, что семимильное «шагание по головам» имеет свои изъяны и тёмные тупики.
***
Я сидел в очереди, в психоневрологическом диспансере. Минутное дело – получение справки, что я не «ку-ку», растянулось в часовое ожидание. Поглядывая же на часы, я готовил себя к подвигу провести в этих стенах ещё час, потому как, судя по скорости приёма томящихся и страждущих, прорваться в кабинет до обеденного перерыва, мне не грозило.
Когда рухнула последняя надежда, и медсестра, выглянув из приоткрытой двери объявила: «Обед!» - я подвигал языком нехорошие слова и вышел на улицу. Уезжать и вновь возвращаться не имело никакого смысла, и я решил немного погулять, тем более что весна, мать-и-мачеха и воробьи в лужах.
Сам же диспансер по какой-то неизвестной мне причине находился на одной территории с храмом и церковной школой. Толи это оно было так изначально задумано в давние времена – божий дом и при нём больничка, толи это уже честные ленинцы пристроили одно к другому.
Но как бы там ни было, завернув за угол медчасти, можно было постоять и поглазеть и на купола, и на золочёные кресты, и на мозаичную икону над входом. Я и глазел... Глазел пока не пошёл дождь, который вновь загнал меня в коридор ожидания.
В коридоре же сидела одна бабулька, оставленная разбежавшимися на время перерыва очередниками, бдеть - «кто за кем стоял». Я сел на стул и закрыв глаза, стал корчить из себя усталого и дремлющего. Однако хитрость не сработала и уже через пару минут хранительница порядка сидела на соседнем стуле и желала беседовать.
- Ты чего здесь? Больной или беда какая?
- Справка нужна. На работу…
- А-а-а… Справка? Ну, что вроде бы ты не дурачок? Да?
Я кивнул и опять закрыл глаза.
Она замолчала, что-то прикидывая в уме, и через минуту, толкнув меня локтём в бок, продолжила,
- А я за рецептом. У меня, видишь ли, как весна, так всякие странности начинаются. Да…. То забываюсь, а то и привидится всякое. Ты вот сейчас выходил, а я тут сижу и вдруг раз! Появились чёренькие человечки. Маленькие такие, с напёрсток…. Постояли-постояли и ушли…. Видать по делам…
Я посмотрел на старушку и решил отодвинуться подальше. Она же засмеялась и, махнув на меня рукой, сказала,
- Да ты не боись. Не укушу. Я ж не полоумная….
Я же про себя подумал: «Да чёрт тебя знает - полоумная ты или нет?! Но, чёрные человечки-то тоже просто так ни к кому не приходят».
Время тянулось. Я сидел, уставившись в потолок, бабулька же на протяжении минут десяти проводила инвентаризацию в своей объёмистой сумке. И вдруг она встрепенулась и затрясла меня за рукав,
- Во-во! Гляди! Опять они – чёрные человечки!
От неожиданности я подпрыгнул на стуле и стал искать глазами на потолке и на стенах мелкую потустороннюю живность. Старушка же, не отпуская мой рукав, досадливо прошептала, - Да куда ж ты смотришь-то? Ты вон куда гляди, сквозь стекло!
Я посмотрел в окно и увидел группку одетых в чёрные рясы, толи послушников, толи семинаристов. Бабулька же поднесла к моим глазам руку с раздвинутыми на пару сантиметров друг от друга большим и указательным пальцем, как обычно показывают размер какой-то небольшой штуковины,
- Видал! Чёренькие и росточком совсем махонькие!
Я опешил, а придя в себя, отстранился от её ручного измерителя и ответил,
- Да это ж монахи…. Просто они далеко….
- Какие ж это монахи? Я что ж, по-твоему, монахов не видала? Я в церковь часто хожу. Все монахи они вона какие, выше меня ростом. А отец Серафим и вовсе – и высок и тучен, как гора! А у этих даже и лиц-то нету. Ну, видишь теперь или нет?
Я опять поглядел в окно. Лиц действительно не было видно, вернее не было видно их черт. И тут я поймал себя на том, что моя собеседница в чём-то права, и если не накладывать на эту картинку должный штамп, то я и впрямь вижу сбившихся в кучку маленьких чёрных человечков, живущих среди карликовых деревьев и крохотных домов.
Я неотрывно смотрел на них, пока в голове не закрутились сомнения и какие-то неясные догадки: «А что если мир устроен совершенно по-другому? А может быть и не мир, а миры, что наслаиваются один на другой. И что может быть и нет никаких расстояний, никакого времени и прочих гравитаций? А есть слоёный пирог миров и мои окостенелые штампы?!»
Когда возмутительница моего спокойствия вышла из кабинета, то проходя мимо, подмигнула и, тряся в руке бумажкой с синей печатью, сказала,
- Рецепт! Теперь всё будет хорошо, - и уже у дверей, обернувшись, добавила, - Пойду ещё помолюсь, - и, усмехнувшись, - Тоже мне придумал – отец Серафим величиной с таракана….
Она ушла, а я глядя в окно на то, как её хрупкая фигурка становится всё меньше и меньше, подумал: «Справка – она справкой. А вот какой-нибудь рецептик может быть, тоже не помешает….»