Переключая с канала на канал, бабушка не особо вглядывалась в экран, предпочитая смотреть куда сквозь, в свои мысли. В праздники найти что-то стоящее по телевизору почти невозможно, хотя справедливости ради стоит заметить, что все зависит от праздника. 9 мая отечественную сетку вещания спасает парад – да еще как спасает, почти как плохой фильм популярный актер – хочешь не хочешь, а смотреть будешь в любом случае. В России парады делать умеют, тут уж никто спорить не будет, остальное, возможно, не умеют – но заставить красиво пройти молодых парней и офицеров с необъятными телами по брусчатке Красной площади – это к нам.
На пару секунд бабушка глянула на экран как раз в тот момент, когда очередная «коробка» солдат маршем проходило мимо стен Кремля.
- Черные береты… - взгляд ее скользнул по моей кружке с почти остывшем чаем, в уголках глаз мелькнула улыбка – с медом-то чай у тебя?
Не дожидаясь моего ответа она продолжила:
- А вот моряки, видимо, любят с медом. Помню, уже в конце войны, наверное, еще 44й на дворе стоял, через нашу деревню шли эти самые черные береты, на Берлин, или куда там они дальше собирались, но немцев гнали до границы, это точно. Солдаты, они люди, не сказать, что невоспитанные, но с очень своеобразным представлением о мирном населении. Не скажу, что мы слишком рады были, когда немцы жили в нашем доме, когда я маленькая забивалась под стол и только их высокие сапоги, пахнувшие кожей и грязью, были видны мне из моего укрытия. Но и радоваться русским солдатам, если честно, в плане бытовом тоже не приходилось. Немцы были куда аккуратней, даже почтительней, будто чувствовали свою вину. Советские же солдатики заходили в деревню теми, кем они, собственно и являлись – победителями. Только порой казалось, что победили они не фашистов, а нас. Они хозяйничали у нас так, будто не было у нас в приграничной-то местности войны последние три года, будто мы спокойно выращивали провизию специально к их приезду. Хотя их тоже можно понять – огрубев на фронте, им было явно не до того, чтобы вглядываться в разрушенные деревни и обездоленных людей. Нашу деревню немцы, отступая, спалили дотла. На горизонте виднелись лишь черные столбы труб, оставшихся на месте домов, да темнеющие дыры, обозначающие входы в землянки. Несколько зданий, впрочем были отстроены на скорую руку местными жителями, например баня, которую под землей соорудить не представлялось возможности, наши старики и женщины отстроили невдалеке от пепелища деревни. Именно ее-то и заняли черные береты, когда проходили по нашей деревне. Это был небольшой отряд – уж не знаю, как там они называются – человек 9-10 осталось в деревне. Статные, мощные, как на подбор солдаты – они не церемонились с деревенскими: брали, что считали нужным, говорили, что хотели и делали, что могли. Как-то до них дошел слух, что у деда моего есть пасека, которую он старательно берег от всех военных невзгод. Пчелы любили его, и в то время, как я, для того чтобы помочь ему, облачалась в весь пчеловодческий костюм, боясь оставить хоть один открытый участок кожи, дед не надевал на себя ничего в дополнительную защиту от укусов. Бывало запутается пчела в его рыжей бороде, он аккуратно, с несвойственной старому видавшему виду деревенскому мужику нежностью, возьмет пчелку в руки и отпустит лететь, боясь раздавить ее или ненароком наткнуться на жало.
И вот пришли эти моряки к нам в землянку, бесцеремонно, почти без слов – один только буркнул что-то наподобие «Здрасьте» - вызвали деда. Мы остались с моей бабушкой вдвоем, в тайне молясь, чтоб с дедом ничего не случилось. Слышали мы о том, что для тех, кто много перечил своим солдатам, жизнь была немногим слаще, чем при немцах. А зная нашего деда, который был несловоохотлив, но если говорил что, то тут уж рубил с плеча. Повел их дед на пасеку, и тут-то мы поняли, что надоел несладкий чай и солдатикам, захотелось им меду. Я выбралась из землянки, чтобы встретить деда, но не тут-то было – гляжу, уводят его солдаты в баню. Час его нет, два нет – бабушка позвала меня, чтоб я глаза не мозолила людям, обратно в землянку. Ждали мы ждали – уже и солнце зашло, и мать вернулась с работ, а деда все нет и нет. Бабушка сидит сама не своя, не зная, что и думать, боясь что-либо предполагать.
Мы уже начали готовиться ко сну, зажгли новые свечи, ответившие неприглядную обстановку подземного жилища и наши обеспокоенные лица и тут слышим – кто-то идет к нашей землянке, причем людей много и идут они как-то неуверенно – то ли несут что, то ли подкрадываются просто. Я снова выбралась наружу и вижу – несут четыре черных берета бездыханное тело моего деда. Пальцы, цеплявшиеся за землю, мгновенно похолодели, и холод этот поднимался к моему сердцу. Посторонившись, я дала морякам дорогу – они занесли деда вниз. Бабушка охнула и закрывая рот руками, пыталась не издавать больше не звука. Мать лишь шепнула «убили». А солдатики стояли с понурыми лицами, тщательно изучая носки своих нечищеных кирзовых сапог. Чем дольше длилось это неловкое молчание, тем сильнее воздух приобретал непонятный мне аромат. Бабушка, из глаз которой слезы текли на руки, все так же зажимавшие рот, на мгновение сощурилась и тут же взорвалась криком: «Ах вы ж такие растакие – да как вам не стыдно так людей-то пугать!!! Чтоб вам пусто было! А ну-ка убирайтесь отсюда махом!» - и она запустила в них огарком догоревшей свечи. Я недоуменно посмотрела на нее, ожидая, что сейчас солдаты будут оправдываться, но они лишь глупо усмехнулись и полезли наружу, так и не проронив не единого слова в свою защиту. Мать тоже изменилась в лице, ближе подходя к деду. Я, забившись в угол, все больше и больше ужасалась тому, как смерть деда отражается на поведении бабушки и мамы. И тут бабушка сняла с ноги калошу и что есть силы начала лупасить деда: «Вставай ты! А ну-ка вставай! Я чуть богу душу не отдала, рыжий ты бездельник!». Глаза мои, полезшие на лоб, расширились еще больше, когда дедушка перекатился на другой бок и сказал мне «Таленька, угомони ты этих баб, в самом деле!» и зычно захрапел, как мне показалось, на всю деревню. Оказалось, что дед мой, так мало говоривший с нами, приглянулся солдатикам, но не соразмерив свои и его силы, они так его напоили, что в какой-то момент и сами подумали, что помер он, а когда к нам несли, он, говорят, так брыкался, так им надоел, что они решили нам ничего не говорить, да судя по ним, и они не в состоянии были объяснить, что дед составил им компанию в очередном солдатском застолье, только и всего.
Бабушка замолчала и посмотрела в телевизор, где моряков уже давно сменили другие войска, и на площадь степенно вкатывалась громоздкая военная техника. Она улыбнулась своим воспоминаниям, посмотрела на мою опустевшую кружку, в которой был недавно чай и две ложки меда и выключила телевизор.